Всё становится на места

Глава 25. Обладает весом даже пара слов

Я рассказываю клыкастым, что Тео хотел добыть для Теодора красивый камень. И учитывая, какие вещи он прихватил с собой, именно туда он и отправился, в тайное место.

Они ахают и охают, но Ика быстро разбирается, что делать — она приказывает Бурку взять верёвку и фонарь и отправиться к провалу вместе с Браданом и ещё одним крепким клыкастым. Остальным она запрещает идти, чтобы не создавать ненужную толкотню.

По счастью, в тайное место ведут разные дороги, а то ведь по Дырявой тропе эти крепыши бы не пробрались.

Мать пропавшего мальчика тоже рвётся пойти, но Ика удерживает её.

— Сиди! — припечатывает она. — Если всё хорошо, то ты там не нужна, а если что случилось, только мешать будешь своими причитаниями.

Ожидание тянется долго, но вот наконец из чащи выбирается Брадан. Одного взгляда на его убитое лицо становится достаточно, чтобы понять: произошла беда.

— Сорвался он, — тихо говорит моряк, и ясно, что он совсем не рад приносить такие новости.

Следом за ним идёт бледный Бурк, осторожно неся на руках маленькое окровавленное тельце сына. Третий клыкастый, опустив голову, идёт чуть поодаль, неся инструмент.

— Сыночек мой! — бросается вперёд несчастная мать. — Он жив?

— Дышит, — тихо отвечает ей отец.

— Разойдитесь все! — кричит Ика. — Живо приготовьте постель в общем доме, несите его туда!

В большом доме быстро устраивают удобное местечко для маленького Тео. Туда сразу же набиваются чуть ли не все жители поселения, но старая Ика прогоняет их. Конечно, о том, чтобы пойти в Город, уже не может быть и речи.

Я сажусь у стены дома и не нахожу себе места. Ведь это я, дурак, рассказал мальчику, как добыть осколок камня! Без этого ему бы и в голову не пришло спускаться в провал на верёвке. Как я только мог? Рассказать такое ребёнку — всё равно что столкнуть его с горы своими руками!

— Ты чего? — толкает меня в плечо Гилберт. Я не понимаю, о чём он спрашивает, но тут он тянет к себе мою руку. Оказывается, я прокусил её до крови.

— Это всё из-за меня, — признаюсь ему. — Мальчик поделился со мной, что хочет подарить красивый камень Теодору, а я, болван, подсказал ему спуститься на верёвке. Зачем я это ему сказал? Что теперь, он умрёт?

— Тише, тише, — друг садится рядом, обнимая меня за плечи. — Говорят, он упал на уступ, может быть, невысоко. Не вини себя, ты не мог знать…

— Я должен был знать! Да я же и сам был таким, как он! Вечно лез куда не следует, стоило мне только узнать о том, как это можно сделать!

— Ты и сейчас такой, — хмыкает Гилберт.

— А ты не мог бы… — я даже не сержусь на него, потому что мне в голову приходит идея, — не мог бы ты что-то придумать, чтобы его вылечить?

— Нет, что ты, — огорчённо отвечает мой друг. — Я не умею лечить и не рискну выдумывать заклинания. Ты же сам рассказывал, помнишь, какая чушь выходила у Неро? Не хватало ещё, чтобы я что-то сделал не так и мальчик пострадал ещё сильнее.

— Но мы очень хорошо всё обдумаем! Прошу, хотя бы попробуем! — умоляю я, но он лишь грустно качает головой.

— А может быть, Мари смогла бы помочь? — появляется у меня новая надежда. — Давай посоветуем отнести мальчика к ней!

— Что ж, может, Мари, — хмурит густые брови Гилберт. — Или даже Марлина попросить… он, конечно, не самый приятный человек, но мне кажется, всё же не тот, кто бросит ребёнка в беде.

Но когда мы заходим в дом, то понимаем, что маленький Теодор уже не перенесёт этого пути. Повязки вокруг его головы насквозь пропитаны кровью, которая не унимается. Он тяжело, с хрипом дышит, и при каждом выдохе на губах лопаются красные пузыри.

— Мой… камень… — едва слышно шепчет он, беспокойно ощупывая лапкой покрывало. — Камень… для Теодора…

Мать и отец плачут, стоя на коленях у изножья постели. Старая Ика, поджав губы, протирает влажной тканью лоб малыша. Она оборачивается к нам с лицом, полным боли и тревоги.

— Мы попробуем помочь, — внезапно решается Гилберт. — Я не знаю, получится ли, но, кажется, терять уже нечего.

Мы все глядим на него с надеждой. Отец и мать отступают, освобождая место у постели, и Гилберт тянет меня за руку, вынуждая сесть рядом с ним.

— Что делать-то собрался? — хмуро интересуется Ика.

— Искать слова, — отвечает ей Гилберт, внимательно оглядывая маленькое тельце. — А ты, Сильвер, будешь мне подсказывать, если что.

— Я готов, с чего начнём? — тороплю его я.

— Погоди, дай немного подумать… Мне кажется, у него точно сломаны кости, давай с этого и начнём.

Гилберт осторожно кладёт руки на маленькое вздрагивающее тело.

— Станьте на место, обломки костей, слившись в одно из разбитых частей, — начинает он.

Мне кажется, для начала неплохо, но бедный малыш страшно кричит, а затем обмякает.

— Что ты сделал? — бросается на Гилберта мать ребёнка.

— А ну, не мешай! — неожиданно ловко перехватывает её старая Ика. — Посмотри, у него рука и нога встали на место! Бурк, уведи свою женщину за дверь, и чтобы не показывались здесь, пока я сама не позову!

Клыкастый тут же встаёт, повинуясь приказу старухи. Он поднимает жену с пола, нежно обхватывает её за талию и выводит. Та рыдает, уткнувшись мужу в плечо, но не спорит.

— Давай дальше, — говорит Ика, обращаясь к Гилберту. — Мальчик потерял много крови, одними костями делу не поможешь.

— Кровь, — задумывается ненадолго Гилберт. — Что, если «в прежние русла сворачивай, кровь»? Сильвер, какая есть рифма к слову «кровь», живо!

— Морковь, — моментально выпаливаю я. — «Пусть на локтях зацветает морковь»! Лишь бы остался жив, а локти как-нибудь поправим!

— Сильвер! — рычит мой друг, гневно сдвигая брови. — Мне нужно что-то более нормальное!

— Роза ветров! Тканьё ковров! Злая любовь!

— Я тебе сейчас покажу такую любовь!..

— Покров, — пищу я, уклоняясь от кулака.

— Подойдёт, — и Гилберт вновь кладёт руки на тело мальчика, закрывает глаза и произносит, немного помедлив:

— Целостным делайся, каждый покров,

в прежние русла сворачивай, кровь,

снова срастайтесь, исполнившись сил,

тонкие корни разорванных жил…

На наших глазах раны маленького Тео начинают затягиваться. Ика отодвигает полотно, прикрывающее лоб мальчика, и мы видим, что кровь перестаёт течь, запекается, а вскоре и рассечённая кожа срастается, не оставляя рубцов. Малыш всё ещё остаётся очень бледным, но мы видим, что он дышит.

— Боль, отступи, подари ему сон, — завершает Гилберт. — После, проснувшись, он будет спасён…

На щеках маленького Тео проступает краска. Он становится похож на обычного спящего малыша. И хоть он покрыт корками запёкшейся крови, но видно, что она больше ниоткуда не сочится.

— Ну вот, а ты… — начинаю было я, наслаждаясь видом исцелённого ребёнка.

Тут я слышу глухой стук, а вслед за тем — оханье Ики. Обернувшись к Гилберту, я вижу, что мой друг лежит на полу.

— Ты чего? — трясу его я.

— Голова… закружилась… — слабо отвечает он.

— Видно, он свои силы отдал, — предполагает старуха. — Сильвер, ну-ка живо дуй во двор, зови мать и отца мальчишки, да раздобудь на что уложить Гилберта, да отыщи мне Уну, да котелок наполни водой!

Я хватаю котелок и мчусь во двор. В дом тут же набивается целая толпа — все хотят поглядеть, как там малыш Тео. Ика разгоняет народ, громко ругаясь. Кто-то уже тащит пук соломы, кто-то несёт покрывала.

— Так что, получилось у него? — останавливает меня Брадан.

— Кажется, получилось, — радостно говорю я. — Мальчик выглядит целым, только Гилберт и сам теперь свалился. Я побегу, Ика попросила набрать воды…

— Давай мне, быстрее будет.

Брадан вырывает у меня котелок и убегает с резвостью, которой я и не мог предположить в его массивном теле.

И я остаюсь не у дел, но тут в мою голову приходит одна замечательная мысль. Я оглядываюсь, нахожу оставленные молоток и верёвку, хватаю их и потихоньку пробираюсь в лес. Впрочем, всем сейчас не до меня — толпятся у дома, заглядывают в окна по очереди, так что моего ухода никто и не заметил.

К сожалению, я не знаю нормального пути, оттого приходится пробираться по Дырявой тропе. Я иду так осторожно, как могу, но всё-таки едва не лишаюсь целого рукава. Плевать, ведь я теперь умею шить и штопать.

И вот я стою у провала, понимая, что не взял ни фонаря, ни чего-то другого, что помогло бы мне разжечь огонь. Что ж, придётся действовать на ощупь.

В темноту уходит оставленная кем-то верёвка, привязанная к ближайшему дереву. Наверное, это та, по которой спускался маленький Тео. Я дёргаю её — закреплена она прочно. На всякий случай проверяю длину — а вот длины мне явно не хватит. К счастью, я взял с собой ещё один моток. Стараюсь связать концы как можно крепче, но узел всё кажется мне ненадёжным. Наконец он становится почти такой же по толщине, как и я. Если уж и этот узел не выдержит, тогда не знаю, на что в этом мире вообще можно положиться.

Я обвязываюсь концом верёвки, затыкаю молоток за пояс и начинаю спуск. Вначале всё получается хорошо и выглядит нестрашно, но вот я дохожу до провала, и тут начинаются сложности. Сердце уходит в пятки. Ну, может, не сразу в пятки, а застревает где-то посередине между пятками и своим привычным местом.

Я пытаюсь нащупать ногой опору, но стенки довольно гладкие, зацепиться не за что. И потому я повисаю на верёвке, надеясь лишь на её крепость и на прочность узлов. К счастью, она пока выдерживает.

Я опускаюсь ещё ниже и болтаюсь в темноте, ничего вокруг не видя. Руки уже устали, а как ещё при этом работать молотком? Совершенно никак. Моих сил едва хватает на то, чтобы выбраться на поверхность.

Некоторое время я лежу на спине, пытаясь отдышаться, а затем закрепляю верёвку вокруг себя таким образом, чтобы повиснуть на ней, оставив руки свободными. Вокруг меня столько слоёв верёвки, что я чувствую себя широким, как Брадан. К сожалению, я не рассчитал, что мне нужно место для дыхания, ну да ничего, потерплю.

Я вновь спускаюсь вниз на всю оставленную длину верёвки. Дышать тяжело, голова немного кружится. Достаю молоток и узнаю, что сложно что-либо отбить от стены, не имея при этом опоры. Но мне удаётся нащупать ногами какой-то выступ. Упираясь в него, я бью молотком по стене.

Первый кусочек отскакивает, пролетает мимо рук и улетает куда-то вниз, но я не сдаюсь. Я настойчиво стучу молотком и откалываю ещё один кусок. А положить-то его и некуда, у меня нет кармана, потому приходится взять камень в зубы. Укрепив молоток за поясом, я карабкаюсь наверх.

Этот подъём даётся мне совсем уж тяжело. Из-за того, что верёвка стискивает меня, я едва дышу, а камень во рту ещё больше всё усложняет. В глазах то и дело вспыхивают искры, стёртые пальцы саднят. Я безумно рад добраться до края провала. Вытаскиваю камень изо рта, чтобы положить на край, и вижу, что это обычный чёрный булыжник.

Я сам не свой от досады — кручу камень и так, и сяк, тру о рубашку, но цвет его не меняется. Очевидно, я отколол кусок обычной породы.

Делать нечего — нужно спускаться ещё раз. Я вновь погружаюсь в темноту, успев увидеть на верёвке кровавый след от моих стёртых ладоней.

Спустившись, я первым делом отрываю рукав, завершая дело, начатое ветвями Дырявой тропы. Рукав, завязанный с одной стороны, превращается в мешочек.

В этот раз я долго бью, откалывая не меньше четырёх осколков. Я собираю их в рукав, который зажимаю в зубах. Неприятный звон в ушах вынуждает меня остановиться.

Я поднимаю взгляд к небу, чтобы понять, не потемнело ли у меня в глазах, и не вижу наверху светлого пятна. В этот момент я ничего уже не чувствую, кроме верёвки, которой обёрнуто моё тело, и мешочка, край которого крепко сжимаю зубами.

Я решаю спрятать молоток и подняться, шевелю ослабевшими руками и наконец понимаю, что молоток я выронил. Звука его падения я, похоже, не услышал из-за того, что мне заложило уши.

Ну что ж, замечательно. Только бы хватило сил выбраться наверх.

Я цепляюсь за верёвку, не особо соображая, поднимаюсь ли я выше или болтаюсь на том же месте. Петли всё так же крепко сдавливают мои рёбра. Главное — не выпустить мешочек. Только бы не выронить его.

Тут моё дыхание совсем прерывается, и ненадолго мне кажется, что я порвался пополам. Но вот возникает ощущение, что я уже не вишу, а лежу, и дышать становится легче.

Противный писк в ушах утихает, и я слышу голос:

— Да отпусти же ты эту тряпку! Разожми зубы, я кому сказал!

Когда ко мне возвращается зрение, я с радостью вижу Брадана. Чуть поодаль стоит суровый капитан, сматывая верёвку.

— Оставь его, — советует он. — Выбьешь парню все зубы.

Я наконец отпускаю мешочек и вытряхиваю его на траву, на которой лежу. Три красивых осколка глубокого синего цвета вспыхивают в лучах солнца. Четвёртый оказался чёрным, обычным.

— На что тебе это сейчас понадобилось? — негодует Брадан. — Тоже кости переломать захотел, как мальчишка? Твоё счастье, Барт сообразил, куда ты подался!

— Да всё в порядке, — с трудом говорю я и откашливаюсь. — То есть, спасибо вам, что пришли на помощь, кхе… я всё продумал, со мной бы ничего…

— Идти-то сможешь? — с сомнением оглядывает меня капитан.

— Смогу, — заявляю я и поднимаюсь на ноги, слегка пошатываясь. Мешочек с камнями я крепко сжимаю в руке.

— Кто тебя только учил вязать узлы, — возмущается Бартоломео. — Я едва отсоединил эту верёвку. Надо бы и вторую забрать, а то начнут сюда лазать все подряд.

Когда мы возвращаемся в поселение, оказывается, что маленький Тео уже пришёл в себя. Он лежит, потому что ещё не окреп, и хнычет.

— Мой камень! — шарит он слабой лапкой по покрывалу. — Я достал камень, где он?

— Мы найдём его немного позже, — уговаривает мать.

— Я хочу сейчас! Сейчас! — рот мальчика искривляется в плаче.

— Вот твой камень, — говорю ему я и даю самый крупный из тех, что удалось добыть. — Он был спрятан под лавкой, чтобы не потерялся.

Тео тут же блаженно умолкает, расплываясь в улыбке, и то прижимает камень к груди, то подносит к глазам и разглядывает. Гилберт, уже сидящий на лавке, окидывает меня долгим взглядом сверху вниз, но ничего не говорит. Ика вздыхает, заставляет меня снять рубашку и сама принимается приводить её в порядок. А я сижу на лавке, и я тоже совершенно счастлив, но почему никто не вспоминает, что мы с самого утра ничего не ели?