Вся Агата Кристи в трех томах. Том 1. Весь Эркюль Пуаро

1

Анонимное письмо!

Элинор Карлайл стояла, держа в руке распечатанное письмо. Она никогда еще не сталкивалась с подобными вещами. Оно было написано на дешевой розовой бумаге, почерк корявый, куча ошибок.

Какая гадость!

Элинор продолжала с гримасой отвращения вчитываться в корявые строчки, но тут открылась дверь, и горничная объявила: «Мистер Уэлман». Вошел Родди.

Родди! Как всегда, когда она его видела, ее охватывал легкий трепет, внезапное ощущение блаженства, но она знала, что не должна выдавать себя и что ей обязательно нужно сохранять равнодушно-бесстрастный вид. Ведь совершенно ясно, что, хотя Родди и любит ее, его чувство к ней совсем не такое, какое испытывает она. От одного лишь взгляда на его лицо все в ней переворачивалось, и сердце начинало бешено колотиться, почти болело от счастья. Ей и самой было странно и непонятно, что этот совершенно обыкновенный молодой человек так на нее действовал. При его появлении оживал мир, а звук его голоса вызывал желание… чуть ли не плакать… Но ведь любовь, кажется, должна приносить радость, а вовсе не боль, даже если это такая вот сумасшедшая любовь…

Ясно одно: нужно очень, очень постараться показать свое безразличие или даже пренебрежение. Мужчинам не нравится преданность и обожание. И Родди уж точно этого не любит.

— Привет, Родди! — небрежно бросила она.

— Привет, дорогая! У тебя такой несчастный вид. Счет пришел?

Элинор покачала головой.

— А я думал, это счет, — сказал Родди. — Все-таки середина лета, когда танцуют феи и как из рога изобилия сыплются счета.

— Вообще-то я получила нечто не менее противное, чем счет, — сказала Элинор. — Анонимное письмо.

Родди вскинул брови. Его живое лицо застыло.

— Нет! — воскликнул он с отвращением.

— Да, очень противное… — повторила она и шагнула к стулу. — Пожалуй, лучше его порвать.

Она могла бы сделать это — и почти сделала, — ибо появление Родди не должно быть осквернено этим мерзким письмом. Она могла бы выбросить его и больше о нем не думать. И Родди не стал бы ее останавливать. Его природная деликатность была куда сильнее любопытства. Однако она, сама не зная почему, решила иначе.

— Может, все-таки прочтешь? — предложила она. — Там насчет тети Лоры.

Родди опять удивленно поднял брови.

— Насчет тети Лоры?

Он взял письмо, прочитал и, брезгливо поморщившись, вернул его Элинор.

— Да, — сказал он. — Немедленно его сожги! Ну и ну! Чего только не напишут…

— Как по-твоему, это кто-нибудь из слуг? — спросила Элинор.

— А кто же еще? — Помешкав, он добавил: — Интересно, кого они имеют в виду?

— Скорее всего, Мэри Джерард. Да, наверное, ее, — задумчиво произнесла Элинор.

Родди нахмурился, силясь вспомнить.

— Мэри Джерард? Кто это?

— Это дочь тех людей, что жили в сторожке. Ты мог видеть ее, когда она была еще ребенком. Тетя Лора всегда очень любила эту девочку и всячески ее опекала. Она платила за ее обучение в школе и, мало того, оплачивала уроки музыки, французского языка и чего-то там еще.

— Ах да, — сказал Родди, — теперь я ее припоминаю, худышка, сплошные руки и ноги, копна растрепанных белесых волос.

Элинор кивнула.

— Ты, наверное, не видел ее после того лета, когда мама и папа уезжали за границу. Ну конечно, ведь ты бывал в Хантербери не так часто, как я, а она в последнее время жила в Германии — нанялась к кому-то в компаньонки. Но в детстве мы часто играли вместе.

— А какая она сейчас? — поинтересовался Родди.

— Она стала очень привлекательной, — ответила Элинор. — Хорошие манеры, и одевается со вкусом. Она ведь получила образование, и ты ни за что бы не признал в ней дочку старого Джерарда.

— Совсем как настоящая леди, а?

— Да. И я думаю, что именно поэтому ей не очень-то уютно теперь в сторожке. Видишь ли, миссис Джерард несколько лет назад умерла, а с отцом Мэри не ладит. Он насмехается над ее образованностью и «господскими выкрутасами», как он это называет.

— Люди и не подозревают, какой вред можно причинить этим самым «образованием»! Их доброта часто оборачивается жестокостью! — в сердцах сказал Родди.

— Да, но, по-моему, она почти все время проводит в хозяйском доме. После того как у тети Лоры был удар, Мэри читает ей вслух, — возразила Элинор.

— А почему ей не может читать сиделка? — спросил Родди.

— У сестры О’Брайен ужасный ирландский акцент, это кого угодно выведет из себя, — улыбнулась Элинор. — Неудивительно, что тетя Лора предпочитает Мэри.

Родди нервно прошелся по комнате и вдруг сказал:

— Знаешь, Элинор, я думаю, нам следует туда поехать.

— Из-за этого письма?.. — снова скорчив брезгливую гримаску, спросила Элинор.

— Нет-нет, вовсе нет. А впрочем, черт возьми, нужно быть честным: да! Оно, бесспорно, мерзкое, однако в нем может быть доля истины. Старушка действительно крепко больна…

— Да, Родди.

Он подкупающе улыбнулся, как бы сожалея о несовершенстве человеческой натуры, и закончил фразу:

— …и деньги для нас действительно важны — и для тебя, и для меня, Элинор.

— Да-да, конечно, — поспешно согласилась она.

— Ты не подумай, что я такой уж алчный, — продолжил Родди. — Но, в конце концов, тетя Лора сама много раз говорила, что мы с тобой ее единственные близкие родственники. Ты — ее родная племянница, а я — племянник ее мужа. Она всегда давала нам понять, что после ее смерти все ее состояние должно перейти к одному из нас, а скорее всего — к нам обоим. И это порядочная сумма, Элинор!

— Да, — задумчиво произнесла она. — Наверное, немалая.

— Содержать Хантербери — дело нешуточное. Дядя Генри, как говорится, совсем не бедствовал, когда встретился с твоей тетей Лорой. Да и она была богатой наследницей. Ей и твоему отцу досталось приличное состояние. Жаль, что он так неудачно играл на бирже и растерял большую часть своего наследства.

Элинор вздохнула.

— У бедного отца никогда не было делового чутья. Незадолго до смерти он был очень удручен состоянием своих дел.

— Да, у твоей тети оказалось гораздо больше сметки. Как только она вышла за дядю Генри, они купили Хантербери. Она мне однажды сказала, что ей всегда везло: она удачно помещала акции и практически никогда не терпела убытков.

— Дядя Генри все завещал ей, да?

Родди кивнул:

— Да. Как жаль, что он так рано умер. А она так больше и не вышла замуж. Сохранила верность дяде. И так всегда нас с тобой баловала. А ко мне относилась так, будто я ее родной племянник. Стоило мне попасть в какую-нибудь неприятную историю, как она сразу же меня выручала. К счастью, таких историй было не слишком много!

— И мне она тоже очень помогала, не жалела денег, — благодарно промолвила Элинор.

— Тетя Лора молодчина, — кивнул Родди. — А знаешь, Элинор, ведь если вдуматься, мы с тобой позволяем себе слишком много дорогих удовольствий — при наших-то весьма скромных достатках!

— Пожалуй, ты прав… — с грустью согласилась Элинор. — Все так дорого стоит — и одежда, и косметика, и всякие глупости вроде кино и вечеринок, и даже граммофонные пластинки!

— Дорогая, ты совсем как одна из тех полевых лилий! Не трудишься, не прядешь![995]

— А ты считаешь, я должна это делать? — спросила Элинор.

Он покачал головой.

— Я люблю тебя такой, какая ты есть: изящная, сдержанная, ироничная. Я бы совсем не хотел, чтобы ты стала чересчур серьезной. Я просто имел в виду, что, если бы не тетя Лора, тебе, возможно, пришлось бы заниматься какой-нибудь неприятной работой. — Помолчав, он добавил: — То же самое относится и ко мне. Да, у меня вроде бы есть работа. Служу у «Льюиса и Юма». Там не надорвешься, и это меня устраивает. Работаю просто ради уважения к самому себе; но — заметь! — я не беспокоюсь за свое будущее, поскольку возлагаю надежды на наследство от тети Лоры.

— Послушать нас, так мы здорово смахиваем на пиявок, — проговорила Элинор.

— Чепуха! Нам всегда давали понять, что со временем и у нас будут деньги — только и всего. Естественно, это не могло не отразиться на нашем отношении к жизни.

— Но тетя Лора никогда нам не говорила, как именно она распорядится своими деньгами, — задумчиво сказала Элинор.

— Какое это имеет значение! — воскликнул Родди. — Скорее всего, она поделит их между нами; а если она оставит большую часть — или даже все — тебе, как кровной родственнице, — я так или иначе получу свою долю, ибо собираюсь жениться на тебе, моя радость; если же наша дорогая старушка решит отдать большую часть мне, как представителю Уэлманов по линии мужа, то и в этом случае у нас не будет никаких проблем, поскольку ты выходишь замуж за меня. — Он нежно ей улыбнулся и добавил: — Нам здорово повезло, что мы любим друг друга. Ведь ты меня любишь, Элинор, не так ли?

— Да, — прозвучал холодный, почти официальный ответ.

— «Да»! — передразнил ее Родди. — Ты великолепна, Элинор. Эта твоя манера важничать, эта отчужденность и неприступность… Настоящая принцесса-недотрога. По-моему, именно за это я тебя и люблю.

— За это? — коротко спросила Элинор, едва сдержав предательский вздох.

— Конечно. — Он поморщился. — Некоторые женщины такие… Не знаю, как сказать… такие собственницы… преданы ну просто по-собачьи — готовы утопить в своем обожании и любви. Терпеть этого не могу. А с тобой я никогда не знаю, чего ждать в следующую минуту, никогда ни в чем не уверен, мгновение — и ты можешь стать холодной и высокомерной, того и гляди скажешь, что передумала, что не хочешь выходить за меня, вот как сейчас, даже не моргнув глазом. Ты изумительное создание, Элинор, — настоящее произведение искусства… такая… Такая безупречная! Знаешь, по-моему, наш брак должен быть счастливым, — продолжил он. — Мы любим друг друга, не слишком сильно, но достаточно. Мы хорошие друзья. Наши вкусы во многом совпадают. Мы знаем друг друга вдоль и поперек. На нашей стороне все выгоды родства без недостатков родства кровного. Ты мне никогда не надоешь, ты ведь такая непредсказуемая. Скорее уж я надоем тебе. Я ведь, в сущности, самый обыкновенный малый…

Элинор покачала головой.

— Ты никогда не наскучишь мне, Родди, никогда!

— Радость моя! — воскликнул Родди и поцеловал ее. — Тетя Лора прекрасно знает о наших отношениях, хотя мы не были у нее после того, как все окончательно для себя решили. Не правда ли, это подходящий предлог, чтобы съездить к ней?

— Да, я на днях как раз думала…

— …что мы навещаем ее не так часто, как могли бы, — закончил за нее Родди. — Я тоже об этом думал. Когда у нее только-только случился удар, мы посещали ее почти каждую неделю. А теперь… мы не были у нее уже почти два месяца.

— Если бы она нас позвала, мы бы тут же приехали, — заметила Элинор.

— Да, конечно! Разумеется, мы знаем, что сестра О’Брайен очень ей нравится и что за ней хороший уход. И все же мы, наверное, были недостаточно внимательны. Я так говорю вовсе не из меркантильных соображений, а чисто по-человечески.

— Я знаю, — кивнула Элинор.

— Так что это мерзкое письмо в конечном счете принесло определенную пользу. Мы отправимся туда, чтобы защитить наши интересы… ну а главное, мы же любим нашу старушку и хотим ее проведать.

Он зажег спичку и, взяв из рук Элинор письмо, поднес к нему язычок пламени.

— Интересно, кто его написал? Впрочем, какая разница… Наверное, кто-то из тех, кто, так сказать, «за нас», как мы обычно говорили, когда были детьми. Может, этот чудак сделал для нас доброе дело. Ведь чего только на свете не бывает! Мать Джима Партингтона отправилась на Ривьеру[996]. Там ее лечил молодой очаровательный врач-итальянец. В конце концов она по уши в него влюбилась и оставила ему все свое состояние — до последнего пенни. Джим и его сестры пытались опротестовать завещание, но не тут-то было.

— Тете Лоре тоже нравится новый доктор, который взял себе пациентов доктора Рэнсома. Но все-таки не до такой степени! К тому же в этом отвратительном письме речь идет о девушке. Должно быть, о Мэри.

— Вот поедем туда и сами все увидим, — сказал Родди.

2

Сестра О’Брайен, шурша юбками, проследовала из спальни миссис Уэлман в ванную. Обернувшись, она сказала:

— Сейчас поставлю чайник. Уверена, сестрица, вы не откажетесь от чашечки чаю на дорогу.

— Чашечка чаю, дорогая, никогда не помешает, — удовлетворенно заметила сестра Хопкинс. — Я всегда говорю: нет ничего лучше хорошего, крепкого чая!

Сестра О’Брайен, наполняя чайник и зажигая газ, говорила:

— У меня в этом шкафу есть все, что надо: чайник для заварки, чашки, сахар, а Эдна приносит мне два раза в день свежее молоко. Нет нужды без конца звонить прислуге. А плита здесь просто замечательная — вода закипает мгновенно!

Сестра О’Брайен была высокой рыжеволосой женщиной лет тридцати с ослепительно-белыми зубами, веснушчатым лицом и обаятельной улыбкой. Пациенты любили ее за бодрость и жизнерадостность. Хопкинс, районная медицинская сестра, простоватая, уже не очень молодая, приходила каждое утро, чтобы помочь ей перестелить постель и совершить туалет пожилой леди, которая была довольно грузной. Надо сказать, помощницей она была неоценимой — ловкой и быстрой.

— В этом доме все сделано на совесть, — одобрительно заметила Хопкинс.

— Что верно, то верно, — кивнула ее коллега. — Правда, кое-что здесь устарело и нет центрального отопления, но зато много каминов и служанки внимательные. Миссис Бишоп спуску им не дает.

— Эти нынешние служанки, — подхватила сестра Хопкинс, — терпенья на них не хватает… Сами не знают, чего хотят. А прилично прибраться в доме не могут.

— Мэри Джерард — очень славная девушка, — возразила сестра О’Брайен. — Просто не представляю, как бы миссис Уэлман обходилась без нее. Вы видели, она и сейчас ее вызвала к себе? Ну конечно же, такое милое создание и знает, как ей угодить.

— Мне жаль Мэри, — сказала сестра Хопкинс. — Этот старик, ее папаша, делает все ей назло.

— Ни одного доброго слова от этого скряги не дождешься, — согласилась сестра О’Брайен. — А чайник-то уже шумит. Как закипит, сразу заварю.

Чай вскоре уже был налит в чашки — горячий и крепкий. Чаепитие происходило в комнате сестры О’Брайен, расположенной рядом со спальней миссис Уэлман.

— Приезжают мистер Уэлман и мисс Карлайл, — сказала сестра О’Брайен. — Утром пришла телеграмма.

— Вот оно что, — проговорила сестра Хопкинс. — А я никак не пойму, что это старая леди так взволнована. Они ведь давненько ее не навещали, да?

— Месяца два, если не больше. Мистер Уэлман приятный молодой джентльмен. Только очень уж гордый.

Сестра Хопкинс сказала:

— А я на днях видела фотографию мисс Карлайл в «Тэтлере»[997]. Они с подругой на ипподроме в Ньюмаркете.[998]

— Она ведь очень известна в обществе, а? И всегда так чудесно одевается. Как по-вашему, сестрица, она на самом деле красивая?

Сестра Хопкинс ответила:

— Сегодняшних девушек не очень-то и разглядишь под пудрой да румянами. По мне, так ей очень далеко до Мэри Джерард!

Сестра О’Брайен поджала губы и склонила голову набок.

— Возможно, вы и правы. Но у Мэри нет стиля!

— Что и говорить, птичку красят перышки, — назидательно заметила сестра Хопкинс.

— Еще чашечку, сестрица?

— Спасибо, сестрица. С удовольствием.

Женщины ближе придвинулись друг к другу.

— А знаете, нынче ночью такое случилось… Не знаю, что и думать, — доверительным тоном сказала сестра О’Брайен. — Около двух часов я, как всегда, вошла в спальню, чтобы поудобнее устроить нашу голубку, а она вовсе и не спит, видать, думает о чем-то о своем, потому, как только я вошла, тут же говорит: «Фотография. Дайте мне фотографию». Я, само собой, ей в ответ: «Конечно, миссис Уэлман. Но не лучше ли подождать до утра». А она: «Нет, я хочу взглянуть на него сейчас». Тогда я спросила: «Где эта фотография? Вам нужна одна из фотографий мистера Родерика?»

А она мне: «Родерика? Нет, Льюиса». И смотрю, старается приподняться, ну я к ней подошла, чтобы помочь. Она достала ключи из маленькой шкатулки, стоявшей рядом с постелью, и попросила отпереть второй ящик секретера. И там, точно, оказалась большая фотография в серебряной рамке. А на ней такой красавец! А в углу наискосок написано: «Льюис». Старинная фотография, должно быть, сделана много лет назад. Ну подала я ей ее, а она долго всматривалась, и шептала, и шептала: «Льюис… Льюис». Потом вздохнула, протягивает эту фотографию мне и просит положить обратно. И, поверите ли, когда я обернулась, она уже спала — сладко, как дитя.

— Думаете, это ее муж? — заинтересовалась сестра Хопкинс.

— Ничего подобного! Наутро я как бы между прочим спросила миссис Бишоп, как звали покойного мистера Уэлмана. И она сказала: Генри!

Женщины обменялись красноречивыми взглядами. Кончик длинного носа сестры Хопкинс подрагивал от приятного возбуждения.

— Льюис… Льюис, — задумчиво проговорила она. — Любопытно… У нас тут вроде бы никого нет с таким именем.

— Ну это, видимо, очень давняя история, дорогуша, — предположила О’Брайен.

— Ну конечно. Я ведь здесь всего два года. Интересно, интересно…

— Очень красивый мужчина, — снова повторила сестра О’Брайен, — похож на кавалерийского офицера!

Сестра Хопкинс, прихлебывая чай, произнесла:

— Это очень любопытно.

— Может, они в юности любили друг друга, а жестокий отец их разлучил… — с надеждой произнесла склонная к романтизму сестра О’Брайен.

— А может быть, его убили на войне… — глубоко вздохнув, предположила сестра Хопкинс.

3

Только сестра Хопкинс, приятно взбудораженная романтическими догадками О’Брайен, наконец покинула дом, как ее нагнала выбежавшая вслед за ней Мэри Джерард.

— Можно мне прогуляться вместе с вами до деревни, сестрица?

— Конечно, моя дорогая.

— Мне нужно поговорить с вами, — чуть задыхаясь, произнесла Мэри. — Меня так все беспокоит.

Женщина участливо на нее взглянула.

Мэри Джерард исполнился двадцать один год, и она была очаровательным созданием, напоминавшим своим хрупким обликом дикую розу: длинная нежная шея, бледно-золотистые волосы, мягкими волнами лежавшие на точеной головке, и ясные небесно-голубые глаза.

— А что случилось? — спросила сестра Хопкинс.

— Понимаете, время идет, а я до сих пор ничего не делаю!

— Ну это вы всегда успеете, — сухо проговорила сестра Хопкинс.

— Да, но это меня так… так огорчает. Миссис Уэлман была удивительно добра ко мне, оплатив такое дорогое обучение. Я чувствую, что теперь должна сама зарабатывать себе на жизнь. Мне необходимо получить какую-нибудь профессию.

Сестра Хопкинс сочувственно кивнула.

— Мне нужно работать, иначе зачем было столько учиться, — продолжала Мэри. — Я старалась… старалась объяснить, что я чувствую, миссис Уэлман, но… это так трудно… она, по-моему, не понимает меня. Она постоянно говорит, что у меня впереди еще много времени.

— Не забывай, что она очень больна, — сказала сестра Хопкинс.

Мэри залилась краской.

— Да, конечно. Мне не нужно было ее беспокоить. Но это постоянно меня тревожит… а тут еще отец… Он так на меня из-за этого злится. Ворчит, что я строю из себя настоящую леди! Но я ведь на самом деле не хочу сидеть сложа руки!

— Я знаю.

— Беда в том, что обучение любой профессии тоже всегда стоит больших денег. Почти всегда. Вообще-то я неплохо знаю немецкий и могла бы как-то это использовать. Но мне очень бы хотелось стать медсестрой. Мне нравится ухаживать за больными.

— Запомни, для этого нужно быть сильной, как лошадь! — скептически изрекла сестра Хопкинс.

— Я сильная! И мне действительно нравится ухаживать за больными! Мамина сестра, та, что в Новой Зеландии, была медсестрой. Как видите, это у меня в крови.

— А как насчет массажа? — предложила сестра Хопкинс. — Или Норлендского медицинского училища?[999] Ведь ты любишь детей. Но вообще-то массаж более денежное дело.

Мэри засомневалась:

— Но выучиться на массажистку дорого стоит, не так ли? Я надеялась… но, конечно же, это я уж слишком… она и так много для меня сделала.

— Ты имеешь в виду миссис Уэлман? Чепуха! По-моему, она просто обязана тебе в этом помочь. Она дала тебе шикарное образование, но от него мало толку. А ты не хочешь стать учительницей?

— Я не слишком умна для этого.

— Ум уму рознь. Послушайся моего совета, Мэри, потерпи еще немного. По-моему, миссис Уэлман обязана тебе помочь встать на ноги. И, я не сомневаюсь, она собирается это сделать. Но она так тебя любит, что не хочет с тобой расставаться.

— Ох! — У Мэри на мгновение перехватило дыхание. — Вы действительно так думаете?

— Ни капельки не сомневаюсь! Ну сама посуди: несчастная старая леди, наполовину парализованная, а значит, почти беспомощная. Заперта в четырех стенах. И ей, конечно, приятно видеть рядом такое молодое, пригожее существо, как ты. Ты замечательно умеешь обращаться с больными.

— Если вы и вправду считаете, что она… ценит меня, — тихо проговорила Мэри, — это меня успокаивает… Милая миссис Уэлман! Я очень ее люблю, очень! Она всегда так хорошо ко мне относилась. Я готова сделать для нее все, что угодно!

— Лучшее, что ты можешь для нее сделать, — это оставаться при ней и не морочить себе голову заботами о будущем, — сухо сказала сестра Хопкинс. — Это долго не протянется.

— Вы имеете в виду… — Глаза Мэри округлились от испуга.

Районная сестра кивнула.

— Она держится замечательно, но хватит ее ненадолго. Будет второй удар, затем третий. Уж я-то знаю, как это бывает. Потерпи, душенька. Если ты скрасишь последние дни старой леди, то тем самым сделаешь благое дело. А все остальное еще успеется.

— Вы очень добры, — промолвила Мэри.

— Вон твой папаша решил выбраться на улицу, и наверняка не для того, чтобы мирно побалагурить, — проворчала сестра Хопкинс, когда они приблизились к массивным чугунным воротам.

Сгорбленный старик, прихрамывая, спускался по ступенькам с крыльца сторожки.

— Доброе утро, мистер Джерард, — весело поздоровалась сестра Хопкинс.

— А-а! — раздраженно проскрипел Эфраим Джерард.

— Прекрасная погода, — сказала сестра Хопкинс.

— Для вас может быть. А по мне, так ничего прекрасного, — проворчал старый Джерард. — Разыгралось мое люмбаго.[1000]

— Видимо, это из-за дождей на прошлой неделе. А сейчас сухо и тепло, и скоро боль у вас как рукой снимет, — пообещала сестра Хопкинс. Ее профессионально-бодрый тон лишь сильнее озлобил старика.

— Сестры… сестры, все вы на один лад, — огрызнулся он. — Люди страдают, а вы веселитесь да радуетесь. Вам на них наплевать. И Мэри вот тоже знай талдычит: буду, мол, медсестрой. Не могла выбрать что-нибудь получше! Все-таки и по-немецки, и по-французски болтает, и на пианино играет, да и в школе своей шикарной всяким штукам научилась, и за границей…

— Меня бы вполне устроило быть больничной сестрой, — резко перебила его Мэри.

— Ага, а еще лучше вообще ничего не делать, верно? Изображать из себя этакую леди-белоручку! Да ты попросту лентяйка, дорогая моя доченька!

— Это неправда, папа! — выкрикнула Мэри, и на глазах у нее выступили слезы. — Как ты можешь так говорить!

Сестра Хопкинс вмешалась в разговор, попытавшись несколько неловкой шуткой разрядить атмосферу:

— Теперь я вижу, что вам и впрямь с утра неможется, небось вы и сами не верите в то, что говорите! Мэри — хорошая девушка и хорошая дочь.

Джерард посмотрел на дочь с почти откровенной враждебностью.

— Какая она мне теперь дочь — со своим французским языком и жеманными разговорами. Тьфу!

Он повернулся и заковылял обратно в сторожку.

В глазах Мэри все еще стояли слезы.

— Вы видите, сестрица, как мне с ним трудно? Он никогда по-настоящему не любил меня, даже когда я была маленькой. Маме всегда приходилось за меня заступаться.

— Ну-ну, не расстраивайся, — ласково сказала сестра Хопкинс. — Тяготы посланы нам, дабы испытать нас. О боже, мне нужно поспешить. У меня сегодня обход.

Глядя вслед быстро удаляющейся фигуре, Мэри с горечью думала, что по-настоящему добрых людей не бывает и ей не от кого ждать помощи. Сестра Хопкинс, при всем ее сочувствии, отделалась несколькими прописными истинами, преподнеся их как откровение.

«Что же мне делать?» — в отчаянии думала Мэри.

1

Миссис Уэлман лежала на высоко взбитых подушках. Дыхание ее было чуть затруднено, и она не спала. Ее глаза, все еще темно-синие, как у племянницы Элинор, были устремлены в потолок. Это была крупная, грузная женщина с красивым орлиным профилем. Гордость и твердость отражались на ее лице.

Ее взгляд заскользил по комнате и остановился на хрупкой фигурке у окна. В синих глазах мелькнула нежность и легкая тревога. Наконец она позвала:

— Мэри…

Девушка живо обернулась.

— О, вы проснулись, миссис Уэлман.

— Да, я давно уже не сплю…

— Ах, миссис Уэлман, я не знала. Я бы…

— Ничего, все хорошо, — успокоила ее старая леди. — Я думала… много о чем думала…

— И о чем же, миссис Уэлман?

Участливый взгляд и искренний интерес, звучавший в голосе девушки, смягчили выражение тревоги на старом, изнуренном болезнью лице. Лора Уэлман ласково сказала:

— Я очень тебя люблю, дорогая. Ты очень добра ко мне.

— Ах, миссис Уэлман, это вы так добры ко мне. Не знаю, что бы я делала, не будь вас! Вы дали мне буквально все.

— Не знаю… не знаю… я не уверена, что… — Больная беспокойно зашевелилась, ее правая рука дернулась, левая оставалась неподвижной и безжизненной. — Стараешься сделать как лучше, но так трудно разобраться, что же на самом деле лучше, что правильнее. Я всегда была слишком самоуверенна…

— О нет, — возразила Мэри Джерард. — Я убеждена, что вы всегда точно знаете, как лучше и правильнее поступить.

Но Лора Уэлман лишь покачала головой.

— Нет-нет. И это не дает мне покоя. У меня всегда был неискоренимый недостаток, Мэри: гордость. Гордость может обернуться злом. А она у нашей семьи в крови. У Элинор тоже.

— Чудесно, что они с мистером Родериком надумали приехать, — с воодушевлением сказала Мэри. — Вам будет повеселее. Они уже давно вас не навещали.

— Они хорошие, очень хорошие дети, — мягко проговорила миссис Уэлман. — И оба любят меня. Я знаю — стоит мне их позвать, они тут же примчатся. Но не хочется слишком часто их беспокоить. Они молоды и счастливы — перед ними весь мир. Им пока вовсе ни к чему видеть разрушение и страдание.

— Уверена, что они ни о чем таком не думают, — возразила Мэри.

Но миссис Уэлман продолжала говорить, вероятно, больше для себя, чем для девушки:

— Я всегда надеялась, что они поженятся. Но чтобы намекнуть им на это — боже упаси! У молодых так развит дух противоречия! Это лишь отпугнуло бы их друг от друга. Давным-давно, когда они были еще детьми, мне показалось, что сердце Элинор отдано Родди. Но в отношении его я не вполне уверена. Он человек непростой. Генри был похож на него — очень сдержанный и разборчивый… Да, Генри… — Она задумалась, вспоминая покойного мужа. Потом прошептала: — Как давно… как давно это было… Мы были женаты всего пять лет. Он умер от двустороннего воспаления легких… Мы были счастливы — да, очень счастливы, но мне почему-то оно кажется каким-то ненастоящим, это наше счастье. Я была довольно эксцентричной и не очень развитой девушкой — всерьез бредила всякими идеалами и героями. Витала в облаках…

— Вы, должно быть, чувствовали себя очень одинокой — потом? — тихо спросила Мэри.

— Потом? О да — ужасно одинокой. Мне было двадцать шесть лет… а теперь перевалило за шестьдесят. Сколько времени прошло, дорогая… сколько лет… — Внезапно она резко добавила: — А теперь еще вот это!

— Ваша болезнь?

— Ну да. Именно удара я всегда боялась. Это так унизительно! Купают, одевают — словно младенца! Абсолютная беспомощность. Это меня бесит. О’Брайен — женщина очень добродушная, ничего не скажешь. Она не сердится, когда я на нее покрикиваю, и не глупее большинства сиделок. Но когда рядом со мной ты, Мэри, — совсем другое дело!

— Правда? — Щеки девушки зарделись. — Я… я так рада, миссис Уэлман.

Лора Уэлман пристально на нее посмотрела:

— Ты ведь беспокоишься о своем будущем, верно? Предоставь это мне, дорогая. Я позабочусь о том, чтобы ты могла встать на ноги и получить профессию. Но чуточку еще потерпи — для меня так много значит твое участие.

— О, миссис Уэлман, конечно, конечно! Я не оставлю вас ни за что! Если только вы хотите, чтобы я была с вами…

— Очень хочу… — Голос больной стал необыкновенно глубоким и проникновенным. — Ты… ты для меня все равно что дочь, Мэри. На моих глазах ты выросла и превратилась из крохотной малышки в красивую девушку. Я горжусь тобой, дитя мое. И надеюсь, что то, что я для тебя сделала, действительно поможет тебе в жизни.

— Если вы думаете, что ваша доброта и… и моя учеба… ну, не для таких, как я… — сбивчиво заговорила Мэри, — если вы думаете, что я недовольна или… или… из-за этого у меня появились замашки избалованной барышни — это так папа говорит… то это неправда. Я так вам благодарна за все. А то, что я хочу скорей начать зарабатывать на жизнь… просто я и так слишком многим вам обязана. И мне не хочется, чтобы кто-либо думал, будто я приживалка.

— Так вот что Джерард вколачивает тебе в голову? — внезапно перебила девушку Лора Уэлман, и в голосе ее послышались резкие нотки. — Не обращай внимания на своего отца, Мэри. Никто никогда не смел и впредь не посмеет упрекнуть тебя в том, что ты живешь за мой счет! Это я сама прошу тебя еще ненадолго здесь остаться. Скоро все кончится… Будь моя воля, моя жизнь закончилась бы хоть сию минуту, и никакой тебе мороки с сиделками и докторами.

— О нет, миссис Уэлман! Доктор Лорд говорит, что вы можете прожить еще не один год.

— Вот уж спасибо, обрадовал! Я на днях сказала ему, что в порядочном цивилизованном государстве достаточно было бы только намекнуть врачу, и он прикончил бы меня с помощью какого-нибудь лекарства — совершенно безболезненно. «Будь у вас хоть капля смелости, — сказала я ему, — вы бы уж как-нибудь сделали это!»

— О! И что же он ответил? — испуганно спросила Мэри.

— Этот молодой человек весьма непочтительно усмехнулся и заявил, что не желает болтаться на виселице. И при этом добавил: «Вот если бы вы мне завещали все свои деньги, тогда я, возможно, и рискнул бы». Каков нахал! И все же этот юнец мне нравится. Его визиты помогают мне больше, чем все его лекарства.

— Да, он очень симпатичный, — согласилась Мэри. — Сестра О’Брайен чуть ли не влюблена в него, да и сестра Хопкинс тоже.

— Хопкинс в ее возрасте пора бы быть поумнее, — заметила миссис Уэлман. — Ну а сестра О’Брайен только и может, что глупо улыбаться и бормотать: «О, доктор!» — стоит ему к ней приблизиться. Ну просто вся млеет.

— Бедная сестра О’Брайен!

— Она, в общем-то, женщина неплохая, — снисходительно признала миссис Уэлман, — просто меня раздражают все сиделки. Они почему-то всегда уверены, что вы мечтаете о «чашечке чаю», причем в пять утра! — Она замолчала, прислушиваясь. — Что там? Кажется, машина подъехала?

Мэри выглянула в окно:

— Да, это машина. Приехали мисс Элинор и мистер Родерик.

2

— Я страшно рада, Элинор, — сказала миссис Уэлман, — за вас с Родди.

— Я так и знала, тетя Лора, что ты обрадуешься, — улыбнулась Элинор.

Однако ее старая тетушка, чуть помедлив, спросила:

— Ты и в самом деле любишь его, Элинор?

Элинор вскинула тонкие брови:

— Конечно.

— Ты уж прости меня, милая, — поспешно добавила миссис Уэлман. — Ведь ты очень сдержанная. Поди разбери, что у тебя на уме и на душе. Когда вы были совсем еще юными, мне казалось, что ты начинаешь привязываться к Родди… слишком сильно…

Тонкие брови Элинор опять поднялись.

— Слишком сильно?

Старая леди кивнула.

— Да. А слишком сильно любить неразумно. Порой молодые девушки просто теряют голову… Я обрадовалась, когда ты уехала доучиваться в Германию. А потом, когда ты вернулась, мне показалось, что ты совсем к нему остыла, я так была разочарована! Видишь, как трудно угодить привередливой старухе! Я ведь думала, что ты окажешься довольно страстной по натуре — темпераментные женщины не редкость в нашем роду… И они бывали не очень счастливы… И тем не менее, увидев, что ты совершенно к Родди равнодушна, я очень расстроилась, потому что всегда надеялась, что вы будете вместе. Ну а теперь — теперь все так и получилось — я очень довольна! Значит, ты и в самом деле любишь его?

— Люблю. Не слишком сильно, но — достаточно, — уточнила Элинор.

Миссис Уэлман с одобрением кивнула.

— Тогда, я думаю, ты будешь счастлива. Родди нуждается в любви, но не переносит бурных страстей. Собственнический инстинкт, присущий нам, женщинам, может его отпугнуть.

— Ты так хорошо знаешь Родди! — пылко воскликнула Элинор.

— Ну а если Родди любит тебя чуточку больше, чем ты его, — тогда совсем замечательно, — заметила миссис Уэлман.

— Газетная колонка «Советы тетушки Агаты»: «Держите своего друга в постоянном напряжении. Не позволяйте ему быть слишком уверенным в вас», — быстро среагировала Элинор.

— Ты несчастлива, моя девочка? Что-нибудь не так? — встревожилась миссис Уэлман.

— Нет-нет, ничего.

— Ты, верно, подумала, что я говорю довольно банальные вещи? Дорогая моя, ты молода и слишком чувствительна. А жизнь, боюсь, вообще довольно банальна по своей сути…

— Думаю, так оно и есть, — с легкой горечью согласилась Элинор.

— Дитя мое, ты несчастлива? — снова спросила Лора Уэлман. — Что-нибудь случилось?

— Ничего, все в порядке. — Она встала, подошла к окну и, чуть обернувшись, сказала: — Тетя Лора, скажи мне, только честно, всегда ли любовь — это счастье?

Лицо миссис Уэлман помрачнело.

— В том смысле, какой имеешь в виду ты, Элинор, возможно, и нет… Сильное чувство к другому человеку всегда приносит больше печали, чем радости. Но все равно, Элинор, это нужно испытать. Тот, кто никогда по-настоящему не любил, считай, по-настоящему и не жил…

Девушка кивнула:

— Да, ты понимаешь, ты… знаешь, что это такое… — Она внезапно повернулась и посмотрела в глаза Лоры Уэлман вопрошающим взглядом. — Тетя Лора…

Но тут открылась дверь, и рыжеволосая О’Брайен бодрым голосом объявила:

— Миссис Уэлман, к вам пришел доктор.

3

Доктору Лорду было тридцать два года. Он обладал приятным, хотя и некрасивым веснушчатым лицом, песочного цвета волосами, совершенно квадратным подбородком и пытливыми светло-голубыми глазами.

— Доброе утро, миссис Уэлман, — поздоровался он.

— Доброе утро, доктор Лорд. Это моя племянница, мисс Карлайл.

На лице доктора Лорда отразилось откровенное восхищение.

— Здравствуйте, — сказал он, пожимая руку Элинор так осторожно, будто боялся ее сломать.

— Элинор и мой племянник приехали немного меня подбодрить, — продолжала миссис Уэлман.

— Замечательно! — воскликнул доктор Лорд. — Как раз это вам и нужно. Положительные эмоции — отличное лекарство, миссис Уэлман.

Он никак не мог оторвать восхищенный взгляд от Элинор.

— Возможно, мы еще увидимся с вами перед вашим уходом, — сказала Элинор и двинулась к двери.

— О да… конечно.

Она вышла, прикрыв за собой дверь. Доктор Лорд приблизился к постели, сестра О’Брайен засеменила следом за ним.

— Собираетесь проделать со мной обычный набор трюков, доктор: пульс, дыхание, температура? — усмехнулась миссис Уэлман. — Что за мошенники эти доктора!

Сестра О’Брайен со вздохом пролепетала:

— Ох, миссис Уэлман! Ну разве можно так разговаривать с доктором!

Доктор Лорд озорно блеснул глазами:

— Миссис Уэлман видит меня насквозь, сестра! Но войдите в мое положение, миссис Уэлман: я же должен выполнять свои обязанности. Каюсь: никак не научусь более тактично вести себя с больными.

— Вам не в чем каяться. Вы можете просто гордиться своей тактичностью.

— Это вы так считаете, — усмехнулся Питер Лорд.

Задав несколько обычных своих вопросов и получив на них ответы, доктор Лорд откинулся на спинку стула и улыбнулся:

— Отлично! Все идет превосходно.

— Так что через недельку-другую я поднимусь и смогу ходить по дому? — чуть насмешливо спросила миссис Уэлман.

— Ну, конечно, не так скоро.

— Нет, все-таки я была права. Вы — обманщик! Ну что хорошего в такой вот жизни — валяешься в постели, и с тобой возятся, как с младенцем!

— А что вообще хорошего в жизни? Вот в чем вопрос, — проговорил доктор Лорд. — Вам не доводилось читать об одном симпатичном средневековом изобретении? Называлось оно «Исполнение желаний». В этой штуковине было невозможно ни стоять, ни сидеть, ни лежать. Казалось бы, в такой тесноте человек не протянет и месяца. Ничего подобного! Один осужденный провел в этой железной клетке шестнадцать лет, а когда его отпустили, дожил до глубокой старости.

— Ну и каков же смысл этой вашей истории? — поинтересовалась Лора Уэлман.

— А смысл ее в том, что человек наделен тягой к жизни. Это на уровне инстинкта. Человек живет вовсе не потому, что у него есть какие-то разумные стимулы. Сплошь и рядом люди, которым, по нашему мнению, «лучше бы умереть», не хотят умирать. Те же, у кого вроде бы есть все, ради чего стоит жить, подчас не могут преодолеть недуг — у них нет сил бороться за жизнь.

— Ну-ну, я вас слушаю.

— Собственно, я все сказал. Вы из тех, кто хочет жить, что бы вы там ни говорили! И если ваше тело хочет жить, не обременяйте свой мозг всякими мрачными помыслами.

Миссис Уэлман резко прервала доктора, решив переменить тему:

— Как вам наши края?

Питер Лорд улыбнулся:

— Мне здесь очень нравится.

— Не скучновато ли для такого молодого человека, как вы? Наверное, хотите специализироваться? Ведь у деревенского врача работа довольно нудная?

Лорд решительно покачал своей рыжеватой головой.

— Нет, я свою работу люблю. Понимаете, я люблю людей, и мне нравится лечить самые рядовые болезни. Меня действительно не тянет гоняться за какой-нибудь редкой бациллой, вызывающей таинственный недуг. То ли дело корь, ветрянка и прочие всем знакомые хвори. Ведь каждый организм реагирует на них по-разному, и мне хотелось бы внести свою лепту в методы их лечения. Видите ли, я абсолютно лишен амбиций. Я останусь здесь. Со временем отращу себе солидные бакенбарды, и люди, возможно, будут говорить: «Конечно, мы всегда обращаемся к доктору Лорду, но его методы давно устарели, не пригласить ли нам доктора такого-то, он молодой и идет в ногу со временем…»

— Гм, — сказала миссис Уэлман. — Вы уже и об этом думаете…

Питер Лорд поднялся.

— Ну а теперь я должен вас покинуть.

— По-моему, моя племянница собиралась с вами поговорить. Кстати, что вы о ней думаете? Ведь вы раньше с ней не встречались.

Краска залила лицо доктора Лорда до самых корней волос.

— Я… ну… она очень красивая. И вроде… неглупа и… не только… ну в общем… — залепетал он.

Миссис Уэлман позабавило смущение доктора. «Как же он еще молод!..» — подумала она про себя, а вслух сказала:

— Вам следует жениться.

4

Родди забрел в сад. Он пересек просторную лужайку и, пройдя по мощеной дорожке, вошел в обнесенный оградой, хорошо ухоженный огород. Интересно, они с Элинор когда-нибудь тоже будут жить здесь, в Хантербери? Наверное, так оно и будет. Что ж, он совсем не против. Он вообще предпочитал жить в провинции. А Элинор? Возможно, ей больше по вкусу Лондон…

Не так-то просто понять, чего хочет Элинор. Она довольно скрытный человек. Впрочем, это ее качество ему скорее нравилось… Он не выносил болтунов, которые выкладывали все от и до, полагая, что вы горите желанием залезть к ним в душу. Недосказанность всегда более привлекательна и интересна.

Элинор — само совершенство. Ни единой черты, которая бы отталкивала или раздражала. Смотреть на нее одно удовольствие, а какая она остроумная! В общем, лучшей жены ему не найти.

«Мне чертовски повезло, что я заполучил ее! — самодовольно думал он. — И что она во мне нашла…»

Несмотря на всю свою утонченность, Родерик Уэлман не страдал излишним тщеславием. И его действительно поразило согласие Элинор выйти за него замуж.

Грядущее представлялось ему весьма заманчивым. Главное, уметь трезво оценить ситуацию, это всегда благо. Он полагал, что им с Элинор не надо тянуть со свадьбой — разумеется, если Элинор не будет против. Но, возможно, она предпочтет немного подождать. Он не должен ее торопить. Поначалу у них будут некоторые трудности. Но об этом не стоит беспокоиться. Что же касается тети Лоры… Он искренне надеялся, что она проживет еще долго. Она такая милая и так хорошо всегда к нему относилась, приглашала к себе на каникулы, интересовалась его делами.

Родди отогнал мысли о неизбежной смерти тети. Он вообще предпочитал избегать размышлений о неприятных вещах. И даже в мыслях старался не… конкретизировать… не называть вещи своими именами… Но… когда-нибудь потом… Наверное, приятно будет жить здесь, особенно если у него будет достаточно денег, чтобы содержать поместье как положено. И все-таки интересно, кому тетя все завещала… Впрочем, какая разница? Для некоторых женщин, безусловно, очень важно, кому принадлежат деньги — мужу или жене. Элинор не такая. У нее уйма такта, и вообще деньги мало ее волнуют.

«Что будет, то и будет, беспокоиться не о чем», — думал он.

Через дальнюю калитку он вышел в небольшую рощицу, где весной обычно распускались желтые нарциссы. Сейчас они, конечно, уже отцвели, но солнечные блики, пробивавшиеся сквозь кроны деревьев, приятно золотили зелень, и эта картина радовала глаз.

На мгновение его охватило странное, беспричинное беспокойство, нарушив его благодушную умиротворенность — всего на мгновение… «Чего же мне не хватает?.. — гадал он. — Так бы хотелось, чтобы… Чтобы что?»

Золотисто-зеленый свет, ласкающий воздух — вся эта благодать заставляла его сердце биться сильнее, кровь быстрее побежала по жилам… им вдруг овладело странное нетерпение…

И тут из-за деревьев вышла девушка — ее светлые волосы отливали золотом, лицо нежно румянилось.

«Какая красота, просто потрясающая…» — пронеслось у него в голове.

Им овладело неведомое чувство, он застыл, боясь пошевелиться. Весь мир закружился в красочном, невероятном, безумном хороводе!

Девушка вдруг остановилась, потом приблизилась к нему, а он не мог вымолвить ни слова, только нелепо разинул рот, словно рыба, выброшенная на берег.

— Вы не помните меня, мистер Родерик? — робко заговорила девушка. — Конечно, ведь прошло столько времени. Я Мэри Джерард — из сторожки.

— О, так вы Мэри Джерард?

— Да, — сказала она и немного застенчиво продолжила: — Я, конечно, изменилась с тех пор, как вы меня видели.

— Очень изменились. Я… я бы ни за что не узнал вас.

Он не мог оторвать от нее глаз и даже не слышал шагов позади себя. А Мэри услышала и обернулась.

На мгновение остановившись, Элинор воскликнула:

— Привет, Мэри!

— Здравствуйте, мисс Линор. Рада вас видеть. Миссис Уэлман очень ждала вас.

— Да… мы давно тут не были, — сказала Элинор. — Я… Сестра О’Брайен просила отыскать вас. Она хочет приподнять миссис Уэлман и говорит, что вы обычно делаете это вместе.

— Иду, иду. — Мэри ускорила шаг, потом побежала. Элинор смотрела ей вслед. Бежала Мэри легко и грациозно.

— Аталанта[1001], — тихо промолвил Родди.

Элинор ничего на это не ответила. А потом, после долгой паузы, сказала:

— Скоро ленч. Нам пора возвращаться.

И они направились к дому.

5

— Ну, пойдем, Мэри. Там играет Гарбо[1002], и вообще отличный фильм — сплошной Париж. По книжке одного классного писателя. По ней даже опера какая-то есть.[1003]

— Ужасно мило с твоей стороны пригласить меня, но я правда не могу.

— Теперь тебя не вытащишь, — сердито сказал Тэд Бигланд. — Ты стала какая-то не такая — совсем на себя не похожа.

— Вовсе нет, Тэд.

— А вот и да. А все эта твоя шикарная школа, да потом еще и в Германию съездила… Ну, конечно, теперь ты для нас слишком хороша.

— Неправда, Тэд. Я такая же, какой всегда была, — пылко возразила девушка.

Тэд, типичный деревенский крепыш, несмотря на весь свой гнев, смотрел на девушку с восторгом.

— Нет, ты очень изменилась. Ты стала почти как леди, Мэри.

— Почти — это не считается, верно? — с внезапной горечью проговорила Мэри.

— Ну не скажи, — вдруг поняв, что она чувствует, тут же возразил Тэд.

— И вообще, кого это в наше время волнует? Леди, джентльмены и прочая чепуха! — воскликнула Мэри.

— Да, это, конечно, не имеет значения, — согласился Тэд, но не очень уверенно. — И все-таки это всегда чувствуется! Господи, Мэри, ты выглядишь как герцогиня или графиня, не меньше!

— Это еще ни о чем не говорит. Я видела графинь, которые выглядели как старьевщицы! — сказала Мэри.

— Но ты же понимаешь, что я имею в виду.

Неожиданно перед ними возникла величавая и весьма внушительных размеров фигура в великолепном черном платье. Отступив в сторону, Тэд поздоровался:

— Добрый день, миссис Бишоп.

Миссис Бишоп бросила на них пристальный взгляд и милостиво кивнула.

— Добрый день, Тэд Бигланд. Добрый день, Мэри. — И проплыла мимо — точно корабль на всех парусах.

Тэд почтительно проследил за ней взглядом.

— Вот она в самом деле похожа на герцогиню, — вполголоса проговорила Мэри.

— Да, держаться она умеет. При ней меня всегда в пот бросает.

— Она меня не любит, — тихо сказала Мэри.

— Чепуха, моя милая!

— Нет, правда. Не любит. Она всегда говорит мне гадости.

— Ревность, — кивнул Тэд с видом умудренного жизнью человека. — В этом вся закавыка.

— Возможно, ты и прав… — с некоторым сомнением согласилась Мэри.

— Тут нечего и гадать. Она здесь уже столько лет в экономках, привыкла всеми командовать и делать все по-своему, а теперь старая миссис Уэлман привязалась к тебе… Это ее просто доконало! Вот и все!

Тень беспокойства пробежала по лицу Мэри:

— Глупо, конечно… но я не выношу, когда кто-нибудь меня не любит.

— Среди женщин всегда найдутся такие, которые будут тебя недолюбливать. Всякие завистливые ведьмы, которые пережить не смогут, что ты такая красивая!

— По-моему, зависть — ужасная вещь, — сказала Мэри.

— Может быть… и тем не менее она существует. Послушай, я на прошлой неделе видел в «Алледоре» отличный фильм. С Кларком Гейблом[1004]. Про одного миллионера, который не обращал внимания на свою жену. Ну тогда она прикинулась, что закрутила с другим. Там был еще один парень…

Мэри отошла от Тэда:

— Извини, но мне пора идти. Я опаздываю.

— Куда ты так спешишь?

— К сестре Хопкинс на чашку чаю.

Тэд вытаращил на нее глаза.

— Странные у тебя друзья. Это же самая большая сплетница во всей деревне! Всюду сует свой длинный нос.

— Ко мне она всегда добра, — кротко возразила Мэри.

— А я что? Я не говорю, что она плохая. Просто больно уж болтливая.

— До свидания, Тэд.

Она поспешила прочь, а Тэд обиженно смотрел ей вслед.

6

Сестра Хопкинс занимала маленький коттедж на окраине деревни. Она только что вернулась и развязывала ленты чепца, когда пришла Мэри.

— Ага, вот и ты! Я немного припозднилась. Старой миссис Калдекотт стало опять плохо. Из-за этого на перевязки ушло больше времени, чем обычно. Я видела тебя с Тэдом Бигландом.

— Да… — как-то удрученно сказала Мэри.

Сестра Хопкинс настороженно на нее взглянула и, чиркнув спичкой, стала зажигать конфорку под чайником.

— Он сказал тебе что-нибудь особенное, моя дорогая? — Ее длинный нос чуть дрогнул.

— Нет, просто пригласил в кино.

— Понятно, — бодрым голосом произнесла сестра Хопкинс. — Он, безусловно, приятный молодой человек и неплохо устроен — все-таки механик в гараже, а отец его один из лучших фермеров в округе. И все же, сдается мне, ты могла бы найти кого-нибудь получше, чем Тэд Бигланд. С твоим-то образованием и воспитанием! Вот я и говорю: надо тебе выучиться на массажистку. Дело хорошее, будешь встречаться с разными людьми, да и времени свободного много.

— Я подумаю, — сказала Мэри. — Миссис Уэлман вчера со мной говорила. Она все понимает. Вы правы — она действительно не хочет, чтобы я ее сейчас покинула. Она сказала, чтоб я не беспокоилась — она позаботится о моем будущем.

Сестра Хопкинс с сомнением проговорила:

— Будем надеяться, что она запишет это, как положено, на бумаге, черным по белому! А то больные люди, они со странностями.

— А как вы считаете, миссис Бишоп действительно не любит меня или это просто моя мнительность?

— Она вечно чем-нибудь недовольна. Она из тех, кого раздражают молодые, особенно когда им весело или когда о них кто-то заботится. Возможно, она и впрямь считает, что миссис Уэлман слишком уж тебя любит, ну и ее это злит. — Она рассмеялась. — На твоем месте, дорогая моя, я не обращала бы на эту ведьму внимания. А теперь открой-ка этот пакет. Там парочка сдобных пончиков.

1

2

Получив телеграмму, Элинор тут же позвонила Родди, и вскоре они уже ехали на поезде в Хантербери.

Прошла всего неделя после их поездки к тете, и за это время Элинор почти не виделась с Родди. Они встречались всего два раза и очень ненадолго, причем Элинор уловила в нем какую-то странную натянутость и неестественность. Чего стоил хотя бы этот огромный букет роз! Раньше Родди не присылал ей цветов. А когда они вместе обедали, он был так непривычно внимателен — советовал, какие блюда и напитки выбрать… с таким усердием помогал ей надевать и снимать пальто. Как будто играл роль в какой-нибудь пьесе — роль влюбленного жениха…

«Не будь дурой… — мысленно оборвала она себя. — Ничего не случилось… Хватит придумывать всякие глупости! Это все твои противные собственнические замашки».

Сама же она стала обращаться с Родди чуточку холоднее… еще холоднее, чем обычно.

Но сейчас, в этих чрезвычайных обстоятельствах, от натянутости не осталось и следа, они общались с прежней непринужденностью.

— Бедная старушка, — сказал Родди. — Она ведь держалась молодцом, когда мы ее видели.

— Я так за нее волнуюсь, — сказала Элинор. — Знал бы ты, каково ей быть прикованной к постели! А теперь она, вероятно, станет еще более беспомощной, и это просто взбесит ее! В таких случаях начинаешь понимать, что людей нужно избавлять от страданий, если они сами того желают.

— Ты права, — согласился Родди. — Это единственно разумное и цивилизованное решение. Ведь усыпляют же животных, чтобы они не мучились. По-моему, с людьми не поступают так просто потому, что может появиться слишком много желающих избавиться от своих милых родственников — ради их денег, даже от тех, кто совсем не так уж и сильно болен…

— Ну это, конечно же, должны решать врачи, — сказала Элинор.

— Доктора можно и подкупить.

— Такому человеку, как доктор Лорд, можно доверять.

— Да, на мошенника он не похож, — небрежно проронил Родди. — Приятный малый.

3

Доктор Лорд склонился над постелью. Позади него крутилась сестра О’Брайен. Нахмурившись от напряжения, он силился разобрать нечленораздельные звуки, слетавшие с губ больной.

— Да-да. Не надо волноваться. Не спешите. Я буду вас спрашивать, а вы, когда захотите сказать «да», слегка приподнимите правую руку. Итак, вас сейчас что-нибудь беспокоит?

В ответ тут же последовал утвердительный знак.

— Что-нибудь неотложное? Да? Что-то нужно сделать? За кем-нибудь послать? За мисс Карлайл? И за мистером Уэлманом? Они уже в пути.

Миссис Уэлман снова попыталась что-то произнести, и опять невнятно. Доктор Лорд внимательно вслушивался.

— Вы хотите сказать, чтобы они приехали, но это еще не все?

Чтобы приехал кто-то еще? Родственник? Нет? Речь о каком-то деле? Понимаю. Что-то связанное с деньгами? Вам нужен юрист? Не так ли? Вы хотите видеть своего адвоката? Хотите дать ему какие-то распоряжения?

Ну-ну, все в порядке. Успокойтесь. Не торопитесь. Что вы сказали? Элинор? — Он с трудом разобрал исковерканное имя. — Она знакома с вашим юристом? И она договорится с ним? Отлично. Она будет здесь примерно через полчаса. Я сообщу ей о вашем желании, приведу ее к вам, и мы тут же все уладим. Так что больше ни о чем не беспокойтесь. Предоставьте это мне. Я присмотрю за тем, чтобы все ваши желания были исполнены.

Он некоторое время постоял, наблюдая, как она понемногу успокаивается, затем тихо вышел из комнаты на лестничную площадку. Сестра О’Брайен последовала за ним. Сестра Хопкинс только что пришла и поднималась по лестнице.

— Добрый вечер, доктор! — переведя дух, поздоровалась она.

— Добрый вечер, сестра.

Он прошел с обеими сестрами в комнату О’Брайен и отдал им распоряжения. Сестра Хопкинс должна была остаться на ночь — помогать О’Брайен.

— А назавтра я попробую договориться с еще одной сиделкой. Не знаю, выйдет ли, ведь в Стэмфорде эпидемия дифтерии. В лечебницах не хватает персонала.

Повторив свои распоряжения, которые были выслушаны с благоговейным вниманием (что здорово иногда его веселило), доктор Лорд спустился по лестнице, чтобы встретить племянницу и племянника миссис Уэлман, которые должны были появиться с минуты на минуту.

В холле он столкнулся с Мэри Джерард. Она была бледна и очень встревожена.

— Ей не лучше? — спросила девушка.

— Я могу гарантировать ей спокойную ночь, — это практически все, что я могу сделать.

— Как это все жестоко, как несправедливо… — проговорила Мэри дрожащим голосом.

— Да, — сочувственно кивнул доктор. — Иногда именно так и бывает! Я думаю… — Он оборвал фразу. — Да, вот и машина.

Он пошел навстречу прибывшим, а Мэри взбежала по лестнице. Войдя в гостиную, Элинор спросила:

— Ей очень плохо?

Родди был бледен и выглядел очень подавленным.

— Мужайтесь, — тихо сказал доктор. — У нее обширный паралич. Ее речь почти невозможно разобрать. Между прочим, она явно чем-то обеспокоена. И хочет, чтобы вызвали ее адвоката. Вы его знаете, мисс Карлайл?

— Это мистер Седдон с Блумсбери-сквер, — тут же ответила Элинор. — Но вряд ли он сейчас в конторе, ведь уже вечер, а его домашнего адреса я не знаю.

— Этим можно заняться и завтра, — заверил ее доктор Лорд. — Сейчас самое главное — как можно скорее успокоить нашу больную. Давайте к ней поднимемся, мисс Карлайл. Я думаю, нам удастся ее подбодрить.

— Да-да. Пойдемте.

— А мне? Мне не нужно с вами идти? — с надеждой спросил Родди.

Он слегка стыдился своего поведения, но при одной мысли о том, что он увидит тетю Лору неподвижной, лишившейся речи, он испытывал панический страх.

— Нет никакой необходимости, мистер Уэлман, — поспешил успокоить его доктор Лорд. — Лучше, чтобы в комнате больной не собиралось много людей.

У Родди отлегло от сердца.

Доктор Лорд и Элинор поднялись в комнату миссис Уэлман. У постели сидела сестра О’Брайен.

Лора Уэлман хрипло, с трудом дышала и была почти без сознания. Потрясенная Элинор с ужасом вглядывалась в ее искаженное, осунувшееся лицо.

Правое веко миссис Уэлман вдруг дрогнуло и приподнялось. Она увидела мисс Карлайл, и лицо ее едва заметно оживилось.

Она сделала попытку заговорить.

— Э…лино… — Это единственное слово, которое ей удалось хоть как-то произнести, едва ли могло что-то сказать человеку постороннему, но Элинор среагировала мгновенно:

— Я здесь, тетя Лора. Тебя что-то беспокоит? Ты хочешь послать за мистером Седдоном?

Послышалось еще несколько хриплых звуков, Элинор ловила их смысл:

— Мэри Джерард?

Правая рука слегка шевельнулась в ответ.

Протяжный булькающий звук слетел с губ больной, доктор Лорд и Элинор беспомощно переглянулись. Этот звук повторялся снова и снова. Наконец Элинор догадалась:

— Позаботиться? Ты хочешь позаботиться о ней в своем завещании? Ты хочешь ей оставить какие-то деньги? Понимаю, дорогая тетя Лора. Это очень просто. Завтра приедет мистер Седдон, и все будет сделано именно так, как ты хочешь.

Страдание, казалось, отпустило больную. Отчаянная мольба, отражавшаяся в приоткрытом глазу, исчезла. Элинор взяла ее руку и почувствовала слабое пожатие пальцев.

С невероятным усилием миссис Уэлман проговорила:

— Ты… все… ты…

— Да-да, не беспокойся, — отозвалась Элинор. — Я сделаю все, как ты хочешь!

Она снова почувствовала пожатие. Потом оно ослабло. Веки больной дрогнули и закрылись. Доктор Лорд прикоснулся к руке девушки и осторожно вывел ее из комнаты. Сестра О’Брайен заняла свое место у постели.

На площадке лестницы стояла Мэри Джерард и разговаривала с сестрой Хопкинс. Она подалась вперед.

— О, доктор Лорд, пожалуйста, разрешите мне пройти к ней.

Доктор кивнул.

— Только потише и не беспокойте ее.

Мэри вошла в комнату.

Доктор Лорд обратился к Элинор:

— Ваш поезд опоздал. Вы… — Он осекся, увидев, что Элинор пристально смотрит вслед Мэри. Внезапно наступившее молчание заставило Элинор обернуться. Она вопросительно взглянула на доктора и увидела в его глазах явное недоумение. Щеки Элинор вспыхнули.

— Извините меня, — поспешно проговорила она. — Что вы сказали?

— Что я сказал? — медленно переспросил Питер Лорд. — Я не помню. Мисс Карлайл, вы держались великолепно. — Его голос потеплел. — Так быстро все поняли и сумели ее успокоить, в общем, сделали все как надо.

Сестра Хопкинс чуть слышно фыркнула.

— Бедная тетя, — продолжала Элинор. — Меня просто потрясло ее состояние.

— Могу себе представить. Но вы этого не показали. У вас, вероятно, огромное самообладание.

— О, я научилась… научилась скрывать свои чувства, — проговорила Элинор, едва разжимая губы.

— Но все равно время от времени маска соскальзывает… — тихо сказал доктор Лорд.

Сестра Хопкинс торопливо удалилась в ванную.

— Маска? — Элинор вскинула тонкие брови и пытливо посмотрела ему в глаза.

— Ведь человеческое лицо не что иное, как маска, — пояснил доктор Лорд.

— А под ней?

— А под ней просто мужчина или женщина.

Элинор отвернулась и стала поспешно спускаться по лестнице. Озадаченный доктор последовал за ней.

В холле их встретил Родди.

— Как там? — встревоженно спросил он.

— Бедная тетя, — сказала Элинор, — просто сердце разрывается… Я бы на твоем месте не ходила к ней… пока… пока она сама не позовет.

— Она хотела сообщить что-нибудь… срочное? — поинтересовался Родди.

Питер Лорд обратился к Элинор:

— Я должен вас покинуть. В данный момент я больше ничем не могу быть полезен. Загляну к вам завтра рано утром. До свидания, мисс Карлайл. Не стоит… не стоит слишком волноваться.

Он на несколько мгновений задержал ее руку в своей. Его рукопожатие удивительно успокаивало и утешало. Он посмотрел на Элинор, и что-то странное было в его взгляде — как будто он жалел ее.

Едва за доктором захлопнулась дверь, Родди повторил свой вопрос.

— Тетю Лору волнуют… некоторые финансовые вопросы, — ответила Элинор. — Я постаралась успокоить ее и пообещала, что мистер Седдон обязательно завтра приедет. Первым делом нам нужно ему позвонить.

— Она хочет составить новое завещание? — спросил Родди.

— Она этого не говорила, — сказала Элинор.

— А что она… — Он замолчал, не закончив фразы: по лестнице сбегала Мэри Джерард. Она пересекла холл и исчезла за дверью в кухне.

— Да? Что ты хотел спросить? — Голос Элинор вдруг стал немного охрипшим.

— Я что? Я забыл… — рассеянно пробормотал Родди, продолжая смотреть на дверь, за которой скрылась Мэри Джерард.

Элинор стиснула кулаки, чувствуя, как ее длинные острые ногти впиваются в ладони.

«Нет, это невыносимо… невыносимо… значит, мне не показалось, значит, это правда… Родди, Родди, я не могу тебя потерять…

А этот доктор — что он мог прочитать на моем лице там, наверху? — вдруг мелькнуло в голове Элинор. — Он что-то увидел… О боже, как это ужасно… чувствовать то, что чувствую я сейчас. Ну скажи что-нибудь, не молчи, как идиотка. Возьми себя в руки!»

Вслух же очень спокойно произнесла:

— Что-то насчет обеда, Родди. Лично я не очень голодна. Пойду посижу с тетей Лорой, а обе сестры могут спуститься вниз.

— Они будут обедать вместе со мной? — сразу встревожился Родди.

— Они тебя не укусят! — холодно проговорила Элинор.

— А как же ты? Ты же должна поесть. Почему бы сначала не пообедать нам с тобой, а они — потом?

— Нет, мое предложение лучше, — возразила она и в сердцах добавила: — Они такие обидчивые, ты же знаешь.

«Только не оставаться с ним наедине… ведь за столом надо будет о чем-то говорить и вести себя так, будто ничего не происходит…» — думала она.

— Позволь мне поступать так, как я считаю нужным! — нетерпеливо сказала она.

1

На следующее утро Элинор разбудила не служанка, а миссис Бишоп собственной персоной, в своем старомодном шуршащем черном платье. Экономка обливалась слезами.

— О, мисс Элинор, она нас покинула…

— Что?

Элинор села в постели.

— Ваша дорогая тетя. Миссис Уэлман. Моя дорогая госпожа. Тихо отошла во сне.

— Тетя Лора? Умерла?

Элинор смотрела на нее удивленным взглядом и, казалось, не понимала, о чем она говорит. Миссис Бишоп разрыдалась еще горше.

— Подумать только, — всхлипывала она. — Столько лет! Ведь я здесь прослужила восемнадцать лет. О нет, в это просто невозможно поверить…

— Значит, тетя Лора умерла во сне… — с трудом выговорила Элинор, — не мучилась… Какое благо для нее!

Миссис Бишоп рыдала.

— Так внезапно. Доктор говорил, что снова зайдет утром и что все вроде бы относительно спокойно…

Элинор довольно резко возразила:

— Это вовсе не было такой уж неожиданностью. Ведь она так долго уже болела. Одно меня утешает: по крайней мере, судьба избавила ее от дальнейших страданий.

Миссис Бишоп пролепетала сквозь слезы, что это и на самом деле немного утешает.

— А кто сообщит мистеру Родерику? — спросила она.

— Я, — сказала Элинор.

Набросив халат, она направилась к его комнате и постучала в дверь.

— Войдите, — послышался его голос.

Она вошла.

— Тетя Лора умерла, Родди. Умерла во сне.

Родди приподнялся в постели и глубоко вздохнул.

— Бедная тетя Лора! Слава богу, что ей выпала легкая смерть. Видеть ее в таком состоянии, в каком она была вчера, — это слишком тяжело.

— А я и не знала, что ты ее вчера видел, — непроизвольно вырвалось у Элинор.

Родди, слегка смутившись, кивнул.

— Понимаешь, Элинор, мне стало так стыдно своей слабости. И вечером я все-таки туда пошел. Толстуха-сиделка куда-то вышла, по-моему, чтобы наполнить грелку, и я незаметно проскользнул в комнату. Она и не знает, что я был у тети. Я лишь немного постоял и посмотрел на нее. Потом слышу, миссис Гэмп топает обратно по лестнице, и тихонько ушел. Но это было ужасное зрелище!

— Да, ужасное.

— А уж каково ей самой было бы находиться в таком состоянии! Просто невыносимо! — сказал Родди.

— Я знаю.

— Просто удивительно, как мы с тобой одинаково все воспринимаем.

— В самом деле, — тихо сказала Элинор.

— Вот и сейчас тоже… и ты и я благодарны судьбе за то, что ее страдания кончились…

2

— В чем дело, сестрица, вы что-нибудь потеряли? — спросила сестра О’Брайен.

Сестра Хопкинс с несколько раскрасневшимся лицом рылась в чемоданчике, который оставила накануне вечером в холле.

— Вот напасть! — проворчала она. — И как это я так оплошала!

— А что такое?

Сестра Хопкинс отвечала не совсем вразумительно:

— Эта Элиза Райкен — у нее саркома[1005], вы знаете. Ей прописаны инъекции морфина[1006] два раза в день — вечером и утром. Прошлым вечером я использовала последнюю таблетку из старой упаковки и точно помню, что тут была еще одна — непочатая, ну вы знаете, морфин расфасован обычно в такие стеклянные трубочки.

— Поищите еще. Эти трубочки такие маленькие.

Сестра Хопкинс еще раз перетрясла содержимое чемоданчика.

— Нет, точно нету! Наверное, я оставила ее в своем шкафчике! Надо же, память еще никогда меня не подводила. Я готова поклясться, что взяла ее с собой!

— А вы по дороге сюда нигде не оставляли свой саквояж?

— Разумеется, нет! — обиженно воскликнула сестра Хопкинс.

— Ну если так, то волноваться не о чем, — успокоила ее сестра О’Брайен.

— Надеюсь. Единственное место, где я оставляла свой чемоданчик, — это здесь, в холле, но уж тут-то точно никто ее взять не мог! Так что, видно, я действительно просто запамятовала. Но вы понимаете, сестра, почему это так меня беспокоит… И к тому же теперь мне придется тащиться домой — а это ведь другой конец деревни, а потом снова возвращаться.

— Надеюсь, дорогая, день для вас будет все же не таким утомительным, как прошлая ночь. Бедная старая леди! Впрочем, я и не думала, что она долго протянет, — сказала сестра О’Брайен.

— Да и я тоже. А вот доктор, думаю, удивится! — заметила сестра Хопкинс.

— Он всегда немножко переоценивает возможности пациента, — с легким укором добавила сестра О’Брайен.

— Ах, он так юн! У него нет нашего опыта, — изрекла сестра Хопкинс уже на пороге. И с мрачным видом удалилась.

3

Доктор Лорд приподнялся на носках. Его рыжеватые брови вздернулись чуть ли не до самых волос. Он был поражен:

— Значит, умерла.

— Да, доктор. — Сестра О’Брайен горела желанием сообщить подробности, но, будучи чрезвычайно дисциплинированной, ждала указаний.

— Умерла? — задумчиво повторил Питер Лорд. Мгновение он что-то обдумывал, а потом отрывисто приказал: — Дайте мне горячей воды.

Сестра О’Брайен была заинтригована, но, воспитанная в строгих больничных правилах, вопросов задавать не стала. Прикажи ей доктор пойти и принести шкуру аллигатора, она автоматически пробормотала бы: «Да, доктор» — и отправилась бы выполнять его поручение.

4

— Вы хотите сказать, что моя тетя умерла, не оставив завещания, что она вообще никогда его не делала? — изумился Родерик Уэлман.

Мистер Седдон протер стекла очков и сказал:

— Похоже, так и есть.

— Просто невероятно! — воскликнул Родди.

Мистер Седдон откашлялся.

— Не так невероятно, как вы думаете. Такое случается довольно часто. Своего рода суеверие. Люди предпочитают думать, что у них впереди еще уйма времени. И им кажется, что самим фактом составления завещания они приближают свою смерть. Странная причуда, но это так!

— И вы никогда не… э… обсуждали эту тему? — спросил Родди.

— Постоянно, — сухо ответил мистер Седдон.

— И что же она говорила?

Мистер Седдон вздохнул.

— Обычные вещи. Что еще полно времени! Что она еще не собирается умирать! Что она еще не совсем решила, как распорядиться своими деньгами!

— Но, наверное, после первого удара… — начала Элинор.

Мистер Седдон покачал головой.

— О нет. Еще сильнее стала упираться. Даже слышать ничего не хотела по этому поводу!

— Но ведь это… нелогично, — снова вступил в разговор Родди.

Мистер Седдон снова возразил:

— О, ничего подобного. Ведь из-за болезни ее нервозность возросла.

— Но она хотела умереть… — проговорила озадаченная Элинор.

Еще раз старательно протерев стекла очков, мистер Седдон сказал:

— Ах, дорогая моя мисс Элинор, человеческий разум устроен весьма любопытно. Возможно, миссис Уэлман хотелось иногда умереть, но, несмотря на эти мысли, в ее душе жила и надежда на полное выздоровление. И ей казалось, что, составив завещание, она как бы будет искушать судьбу. Этот ее страх вовсе не означал, что она не хотела его составить, просто постоянно откладывала этот момент. Ведь вы знаете, — продолжал мистер Седдон, внезапно обратившись к Родди и доверительно понизив голос, — как люди оттягивают какое-нибудь неприятное дело, стараются подольше им не заниматься?

— Да, я… я… да, конечно, — пробормотал Родди, вспыхнув. — Понимаю, что вы имеете в виду.

— Вот-вот, — сказал мистер Седдон. — Миссис Уэлман, безусловно, собиралась сделать завещание, но всякий раз откладывала это на завтра, уговаривала себя, что впереди еще масса времени.

Элинор задумчиво произнесла:

— Так вот почему она была такой подавленной прошлой ночью… и так торопилась вызвать вас…

— Вне всяких сомнений! — ответил мистер Седдон.

— Но что же теперь будет? — пробормотал в замешательстве Родди.

— С наследством миссис Уэлман? — Поверенный откашлялся. — Поскольку миссис Уэлман умерла, не оставив завещания, вся ее собственность переходит к ближайшей кровной родственнице, то есть к мисс Элинор Карлайл.

— Все мне? — недоверчиво спросила Элинор.

— Определенный процент пойдет в пользу Короны, — объяснил мистер Седдон и углубился в детали. В заключение он сказал: — Никаких долгов или заложенной недвижимости нет. Все деньги миссис Уэлман принадлежали ей одной. Следовательно, все они переходят к мисс Карлайл. Налоги на наследство… э… боюсь, будут несколько велики, но даже после всех выплат состояние все еще будет весьма значительным, к тому же капитал помещен в надежные ценные бумаги.

— Но Родерик… — начала Элинор.

Мистер Седдон произнес, смущенно кашлянув:

— Мистер Уэлман — всего лишь племянник ее мужа. Здесь нет кровного родства.

— Абсолютно никакого, — подтвердил Родди.

— Но, разумеется, для нас не имеет существенного значения, кто именно получит деньги, — уверенно проговорила Элинор, — ведь мы собираемся пожениться.

При этом она не взглянула на Родди. Теперь уже мистер Седдон сказал:

— Абсолютно никакого. — И тут же ушел.

5

— Но ведь это и правда не имеет значения, — сказала Элинор, как бы оправдываясь.

Лицо Родди нервно передернулось.

— Деньги должны принадлежать тебе, — сказал он. — Это совершенно справедливо. Ради бога, Элинор, только не думай, что я тебе завидую. Не нужны мне эти проклятые деньги!

— Мы ведь говорили об этом, Родди, еще в Лондоне, что не важно, кто из нас окажется наследником, поскольку… поскольку мы решили пожениться… — нерешительно закончила Элинор. — Он молчал. Она продолжала настаивать: — Неужели ты не помнишь, что сам это говорил, Родди?

— Помню, — сказал Родди, упорно глядя себе под ноги. Лицо его было бледным и угрюмым, выразительные губы были горько сжаты.

Внезапно вскинув голову, Элинор храбро произнесла:

— Ведь это несущественно… если мы собираемся пожениться… Но так ли это, Родди?

— Что — так ли? — спросил Родди.

— Собираемся ли мы пожениться?

— Помню, была такая идея, — равнодушно сказал он, вернее, с некоторой долей раздражения. — Разумеется, Элинор, если у тебя теперь другие планы…

— О Родди! — воскликнула Элинор. — Неужели ты не можешь быть честным!

Он вздрогнул. Потом, смутившись, выдавил:

— Не знаю, что со мной такое…

— А я знаю… — проговорила Элинор сдавленным голосом.

— Возможно, дело в том, — заторопился Родди, — что мне не по душе мысль жить на средства жены…

Элинор побледнела:

— Дело не в этом… Здесь кое-что другое… — Она перевела дух и воскликнула: — Это из-за Мэри, не правда ли?!

— Наверное, — с несчастным видом пробормотал Родди. — Но как ты догадалась?

— Это было не так уж трудно… — Элинор криво усмехнулась. — Любой мог прочитать это на твоем лице, когда ты на нее смотрел…

Внезапно Родди перестал себя сдерживать:

— О, Элинор, я не знаю, в чем дело! По-моему, я схожу с ума! Это случилось, когда я увидел ее — в тот первый день — в лесу… только ее лицо — и вдруг все перевернулось. Ты не можешь этого понять…

— Очень даже могу. Продолжай.

— Я совсем не хотел в нее влюбляться… — произнес Родди беспомощно. — Я был совершенно счастлив с тобой. О Элинор, какой же я подлец, что все тебе выкладываю, все как есть…

— Ерунда. Продолжай. Скажи мне…

— Ты такая удивительная… — продолжил он прерывающимся голосом. — Говорю с тобой, и становится легче. Я ужасно тебя люблю, Элинор. Ты должна мне верить. А это просто наваждение. Оно все перевернуло: мое восприятие жизни, отношение ко многим вещам и вообще весь мой привычно-благопристойный разумный уклад…

— Любовь вообще чувство не слишком разумное, — мягко заметила Элинор.

— Это точно… — печально согласился Родди.

— Ты что-нибудь ей говорил? — чуть дрогнувшим голосом спросила Элинор.

— Сегодня утром… как дурак… я совсем потерял голову…

— И что же? — допытывалась Элинор.

— Разумеется, она тут же оборвала меня! Она была шокирована. Из-за тети Лоры и… из-за тебя…

Элинор сняла со своего пальца кольцо с бриллиантом и протянула Родди:

— Тебе лучше взять его обратно, Родди.

Взяв кольцо, он пробормотал, не глядя ей в глаза:

— Элинор, ты даже не представляешь, каким негодяем я себя чувствую.

— Ты думаешь, она выйдет за тебя замуж? — спросила она, и голос ее был уже как обычно спокойным и ровным.

Он покачал головой.

— Не знаю. Нет… по крайней мере в ближайшее время. Не думаю, что я ее сейчас интересую… может, когда-нибудь после… может, она еще меня полюбит.

— Наверное, ты прав, — сказала Элинор. — Ей нужно дать время. Пока с ней не встречайся, а потом… попробуй еще раз объясниться.

— Элинор, дорогая, ты мой лучший друг, таких друзей больше ни у кого нет. — Он вдруг взял ее руку и поцеловал. — Ты знаешь, Элинор, я люблю тебя по-прежнему! Иногда мне кажется, что Мэри — это просто сон, греза. Что я вот-вот проснусь… и окажется, что ее вовсе и не было…

— Если бы Мэри не было… — начала Элинор.

Родди взволнованно прервал ее:

— Иногда мне даже хочется, чтобы ее не было… Ты и я… мы принадлежим друг другу. Мы созданы друг для друга, не так ли?

Она медленно наклонила голову:

— Да, мы созданы друг для друга. — И подумала: «Если бы Мэри не было…»

1

— Это были прекрасные похороны! — с чувством сказала сестра Хопкинс.

Сестра О’Брайен согласилась:

— О да! А сколько цветов! Вы когда-нибудь видели такие чудесные цветы? Эта арфа из белых лилий и крест из желтых роз! Такая красота!

Сестра Хопкинс вздохнула и положила себе на тарелку булочку с кремом. Разговор происходил в кафе «Голубая синица».

— Мисс Карлайл — щедрая девушка, — продолжала восхищаться сестра Хопкинс. — Она сделала мне милый подарок. Хотя вовсе не была обязана так поступать.

— Да, щедрая и очень славная, — горячо подхватила сестра О’Брайен. — Я вообще не выношу скряг.

— Она, между прочим, унаследовала огромное состояние, — не преминула заметить сестра Хопкинс.

— Это удивительно… — начала сестра О’Брайен и запнулась.

— Что именно? — подбодрила ее Хопкинс.

— Меня удивляет, что старая леди не оставила завещания.

— Вот это очень плохо, — раздраженно сказала сестра Хопкинс. — Людей следует заставлять делать завещания! Иначе потом не оберешься неприятностей.

— Интересно, — сказала сестра О’Брайен, — если бы она сделала завещание, кому бы она оставила свои деньги?

— Одно я знаю точно, — твердо заявила сестра Хопкинс.

— Что именно?

— Что она оставила бы некоторую сумму Мэри — Мэри Джерард.

— Да, пожалуй, — согласилась О’Брайен и возбужденно добавила: — Я вам не рассказывала, в каком состоянии была наша страдалица той ночью и как доктор ее успокаивал? Мисс Элинор держала руку своей тетушки и клялась самим Всемогущим, — тут ее ирландское воображение не на шутку разыгралось, — что пошлет за поверенным и все сделает как следует. «Мэри, Мэри!» — воскликнула бедная старая леди. «Ты имеешь в виду Мэри Джерард?» — спросила мисс Карлайл и тут же поклялась, что Мэри внакладе не останется!

— Прямо-таки поклялась? — В голосе Хопкинс звучало очевидное сомнение.

— Именно так все и было, — торжественно заверила ее О’Брайен. — И вот что я еще скажу, сестрица: если бы миссис Уэлман успела составить завещание, еще неизвестно, что бы в нем было написано, да-да! А ну как она бы оставила все Мэри Джерард!

— Ну не думаю, — возразила сестра Хопкинс. — Я лично против того, чтобы лишать свою родню денег.

— Родня родне — рознь! — с видом оракула изрекла сестра О’Брайен.

— Что вы хотите этим сказать? — Сестра Хопкинс мгновенно навострила уши.

— Я не сплетница! И не желаю чернить имя покойной, — с достоинством проговорила сестра О’Брайен.

— Верно, так оно будет лучше, — подумав, согласилась сестра Хопкинс. — Чем меньше разговоров, тем спокойнее, — добавила она, наполняя заварочный чайник.

— Кстати, — сказала сестра О’Брайен, — вы тогда нашли трубочку с морфином, когда вернулись домой?

Сестра Хопкинс нахмурилась.

— Нет. Ума не приложу, куда она могла подеваться. Разве что я положила ее на край каминной доски. Я часто так делаю, когда запираю шкаф, и она могла скатиться и упасть в корзину для мусора, а корзину потом, когда я ушла, вытряхнули в мусорный ящик. — Она задумалась. — Вероятно, так все и было, ибо другого объяснения я придумать не могу.

— Понятно, — сказала сестра О’Брайен. — Да, дорогая, больше трубочке было некуда деться. Ведь вы нигде не оставляли свой саквояж — только в холле в Хантербери, — значит, трубочка действительно угодила в мусорный ящик.

— Вот-вот, — обрадовалась поддержке сестра Хопкинс. — Ведь по-другому и быть не могло, не так ли? — Она положила себе на тарелку песочное пирожное с розовой глазурью. — Конечно, не могла ведь я… — Она не договорила.

Ее собеседница торопливо, может быть, даже слишком торопливо с ней согласилась и сказала:

— На вашем месте я бы перестала беспокоиться из-за этого.

— А я и не беспокоюсь… — ответила сестра Хопкинс.

2

Выглядевшая в своем черном траурном платье очень юной и очень строгой, Элинор сидела в библиотеке за массивным письменным столом миссис Уэлман. Перед ней были разложены различные документы. Она только что закончила разговор с прислугой и с миссис Бишоп. Теперь, чуть помедлив у дверей, в комнату вошла Мэри Джерард.

— Вы хотели меня видеть, мисс Элинор?

Элинор подняла на нее глаза.

— Да, Мэри. Проходи и садись.

Мэри послушно уселась в указанное ей кресло. Оно было слегка развернуто в сторону окна, и свет падал на лицо девушки, подчеркивая ослепительную белизну кожи и бледное золото волос.

Одной рукой Элинор слегка прикрывала свое лицо и могла тайком следить за выражением лица Мэри.

«Я так ее ненавижу… разве мне удастся это скрыть?» — мелькнула предательская мысль.

Однако ей удалось выдержать любезный и деловой тон:

— Тетя относилась к тебе с большим участием, Мэри. Я думаю, ты и сама знаешь, что ее очень волновало твое будущее.

— Миссис Уэлман всегда была очень добра ко мне, — тихо произнесла Мэри своим нежным голоском.

Элинор холодно и бесстрастно продолжала:

— Моя тетя, будь у нее время составить завещание, наверняка сделала бы несколько дарственных распоряжений. Я в этом абсолютно уверена. Поскольку она умерла не написав завещания, ответственность за выполнение ее воли ложится на меня. Я проконсультировалась с мистером Седдоном, и по его совету мы составили список сумм для выплаты слугам в соответствии с продолжительностью их службы и прочего. — Она помедлила. — Ты, конечно, не совсем из этой категории.

Элинор почти надеялась, что эти слова заденут самолюбие Мэри, однако лицо девушки даже не дрогнуло. Мэри приняла эту колкость за чистую монету и ожидала, что Элинор скажет дальше.

— Хотя тете очень трудно было говорить в последний вечер, но она все же сумела выразить свое желание, и я поняла его. Она, безусловно, хотела позаботиться о твоем будущем.

— Это очень великодушно с ее стороны, — тихо сказала Мэри.

Элинор резко продолжила:

— Как только меня введут в права наследства, я переведу на твое имя две тысячи фунтов.

— Две тысячи фунтов? — Щеки Мэри чуть порозовели. — О, мисс Элинор, вы так добры! И не знаю, как вас благодарить!

— Я вовсе не такая добрая, — жестко оборвала ее Элинор, — и, пожалуйста, не надо меня благодарить.

Мэри вспыхнула.

— Вы просто не представляете, как это изменит мою жизнь, — почти прошептала она.

— Я рада за тебя, — сказала Элинор. Отведя взгляд в сторону, она с легким усилием спросила: — У тебя есть уже определенные планы?

— О да, — с жаром отозвалась Мэри. — Я хочу приобрести какую-нибудь профессию. Скорее всего, массажистки. По совету сестры Хопкинс.

— Очень хорошая мысль, — одобрила Элинор. — Я постараюсь договориться с мистером Седдоном, чтобы часть денег ты смогла получить как можно быстрее — насколько это возможно.

— Вы очень, очень добры, мисс Элинор, — сказала Мэри с благодарностью.

— Я выполняю волю моей тети, — отрезала Элинор. — Ну, по-моему, у меня к тебе все.

На этот раз явное желание Элинор поскорее ее выставить задело чувствительную душу Мэри. Она поднялась и, отчеканив вежливым голосом: «Большое спасибо, мисс Элинор», вышла из комнаты.

Элинор не пошевельнулась, тупо глядя перед собой. По ее лицу невозможно было догадаться, какие мысли роятся у нее в голове. Она еще долго так сидела — в полном оцепенении…

3

Наконец Элинор пошла искать Родди. Он был в гостиной — стоял и смотрел в окно. Когда она вошла, он резко обернулся.

— Со слугами я, слава богу, разобралась! — сказала она. — Пятьсот фунтов миссис Бишоп — она ведь прослужила здесь столько лет. Сто фунтов повару и по пятьдесят — Милли и Олив. По пять фунтов всем остальным. Двадцать пять фунтов Стивенсу, главному садовнику. Правда, я пока ничего не сделала для старого Джерарда из сторожки. Это, конечно, ужасно. Может, назначить ему пенсию? — Она замолчала, потом несколько торопливо сказала: — Я выделила две тысячи фунтов Мэри Джерард. Как ты думаешь, я выполнила волю тети Лоры? Мне кажется, что сумма вполне приличная.

— Вполне. Ты всегда поступаешь по справедливости, — сказал Родди, не глядя на нее.

Он снова уставился в окно.

Элинор на мгновение задержала дыхание, а затем, от волнения запинаясь и путаясь в словах, продолжила:

— Знаешь… я хочу, чтобы — и это тоже будет справедливо — я… я считаю, ты должен получить свою часть наследства, Родди.

Он резко повернулся к ней — на лице его были обида и гнев. Но она все-таки договорила:

— Послушай, Родди. Я хочу, чтобы все было честно! Деньги, которые принадлежали твоему дяде и… и… которые он оставил своей жене… он ведь, естественно, считал, что они перейдут к тебе. И тетя Лора так считала. Мы с ней не раз говорили об этом. Если я получаю ее деньги, то ты должен унаследовать деньги, принадлежавшие ему. Это единственно правильное решение. Иначе ведь получается, что я ограбила тебя… и все из-за того, что тетя Лора не оставила завещания! Ты должен, ты обязан разумно к этому отнестись!

Узкое подвижное лицо Родди сделалось смертельно бледным.

— Боже мой, Элинор! — воскликнул он. — Неужели тебе хочется, чтобы я чувствовал себя последним подонком? И ты могла подумать, что я соглашусь взять у тебя эти деньги?

— Но я ведь не дарю их тебе! Это всего лишь элементарная справедливость.

— Мне не нужны твои деньги! — крикнул Родди.

— Они не мои!

— По закону они твои — в этом все дело! Ради бога, Элинор, давай без сантиментов. Я не возьму у тебя ни пенни. И нечего строить из себя благодетельницу!

— Родди! — не выдержав, воскликнула Элинор.

Тот резко тряхнул головой.

— О, прости, дорогая. Я сам не знаю, что несу. Все так перепуталось… Я в полной растерянности…

— Бедняжка Родди… — мягко проговорила Элинор.

Он снова отвернулся и стал теребить пальцами кисточку шторы и уже совсем другим, нарочито равнодушным тоном спросил:

— Тебе известно, что Мэри Джерард намерена делать дальше?

— Собирается учиться на массажистку. Так она, по крайней мере, говорит.

— Ясно.

Наступило неловкое молчание. Элинор выпрямилась и решительно вскинула подбородок. Теперь ее голос звучал властно:

— Родди, я хочу, чтобы ты внимательно меня выслушал.

Он чуть удивленно посмотрел на нее.

— Хорошо, Элинор.

— Я хочу — если ты, конечно, согласишься, — чтобы ты послушался моего совета.

— И что это за совет?

— Ты ведь на работе не слишком занят? И можешь в любой момент получить отпуск, да?

— Ну, конечно…

— Тогда сделай вот что: поезжай куда-нибудь за границу, месяца на три. Один. Заведи новых друзей, посмотри новые места. Давай поговорим начистоту. Сейчас ты считаешь, что влюблен в Мэри Джерард. Возможно, это так и есть. Но в данный момент тебе бесполезно говорить с ней о своих чувствах — ты и сам прекрасно это понимаешь.

Наша помолвка расторгнута, и… и ты поедешь за границу как человек свободный от обязательств… А месяца через три пусть этот свободный человек примет решение… К тому времени ты поймешь — любовь это или же просто увлечение. И если ты будешь совершенно уверен в своей любви, тогда… возвращайся и снова иди к Мэри и расскажи о своем чувстве. И на этот раз, очень может быть, она выслушает тебя.

— Элинор, ты чудо! — Он подошел к ней и порывисто сжал ее руку. — Ты у меня такая мудрая! Такая самоотверженная! И ни капельки мелочности! Как ты великодушна! Я восхищен тобой — даже еще больше, чем раньше! Я так и сделаю: уеду, поменяю обстановку — и проверю, действительно ли моя любовь столь велика или же я просто внушил себе это… О, Элинор, моя дорогая, ты даже не представляешь, как я тебя люблю! Ты всегда была в тысячу раз благороднее, чем я. Благослови тебя господь за всю твою доброту.

Он поцеловал ее в щеку и вышел из комнаты. И даже не обернулся… Возможно, и к лучшему, потому что он не увидел ее лица.

4

Спустя несколько дней Мэри поведала сестре Хопкинс об открывшихся перед ней перспективах. Эта на редкость практичная женщина горячо ее поздравила:

— Тебе улыбнулось счастье, Мэри. Возможно, старушка и хотела сделать для тебя что-нибудь хорошее, но добрые намерения, не оформленные официально, ничегошеньки не стоят. Ты запросто могла остаться на бобах.

— Мисс Элинор сказала, что в тот вечер, незадолго до смерти, миссис Уэлман просила ее позаботиться обо мне.

Сестра Хопкинс хмыкнула.

— Может, и так. Но о таких просьбах предпочитают потом не вспоминать. Я имею в виду родственников. Я всякого навидалась в жизни, уж поверь. Сколько людей на моей памяти умирали в полной уверенности, что их дорогой сынок или дорогая дочка выполнят их последнюю волю. Куда там! В девяти случаях из десяти дорогой сынок или дорогая дочка находили вполне веские основания, чтобы не уважить желание покойного. Такова уж человеческая натура: никому неохота делиться своими денежками, если закон не заставляет. Так что, девочка моя, тебе здорово повезло. Мисс Карлайл почестнее многих других.

— И все же она меня не любит, я это чувствую, — тихо сказала Мэри.

— И у нее есть на это причины, — резанула сестра Хопкинс. — Да-да. Не прикидывайся невинной овечкой, Мэри! Мистер Родерик давно на тебя глаз положил.

Мэри покраснела.

Сестра Хопкинс продолжила:

— По-моему, он здорово втюрился. С первого взгляда. А тебе он как, тебе он тоже приглянулся?

— Я… я не знаю, — запинаясь, пролепетала Мэри. — Мне в общем все равно. Но он, конечно, очень симпатичный.

— Гм. Не в моем вкусе. Видать, очень уж привередливый, такой замучает своими капризами, да и нервный, видать, очень. Такие и в еде чересчур разборчивы. Нормальные мужчины вообще большая редкость. Так что ты не слишком торопись, моя дорогая. С твоей внешностью ты можешь себе выбрать и получше. Сестра О’Брайен на днях говорила, что тебе следовало бы попробоваться в кино. Там любят снимать блондинок, так все говорят…

— Сестрица, как вы думаете, — тут легкая морщинка пересекла лоб Мэри, — что я должна сделать для отца? Он считает, что я должна отдать ему часть этих денег.

— Ни в коем случае! — рассердилась сестра Хопкинс. — Миссис Уэлман вполне определенно имела в виду тебя, только тебя. По-моему, твоего папашу давным-давно выгнали бы с работы, если бы не ты. Подобного лентяя свет еще не видывал!

— Странно, что она, имея такое большое состояние, так и не сделала завещания. Тогда бы каждый знал, сколько кому причитается.

Сестра Хопкинс покачала головой.

— Так уж устроены люди. Завещание всегда откладывают на потом. Странно, да?

— И, по-моему, довольно глупо, — сказала Мэри.

В глазах сестры Хопкинс зажглись веселые искорки.

— Ну а ты-то сама уже написала завещание, Мэри?

Мэри удивленно на нее уставилась:

— Я? Нет…

— А ведь ты уже совершеннолетняя, тебе исполнился двадцать один год.

— Но мне… Мне нечего завещать… хотя сейчас вроде бы и есть.

— Вот именно. И довольно кругленькая сумма, — с легкой ехидцей заметила сестра Хопкинс.

— Ну да, но куда спешить… — сразу начала оправдываться Мэри.

— Вот видишь? И ты не лучше всех остальных, — назидательно изрекла сестра Хопкинс. — То, что ты молода и здорова, отнюдь не избавляет тебя от непредвиденной случайности — любой из нас может попасть под какой-нибудь шарабан[1007] или под машину.

Мэри рассмеялась.

— Я даже не представляю, как пишутся завещания.

— Да проще простого. Бланк можно взять на почте. Пойдем прямо сейчас и возьмем.

Вернувшись в коттедж сестры Хопкинс, они развернули бланк и приступили к обсуждению предстоящей процедуры. Сестра Хопкинс наслаждалась значимостью момента. Составление завещания, с ее точки зрения, было важнейшим в жизни человека событием. Важнее этого могла быть разве что сама смерть.

— А кто получит деньги, если я не напишу завещания? — поинтересовалась Мэри.

— Я полагаю, твой отец.

— Он их не получит, — решительно сказала Мэри. — Лучше я уж завещаю их своей тете, живущей в Новой Зеландии.

Сестра Хопкинс с готовностью подхватила:

— Вот и умница. Совсем незачем оставлять их твоему отцу — все равно он долго не протянет, точно тебе говорю.

Такие предсказания Мэри слышала от сестры Хопкинс довольно часто и поэтому восприняла ее пророчество очень спокойно.

— Не могу вспомнить тетин адрес. Мы давно от нее ничего не получали.

— По-моему, это не имеет значения. Ты ведь знаешь ее имя?

— Мэри. Мэри Райли.

— Вот и хорошо. Напиши, что ты оставляешь все Мэри Райли, сестре покойной Элизы Джерард из Хантербери, Мейденсфорд.

Мэри склонилась над бланком. Как только она поставила точку, какая-то тень вдруг заслонила от нее свет солнца… Девушку вдруг охватила дрожь. Она подняла глаза и увидела Элинор Карлайл, которая снаружи заглядывала в окно.

— Чем это ты так старательно занимаешься? — спросила она.

— Пишет завещание, вот чем, — усмехнувшись, объяснила сестра Хопкинс.

— Пишет завещание? — Элинор вдруг засмеялась странным, почти истерическим смехом. — Так ты пишешь завещание, Мэри? Но это просто смешно. Да, да, очень смешно!..

Продолжая хохотать, она повернулась и быстро пошла по улице.

Глаза сестры стали круглыми от изумления:

— Видала, а? Интересно, что это на нее нашло?

5

Элинор не успела пройти и полдюжины шагов, как чья-то рука опустилась сзади на ее плечо. Она резко остановилась и обернулась.

Нахмурив брови, прямо в лицо ей смотрел доктор Лорд.

— Над чем это вы смеялись? — властно спросил он.

— Сама не знаю.

— Могли бы изобрести что-нибудь поумнее! — заметил Питер Лорд.

Элинор покраснела.

— Наверное, это нервы… или сказывается переутомление. Я заглянула в коттедж районной сестры, а там, там… Мэри Джерард писала завещание. Это очень меня рассмешило. Сама не знаю почему!

— Так-таки не знаете? — с нажимом спросил доктор.

— Глупо, конечно, но я же вам сказала: нервы. Поэтому и такая реакция.

— Я выпишу вам что-нибудь тонизирующее.

— Вот-вот, оно мне будет очень кстати! — съязвила Элинор.

Он обезоруживающе усмехнулся:

— Совершенно некстати, согласен. Но что еще прикажете делать, если человек не желает говорить, что с ним происходит!

— Со мной ничего не происходит, — ответила Элинор.

— Еще как происходит, — со спокойной уверенностью возразил доктор Лорд.

— Ну да, я действительно несколько возбуждена. Ведь столько пришлось пережить…

— О да, более чем достаточно. Но я, собственно, хотел поговорить не об этом. — Он помолчал. — Вы здесь еще побудете?

— Я уезжаю завтра.

— А вы не хотели бы сюда переехать? Насовсем?

Она покачала головой.

— Нет. Никогда. Я думаю… думаю… я продам имение, если за него предложат хорошую цену.

— Понимаю… — как-то уж слишком равнодушно отозвался доктор Лорд.

— Мне пора домой. — Элинор решительно протянула Питеру Лорду руку. Тот задержал ее в своей.

— Мисс Карлайл, пожалуйста, скажите мне, о чем вы думали, когда только что смеялись? — В его голосе была тревога.

Она быстро отдернула свою руку.

— А о чем я должна была думать?

— Это как раз то, что я хотел бы знать!

Его лицо помрачнело, и сейчас он выглядел довольно несчастным.

— Просто мне это показалось смешным, вот и все, — раздраженно сказала Элинор.

— Что Мэри Джерард пишет завещание? Почему? Очень разумный с ее стороны шаг. Такая предусмотрительность избавляет от многих неприятностей… Впрочем, иногда и, наоборот, приводит к ним!

— Разумеется, каждый должен сделать завещание. — Элинор уже теряла терпение. — Я не это имела в виду.

— Миссис Уэлман, безусловно, следовало бы его составить, — заметил доктор Лорд.

— Да, конечно, — согласилась Элинор, и щеки ее вдруг порозовели.

— А вы? — внезапно спросил доктор Лорд.

— Я?

— Ну да. Вы ведь только что сказали, что каждый должен сделать завещание. Вы написали завещание?

Элинор пристально на него посмотрела — и расхохоталась.

— Поразительно! Нет, я не написала. Я не думала об этом! Совсем как тетя Лора. Знаете что, доктор Лорд, я сейчас же напишу мистеру Седдону.

— Весьма разумно, — похвалил Питер Лорд.

6

Пройдя в библиотеку, Элинор быстро написала:

Она взглянула на часы. Почту должны отправлять через несколько минут.

Элинор выдвинула ящик письменного стола, потом вспомнила, что утром использовала последнюю марку.

В спальне у нее вроде бы лежало еще несколько штук. Она поднялась по лестнице, а когда вернулась в библиотеку, держа в руке марку, увидела, что у окна стоит Родди.

— Значит, завтра уезжаем. Добрый старый Хантербери. Здесь у нас было столько славных дней, — вздохнул Родди.

— Ты против его продажи?

— Нет-нет! Что ты! Это самое разумное решение.

Наступило неловкое молчание. Элинор взяла письмо и, еще раз его просмотрев, вложила в конверт, запечатала и наклеила марку.

1

Утром в четверг, двадцать седьмого июля, Элинор Карлайл вышла из дверей гостиницы «Королевский герб» и в раздумье остановилась на пороге, поглядывая то влево, то вправо.

Внезапно она с радостным возгласом бросилась на другую сторону главной улицы Мейденсфорда.

Эта величественная фигура, с достоинством проплывающая по городу подобно древнему галеону[1010] под надутыми парусами… Нет, ошибиться было невозможно!

— Миссис Бишоп!

— Кого я вижу! Мисс Элинор! Вот так сюрприз! Вы, оказывается, в наших краях! Знай я, что вы приедете в Хантербери, я бы немедленно туда примчалась! Кто же вам прислуживает? Привезли кого-нибудь с собой из Лондона?

Элинор покачала головой.

— Я остановилась не в усадьбе, а в «Королевском гербе».

Миссис Бишоп бросила взгляд на другую сторону улицы и скептически хмыкнула.

— Говорят, там жить можно, — проговорила она. — Чисто. И кухня вроде бы неплохая, но это совсем не то, к чему вы привыкли, мисс Элинор.

Элинор улыбнулась:

— Там достаточно удобно. Ведь я всего на пару дней. Мне нужно разобрать вещи в доме. Личные вещи тети. И еще я хочу забрать с собою в Лондон кое-что из мебели.

— Значит, вы действительно продали дом?

— Да. Майору Сомервелу. Нашему новому члену парламента. Сэр Джордж Керр, как вам известно, умер, и состоялись дополнительные выборы.

— Избрали единогласно, — с важностью заметила миссис Бишоп. — Мы никого, кроме консерваторов, от Мейденсфорда не выбирали.

— Я рада, что дом попал в руки человека, который собирается там жить. Было бы жаль, если бы его перестроили или превратили в отель.

Миссис Бишоп закрыла глаза и содрогнулась от ужаса: для ее аристократической натуры сама мысль о подобном варварстве была непереносима.

— Да, это было бы чудовищно. Откровенно говоря, очень печально и то, что дом переходит в чужие руки.

— Но вы сами понимаете, — сказала Элинор, — что он слишком велик для меня одной.

Миссис Бишоп снова хмыкнула, и Элинор поспешила продолжить:

— Все собиралась вас спросить: не хотите ли взять себе на память что-нибудь из мебели? Я была бы рада сделать вам приятное.

Миссис Бишоп просияла и милостиво произнесла:

— Вы так добры, мисс Элинор, так великодушны. И если не сочтете некоторой смелостью с моей стороны…

Она замолчала, и Элинор подбодрила ее:

— Да, да, я вас слушаю.

— Я всегда любовалась секретером в гостиной… Прелестная вещь.

Элинор помнила его: довольно безвкусный, сплошь в ярких инкрустациях.

— Конечно, берите. Что-нибудь еще, миссис Бишоп?

— Что вы, мисс Элинор! Вы и так чрезвычайно щедры!

— Там еще есть несколько стульев в том же стиле, что и секретер, — заметила Элинор. — Не хотите ли взять и их?

Миссис Бишоп рассыпалась в благодарностях, соизволив принять и стулья.

— Я сейчас гощу у своей сестры. Может, вам требуется помощь, мисс Элинор? Если хотите, я могла бы пойти с вами.

Элинор решительно воспротивилась.

— Уверяю вас, мне бы это не составило труда, — не отставала миссис Бишоп. — Я с удовольствием бы помогла. Ведь вам будет так грустно перебирать вещи дорогой миссис Уэлман.

— Благодарю вас, миссис Бишоп, но я предпочла бы заняться этим одна. Такого рода дела лучше делать… одной.

— Как вам будет угодно, — холодно сказала бывшая экономка. Потом продолжила: — Дочь Джерарда сейчас здесь. Похороны были вчера. Она живет у сестры Хопкинс. Я слышала, сегодня утром они собирались пойти в сторожку.

— Да, я просила Мэри приехать, — кивнула Элинор. — Майор Сомервел хотел бы как можно скорее перебраться сюда.

— Понятно.

— Ну, мне пора, — сказала Элинор. — Рада была повидать вас, миссис Бишоп. Значит, секретер и стулья.

Она пожала ей руку и пошла в сторону булочной. Купив хлеба, она заглянула в молочную лавку, где купила полфунта масла и немного молока. Затем зашла к бакалейщику.

— Я хотела бы паштета для сандвичей.

— К вашим услугам, мисс Карлайл. — Локтем оттолкнув приказчика, к ней поспешил сам хозяин, мистер Эббот. — Какой вам угодно? Паштет из лосося с креветками? Или из индейки с языком? Из лосося с сардинами? Или из окорока с языком?

Одну за другой он выставлял на прилавки банки с паштетом.

— Хотя названия у них разные, на вкус, по-моему, они все одинаковы, — с легкой улыбкой заметила Элинор.

Мистер Эббот спорить не стал:

— Возможно, вы и правы. Отчасти. Но главное, что они очень вкусные, да-да, отменные.

— Некоторые побаиваются рыбных паштетов, — сказала Элинор. — Ведь бывали случаи отравления, да? Видимо, иногда готовят из несвежей рыбы.

Мистер Эббот изобразил на лице ужас:

— Уверяю вас, это высший сорт… Мы никогда не получали ни единой жалобы.

— Ну, тогда я, пожалуй, возьму одну баночку лосося с креветками и одну лосося с анчоусами. Благодарю вас.

2

Элинор Карлайл вступила на землю своих бывших владений через заднюю калитку.

Был жаркий, ясный летний день. Благоухал душистый горошек. Она прошла мимо разноцветной гряды и увидела младшего садовника Хорлика, который оставался здесь, чтобы содержать в приличном виде сад.

— Доброе утро, мисс, — с почтением приветствовал он Элинор. — Я получил ваше письмо. Боковая дверь открыта, мисс. Я открыл ставни и большую часть окон.

— Благодарю вас, Хорлик.

Она хотела пойти дальше, но молодой человек, судорожно дернув кадыком, застенчиво пробормотал:

— Извините, мисс…

— Да, — повернулась к нему Элинор.

— Правда, что дом продан? Я имею в виду, соглашение уже подписано?

— Да.

— Хотел бы вас попросить, — робко заговорил Хорлик, — не могли бы вы замолвить за меня словечко майору Сомервелу… Ему ведь нужны будут садовники. Может, он решит, что я слишком молод для должности главного садовника, но я четыре года работал под началом мистера Стивенса и много чему научился. Ну и когда один тут остался, тоже все здесь поддерживал в полном порядке, даже без помощников.

— Конечно, Хорлик, я сделаю для вас все, что смогу, — заверила его Элинор. — Я и сама собиралась порекомендовать вас майору Сомервелу и сказать ему, какой вы замечательный садовник.

Лицо Хорлика стало пунцовым.

— Спасибо, мисс. Вы очень добры. Вы понимаете, столько сразу всего на нас обрушилось, ну… смерть миссис Уэлман, и потом эта быстрая продажа усадьбы… а я… я собираюсь осенью жениться, ну и хочется быть уверенным…

Он замолчал.

— Надеюсь, майор Сомервел вас возьмет. Можете на меня рассчитывать — я сделаю все, что смогу, — снова пообещала Элинор.

— Благодарю вас, мисс. Вообще-то мы все надеялись, что усадьба останется у вашей семьи. Благодарю вас, мисс.

Элинор пошла дальше.

Внезапно, как поток, прорвавший дамбу, ее захлестнула волна ярости, дикого негодования.

«Мы все надеялись, что усадьба останется у вашей семьи…»

Они с Родди могли здесь жить! Она и Родди! Родди, наверное, хотел этого. Да и она сама — тоже. Они ведь так всегда любили Хантербери. Милый Хантербери… Задолго до того, как ее родители умерли… на чужбине… в Индии… она приезжала сюда на каникулы. Она играла в лесу, гуляла у ручья, собирала целые охапки душистого горошка, лакомилась огромными зелеными ягодами крыжовника и темно-красной сочной малиной. А позже созревали яблоки… Здесь столько укромных местечек, где можно было свернуться калачиком и часами читать какую-нибудь книжку.

Она любила Хантербери. Где-то в глубине ее сознания всегда таилась уверенность, что когда-нибудь она будет здесь жить постоянно. Тетя Лора все время поддерживала эту уверенность. Отдельными словами и фразами.

«Когда-нибудь, Элинор, тебе, возможно, захочется спилить эти тисовые деревья. Они немного мрачноваты, ты не находишь?»

Или:

«Здесь можно было бы устроить водоем. Когда-нибудь ты это сделаешь!»

А Родди? Родди тоже видел в Хантербери свой будущий дом. Может, эта подспудная мысль и лежала в основе его чувства к ней, к Элинор. Именно: ему была удобна эта любовь. Она давала возможность и ей и ему жить в Хантербери. Как все удачно складывалось.

Они жили бы здесь вместе. И сейчас они тоже были бы здесь вместе — и совсем не для того, чтобы готовить поместье к продаже, а для того, чтобы устроить по своему вкусу дом и сад. Бродили бы тут рука об руку, наслаждаясь теперь уже своей собственностью, счастливые — да, счастливые оттого, что они вместе… Если бы не роковая случайная встреча с этой девушкой — прекрасной, как дикая роза…

Что знал Родди о Мэри Джерард? Ничего — меньше чем ничего! Как он мог полюбить Мэри… реальную Мэри, а не тот образ, который он себе выдумал? Возможно, у нее действительно много привлекательных качеств, но что Родди мог о них знать? Все это старо как мир — злая шутка природы, непредсказуемое влечение.

Недаром ведь и сам Родди назвал это «наваждением»?

Кто знает, может, он даже хотел бы избавиться от этого наваждения…

Если бы Мэри, например, умерла, то, возможно, какое-то время спустя он сказал бы: «Это даже к лучшему. Теперь я это понимаю. У нас ведь не было ничего общего…»

И добавил бы, возможно с мягкой грустью:

«Она была прелестным созданием…»

Пусть бы она навсегда и оставалась для него просто… ну да… восхитительным воспоминанием… воплощением вечно юной красоты и счастья.[1011]

Если бы с Мэри Джерард что-нибудь случилось, Родди снова вернулся бы к ней… Элинор была совершенно уверена в этом!

Если бы с Мэри Джерард что-нибудь случилось…

Элинор повернула ручку боковой двери. Из солнечного теплого дня она шагнула в прохладный сумрак дома. Ее охватила дрожь.

Этот холод и мрак были так зловещи… Будто здесь ее поджидало нечто ужасное…

Она прошла через холл и толкнула обитую сукном дверь буфетной.

Повеяло запахом плесени. Она широко распахнула окно. Выложив свои покупки — масло, батон, небольшую бутылку молока, — Элинор вдруг подумала: «Вот бестолковая! Я же забыла купить кофе!»

Она заглянула в банки, стоявшие на полке. В одной из них оказалось немного чая, но кофе не было.

«А, да ладно, — подумала она, — какая разница».

Она распаковала баночки с рыбным паштетом и долго их разглядывала. Потом, выйдя из буфетной, поднялась по лестнице и направилась прямо в комнату миссис Уэлман. Она начала с массивного комода: вытаскивала вещи из выдвинутых ящиков и складывала их в отдельные кучки…

3

В сторожке Мэри Джерард беспомощно огляделась.

Она и забыла уже, как здесь тесно и убого.

На нее нахлынули воспоминания. Мама, склонившаяся с иголкой над платьицем для куклы. Злое лицо отца, вечно чем-то недовольного. Не любил он ее. Нет, не любил.

Она внезапно обернулась к сестре Хопкинс:

— Отец перед смертью ничего не просил мне передать?

— Нет, дорогая, ничего, — бодрым и веселым голосом отозвалась та. — Он ведь умер, не приходя в сознание.

— Я должна была приехать сюда и ухаживать за ним, — тихо проговорила Мэри. — Ведь все-таки он был моим отцом.

После некоторого замешательства сестра Хопкинс сказала:

— Послушай-ка меня, Мэри: отцом не отцом — не в этом дело. В наши дни дети не слишком-то заботятся о своих родителях. Да и многие родители тоже не очень-то пекутся о своих чадах. Мисс Ламбер из средней школы считает, что так и должно быть. По ее мнению, отношения в семье настолько далеки от совершенства, что дети должны воспитываться государством. По мне, так это глупость: плодить сирот при живых-то родителях. Так о чем я говорила-то? Ах да! Нечего тебе себя изводить. Было — и прошло. Теперь нужно жить дальше. Пусть даже наша жизнь совсем не сахар.

— Наверное, вы правы… Но… но, может быть, я сама виновата в том, что у нас с отцом были неважные отношения.

— Чушь! — решительно возразила сестра Хопкинс. Это коротенькое слово прозвучало, как взрыв бомбы. Мэри почему-то сразу успокоилась. А сестра Хопкинс перевела разговор на более конкретные проблемы: — Что ты собираешься делать с мебелью? Сохранишь? Или продашь?

— Даже не знаю. А вы как считаете?

Окинув обстановку наметанным глазом, сестра Хопкинс сказала:

— Некоторые вещи вполне добротные и хорошие. Ты можешь отдать их на хранение и когда-нибудь обставить свою квартирку в Лондоне. Старье выброси. Стулья еще крепкие. И стол тоже неплох. И эта милая конторка — такие, правда, сейчас не в моде, но она из красного дерева, а, говорят, викторианский стиль[1012] скоро снова будет в чести. На твоем месте я бы избавилась от гардероба. Слишком уж он громоздкий. Занимает половину спальни.

Они составили список вещей, какие следовало оставить, а какие продать.

— Поверенный, мистер Седдон, был ко мне очень добр, — сказала Мэри. — Он дал мне в качестве аванса немного денег. Так что я смогла частично оплатить свои занятия и кое-что купить. Он сказал, что через месяц-другой я смогу получить всю сумму.

— А как тебе твоя работа? — поинтересовалась сестра Хопкинс.

— Думаю, со временем она очень мне понравится. Поначалу было тяжеловато. Так уставала, что едва хватало сил добраться до дому.

— Я тоже уставала до смерти, когда проходила практику в больнице Святого Луки, — хмуро проговорила сестра Хопкинс, — думала, и трех лет не выдержу. Однако ничего — выдержала…

Они разбирали вещи старика. Дошла очередь до металлической шкатулки, полной бумаг.

— По-моему, мы должны их просмотреть, — решила Мэри.

Они сели за стол друг против друга.

— Ну ты подумай, какой хлам хранят люди! — проворчала сестра Хопкинс. — Газетные вырезки! Старые письма, какие-то ненужные квитанции!

Разворачивая очередной документ, Мэри сказала:

— А вот свидетельство о браке отца с матерью. Из церкви Сент-Олбанс, тысяча девятьсот девятнадцатый год.

— Брачная запись, это более старое название. Многие в деревне и по сей день говорят именно так, — заметила сестра Хопкинс.

— Но, сестра… — сдавленным голосом проговорила Мэри.

Собеседница резко вскинула на нее взгляд. И увидела в глазах девушки отчаяние.

— В чем дело? — быстро спросила она.

— Вы не видите? Сейчас тысяча девятьсот тридцать девятый год. Мне двадцать один год. В тысяча девятьсот девятнадцатом мне уже исполнился один год. А это означает… означает, что мой отец и мать поженились только… только… потом, — с дрожью в голосе проговорила Мэри.

— Ну, даже если и так, что с того? Стоит ли в наше время из-за этого переживать! — грубовато утешила ее сестра Хопкинс.

— Но, сестрица, как же это…

— Многие парочки отправляются в церковь, когда им уже некуда деваться, — авторитетно заявила сестра Хопкинс. — Главное — обвенчаться. А когда — какое это имеет значение?

— Может, поэтому отец никогда меня не любил? Как вы думаете? — тихо спросила Мэри. — Потому что мать вынудила его жениться на ней?

Сестра Хопкинс прикусила губу, явно не решаясь что-то сказать. Потом все-таки решилась:

— Мне кажется, было не совсем так. — Она сделала паузу. — Ну да ладно… если тебя это очень беспокоит, то лучше, наверное, тебе знать правду: ты вовсе не дочь Джерарда.

— Значит, вот почему!

— Возможно.

На щеках Мэри вспыхнули красные пятна.

— Понимаю, что это дурно с моей стороны, но я рада! Мне всегда было как-то не по себе оттого, что я не любила отца… А раз он не был моим отцом, тогда это вполне нормально! Но как вы узнали?

— Джерард до того, как впал в беспамятство, не раз заговаривал об этом, — сказала сестра Хопкинс. — Я довольно резко его обрывала, но он все не унимался. Естественно, я не стала бы рассказывать тебе об этом, не подвернись эта бумажка.

— Интересно, кто был моим настоящим отцом… — тихо произнесла Мэри.

Сестра Хопкинс открыла было рот, потом снова его закрыла. Казалось, ей трудно принять некое решение.

Внезапно какая-то тень упала на пол комнаты, и обе женщины обернулись. За окном стояла Элинор Карлайл.

— Доброе утро, — произнесла она.

— Доброе утро, мисс Карлайл, — отозвалась сестра Хопкинс. — Денек сегодня действительно приятный!

— Доброе утро, мисс Элинор! — поздоровалась Мэри.

— Я приготовила сандвичи, — сказала Элинор. — Не хотите ли зайти ко мне и перекусить? Теперь как раз час, а возвращаться на ленч в гостиницу было бы глупо. Я специально приготовила столько, чтобы хватило на троих.

Сестра Хопкинс была приятно удивлена:

— Ах, мисс Карлайл, до чего же вы заботливы! И в самом деле, очень не хотелось бы прерывать работу, а потом снова тащиться сюда из деревни. Я-то надеялась, мы управимся здесь за утро. И даже пораньше сделала обход своих больных. Но, похоже, тут хватит хлопот на целый день.

— Спасибо, мисс Элинор, вы очень добры! — тепло поблагодарила ее Мэри.

Они втроем пошли к дому.

Элинор оставила парадную дверь открытой. Они вошли в прохладный холл. Мэри слегка вздрогнула. Элинор бросила на нее быстрый взгляд.

— Что случилось?

— О, ничего… просто почему-то стало не по себе. Этот мрак… после яркого солнца.

— Странно, — тихо сказала Элинор. — Именно это ощущение я испытала сегодня утром.

Сестра Хопкинс рассмеялась и сказала громким, бодрым голосом:

— Давайте, давайте, расскажите еще, что в доме водятся привидения. Я, например, ничего такого не чувствую!

Элинор, улыбнувшись, повела их в гостиную, расположенную справа от входной двери. Там были подняты шторы и распахнуты окна, поэтому комната выглядела очень уютной.

Элинор прошла через холл в буфетную и вернулась с большим блюдом с сандвичами. Она протянула блюдо Мэри:

— Прошу.

Мэри взяла один сандвич. Элинор стояла и смотрела, как ровные белые зубы девушки погружаются в хлебную мякоть.

Элинор на мгновение задержала дыхание, потом чуть слышно выдохнула.

Она так и стояла, прижимая блюдо к груди, но затем, поймав голодный взгляд сестры Хопкинс и увидев ее полуоткрытый рот, торопливо протянула блюдо ей.

Сама Элинор тоже взяла сандвич и сказала, как бы оправдываясь:

— Собралась приготовить кофе, но забыла купить. Правда, если хотите, есть пиво.

— Знала бы, принесла бы с собой чаю, — огорченно заметила сестра Хопкинс.

— В буфетной есть немного чая в банке, — рассеянно отозвалась Элинор.

Сестра Хопкинс оживилась:

— Тогда я пойду поставлю чайник. Молока, наверное, нет?

— Я немного купила, — сказала Элинор.

— Ну, значит, полный порядок, — подытожила сестра Хопкинс и поспешно вышла.

Элинор и Мэри остались одни.

И тут же возникла странная напряженность. Проведя языком по пересохшим губам, Элинор деревянным голосом спросила, чтобы как-то начать разговор:

— Тебе… нравится тебе работа?

— Да, спасибо. Я… я очень вам благодарна…

Внезапно с губ Элинор сорвался хриплый смешок. Этот смех так не вязался с ее обликом, что Мэри уставилась на нее в изумлении.

— Тебе вовсе не стоит так пылко меня благодарить, — сказала Элинор.

— Я не думала… то есть… — смущенно пробормотала Мэри. И замолчала.

Элинор смотрела на нее таким пытливым и таким странным взглядом, что Мэри вся съежилась.

— Что-нибудь… что-нибудь не то? — осмелилась спросить она.

Элинор быстро встала и, не глядя на девушку, спросила:

— А что может быть не то?

— Вы… так смотрели… — прошептала Мэри.

— Я? Смотрела? — усмехнулась Элинор. — Прости, пожалуйста. Такое со мной иногда случается… когда о чем-нибудь задумаюсь.

В дверь заглянула сестра Хопкинс, радостно сообщила: «Ставлю чайник» — и снова исчезла. На Элинор вдруг напал приступ смеха.

— «Полли поставила чайник, Полли поставила чайник, Полли поставила чайник — скоро все будем пить чай!» Помнишь, как мы играли, когда были детьми?

— Конечно, помню.

— Когда мы были детьми… Как жаль, что невозможно вернуться в то время… Правда, Мэри?

— А вам хотелось бы? — спросила Мэри.

— Да… да… — страстно произнесла Элинор.

Ненадолго воцарилось молчание.

— Мисс Элинор, вы не должны думать… — вдруг вспыхнув, сказала Мэри и замолчала, увидев, как напряглась Элинор, как гордо вскинула она подбородок.

— Что я не должна думать? — холодно спросила она.

— Я… я забыла, что собиралась сказать, — забормотала Мэри.

Тело Элинор расслабилось, как если бы опасность миновала.

Вошла сестра Хопкинс с подносом, на котором стоял коричневый заварной чайник, три чашки и молоко.

— А вот и чай! — объявила она и тем самым, сама того не подозревая, разрядила напряженную атмосферу.

Она поставила поднос перед Элинор. Та покачала головой.

— Я не хочу. — И передвинула поднос к Мэри. Мэри наполнила две чашки.

— Чудесный крепкий чай! — удовлетворенно вздохнула сестра Хопкинс.

Элинор встала и подошла к окну.

— Вы уверены, что не хотите выпить чашечку чаю, мисс Карлайл? — настаивала сестра Хопкинс. — Это пойдет вам на пользу.

— Нет, благодарю вас, — тихо ответила та.

Сестра Хопкинс осушила свою чашку, поставила ее на блюдце и пробормотала:

— Пойду-ка выключу чайник. Я ведь снова его поставила — на случай, если мы не напьемся.

Она выскочила из комнаты. Элинор отвернулась от окна.

— Мэри… — проговорила она, и в ее изменившемся голосе прозвучала отчаянная мольба.

— Да? — быстро отозвалась Мэри.

Лицо Элинор помрачнело. Губы сжались. Выражение отчаяния стерлось, и осталась лишь маска холодного спокойствия.

— Нет, ничего, — сказала она. Тяжелая тишина повисла в комнате.

«Как все странно сегодня, — подумала Мэри. — Как будто… как будто мы чего-то ждем».

Элинор отошла от окна, взяла поднос и поставила на него пустое блюдо из-под сандвичей.

Мэри вскочила:

— О, мисс Элинор, позвольте мне.

— Нет, не надо. Я все сделаю сама, — резко возразила Элинор.

Она вышла с подносом из комнаты. Оглянувшись через плечо, она увидела у окна Мэри Джерард, юную, полную жизни и красоты…

4

Сестра Хопкинс была в буфетной. Она вытирала лицо носовым платком. Услышав шаги Элинор, она резко обернулась и воскликнула:

— Какая же здесь жара!

— Да, окно выходит на юг, — машинально ответила Элинор.

Сестра Хопкинс взяла у нее поднос.

— Позвольте, я вымою, мисс Карлайл. Что-то вы не очень хорошо выглядите.

— О, со мной все в порядке, — сказала Элинор.

Она взяла кухонное полотенце.

— Я буду вытирать.

Сестра Хопкинс сняла нарукавники и наполнила тазик горячей водой из чайника.

Взглянув на ее запястье, Элинор рассеянно сказала:

— Вы укололи руку.

Сестра Хопкинс рассмеялась.

— Это о розу возле сторожки. Сейчас вытащу шип.

Роза у сторожки… Воспоминания волнами накатывали на Элинор. Ссоры между ней и Родди — войны Алой и Белой розы[1013]. Ссоры между ней и Родди — и заключение мира. Милые, полные веселья, счастливые дни. Волна отвращения к самой себе вдруг захлестнула ее. До чего же она теперь дошла! Эта черная бездна ненависти… зла… Она стояла, чуть покачиваясь, и думала: «Я сошла с ума, я совершенно сошла с ума».

Сестра Хопкинс смотрела на нее с любопытством. «Вид у нее был очень странный, — будет впоследствии вспоминать сестра Хопкинс. — Говорила, как если бы не понимала, что говорит, и глаза у нее были такие блестящие и… тоже странные».

Чашки и блюдца гремели в тазике. Элинор взяла со стола пустую баночку из-под паштета и положила в воду. Когда она заговорила, то сама поразилась твердости своего голоса:

— Я наверху отложила некоторые вещи тети Лоры. Вы, наверное, сможете посоветовать, кому они могут пригодиться в деревне.

— Конечно же, — оживленно отозвалась сестра Хопкинс. — Это и миссис Паркинсон, и старая Нелли, и бедняжка, у которой не все дома, из Айви-коттеджа. Это же будет для них просто дар божий!

Они с Элинор прибрали в буфетной. Потом вместе поднялись по лестнице.

В спальне миссис Уэлман одежда была разложена аккуратными стопками: нижнее белье, платья, несколько выходных платьев, бархатное вечернее платье, шубка из ондатры. Шубку, объяснила Элинор, она думает подарить миссис Бишоп. Сестра Хопкинс с одобрением кивнула.

Она заметила, что соболя сложены в комоде.

«Собирается переделать для себя», — подумала сестра Хопкинс. Потом еще раз посмотрела на комод. Ей было интересно, нашла ли Элинор фотографию, подписанную «Льюис», и как с ней поступила, если нашла.

«Забавно, — продолжала она размышлять, — что мы с сестрой О’Брайен, не сговариваясь, написали друг другу об одном и том же. Никогда бы не подумала, что такое может случиться. Она наткнулась на фотографию именно в тот день, когда я написала ей о миссис Слэттери».

Она помогла Элинор рассортировать вещи, вызвалась связать их в отдельные узлы и потом проследить за их раздачей семьям нуждающихся.

— Я бы помогла вам здесь управиться, — сказала сестра Хопкинс, — а Мэри тем временем могла бы вернуться к себе и закончить с делами там. Ей осталось просмотреть бумаги в шкатулке. Кстати, а где она? Может, уже ушла в сторожку?

— Она оставалась в гостиной… — сказала Элинор.

— Не может быть, чтобы она просидела там все это время. — Она бросила взгляд на часы. — Ого! Мы здесь, оказывается, почти целый час.

Она поспешила вниз по лестнице. Элинор проследовала за ней.

Они вошли в гостиную.

— Ну и ну! — воскликнула сестра Хопкинс. — Да она заснула.

Мэри Джерард сидела в большом кресле у окна, чуть соскользнув с него. Странные хлюпающие звуки доносились оттуда: они срывались с губ девушки, которая еле-еле дышала.

Сестра Хопкинс подошла к ней и потрясла за плечо:

— Проснись, дорогая… — Она поспешно наклонилась и оттянула вниз веко девушки. Потом с помрачневшим лицом стала встряхивать ее за плечи.

Она повернулась к Элинор. Что-то угрожающее прозвучало в ее голосе, когда она сказала:

— Что все это значит?

— Не понимаю, что вы имеете в виду? Она заболела? — удивилась Элинор.

— Где телефон? Скорее вызовите сюда доктора Лорда! — потребовала сестра Хопкинс.

— Что случилось?

— Что случилось? Девочке плохо. Она умирает.

Элинор отпрянула.

— Умирает?!

— Она отравлена… — проговорила сестра Хопкинс, и в ее взгляде Элинор увидела тяжкое подозрение.

1

Согласно договоренности доктор Лорд встречал поезд на станции.

Эркюль Пуаро вышел из вагона. Он выглядел как настоящий лондонец, а на ногах его ослепительно сверкали лаковые остроносые туфли.

Питер Лорд напряженно всматривался в его лицо, однако прочесть что-нибудь на лице Эркюля Пуаро было практически невозможно.

— Теперь я готов ответить на все ваши вопросы, — начал Питер Лорд. — Первое: Мэри Джерард уехала отсюда в Лондон десятого июля. Второе: у меня вообще нет экономки, хозяйством занимаются две смешливые девчонки. Очевидно, вы имели в виду миссис Слэттери, которая была экономкой у доктора Рэнсома (моего предшественника). Если хотите, я могу вас проводить к ней сегодня утром. Я попросил ее быть дома.

— Да, думаю, для начала неплохо повидаться именно с ней, — сказал Пуаро.

— Затем вы собирались побывать в Хантербери. Я мог бы пойти туда вместе с вами. Странно, почему вы не пошли туда в прошлый раз. Я полагал, что в таких случаях прежде всего следует посетить место преступления.

— Почему? — чуть склонив голову набок, поинтересовался Эркюль Пуаро.

— Почему? — Питера Лорда этот вопрос, по-видимому, поставил в тупик. — Разве обычно действуют не так?

— Нельзя вести расследование по учебнику! Надо пользоваться данным тебе от природы умом, — возразил Пуаро.

— Там можно обнаружить какой-нибудь ключ к преступлению, — настаивал Питер Лорд.

— Вы начитались детективных романов. Полиция в вашей стране достойна восхищения. Не сомневаюсь, что полицейские тщательнейшим образом обыскали дом и прилегающую территорию.

— Ради доказательств против Элинор Карлайл, но не ради свидетельств в ее пользу.

— Mon cher, — вздохнул Пуаро, — полиция отнюдь не какое-то чудовище! Элинор Карлайл была арестована потому, что обнаруженные улики позволили возбудить против нее уголовное дело — и довольно аргументированное. И было совершенно бесполезно искать что-либо там, где полицейские перевернули все вверх дном.

— И тем не менее вы хотите туда наведаться?

Эркюль Пуаро кивнул.

— Да, теперь это необходимо. Потому что теперь я точно знаю, что буду искать. Прежде надо хорошенько поработать серыми клеточками, а уж потом воспользоваться глазами.

— Значит, вы думаете, что там можно что-то еще обнаружить?

— У меня есть смутное предчувствие, что мы кое-что найдем.

— И это кое-что докажет невиновность Элинор?

— Ну этого я не говорил.

Питер Лорд застыл на месте.

— То есть вы по-прежнему считаете ее виновной?

— Вам следует подождать, друг мой, прежде чем вы получите ответ на этот вопрос, — серьезно проговорил Пуаро.

2

Пуаро обедал с доктором в уютной комнате, окно которой было распахнуто в сад.

— Вы узнали все, что хотели, от старушки Слэттери?

Пуаро кивнул.

— Да.

— А чего именно вы хотели от нее?

— Сплетен! Чтобы она вспомнила о минувших днях. Некоторые преступления уходят корнями в прошлое. Думаю, это одно из таких преступлений.

— Ни слова не понял из того, что вы сказали, — раздраженно заметил Питер Лорд.

Пуаро улыбнулся.

— Очень вкусная рыба и очень свежая, — заметил он.

— Еще бы! — не выдержал Лорд. — Я сам ее поймал этим утром. Послушайте, мосье Пуаро, хотел бы я знать, куда вы клоните? Почему держите меня в потемках?

Именитый сыщик покачал головой.

— Потому что и сам еще не вышел на свет — всякий раз я упираюсь в одно и то же: ни у кого не было причин убивать Мэри Джерард — ни у кого, кроме Элинор Карлайл.

— Но это как сказать, — возразил Питер. — Вы же помните, что некоторое время она находилась за границей.

— Да-да. Я получил сведения об этом.

— Вы сами ездили в Германию?

— Сам — нет, — произнес Пуаро с легким смешком. — У меня для этого есть свои шпионы.

— Но можно ли на них полагаться?

— Разумеется, можно. Это не для меня — бегать туда-сюда. Предоставим это тем, кто имеет соответствующую квалификацию и сделает это профессионально и… за умеренную плату. Уверяю вас, mon cher, я делаю одновременно слишком много дел. Поэтому у меня много полезных помощников, например один из них бывший взломщик.

— Для чего вы его используете?

— Последний раз я воспользовался его услугами для весьма тщательного обыска квартиры мистера Уэлмана.

— А что он искал?

— Всегда полезно точно знать, в чем тебе солгали.

— Мистер Уэлман вам солгал?

— Безусловно.

— А кто еще вам лгал?

— По-моему, все. Сестра О’Брайен в силу своей романтичности; сестра Хопкинс — из упрямства; миссис Бишоп — исключительно по злобе. Вы сами…

— Боже милостивый! — бесцеремонно прервал его Питер Лорд. — Уж не думаете же вы, что я вам лгал?

— Пока нет, — признался Пуаро.

Питер Лорд откинулся на спинку стула.

— А вы, оказывается, очень недоверчивы, мосье Пуаро! — заметил он. — Если вы закончили, то не отправиться ли нам в Хантербери? Позже мне надо будет навестить нескольких пациентов, и еще на сегодня намечена хирургическая операция.

— Я к вашим услугам, мой друг.

Они отправились пешком и вошли на территорию Хантербери через заднюю калитку. По дороге к дому им встретился высокий симпатичный парень, который катил тачку. Он уважительно прикоснулся рукой к кепке, здороваясь с доктором Лордом.

— Доброе утро, Хорлик. Это садовник, — объяснил он Пуаро. — Он работал здесь в то утро.

— Да, сэр, точно, — подтвердил Хорлик. — Я видел мисс Элинор и разговаривал с ней.

— И что она вам сказала? — спросил Пуаро.

— Сказала, что дом продан, я просто обомлел, сэр; но мисс Элинор обещала замолвить за меня словечко майору Сомервелу — может быть, он оставит меня, если не сочтет, что я чересчур молод для должности старшего садовника. Но ведь я прошел хорошую выучку у мистера Стивенса, сэр.

— Она вела себя как обычно?

— Вроде бы да, сэр, разве что выглядела немножко взволнованной — как будто у нее что-то на уме.

— Вы знали Мэри Джерард?

— Конечно, сэр. Но не слишком хорошо.

— Какая она была?

Хорлик, казалось, не знал, что ответить.

— Какая, сэр? Вы имеете в виду, как она выглядела?

— Не совсем. Я имею в виду, что за человек она была.

— Да, понял, сэр, она была гордая девушка. Красиво говорила, и все такое. Много о себе воображала, я бы сказал. Видите ли, старая миссис Уэлман слишком ее баловала. Ее отца это просто бесило. Он ходил разъяренный, как раненый медведь.

— Судя по тому, что я о нем слышал, старик не отличался кротким нравом.

— Это уж точно. Сварливый был старик. Доброго слова от него не дождешься.

— Вы в то утро были здесь. А в каком именно месте вы работали?

— В основном в огороде, сэр.

— Вы оттуда не могли видеть дом?

— Нет, сэр.

— А если бы кто-нибудь подошел к дому… к окну буфетной… вы бы его заметили? — спросил Питер Лорд.

— Нет, не заметил бы, сэр.

— А когда вы уходите обедать? — продолжал расспрашивать Питер Лорд.

— В час дня, сэр.

— И вы ничего не видели… какого-нибудь человека поблизости… или машины снаружи… в общем, что-нибудь вроде этого?

Парень удивленно вскинул брови.

— За задними воротами, сэр? Там стояла только ваша машина, и больше никакой.

— Моя машина? — воскликнул Питер Лорд. — Это была не моя машина! Я в то утро уезжал в Уитенбери. И вернулся только к двум.

Хорлик выглядел смущенным.

— Но я был уверен, сэр, что это ваша машина, — произнес он с некоторым сомнением.

— Ну, ладно, это несущественно, — торопливо проговорил Питер Лорд. — Будьте здоровы, Хорлик.

Они с Пуаро пошли дальше. Хорлик некоторое время смотрел им вслед, а потом снова не спеша покатил свою тачку.

Тихо, но вместе с тем возбужденно Питер Лорд заговорил:

— Наконец-то что-то есть! Чья машина стояла у ворот в то утро?

— Какой марки ваша машина, мой друг? — спросил Пуаро.

— «Форд», десятка, цвета морской волны. Конечно, похожих машин хватает.

— А вы уверены, что это была не ваша машина? Вы не могли перепутать день?

— Абсолютно уверен. Я уехал в Уитенбери, вернулся поздно, слегка перекусил, а затем меня вызвали в связи с Мэри Джерард, и я примчался сюда.

— Значит, похоже, мой друг, мы наконец наткнулись на нечто существенное, — сказал Пуаро.

— Кто-то был здесь в то утро… кто-то… помимо Элинор Карлайл, Мэри Джерард и сестры Хопкинс… — сказал Питер Лорд.

— Это в самом деле очень любопытно, — откликнулся Пуаро. — Идемте, надо проверить, мог ли этот некто приблизиться к дому незамеченным.

На полпути к дому от дороги ответвлялась тропинка, терявшаяся в зарослях кустарника. Они свернули на эту тропинку, и спустя некоторое время Питер Лорд схватил Пуаро за локоть и указал на окно:

— Смотрите: окно той буфетной, где Элинор Карлайл готовила сандвичи.

— Да, отсюда кто угодно мог ее видеть, как она их готовит. Окно ведь было открыто, если я не ошибаюсь, — пробормотал Эркюль Пуаро.

— Не просто открыто — широко распахнуто. Ведь был жаркий день, — напомнил Питер Лорд.

— Значит, если кто-нибудь, желая оставаться незамеченным, захотел заглянуть внутрь, он расположился бы где-то здесь, — рассудил Пуаро.

Оба задумались. Наконец Питер Лорд сказал:

— Смотрите: вон там за кустами трава явно была вытоптана. Сейчас уже, правда, немного заросло, но тем не менее все-таки еще заметно.

Пуаро посмотрел за кусты.

— Да, место действительно очень удобное, — сказал он в раздумье. — Отгорожено от тропинки, и тут как раз просвет между кустами — хорошо видно окно. Интересно, чем он тут занимался, наш неизвестный друг… Может, просто курил?

Они наклонились и стали осматривать землю, разгребая листья и ветки.

Вдруг Пуаро тихо вскрикнул. Питер Лорд выпрямился.

— Что такое?

— Спичечный коробок, мой друг. Пустой спичечный коробок, его втоптали в землю. Смотрите — пустой и размокший.

Он осторожно извлек свою находку и поместил на листок бумаги, который вырвал из своего блокнота.

— Коробок точно не английский, — отметил Питер Лорд. — Боже мой! Это же немецкие спички!

— А Мэри Джерард недавно приехала из Германии! — тут же вспомнил Пуаро.

Питер Лорд ликующе воскликнул:

— Наконец-то мы что-то нашли! Вы же не можете этого отрицать!

— Да, но… — с сомнением пробормотал Эркюль Пуаро.

— Никаких «но», черт побери, неужели вы думаете, что в этой глуши у кого-то могли оказаться немецкие спички?

— Да, да, конечно, — сказал Пуаро, несколько недоуменно переводя взгляд с просвета в кустах на окно. — Но, по-моему, тут все не так уж очевидно. Одно существенное «но» все-таки имеется. Вы поняли, о чем я толкую?

— Не очень. И о чем же?

Пуаро вздохнул.

— Значит, не поняли… Что ж, идемте дальше.

Они подошли к дому. Питер Лорд открыл ключом заднюю дверь.

Он провел своего спутника через кухню, затем по коридору, куда с одной стороны выходила дверь из гардеробной, а с другой из буфетной. Войдя в буфетную, мужчины огляделись.

Здесь, как водится, стояли шкафы с раздвижными стеклянными дверцами. В шкафах — чашки, тарелки и прочая посуда. На газовой плите — два чайника, а на полке над плитой — жестяные банки с надписями «Кофе» и «Чай». Стол был придвинут к окну.

— Вот на этом столе Элинор Карлайл и готовила сандвичи. Обрывок этикетки от трубочки с морфином нашли здесь. — Питер Лорд указал на щель в полу под раковиной.

— Полицейские обычно проводят обыск весьма тщательно, — задумчиво проговорил Пуаро. — Вряд ли они что-нибудь упустили.

— Но ведь доказательств, что Элинор брала эту трубочку, нет! — отчаянно воскликнул Питер Лорд. — Говорю вам, кто-то следил за ней из кустов. Когда она пошла в сторожку, он, вероятно, проскользнул сюда, вытряхнул из трубочки несколько таблеток морфина, раздавил их и подсыпал порошок в сандвич, лежавший сверху. Он спешил и, естественно, не заметил, что от этикетки оторвался клочок. Сделав свое дело, он быстренько убрался прочь, сел в свою машину и скрылся.

Пуаро вздохнул.

— Вы все еще ничего не поняли! Поразительно, до чего бестолковыми бывают иногда даже умные люди!

Питер Лорд возмутился:

— Значит, вы не верите, что какой-то тип прятался в кустах и наблюдал за окном?

— В этом-то я как раз не сомневаюсь… — сказал Пуаро.

— Значит, нам нужно выяснить, кто это был!

— Думаю, что долго выяснять не придется, — пробормотал Пуаро.

— Вы хотите сказать, что знаете, кто он?

— Да, на этот счет у меня имеются некоторые соображения.

— Значит, ваши немецкие помощники все-таки что-то для вас раздобыли…

— Мой друг, все нужные сведения здесь, — Пуаро выразительно постучал пальцем по своему лбу, — в этой голове. И помощники тут ни при чем… Давайте-ка лучше осмотрим дом.

3

Наконец они вошли в комнату, где умерла Мэри Джерард.

Здесь царила какая-то зловещая атмосфера: тяжелые воспоминания и дурные предчувствия навевали эти стены.

— Ну просто как в могиле… — передернув плечами, проговорил Питер Лорд и спешно распахнул одно из окон.

— М-да… Если бы стены могли говорить… — вздохнул Пуаро. — В этом доме все и началось. — Он помолчал и тихо продолжил: — Подумать только… именно здесь умерла Мэри Джерард.

— Вот в этом кресле у окна… — добавил Питер Лорд.

— Юная девушка… романтичная, прекрасная, — задумчиво проговорил Пуаро. — Или прежде всего расчетливая интриганка? Слишком много о себе мнила? Или была нежной и искренней, без всяких дурных помыслов… просто милой молодой девушкой, только-только вступающей в жизнь… Девушка, похожая на цветок.

— Какой бы она ни была, — сказал Питер Лорд, — кто-то желал ее смерти.

— Как сказать… — пробормотал Эркюль Пуаро.

— Что вы имеете в виду? — крайне изумившись, спросил Лорд.

Пуаро покачал головой.

— Пока ничего определенного… Друг мой, дом мы с вами осмотрели, вроде бы ничего не забыли. Теперь пойдемте в сторожку.

В сторожке, так же как и в доме, было тщательно прибрано, но на всем лежал толстый слой пыли — сюда явно давно никто не заходил. На осмотр комнаток сторожки потребовалось лишь несколько минут. Когда они вышли наружу, Пуаро прикоснулся к листьям розы, стебли которой обвивали деревянную решетку шпалеры. Алые цветы благоухали.

— Знаете, как называется этот сорт? — вдруг спросил он. — Это «Зефирен Драуфен», мой друг.

— И что из этого? — раздраженно буркнул Питер Лорд.

— Когда я виделся с Элинор Карлайл, она вдруг заговорила со мной о розах. Именно тогда я увидел — нет, не яркий дневной свет, а лишь проблеск во мраке… Так бывает, когда едешь в поезде… когда он приближается к концу туннеля. Свет еще совсем слабенький, но ты знаешь, что темнота за окном скоро окончательно рассеется.

— Что она вам рассказала? — вдруг охрипшим голосом спросил Питер Лорд.

— Она рассказала мне о том, как они в детстве играли здесь, в саду, и как они с Родериком Уэлманом спорили. Вернее, даже ссорились, ибо он предпочитал белую розу Йорков — холодную и строгую, а она — так она мне сказала — любила красные розы, ей была милее алая роза Ланкастеров. Да, она любила алые розы — за их теплый живой цвет и аромат. Вот в этом, мой друг, и есть различие между Элинор Карлайл и Родериком Уэлманом.

— Разве это объясняет… хоть что-нибудь? — спросил Питер Лорд.

— Это объясняет характер Элинор Карлайл, страстный и гордый характер девушки, отчаянно влюбленной в человека, не способного ее полюбить…

— Я вас не понимаю… — сказал Питер Лорд.

— Зато я понимаю ее… я понимаю их обоих. А теперь, мой друг, давайте еще разок вернемся на то место рядом с кустами.

Они шли молча. Веснушчатое лицо Питера Лорда было обеспокоенным и сердитым.

Когда они подошли к тому вытоптанному пятачку, Эркюль Пуаро остановился, что-то обдумывая. Питер Лорд не сводил с него глаз.

Внезапно именитый сыщик огорченно вздохнул.

— На самом деле все очень просто! Неужели вы не видите грубую ошибку в ваших рассуждениях? Согласно вашей версии некий мужчина, познакомившийся с Мэри Джерард в Германии, прибыл сюда с твердым намерением ее убить. Но взгляните, мой друг, взгляните! Смотрите во все глаза, если уж ваш ум настолько слеп, что от него, похоже, никакого толку! Что вы видите? Окно? Не так ли? А за окном — девушку. Девушку, готовящую сандвичи, то есть Элинор Карлайл. Подумайте сами: как, черт побери, наблюдавший за ней человек мог догадаться, что эти сандвичи будут предложены Мэри Джерард? Этого никто не мог знать, кроме самой Элинор Карлайл. Никто! Ни Мэри Джерард, ни сестра Хопкинс.

Что же отсюда следует? Если этот человек действительно залез в окно и отравил сандвичи… на что он рассчитывал? На то, что сандвичи съест сама Элинор Карлайл…

1

Было ли в зале суда слишком жарко? Или слишком холодно? Этого Элинор Карлайл понять не могла. Ее то бросало в жар, то начинал бить озноб.

Она не слышала окончания речи обвинителя, целиком погрузившись в прошлое… перед ней вновь неспешной чередой проплыли все события, начиная с того дня, когда пришло то проклятое письмо, и до того момента, когда гладко выбритый полицейский офицер, отвратительно четко выговаривая каждое слово, произнес:

«Вы Элинор Кэтрин Карлайл? У меня имеется ордер на ваш арест по обвинению в убийстве Мэри Джерард посредством отравления, совершенном двадцать седьмого июля сего года. Обязан вас предупредить: все сказанное вами будет зафиксировано в протоколе и может быть использовано в качестве доказательства во время судебного разбирательства».

Как пугающе быстро он все это отчеканил, ни разу не запнувшись… Она тогда сразу почувствовала, что попала в отлаженную, хорошо смазанную машину — бесчеловечную, бесстрастную.

И вот теперь она была здесь, на скамье подсудимых, выставленная на всеобщее обозрение, и сотни глаз, устремленных на нее, наслаждались этим зрелищем, и в них светилось торжество.

Только присяжные заседатели не смотрели на нее. Наоборот, старательно отводили глаза в сторону, и вид у них был смущенный… «Это потому, что… уже скоро… они уже знают, какой вынесут приговор…» — думала Элинор.

2

Свидетельские показания дает доктор Лорд. Неужели это тот самый Питер Лорд, веснушчатый, энергичный молодой врач, который был по отношению к ней таким добрым и дружелюбным там, в Хантербери? Сейчас он держался с безупречной официальностью. Истинный профессионал. Его ответы звучали размеренно и монотонно: его вызвали по телефону в Хантербери-холл слишком поздно — уже ничего нельзя было сделать; Мэри Джерард скончалась через несколько минут после его прибытия; смерть последовала в результате отравления морфином. Случай крайне нетипичный — скоротечная форма.

Сэр Эдвин Балмер поднялся, чтобы приступить к перекрестному допросу.

— Вы были лечащим врачом покойной миссис Уэлман?

— Да.

— Во время ваших посещений Хантербери в июне текущего года приходилось ли вам видеть вместе обвиняемую и Мэри Джерард?

— Несколько раз.

— Что вы можете сказать об отношении обвиняемой к Мэри Джерард?

— Оно было в высшей степени любезным, и любезность эта была вполне искренней.

С чуть пренебрежительной улыбкой сэр Эдвин Балмер спросил:

— И вы ни разу не замечали каких-либо признаков ненависти, вызванной ревностью, о которой мы здесь так много слышали?

— Нет, — твердо ответил Питер Лорд.

«Но ведь он замечал… он видел, — думала Элинор, — он солгал ради меня. Хотя все понимал…»

Питера Лорда сменил полицейский врач. Его показания заняли больше времени и были более подробными. Смерть наступила в результате отравления морфином, скоротечная форма… Не мог бы доктор уточнить, что означает этот термин? Ну конечно… Он с видимым удовольствием дал пояснения: смерть в результате отравления морфином может наступать по-разному. Чаще всего морфин вызывает сильное возбуждение, за которым следует сонливость и гипнотическое состояние, при этом зрачки суживаются. Реже встречается «скоротечная» форма, как ее называют французы. В этих случаях человек погружается в глубокий сон, вслед за которым очень быстро — примерно через десять минут — наступает смерть; зрачки при этом обычно бывают расширены…

3

В заседании суда был сделан перерыв, потом слушание дела возобновилось. Несколько часов длились показания судебно-медицинского эксперта.

Доктор Алан Гарсиа, известный специалист по судебной медицине, сыпал научными терминами и со вкусом повествовал о содержимом желудка: хлеб, рыбный паштет, чай, морфин. Далее следовала очередная порция научных терминов и цифр, преимущественно десятичные дроби… Доза, принятая покойной, предположительно составляла около четырех гран[1025]. Смертельная доза не превышает одного грана. Снова поднялся корректнейший сэр Эдвин.

— Я хотел бы получить полную ясность. Вы не обнаружили в желудке ничего, кроме хлеба, масла, рыбного паштета, чая и морфина? Так не было никаких других пищевых продуктов?

— Никаких.

— Это означает, что покойная довольно продолжительное время не ела ничего, кроме сандвичей и чая?

— Именно так.

— Удалось ли вам установить, в какую конкретную субстанцию был введен морфин?

— Не вполне понял ваш вопрос.

— Сейчас уточню. Морфин мог быть введен в рыбный паштет, или в хлеб, или в масло, намазанное на хлеб, или в чай, или в молоко, которое добавляли в чай?

— Разумеется.

— Есть ли какие-либо доказательства того, что морфин содержался именно в рыбном паштете, а не в прочих продуктах?

— Нет.

— Фактически морфин мог быть также принят отдельно, иначе говоря, вне зависимости от прочих ингредиентов. Его можно было бы просто проглотить в виде таблетки?

— Да, разумеется.

Сэр Эдвин сел.

Перекрестный допрос продолжил сэр Самьюэл Эттенбери.

— Тем не менее вы полагаете, что, независимо от способа введения морфина, он был принят одновременно с другими продуктами и напитками?

— Да.

— Благодарю вас.

4

Инспектор Брилл скороговоркой отбарабанил присягу. Он стоял навытяжку, суровый и невозмутимый, с привычной четкостью излагая свои показания.

— Был вызван в дом… Обвиняемая сказала: «Это, вероятно, отравление недоброкачественным рыбным паштетом»… произвел обыск… одна баночка из-под рыбного паштета, вымытая, стояла на сушилке в буфетной… другая наполовину заполненная… продолжил обыск кухни…

— Что именно вы нашли?

— В щели позади стола, между досками пола, я нашел маленький клочок бумаги.

Клочок был передан для осмотра присяжным.

— Как, по-вашему, что это?

— Обрывок этикетки… такие наклеиваются на стеклянные трубочки с морфином.

Неторопливо поднимается адвокат.

— Вы обнаружили этот клочок в щели на полу?

— Да.

— Это обрывок этикетки?

— Да.

— Удалось ли вам найти остальную часть этикетки?

— Нет.

— Не нашли ли вы какой-нибудь стеклянной трубочки или бутылочки, на которой могла быть наклеена эта этикетка?

— Нет.

— Как выглядел этот обрывок, когда вы его нашли? Он был чистым или грязным?

— Он был совершенно свежий.

— Что вы имеете в виду, говоря «совершенно свежий»?

— На нем было немного пыли, края были необтрепаны, и бумага совсем не пожелтела.

— Не мог ли он находиться там продолжительное время?

— Нет, он попал туда совсем недавно.

— Значит, вы считаете, что он попал туда в тот самый день, когда вы его обнаружили, а не раньше?

— Да.

Сэр Эдвин, ворча, опустился на место.

5

На свидетельском месте — сестра Хопкинс. Ее красное лицо дышит самодовольством.

«…Все равно, — думала Элинор, — эта назойливая Хопкинс не наводит такого ужаса, как инспектор Брилл». Именно отсутствие у инспектора каких-либо эмоций заставляло ее буквально цепенеть от страха. Так явственно ощущалось, что он часть гигантской машины! А у сестры Хопкинс нет-нет да и прорывались какие-то чувства, пристрастия.

— Ваше имя Джесси Хопкинс?

— Да.

— Вы районная медицинская сестра[1026] и проживаете по адресу Роуз-Коттедж, Хантербери?

— Да.

— Где вы находились двадцать восьмого июня нынешнего года?

— Я была в Хантербери-холле.

— Вы были приглашены туда?

— Да. У миссис Уэлман случился удар… второй. Я пришла помочь сестре О’Брайен, пока не найдут вторую сиделку.

— Вы брали с собой чемоданчик с лекарствами?

— Да.

— Расскажите присяжным заседателям, что именно в нем находилось.

— Бинты и прочие перевязочные материалы, шприц для инъекций и некоторые лекарства, в том числе трубочка с гидрохлоридом морфина.

— С какой целью вы взяли с собой морфин?

— Одной из пациенток в деревне прописаны инъекции, которые нужно делать утром и вечером.

— Сколько морфина было в трубочке?

— Двадцать таблеток, в каждой из которых по полграна гидрохлорида морфина.

— Где находился ваш чемоданчик?

— Я оставила его в холле.

— Это было вечером двадцать восьмого июня. Когда вы открыли его?

— На следующее утро, около девяти часов, как раз перед уходом.

— Из чемоданчика что-нибудь исчезло?

— Трубочка с морфином.

— Вы заявили о пропаже?

— Я сказала об этом сестре О’Брайен — это сиделка, которая ухаживала за больной.

— Чемоданчик был оставлен вами в холле, через который то и дело обычно проходили люди?

— Да.

Сэр Самьюэл сделал паузу, а потом спросил:

— Вы были близко знакомы с умершей?

— Да.

— Что вы можете о ней сказать?

— Она была милой… и порядочной девушкой.

— Она была жизнерадостным человеком?

— Вполне.

— Не было ли у нее, на ваш взгляд, каких-либо неприятностей?

— Нет.

— Не была ли Мэри Джерард чем-либо обеспокоена перед смертью? Может, она тревожилась о своем будущем?

— Нет.

— У нее не было причин для самоубийства?

— Ни малейших.

Оно продолжалось все дальше и дальше, это убийственное для Элинор повествование. Как сестра Хопкинс сопровождала Мэри в сторожку, как появилась Элинор в возбужденном состоянии, как она пригласила их на сандвичи, как блюдо было предложено сначала Мэри. Как Элинор попросила помочь ей вымыть посуду, а потом предложила сестре Хопкинс подняться с ней наверх, чтобы разобрать вдвоем вещи тети…

Рассказ часто прерывался замечаниями и возражениями со стороны сэра Эдвина Балмера.

«Да, все это правда… и она сама этому верит, — думала Элинор. — Она убеждена, что это сделала я. И каждое ее слово — правда, вот что самое ужасное. Все это правда».

Элинор еще раз оглядела зал суда и увидела лицо Эркюля Пуаро, глядевшего на нее задумчиво и… почти ласково. Он много чего знает и видит то, чего другие не видят…

Кусочек картона с наклеенным на него обрывком этикетки был предъявлен свидетельнице.

— Вам известно, что это такое?

— Это обрывок этикетки.

— Не могли бы вы сказать присяжным, какой именно этикетки?

— Конечно… Это кусочек этикетки со стеклянной трубочки, в таких выпускают таблетки для подкожных инъекций. Таблетки морфина по полграна, вроде тех, которые у меня пропали.

— Вы в этом уверены?

— Конечно, уверена. Это с моей трубочки.

— Есть ли на ней какая-нибудь особая метка, которая позволила бы вам убедиться, что это этикетка с потерянной вами трубочки? — спросил судья.

— Нет, милорд, но она, должно быть, с той самой трубочки.

— То есть фактически вы можете лишь утверждать, что она с трубочки, похожей на вашу?

— Ну да, именно это я и имею в виду.

В заседании суда объявляется перерыв.

1

Заседание продолжилось на следующий день. Перекрестный допрос вел сэр Эдвин Балмер. Теперь от его благодушия не осталось и следа. Он резко спросил:

— Я хочу уточнить насчет этого чемоданчика, о котором мы здесь так много слышали: двадцать восьмого июня он был оставлен в главном холле Хантербери и пролежал там всю ночь?

— Да, — подтвердила сестра Хопкинс.

— Довольно безответственный поступок, не так ли?

Сестра Хопкинс вспыхнула.

— Да, я признаю это.

— Это что, ваша привычка — оставлять опасные лекарства там, где к ним может иметь доступ кто угодно?

— Нет, конечно нет.

— Ах нет? Но в данном случае вы поступили именно так?

— Да.

— И практически любой человек, находившийся тогда в доме, мог при желании взять морфин. Не так ли?

— Наверное, так.

— Никаких «наверное»! Да или нет?

— Ну да.

— Значит, Элинор Карлайл была не единственной, кто мог его взять? Кто-нибудь из слуг. Или доктор Лорд. Или мистер Родерик Уэлман. Или сестра О’Брайен. Или сама Мэри Джерард.

— Пожалуй, так… да.

— «Пожалуй» или «да»?

— Да.

— Кому-нибудь было известно, что в вашем чемоданчике есть морфин?

— Не знаю.

— Вы говорили о нем кому-нибудь?

— Нет.

— Следовательно, мисс Карлайл не могла знать о том, что там был морфин?

— Она могла заглянуть туда и увидеть.

— Однако это маловероятно, не так ли?

— Не знаю.

— Но в доме находились люди, которые, в отличие от мисс Карлайл, наверняка знали о морфине. Например, доктор Лорд. Ведь вы делали инъекции морфина по его указанию?

— Именно так.

— Мэри Джерард тоже знала, что у вас там морфин?

— Нет, не знала.

— Но ведь она часто бывала у вас в коттедже?

— Нет, не сказала бы.

— И все-таки я полагаю, что она бывала там довольно часто и скорее, чем кто-либо другой в доме, могла догадаться о том, что у вас в чемоданчике имеется морфин.

— Я не могу с этим согласиться.

Сэр Эдвард сделал паузу и продолжил:

— Вы сказали сестре О’Брайен о пропаже морфина?

— Да.

— Напоминаю вам, что вы на самом деле сказали: «Я оставила морфин дома. Теперь придется за ним возвращаться».

— Нет, я так не говорила.

— И не высказывали предположение, что морфин, вероятно, остался на каминной доске в вашем коттедже?

— Ну, когда я не смогла его найти, то подумала, что, должно быть, положила туда.

— То есть вы не знали точно, где был морфин?

— Нет, знала. Я положила его в чемоданчик.

— В таком случае почему утром двадцать девятого июня вы высказали предположение, что оставили его дома?

— Потому что подумала, что могла так сделать.

— Вынужден заметить, что вы весьма безответственный человек.

— Это неправда.

— И в своих высказываниях вы также довольно небрежны, не так ли?

— Ничего подобного. Я очень ответственно отношусь к своим словам.

— Вы говорили о том, что укололись о шип розового куста в день смерти Мэри Джерард, двадцать седьмого июля?

— Не понимаю, какое это имеет отношение к делу?

— Это имеет отношение к делу, сэр Эдвин? — спросил судья.

— Да, милорд, это важный элемент защиты, и я намерен пригласить свидетелей, чтобы доказать, что это заявление было ложным.

Он снова принялся задавать вопросы свидетельнице:

— Вы по-прежнему утверждаете, что двадцать седьмого июля укололи запястье о розовый куст?

— Да! — Тон сестры Хопкинс стал вызывающим.

— Когда это произошло?

— Это случилось утром, когда мы выходили из сторожки и направлялись к дому.

— А что это был за куст? — с недоверием спросил сэр Эдвин.

— Если точно, это был не совсем куст. Это были вьющиеся розы с алыми цветами, которые растут около сторожки.

— Вы уверены в этом?

— Совершенно уверена.

Сэр Эдвин сделал паузу, а затем спросил:

— Вы по-прежнему настаиваете на том, что морфин находился у вас в чемоданчике, когда вы двадцать восьмого июня пришли в Хантербери?

— Да, настаиваю. Он был со мной.

— Ну а если сестра О’Брайен выступит в качестве свидетеля и подтвердит под присягой, что вы сказали, что, возможно, оставили его дома?

— Он был у меня в чемоданчике. Я в этом уверена.

Сэр Эдвин вздохнул.

— И вас не встревожила пропажа морфина?

— Меня? Да нет.

— Значит, вас совершенно не смутил тот факт, что пропала большая доза смертельно опасного лекарства?

— Я ведь не думала, что его кто-то взял!

— Понятно. Вы просто в тот момент не могли вспомнить, что вы с ним сделали?

— Ничего подобного. Морфин был в моем чемоданчике.

— Двадцать таблеток по полграна, то есть десять гран морфина! Этого достаточно, чтобы умертвить нескольких людей, не так ли?

— Да.

— А вас это не встревожило… Вы ведь даже не заявили о пропаже?

— Я думала, что он найдется.

— Обращаю ваше внимание на то, что, если морфин у вас действительно пропал, вы были обязаны официально заявить о пропаже. Ответственные леди поступают именно так.

Сестра Хопкинс, лицо которой раскраснелось еще сильнее, сказала:

— Ну а я этого не сделала!

— Преступная небрежность! Вы, по-видимому, не понимаете, что медсестра обязана быть предельно аккуратной. И часто вам приходилось терять опасные лекарства?

— Прежде этого никогда не случалось.

Допрос продолжался еще несколько минут. Для такого мастера своего дела, как сэр Эдвин, сестра Хопкинс — суетящаяся, с раскрасневшимся лицом, то и дело противоречащая сама себе — была легкой добычей.

— Это верно, что в четверг, шестого июля, покойная Мэри Джерард написала завещание?

— Да.

— Почему она это сделала?

— Видимо, ей показалось, что это необходимо. И видите, как в воду глядела.

— Вы уверены, что за этим поступком не скрывалось подавленное состояние или неуверенность в будущем?

— Чушь!

— Однако то, что она вдруг решила написать завещание, свидетельствует о том, что она размышляла о смерти.

— Ничего подобного. Просто она считала, что это необходимо сделать.

— Взгляните. Это то самое завещание? Подписано Мэри Джерард и свидетелями — Эмили Биггс и Роджером Уэйдом, приказчиками из магазина готовой одежды. Покойная завещала все свое имущество Мэри Райли, сестре Элизы Райли?

— Совершенно верно.

Завещание было передано присяжным заседателям.

— Как вы думаете, имела Мэри Джерард какую-нибудь собственность, которую могла бы оставить по завещанию?

— В то время у нее ничего не было.

— Но вскоре она собиралась что-то получить?

— Да.

— Вы подтверждаете тот факт, что мисс Элинор Карлайл передала Мэри значительную денежную сумму — две тысячи фунтов?

— Да.

— Мисс Карлайл не была обязана это делать? Это объяснялось лишь ее великодушным порывом?

— Да, она поступила так по доброй воле.

— Но ведь если бы она ненавидела Мэри, о чем тут неоднократно высказывались предположения, она не стала бы добровольно передавать ей столь крупную сумму денег?

— Возможно, и так.

— Что вы имеете в виду, отвечая таким образом?

— Ничего.

— Вот именно. А теперь такой вопрос: слышали ли вы какие-нибудь сплетни о Мэри Джерард и мистере Родерике Уэлмане?

— Он был влюблен в нее.

— У вас есть тому доказательства?

— Я просто знала об этом, вот и все.

— О, вы просто знали об этом! Боюсь, что это звучит не очень убедительно для присяжных заседателей. Вы как-то сказали, что Мэри не хотела иметь с ним дела, потому что он был помолвлен с миссис Элинор, и что то же самое она повторила ему в Лондоне?

— Мэри сама мне об этом рассказала.

Перекрестный допрос продолжил сэр Самьюэл Эттенбери:

— В тот момент, когда Мэри Джерард обсуждала с вами формулировку завещания, заглядывала ли в окно обвиняемая?

— Да, заглядывала.

— Что она сказала?

— Она сказала: «Так ты пишешь завещание, Мэри? Это смешно!» И стала хохотать. Хохотала и хохотала. И по-моему, — не преминула добавить свидетельница, — именно в тот момент ей в голову пришла мысль об убийстве. О том, чтобы избавиться от Мэри! Да, именно с этой минуты она стала лелеять в своем сердце убийство!

— Извольте отвечать на вопросы, которые вам задают, — резко проговорил судья. — Последнюю часть ответа следует вычеркнуть.

«Вот удивительно! — подумала Элинор. — Как только кто-нибудь говорит правду, они это вычеркивают…» Она еле сдерживала истерический хохот.

2

На свидетельском месте — сестра О’Брайен.

— Заявляла ли вам о чем-нибудь сестра Хопкинс утром двадцать девятого июня?

— Да. Она сказала мне, что из ее чемоданчика исчезла трубочка с гидрохлоридом морфина.

— Что вы предприняли?

— Помогала ей искать трубочку.

— Но вы не смогли найти ее?

— Нет.

— Вы знали, что чемоданчик оставался в холле всю ночь?

— Да.

— Мистер Уэлман и обвиняемая присутствовали в доме, когда умерла миссис Уэлман, то есть в ночь с двадцать восьмого на двадцать девятое июня?

— Да.

— Расскажите нам об эпизоде, свидетельницей которого вы были двадцать девятого июня, наутро после смерти миссис Уэлман.

— Я видела Родерика Уэлмана вместе с Мэри Джерард. Он говорил, что любит ее, и пытался ее поцеловать.

— В то время он был помолвлен с обвиняемой?

— Да.

— Что произошло потом?

— Мэри сказала, что ему должно быть стыдно говорить об этом, ведь он помолвлен с мисс Элинор!

— Как, по-вашему, относилась обвиняемая к Мэри Джерард?

— Она ее ненавидела. Она иногда так смотрела ей вслед, будто готова была уничтожить ее.

Вскочил сэр Эдвин.

Элинор подумала: «Зачем они так упорно спорят об этом? Разве это имеет какое-нибудь значение?»

Сэр Эдвин приступил к перекрестному допросу:

— Вы подтверждаете, что сестра Хопкинс сказала вам, что, вероятно, оставила морфин дома?

— Видите ли, дело было так: после…

— Будьте добры ответить на мой вопрос: говорила ли она, что, вероятно, оставила морфин дома?

— Да.

— И она действительно не была тогда этим встревожена?

— Нет, тогда не была. Потому что думала, что оставила морфин дома. Потому и не беспокоилась.

— Ей и в голову не могло прийти, что кто-нибудь взял его?

— Именно так.

— Она что-то начала подозревать только после того, как Мэри Джерард умерла от отравления морфином?

Тут вмешался судья:

— Мне кажется, сэр Эдвин, что вы уже спрашивали об этом у предыдущей свидетельницы.

— Как будет угодно вашей светлости… А теперь скажите, как относилась обвиняемая к Мэри Джерард, бывали ли между ними какие-нибудь ссоры?

— Нет, ссор не бывало.

— Мисс Карлайл всегда доброжелательно относилась к девушке?

— Да. Только вот смотрела на нее как-то странно.

— Да-да-да. Но нам нужны факты, а не эмоции, мало ли кто как на кого смотрит… Вы, по-видимому, ирландка?

— Да.

— А у ирландцев довольно живое воображение, не так ли?

— Все, что я вам сказала, — истинная правда! — с чувством воскликнула сестра О’Брайен.

3

Свидетельские показания дает мистер Эббот, бакалейщик. Он растерян, не уверен в себе (но и слегка взволнован ощущениями собственной значимости). Его показания были краткими. Были куплены две баночки рыбного паштета. Обвиняемая сказала: «Ведь бывали случаи отравления, да?» Она показалась ему возбужденной и немного странной.

Перекрестного допроса не последовало.

1

Вступительная речь защитника:

— Господа присяжные заседатели, я мог бы с полным на то основанием сразу заявить, что обвинения, предъявленные моей подзащитной, несостоятельны, и не вдаваться в дальнейшие объяснения. Бремя доказательства лежит на представителях обвинения, но, по моему мнению — и я уверен, что вы со мной согласитесь, — пока еще вообще ничего не доказано! Обвинитель утверждает, что Элинор Карлайл, завладев морфином (который с тем же успехом мог взять любой другой из находившихся в доме, к тому же весьма вероятно, что морфина в доме вообще не было), подсыпает его Мэри Джерард. Заметьте: обвинение опирается исключительно на вероятность. Была предпринята попытка доказать наличие мотива, но я со всей ответственностью утверждаю, что именно этого представителям обвинения сделать не удалось. Поскольку, господа присяжные заседатели, мотива не существует! Обвинение пыталось выдвинуть в качестве мотива расторгнутую помолвку. Вы только вдумайтесь: расторгнутая помолвка! Если всякую расторгнутую помолвку считать мотивом для убийства, то, спрашивается, почему мы ежедневно не лицезреем горы трупов? А данная помолвка, заметьте, не была следствием страстной любви: в основе ее лежали главным образом семейные интересы. Мисс Карлайл и мистер Уэлман вместе росли, они всегда с симпатией относились друг к другу, и со временем их отношения перешли в более теплую дружескую привязанность. Я намерен доказать, что их соединяло скорее дружеское, но отнюдь не страстное чувство.

«О, Родди… Родди. Вовсе не страстное чувство?»

Более того, помолвка была расторгнута по инициативе обвиняемой, а не мистера Уэлмана. Я утверждаю, что помолвка Элинор Карлайл с Родериком Уэлманом состоялась главным образом для того, чтобы сделать приятное старой миссис Уэлман. Когда та умерла, обе стороны осознали, что их чувства не настолько сильны, чтобы стать основой для вступления в брак. Однако они остались хорошими друзьями. К тому же Элинор Карлайл, унаследовавшая состояние своей тетушки, по доброте душевной намеревалась выделить Мэри Джерард значительную сумму денег. Именно той девушке, в отравлении которой ее обвиняют! Это же сущая нелепость. Единственное, что можно истолковать против Элинор Карлайл, так это обстоятельства, при которых произошло отравление.

Обвинитель заявил следующее: «Ни у кого, кроме Элинор Карлайл, не было возможности совершить убийство Мэри Джерард». Исходя из этого, обвинению пришлось срочно изыскивать подходящий мотив. Но, как я уже говорил, обвиняющей стороне не удалось его найти, ибо никакого мотива не существовало.

Далее посмотрим, насколько справедливо утверждение, что убить Мэри Джерард не мог никто, кроме Элинор Карлайл.

Во-первых, не исключено, что Мэри Джерард совершила самоубийство. Во-вторых, кто-то мог отравить сандвичи, пока Элинор Карлайл ходила в сторожку. Возможен еще и третий вариант. Одно из основных правил юриспруденции гласит: если существует альтернативная версия, которая вполне вероятна и доказуема и не противоречит свидетельским показаниям, обвиняемого следует оправдать. Я намереваюсь доказать, что существовало еще одно лицо, которое имело не только равную с обвиняемой возможность отравить Мэри Джерард, но и значительно более серьезный мотив для того, чтобы сделать это. У меня имеются факты, доказывающие, что есть еще один человек, который имел доступ к морфину и у которого были весьма серьезные основания для убийства Мэри Джерард, равно как и факты, подтверждающие, что упомянутый мной человек имел равную с обвиняемой возможность это сделать. Утверждаю, что ни один суд в мире не обвинит в убийстве мою подзащитную, так как против нее нет никаких улик, а обвинение опирается исключительно на возможность совершения ею преступления, тогда как вполне доказуемо, что у другого человека имелась не только такая же возможность, но и чрезвычайно убедительный мотив. Я намерен вызвать в суд свидетелей, способных доказать, что один из опрошенных уже свидетелей обвинения дал заведомо ложные показания. Но сначала я предоставлю слово обвиняемой, чтобы она сама могла рассказать вам эту историю и чтобы вы убедились, насколько необоснованны предъявленные ей обвинения.

2

Она приняла присягу и тихим голосом стала отвечать на вопросы сэра Эдвина. Судья подался вперед, попросил говорить громче…

Сэр Эдвин мягким и ободряющим голосом задавал именно те вопросы, ответы на которые она давно для себя отрепетировала.

— Вы любили Родерика Уэлмана?

— Очень любила. Он был мне как брат… или кузен. Я всегда считала его своим кузеном. Помолвка… была логическим продолжением наших отношений… это так удобно — вступить в брак с человеком, которого знаешь всю свою жизнь…

— Наверное, ваши отношения нельзя было назвать страстной любовью?

«Нельзя? О Родди!»

— Пожалуй… видите ли, мы слишком хорошо знали друг друга…

— После смерти миссис Уэлман не возникло ли между вами некоторого отчуждения?

— Да, возникло.

— Чем вы это объясняете?

— Я думаю, что отчасти причиной были деньги.

— Деньги?

— Да. Родерик чувствовал себя неловко. Он боялся, что окружающие могут подумать, будто он женится на мне ради денег…

— Помолвка была расторгнута не из-за Мэри Джерард?

— Мне казалось, что Родерик увлекся ею, но я не верила, что это серьезно.

— Вас очень огорчило бы, окажись его увлечение серьезным?

— О нет. Я просто сочла бы, что это не подходящая для него партия, только и всего.

— Теперь ответьте мне, мисс Карлайл: брали ли вы морфин из чемоданчика сестры Хопкинс двадцать восьмого июня?

— Не брала.

— Не было ли у вас какого-то другого морфина?

— Не было.

— Вы знали, что ваша тетя не сделала завещания?

— Нет. Меня это очень удивило.

— Не показалось ли вам, что вечером двадцать восьмого июня ваша тетя перед смертью пыталась дать вам какое-то поручение?

— Я поняла, что она не сделала никаких распоряжений относительно Мэри Джерард и хотела это как-то исправить.

— И для того, чтобы выполнить ее волю, вы были готовы выделить девушке значительную денежную сумму?

— Да, я хотела выполнить волю тети Лоры. И, кроме того, была благодарна Мэри за ту доброту, которую она проявляла в отношении моей тети.

— Вы приехали из Лондона в Мейденсфорд двадцать шестого июля и остановились в гостинице «Королевский герб»?

— Да.

— Какова была цель вашего приезда?

— Я продала дом, а человек, который его купил, хотел вступить в права владения как можно скорее. Я должна была разобрать личные вещи тети и вообще уладить все дела.

— По пути в Хантербери-холл двадцать седьмого июля вы покупали какие-нибудь продукты?

— Да. Подумала, что проще перекусить на скорую руку, чем возвращаться на ленч в деревню.

— А затем вы направились в дом и разбирали там личные вещи вашей тетушки?

— Да.

— А после этого?

— Спустилась в буфетную и приготовила сандвичи. А потом пошла в сторожку и пригласила районную сестру Хопкинс и Мэри Джерард составить мне компанию.

— Почему вы это сделали?

— Хотела избавить их от необходимости идти по жаре в деревню, ведь им пришлось бы снова возвращаться в сторожку.

— Что ж, вполне естественный порыв, вы проявили похвальное великодушие. Они приняли приглашение?

— Да, они пошли вместе со мной.

— Где находились приготовленные вами сандвичи?

— Я оставила блюдо с сандвичами в буфетной.

— Там было открыто окно?

— Да.

— Кто-нибудь мог проникнуть в буфетную в ваше отсутствие?

— Разумеется.

— Если бы кто-нибудь наблюдал за вами снаружи, когда вы готовили сандвичи, что он мог бы подумать?

— Мне кажется, он подумал бы, что я собираюсь устроить ленч, перекусить.

— Кто-нибудь мог знать, что вместе с вами сандвичи будет есть кто-то еще?

— Нет. Мысль пригласить Мэри и Хопкинс пришла мне в голову только тогда, когда я увидела, что сандвичей получилось очень много.

— Если бы кто-нибудь проник в буфетную в ваше отсутствие и подсыпал морфин в один из них, означало бы это, что отравить намеревались вас, а не кого-то еще?

— Видимо, так.

— Что происходило после того, как вы все вместе вошли в дом?

— Мы пошли в малую гостиную. Я принесла сандвичи и предложила своим гостьям.

— Вы что-нибудь пили с сандвичами?

— Я пила воду. На столе было пиво, но сестра Хопкинс и Мэри предпочли чай. Сестра Хопкинс пошла в буфетную, чтобы его заварить. Она принесла чайник на подносе, а Мэри разлила в чашки.

— Вы сами пили чай?

— Нет.

— Но Мэри Джерард и сестра Хопкинс его пили?

— Да.

— Что случилось потом?

— Сестра Хопкинс вышла, чтобы выключить газовую плиту.

— И оставила вас наедине с Мэри Джерард?

— Да.

— Что было дальше?

— Несколько минут спустя я взяла поднос и блюдо из-под сандвичей и отнесла их в буфетную. Сестра Хопкинс была там. Мы вместе с ней вымыли посуду.

— Сестра Хопкинс в это время была без нарукавников?

— Да. Она мыла чашки, а я вытирала.

— Вы спросили ее насчет царапины на запястье? И что именно спросили?

— Я спросила, не занозила ли она чем-нибудь руку.

— Что она ответила?

— Она сказала: «Это шип с розового куста около сторожки. Надо бы пойти вытащить».

— Как она себя вела в этот момент?

— Мне показалось, что ей было жарко. Она вся обливалась потом, и лицо у нее было какого-то странного цвета — неестественно белое.

— Что произошло потом?

— Мы поднялись наверх, и она помогла мне разобраться с тетиными вещами.

— Когда вы снова спустились вниз?

— Примерно через час.

— Где находилась Мэри Джерард?

— Она все еще сидела в гостиной. Она тяжело дышала и была без сознания. Сестра Хопкинс велела мне срочно позвонить доктору. Он приехал как раз перед тем, как она умерла.

Сэр Эдвин театрально расправил плечи:

— Мисс Карлайл, вы убили Мэри Джерард?

«Теперь твоя реплика. Выше голову, смотреть прямо перед собой».

— Нет!

3

Сэр Самьюэл Эттенбери. Сердце тяжело забилось. Вот, теперь она во власти врага! Теперь ей нечего рассчитывать на доброту и легкие вопросы, на которые она заранее знала ответы.

Однако он начал вполне мягко:

— Вы говорили нам, что были помолвлены с мистером Родериком Уэлманом?

— Да.

— Вы его любили?

— Очень любила.

— Я утверждаю, что вы страстно любили Родерика Уэлмана и безумно ревновали его, потому что он полюбил Мэри Джерард!

— Нет!

«Достаточно ли возмущенно прозвучало это „нет“?»

Сэр Самьюэл сказал с угрозой:

— Признайтесь, что вы умышленно хотели избавиться от этой девушки — надеясь, что Родерик Уэлман вернется к вам!

— Ничего подобного.

«Презрительно… несколько утомленно. Так будет убедительно».

Допрос продолжался. Это было как сон… страшный сон… ночной кошмар…

Вопрос за вопросом… ужасные, коварные вопросы… На одни она была готова ответить, другие застигали ее врасплох…

Помни свою роль! Нельзя позволить себе расслабиться, и нельзя честно признаться: «Да, я ее ненавидела… Да, я желала ей смерти… Да, все время, пока я нарезала сандвичи, я представляла себе, как она умирает…»

Главное, спокойствие и хладнокровие. Отвечать по возможности кратко и без эмоций…

Бороться…

Отвоевывать каждый дюйм пути к спасению…

Наконец-то все закончилось… Этот ужасный человек с иудейским носом опускается в кресло. И вот уже добрый, вкрадчивый голос сэра Эдвина Балмера задает ей еще несколько вопросов. Легких, приятных вопросов, рассчитанных на то, чтобы рассеять любое неблагоприятное впечатление, которое она могла произвести во время перекрестного допроса…

Она вернулась на скамью подсудимых и стала вглядываться в лица присяжных заседателей…

4

Родди. Теперь он стоит на свидетельском месте, немного щурясь, и лицо его бледно от ненависти ко всем и вся. Почему-то он выглядит каким-то нереальным.

…Впрочем, ничего реального больше вообще не существует. Все втянуто в дьявольский круговорот. Черное становится белым, верх оказывается низом, а восток — западом… «И я уже не Элинор Карлайл, я — „обвиняемая“. И независимо от того, повесят меня или отпустят на свободу, ничто уже не будет таким, как прежде. Если бы было хоть что-то… хоть что-то надежное, за что можно было бы уцепиться…»

Может быть, это лицо Питера Лорда с его веснушками и с его потрясающей способностью быть таким же, как всегда…

…До какого пункта добрался сэр Эдвин, допрашивая Родди?

— Не скажете ли вы нам, каковы были чувства мисс Карлайл по отношению к вам?

Родди отвечал сдержанно и четко:

— Я назвал бы их глубокой привязанностью, но никак не страстной любовью.

— Вы считали свою помолвку удачной?

— О, вполне. У нас много общего.

— Мистер Уэлман, не скажете ли вы присяжным, почему все-таки была расторгнута ваша помолвка?

— Видите ли, после смерти миссис Уэлман нам пришлось столкнуться с некоторыми непредвиденными обстоятельствами. И мне не давала покоя мысль, что я женюсь на богатой женщине, будучи сам нищим. Фактически помолвка была расторгнута по обоюдному согласию. Мы оба в какой-то мере ею тяготились.

— А теперь не расскажете ли нам, каковы были ваши отношения с Мэри Джерард?

«О Родди, бедный Родди! Как же тебе сейчас тяжко! Как же все это для тебя унизительно!»

— Я считал ее очень красивой.

— Вы были в нее влюблены?

— Немножко.

— Когда вы виделись с ней в последний раз?

— Дайте подумать. Это было пятого или шестого июля.

В голосе сэра Эдвина зазвучал металл:

— Мне кажется, что ваша последняя встреча состоялась позже.

— Нет, я был за границей… в Венеции и в Далмации.

— Когда вы возвратились в Англию?

— Как только получил телеграмму… Дайте подумать… по-моему, первого августа.

— А по-моему, вы были в Англии двадцать седьмого июля.

— Нет.

— Послушайте, мистер Уэлман, помните, что вы дали присягу. Разве отметки в вашем паспорте не подтверждают, что вы возвратились в Англию двадцать пятого июля и уехали снова в ночь на двадцать седьмое?

В голосе сэра Эдвина появилась чуть заметная угроза. Элинор нахмурила брови и неожиданно перенеслась в действительность. Зачем адвокат запугивает своего собственного свидетеля?

Родерик заметно побледнел. Воцарилось долгое молчание.

— Ну да, это так, — наконец с усилием произнес он.

— Вы виделись с Мэри Джерард двадцать пятого июля в ее лондонской квартире?

— Да.

— Вы просили ее выйти за вас замуж?

— Э… э… да.

— Что она ответила?

— Она мне отказала.

— Вы не богаты, мистер Уэлман?

— Нет.

— И у вас довольно большие долги?

— Какое вам до этого дело?

— Было ли вам известно, что мисс Карлайл в случае своей смерти завещала все свои деньги вам?

— Впервые об этом слышу.

— Были ли вы в Мейденсфорде утром двадцать седьмого июля?

— Не был.

Сэр Эдвин сел. Слово взял прокурор.

— Вы утверждаете, что, по вашему мнению, обвиняемая не была в вас страстно влюблена?

— Именно так я и сказал.

— Вы благородный человек, мистер Уэлман?

— Не понимаю, что вы имеете в виду?

— Если леди страстно любит вас, а вы ее не любите, то считали бы вы своим долгом утаить от нее этот факт?

— Конечно нет.

— Где вы учились, мистер Уэлман?

— В Итоне.[1027]

Сэр Самьюэл со спокойной улыбкой проговорил:

— У меня все.

5

Альфред Джеймс Уоргрейв.

— Вы занимаетесь выращиванием роз и проживаете в Эмсворте, Беркшир?[1028]

— Да.

— Вы приезжали в Мейденсфорд двадцатого октября, чтобы осмотреть розовый куст у сторожки в Хантербери-холле?

— Да.

— Можете ли вы дать описание этого растения?

— Это вьющаяся роза сорта «Зефирен Друфен». Цветы алого цвета, обладают сильным ароматом. Не имеет шипов.

— Можно ли уколоться о стебель такой розы?

— Никоим образом. Повторяю, это растение не имеет шипов.

Перекрестного допроса не последовало.

6

— Джеймс Артур Литтлдейл, вы профессиональный фармацевт и работаете в оптовой фармацевтической фирме «Дженкинс и Хейл»?

— Да.

— Не скажете ли нам, что это за обрывок бумаги?

Свидетелю передается вещественное доказательство.

— Это часть одной из наших этикеток.

— Какой именно?

— Этикетки, которая наклеивается на трубочки с таблетками для подкожных инъекций.

— Вы могли бы по этому обрывку точно определить, что за лекарство содержалось в трубочке, на которую была наклеена данная этикетка?

— Да. С полной уверенностью могу сказать, что трубочка, о которой идет речь, содержала таблетки гидрохлорида апоморфина для подкожных инъекций, одна двадцатая грана каждая.

— Не гидрохлорида морфина?

— Ни в коем случае.

— Почему?

— На таких этикетках слово «морфин» было бы напечатано с прописной буквы «М». Я рассмотрел под лупой то, что здесь осталось от буквы «м», — это часть строчной буквы «м», а не прописной.

— Позвольте, пожалуйста, присяжным заседателям воспользоваться вашей лупой и рассмотреть этот обрывок. У вас есть с собой экземпляры целых этикеток, чтобы показать, что вы имеете в виду?

Этикетки были переданы присяжным.

Сэр Эдвин продолжил допрос:

— Вы говорите, что это кусочек этикетки с трубочки, содержащей гидрохлорид апоморфина? Что это за лекарство?

— Его формула це семнадцать аш семнадцать эн о два. Это производное морфина, получаемое путем нагревания морфина вместе с раствором соляной кислоты в герметически закрытом сосуде. При этом морфин теряет одну молекулу воды.

— Каким свойством обладает апоморфин?

— Апоморфин является самым быстродействующим и наиболее эффективным — из всех ныне известных — рвотным средством. Он действует через несколько минут, — объяснил мистер Литтлдейл.

— Если кто-нибудь проглотил бы смертельную дозу морфина, а через несколько минут ввел бы себе шприцем дозу гидрохлорида апоморфина, то каков был бы результат?

— Почти немедленно последовала бы рвота, и морфин был бы выведен из организма.

— Ну а если бы два человека съели содержащие морфин сандвичи или выпили бы отравленный морфином чай из одного и того же чайника, а затем один из них ввел бы себе подкожно дозу гидрохлорида апоморфина, каков был бы результат?

— У того человека, который сделал укол апоморфина, отравленные пища и питье были бы немедленно удалены из организма посредством рвоты.

— И этот человек не испытал бы потом никаких последствий отравления?

— Нет.

Неожиданно по залу прокатилась волна возбуждения, и судье пришлось призвать к порядку.

7

— Вы Амелия Мэри Седли и постоянно проживаете по адресу: Окленд[1029], Бунамба, Чарлз-стрит, 17?

— Да.

— Вы знаете миссис Дрейпер?

— Да, я знакома с ней более двадцати лет.

— Известна ли вам ее девичья фамилия?

— Да. Я была на ее свадьбе. Фамилия ее была Райли, а звали ее Мэри.

— Она уроженка Новой Зеландии?

— Нет, она приехала из Англии.

— Вы присутствовали на заседаниях суда с самого начала процесса?

— Да.

— Видели ли вы эту Мэри Райли… или Дрейпер… в зале суда?

— Да.

— Где?

— Она давала свидетельские показания.

— Под каким именем?

— Джесси Хопкинс.

— И вы абсолютно уверены, что Джесси Хопкинс является той женщиной, которую вы знали как Мэри Райли или Дрейпер?

— Да, я в этом совершенно уверена.

В последних рядах зала возникло легкое волнение.

— Если не считать сегодняшнего дня, когда вы в последний раз видели Мэри Дрейпер?

— Пять лет назад, до того как она уехала в Англию.

Сэр Эдвин, обернувшись к прокурору, сказал с легким поклоном:

— Свидетельница в вашем распоряжении.

Сэр Самьюэл с немного растерянным лицом приступил к допросу:

— Я полагаю, миссис… Седли, что вы могли и ошибиться.

— Нет, я не ошиблась.

— Вас могло сбить с толку случайное сходство.

— Я достаточно хорошо знаю Мэри Дрейпер.

— Сестра Хопкинс — районная медицинская сестра. У нее имеется диплом.

— Мэри Дрейпер и до замужества работала сестрой — в больнице.

— Вы отдаете себе отчет в том, что обвиняете свидетельницу Королевского суда в даче ложных показаний?

— Я отвечаю за свои слова.

8

— Эдуард Джон Маршалл, в течение нескольких лет вы проживали в Окленде, в Новой Зеландии. В данное же время проживаете в Дептфорде[1030], Рэнстрит, 14. Так?

— Все верно.

— Вы знаете Мэри Дрейпер?

— Я был знаком с ней несколько лет в Новой Зеландии.

— Вы видели ее сегодня в суде?

— Да. Она называла себя Хопкинс, но это была миссис Дрейпер, это точно.

Судья поднял голову и негромко, но отчетливо и резко произнес:

— Полагаю, было бы нелишне вновь пригласить сюда свидетельницу Джесси Хопкинс.

Последовала пауза, потом недоуменный шепот.

— Ваша честь, Джесси Хопкинс несколько минут назад покинула здание суда.

9

— Эркюль Пуаро!

Эркюль Пуаро прошел на свидетельское место, присягнул, подкрутил усы и, слегка склонив голову набок, стал ждать вопросов.

Он сообщил свое имя, адрес и профессию.

— Мосье Пуаро, вам знаком этот документ?

— Конечно.

— Каким образом он попал к вам в руки?

— Мне дала его районная сестра Хопкинс.

Сэр Эдвин сказал, обращаясь к судье:

— С вашего позволения, ваша светлость, я зачитаю его вслух, а затем можно передать его присяжным заседателям.

1

Заключительная речь защитника:

— Господа присяжные заседатели, теперь вся ответственность лежит на вас. От вашего решения зависит, покинет ли Элинор Карлайл здание суда или останется под стражей. Если и теперь, после того как вами были выслушаны все свидетельские показания, вы по-прежнему убеждены в том, что Элинор Карлайл отравила Мэри Джерард, ваш долг объявить ее виновной.

Но если вы сочтете, что такие же, а возможно, и более веские улики имеются против другого лица, то ваш долг состоит в том, чтобы освободить обвиняемую без промедления.

Вы, конечно, не могли не отметить, что факты, представленные по этому делу, первоначально выглядели совсем иначе.

Вчера, после весьма драматичных свидетельских показаний мосье Эркюля Пуаро, я допросил ряд других свидетелей, подтвердивших неопровержимыми доказательствами тот факт, что Мэри Джерард была незаконнорожденной дочерью Лоры Уэлман. Отсюда следует, что ближайшей кровной родственницей миссис Уэлман являлась не ее племянница Элинор Карлайл, а ее незаконнорожденная дочь, которая носила имя Мэри Джерард, и значит, именно она унаследовала бы после смерти миссис Уэлман огромное состояние. Вот в чем, господа, первопричина всей ситуации. Мэри Джерард имела право получить в наследство примерно двести тысяч фунтов, но самой Мэри об этом не было известно. Она не подозревала также, кем в действительности была сестра Хопкинс. Вы можете подумать, господа, что у Мэри Райли, или Дрейпер, была какая-либо вполне допустимая законом причина изменить фамилию на Хопкинс. Но если так, то почему же она не объявила об этом открыто?

Нам известно лишь следующее: по настоянию сестры Хопкинс Мэри Джерард написала завещание, по которому все ее деньги должны были отойти «Мэри Райли, сестре Элизы Райли». Нам известно, что сестра Хопкинс в силу своей профессии имела доступ к морфину и апоморфину и была хорошо осведомлена об их свойствах. Более того, было доказано, что сестра Хопкинс солгала, сказав, что уколола руку шипом розового куста, ибо указанное ею растение шипов не имеет. Но зачем ей было лгать, как не для того, чтобы спешно объяснить, откуда у нее на руке след от укола? На самом деле это был след от иглы шприца. Напомню также, что обвиняемая под присягой заявила, что, когда она вошла в буфетную, находившаяся там сестра Хопкинс просто обливалась потом и ее лицо было очень бледным. Вполне естественно, если учесть, что у нее только что был приступ сильной рвоты.

Я должен подчеркнуть еще один момент: если бы миссис Уэлман прожила еще сутки, она написала бы завещание; по всей вероятности, она завещала бы Мэри Джерард значительную сумму, но не оставила бы ей все состояние, поскольку миссис Уэлман была убеждена в том, что ее незаконнорожденная дочь будет счастливее, оставаясь в более привычной ей среде.

В мою задачу не входит предъявлять доказательства вины другого лица, и я упоминаю о них только лишь для того, чтобы показать, что это другое лицо имело такую же возможность и значительно более серьезный мотив для убийства.

Смею утверждать, господа присяжные заседатели, что, если учесть все эти обстоятельства, обвинение против Элинор Карлайл не имеет оснований.

2

Из заключительной речи судьи Беддингфилда:

— …Вы должны быть безоговорочно убеждены в том, что именно Элинор Карлайл подмешала в пищу, предназначенную для Мэри Джерард, смертельную дозу морфина. Если же у вас есть сомнения, вы обязаны оправдать обвиняемую.

Обвинитель утверждает, что единственным человеком, который имел возможность дать яд Мэри Джерард, была обвиняемая. Защита стремилась доказать, что имелись и другие варианты. Выдвигалась версия, что Мэри Джерард совершила самоубийство, но единственным подтверждением этой версии был тот факт, что Мэри Джерард незадолго до своей смерти написала завещание. Не имеется ни малейших подтверждений того, что она находилась в подавленном состоянии или была чем-то сильно огорчена. Выдвигалось также предположение о том, что морфин мог быть подсыпан в сандвичи неким неизвестным, который проник в буфетную в то время, когда Элинор Карлайл находилась в сторожке. В этой ситуации яд предназначался бы для Элинор Карлайл и смерть Мэри Джерард была бы роковой случайностью. Имеется и третья альтернативная версия, предложенная защитой. Суть ее такова: другое лицо, присутствовавшее в гостиной, тоже имело возможность отравить Мэри Джерард, но в таком случае морфин был добавлен в чай, а не в сандвичи. В поддержку этой версии защита вызвала свидетеля Литтлдейла, который показал под присягой, что обрывок, найденный в буфетной, был частью этикетки со стеклянной емкости, содержащей таблетки гидрохлорида апоморфина, очень эффективного рвотного средства. Вам были представлены образцы обеих этикеток, фигурирующих в деле. Полагаю, полиция допустила вопиющую халатность, не подвергнув найденный обрывок более тщательной проверке. В результате ею был сделан неправильный вывод — о том, что это часть этикетки с емкости, содержащей гидрохлорид морфина.

Свидетельница Хопкинс заявила, что уколола запястье о розовый куст возле сторожки. Свидетель Уоргрейв осмотрел этот куст и утверждает, что данный сорт характерен отсутствием шипов. Вам надлежит решить, каким образом на запястье сестры Хопкинс появилась отметина от укола и почему она солгала…

Если прокурор убедил вас в том, что именно обвиняемая, а не кто-нибудь другой, совершила это преступление, вы должны признать ее виновной.

Если же альтернативная версия, предложенная защитой, является, по вашему мнению, возможной и согласуется с представленными доказательствами, обвиняемая должна быть оправдана.

Я призываю вас тщательно обдумать приговор, руководствуясь только фактами, представленными вам. Я призываю вас проявить мужество и быть предельно ответственными.

3

Элинор вновь в зале суда.

Присяжные заседатели один за другим вошли в зал.

— Господа присяжные заседатели, вы согласовали свой вердикт?

— Да.

— Взгляните на обвиняемую и скажите, виновна она или невиновна.

— Невиновна.