Второй полёт Гагарина

Глава 10

10

Во время московских испытаний много раз вспоминался первый разговор с вербовщиками, ещё в штабе полка. Представитель комиссии спросил меня в лоб:

- Как вы отнесётесь к перспективе пилотировать особый аппарат нового типа?

- Если партия скажет «надо», готов пилотировать всё, что летает, ездит, плавает или даже ползает под землёй.

Он улыбнулся.

- А что бы сами выбрали из этого списка?

- Космический спутник Земли, товарищ майор!

Командир полка и замполит, знавшие меня как комсомольского краснобая, особого значения не придали, а вот москвич удивлённо вытаращился. Его задание было окружено строжайшей секретностью. Как говорят в армии, с грифом на документах «перед прочтением сжечь».

- Почему вы считаете, что вам могут предложить столь неожиданное назначение?

- Я не считаю, а мечтаю, товарищ майор. В новостях писали, что американцы проводят отбор лётчиков для космической программы. Но у них спутники – крохотные, а о наших передали, что советские учёные отправили на околоземную орбиту спутник весом больше тонны и станцию к Луне. Значит, Советский Союз обладает ракетой достаточной мощности, чтоб доставить в околоземное пространство прибор с системой жизнеобеспечения хотя бы для одного пилота. Понимаю: риск огромен. Но если мне доверят пробный полёт, пусть даже без шанса вернуться живым – только доказать, что человек способен какое-то время существовать за пределами планеты, я готов.

- Ничего похожего на описанное вами душегубство не планируется, - напустил туману другой член комиссии. – Но ваша готовность к самопожертвованию во имя Родины и науки похвальна. Спасибо, лейтенант, вы свободны.

На коридоре показал большой палец Жоре Шонину из соседней части. Тоже лётчик-истребитель ВВС Северного флота и кандидат в отряд космонавтов, в первый состав, хоть, насколько помню, лететь ему выпадет не скоро.

Разумеется, Алла не услышала от меня «без шанса вернуться живым», иначе вместо ālea jacta est выдала бы что-то менее обнадёживающее. Не знала она, что в институте космических пыток, официально он назывался: «Государственный научно-исследовательский испытательный институт авиационной и космической медицины», за предшествующие годы опасные опыты были поставлены едва ли не над тысячей молодых и здоровых военных, добрую пятую часть комиссовали из армии после экспериментов, практически сто процентов получили ущерб здоровью. Их томили в камерах с низким давлением или высокой температурой, заставляли дышать воздухом с пятью процентами углекислоты, близко к абсолютно смертельной концентрации, крутили на центрифуге с бешеными ускорениями, перегрузка превышала полтора десятка «же»! В общем, выясняли, что способен выдержать советский человек хотя бы кратковременно и не сыграв в ящик.

Я бы на такое не подписался, но не без оснований надеялся, что отбираемым в отряд космонавтов увечья не грозят.

Новый год отметили вместе – втроём и с неизменными встречами с семьями других лётчиков. Так как променад через пургу с Ксюшей на руках даже в соседний подъезд выглядел безумством, принимали у нас, отметили хорошо… Вот только почти каждый раз, когда встречался взглядом с глазами супруги, видел, какие они бездонные и вопрошающие: неужели вместе с тобой праздную Новый год в последний раз?

Не сомневаюсь, Дергунов поехал бы тоже. Из нашей части отобрали ещё двоих бесстрашных, по прибытии в Москву разместился в гостинице на Петровско-Разумовской аллее, где увидел много знакомых лиц, выпускников Чкаловского-Оренбургского, в том числе с моего курса. Нас разбили на группы человек по тридцать, по слухам – таких групп провернулось и разъехалось уже несколько.

Началось с обычных тестов, хорошо знакомых каждому лётчику. При осмотре терапевтом я невольно сравнивал себя с другими парнями, обнажёнными по пояс, мускулистыми, рост за сто семьдесят пять, румянец на всю щёку, что называется – кровь с молоком. Настенное зеркало показало, что рядом с этими кавалергардами, моделями для плакатов о преимуществах советского образа жизни, смотрюсь дрыщом-задохликом. Пусть жилистый, спортивный, но – моё счастье, что Алла не видит свою половинку на этом празднике мужского тела в сравнении с аполлонами ВВС.

Утешал себя, что идёт отбор в отряд космонавтов, а не в мужской стриптиз, могучее телосложение играет в минус, а не в плюс. Всё равно – обидно. И странно, почему кавалергардов не отсеяли ещё на этапе работы комиссии по воинским частям. Или рекрутеры понятия не имели о критериях отбора, кроме состояния здоровья и положительной характеристики, или специально темнили, чтоб коварный враг через своих шпионов в ВВС СССР не узнал, что формируется космическая сборная.

Окулист, строгий мужчина, сам в очках – что же себе не обеспечил нормальное зрение, занимался каждым не менее получаса. Кроме проверки остроты, когда видишь не только все строчки таблицы, а и мелким шрифтом «Отпечатано в типографии…», давал таблички на способность различать цвета, тестировал боковое зрение, способность различать объекты при минимальном освещении.

- Почему вы улыбаетесь, товарищ лейтенант?

Потому что обязан обаять всех «фирменной» гагаринской улыбкой.

- Я же – полярный лётчик, пилот МиГ-15бис. Если во мгле не мог бы рассмотреть наземные ориентиры, меня бы элементарно не допустили к самостоятельным вылетам. Вы видели кабину истребителя? Часть приборов расположена на правой панели, да и центральную нужно охватывать взглядом всю, а не таращиться на отдельный циферблат. Я очень удивлюсь, если кто-то из наших не справится.

- Некоторые не справляются, - разоткровенничался доктор. – Нам нужны испытатели с наилучшими показателями.

- Так почему я не встретил ни одного лётчика-испытателя военной техники? Сплошь строевые.

- Потому что их опыт не пригодится. Всё, больше ничего не имею права сказать. Спасибо, зовите следующего.

Секретчики хреновы! Хоть стой, хоть падай, хоть смейся в голос. На бланках-бегунках чёрным по белому пропечатано: институт авиационной и космической медицины. Коль авиационные навыки не актуальны, стало быть… Конечно же, и самый тупой из претендентов догонит, что отбирают в космос.

Мне проще, я и так знал.

Ещё более требовательными оказались кардиологи. Облепленный датчиками как соты пчёлами, я лежал на кушетке, потом, не снимая их, бегал по беговой дорожке, приседал. Далее оба доктора всматривались в ленты самописцев пристальнее, чем моя бывшая в экран телевизора в часы Санта-Барбары.

Анализ крови, мочи, кала. После значился лор и проверка остроты слуха.

- Пять…

Шепнул на грани слышимости.

- Пять! Но если это мой оклад в тысячах на новом месте службы, то лучше шесть.

Он едва не влепил «негоден». Тип совершенно без чувства юмора.

Его сменил невропатолог, отстучавший пальцами и молоточком на моём теле полонез Огинского. Проктолог залез в отверстие, куда не хочется впускать мужчину, уролог мял причиндалы, к которым до этого прикасались лишь руки жены. Всего больше десятка кабинетов, ничего необычного для лётчика, кроме чрезвычайной скрупулёзности.

А далее начались пытки.

На втором этаже размещалась центрифуга с длиной лапы в семь метров, лучшая в СССР, потому что трофейная немецкая. Медики почему-то пребывали в уверенности, что любой из претендентов на место в космическом корабле должен выдерживать плавно нарастающую нагрузку более десяти «жэ» и кратковременную ударную – свыше двадцати пяти, не теряя сознание.

Как описать ощущения? Весил шестьдесят килограмм, к примеру, а теперь шестьсот.

Нет, это так не наглядно. Скажу иначе: на тебя наваливается исполинская стальная плита, огромная, как блок в основании Баальбека. Сдавливает рёбра, расплющивает лёгкие, прижимая их к позвоночнику, ни вздохнуть, ни, извините, не пёрднуть. И эта плита – всего лишь собственная грудная клетка, причём пузо и таз прессуются ничуть не меньше. Но хуже всего голове. Из-за отлива крови в ушах стоит звон, глаза видят какую-то серую мглу, мысли путаются, балансируешь, пытаясь не потерять сознание, словно идёшь по канату под куполом цирка без страховки.

Весь день на арене цирка – Юрий Гагарин! Но, конечно же, не с утра до ночи, лишь несколько минут, что длиннее недели каждая.

Парни отсеивались, словно мы шли пехотной цепью на пулемёт. Кавалергарды – все и сразу, мелкотравчатые – в большинстве своём, осталось девять человек из тридцати четырёх, входивших в мою группу испытуемых, далеко не единственную. Понимая, что Гагарина вело в космос не только железное здоровье, но и определённое везение, я волновался не на шутку. Может – к лучшему, так чувствовал себя каждый из желающих.

Наконец, тесты пройдены, врачи не сомневаются в моём здоровье, ура, прорвались… Вместо этого отправились в Центральный научно-исследовательский авиационный госпиталь в Сокольниках, где исследования повторились с утроенным тщанием, после чего большинство и этих офицеров собрало чемоданы.

Только к концу января я увидел, наконец, известных личностей. Их не застал, работая журналистом, видел только фотографии, когда те товарищи перестали быть секретными.

Профессор Владимир Яздовский считался пугалом для начинающих космонавтов, о нём оставили самые неприятные отзывы. До этого занимался подготовкой собак, запускаемых в космос на ракетах, не способных к выходу на геоцентрическую орбиту. Его обвиняли, что к людям относился не лучше, чем к животным.

В разговоре с ним я тщательно избегал слова «суборбитальный». Орбита – это траектория движения объекта в космосе. Значит, суборбитальная траектория, при дословном толковании, означает «субтраекторная траектория». Маразм? Да, его придумали американцы для отрицания нацистских космических достижений. Как бы далеко ракеты фон Брауна не углублялись за пределы земной атмосферы, за ними статус космических никак не признавался.

Сам полковник Яздовский, интеллигентный мужчина с решительным взором, почти лысый и коротко стриженый, обещанного жуткого впечатления не произвёл. Он предпочёл индивидуально побеседовать с наиболее перспективными кандидатами, выдержавшими медицинский отбор.

Перелистав мои бумаги, спросил:

- Вы догадываетесь, товарищ Гагарин, что вам предстоит, если ваша кандидатура будет одобрена?

- Так точно. Догадался и заявил членам комиссии ещё в воинской части: пилотировать орбитальный космический корабль-спутник.

Он покачал головой.

- Вы женаты. Жене не сказали?

- Никак нет. Только о возможном переводе в испытатели новой техники.

- И не торопитесь. Желание лететь в космос не пропало?

- Никак нет! Только возросло.

- Хорошо. Но учтите. Отобранным предстоят новые испытания. Кто не выдержит, вернётся к службе в авиации.

- Так точно. Выдержу. Готов отправиться в самый опасный – первый полёт. Если командование выберет иного кандидата, буду ждать своей очереди в космос.

Легко было выбирать слова, представляя, что хотел бы услышать председатель комиссии. Он удовлетворённо кивнул, переходя к анкетным данным, безупречным: из пролетариата, сам пролетарий, получивший квалификацию литейщика. Из семьи, пострадавшей от немецкой оккупации.

- Родители сотрудничали с захватчиками?

Рассказал про повешение брата, про издевательства солдат Вермахта, как Гагарины едва выжили в землянке, выселенные из хаты.

- В Гжатске немцы своим прихвостням разрешали грабить. Те жили несравнимо лучше нас. Но потом пришла расплата.

- Отец служил в Красной армии?

- Никак нет. Инвалид, хромой. В армию не призвали. Старшего брата и сестру немцы угнали в рабство, вернулись вконец больные, долго не могли поправиться. Ненавижу…

- Правильно! Немцам прощенья нет. Последний вопрос. Вы приходитесь какой-то роднёй дореволюционным князьям Гагариным?

- Посмотрите внимательно, товарищ полковник, какой из меня князь! – включил улыбу на тридцать два. – Фамилии у моих крестьянских предков по мужской линии, я думаю, появились не раньше, чем во второй половине девятнадцатого века. Пока были крепостными, часто именовались по имени помещика. Гагариных много, как и Львовых, и всяких там Шереметьевых, если предки гнули спину на барщине ради ненавистных эксплуататоров.

- Связно говорите. Репортёрам понравится.

Он что-то черкнул внутри моей папки и отпустил, подмахнув бумагу на перевод в Москву. Что неожиданно, моя предстоящая стезя называлась «пилот-астронавт», переименоваться в космонавты нам выпало позднее, через несколько месяцев.

Выйдя из кабинета Яздовского, выдохнул и привалился на секунду спиной к начальственной двери. Свершилось! Я – в отряде космонавтов. На пороге полёта в космос!

- Что там? Как он? – немедленно обступили меня лётчики.

- Будьте с ним откровенными. Мужик строгий, но с понятием.

Меня самого это беспокоило не на шутку. Я подогнал анкету и биографию настоящего Гагарина, но не могу подделать его личность. Юрий Алексеевич был экстравертом, исключительно открытым и искренним. Не отягощённым послезнанием о крушении СССР и неизбежной деградации отечественной космонавтики до уровня Роскосмоса Рогозина и после Рогозина. Первый космонавт не догадывался, что всего несколько технических и политических решений, сгубивших сначала советский космический приоритет, а потом и Советский Союз, будут приняты в течение его очень короткой жизни, потому и не переживал.

Я пользовался послезнанием и тяготился им одновременно. Смогу ли что-то изменить? Ни малейшей гарантии.

Не теряя времени, отбил телеграммы командиру авиачасти и жене. В этот февральский день всё оставшиеся лётчики группы разъезжались, но не у каждого было предписание о переводе. С потерпевшими неудачу я не прощался, говорил – до свидания, пробуй ещё, космос велик, кораблей и пилотов потребуется много.

Что характерно, на лицах двух или трёх отсеянных читалось облегчение. За месяц, проведённый в институте, мы практически все ловили слухи или, по крайней мере, отголоски разговоров о неудачах и проблемах – как при полётах ракеты-носителя, отправившей на орбиту первые спутники и станцию к Луне, так и ранних пусках в космос геофизических ракет, о множестве несчастных собак, принявших в космосе мученическую смерть.

Подопытной собакой Павлова, обречённой на убой, вряд ли кто согласился бы стать.

В гостинице, недавно переполненной, стало малолюдно, я пожимал руки парням из других групп, немногочисленным счастливчикам. Вглядывался в лица Быковского, Волынова, Комарова, Леонова, Титова и других, кто войдёт в состав отряда космонавтов. В прошлой жизни был немного знаком только с Алексеем Леоновым, брал интервью и участвовал в нескольких пресс-конференциях с его участием, он – звезда, я лишь представлял армию журналистов, чьи фамилии практически никому ничего не говорят. Сейчас оказался с Леоновым наравне, он, ещё не лысый, но с наметившимся залысинами, вместе с нами, молодыми лётчиками, ожидал приговора Яздовского, а потом Королёва и Каманина о возможности покинуть Землю.

По пути в Луостари меня не отпускало радостное возбуждение. Аллу, как я понял, ровно в той же степени рвала на части тревога, мы немного не совпали в векторе чувств.

- Космос? – спросила она сразу после «здравствуй».

- Да, но на земле. Испытание в наземных условиях техники, предназначенной для космоса. Пилотируемый полёт – дело не завтрашнего дня. И не факт, что с моим участием.

Только тогда, после невинной лжи, был одарен супружниным поцелуем, скинул, наконец, верхнее обмундирование и прошёл в квартиру повидаться с Ксюшей. Наше семейное гнёздышко, где мы провели всего полтора года, успело стать домом, и вот я теперь смотрел на эти стены взглядом человека, скоро уезжающего и не намеренного когда-либо сюда вернуться.

Хуже всего, буквально через несколько месяцев дражайшая узнает, что я безбожно врал. Так или иначе устрою её в Москве в военную медицину, а там слухи поползут. Пусть наш сегодняшний с ней короткий диалог содержит сведения с двумя нулями, то есть грифом «Совершенно секретно», уберечь в тайне известное десяткам тысяч людей нереально.

Но постепенно привыкнет, что её муж – не просто лётчик, а лётчик-космонавт. Да, жуть. Но люди живут в состоянии тревожности годами, свыкаются с ним. Гагарин уцелел в космосе, не отравился из-за негодной системы очистки воздуха, не сгорел при нештатном входе «Востока» в атмосферу, не задохнулся в скафандре при неисправном клапане и не утонул в Волге. Зная об этих подводных камнях, справлюсь тем более.

На погоны капнула звезда старшего лейтенанта. Проставка по поводу звания слилась с прощанием. В полку нас провожали с помпой, перевод в Москву или Подмосковье считался лучшим вариантом для лётчика, правда – не в столь нежном возрасте, не в двадцать пять. В самом сердце Союза хорошо заканчивать карьеру и там оставаться, выходя на пенсию. Допустим, старлей вырос до капитана, а майорской вакантной должности нет, и поступает предложение, от которого невозможно отказаться: командиром эскадрильи где-нибудь на Камчатке. Собрались, поехали, там тоже климатические надбавки. Но никакой гарантии, что следующий перевод состоится в места обетованные. В общем, старожилы авиации за нашу семью радовались и тревожились одновременно.

Написал в Гжатск. Там, само собой, сообщение о переводе вызовет полный восторг, сможем видеться чаще, а встречи с московской роднёй больше не боялся после вполне успешного начала общения с самыми близкими.

Сильнее всего волновала неблагоустроенность. При всех проблемах Крайнего Севера, в военном городке мы жили в отдельной квартире. Вспоминая, как кандидатов разместили в гостинице около института точно шпроты в банке, прекрасно понимал, и жена знала: персональные апартаменты нас не ждут. Я, в отличие от неё, знал несколько больше, золотой дождь и всяческие иные блага обрушатся на космонавта номер один только через четырнадцать месяцев, мучительных в бытовом отношении для семьи с грудничком.

Наконец, я моментально лишаюсь всех северных льгот. Жена до выхода из декрета вообще не работает, доход семьи падает вдвое по сравнению с самыми тучными временами. Конечно, несколько десятков тысяч мы накопили и отложили, с голоду не помрём.

Вот такие мысли занимали кандидата в герои и первопроходцы, а отнюдь не возвышенные – как понесу знамя коммунизма к другим мирам. Алла видела, что моё настроение изменилось от приподнятого до озабоченного, когда в Мурманске пересели в поезд до Москвы.

- Милый, выдержим. Я – точно выдержу, спасибо, что вывез меня из полярной ночи. А там как-то образуется.

Сердце переполнялось нежностью к обеим девочкам. Всё же правильно, что предпочтение для кандидатов отдали семейным. Мы более ответственные.

Если ответственным можно назвать согласие на перевод для занятия делом, несущим смертельную опасность.