Второй полёт Гагарина

Глава 3

3

На курсантское жалование не шиканёшь и не разгуляешься. Наступила весна, в стенах училища меня натурально нагнала клаустрофобия, хотелось наружу. Нет, конечно, не та патологическая боязнь закрытого пространства, иначе не стремился бы забиться в крохотное яйцо спускаемого аппарата «Восток-1». Дело в другом. Я – лётчик, чёрт побери, что в прошлой жизни, что в нынешней, небо – мой дом, а не несколько зданий, зажатых между улицами Челюскинцев, Советской и берегом реки. Конечно, есть стадион, где мы гоняем мяч, даже зимой по снегу, и гимнастические снаряды, но тесно, тесно…

И я начал пользоваться увольнениями по воскресеньям, кроме дней, когда заступал в наряд по кубрику, по кухне или в караул. Где-то в конце марта шагали с Дергуновым по Комсомольской в сторону центра, под сапогами скрипел снег, он сходит здесь лишь в апреле, и прикидывали, что можем себе позволить на курсантские рубли – отправиться в кино или съесть по мороженному, Юрка ещё папирос должен был прикупить.

Курсанты смолили только самые дешёвые – «Север», он не всегда был в продаже, чаще «Беломор», два рубля двадцать копеек за пачку, в которой было двадцать пять штук. Сам процесс употребления напоминал целый ритуал: достав папиросу, курильщик непременно разминал слежавшийся табак, затем дул в гильзу, чтоб выпавшие из набивки крошки вернулись на место и не ссыпались в рот. Потом сминал гильзу, чтоб оба залома оказались строго перпендикулярны друг другу.

В увольнительной можно было дымить, не скучившись в курилке под грибком, а важно вышагивая и стреляя глазами в сторону девичьих глаз. В двадцать или чуть старше, едва оставив детство позади, парни с «Беломором» в зубах казались себе взрослее и увереннее.

Мой друг обожал эквилибристику с бычком во рту, удерживал гильзу зубами, периодически перехватывая губами, чтоб сделать затяжку, перебрасывал её из правого уголка в левый. Даже бумагу сминал ухарски и по-своему, загибая папиросу вверх. Дым пускал кольцами, при виде патруля прятал бычок в левом кулаке.

Посматривая на его узкое веснушчатое лицо, я давил усмешку. Даже усы ещё толком не начали расти, что-то скребёт на физиономии раз в неделю, а туда же – взро-ослый. Не то что секса не познал, оно не удивительно, в СССР секса нет, большинство во взводе – девственники, но не целовался ни разу, хоть парень видный, вдобавок военно-романтической профессии. Но – робел при заходе на посадку, улетал на второй круг, а там, глядишь, полоса другим занята.

Сегодня Юра решил, что сплоховал как раз я.

- Гляди! Вон навстречу парочка фланирует. Валя, вроде бы. Ты же к этой цыпе несколько месяцев бегал. А пушкарь увёл. Отрихтуем его?

Серьёзная круглолицая барышня в длинном тёмном пальто и белом платке явно смотрела на меня. Симпатичная, ничего не скажешь. Низенькая даже по сравнению со мной и, конечно, нимало не похожая на всяких моделей женщин, ставших привычными по ящику двадцать первого века, приятная своей натуральностью.

Она тоже узнала нас. Смутилась? Расстроилась? Я не знал, как истолковать выражение её лица, стопудово не равнодушное.

Девушка шла под руку с курсантом-пушкарём, то есть птенцом из зенитно-артиллерийского училища. Легенды о том, как авиаторы бились с канонирами, не поделив женское внимание на танцах в городском Доме культуры, передавались из поколения в поколение. К тому же лётчиков по окончании часто отправляют в самую дальнюю срань, тогда как зенитчики в мирное время бдят около важных объектов, особенно крупных городов. С авиатором престижнее, с артиллеристом практичнее.

Тот, завидев нас, исторически классовых врагов, моментально насупился, крутнул головой, высматривая своих или хотя бы патруль, если пара курсантов с голубыми петлицами решится метелить его прямо посреди оживлённой городской улицы. А что делать бедному, если Дергунов, жуя недокуренную беломорину, ласково шепнёт: давай отойдём за угол, дружок, разговор есть. И оба его противника снимут ремни, накручивая их на руку. Был бы пушкарь один – задал стрекача без разговоров, но в присутствии дамы ретирада исключена. Только бледнел и играл желваками.

- Здравствуйте, Юра и Юра, - первой поздоровалась девушка.

- Привет, Валя, - со злым весельем ответил мой спутник. – С кем это ты? Вроде же с Гагариным ходила.

- Пропал твой Гагарин, - ответила та, глядя на меня в упор, но разговаривая обо мне в третьем лице, будто не стоял напротив. – Полтора месяца ни слуху, ни духу. Что я должна думать? А вот Коленька внимательный, в каждое увольнение к нам заходит. Даже в самоволку бегает, если соскучится.

Возможно, она пыталась возбудить во мне ревность. Не буду предполагать худшее, что провоцировала на конфликт, ненавижу женщин, обожающих, когда из-за них дерутся мужики. Выглядела Валя добропорядочной, даже старорежимной. Смотрела строго, выжидающе, и с запозданием в несколько секунд я обнаружил: даёт последний шанс. Стоило объяснить, что болел, что никак не мог вырваться из расположения, но вот сейчас готов всё загладить и исправить, Валентина развернётся на сто восемьдесят, и пойдёт «Коленька» лесом, чудом не схлопотавший пряжкой ремня по роже…

А как объяснить, что меня трижды звали с КПП, передавали от неё записки? Волновалась, не понимала, почему игнорирую.

Ясно – почему. Малодушничал и совершенно обоснованно боялся разоблачения. Элементарно не знал, о чём говорить. Всё же полвека не общался с юными девицами на равных, а только как старший с молодёжью. Разучился. Да и молодёжь пятидесятых уж очень отличается от постсоветской. Этот узел не развязать и не разрубить, остаётся пройти мимо.

- Желаю счастья с Коленькой.

Я обошёл парочку, стараясь не встретиться с Валентиной взглядом. Юра, а что ему оставалось, двинул за мной.

- Ты чего? Вроде же сох по ней?

- А зачем такая нужна? Подумай, допустим, не пришёл я в воскресенье. Нет, чтобы сама подошла к КПП, попросила вызвать, навести справки, что со мной. Курсант Гагарин лежит в санчасти и не может выползти к КПП, это никакая не военная тайна, - я врал напропалую, оставив за спиной сожжённый мост и чувствуя себя негодяем. - Если такое отношение, найду другую, верную.

- Некрасивые – верные, - философски и с мудростью знатока женских сердец (ха-ха-ха три раза) комментировал Юра. – Выбрал её, дурнушка и радуется, больше никому не нужна. А твоя Валя красивая была.

- Была, ты верно подметил. В прошлом времени. Найдутся и лучше. Мы – кто? Лётчики! Покорители неба. За такого любая пойдёт. Даже выше ростом на голову.

- Зачем тебе длинная?

- А зачем короткая? Породу надо улучшать. Иначе детки совсем мелкие родятся, их кролики начнут обижать.

На душе тем временем кошки скребли. В покинутой реальности живы ещё две дочки Гагарина, у обеих наверняка есть дети, не интересовался. Чтут память отца, об этом писали, уважаю. Но я - не их отец. Ни в этой альтернативе, ни в иной. Одной только фразой «желаю счастья с Коленькой» перерубил целую ветку человеческих жизней. Надеюсь, благодаря зенитчику вырастет другая ветка.

И правда, хорошая девушка, у Юрия Алексеевича был правильный вкус на прекрасный пол.

Был… Жуткое слово! А я?

Чувствую себя шпионом, нелегально заброшенным во вражескую страну. Шпион вправе жертвовать людьми, даже другими агентами из своей организации, ради Самого Главного Задания. Но меня никто никуда не посылал, никакого задания не давал. Угрызения совести по поводу разрушенной жизни близких Гагарина будут преследовать долго.

Оба моих друга-приятеля, Юра и Валентин, пока ещё не женились и прекрасно понимали: золотое время уходит. В ПВО Московского или Ленинградского военного округа вряд ли отправят, скорее – на какой-то дальний аэродром. Если не подобрали себе пару из медицинского училища или ещё каких-то училищ Оренбурга, там, в южной степи или среди северной лесотундры найти стократ труднее.

- По пивку бы… - размечтался напарник. – Но в курсантской форме не купить, спалимся. Хорошо, когда ты с Валей встречался – спиртик медицинский разок принёс.

- Потерпи. Скоро «Массандры» будет хоть залейся.

Юрик, интеллигентно кинув в урну докуренный едва ли не до излома бумаги бычок, изумлённо воззрился:

- Что за «Массандра»? Вино такое, крымское? Ни разу не пробовал.

- Сам ты – вино. «Массандра» расшифровывается как «Микоян Анастас Советский Сын Армянского Народа Дарит Радость Авиации». Не въехал? Смесь спирта и дистиллированной воды крепостью до пятидесяти пяти градусов. Если многовато спирта, в нашем баре к услугам лётчиков припасён ликёр «Шасси». Что, тоже не слышал? С кем я служу… В гидравлической системе тормозов МиГ-15 используется смесь спирта и глицерина. Крепостью она не более тридцати, а глицерин придаёт ей сладковатый привкус. Жаль, в Чебеньках девушек не будет, самое то – их поить.

На аэродроме «Чебеньки» третьекурсников ожидал 904-й учебный авиационный полк авиационного училища, вооружённый, помимо других машин, МиГ-15УТИ и МиГ-17, те содержали и ликёр «Шасси», и много чего вкусного.

Разумеется, Дергунов выучил до последней запятой, что и куда заливается в истребитель, а потом сливается. Но в учебной части не познаешь массы тонкостей из тех, что становятся очевидными только в строевой эскадрилье. В частности, как слить немного спиртсодержащей амброзии из самолёта, не нарушив пломбы. На самом деле, элементарно, если разбираешься в прокладке трубопроводов. Раскручиваешь нужный и сцеживаешь – не всё, по чуть-чуть, надо знать меру. Потом завинчиваешь, место соединения покрываешь пылью, зачерпнув её с соседних шлангов. К столу, панове! Нарезай огурчики.

- Валик себе разведёнку нашёл, - настучал Юра. – Сейчас, небось, кушает домашнюю котлетку. Видел, в то воскресенье с какой довольной рожей вернулся?

- Тебе по большому секрету сказал? Ну так и не трынди.

- Нудный ты, Гагарин.

- Между прочим, в дальнем гарнизоне нас всех, кто не женился, ждёт проблема: куда изливать мужской задор. Это морякам хорошо, экипажи большие, плавания дальние, оставленные на берегу с удовольствием вешают рога уплывшим. А лётчик вечерами почти всегда дома, кроме дежурств и ночных вылетов. Так сказать, охраняет семейный очаг. У кого подрастают аппетитные дочки, так при первой возможности едут учиться в крупные города, гарнизонная жизнь им скучна. У нас полгода до выпуска, из которых четыре месяца проторчим в Чебеньках.

Оттуда, правда, тоже отпускают в увольнительные, но попутку в Чкалов словишь не всегда, не то, что сейчас: вышел через КПП и оказался на Челюскинцев.

Транспорта было не слишком много и на городских улицах, тем более стоял выходной день. Тарахтели грузовички – довоенные полуторки и американские «виллисы». Из легковых «эмки», редкие «победы», единственная «Волга-21» с забавным оленем на капоте. Мы помогли завести с толкача трофейный «опель», уставший от жизни и отсутствия запчастей. Тем не менее, держались тротуаров, на проезжей части встречались кучки удобрений от транспорта в одну лошадиную силу, и синхронно перешли на строевой, отдав честь патрулю. Лейтенант осмотрел нас подозрительно, но решил не домогаться. У обоих всё в порядке, тем не менее, заставил напрячься. Вдруг ему покажется, что кокарда фуражки сидит не ровнёхенько над переносицей, а сместилась на миллиметр в сторону? Это же какой ущерб боеспособности советских вооружённых сил!

- На пирожное и кофе разоримся? – подал голос Юра, когда удалились от троицы с повязками на рукаве на безопасное расстояние. - А вечером, гляди на афишу, танцы в «Текстильщиках»!

- «Текстильщики» – это класс, - я чуть было не сказал «круто», пародируя молодёжь две тысячи двадцатых годов, но здесь многие выражения, привычные в новом тысячелетии, ещё не прижились. – Надо бы с собой побольше наших прихватить. Казарма зенитчиков близко.

Зашли в гастроном. Первым от входа располагался отдел «овощи-фрукты», немедленно окативший незабываемым букетом ароматов. Стояли две деревянных кадушки, одна с квашеной капустой, в другой плавали огурцы калибра кингсайз, про буржуазно-реакционные корнишоны Чкалов пятьдесят седьмого года слыхом не слыхивал. Желающие прикупить картошку подставляли мешок или большую сумку под желоб, могучая тётка поворачивала рычаг, поднимая заслонку, и картошка, вздымая облачка сухой пыли, ссыпалась в тару. Поскольку уже март, зиму перенесла не вся, в воздух взмывал привкус гнили. Но никто даже не пытался перебирать её, во-первых, дешёвая даже по советским меркам, семьдесят копеек за кило, во-вторых, взгляд тётки исподлобья не сулил привереде ничего доброго. В-третьих, даже в выходной день собралась очередь человек десять, не желавшая ждать долго – надо отстоять ещё несколько очередей, чтоб купить необходимое. За фруктовое разнообразие отвечала горка мочёных яблок, и это всё.

Для нас, военных, картошка в первую очередь напоминала бессонные ночи в наряде по столовой, где на каждого приходился едва ли не кубометр, подлежащий очистке. Это реально много, даже если чистить шестью движениями, превращая круглую картофелину в куб и не ковыряя глазки, когда половина исходной массы идёт в отход.

Мощное овощное амбре состязалось на равных с ароматами рыбного отдела. Сортов рыбы было небогато, но её самой – много. Селёдка тоже продавалась из бочек, пахла соответствующе, но никого это не удивляло, рыба и не должна отдавать «шипром».

Мясной отдел, где мясо в основном было представлено мослами, казался гораздо чище, продукты реально свежие, а дальше открывался большой стеклянный прилавок кондитерского отдела, где в большом баке, поблёскивающем хромовыми боками, согревался кофе.

В прошлой жизни не особо жаловал сладкое. Но я же теперь – за Юрия Гагарина, чьё детство прошло в оккупации, кусочек чёрного хлебушка был слаще сахара, всё, что получше, отбирали немцы, беспардонно занявшие дом семьи Гагариных и выселившие их в землянку. Самый мерзкий из оккупантов развлекался повешением крестьянских детей – за воротник пальто на ветку, а то и шарфом за шею, сам хохотал, глядя как родители несутся спасать своё чадо, пока не задохнулось насмерть… Всё это читал только у биографов первого космонавта, сам не пережил, но воображение рисовало то время столь ясно, будто видел воочию сучащие в воздухе ножки братика, отвратительно ржущего фрица и маму, с криком несущуюся к нам.

После этого пирожное за рубль и чашка отвратительнейшего кофе с молоком казались божественными. С войны прошло уже больше десяти лет, но помнящие её и голодные послевоенные годы всегда будут относиться к еде особенно. Когда еды много, даже сладости доступны, значит – на земле мир.

- В Москве особенный такой гастроном есть, номер один, но его называют дореволюционным именем – «Елисеевский». Он недалеко от Красной площади. Я после шести классов к родственникам в Москву приехал, меня двоюродная сестра водила в «Елисеевский» как на экскурсию. Представляешь? Там в рыбном – икра красная, икра чёрная, осетры лежат, хочешь – свежие, хочешь – подкопченные. В колбасном отделе – двадцать видов колбасы! Варёная «Докторская», с белыми кружочками «Любительская», твердокопчёная, полукопчёная, от одного запаха с ума сойдёшь!

- Иди ты… Двадцать сортов колбасы вообще не существует, - не поверил мой товарищ. Даже кофейную бурду хлебать перестал.

- Но дорого всё. Моя родня – не сталевары или там шахтёры-стахановцы. Те многие тысячи получают. А на тысячу в месяц семья не особенно-то закупится в «Елисеевском». Ничего. Юра, а давай махнём на Север, в полярную авиацию? Вальку уговорим.

Это его прибило ещё больше, чем рассказ о роскоши столичного гастронома.

- Нахрена? Я понимаю, ты у нас идейный. Но представь – успеешь жениться и повезёшь свою в полярную ночь? Мне и ссылка в Чебеньки не по душе. Понимаю, что начну с низов. Но со временем – наладится, получу должность, квартиру в приличном городе.

- Так с полярной авиации лучше всего стартовать! Не забывай, там северные надбавки. Полетишь в отпуск, в кармане пять тысяч. Зайдёшь в Москве в «Елисеевский» и купишь осетрины. Или посидишь в ресторане «Арбат».

- Езжай сам… к полярным медведям. Или медведицам, если не успеешь жениться.

Не поссорились, но Юрка на меня малость недобро косился до самого вечера, пока не повстречали дюжину наших второ- и третьекурсников, что по технике безопасности минимально достаточно для похода в зенитное логово.

Танцы начинались очень рано – в шесть, ничего общего с постоветскими ночными дискотеками. Главным кавалерам, конечно же – курсантам военных училищ, нужно к двадцати одному вернуться в расположение, да и порядочные девушки не должны шляться в темноте абы где.

Играл самодеятельный духовой оркестр очень смешанного состава, трубачи пенсионного возраста соседствовали с юниорами, видимо – ветераны и новобранцы текстильного производства. Дирижировал важного вида хлыщ с прилизанными волосёнками, он размахивал палочкой столь претенциозно, будто рулил оркестром Большого театра на «Евгении Онегине».

Танцы были классические и народные, что-то помнилось из прошлой жизни, здорово помогала мышечная память тела, наверняка прежний Юра танцевал хорошо. Соперники подпирали стены, находясь в достаточном количестве, в начале каждого танца, требующего приглашения девушек, кидались на них, словно пытаясь подстрелить, на то и зенитчики. Но фемин пришло больше. И ещё, у входа в ДК ошивался военный патруль, все трое заходили в зал не реже чем раз в двадцать минут погреться. То есть вариант «пошли выйдем» с мордобойным выяснением отношений на сегодня отпал.

В моде и в фаворе были девочки-пышки, да-да, и здесь сказывались последствия голодных военных лет. Я же выделил стройную, поспешившую родиться лет на двадцать раньше, чем изящные фигурки с тонкой талией вошли в моду, впервые после революции.

Руки привычно одёрнули гимнастёрку, собрав её складки сзади под ремнём. Выпрямился до хруста в позвонках, используя каждый миллиметр роста слишком уж компактного тела. И рванул вперёд, кстати – не один, на правом траверсе обозначился пушкарь, взявший курс на ту же барышню.

Маленький но юркий, я успел первым, не переходя на бег, было бы неприлично, щёлкнул каблуками и поклонился, приглашая на вальс. Зенитчик повторил мой маневр, и на месте девушки выбрал бы его – крепкий детина славянского вида, под метр восемьдесят, светлый, гладколицый. Но он не умел улыбаться как я – на все тридцать два безупречных зуба.

- Он вас не подкараулит на выходе? – шепнула моя партнёрша, когда мы влились в разноцветье кружащихся пар. Пестроту обеспечивали женские платьица, мужчины щеголяли или в армейском хаки или в тёмных мешковатых штатских костюмах из натуральной шерсти, судя по покрою – фабрики «Красный пролетарий» или родственной по духу.

- Девушке необходимо предоставлять право выбора. Хотя бы до свадьбы.

Она хихикнула.

- Честное слово, вы – мой первый кавалер на танцах, кто заговорил о женитьбе в первую минуту знакомства.

- Что же лепечут обычно?

- Ну, я ждала бахвальства: пусть только попробует, я выйду с ним раз на раз и одной левой… А сам побежит собирать однокурсников, чтоб выйти из ДК толпой и не получить по сусалам. Меня зовут Алла. А вас?

- Юра. Алла и Юра, почти созвучно. Быть может, это судьба?

Она уже откровенно смеялась, что ей очень шло. Девушка была темноволоса и темноглаза, с довольно короткой стрижкой, хоть волосы густые, наверняка сложились бы в роскошную косу. В чертах лица, особенно в разлёте скул, крылось что-то азиатское, а разрез глаз был вполне европейско-славянский. Обутая в лёгкие туфли типа сандалий, без малейшего признака каблука, точно превосходила ростом на пару-тройку сантиметров, если не больше. Тёмно-синее платье в белый горошек сидело очень плотно, поясок подчёркивал тонкую талию, такую раньше называли осиной, а в двадцать первом веке – как у Джулии Робертс.

- Куда же вы торопитесь, молодой человек?

- Не поверите. В место с поэтическим названием Чебеньки. Там военный аэродром, полёты каждый день и никаких девушек. Потом выпуск, «к торжественному маршу», «Прощание славянки» под духовой оркестр и билет к месту службы. Вы – выше меня ростом. Но с высоты шесть тысяч метров все девушки ма-аленькие. И одинаковые. Спешу насладиться вашими глазами, пока вижу вблизи.

Пока болтали и кружились, музыка закончилась. Вместо того чтоб, согласно областного этикета, проводить её к прежней позиции (попользовался – положи на место), я увлёк Аллу в коридор, где имелся небольшой буфет, и курсанты, нервно отсчитывая последние копейки, пытались чем-то угостить партнёрш.

- Вот… Едва ли не в любви объясняетесь, а сразу повели откармливать. Я слишком худая на ваш вкус?

- Хочешь, сказку расскажу? – я перескочил на «ты» и, не встретив сопротивления, продолжил, используя наследие постсоветского КВН. - Подходит принц к Золушке, худенькой такой, маленькой, и спрашивает: ты моя суженая? Подбегает толстая сестра Золушки, отпихивает её и кричит: принц, зачем тебе суженная, бери расширенную! Так вот, расширенных оставляю коллегам-зенитчикам. В большую цель легче попасть.

- А меня унесёшь на крыльях…

- Нет, увезу на поезде. Прости за прозу. В общем, я третьекурсник, мне двадцать три года, из Смоленской области, Гжатск, по расстоянию до столицы, считай, то же Подмосковье. Куда отправят служить по осени – понятия не имею. Весь перед тобой как на ладони. Твоя очередь исповедоваться.

- Конечно, батюшка. Несвятой отец.

Ого! Какое-никакое, но чувство юмора у девочки имеется. Зачёт.

- Да-да. Рассказывай. Вдруг у тебя дед – белогвардейский офицер, и советскому лётчику с такой никак нельзя. Вон лицо какое тонкое, интеллигентное, красивое, с правильными чертами. А если классовый враг?

- Ну, ты умеешь делать комплименты. Не пойму, хвалишь или подначиваешь. Дворянского в нашей семье только собака Жулька. Она – точно дворянин, потому что живёт во дворе.

- Обнадёживает. Давай я тебе всё же что-то куплю, иначе решишь, что специально зубы заговариваю, чтоб сэкономить курсантские копейки.

Она выбрала томатный сок, самое дешёвое из ассортимента. Не допила, я сам сделал последний глоток.

- Вот! Уже прикоснулся к твоим губам. Пусть пока только через стакан.

- Юра… Ты такой смешной!

- Ну, тебе есть с кем сравнивать. Хорошо знаешь, что обычно говорят пригласившие на танец кавалеры.

- Намекаешь, что я – гулящая?

- Ой, дорогая суженная… Мужчинам не свойственны намёки и второе дно. Мы прямы до идиотизма, потому с нами легко. И если ты позволила кому-то из зенитчиков проводить тебя домой после танцев под опеку собаки Жульки, я очень расстроюсь, но переживу.

- Тогда ищи сердечные капли. Меня два раза провожали зенитчики, один раз курсант авиационного и даже один штатский. Всё. Если считаешь меня распутной…

- То я – подозрительный маразматик. К тому же низкорослый.

- Я должна переживать по поводу твоего роста?

- Естественно. Наполеон и Ленин были маленького роста. Сталин и Хрущёв – тоже не гиганты. Помнишь артиллериста, что подбежал к тебе одновременно со мной? Он может вполне удовлетвориться своей статью. Нам, коротышам, приходится завоёвывать место под солнцем. Поэтому достигаем большего, порой шагаем по головам. Но ты увела разговор в сторону.

- А-а, не рассказала про дедушку-бабушку. И не расскажу. Папа с мамой детдомовские. Вполне пролетарии по происхождению. Младший брат не успел нашкодить, чтоб подпортить анкету девушке сталинского сокола. Мне двадцать один, заканчиваю медицинское училище.

Упс… Узнает, как я поступил с Валей, станет смотреть подозрительно.

А эта ирония про «сталинского сокола» да в хрущёвское время! Девица непроста.

Танцевал только с ней. В начале девятого вышли в гардероб, Алла сменила обувь на крепкие ботинки. Вместо обычного для женщин той поры пальто, изяществом соревнующегося с телогрейкой заключённого, надела весьма приличного вида шубку. Завидев моё удивление, призналась: папа работает директором торга.

Хм… Нет, на еврейку ничуть не похожа. Конечно, «борьба с космополитизмом» и прочие сталинские извраты ушли в прошлое, но наверняка бытовой антисемитизм тихонько дремлет в мозгах начальства. Хрущёв даже не пытается его скрывать. Связь, а там более брак с девушкой «неправильной» нации запросто осложнит карьеру.

В отличие от меня, Дергунов не подцепил никого подходящего и вызвался проводить нас – на окраину Оренбурга, место тусклое и довольно неприветливое. С Аллой заигрывал, но грань не переходил, всё же статус девушки друга. По росту смотрелся куда более подходящим кавалером, чем я. Прощались второпях, нам обоим предстоял марш-бросок бегом по снегу через половину города, чтоб не нарваться на фитиль за опоздание.

Успели впритык, дышали тяжелее, чем после баскетбольного матча.

- Оно того стоило? – спросил Дергунов, друг разделся до пояса и обливался в туалете над раковиной ледяной водой, смывая пот.

- Очень надеюсь, что – да.

Немного смешили опасения, что сочту Аллу «гулящей». Вспомнился роман Айзека Азимова, там главный герой рассматривает барышню, склонную к свободному сексу, к которому располагают нравы её времени и сообщества. Упрекать её в потере девственности было то же самое, что спросить: сидела ли ты за одним столом с мужчинами, и не было ли тебе при этом стыдно.

Но Азимов вряд ли переведён на русский язык и издан в СССР. Если его процитировать, спалюсь. Я же – нелегально заброшенный в прошлое неизвестно чей агент.