Второй полёт Гагарина

Глава 6

6

Обучать меня пилотированию на МиГ-17 выпало капитану с непростыми русскому уху фамилией-именем-отчеством Ядкар Шакирович Акбулатов. В училище и в полку был представлен советский интернационал. Быть может, не нашлось корейцев, бурят, представителей каких-то малых народностей, зато никто не ущемлялся и не притеснялся по национальному признаку. О принадлежности к нации не забывали, у украинца могли спросить: Петро, сало маешь? Но беззлобно, не унизительно. За дразнилку «армяшка – в жопе деревяшка» шутник получил леща, причём его отвесил виноватому не армянин, а его белорусский друг.

Татары и прочие представители традиционно исламских народностей, конечно, снаружи они стопроцентные комсомольцы-атеисты, спокойно трущили варёное сало, плававшее в супе вместо мяса, в общем-то тоже свиного, харамного. Евреев во взводе не припомню, уверен, точно также лопали бы свинину наравне со всеми.

Русские не держались свысока с представителями нацменьшинств, те тоже не выказывали никакой вражды к славянам. Армяно-азербайджанскую резню в Нагорном Карабахе или происходящее после две тысячи двадцать второго никто не воспринял бы даже в виде фантастики. Спой курсантам "Батько наш - Бандера, Україна - мати, ми за Україну будем воювати!", даже сами украинцы покрутили бы пальцем у виска. Потомки западенцев, воевавших против Красной армии, в авиационные училища вряд ли бы просочились.

Мы были разные, но единые.

Акбулатов, помню, ощупал меня пронзительными азиатскими глазками, проверил шнуровку и спросил:

- Ты – тот самый отличник, что посадил в дерьмо Шевкунова?

- Никак нет, товарищ капитан. Он сам выпрыгнул из исправного самолёта. А когда меня прижали на партсобрании, отбивался как мог.

- Помню. Присутствовал. Не желал бы себе такого подчинённого. В одном ты прав – самолёт нужно беречь и спасать до последнего.

- Так точно.

- Программу полёта знаешь. Ну, раз ты такой удалой, взлетай первым, я – ведомым. Ошибки подскажу по радио.

В какой-то мере ведомым сложнее. Приходится подстраиваться под впереди идущего. В реальном боевом вылете именно ведомый обязан крутить башкой да следить, чтоб не подпустить противника к командиру.

- Слушаюсь, товарищ капитан.

Взлетели. Сходили на пилотаж в зоне. Акбулатов что-то ворчал, не зная, к чему придраться. В следующий раз разошлись, он требовал атаковать его и стрелять, используя фотокинопулемёт и выписывая фигуры высшего пилотажа. Так налетали больше десятка часов.

Я обнаружил, и в том ничего удивительного, что капитан уж очень тщательно и осторожно, ровно по букве наставлений, гонял меня по горизонтальной петле и боевому развороту. Похоже, очень боялся, что курсант влетит в штопор и закончит боевой путь в виде костра в степи.

На земле поспорили. Конечно, я не хамил, считалось, что у Акбулатова огромный опыт и всё такое. Но не удержался.

- В бою надо выжимать из машины её возможности до капли. Товарищ капитан! Предлагаю в следующий раз разойтись и провести дуэльный бой. Кто первым поймает противника в фотопулемёт, сразу заявляет в эфире. На земле посмотрим плёночку.

Капитан, собравшийся было к офицерским хибаркам переодеваться, уставился на меня взглядом, по сравнению с которым взгляд удава на кролика – что нежность матери к ребёнку. Но разговор слышали технари, они точно молчать не будут.

- Ты берега попутал, сопляк?

- Никак нет! Стремлюсь проверить свой уровень подготовки в условиях, приближенных к боевым.

В Штатах, наверно, вся авиабаза делала бы ставки, не менее ста баксов на Акбулатова и в лучшем случае десять центов на меня. В Чебеньках ограничивались пачкой папирос.

Вообще удивляюсь, как командир полка допустил подобный вылет. Наверно, хотел показать всем, что курсантам не стоит себя переоценивать, тем самым обрубить неприятный шлейф от истории с Шевкуновым.

Капитан имел куда больший налёт, чем я в этой и в прошлой жизни вместе взятый. Но он не бывал во Вьетнаме, где лётчики на МиГ-17 крались на малой высоте и малом газу, едва не цепляя брюхом джунгли, а потом давали олные обороты, выпрыгивали из засады и расстреливали ничего не подозревающих наездников на «фантомах» и «тайгерах». Важно было справиться с самолётом, терявшим скорость на подъёме. И этот опыт у меня имелся, правда – на МиГ-21ПФ, когда судьбу боя решали мгновения. Если пилоты «фантома» засекут атаку, то поставят помехи, и на экране радиолокационного прицела – одно светлое пятно. МиГ-17 проще, прицел его пушек не сильно ушёл от применявшихся в Великую Отечественную.

Было самое начало июня, днём жарища, ветер, пылюка. Как не шуровали аэродромные по полосе, вычищая её, всё равно оставался неприятный шанс, что турбина засосёт какой-то мусор.

Поднялись, разошлись. Сближались параллельными курсами, в учебном бою лобовая атака строго запрещена и бессмысленна.

Я начал нерешительно, позволяя сопернику выйти себе в хвост, но не приблизиться на дистанцию прицельной стрельбы. Когда почувствовал – сидит крепко, включил домашнюю заготовку. Полный газ, форсаж, разгон. Ручку на себя, перегрузка вдавила в кресло, резко кабрирую, угол тангажа больше семидесяти. В переводе с авиационного на русский это означает, что самолёт идёт почти отвесно вверх, неизбежно теряя скорость, он же не ракета. Именно так во Вьетнаме прыгали вслед «фантомам», появляясь у них на радарах, когда избежать сближения уже невозможно.

Где Акбулатов? Молодец, вцепился, ползёт вверх с той же настойчивостью. Это не Вьетнам, соперник сзади, и там не приходилось в бою забираться столь высоко. Сказался помпаж, да и сверх десяти тысяч воздух разрежен, движок теряет тягу. У капитана тоже. Резво меня не нагонит.

Скорость упала совсем… Насколько я знаю, «колокол» на МиГ-17 не исполняли, только на поршневых, позже на истребителях четвёртого поколения и Л-39. Если не удержусь и свалюсь в штопор, высота позволит вывести машину в горизонталь, вот только капитан закончит выравнивание раньше и выберет оптимальную точку для расстрела.

Инструктор поступил именно как инструктор, не доводя до греха. В итоге мы перевели самолёты в горизонталь практически одновременно, но у меня метров триста запаса высоты, я опустил нос и бросился на соперника как коршун на мышь. Поскольку скорость мала, и МиГи ведут себя как сонные, улизнуть он не смог. Я жал на гашетку, когда хвостовое оперение капитанского «семнадцатого» выросло уже не в прицеле, а в переднем стекле кабины, и меня сильно швыряло от близости к впереди идущему самолёту, пришлось рвать вправо, чтоб элементарно не протаранить.

- Ангара-четыре, я Енисей-три. Вы подбиты с расстояния менее ста метров.

- Енисей, пленку проявим – посмотрим. Возвращаемся.

С земли наше барахтанье выглядело не слишком зрелищно, на высоте свыше десятки самолёты видны как маленькие точки и больше заметны по белым инверсионным хвостам. Радарные метки, думаю, в какой-то момент практически совпали, оператор решил – вот-вот произойдёт столкновение. Когда я вылез из кокпита и спустился на раскалённый под солнцем бетон, болельщики понятия не имели, чем закончился скоротечный вылет. Конечно, вышка слышала наш короткий диалог перед тем, как запросили посадку. Но, естественно, никто пока даже не предполагал, что юнец уделал ветерана.

Собрались у палатки-столовой после обеда, старшина притащил влажные ещё отпечатки. Готов побиться о заклад, дай лётчикам журналы «Плейбой» со знойными красотками в глянце, они бы не вызвали такого интереса, как эти фото.

- Из самолёта товарища капитана. Он стрелял раньше.

Из вежливости да субординации не сказал очевидное: с такого удаления и под таким углом не попасть даже чудом. А когда комполка взял в руки моё фотохудожество, бросил только короткое «ёпс». Потом достал из кармана пачку «Казбека» и протянул кому-то из подчинённых.

- Не знаю, Ядкар Шакирович, упрекать тебя за проигрыш или представлять к награде за то, что сумел воспитать такого курсанта.

Чувствуя себя в фаворе, я рискнул вмешаться.

- Разрешите обратиться, товарищ полковник! Товарищ капитан – лучший инструктор, с кем мне приходилось летать, и здесь в полку, и на гражданке в аэроклубе. Буду счастлив продолжить подготовку под его руководством.

Колкий взгляд восточных глаз сказал мне: ну-ну, малец, мало того, что натянул меня при всём честном народе, так ещё назоляешься!

- Сержант, никто инструктора тебе и не меняет, - кивнул полковник. – Лучше признавайся, это Акбулатов учил тебя ставить МиГ на свечку?

- Никак нет. Он научил меня чувствовать самолёт в предельных режимах. А «колокол» я выполнял в аэроклубе на Як-18, - вралось легко и вдохновенно, словно сам верил сказанному. – Решил проверить, почему бы и не… да. Запас высоты был конский, любую ошибку исправил бы три раза.

- В реальном бою погиб бы. Нельзя терять скорость почти до нуля.

- Так то – единоборство, товарищ полковник. Любой современный бой – групповой. Там что-то другое надо придумать, для противника неожиданное. Я пока не умею, опыта нет.

Мой прикол с Акбулатовым и показная скромность при разборе полётов частично сгладили эффект после ЧП с Шевкуновым. Старые пилоты полка не то, чтобы подобрели, но признали: из меня вправду получается лётчик, а не просто нарушитель приказа инструктора. Понятно, что старлей при встрече отворачивался и даже не отвечал на отдание чести.

Надо сказать, что в гарнизонах ещё так-сяк, а в аэродромной обстановке сословно-чиновные различия стираются, если не полностью, то быстрее, чем, скажем, у наземных. И лётный состав, и технари несут службу в обмундировании без знаков различия. Общение на «ты» довольно часто проскакивает, даже когда младший обращается к старшему, если тот, конечно, позволяет. Поэтому на неотдание чести смотрят сквозь пальцы.

Так прошёл июнь. Вечером в степи основательно холодало, суточный контраст температур весьма заметен по сравнению со средней полосой России. Мы после службы гоняли в футбол, покрытые пылью по самую макушку, обливались водой из бочки и отрубались крепким сном как младенцы, стоило голове прикоснуться к подушке. Учитывая полётное напряжение, курсантов больше не поднимали ночью ради неожиданного марш-броска, как это случалось в Чкалове, «чтоб служба мёдом не казалась». По медицинским нормам, в воздух выпускается только выспавшийся и отдохнувший пилот. Несмотря на отсутствие многих комфортных удобств, мне в Чебеньках откровенно нравилась.

Вот только не хватало Аллы. Влюбился? Не знаю. Самая первая девушка, приглашённая на танец, ни к чему не обязывающий, и избранница? Невозможно. Но после короткого отпуска скучал, очень. Поэтому разинул варежку, не смея поверить глазам, когда в воскресенье, это было начало июля, и курсанты, чтоб не охреневали от безделья, привлекались к уборке территории, увидел два авто у КПП – «козлик» генерала и белый «Москвич-401».

- Дергунов! Остаёшься за меня.

Сам рысью бросился к шлагбауму – как был, в пыльных сапогах и грязных галифе, сверху только майка и пилотка.

Василий Харитонович, принявший доклад подбежавшего дежурного по части, узнал меня и поманил.

- Товарищ генерал-майор! Личный состав первой учебной эскадрильи несёт службу по уборке территории палаточного городка. Помощник командира взвода сержант Гагарин.

- Вольно, курсант. Гляди, кто со мной приехал. Городской торг выступил шефом училища, выделил краску освежить казармы. Директор торга Марат Владимирович выразил желание лично убедиться, что подшефные несут службу как полагается.

В глазах начальника училища прыгали бесенята. Он-то точно знал подоплёку происходящего и не удивился, когда Алла выскочила из машины, распахнув заднюю дверцу, бросилась ко мне и повисла на шее.

- Я – грязный, потный и пыльный! Платье испачкаешь! – только и сумел шепнуть в ответ, а хотелось говорить совсем-совсем другое…

- Ты и с крыши, Юра, слезал потный-грязный. Но всё равно – это ты, мой единственный!

- Гагарин! Увольнение – один час, время пошло. Только оденься и приведи себя в порядок, не позорь авиацию, - смилостивился бывалый лётчик-штурмовик.

Здесь нет кафе, куда можно пригласить девушку, или парка, где приятно просто погулять. Мы брели по степи, по диким травам, за пределами нашего стойбища они были невытоптанные и девственные, держались за руки и молчали. Потом, без всякого предисловия, я попросил:

- Дай мне точные сведения о себе и родителях, место и дата рождения, как правильно пишется место работы-учёбы и должность, в общем – всё для особого отдела. Сегодня же напишу рапорт на имя начальника училища о вступлении в брак. Если ты, конечно, не против. Выйдешь за меня?

Она положила мне руки на плечи.

- Но мы ведь, по существу, совсем мало знакомы. Ты меня любишь?

- Когда увидел тебя сегодня и чуть сердечный удар не получил от счастья, окончательно убедился: люблю. Очень.

Когда мы нашли в себе силы разорвать поцелуй, я посмотрел на часы. Осталось пятнадцать минут. Какой бы генерал ни был лояльный, опаздывать нельзя.

По пути к КПП завели разговор о делах практических.

- Я получила диплом. Должна начать работу фельдшером. Но тебя же отправят…

- За Полярный круг, на Дальний Восток, даже в космос. Дорогая, я пока не знаю назначения. Жить вместе мы сможем, только когда получу офицерское денежное содержание, то есть с ноября. Думаю, придётся расстаться где-то на месяц или полтора, обживусь на новом месте, выбью жильё для семейной пары. Тогда вызову тебя – приезжай. Но ты же понимаешь, сарайчик около папиного «москвича» покажется райским уголком по сравнению с первой конурой молодого лейтенанта в дальнем гарнизоне.

- Ты рассказывал. Я не в восторге, но буду терпеть сколько нужно. Вот только ребёнка на снегу за Полярным Кругом тебе не рожу.

- Всё образуется!

- Я знаю.

Когда белый «москвич» скрылся в пыли, едва проглотил ком в горле.

Юра положил мне лапу на плечо.

- У тебя всё сговорено? По лицу вижу – на мази. Влюблён как Пушкин в Наталью.

- Ну… да. И её родители не против. Даже папа, он хотел зятя повыше.

- Красивая девочка. Только очень худая. Как я её на тех танцах проглядел? Ростом подхожу, их семье приглянулся бы.

Я пихнул друга кулаком в бок, и мы пошли готовиться к очередной футбольной баталии. У него тоже наклевывалось в последний момент, но затянул, и на всё про всё останется месяц по возвращении в Чкалов-Оренбург, считая выпускные экзамены.

У меня же внутри что-то отпустило. Крутилась подлая мыслишка, дескать, замутил с Аллой только потому, что кандидат в отряд космонавтов должен быть морально устойчивым образцовым семьянином. Сегодня уверился – и правда хочу быть с ней долго-долго, независимо от самых честолюбивых планов.

Краска для училища, кстати, это очень хороший ход. Космонавтов просвечивают насквозь как рентгеном. Тесть-торгаш, это не очень хорошо, знатный хлопкороб смотрелся бы лучше. А вот попечитель авиации - совершенно иной коленкор.

Даже если с космосом сорвётся и облажаюсь, у меня построится нормальная семья. Не такая, как в прошлой жизни, распавшаяся. Когда треснуло самое незыблемое в мире – нерушимый Советский Союз, всё вокруг вдруг стало хрупким, неустойчивым. Миражом. Распадались самые прочные союзы, мой тоже не выдержал, и дальше я не женился. Не было уверенности в завтрашнем дне, а потом стал просто стар и не хотел ничего менять, дети выросли, им не нужна «вторая мама», да и с первой общались не столь часто.

Всё прошло, и это пройдёт, а в пятьдесят седьмом для меня только начиналось.

Больше счастливых выходных не выпадало, очень удивляюсь, как Алла вообще раскрутила папу Марата бить драгоценный «Москвич-401» по ужасной дороге ради часовой встречи со мной. Хоть так. Если он категорически против моей кандидатуры, ни за что бы не согласился ехать на аэродром.

Теперь все силы уходили на учёбу. Чтобы добиться назначения на Северный флот, должен быть особо примерным отличником, иначе первое место службы определит кадровая лотерея.

Задания усложнились, начались групповые вылеты. Я водил пару, потом звено из двух пар, мы крутились в учебных боях, штурмовали учебные цели, сбрасывали на них бомбы с внешней подвески. Снова сев на спарку, летали с закрытым тканью фонарём курсантской кабины – исключительно по приборам.

И ещё ночные полёты под необычайно глубоким, усыпанным мириадами звёзд ночным небом, когда, если вышка молчит, чувствуешь себя и самолёт единственными живыми существами в океане черноты. Земля внизу темнее небосвода, потому что населённые пункты редки, там все спят, нет уличных огней, не горят окна, никакая искорка не рассеивает мрак.

Огни взлётно-посадочной полосы появляются только тогда, когда уже нашёл аэродром и идёшь на посадку, две дорожки ярких фонарей, сливающихся воедино к горизонту. Минимум видимых ориентиров осложняет приземление, сантиметры до бетона чувствуются хуже, требуется максимальное обострение всех инстинктов, чтоб МиГ не ударился о полосу со всей дури, подпрыгнув вверх, в худшем случае – поломав шасси или даже перевернувшись.

Я справился. А к концу ночи наблюдал самый страшный костёр из тех, что выпадает на долю наземных служб и лётчиков, ожидающих коллег на аэродроме. Из разломанных топливных баков вылился керосин, вспыхнувший, возможно, от порванной и искрящей электропроводки.

Наутро удалось, наконец, извлечь из обломков то, что было приказано считать останками младшего сержанта Конашевича. Оно пахло, точнее – воняло, пережжённым на сковородке мясом. Акбулатов положил страшную находку в холщовый мешок, предварительно вылив на неё целый флакон одеколона «Шипр». От человека остался, возможно, килограмм или полтора плоти.

Прекращение полётов, затем прибыла комиссия из Москвы, выписала кучу неприятностей начальнику училища и командиру полка, о чём мы слышали лишь краем уха, проводя дни на земле. Потом приказ: возобновить практические занятия.

Никто не отказался подняться в воздух. Ни один из нашей эскадрильи или двух других. Судьба наглядно показала пацанам, насколько опасна боевая авиация. Только я из всей роты переживал подобное, и это было более сорока лет назад, но не забудешь.

Алле писал по два раза в неделю, о ночной катастрофе умолчал, другие курсанты, а я далеко не один встречался с девочкой из меда, не отличались сдержанностью. Наоборот, кого-то распирало идиотское бахвальство: смотри, красотка, как опасная и трудна моя служба, значицца, я весь из себя отважный герой. И здесь не существовало военной цензуры, кто-то, отправляясь в посёлок, вопреки запрету собирал конверты и ссыпал в почтовый ящик, вместе со всеми глупостями внутри.

Следующее письмо пришло на сухой бумаге, но, казалось, сочилось слезами. Она всерьёз боялась за меня.

Чем успокоить? Сухие слова, что статистически погибнуть лётчиком не намного больше шансов, чем водителем армейского грузовика в ДТП или отравиться насмерть при заправке чего-то там токсичным топливом, получить шальную пулю на пехотных учениях, армия вообще среда небезопасная, такие уверения вряд ли смогли бы успокоить её метущуюся душу. Не имея логических аргументов, прибёг к эмоциональным.

«Я берегу себя на земле и в воздухе, потому что у меня есть ты. Люби меня, и твоя любовь убережёт меня от любых неприятностей лучше, чем парашют, бронеспинка и кран аварийного выпуска шасси».

Может, не особо поэтично, что высокое чувство сравнивается с краном выпуска шасси, в представлении девушки кран – это нечто водопроводное, но, уверен, никто ей так в чувствах не признавался и в книжке не прочтёт.

Успокоил? Не знаю.

И ведь как посмотреть на наш роман… Если под определённым углом, то восьмидесятилетний хрыч прилип к молоденькой брюнетке. Вот только давно не чувствую себя пенсионером. Может, немного скучал по внучке, она выросла, наверняка расстроилась на моих похоронах и успокоилась. В остальном прежняя жизнь кажется мне прокрученным и законченным фильмом, о чём-то сожалеть и грустить не надо. Фильм сдан в архив, из него берётся только информация о жизни Гагарина и послезнание о провалах советской космонавтики, сдобренное кучей предположений: как нужно было поступать правильно, не тратить преждевременные усилия на большую ракету, да и удачная «Энергия» на самом деле потребовалась бы позже – для продолжения освоения Луны и пилотируемых полётов к Марсу. К взаимоотношениям с девушкой технические премудрости космонавтики отношения не имеют. Я снова молод, жизненный опыт прошлых связей и даже одного супружества если и не забыт полностью, ни на что влияния не оказывает. Обычный советский парень, впервые в жизни почувствовавший подругу, с которой хочет провести долгие десятилетия, не только пережить кайф первой брачной ночи и медового месяца. В чём-то пылкий и наивный, готовый снова наступать на грабли и набивать шишки.

И это здорово.

Но впереди как айсберг перед Титаником вырастала проблема. По всем канонам, понятиям и обычаям всё же обязан везти молодую в Гжатск, устраивать презентацию. Не приехать в отпуск по окончании училища – форменное свинство, нас с Аллой уже ждут. И что будет? Родителей Гагарина узнаю без проблем, мама прислала несколько фото и рассказала, как они там без меня справляются. Сестру и братьев тоже ни с кем не перепутаю. А вот дальше…

«Смотри, Петровна, наш Юрик офицером стал, лётчиком! Юрик, помнишь Марфу Петровну? Ну как же, вы с её сыном друзьями были – не разлей вода. Как, и сына не помнишь? Да вот же он идёт с парнями».

И я не знаю, кто из парней – друг детства Гагарина. Никогда ещё Штирлиц не был так близок к провалу.

Значит, встречу с родственниками надо перенести из Гжатска в другой город, где они будут чувствовать себя не в своей тарелке, крутить головами на триста шестьдесят градусов и не сразу почувствуют подмену. В какой именно город – задача со звёздочкой.

В Москву? Супер! Но и там у Гагариных полно родни, хорошо знавшей Юру-тинэйджера. Без большого круглого стола не обойтись, буду широко улыбаться фирменной улыбкой на тридцать два и ломать голову – кто есть ху, естественно – попаду впросак.

Пока проблема не имеет решения. Как вариант, провести отпуск по окончании училища у Аллы и рвануть на Кольский полуостров прямиком, не заезжая в Подмосковье. А потом пригласить домашних во время первого офицерского отпуска… например – в Ленинград. За год, учитывая северные надбавки, смогу скопить на нормальную встречу. Надеюсь.

Время покажет.

Мой общий налёт на МиГ-15 и МиГ-17 перевалил за девяносто часов. В сентябре выдержал экзамен по пилотированию, единственный с курса получивший высшую оценку «пять» по всем предметам: пилотаж в зоне, сложный пилотаж, полет по кругу, воздушный бой, стрельба по мишеням на полигоне. Оставалось вернуться в Чкалов и сдать восемь устных экзаменов, в том числе самых «важных», которые по марксизму-ленинизму. С нетерпением ждал… нет, не экзаменов ждал, а нежных встреч. Увы, итальянское слово обломиссимо.

Шёл октябрь, но мне не давали увольнительных. Вообще никому с третьего курса. Первым делом самолёты, ну а девушки потом. Наши барышни, правда, придумали трюк – приходили к КПП и просили передать своему курсанту, чтоб шёл к месту встречи, там, где забор выходит к реке и он невысок. Если на КПП старшим наряда был человек, отправлял кого-то из отдыхающей смены кликнуть кавалера к ограде. Если тварь последняя, а в авиации как в Ноевом ковчеге и везде в мире – каждой твари по паре, он посылал девчонок подальше, те, расстроенные, расходились по домам.

Получив вызов, я немедленно бросал дела и шуровал в малый самоход, то есть перебрасывал через забор своё мелкое, но накачанное тельце и немедленно вознаграждался самыми сладкими на земле объятиями. Правда, стоило кому-то из наших крикнуть «шухер», как безо всякой охоты, но столь же стремительно прыгал назад. Повезло, не спалился. Или проверяющие офицеры попадались с пониманием – молодёжи невмоготу, а для хорошей сдачи экзаменов нужно соответствующее настроение.

Наконец – выпуск. Конец октября, погода отвратительная, зато на душе светит солнце. Я выпущен по первому разряду, то есть с отличием. Мы с Дергуновым и Ваней Дорониным определены в Луостари, нас ждёт авиация Северного флота, то, что доктор прописал для отбора в отряд космонавтов.

Плац, на который я вышел впервые в конце января с шишкой на голове и заплывшим глазом, вместил с краю довольно много штатской публики, моя Алла и юркина Тася (беременная, он успел отметиться) тоже, естественно, находились там, зарываясь от порывов ветра в воротники.

Грянул марш, несколько устаревший – из эпохи поршневой авиации, но весьма любимый начальником училища, решили ему потрафить, пусть вспомнит довоенную молодость.Там, где пехота не пройдётИ бронепоезд не промчится,Угрюмый танк не проползёт,Там пролетит стальная птица.Пропеллер, громче песню пой,Неся распластанные крылья!За вечный мир,В последний бойЛети, стальная эскадрилья!

(Борис Ковынев)

Мы лупили подкованными сапогами по брусчатке с такой силой, будто от грохота зависела вся обороноспособность Советского Союза.

На следующий день, мой первый отпускной, в актовом зале городского торга сочетались, а потом вместе праздновали сразу две свадьбы. Двое Юриев взяли в жёны Аллу и Тасю, обошлось без венчания, ибо все – комсомольцы, зато сыпались нескромные шутки в подпитии, без них какая же это свадьба. «Девочки, не перепутайте, коль оба они – Юрии».

Я тебе перепутаю!

Через день Дергунов увёз новобрачную представлять своим родителям, мне же пришлось напустить таинственный вид и сообщить тестю с тёщей, что по некоторым причинам медовый месяц проведу в их приятной компании, тем более, он гораздо короче календарного месяца.

- Хорошо. Жаль только, крышу больше не нужно перекрывать, - согласился Марат Владимирович.

На фоне выпускных и свадебных хлопот мою новую семью как-то очень мало затронуло сообщение о запуске первого в СССР и в мировой истории искусственного спутника Земли, через тринадцать лет после первого космического пуска ракеты фон Брауна, через одиннадцать лет после получения первого фото Земли из космоса. Колоссальный интервал между начальными этапами покорения ближнего околоземного пространства!

Для меня то событие значило очень многое – история космонавтики Советского Союза развивается один к одному как в покинутом мире. И третий этап наступит очень скоро. Поспею ли я к нему?