Высадка. Изгои

10. Однажды в Алькатрасе

Остап не представлял, что с ним будет дальше. Попытки расспросить урок не приводили ни к какому результату, те только ухмылялись и гыгыкали.

В голове Остапа рисовались достаточно мрачные картины. Алькатрас виделся ему городком из ковбойских фильмов, где постоянно кто-то дрался, шли перестрелки и рекой текло бодяжное виски. На деле же это оказалось тихое и спокойное поселение, идентичное Маяковке. Такие же саманные домики, между которыми передвигались люди, идущие по своим делам, и повозки, запряженные ослами. Разве что все носили робы наподобие тюремных. Они были двух цветов: черного и зеленого.

Остапа вел урка, стрелявший с крыши контейнера. Впереди гордо шагали Фунт и трое его приспешников. Руки пленника были крепко связаны за спиной веревкой. Он шел, как на казнь, боязливо оглядываясь по сторонам.

— Нравится Алькатрас? — спросил его главарь банды.

— Очень, — буркнул Остап.

— А голос почему такой грустный?

— А чему радоваться?

— Верно подмечено. Судьба твоя висит на тоненькой паутинке.

— Это еще почему? Я же откупился…

— Последнее слово за паханом. Как он скажет, так и будет.

— Но…

— Без «но». Сейчас отведем тебя к Кроту, нехай он решает.

«Эх, надо было там их всех отметелить. Ведь была у меня такая возможность!», — с досадой подумал Остап.

Но «там» он очень испугался и напрочь забыл о том, что обрел бойцовский дар. Да, струсил. И в этом не было ничего такого, это нормальная реакция на ситуацию. Остап пошел на предательство, чтобы выжить. Жизнь, как известно, самое ценное, что есть у человека. И за нее нужно бороться до конца.

«Кто такой для меня этот Ржавый? — размышлял он, пытаясь заглушить голос совести. — Ни сват ни брат. Я вообще его сегодня впервые увидел. И что теперь, умирать из-за него⁈»

От водоворота беспорядочно возникавших мыслей голова Остапа пухла, словно собираясь вот-вот взорваться.

Основой для дома Крота служил двенадцатиметровый транспортный контейнер. Над входом красовалась надпись «Оставь надежду, всяк сюда входящий».

Обстановка внутри максимально аскетичная: стол, стулья, шкаф. Одну стену занимало огромное прямоугольное зеркало в узорчатой раме. На окнах пестрые занавески. А на столе, о чудо, ваза с полевыми цветами! Нет, не таким представлял Остап логово пахана урок. Уютненько, ничего не скажешь.

Хозяин оказался ветхим старичком. Одет в черную робу, на ногах кирзовые сапоги. Лысоватый, гладковыбритый, на горбатом носу темные очки, как у кота Базилио. На его шее была вытатуирована надпись готическим шрифтом «Memento mori». Он сидел на стуле, слегка покачивался и сжимал в руках бамбуковую трость.

«Да он слепой», — догадался пленник.

— Чую новую кровь, — сказал Крот и улыбнулся, обнажив золотые зубы.

— Это новоприбывший, — доложил Фунт.

— А тебя здороваться что, не учили?

— Здравствуй, Крот.

— И тебе не хворать. Кто это с тобой?

— Новоприбывший, я же сказал.

— Я про остальных. Судя по тому, как от них воняет, ты притащил в мой дом своих дружков-мушкетеров.

— Я бы не стал их так называть…

— Язык попридержи, Фунт. Или ты забыл, с кем разговариваешь?

— Прости, пахан, заговорился.

— Бог простит. А теперь скажи своим мушкетерам, чтобы проваливали. Сам останься.

— Слышали, что пахан сказал? — небрежно бросил Фунт подельникам.

Когда приказ был выполнен, Крот продолжил:

— А сейчас рассказывай все в подробностях.

Фунт поскреб пальцами щеку.

— Ну… Это самое… Все было, как ты сказал. Буря принесла контейнер. Только когда мы добрались до него, там внутри ничего не было. И это… Тут откуда ни возьмись появились коммуняки. Базарят, это их контейнер. А я в ответ: «Нет, наш». А они, туда-сюда, похватались за стволы. Мы тоже. Началась перестрелка. И тут я подумал…

Невооруженным глазом было видно, что Фунт только корчит из себя уверенного льва, когда внутри него жил испуганный котенок. И сейчас этот котенок выбрался наружу.

— Ближе к делу, — сказал Крот.

Фунт сделал над собой усилие и, хоть и по-прежнему путаясь в словах, все-таки досказал историю. Уложился буквально в пару минут.

— Пушки, грузовик, контейнер… Солидный куш! А вот то, что вы коммуняк пошмаляли, — это непорядок, — подытожил пахан.

— Да они первые начали…

— Не ври, Фунт, я ложь за версту чую.

— Крот, ну так получилось… У них пушки, у нас пушки. Закусились. Ситуация вышла из-под контроля…

— С тобой одни проблемы, Фунт, — вздохнул незрячий. — Ты в Алькатрасе без году неделю, а дня не проходит, чтобы ты не накосячил. Попустись, иначе я обрушу на тебя свой праведный гнев!

— Виноват, больше не повторится.

— Виноват он… Эх… Ладно, поверю на слово. Ума-то хватило за собой прибраться?

— Конечно. Трупы мы с собой забрали. В контейнере лежат.

— Бошки у всех пробиты? А то нам еще зомби-апокалипсиса не хватало!

— Обижаешь, пахан.

— Наказывать тебя и твоих мушкетеров не стану. Только оштрафую. Весь хабар теперь мой. Есть возражения?

Провинившийся поник головой:

— Нет возражений.

Крот звонко ударил тростью по полу:

— Оружие ко мне в кладовку перенесете. Контейнер отволоките на задний двор. Шмотки убитых, так и быть, себе оставьте. А что со вторым пленным? Как там его…

— Ржавый.

— Он как? Живой?

— Живехонек. Только в отключке.

— Как придет в себя, ко мне приведи.

— Сделаю. А с дружком его что делать будем?

— Он мне не дружок, — процедил сквозь зубы Остап.

— А кто? Подружка? — заржал Фунт.

— Отставить! — прикрикнул пахан. — Не люблю я эти петушиные шутки.

— Почему сразу шутки? Может, они и вправду такие.

Крот нахмурился:

— Новоприбывший, как тебя кличут?

— Остапом.

— Скажи мне как на духу, Остап, ты когда-нибудь играл в трубочиста?

Он понял, о чем речь, как-никак ментовские сериалы снимал. Игра в трубочиста была одной из тех жутких вещей, которую проделывали на зоне с первоходами. Алькатрас, конечно, не зона, а он не первоход, но, со слов Ржавого, закон тут царил воровской. Поэтому Остап испугался пуще прежнего и жалобно проблеял:

— Ч-чего?

— Признавайся, занимался гуталиновыми махинациями? — наседал пахан.

— Я не… я…

— Говори, любишь устраивать тусовки на заднем дворе? — гыгыкнул Фунт.

— Заткнись! — осадил своего подчиненного пахан и пояснил: — Я спрашиваю, не содомит ли ты, Остап?

— Я? Да еще чего! Нет, конечно!

Крот улыбнулся:

— Вот и славно! У нас, знаешь ли, не любят таких и строго наказывают. Отрубают им голову. — Он немного помолчал. — Шутка. Мы же не звери. Сажаем на кол.

— Не верю я этому голубку, — фыркнул Фунт.

— А я верю, — сказал главарь и распорядился: — Оставь нас одних, мне нужно перетереть с ним глаз на глаз. И руки ему развяжи.

— Ты уверен? А вдруг он выкинет какой-нибудь фортель?

— Не выкинет. Я прослежу… А тела прикопайте и о случившемся ни слова.

— Заметено.

— А минут через пятнадцать пришли ко мне кого-нибудь из своих мушкетеров.

— Значит, тебя звать Остапом? — пошамкав губами, спросил Крот и предложил ему присесть.

— Вообще-то я Володя… Владимир. Остап — это кличка. Я на самом деле…

— Ты в Алькатрасе, — прервал его пахан. — Здесь неважно, кем ты был на Земле, и в каком городе жил. У нас нет национальностей, мы говорим на одном языке. Важно лишь то, кем ты являешься в данный момент.

— Ясно.

— Меня звать Крот. Я здешний пахан. Со мной можно на «ты».

— Можно мне воды? И чего-нибудь поесть, — опасливо произнес Остап.

Крот встал, подошел к шкафу и вернулся с кружкой воды и тарелкой, на которой лежало нарезанное кусочками вареное мясо. Несмотря на слепоту, он прекрасно ориентировался в пространстве.

Остап поблагодарил и жадно принялся за трапезу.

— Ты, значит, новоприбывший, — задумчиво произнес хозяин.

Рот собеседника был занят едой, поэтому он ответил кивком, но потом спохватился, что общается со слепым и сказал:

— Да я новоприбывший.

После небольшой паузы прозвучал вопрос:

— Давно на Карфагене?

— Два… нет, три дня.

— Один высадился? Отвечай честно, я чую ложь. Все, кто живут на Карфагене, обретают способности, которыми прежде не владели. Вот у меня, например, обострились слух, обоняние и осязание. Носом чую, когда мне врут… Жаль, зрение так и не вернулось. Я ослеп еще в молодости, на Земле. По глупости. Отравился метиловым спиртом.

— Нет, не один. Нас пятеро, включая меня.

— Среди вас есть женщины?

— Да. Две.

Пахан сально улыбнулся и продолжил допрос:

— И какие способности подарил вам Карфаген?

— Я хорошо дерусь. А одна девушка из нашей компании оглушает своим криком противника.

— А остальные?

— Пока не знаю.

— Рано или поздно станет понятно… А может, и не станет. В Алькатрасе есть люди, которые так и не раскрылись.

— Что, и такое бывает?

— Бывает. Вот например, Фунт. Не раскрылся, и из-за этого комплексует.

Тарелка тем временем опустела:

— Спасибо.

— Не за что. Кормить пленника — это святая обязанность. В скольких бы тюрьмах я ни сидел, а завтрак, обед и ужин всегда были по расписанию.

— Значит, я пленник?

— В некотором роде.

— Но ведь я откупился.

— В Алькатрасе все решаю я.

Остап вытер жирные губы рукавом и икнул. После еды он заметно осоловел, словно хлопнул сто граммов водки. Может быть, поэтому решил спросить:

— А правда, что Алькатрас был основан урками?

— Правда, — ответил Крот.

— Ух ты, как интересно…

— Из отцов-основателей остался один я. А большинство наших поселенцев и нар-то не нюхало. Хоть и зовутся урками.

— И про рабство правда?

— Совершенная. Видал людей в зеленых робах?

— Видал.

— Это как раз и есть рабы.

Остапа передернуло.

— Чую, ты вздрогнул, — проговорил пахан. — Но на деле не все так ужасно. Принято думать, что раб — это забитый, несчастный человек, почти животное. Раба можно продать, избить, даже убить. Но это не так. Не скажу, что наши рабы как сыр в масле катаются, но называть их скотом было бы некорректно. Конечно, прав у них гораздо меньше, чем у урок, но никто не морит их голодом, не лупит почем зря. Важно, чтобы раб хорошо выполнял свою работу, а для этого он должен быть сыт, одет и обут. Ты в курсе, что рабы на плантациях жили сытнее, были наряднее одеты и крепче здоровьем, чем нью-йоркская беднота?

— Не-а, — признался Остап.

— Теперь знаешь, — сказал Крот и продолжил. — Большинство наших рабов — коммуняки, которых выгнали из Маяковки. Чаще всего — за сущую провинность. Есть, скажем, один тип, которого турнули за то, что он спер полмешка муки.

— Надо же. А мне казалось, что у Лаптева в Маяковке просто идиллия.

— Все это сказки матушки Гусыни!

— А еще говорили, что вы живете по воровским законам.

— Это тебе коммуняки рассказали?

— Они самые.

— Чушь собачья! В Алькатрасе мы живем по совести. Никаких воровских понятий и прочей дребедени. А Лаптев твой — дурак. В облаках витает, все строит какой-то коммунизм, Кампанелла недоделанный! Жить надо сейчас, а не в каком-то воображаемом будущем. Радоваться, с девицами шурум-бурум, гульки до утра, выпивать… Но меру знать! Помнишь, как там было у Гиппократа?

— Нет, не помню.

— А ты вообще знаешь, кто такой Гиппократ?

— В общих чертах.

— И что же ты о нем знаешь?

— Древнегреческий врач. Отец медицины.

— И то хлеб. А то у нас большая часть урок — дубы стоеросовые. Им что Платон, что планктон — все едино. А я, знаешь ли, люблю хорошую беседу с умным человеком. В тюрьмах уйму башковитых людей повстречал, многому у них научился. Как-то раз сидел я в одной камере с доктором философии, он мне много вслух читал. Ницше, Шопенгауэра, Канта… Что-то я заговорился. Мы, старики, болтливый народ. На чем мы остановились?

— На Гиппократе.

— Ах да! Гиппократ говорил: «Никто не должен приступать меры: мудрость жизни — знай во всем меру».

— Богатая мысль, — согласился Остап.

— Воистину! Думаю, за это надо выпить!

Сказав это, Крот снова дошел до шкафа, достал оттуда глиняный сосуд и безошибочно разлил по двум кружкам красную жидкость с кислым запахом:

— Я крепкого не держу, годы уже не те. А вот винишком порой балуюсь. Это, конечно, не божоле, но пить можно. Мы готовим вино из картофеля. Формально говоря, это брага, но «вино» звучит приятнее, — он чокнулся с собутыльником и сделал маленький глоток.

Остап же залпом осушил всю кружку. Алкоголь теплом растекся по его телу, вселяя спокойствие.

— Ну как на вкус?

— Кислятина.

— Ну на вкус и цвет, как говорится… Вот Маякове вообще не пьют! Сухой закон у них!

— Омерзительно!

— И я того же мнения. А у нас еще самогонку гонят. И даже кабак есть. «Второе дыхание» называется.

Остапа охватила приятная волна ностальгии. Надо же! Ведь именно так именовалась культовая московская рюмочная-стоячка, куда, будучи бедным студентом, частенько заглядывал будущий режиссер и частенько уползал оттуда на рогах. А располагалась она в тесном подвальчике в Пятницком переулке. Легендарное место. Минимализм во всем: тесное помещение, липкие столики, алюминиевые пивные бочки у стен, дым коромыслом. В меню помимо пива постоянно наличествовали дешевая водка и нехитрая закусь вроде бутербродов со шпротами. Публика во «Втором дыхании» собиралась ортоборная: маргиналы всех мастей, футбольные фанаты, неформалы, студенты. Можно там было встретить и хорошо одетых господ в пиджачках и галстуках, артистов и богатеньких иностранцев. Чем привлекал их этот гадюшник, одному богу известно, но все они отлично вписывались в общую атмосферу. В рюмочной была какой-то особый вайб. Всем было плевать на то, кто ты, какие у тебя регалии и какого ты возраста. Здесь всегда кипела жизнь. Люди общались, спорили, дрались. Ругали мэра и президента с его администрацией, хвалили советскую власть, обсуждали футбол, философию, кино или просто вели разговоры за жизнь, сдабривая все это отборным матом. Порой в «Дыхание» заруливал настоящий баянист. Ему щедро наливали, а он играл на заказ народные песни и не менее народные рок-хиты вроде «Человека и кошки» и «Вечной молодости».

Обычно посиделки в рюмочной проходили без эксцессов, лишь изредка случались досадные недоразумения. Например, однажды из-за ирокеза, который носил в ту пору Остап, до него докопался подвыпивший воин-афганец и выбил два зуба. Еще как-то раз его чуть не прессанули скины. Тогда вместе с какими-то подмосковными панками, с которыми только что познакомились, они зашли сюда немного подзаправиться, перед тем как пойти на концерт «Пургена». На них наехали два бритых нацика. Барменша крикнула, чтоб шли разбираться на улицу. Делать нечего, вышли на улицу. Подмосковных «дружбанов» сразу как ветром сдуло. Вот оно, хваленое панк-братство. Скины начали традиционно:

— Ты панк?

— Панк.

— Кто по нации?

— Русский.

— А знаешь, что «панк» в переводе с английского означает «отброс»?

— Знаю.

— Так значит, ты — отброс и позоришь русскую нацию.

— Ничего и никого я не позорю.

И так далее, и в таком духе… Пока один из нациков не увидел у него на джинсовке значок группы «The Stooges». Оказалось, тоже поклонник этой команды. Быстренько тема разговора поменялась, они вернулись в помещение «Второго дыхания» и за пивом обсудили дискографию группы и личность ее вокалиста Игги Попа. Сошлись на том, что группа трушная, а сольные работы Игги — полное дерьмо. Кто-то из скинов даже признался, что слушает «Джой дивижн» и имеет компакт с автографом самого Геры Моралеса. Они оказались славными ребятами и не сильно заморачивались на правой теме. Погоняла у двух главных были Генрих и Палач. В тот день пацаны отлично оттянулись. Остап забил на концерт и напился до скотского состояния. В метро его два раза стошнило. Вечер удался!

Спустя годы Остап случайно увидел Генриха в VK. Тот стал серьезным человеком, работал в крупной строительной компании, носил дорогие костюмы и увлекался дайвингом. Они списались, вспомнили друг друга и мило поболтали. Выяснилось, что Палача уже нет на этом свете. «В драке с кавказцами получил нож в сердце», — пояснил собеседник. Договорились как-нибудь встретиться, чтобы побухать и вспомнить старые добрые времена, но не случилось.

Став успешным режиссером, Остап перестал посещать подвальчик в Пятницком переулке, но всегда ностальгически вздыхал, если оказывался рядом. Спустя какое-то время рюмочная почила в бозе. Но осталась в искусстве. Oi/Ska группа «Reactor Moscow» увековечила «Второе дыхание» в одноименной песне, писатель Роман Сенчин с теплотой вспоминал о ней в романе «Нулевые», а поэт Сева Емелин посвятил ему такие строки:

До свиданья, мой друг, до свиданья,

Не печаль поседевших бровей.

Здесь стояло «Втрое дыханье» —

За него до последней налей.

Сейчас там располагается хипстерская пивнуха в ностальгически-советском стиле. Крепкого там не подают, и никто не сыграет на баяне песню про человека и кошку.

Поэтому, услышав знакомое название, Остап не мог не спросить:

— А кто придумал название вашему кабаку?

— История об этом умалчивает, — сказал Крот.

— А как там расплачиваются?

— Копейками. Местная валюта.

— У вас и деньги есть?

— Почему бы и нет, мы же не при коммунизме живем.

Пахан достал из кармана медный пятак с советским гербом и показал его.

— Откуда это у вас?

— С неба, вестимо. В одном из контейнеров было несколько мешков с монетами достоинством от копейки до пяти.

Внезапно раздался звук, который невозможно было спутать ни с чем. Где-то запиликал мобильник: звучал до боли знакомый рингтон «Nokia tune».

— У меня что, галлюцинации? — взволнованно спросил Остап.

Крот будничным жестом вынул из кармана легендарный «кирпич». Телефон «Nokia 3310».