В кузове грузовика, освобожденном от аппаратуры, теперь тряслись четверо парней примерно того же возраста, что и Ржавый. Все они были вооружены. Заика Мона и худющий тип с бордовым родимым пятном на лбу по кличке Скелет — помповиками, Лопоухий здоровяк Герпа — стареньким наганом, точь-в-точь как у красноармейца Сухова, а темнокожий парень Карим вертел в волосатых руках здоровенный валочный топор. В кабине находились Ржавый, который крутил баранку, и Остап, выполнявший функции лоцмана, между их сиденьями стояло еще одно помповое ружье.
Водитель не умолкал ни на минуту. Он хотел как можно больше узнать про новоприбывших и щедро осыпал Остапа вопросами. Как зовут, откуда прилетели, сколько лет… Уставший и голодный, как зверь, собеседник отвечал неохотно.
— Слушай, Ржавый, у тебя есть чего-нибудь пожрать?
Тот вытащил из-за пазухи краюху серого хлеба:
— Держи. Это я в столовке спер.
Сожрав хлеб, Остап попросил воды. Ржавый пошарил под сиденьем и протянул ему фляжку. Щедрый глоток вызвал блаженную отрыжку.
— Хлеб сами печете?
— Сами. У нас хорошая пекарня.
— Значит, и пшеница тут растет?
— Растет, чего ей не расти. Земли на Карфагене плодородные, климат хороший. Урожай по два-три раза в год собираем. Бывало, воткнешь палку в землю, глядишь, а она уже плодоносит! А как у вас на Земле с урожаями?
— По-разному.
— Ясно. Я ведь тут и родился, на Карфагене. О Земле знаю только по рассказам жителей коммуны. Ну и в кино видел…
— В кино?
— Ну да. У нас есть видеосалон.
— Что, прямо с видаком и телеком?
— Прямо с видаком и телеком. Каждую субботу в шесть вечера у нас фильм показывают. Только новинок мало, все уже смотрено-пересмотрено, а с кассетами напряг.
— И какой жанр ты предпочитаешь?
— Боевики. «Кобра» — вот отличный фильм! Сталлоне там просто суперски играет, — Ржавый, подражая детективу Кобретти, произнес гнусавым голосом: — «Ты — болезнь, а я — лекарство».
— А «Рэмбо» видел?
— Конечно!
— Какую часть?
— А их что, много?
— Четыре… А, нет, пять!
— Я видел ту, где Рэмбо приезжает в городок Хоуп и местный шериф открывает на него охоту.
— Это первая и лучшая часть. Остальные можно не смотреть, муть полная.
— Сам-то любишь кино?
— Люблю. Я вообще-то режиссер по профессии.
— Да ну, заливаешь!
— Мамой клянусь.
— И какие же ты фильмы снял?
— «Хроники УГРО-6», например.
— Не слышал. А еще?
— «Легавый в отставке», «Легавый выходит на тропу войны», «Три мента», «Майор Вампилов».
— Боевики?
— Криминальные сериалы.
— И что это такое?
— Это как фильм, но сразу серий двадцать, а то и тридцать.
— Зашибись! Я бы тоже хотел сниматься в кино. Как думаешь, у меня бы получилось?
— Конечно, — не стал расстраивать парнишку Остап. — А если бы ты сказал, как отсюда выбраться, то я бы похлопотал, чтобы тебя взяли на главную роль.
— Нет отсюда выхода, — потухшим голосом сказал Ржавый.
— Жалко.
— А кого-нибудь из звезд живьем видел?
— Один раз Слая видел, когда он в Москву приезжал на какую-то премьеру.
— А Слай — это кто?
— Прозвище Сильвестра Сталлоне.
— Ух ты! И как он?
— Здоровый, сука!
— А еще кого видел?
— Шварценеггера.
— Зашибись! А как думаешь, кто кого заборет: Шварценеггер или Сталлоне?
Остап ухмыльнулся. Этот вопрос был едва ли не самым популярным в дни его юности.
Тогда кругом царили нищета, безработица, грязь. Единственной отдушиной были видеосалоны, где крутили американские фильмы. Уже в то время Луцык любил ужастики вроде «Кошмара на улице Вязов» и «Пятницы, 13-го», а Остап, как и его теперешний сосед по кабине, предпочитал боевики. Он просто обжал «Смертельное оружие» с Мэлом Гибсоном и усатым негром, имя которого выветрилось из памяти. Отличное кино. В меру экшена, в меру юмора. Не то политкорректное дерьмо, что сейчас снимают. Еще был отличный «Крепкий орешек» с Брюсом Уиллисом. Помятый жизнью офицер полиции Джон Макклейн против шайки немецких террористов внутри небоскреба «Накатоми Плаза», адреналин, пальба, злодейский злодей Ганс Грубер и в конце, как водится, победа добра над злом. Остап признавал только первые три части «Орешка», дальше пошла какая-то пурга. Особенно та серия, где Макклейн приезжал в Москву, «Крепкий орешек. Хороший день, чтобы умереть» называлась. Реальное днище!
Этот фильм он смотрел уже в кинотеатре. Большой экран, суперзвук, мягкие удобные кресла, но все равно ощущения были не те. В районном видеосалоне, где видак то и дело жевал пленку, а зрители пялились в небольшой экран телевизора, все выглядело покруче! Однако пятый «Орешек» запомнился ему надолго. Он смотрел этот фильм с Джей.
В тот период Остап ходил бобылем, а его подруга юности только что рассталась с очередным парнем, носившим странное имя Ярополк. И однажды они решили по-дружески сходить в кино. А дальше, как водится, поцелуи в темном кинозале, пивко, то-се… Встречались они ровно месяц. Трахались под «Enigma», ходили в киношку, на концерты. Ни о каких обязательствах или серьезных отношениях речи и не шло. Потом Остап улетел на съемки в Болгарию, Джей вернулась к своему Ярополку, и все тихо-мирно закончилось. И никто не знал об их романе, кроме Кабана, которому режиссер как-то проболтался по синей дыне. Но тот клятвенно пообещал держать язык за зубами.
Так вот, на первом свидании Остап и Джей тоже обсуждали, кто же победит в драке: Слай или Шварц. Она топила за Сталлоне, Он — за Арнольда. В итоге победила дружба: решили, что их обоих победит Чак Норрис.
В общем, ответ на вопрос Ржавого выплыл из глубин памяти сразу же. Но он не принял компромиссный вариант и настаивал на выборе из двух предложенных кандидатов.
— Тогда Сталлоне.
— Почему? — искренне удивился Ржавый.
— Ты «Рокки» видел?
— Раз двадцать!
— Вот и думай. Слай отлично боксирует, а Шварценеггер — тупо гора мускул, он только и умеет, что из пулемета по врагам шмалять.
— Логично. Но насчет Норриса я все же не согласен.
— Это еще почему?
— Не выглядит он крутым.
— Вот еще! Чак Норрис настолько крут, что убил Гуфа!
— Кого?
— Проехали, — Остап вытянул шею и радостно добавил. — Вернее, приехали. Вон контейнер.
Грузовик с грохотом остановился. Но стоило всем покинуть машину, откуда ни возьмись нарисовались трое крепких молодчиков. Молодые, бритые наголо, вооруженные карабинами «времен очаковских и покоренья Крыма». На них были черные, наподобие арестантских, робы. Они остановились метрах в десяти и о чем-то перешептывались. Неподалеку стоял их транспорт — телега, запряженная ослом.
— Опа-а, коммуняки! А вы случайно не заблудились? — проговорил один из бритоголовых, жилистый детина с рассеченной бровью.
— А тебя что, здороваться не учили? — спросил Ржавый.
— Здорово.
— И тебе привет, Фунт. Мы за контейнером приехали. Он принадлежит коммуне.
— Неужели? И где на нем написано, что он ваш?
— Слушай, давай не будем ссориться.
— А кто здесь ссорится?
— Ты. Вечно в драку лезешь. Недаром Лаптев тебя из Маяковки выгнал.
— Ваш Лаптев — мозгодуй тупорылый, но ты-то мужик умный, должен понимать, что мы первыми контейнер нашли, а значит, он наш.
— Без обид, Фунт, у меня приказ, и я его выполню в любом случае.
— Беспределом попахивает.
— Я все сказал.
Фунт обратился к своим подельникам.
— Нет, вы слышали?
— Кажется, кто-то слегка обозрел, — прогундосил один из молодчиков.
Остап смотрел на Ржавого и удивлялся. Еще недавно этот рыжий парнишка казался ему чушком, мальчиком на побегушках, но теперь это был совсем другой человек. Волевой и решительный. В его глазах пылал злой огонь, мышцы напряглись. Он был готов в любой момент пустить в ход оружие. Наверное, сказывалось воспитание в суровых условиях Карфагена, где каждый должен уметь постоять за себя и близких. А вот Остап конкретно забздел.
— Ржавый, давай по-хорошему, — предложил Фунт.
Его собеседник прищурился:
— А то что?
Вместо ответа бахнул выстрел, и Скелет рухнул наземь с простреленной башкой. Курок спустил стрелок, залегший на крыше контейнера. Следом чечеткой заговорили остальные три карабина, их жертвой стал Карим. Две пули попали ему в грудь, одна угодила в лоб.
Коммунары и Остап, не сговариваясь, бросились к грузовику и укрылись за кузовом.
— С-с-с крыши с-с-стреляли, с-с-суки, — констатировал Мона.
— Сядьте поближе к колесу и не высовывайтесь, — приказал Ржавый и внимательно оглядевшись по сторонам, задумчиво пробормотал. — В нас они стрелять не станут.
— Это еще почему? — спросил Остап.
— Побоятся попасть в машину. Тачка на Карфагене дюже ценная вещь, они и поцарапать ее не посмеют. Будут нас выманивать.
Ржавый осторожно поглядел под кузов.
— Не видно никого, наверное, за контейнером укрылись, гады, — процедил он сквозь зубы, подкрался к кабине и попытался открыть дверь. — Не открывается. Замок заклинило.
— Меня ранили, — раздался жалобный стон Герпы.
На его животе расплывалось кровавое пятно. Герпа учащенно дышал, прижимая рану левой рукой. Правая, в которой был наган, дрожала мелкой дрожью.
— Дай гляну, — Ржавый приподнял окровавленную руку Герпы. — М-да, дело плохо…
— Я умру? — сипло произнес раненый.
— Что ты! Еще сто лет проживешь!
Конечно же, он врал.
Тут Мона повернулся направо и замер соляным столбом.
— М-м-мертвяк, — проскулил он.
Он увидел труп водилы грузовика. Вернее, то, что от него осталось. Торс с окровавленной головой и обрубками рук.
— Это тот, кто за рулем был. Его тушканчики обглодали, — пояснил Остап.
— Лютый, что ли? — сообразил Ржавый.
— Наверное.
Мона навел пушку на труп водилы.
— Ты что творишь, дурак? — осадил его Ржавый.
— Но в-в-ведь он может вос-с-стать.
— Опусти ствол! У нас патронов раз-два и обчелся.
— А если он станет з-з-зомби?
— Вот тогда ты его и завалишь.
Громыхнули еще несколько выстрелов. Враги, по-видимому, стреляли для устрашения.
— Ну что, Ржавый, чья взяла? — раздался голос Фунта.
— Еще не вечер!
— Нас и вечер не остановит! Бросайте пушки и выходите с поднятыми руками.
— А вот хрен тебе! — Ржавый выхватил наган из ослабшей руки Герпы и протянул его новому товарищу. — Пользоваться умеешь?
— Не доводилось, — ответил Остап.
Прозвучит дико, но режиссер, снявший кучу криминальных сериалов и вправду не умел обращаться с оружием. В реальной жизни он был очень миролюбивым человеком.
— Большим пальцем оттягиваешь курок назад до щелчка, выравниваешь прицел с целью и мягко жмешь на спусковой крючок. Понятно? — пояснил Ржавый.
Остап повертел в руках револьвер:
— Никогда не думал, что придется стрелять в людей.
— Привыкай. Это Карфаген!
— Эй, коммуняки, выходите! — снова заговорил Фунт.
— Не дождетесь, суки! — крикнул Ржавый.
— Слышь, ты, храбрый портняжка, а помнишь, как ты свой шрам заработал?
Он непроизвольно коснулся стволом ружья щеки с кривым рубцом.
— Если забыл, то я напомню. Это я тебе его оставил. В детстве еще. Мы тогда крепко поцапались, и я тебе по щеке ножичком полоснул! — продолжил Фунт.
— Как же, помню, — ответил Ржавый. — А ты, видать, забыл, что в тот день я тебя на обе лопатки уложил. А ножичком ты меня покоцал исподтишка, как крыса!
— На войне все средства хороши!
— Какая война? Нам тогда было по восемь лет.
— Без разницы.
В небе пролетела стая галдящих черных птиц. Остап где-то слышал, что увидеть стаю птиц над головой — это к переменам. Если птица черная — перемены будут плохими. Что ж, пока все сходится…
— Что д-д-делать будем? — спросил Мона, отводя глаза от летящей стаи.
— Примем бой, — решительно сказал Ржавый.
— Д-д-думаешь у нас есть шанс на поб-б-беду?
— Можешь в этом не сомневаться.
— А я вот что-то не уверен. У врага численное превосходство, — невесело сказал Остап.
— Джон Рэмбо бы с тобой не согласился.
В следующий момент случилось то, чего никто не ожидал. Мертвец вздрогнул, пружинисто вскочил и, опираясь на руки-обрубки, кинулся на Мону. Зубы зомбака впились ему в шею, вырвав кусок плоти.
Мона умер не сразу, помучался секунд пять, а после булькнул кровью и повалился навзничь. Зомбарю Ржавый снес голову из дробовика. Такая же участь постигла и Мону.
— Дурак, дурак, дурак! — корил он себя. — Патрона пожалел! Если бы я тогда послушал Мону, то ничего бы этого не было!
— Ты не виноват, — попытался успокоить его Остап.
— А кто виноват?
— Ну не знаю…
— Я здесь главный, на мне и ответственность.
Остап не стал возражать.
— Вы чего там стреляли? — прилетел голос Фунта.
— Это был сигнал о помощи. Скоро за нами приедут! — соврал Ржавый.
— Не смеши меня, родной. Никто вам не поможет. Сдавайтесь, пока я добрый!
— Русские не сдаются! — почему-то крикнул Остап.
Ржавый наградил его осуждающим взглядом.
— Это кто там кудахчет? Твой новый дружек-петушок? Закрой клювик, птичка, иначе гребень отстрелю! — заржал Фунт.
— И каковы наши дальнейшие действия? — спросил Остап, поглядывая на Герпу.
Тот был совсем плох. Обильно покрывшись холодной испариной, раненый мертвецки побледнел и жадно хватал ртом воздух.
— Значит так, на счет три выскакиваем из укрытия и открываем огонь. У меня всего три патрона, в другом помповике четыре. У тебя полный барабан, — распорядился главный.
— А сколько в барабане нагана патронов?
— Семь.
— Так себе план.
— А что еще остается — покорно ждать своей участи?
— Может, все-таки сдаться, а?
— Это ты брось!
— Мне кажется, сейчас не время играть в героев…
— При чем здесь героизм? Ты хоть понимаешь, что с нами будет если мы сдадимся?
Остап пожал плечами.
— Нас сделают рабами.
— Это что еще за дикость? Вы же вроде цивилизованные люди.
— Мы-то да, но не они. Знаешь, что это за эти люди? Урки!
— Сидельцы?
— Не совсем. Когда-то давно на Карфаген высадились двадцать урок. Их прям с этапа умыкнули. Они основали свое поселение, с тех пор все его жители так себя и называют. Урками. А поселение называется Алькатрас, в честь знаменитой тюрьмы. Слыхал про такую?
— Само собой.
— Так вот, у них там, что называется, своя атмосфера. За пахана в Алькатрасе Крот, в прошлом опасный рецидивист. Кровожадный убийца, ему человека замочить — что тебе сморкнуться. И живут они там по своим законам, по воровским. Коммунары, которых выгнали из Маяковки, обычно к ним попадают. А куда еще деваться? И урки делают их своими рабами. А жизнь раба — не сладкий сахарок.
— А этот Фунт, он же вроде тоже коммунар…
— Был когда-то, но полтора месяца назад Лаптев выгнал его из Маяковки. Шебутной он больно. Фунту лишь бы выпить да подраться. У нас такое не приветствуется.
— Не похож он на раба…
— Фунт откупился. Угнал у нас уазик и преподнес уркам на тарелочке с голубой каемочкой. Мы пытались вернуть украденную тачку, но ничего не вышло. Урки ушли в глухую несознанку, а Лаптев не стал настаивать, чтобы не обострять ситуацию. «Худой мир лучше доброй драки». Это его любимая присказка.
— Чмо ваш Лаптев.
— Это еще почему?
Остап пфыкнул:
— Потому что ведет себя как на чмо.
— Это ты зря. Председатель у нас крутой. До него коммуна поселение было настоящей помойкой, а он создал коммуну, жизнь наладил, — гордо заявил Ржавый.
Остап на секунду задумался.
— Слушай, а меня они тоже сделают рабом?
— А как же! — ошарашил его Ржавый.
— Но я же не коммунар.
— Если ты попал в Маяковку, значит коммунар.
— А в каких вы отношениях с урками?
— До сегодняшнего дня все было нормально. Так рамсили иногда, но по мелочи.
— А сколько их вообще в Алькатрасе?
— Урок-то? Человек тристаи, включая рабов.
— А вас сколько?
— Тоже около того.
— Эх, сейчас бы сюда Джей! — мечтательно протянул Остап. — Она бы показала этим уродам, где раки зимуют?
— Джей — это кто?
— Девушка, что с нами была. Такая с короткой стрижкой…
— Помню. Хорошенькая сеньорита.
— Она здесь обрела суперсилу оглушать своим криком противника. Так она спасла нас от тушканчиков.
— У нас у всех тут есть необычные способности. И у тех, кто прилетел с Земли, и у тех, кто здесь родился. Только в основном они пустяшные. Я, к примеру, могу отзеркаливать слова. Вот назови любое слово…
— Хм-м. Сегрегация.
— Яицагергес.
— Круто!
— Но бесполезно. А ты чего можешь?
— Дерусь хорошо. Хотя никогда рукопашкой не занимался.
— Бесценный навык! Если бы мы с урками на кулаках дрались, то твое умение нам бы сильно пригодилось.
— Эй, вы что там притихли⁈ — вновь раздался голос Фунта. — Решили пообжиматься напоследок, петушки?
— Думаем, что тебе сперва отрезать: нос или уши, — откликнулся Ржавый.
— Мечтать не вредно.
Лопоухий Герпа застонал. Изо рта ручьем хлынула темная, почти черная, кровь. Он скорчился в судорогах, охнул и обмяк. Ржавый с сожалением посмотрел на труп своего товарища, зажмурился и что есть силы прикусил губу.
— Сука, сука, сука! Ненавижу! Не прощу! — затараторил он и в отчаянии боднул затылком грузовик.
— Ты это чего? — взволнованным голосом произнес Остап.
— Сука, сука, сука!
— Слышь, Ржавый, успокойся. Все нормально.
— Нормально? Ненормально! Ненормально!
— Да охолонись ты!
Ржавый набрал полную грудь воздуха, выдохнул. Его лицо буро покраснело, глаза налились кровью. Он бросил хищный взгляд на Остапа и прорычал:
— Ну что, готов?
— Вроде того.
— Тогда на счет три?
— Считай, командир.
— Раз…
Досчитать Ржавый не успел. Остап с размаху треснул ему рукояткой по темечку. Ржавый громко ойкнул и повалился на землю.
— Фунт, я сдаюсь! У меня пленный и три пушки. Это мои откупные! — прокричал Остап.