Высокие звезды

ГЛАВА 6

С улицы, под окном гостиницы мадам Клотильды слышался шум, пьяные крики. Потом раздались дикие вопли, и послышался топот убегающих.

Хуан Гонсало подошёл к окну, поднял тяжёлую полусгнившую, раму и выглянул на улицу. Прямо под окнами закончилась драка. Мужчина корчился в луже, двое стояли над ним, а один, убежал.

— Лови! Лови! — кричал мужчина, стоящий над поверженным соперником.

Но никто не гнался за убегающим.

— Эй, что вы делаете? — окликнул мужчину Хуан Гонсало.

— Пошёл ты вон! — раздалось снизу.

— Я сейчас выйду! — довольно грозно крикнул Хуан Гонсало.

— Выйди, выйди, мы намнём тебе бока! — послышался пьяный мужской крик.

— Не ходи, — выдохнула из себя Марианна, — будь здесь.

— Ладно, — согласно кивнул парень, опуская тяжёлую раму.

— И вообще, меня знобит, не открывай окно.

— Если тебя знобит, тогда, пожалуйста.

Хуан уселся на стул под окном, положил локти на подоконник, а голову опустил на руки. Он не знал, чем себя занять и стал смотреть на мигающий тусклый фонарь прямо под окном.

Затем он оглянулся и стал с интересом изучать собственную неуклюжую тень на немного скошенном потолке комнаты.

— Ты спишь? — обратился он к девушке, поднялся со стула и зажёг лампу на небольшом колченогом столе.

— Да, сплю, — громко сказала Марианна.

— Тогда спи, — ответил ей таким же тоном Хуан Гонсало.

А через некоторое время он окликнул девушку.

— Знаешь, Марианна…

— Что я должна знать? — раздался недовольный голос девушки.

— А мне нравится эта страна, нравится, как здесь всё происходит.

— Да что здесь может нравиться? — недовольно воскликнула Марианна, поднимая голову от подушки.

— Ну вот, мы только сегодня приехали, а уже тебе, пожалуйста: жильё надо — получи, работа нужна — будет. А если требуются документы, то и документы будут готовы.

— Может, тебе и нравится, а мне не очень.

— Не знаю, не знаю, — потирая свои мозолистые руки одну о другую, сказал Хуан Гонсало, — Мне всё это по нраву.

— Так ты говоришь, тебе нравится Мексика?

— Да, — прислонившись к стене, сказал Хуан Гонсало.

— Да ну! — сглотнув слёзы, твёрдым голосом произнесла Марианна.

— Да-да, очень хорошая страна. Всё здесь для того, чтобы человек смог жить.

— Ну-ну, — повторила Марианна, не поворачиваясь к; парню.

А он смотрел на её плечо, на завитки тёмных волос, на свою тень и на его лице была самодовольная улыбка, улыбка хозяина жизни, а не жалкого робкого слуги.

— Мы здесь всего лишь один день, а ты вспомни, как нас приветствовали, как все радовались нашему приезду. Помнишь, как пароход вошёл в порт, и всходило солнце?

— Да, помню. Помню, как бандиты пристрелили сеньора Сикейроса. Разве ты об этом забыл?

— Ну, — пожал плечами Хуан Гонсало, — это всего лишь досадная неудача, а так всё замечательно.

— Если это всего, лишь досадная неудача, я лучше помолчу, — и Марианна повыше подтянула одеяло.

«Боже, куда я попала? Зачем я покинула дом матери и отца? Зачем я оставила свои уютные комнаты, замечательную спальню, чистую постель, крахмальное бельё, посуду? Зачем мне всё это, зачем?

— Ты хотела свободы,— сказал внутренний голос Марианны, — и ты её получила.

— Но разве это свобода? — задала себе вопрос девушка. — Нет, это хуже тюрьмы, хуже не бывает. А он, этот дурачок, несмышлёный мальчишка, радуется, будто действительно здесь встретили его с распростёртыми объятиями, будто бы ему дали всё — землю, работу, счастье. Но ведь ничего этого нет и близко, всё призрачно, всё совсем не так, как он говорит. Вообще, он какой-то странный, этот Хуан, никого не боится, уверен в своих силах, уверен в том, что бог дал ему удачу и стоит лишь протянуть руку, как эта удача окажется в его ладони. Боже, почему я не такая, как он?»

Но тут же, Марианна прогнала эти мысли прочь.

«Я не хуже этого простого крестьянского парня, не хуже, а может быть и лучше. Я образованная, умею читать, писать, в отличие от него, могу играть на фортепиано, могу петь, знаю много всего. Но тогда почему же, я так испугалась, почему робею, столкнувшись со всеми этими людьми, может быть, и хорошими».

Возможно, девушка тут же поменяла бы своё мнение о всех тех, с кем ей пришлось сегодня встретиться, если бы за стеной не раздались ужасные крики:

— Да я тебя, сволочь, сейчас убью! — ревел пьяный мужской бас.

— Нет, нет! — пищала женщина.

— Убью! Я сказал, вон отсюда! Я тебя выброшу в окно!

«Боже, господи, я попала в ужасное место в ужасный притон. Здесь не люди, а какие-то звери, животные, а я такая чистая, честная… Что я делаю здесь? Надо убегать, убегать… Но как я смогу убежать?»

— О чём ты думаешь? — послышался голос Хуана.

— Я не думаю, — резко бросила Марианна.

— Нет-нет, если ты не спишь, значит, наверняка о чём-то думаешь. Скажи.

— Ненавижу! — прошептала Марианна.

— Что? Не понял…

— Ненавижу! — уже довольно громко сказала девушка.

— Что ты ненавидишь?

— Всё ненавижу, всех ненавижу! Ужасно, зачем я сюда приехала!

— Как зачем, ты же сама хотела жить в свободной стране, без родителей, одна… Ты же мечтала иметь землю, выращивать лошадей, скакать на них, как тебе заблагорассудится.

— Я уже ничего не хочу… — сквозь слёзы прошептала Марианна, — ничего… хочу домой, в свою спальню, в свою постель…

— Ладно, успокойся, — довольно миролюбиво сказал Хуан Гонсало, — всё будет прекрасно, не стоит расстраиваться.

— Может быть, для тебя и будет, а мне всё это не нравится.

— А ты помнишь, Марианна, как рассказывала мне насчёт земли?

— Да… земли? Что я говорила?

— Ты говорила, что здесь бесплатно раздают землю.

— Ах, да… помню… — прошептала девушка.

— Так вот, я уверен, что стоит лишь достать лошадь, поскакать — и мне дадут землю.

— Теперь-то ты мне веришь? — горько произнесла Марианна.

— Да-да, верю. Сначала я подумал, что ты врёшь, как все богатые, а сейчас верю, — каким-то странным голосом сказал парень.

И в том, как он произносил эти слова, была надежда, была искренность, святая вера в то, что действительно, вот так, легко, можно в Мексике добыть землю, стать хозяином, а затем делать на этой земле всё, что угодно.

Подумав обо всём этом, Хуани Гонсало потёр ладонь о ладонь, и на его лице появилась удивительная улыбка, искренняя и открытая.

Но Марианна лежала, отвернувшись к стене, и, конечно же, не могла видеть эту искреннюю улыбку. Она скрежетала зубами. Ей хотелось закусить уголок наволочки, но чувство брезгливости не давало ей сделать этот поступок.

Тогда она закусила бархатный рукав своего платья.

— Может быть, это и есть моя судьба? — одновременно к самому себе и к Марианне обратился Хуан Гонсало.

«Судьба… неужели ему так мало надо? — подумала Марианна. — Кусочек земли, домик на этой земле, колодец, животные… Боже, какой он ограниченный и в то же время счастливый. А я… я… девушка, у которой было всё, была земля, был свой большой огромный дом, были деньги… Я всё это бросила, помчалась на край света, через весь океан, только лишь для того, чтобы обрести свободу. А вместо свободы я вижу грязь, смрад, мусор, пьяных мужчин, злых, жестоких порочных женщин… Эту маленькую узкую комнатку, где даже нет умывальника, где одна грязная несвежая постель на двоих…»

А Хуан Гонсало мерил комнату шагами, расхаживая от стены к стене. Он размахивал руками, самодовольно улыбался. Его лицо было просветлённым и ясным.

Он уже видел землю, видел домик, построенный собственными руками, видел колосья пшеницы, склонённые над землёй. И всё это — дом, земля, пшеница, было его, и он, Хуан Гонсало, был хозяином всего этого великолепия, хозяином собственной судьбы.

Парень не знал, куда себя деть.

Наконец он расстегнул на груди рубаху, развернул на полу тонкое одеяло и рухнул на спину, широко раскинув руки.

Марианна зябко поёжилась на постели.

— Когда мой отец умирал… — каким-то грустным и просветлённым голосом начал Хуан.

Марианна вновь поёжилась, и её сердце судорожно заколотилось в груди.

«Боже, сейчас он начнёт рассказывать какие-то небылицы о своих родителях! Представляю, какие они у него были: отец, наверное, пьяница, промотавший всё своё состояние».

— …так вот, Марианна, когда мой отец умирал, он сказал, что; будет радоваться, будет смотреть на меня с небес, будет обливаться слезами, увидев меня на собственном участке земли. И вот сейчас я уже так близок к этому, близок к тому, что у меня будет земля, дом. Мой отец сейчас где-то там, высоко… — Хуан Гонсало поднял руку и указал пальцем в потолок, — смотрит на меня и улыбается. Мой старик был славный человек. Конечно же, он безбожно пил, но все так поступают, всем нелегко на этом свете.

— О чём мечтал твой отец? — задала вопрос девушка.

— У него была только одна мечта, одна единственная — он безумно хотел, чтобы у меня была своя земля. Ведь он промотал всё состояние. Земли у него не было, он мучился и поэтому пил. А умирая, сказал: «Сынок, я буду счастлив, если у тебя будет земля, я буду улыбаться тебе с небес». Представляешь, как сказал умирающий старик?

Марианна кивнула.

Но Хуан Гонсало этого не увидел. Он смотрел в потолок на зыбкие тени, прислушивался к шуму на улице, к голосам за тонкими стенами и ощущал, как счастье заполняет его душу, заполняет до самых краёв, как вода заполняет сосуд.

— Слушай, а может, твой отец, там, на небесах, видит сеньора Сикейроса? — задала вопрос девушка.

— Что?

— Я говорю, если твой отец на небесах видит сеньора Сикейроса, то пусть он ему скажет…

— Что он должен сказать?

— Пусть скажет, чтобы он отдал мои серебряные ложки. Ведь я их утащила из дому, это наше фамильное серебро. Эти ложки достались моей матери от бабушки, а бабушке от её матери.

— А… да… ложки… — как о каком-то совершенно незначительном пустяке заговорил Хуан Гонсало. — Думаю, если мой отец увидит сеньора Сикейроса, он обязательно напомнит ему о ложках.

— Да-да, скажи, пусть напомнит, — как-то горько и безразлично обронила Марианна.

— Неужели когда-нибудь Хуан Гонсало Ортего будет иметь свою собственную землю, свой участок? — прижав ладони к груди, мечтательно говорил парень, глядя в потолок. — И что же мне посеять на этой земле, картофель? — парень даже прикрыл от удовольствия глаза.

— Да-да, картофель, — зло и ехидно бросила девушка.

— Нет, не картофель, наверное, на этой земле картофель не уродится. Тогда что?

— Посеешь что-нибудь другое, по-моему, не имеет значения, что сеять на этой земле.

— Э, ты так говоришь потому, что ничего в этом деле не понимаешь. А вот я… — мечтательная улыбка появилась на лице парня, — я бы посеял…

— Да ладно, говори быстрее, — бросила девушка.

— …я бы посеял пшеницу. Представляешь, вначале появились бы слабые зелёные растения, а затем пшеница стала бы золотистой. Я смотрел бы на своё поле, смотрел бы на то, как по нему гуляет ветер, и пшеница гнётся, как волны в океане… туда-сюда… качается, гнётся, шумит… Это так красиво, так здорово!

— А, по-моему, ничего особенного, — зло обронила Марианна.

— Ты так говоришь потому, что никогда не видела, никогда собственными руками не вырастила ни единого колоска. А я знаю, — и Хуан Гонсало провёл пальцем по своей мозолистой ладони, — я ухаживал бы за каждым колоском и собрал бы всё до единого зёрнышка. Нет, картофель здесь нельзя сеять, я с ним столько натерпелся в Испании… Представляешь, у меня был осёл, я на нём возил на поле навоз. А на поле столько камней и их надо убирать, убирать… А здесь, наверное, камней нет, земля чёрная, жирная, мягкая. Нет-нет, картофель я никогда не буду сеять, только пшеницу. Или, может быть… — Хуан Гонсало вновь открыл глаза и посмотрел на зыбкие тени, шатающиеся на потолке, — что-нибудь другое, только не картофель. Я с ним намучился так, что даже вспоминать об этом не хочу. О, Марианна, я, по-моему, размечтался, — Хуан прикрыл глаза ладонями. — Огромные поля, золотые поля, синее небо, ветер, солнце, яркое, жаркое солнце… Колос наливается, становится всё больше и больше… Возьмёшь колосок на руку, разотрёшь, а в ладони целая горсть больших тяжёлых зёрен. Это замечательно!

Марианна не выдержала. Она вскочила на постель, схватила подушку и стала колотить ею Хуана Гонсало.

— Заткнись! Заткнись! С зёмлей была моя идея, моя!

Кровь бросила в лицо девушке, её глаза заблестели, и в своём гневе она стала ещё прекраснее.

— Ненавижу, молчи! Молчи и больше ни о чём не говори! Только не о земле, не о пшенице, ни о чём, ни о чём! Я не могу больше этого слышать, не могу! И если бы ни я, тебя бы вообще здесь не было, тебя застрелил бы на дуэли как паршивого пса Диего Кортес. Он был бы доволен собой. Представляешь, он нажал бы на курок, пуля попала бы тебе в сердце, и ты лежал бы бездыханным. А он подошёл бы к тебе, взглянул в бледное лицо, подкрутил свои чёрные усы и хмыкнул…

— Что? — зло воскликнул Хуан Гонсало, вскакивая с пола.

— Заткнись! Заткнись! — закричала Марианна, продолжая колотить подушкой по голове Хуана Гонсало.

Парень вырвал подушку, подмял её под себя и откинулся на ней.

— А если бы не я, — закричал он, — ты бы подохла там, на улице, подохла бы. Тебя бы пристрелили эти бандиты. А в клубе… я вообще не хочу думать, что сделали бы с тобой в клубе, не хочу об этом думать!

— Ничего бы они со мной не сделали, — слёзы засверкали на глазах Марианны и покатились по щекам, — ничего! Я могу обойтись и без тебя, могу быть одна, ты мне не нужен! Несносный дурак, мечтатель! Бредишь какой-то чушью, полной ерундой! Земля ему нужна… пшеница, колоски… дом! Ты ещё скажи, что тебе нужна работающая жена, корова, молочко, овцы… косилка, молотилка… Что тебе ещё надо? Этот континент даст тебе всё…

— Мне ничего не надо? — вдруг выкрикнул Хуан Гонсало.

— Тогда отдавай мою подушку! — крикнула в спину парню девушка.

— Что? — прошептал Хуан Гонсало, не понимая подобного перехода.

— Подушку мою отдавай! — грозно закричала Марианна.

— Подушку? — ещё крепче обняв подушку, сказал Хуан Гонсало.

— Да, отдавай, это моя подушка.

— Не отдам, никогда! — прижимаясь щекой к прохладной ткани, сказал парень. — Даже не надейся, я буду её обнимать, буду на ней спать! Да я никогда в жизни тебе её не отдам, никогда!

Хуан, подбив кулаком подушку, устроился поудобнее, отвернулся к Марианне спиной и с улыбкой прикрыл глаза.

А в гостинице мадам Клотильды в это время происходило следующее.

Из клуба сеньора Хименоса пришла Сильвия. Она сегодня вернулась без клиента, абсолютно одна. Её даже никто не провожал. Правда, Сильвия не боялась ходить по ночным улицам Сан-Диего, ведь она умела постоять за себя и уж кого-кого, а мужчин она за свои девятнадцать лет изучила прекрасно. Правда, за ней увязался подвыпивший матрос, один из завсегдатаев клуба сеньора Хименоса.

Но этим вечером у Сильвии было совсем не то настроение, чтобы заигрывать со знакомым матросом. Она была мрачна и раздосадована сама на себя. Правда, она не отдавала себе отчёт, с чем это связано. Просто всё случилось довольно странно, и её настроение, до этого спокойное и ровное, вдруг изменилось. Ей вдруг захотелось напиться.

Но едва она принялась за это, как тут же, передумала. Ром принёс только озлобление.

Сильвия закурила, поболтала с подружками о том, о сём, и распрощавшись с сеньором Хименосом, покинула ночной клуб и заспешила домой.

Правда, ничего хорошего её не ждало и дома. Потому что дома в полном смысле слова у Сильвии не было. Она, уже около семи месяцев жила в гостинице-борделе мадам Клотильды. Вот туда она и направлялась по ночным тёмным улицам Сан-Диего.

«Дьявол, и что это со мной такое случилось, что на меня так подействовало? Сама не своя, всё из рук падает, ничего не хочется, даже думать ни о чём не могу. И всему виной этот мальчишка, ещё совсем юный. Но как он красив и смел! А какой благородный! Вот, наверное, о таком я всю жизнь мечтала. Правда, он небогат, а если быть более точной, то у него за душой вообще нет ни гроша. Но зато как он вступился за свою сестру! Как вспыхнули его тёмные глаза! Вот бы мне такого мужа!»

— Сильвия! Сильвия? — кричал пьяный матрос, пошатываясь и цепляясь за стенку. — Подожди, я тебя провожу, нам с тобой будет хорошо. У меня есть деньги, есть, поверь, я не останусь должен. -

— Да не нужны мне твои деньги, Хосе, отвяжись! — махнула рукой Сильвия.

Но матрос был настойчив.

— Но тогда хоть позволь, красотка, проводить тебя, а то, ночи в Сан-Диего тёмные, а злых людей хоть отбавляй.

— Ладно, — согласилась девушка, — иди рядом, даже можешь взять меня под руку, но не приставай, я сегодня злая, как дьявол.

— А что случилось, красавица? — пьяновато улыбаясь, матрос полез целоваться.

Сильвия, резко ударила его в грудь. Хосе покачнулся, зашатался и едва устоял на ногах.

— Ну, ты и дерёшься! Как кошка, можешь выступать в клубе, я даже поставил бы на тебя пару монет и выиграл бы.

— Заткнись, Хосе, я не хочу вообще ни о чём разговаривать. Коли уж увязался, то иди спокойно.

— Слушай, ты не знаешь, у мадам будут свободные девицы?

Сильвия пожала плечами.

— Если у тебя и вправду есть несколько монет, то найдётся и подружка на ночь. А если нет, то лучше туда не ходи. Ведь, как мне известно, ты и так задолжал мадам уже кучу денег, а отдавать не собираешься.

— Сильвия, а почему ты так рано возвращаешься, неужели никто не пришёлся тебе по вкусу? Или, может быть, ты уже так богата, что тебе и деньги не нужны? — на всю улицу закричал Хосе.

— Если ты не заткнёшься, — крикнула Сильвия, — я двину тебя так, что ты надолго меня запомнишь, — она резко остановилась и, сжав кулаки, сверкая глазами, посмотрела в пьяное лицо Хосе.

Матрос покачнулся, и на его губах появилась улыбка.

— Ладно, не беспокойся, не хочешь, не отвечай. Идти уже недалеко, так что потерпи меня.

— Да я не намерена тебя терпеть, урод, ублюдок пьяный! Как вы мне все осточертели со своими предложениями, приставаниями, со своими грязными деньжатами!

— Да брось, красотка, ведь деньги не бывают грязными. Деньги это деньги, за них можно купить всё. Разве ты приехала сюда не ради денег? Жила бы сейчас в своём селении, пасла коз или коров, была бы по уши в навозе. А так хоть видишь какую-то жизнь, — принялся рассуждать Хосе.

— А ты-то хоть что видел? — задала ему вопрос девушка.

— Я? — Хосе задумался, затем глянул в небо, будто бы там скрывался ответ на его вопрос. — Я много чего видел и побывал чёрт знает где. Был в Африке и в Австралии, был в Англии и Индии. И видел всяких женщин и деньги держал в руках такие, какие тебе и не снились.

— Ну и где же твои денежки, Хосе? — немного надменно, и в то же время злорадно спросила Сильвия.

— Денежки… они, понимаешь, красотка, как песок сквозь пальцы, текут — и их нет.

— Вот и я говорю, что деньги у тебя, Хосе, никогда не задерживаются, и никогда ты не станешь богатым.

— Я не стану? — Хосе взъерепенился, и его глаза налились кровью.

Он ударил себя кулаком в грудь.

— Да я… да я, если хочешь знать, скоро буду капитаном. Правда, не на большом корабле, на маленьком, на паруснике, но всё равно буду.

— Да никогда, Хосе, ты не станешь капитаном, никогда! И всё, что ты заработаешь, наверняка пропьёшь, оставишь у какого-нибудь сеньора Хименоса или в каком-нибудь заведении. Просадишь всё, спустишь, даже башмаки свои пропьёшь. Ведь самое главное для тебя в жизни — ром, драки да бабы.

— Это точно, бабы. Я люблю баб. Послушай, красотка, а может, уедем куда-нибудь вместе?

— Я уже с одним таким уехала, правда, теперь не знаю где он. Может быть, рыбы и кости его сожрали.

— А что с ним случилось? — поинтересовался матрос. — Кем он был?

— Да, торговец, коммерсант, мать его… — выругалась Сильвия и стала раскуривать сигарету. — Приехал к нам в селение, торговал всякими безделушками, заприметил меня и соблазнил. Давай, говорит, красавица, уедем в Америку, там я на тебе женюсь, будем жить счастливо и богато. Я, дура, поверила. Хотя, что мне оставалось делать, ведь нас в семье было девять, а я была за старшую. А отец, царствие ему небесное, так он ром больше всего в жизни любил, а нас всех просто убить готов был. Вечно напьётся и орёт: «Чтоб вы все провалились! Чтоб вас чума забрала!» Вот я и решила убежать с этим торговцем.

— Ну и что дальше?

— Дальше… ясно что, в общем, ладно. Хочешь идти со мной, так иди, а не хочешь, так ступай назад. Мне здесь полквартала, и я дома.

— Дома? — выкрикнул Хосе. — Да разве это дом, это же бордель.

— Не твоё дело, — огрызнулась девушка и, бросив окурок, почти побежала к гостинице мадам Клотильды.

— Эй! Эй, подожди! — загрохотал тяжёлыми башмаками по мостовой Хосе, — Сильвия, я с тобой. Ты, в случае чего, замолви за меня словечко.

— Так ты же говорил, что у тебя есть деньги, а без денег с тобой никто не пойдёт, запомни Хосе. Сейчас девушки не те, что раньше, они уже научены. Да и мадам Клотильда стала строга, с неё-то сеньор Хименос тоже требует денежки регулярно.

— Ух, и кровопийца этот Хименос! Дьявол его дери! — пробурчал Хосе.

— Ты потише, здесь кругом уши, расскажут сеньору Хименосу — не сносить тебе головы.

Хосе испуганно огляделся по сторонам. Но улица была темна, прохожих не было видно, ни впереди, ни сзади, и Хосе успокоился.

— Да плевать я хотел на этого твоего сеньора Хименоса! Краб его дери! Мне-то он, что за начальник, сяду через неделю на пароход — и прощай, Мексика! А через три недели выйду в какой-нибудь Австралии или Индии и думать не стану ни о сеньоре Хименосе, ни о твоей мадам Клотильде, Правда, тебя, Сильвия, буду вспоминать, девушка ты красивая, да и настроение у тебя не игривое.

— Да, настроение у меня дрянь, хоть суй голову в петлю. Так всё осточертело!

— И что же тебе осточертело, что же тебе надоело?

— Да с вами возиться, ноги задирать в этом чёртовом клубе… Пить надоело, жить надоело. Мучишься, крутишься, а впереди никакого просвета. Ехала, думала, здесь буду счастлива, а здесь хуже, чем в Испании.

— Ну ладно, ладно, всё как-нибудь устроится, не нервничай, — принялся бурчать пьяный матрос. — Я тебя люблю, ты мне нравишься… Я бы сейчас с удовольствием пошёл с тобой, да ты же не хочешь.

— Не хочу, Хосе, поверь, не хочу. Даже если бы у тебя были полные карманы денег, настроение у меня сегодня не то. Хочется голову сунуть в петлю.

— Слушай, Сильвия, правду говорят, что у вас там, в гостинице, один сегодня зарезался.

— Да, было дело. Ночью зарезался, утром нашли. Кровищи была полная комната, еле пол отмыли.

— А с чего он, не знаешь? — поинтересовался матрос, вытаскивая из кармана большой нож.

— Не знаю. Может, что-то в жизни не сложилось, а может, просто всё надоело, и он решил плюнуть на всё. Резанул бритвой себе по горлу — и концы.

— О, господи, — истово перекрестился Хосе, — упаси Бог от такой смерти, ведь это же грех, собственными руками лишить себя жизни. Господь ему не простит, — и Хосе вновь истово перекрестился.

Сильвия тоже быстро осенило себя крестным знаменем, и пробормотала молитву.

— Лучше уж пусть всадят в пьяной драке нож в сердце, чем самому лишать себя жизни, правда, Сильвия?

— Не знаю, Хосе, и так плохо, и эдак плохо, и выбора нет. Жизнь — ужасная штука. Пока молод, пока ещё ребёнок, думаешь, впереди тебя, что-то ждёт, какое-то счастье. А потом оказывается, что барахтаешься в этой жизни, как свинья в грязи, а впереди уже никакого просвета, только одна грязь и потёмки.

— Ладно, Сильвия, хватит тебе, ты ещё молода, хороша собой. И если бы ты только захотела, думаю, нашлось бы с полдюжины богатых кавалеров.

— Да не хочу я так, Хосе, хочется любви, хочется счастья.

— Размечталась, — пробурчал матрос. — А мне вот сейчас хочется женщину, хочется, чтобы под боком лежала тёплая женщина и чтобы она ни о чём меня не спрашивала, не задавала никаких вопросов.

— Если, Хосе, у тебя есть деньги, женщина у тебя будет, так что не беспокойся,

Наконец Сильвия и Хосе добрались до места.

Сильвия постучала в дверь, и она тут же открылась. Мадам Клотильда и ещё три девушки встретили Сильвию и Хосе.

— А ты почему одна? — оглядев Сильвию с ног до головы, спросила мадам Клотильда.

— А, к дьяволу их всех, надоели! — махнула рукой Сильвия. — Зато я привела вам клиента.

Пьяный матрос, увидев девушек, осклабился.

— О-о, красавицы, как я рад!

Он двинулся к ним. Девушки завизжали и отскочили в стороны.

Мадам Клотильда загородила дорогу матросу и щёлкнула пальцами.

— Ты деньги принёс, Хосе? — она смотрела на гостя так строго, что Хосе, невзирая на то, что был довольно пьян, смутился.

— Деньги? Да, конечно.

Он покопался в своих глубоких штанах и подбросил на ладони несколько тускло блеснувших монет.

— Держи! — он подал их мадам Клотильде.

Та хищно схватила деньги.

— Но только, чтобы на этот раз без шума и драки, иначе твоя нога больше сюда не ступит, Хосе, понял?

— Конечно, мадам, — принялся раскланиваться пьяный матрос.

— Но кроме этого, ты мне ещё должен.

— Но мадам, сеньора… я же, честный человек. Хосе здесь знают все, он никого не обманул.

— Ладно, ступай.

Одна из девиц подхватила матроса под руку, и они стали подниматься по скрипучей лестнице.

Сильвия несколько мгновений стояла внизу.

— Что случилось? — обратилась к ней хозяйка гостиницы-борделя.

— Да ничего не случилось, Клотильда, просто на душе как-то погано.

— Тогда, дорогуша, надо выпить, больше тебе ничего не поможет.

— Да и это, навряд ли.

— Нет-нет, это поможет, знаю по себе. Наутро проснёшься со свежей головой. Ну ладно, пойдём, — она взяла Сильвию под локоть и повела за собой.

Сильвия покорно следовала за хозяйкой борделя. Она даже не сопротивлялась.

У хозяйки борделя было две довольно приличных комнаты, заставленных довольно сносной мебелью.

Она усадила Сильвию на низкий диван, покрытый потёртым ковром, вытащила из шкафа высокую бутыль тёмного рома, наполнила до половины два стакана и подала один Сильвии.

— Ну, рассказывай, что случилось.

— Да ничего не случилось, — сделав первый глоток, сказала Сильвия, — просто как-то стало не по себе. И мысли всякие полезли в голову…

— Да гони ты их прочь, красотка, пей до дна, я ещё налью.

— Не поможет, Клотильда.

— Знаю, что не поможет, но больше ничего предложить не могу.

Женщины допили ром и закурили.

— Слушай, а этот красавчик у нас остановился?

— Кого ты имеешь в виду?

— Ну, этот парень, что приехал с сестрой на пароходе, утром…

— С этой сумасшедшей девчонкой, которая стала требовать отдельную комнату?

— Что? Она требовала отдельную комнату? — захохотала Сильвия.

— Ну да, знаешь, подбежала ко мне, голову задрала, глаза злые, губы дрожат и кричит: «Я не могу жить в одной комнате!» Представляешь, какая фифа, с братом не может жить в одной комнате!

— Бывает и такое, — ухмыльнулась Сильвия.

— Её, наверное, баловали родители в детстве. А парень ничего, Сильвия.

— А ты разве не знаешь, Клотильда, что этот парень отделал сегодня Балтазара?

— Балтазара? — удивлённо воскликнула хозяйка борделя. — Да он же здоровенный, как бык и, наверное, на голову выше этого Хуана Гонсало.

— Ну да, я и сама удивилась. Он же вступился за свою сестру, я уж думала, Балтазар убьёт его и покалечит. А видишь, как всё получилось, он так его отделал, что даже Хименос отнёсся к нему с уважением.

— Вот этого я не знала, — мадам Клотильда вновь наполнила стаканы. — Он что, тебе понравился? — заглянув в глаза Сильвии, осведомилась Клотильда,

— Ничего парень, смелый и благородный.

— Эх, Сильвия, опять ты размечталась, опять тебе нужен красивый, смелый да благородный. А если бы он ещё был богатым, так ты бы уже, наверное, лежала в его постели.

— Нет, он не такой, Клотильда, по его глазам видно, что он совсем не такой.

— Все они одинаковые, Сильвия, все мужики одинаковая дрянь. Кто-то чуть лучше, кто-то чуть хуже, но все они мерзавцы.

— Да, может быть, ты и права, а может быть, нам с тобой, Клотильда, никогда не попадались хорошие мужчины. Наверное, такие всё же существуют, только не в наших краях.

— А где же они тогда, если не здесь? В Сан-Диего полно всяких мужчин со всего света — и из Индии, из Англии, из Швеции… откуда их, только нет, я даже и стран таких никогда не слышала. И все они одинаковы — только бы пользоваться женщиной, а потом вышвыривают как ненужную вещь. Ведь и с тобой случилось то же самое.

— Да, — горько покачав головой, ответила Сильвия и допила свой ром до конца.

— И со мной такое случилось, да и со всеми девушками, которые живут здесь. Все они когда-то верили в счастье, во что-то доброе, благородное, чистое, а потом все оказались в борделе. Правда, хорошо, что у них хоть какая-то работа есть.

— Да разве это работа, Клотильда?

— Ну, ты скажешь. Не нравится — иди стирать бельё или на фабрику кур щипать. Сеньор Хименос устроит тебя по знакомству.

— Да пошёл к дьяволу этот Хименос!

— Тише, тише! — приложила палец к губам мадам Клотильда.— Конечно же, он мерзавец высшей пробы, но всё же как-то помогает нам.

— Помогает! — воскликнула Сильвия. — Да он вытрясает из нас деньги. Мы на него работаем, а он богатеет, мы получаем лишь крохи, а все денежки оседают у него. Дом себе купил огромный… экипаж… живёт себе припеваючи, клуб содержит, полиция у него куплена… А ты говоришь, он добрый.

— Да знаю я его как облупленного, — допила свой ром мадам Клотильда, и вновь взялась за бутылку.

Женщины были уже довольно пьяны. Глаза Сильвии зло сверкали.

— Как он бил Балтазара! Ты бы только видела, Клотильда, ты бы только видела! Балтазар пристал к его сестре, а он закрыл её собой и говорит: «Слушай, оставь её в покое, не трогай даму, не трогай сеньориту, а иначе я тебя проучу».

— Так и сказал? — воскликнула мадам Клотильда.

— Ну, да, так и сказал.

— Ну и ну, действительно, смелый и отчаянный. А с виду так себе…

— Да нет, нет, Клотильда, он и с виду что надо, красивый парень, давно я таких не видела.

— Ничего, Сильвия, поживёт полгодика в Сан-Диего, бока ему намнут, повкалывает, как следует и станет таким же, как все. Поначалу, когда приезжают оттуда сюда, — и мадам Клотильда очертила неопределённый круг у себя над головой, показывая подобным движением, что в Сан-Диего приезжают со всего света, — вначале все благородные, все надеются на какое-то счастье, изображают из себя честных… А проводит пару месяцев, и они становятся такими же мерзавцами и сволочами, как все окружающие.

— Нет, Клотильда, этот таким не станет, я тебе точно говорю. Уж я-то мужчин знаю.

— А что, ты хочешь сказать, что я не знаю мужчин? — ухмыльнулась мадам Клотильда. — Да я почти вдвое старше тебя, Сильвия, так что об этих скотах я тебе могу порассказать такого, что тебе и в кошмарном сне не привидится. Я их знаю как облупленных.

— Давай ещё выпьем, — обратилась к хозяйке гостиницы-борделя Сильвия.

— Ещё? — уже пьяно пошатываясь, пробормотала мадам Клотильда. — Можно и ещё выпить. У меня есть одна бутылочка, берегла её для очень хороших клиентов…

— Для таких, как сеньор Хименос, что ли? — хмыкнула Сильвия.

— Хотя бы для таких, как он, ну и что из этого. Он не выпьет, зато выпьем мы с тобой, правда, Сильвия?

Мадам Клотильда вытащила из шкафа высокую бутылку с аляповатой яркой наклейкой и наполнила стаканы.

— А, что её жалеть, сколько той жизни!

За стеной вдруг послышался шум, крик и грохот падающей мебели.

— У, мерзавцы! У, чёртовы ирландцы! — воскликнула мадам Клотильда, вскакивая с дивана. — Я им сейчас покажу!

— Да сиди ты, сами разберутся, — дёрнула за руку хозяйку гостиницы Сильвия.

— Нет-нет, погоди, ненавижу этих рыжих ирландцев! Скоты ненасытные! Мало того, что девушек мучат, так ещё мебель ломают!

Хозяйка быстро вышла за дверь, и уже через несколько мгновений послышался её властный и злой голос:

— Вон отсюда, чума рыжая! — кричала Клотильда.

Матрос что-то бормотал в оправдание. Девушка что-то визжала, затем стала хныкать.

Через четверть часа мадам Клотильда вернулась. Её лицо было румяным, глаза сверкали.

— Всыпала этому дьяволу рыжему, вышвырнула за дверь, — обратилась она к Сильвии, манерно держа дымящуюся сигарету, пьяно покачиваясь из стороны в сторону.

— Ты что, выпила без меня целый стакан?

— Ну да, я была с тобой, я слышала твои крики и была на твоей стороне.

— Ещё бы ты была не на моей стороне, Сильвия… Если этим мерзавцам позволять делать всё, что они желают, то они разнесут весь дом, а девушек покалечат. Животные, а не люди!

— Да, да, — согласно закивала Сильвия, — животные, скоты. А вот этот Хуан Гонсало — замечательный парень.

— Слушай, Сильвия, если он тебе так нравится, иди к нему, разбуди, растолкай, затащи к себе в комнату и говори ему эти слова, шепчи прямо в ухо.

— Не могу, Клотильда, я уже стала не той, какой была раньше. Вообще, наверное, никому уже не смогу сказать, что люблю его.

— А ты кому-то говорила? — хмыкнула мадам Клотильда. — И много было таких?

— Был один, да знаешь, наверное, я ошиблась. Бросил он меня давным-давно, бросил, как порванное платье, хоть и обещал вернуться, обещал жениться… Уехал — и след простыл. А я о нём долго помнила, долго думала, заснуть не могла, вся подушка была мокрая от слёз. Девушки говорили: «Бросит он тебя, Сильвия, бросит!», а я не верила, с кулаками на них бросалась, обзывала стервами. А ведь правда была на их стороне. Бросил он меня, Клотильда, и уехал, забыл.

— Да забудь ты о нём, не вспоминай, — жадно выпив ром, воскликнула мадам Клотильда, — все они одним миром мазаны, все они мерзавцы и думать о них не стоит. А плакать из-за них вообще не надо, не стоят они наших слёз, не стоят… — и мадам Клотильда, обняв за плечи Сильвию, уткнулась ей в плечо.

Сильвия почувствовала на своём плече слёзы пьяной женщины и вслед за мадам Клотильдой тоже расплакалась. Они так и сидели, обливаясь слезами, обнимая друг друга за плечи — мадам Клотильда, хозяйка публичного дома, и Сильвия — танцовщица из клуба сеньора Хименоса.

Они шептали друг другу какие-то слова, гладили друг друга по волосам, и наконец, понемногу успокоились. А затем, успокоившись, допили ром, и Сильвия, распевая бесшабашную песню, направилась в свой номер, где рухнула на постель и мгновенно уснула.

И снился ей почти до самого рассвета Хуан Гонсало.