Взлет

Глава 8

— Во здравие великого князя киевского Изяслава Мстиславовича, владетеля земли русской! — провозгласил здравицу новоиспеченный галицкий князь Иван Ростиславович, прозванный Берладником.

«Сука» — подумал я, но не стал высказываться.

Случился претендент, что из Братства за «здорово живешь» можно просто выйти, который ничего хорошего не сулит. Одним своим отказом быть воеводой организации Иван Ростиславович так ударил по системе Братства, что даже война нанесла менее болезненный удар со всеми боевыми потерями.

Из уже оформившихся в Братстве более трех тысяч воинов, шесть сотен ратных погибли, из иноков и послушников, после демарша Ивана Ростиславовича, ушла почти тысяча человек. И, казалось бы, попутного ветра им меж ягодиц, избавились от менее благонадежных, туда им и дорога, но Братство — это не место, куда можно прийти на годик-другой, перекрутиться и дальше пойти.

Так что, да, я злюсь и еще до конца не определился с моделью поведения. Тем более, что при каждом разводе встает имущественный вопрос. И не только он. Иван Берладник хотел поставить во главе Братства тысяцкого Никифора. И я порадовался, а, может, и злорадствовал, что это не вышло. Тысяцкий Никифор был столь впечатлен, как именно сражались люди под моим командованием, что сработали мои задумки и тактические наработки, но посчитал недостойным вставать у меня на пути. Есть в каждом времени честные и разумные люди. Так что оставался только я на роль воеводы.

Иван Ростиславович, было дело, захотел и Никифора тогда с собой забрать в Галич, как и его людей, но не на того нарвались. Религиозность этого человека была выше всего остального, он остался в Братстве. Ну, а я предложил Никифору стать младшим воеводой, при мне, воеводе христианского Братства Андрея Первозванного.

Спасибо еще нужно сказать митрополиту Клименту, который своим словом многое решал и не довел до прямого конфликта между мной и нынешним галицким князем.

— Ну, и я выпью вина заморского за здравие князя галицкого, моего младшего брата, кто признал власть мою, а я признаю право быть Ивану Ростиславовичу князем в Галиче и иных городах Галицкой Руси, — сказал Изяслав Мстиславович.

Это у купцов есть правило заключать сделки в присутствии других людей через рукопожатие. А у князей можно и так, провозглашая на пиру условия и правила. На что польстился Иван Ростиславович? Быть посадником в Галиче? Как можно было не рассмотреть то, что Братство имеет гораздо больше перспектив, чем важное, но отнюдь не сильнейшее княжество. Там Волынь все больше возвышается. Правда, Галицко-Волынское княжество может и не сложиться, так как нынче Галич, почитай, что и под Киев лег. И это правильно! Нужен один центр объединения Руси, или, на худой конец, два со вторым во Владимире.

Я сидел на пиру за первым столом, то есть за тем, что и сам великий князь и другие князья. Это статусно, даже очень. Но никакого праздника я не ощущал. Можно сказать, что я и в опалу попал. А все почему? Из-за одной симпатичной егозы.

Евдокия Изяславовна, может, наслушавшись героических былин обо мне, таком богатыре Владиславе, что-то там высказала своему отцу. Я не особо понимаю, почему, но многие смотрят на меня косо, будто я заговорщик. Ну, надумала что-то себе девчонка… Я, вон, тоже решил… Вот только великому князю нужно еще «покатать» в голове эту мысль, что я стану его зятем. Часто родители в штыки принимают будущее своих детей. Может и тут похожая ситуация, еще и помноженная на традции?

Ну, а мне необходимо в кротчайшие сроки нивелировать тот кризис в Братстве, который образовался из-за вывертов Ивана Ростиславовича. Нужно же соответствовать званию зятя хозяина Руси!

Но пока князь гневается. Евдокия так же ведет себя несколько вызывающе. К примеру, она была одной из тех, кто встречал гостей на княжий пир, устроенный по поводу победы над мятежниками и половцами. И… поднесла мне сбитень, но… сойдя со ступенек крыльца. Ладно бы просто факт, что княжна подала мне, не князю сбитень, хотя и это несколько вызывающе. Но она сошла со ступенек! Евдокия показала, что я ей ровня, ну а учитывая то, что она подносила сбитень с еле заметным, но поклоном… Да меня казнить нужно, а великий князь только гневается.

Девчонку же можно понять. Ничтоже сумняшеся, я герой. Изяслав Мстиславович не пожалел слов и признательности мне за то, что, по сути, моя тысяча или чуть больше воинов решили исход сражения. Понеслись слухи, которые никто не пресекал, что некий Владислав Богоярович, чуть ли не месяц сдерживал все немыслимо многочисленные силы кипчаков и Ольговичей. Ну, а я не против. Братство теперь — это я! Я — это символ стойкости! Вступай в Братство и приведи друга! Вход сто гривен! Последнее — шутка, остальное лишь доля шутки.

— Встань, воевода! — было видно, что нехотя, словно по принуждению, обращался ко мне великий князь.

Сидящий не далеко от хозяина Руси, купец Горыня, ухмыльнулся. Почувствовал, гад, что я в опале. Сидит тут, смотрит на меня. Если бы выражение «искры из глаз» было не только метафорой, но и правдой, то купец уже давно испепелил бы меня. А так… да хрен с ним. Вот, повоевали, можно и старые обиды вспомнить. Мне же достаточно оставить сотни Боброка и Стояна, чтобы уничтожить торговлю Горыни, разорить его. А для купца потеря капитала — это намного хуже, чем физическая боль и даже смерть.

Убивать его опасно, подозрения на меня посыплются. А так бы болт из-за угла в голову купца, благо голова у него, как у коня, огромная, и все, проблема решена.

— Никто не скажет обо мне, что я не помню заслуг ратных людей перед Русской Землей. Есть на Руси Братство и есть у него молодой, но строптивый воевода. Я доволен ратными подвигами Владислава Богояровича, я не доволен тем, как он ведет себя опосля их, будто вровень стал со мной, с великим князем, — говорил захмелевший Изяслав Мстиславович.

Все молчали и смотрели на меня. Отчетливо я чувствовал и взгляд византийского посланника, который вновь прибыл в Киев и, видимо, с какими-то предложениями, которые пока держатся в тайне. Это взгляд был скользкий, ухмыляющийся, неприятный. Но я раньше несколько вызывающе говорил с ромеем, может припомнил?

Мне нужен свой человек при дворе великого князя, неуютно чувствую себя при недостатке информации.

— Есть то, в чем я серчаю, есть то, за что я благодарю. Будут почести и для тебя воевода, но после пира, — сказал Изяслав и как-то странно, с укором посмотрел на меня, будто «ты сам виноват».

И в чем? В том, что княжна меня выделила?

А благодарить меня было за что. Мой холм стал, на следующий день после прибытия первого подкрепления, опорной базой для всего войска. Не только этот холм, но и пространство на несколько верст было скоро заполнено войсками Изяслава Киевского.

Между тем, я не участвовал в главном сражении. Почти что. Так вышло, что одним из флангов был именно мой укрепрайон. Вот отсюда и началось наступление на мятежников. Как именно происходила главная сшибка основных сил, я мог видеть только издали. Для меня те массы воинов казались тогда муровьями, которые стремятся убить друг друга. Муравейник бился с другим муравейником.

Еще до начала битвы из стана Игоря Ольговича ушел с тремя тысячами кипчаков хан Башкорд. Вроде бы они должны были ударить во фланг силам Изяслава, но хитроумный, или трусливый, хан, повел своих воинов прочь. Стоит ли говорить о том, что оставшиеся кипчаки рвались в бой? Нет. В стане врага царило недоверие и прямая враждебность. В таких условиях Изяслав со своими свежими силами ударил смело и решительно.

С другой же стороны, бродник Лют, усиленный двумя сотнями моих людей, с помощью плотов и всех наших ладей, отошел вверх по течению и обрушился на тыл войск Игоря Ольговича, внося дополнительные факторы для паники и сумятицы. Таким образом, нами, ну вместе с бродниками, была захвачена часть богатых обозов мятежников.

А после еще две недели погонь, уничтожения мелких отрядов, как половцев, так русичей, отправка союзных половцев и бродников в Шарукань. Там, в степи, до сих пор ищутся половецкие Орды, из тех, что участвовал в набеге на Русь и уничтожаются. От Братства в этом деле участвуют поправившийся Алексей, Стоян, Боброк, а вот Богояра я отправил во Владово. Еще, условно за меня, но, скорее, прикрываясь Братством, в степи «гуляет» муромский князь Глеб. Ох, и стонет же сейчас Степь, лишенная большей части своих защитников!

Ну а великий князь, после разгрома своего главного врага, который пал смертью храброго, Игоря Ольговича, решил сперва отпраздновать победу, а после начать наступление на Чернигов, Брянск и другие мятежные города. Тем более, что нужна была перегруппировка. К примеру, младший брат Изяслава прислал из Пскова новый отряд в семь сотен человек, Туров прислал людей, другие города и веси. Андрей Юрьевич прислал почти тысячу ратных. Победителей любят, к ним примыкают. Так что великий князь собирает новую армию, не отзывая большую часть своих сил из степи.

Там свои расклады. Андрей, видимо, собирается войти в коалицию со Псковом и прижать Новгород. Поэтому и проявляет максимальную лояльность общерусским делам.

Так что перегруппируется войско, пополниться, примет Киев награбленное со Степи, и вперед, за новыми победами для установления единовластия на Руси.

— Что же ты молчишь, воевода? Али не по нраву слова мои? Так чего же нам быть плутливыми, я прямо говорю тебе, чем доволен, а чем нет, — сказал Изяслав Мстиславовичем.

Да, я молчал. Делал это, чтобы собраться с мыслями от такой отповеди, и не наговорить много лишнего. Он хочет напрямую? Так и я могу. Мало того, это нужно сделать. Если никак не ответить сейчас князю, то можно сильно уронить не только своей авторитет, но и авторитет Братства. Но и перегибать палку нельзя, я же не мятежник какой и не собираюсь ссориться с властью.

— Когда я, теряя каждый день десятую долю от числа своих воинов, или еще больше, стоял за Русь, за веру нашу православную, за тебя, великий князь киевский, то не думал о наградах, я думал только об одном, чтобы честным оставаться перед долгом своим и перед словом своим. Я ждал помощи, при этом бил врага, три тысячи мятежников и половцев мы убили, а помощь пришла тогда, когда только Господь вразумил… — я не стал говорить кого именно.

— Да как ты смеешь? Ты сам вызвался идти на разведку. Мог и сбежать. Кто знал, что выстоишь столько! — выкрикнул великий князь.

В воздухе повисла напряженная тишина. Внутренне я был готов к любому развитию событий. Краем зрения я нашел Геркула, который так же был приглашен на пир. Как я понял, послу византийского императора захотелось, чтобы за великокняжеским столом сидел еще один грек. Я и не против. Геркул проявил себя хорошо. Плохо было только то, что мы с ним несколько холодно стали относится друг к другу, когда пару раз я указал витязю, который, между прочим, остается в Братстве, на субординацию. Может и чуть грубовато это сделал.

— Остынь, воевода! Выйди на дождь, охладись! И ты великий князь, коли чествуешь ратные подвиги, так и делай это, а иное не выноси на пир! — отчитал меня с Изяславом митрополит.

Больше и некому на Руси сказать такие слова великому князю. Ну а Клемент прав, лучше выйти, остыть, вернуться, а уже все забыли, что произошло. Не забыли, конечно, но я скоро ухожу к себе, во Владово, принимать, так сказать и земли Ивана Ростиславовича. Время сгладит углы, а там и забудется.

— Великий князь! — я поклонился и переступил лавку, выходя из-за стола.

Пир проходил во дворе Брячиславого подворья. Несмотря на то, что уже не накрапывал дождь, а лил, как из ведра, действо происходило на воздухе. Мы располагались под навесом и ощущали лишь свежесть летнего дождя, и почти никакого дискомфорта, кроме что по нужде, в отведенный для этого сарай, нужно переходитьпод дождем.

Всего было три больших стола, которые расположились под навесами, но гулял весь Киев, как и войско, стоявшее большей частью в пригородах. Жарились на вертелах бараны, кабаны, коровы, раздавался хлеб, прямо на улицах, в каждом районе варилось в чанах пиво, выкатывались бочки с медами.

Откуда только скоморохи прознали, что такое гуляние будет в столице, не понять. Но то, что часть горожан сегодня обнесут на деньги и в городе резко увеличиться число преступлений, факт. Скоморохи в этом времени, это своего рода ОПГ, они и повеселят, и пограбят, а после могут еще раз повесить того, кого ограбили. Но и без них праздник, и не праздник вовсе. Это как в будущем День города без музыки, выступлений, сладостей и салюта. То есть, никак.

Встав под струи прохладного дождя, моментально насквозь промокая, я подумал о том, как вот такого ливня не хватало там, на нашем холме. У нас даже кони от жары дохли. А первый дождь прошел сразу после генерального сражения, будто Господь решил смыть следы массового грехопадения.

— Подойти, отрок! — скорее попросил, чем потребовал, назначенный недавно, еще не успевший отбыть в свою епархию, епископ Ростово-Суздальский Ануфрий.

Если учитывать территориальный принцип и что сердцем Братства будут земли во Владимирском княжестве, то он мой пастырь. Ссориться с Ануфрием нет никаких резонов. Так что я, конечно, подошел. Епископ стоял под навесом, а я предпочел продолжить принимать такой вот природный, естественный душ.

Кандидатура Ануфрия была согласована с князем Андреем Юрьевичем, но представлял собой ближний круг митрополита Климента Смолятича. Главный священник Руси создает свою команду? Это хорошо. А еще лучше, что он умеет договариваться, а не прет буром против светской власти князей.

Относительно молодой, для епископа, так и очень, явно до сорока лет, Ануфрий начал убеждать меня, что я не прав и не нужно так вести себя. Делал это со знанием и мудростью старика.

— Владыко, промолчать было нужно, коли я дал бы клятву великому князю, это понимаю, — соглашался я со словами Ануфрия.

Да понял я все. Я хочу, чтобы на Руси установилось что-то похожее на самодержавие? Пусть даже с элементами сословно-представительной монархии? Значит нужно начинать с себя и покориться, или стать во главе всей Руси, что мне видиться крайне сложным… это чтобы не сказать, что невозможным.

— Я не таю злобы на великого князя, владыко, — сказал я, подымая голову к небу, там гремел гром, будто прямо над головой.

Ануфрий перекрестился, я повторил его действия, хотя в пору было вспомнить и о Перуне.

— Владыко, я не буду скрывать, что Евдокия люба мне. И нет моей вины в том, из-за чего гневается великий князь. Но пуще всего я люблю Русь и чту православие наше. По сему поклонюсь князю, — сказал я.

— И это правильно, воевода, — сказал епископ и благословил меня.

Вернувшись к столу, делая вид, что ничего дурного не произошло, я почувствовал, как на мне сомкнулись глаза всех, приглашенных на пир. Великий князь, Иван Ростиславович, купец Горыня, представлявший на пире киевскую общественность, нобилиссим Никифор — их взгляды ощущались более четко, чем остальных.

— Дозволь, великий князь, Изяслав Мстиславович, просить тебя испить со мной вина! Не будет такого, кабы я не поддержал тебя будь в чем. Ты хозяин земли русской и господарь наш. Да будет слава твоя в веках отраженная! — провозгласил я и поклонился.

— Вина моему другу принесите! — выкрикнул великий князь, еще больше пребывая во хмели, чем когда выказывал свое недовольство мной.

— Во, то дело! Выпить — оно первое для примирения! — сказал кто-то за столом, выражая мнение большинства собравшихся. — Выпить оно самое то!

Я не стал обращать внимание на выкрики из-за стола, так как изучал реакцию великого князя. Кто-то поднялся со своих мест и одобрительно похлопал меня по плечу. Я не обратил внимание, как в моей руке материализовался кубок с вином. Именно этот напиток сегодня наиболее предпочитаемый. Греки подвезли.

— Так пей же во славу земли русской! — провозгласил великий князь.

Как только я поднял кубок ко рту, чтобы испить вина, и уже начал делать первые глотки, кто-то сзади толкнул меня в спину, и багряная жидкость пролилась на красный кафтан, который я уже замочил под дождем. Обернувшись, я так и не понял, кто именно меня толкнул. Там стоял и Боромир, и Геркул, и еще три человека.

— Ну, что же ты так неловко? — усмехнулся князь.

— Прости князь, — задумчиво сказал я.

Что-то тут не так, и вино… Ну не знаток я этого напитка, но что-то в нем было не так. Я успел сделать несколько глотков, прежде чем меня толкнули. И это…

Резко обернувшись и встретившись глазами с Боромиром, я даже не сказал, а выкрикнул:

— Что с вином?

— Воевода и вина никогда не пил? Вкуса не знает? — подал голос Горыня.

— Что с вином? — выкрикнул я повторно, уже обшаривая глазами стол в поисках воды.

Начинала кружиться голова, сердце отстукивало дробь так, что и грудная клетка может сломаться, движения давались с замедлением. Все вокруг казалось мутным, искаженным.

— Воды! — кричал я, понимая, что отравлен.

Я нашел силы обвести взглядом всех присутствующих.

— Кто? — прохрипел я, опираясь руками о массивный стол и опрокидывая блюдо с жареным поросенком.

Появлялось жжение во рту и говорить было больно. Тем временем мне подали кувшин с водой, и я жадно стал вливать всю жидкость, что была в емкости, в себя. Пить не хотелось, но жить, очень даже.

Немели ноги, пальцы на руках скручивало в судорогах, но я нашел в себе силы и засунул кисть правой руки в рот. Только это может спасти, если еще не поздно. Что это за яд? Белладонна, Красавка? Я читал о ней.

Попробовав сделать шаг в сторону, чтобы не вырвать содержимое желудка прямо на стол, я не смог этого сделать, тело немело, но все же чуть отвернулся и изверг из себя…

— Делайте что-то! Кто отравил его? Всех стряпух и подавальщиков взять под стражу! — сквозь туман слышал я.

Слышал, а шевельнуться уже не мог. Это все? Или я успел все-таки извергнуть из себя хоть часть яда? И кто толкнул меня? Может так спасали? Вопросов много, но главный из них: выживу ли? В глазах все больше искажалась геометрия фигур, они становились похожи на картины Сальвадора Дали, такие же расплывающиеся. И все поплыло, я закрыл глаза и забылся. Я выживу, а тот, кто это задумал… умрет.