Я – Ангел. Часть первая: Под прикрытием

Глава 14 Пятилетний план индустриализации в отдельно взятой волости, в эпоху НЭПа

Наступило первое сентября и мои ребятишки-комсомольцы пошли в школу… Интересовался, знаете ли, как обстоят дела с образованием — поэтому буквально в двух словах расскажу свои впечатления.

Впечатления, конечно — двойственные!

Кампания по борьбе с неграмотностью, которую вели большевики (молодцы!) с первого же дня своего прихода к власти — велась неразрывно с непрекращающейся идеологической (полдецы!). Школьные учебники были переполнены заклинаниями типа «мы не рабы, рабы — не мы», «союз рабочих и крестьян непобедим», «коммунизм — наш факел победный» и обязательно заканчивались текстом «Интернационала» для заучивания.

НЭП внёс свои жёсткие коррективы в кампанию по борьбе с неграмотностью.

Общая острая нехватка финансовых средств и режим экономии, заставили в начале 1920-х годов урезать бюджетные ассигнования школам, перевести их на финансирование из местных, небогатых источников. В 1921 году в качестве временной меры, ввели плату за обучение и, опять же — не каждое дитё пресловутой «кухарки», могло получить образование. Однако, большевики, надо отдать им должное, энергично искали любую возможность: для поддержки системы народного образования — один за другим проводились субботники и «недели помощи» школе, среди населения собирались добровольные пожертвования на нужды просвещения.

Количество учителей уменьшалось, школы закрывались, но во всё большем числе появлялись избы-читальни — где кроме всего прочего, шла идеологическая обработка неграмотного населения — методом читки центральных газет с комментариями идеологических работников.

Эпоха НЭПа, не по-детски поражает размахом экспериментаторства буквально во всех областях жизни общества и, педагогика здесь не является исключением — учителя-новаторы искренне хотели воспитать «нового» человека. К примеру, в чью-то «светлую» голову пришла идея о полного отрыва детей от семьи и определения их для воспитания в детские дома — хотя таковых остро не хватало для бесчисленных беспризорников и сирот.

В целом же, в советском обществе чувствовалось пренебрежительное отношение к самому многочисленному слою интеллигенции — школьным учителям, которое передавалось и детям. Усилиями комбюрократов они превратились в «шкрабов» (школьных работников) и «уков» (учительские кадры).

Слава Богу, нашего захолустья эти новые «веяния» не коснулись: старые провинциальные педагоги — продолжали сеять «разумное, доброе, вечное» среди ульяновских ребятишек, за нищенскую зарплату.

По мере своих способностей и возможностей конечно…

Новых школьных учебников не хватало, до нас они бывало вообще не доходили и, в ульяновской школе продолжали обучать по старым — ещё времён Империи.

Господь сподобил — миновала Ульяновку в целом и, её иерея Отца Фёдора — в частности, такая беда как «обновленчество» — церковный раскол, поддерживаемый большевиками и ГПУ.

По доходившим слухам, в стране развернулся было настоящий террор: не желающих присоединяться к «обновленцам» священников и особо активных прихожан — арестовывали, ссылали и даже иногда расстреливали. Однако, хотя раскольники сумели подчинить себе почти половину всех православных архиереев — движение в целом потерпело крах и, к осени сдулось как мячик…

Паства не поддержала!

Однако, у нас провинция — всё сонно, тихо да «гладко»… В уездном Ардатове был какой-то движняк, а в Ульяновке — всё спокойно, хотя мой названный отец весь испереживался и даже запил было «горькую».

А вот другой напасти, мне лично избежать не удалось…

При введении НЭПа, продразвёрстку заменили единым сельскохозяйственным налогом, собиравшимся сперва «натурой» — сельхозпродуктами то есть и, лишь впоследствии — полностью заменённый на их эквивалент в деньгах. Но в ряде «несельскохозяйственных» губерний решено было сразу взымать единый налог в «смешанной» форме, по принципу «фифти-фифти».

Вот и у нас решением Нижегородского Губисполкома ВКП(б)…

По размеру взымаемого налога, тоже что-то не совсем понятно было: если по стране он равнялся восьми процентам от валового сбора, то у нас — двенадцать. Поговаривали, что это типа компенсация за недобор в губерниях наиболее пострадавших в результате засухи и голода в Поволжье. Кроме того, сельское население сократилось за время военного коммунизма, а обложили налогом все земли — даже пустующие.

Короче, местами продналог обещал стать на порядок жёстче отменённой продразвёрстки!

Казалось, перед тем как полностью перейди на сравнительно умеренный продналог, Советская Власть старалась доказать крестьянам — что она в состоянии забрать у них буквально всё, вплоть до последней копейки и до последнего зёрнышка.

Власти, надо отдать им должное, за прошедшие годы многому научились и поняли, что просто так им налог не собрать. Поэтому, осенью 1922 года, кроме соответствующих налоговых органов привлекли к акции армейские подразделения, милицию и специально сформированные военно-продовольственные дружины из городских и сельских партийцев-активистов.

«Армейские подразделения» состояли из точь-точь таких же крестьян — которых предполагалось обобрать до нитки… Среди них возникли волнения и, они были отозваны назад в казармы.

Прочим же пришлось «поработать»!

Попал в одну такую «военно-продовольственную дружину» и я, с частью своего ОВО и отрядом милиции из Ульяновки — любезно предоставленным мне товарищем Кацем. Причём, тот своей властью назначил меня командиром над этим сводным подразделением. Когда я попытался отлынить от такой сомнительной «чести», он преподнёс мне под нос лист бумаги:

— Читай!

Читаю эти закорючки, накарябанные каким-то безграмотным болваном…

Ё, МОЁ!!!

Это донос на меня в уездную НКВД, в котором ни много ни мало, какой-то «аноним» обвиняет меня в создании антисоветской организации под личиной комсомольской ячейки!

— Хорошо ещё — перехватить сумел и товарищ Анисимов сильно за тебя просил, а то б…

У меня аж дух от «перспектив» перехватило!

— Не Федька, случаем — водитель анисимовской кобылы, постарался?

Так и представил себе наяву этого стукача-активиста — высунув от усердия язык, корпящего над доносом.

Кац только брезгливо поморщился, отрицающе мотнув головой:

— Мотивы мне не понятны, а личность неизвестна. Но сам понимаешь: ты должен как-то проявить себя, чтоб впредь — ни у кого и тени сомнения не возникло в твоей преданности Советской Власти.

Ну, что было делать? Надо, так надо — сам в милицию пошёл работать, никто туда насильно не тянул:

— Хорошо! Только ты мне выдели, товарищ Кац, ребят посознательнее да соответственное.

— Ну а это, как водится — дело то серьёзное!

Думаю, что это всё же Федька постарался, других «доброжелателей» у меня вроде бы нет. С ним надо что-то срочно решать…

Посоветовался с комвзводом ОВО Чеботарёвым и, тот порекомендовал мне взять в этот раз отделение «старшего агента по охране грузов» — замкомвзвода ОВО Кондратюка Степана:

— Человек не здешний, в семнадцатом году к нам прибился — среди местных родни нет. Хоть и говорит как-то потешно — мужик злой, дотошный и въедливый как репей. И «агенты» у него ему под стать.

— Непьющие, хоть? А то в прошлый раз…

Самогона то, по деревням хватает, поди!

— Девок в посёлке набери, товарищ заведующий оружием, — ехидно отвечает, — коль «непьющие» понадобились. Те ещё и, некурящие и по бабам не шастающие…

Жёстко его осаживаю:

— Разговорчики, товарищ старший агент по охране грузов! Надо будет и, девок со старухами в отряд наберу — тебя не спрошу!

Осекается под моим суровым взглядом:

— Пьют, конечно — хоть меру знают… Но всё одно: следить надобно за охальниками построже!

— Понятно…

Ну, всё как обычно.

— … Ладно пойдём, товарищ старший агент, винтовки для экспедиции выбирать. Я себе, пожалуй — тот итальянский карабин возьму.

— «Кар»… Как же его, чёрт… «Каркано»?

— Как, кар, 'Каркано.

Попросился ещё Мишка в «экспедицию» — взял, почему бы не взять, вооружились антикварными винтовками и, на «мобилизованных» телегах двинулись по сёлам.

Конечно, особо тут рассказывать нечего, да и не зачем… Не геройство какое во славу Отчизны — а как бы, даже не наоборот. Я выполнял приказы вышестоящих, мои агенты — выполняли приказы мои, особенно не усердствуя…

Все, кроме Мишка-Барона!

Тот, прямо из кожи лез, чтоб найти где-нибудь заныканое крестьянами от глаз «народных» мытарей — зерно или схронку с грошами. А, нюх у него на это дело — как у хорошей собаки из наркоконтроля на опиаты. В свободное же время, он зубрил труды классиков или читал товарищам труды ныне действующих коммунистических вождей, пока те не засыпали. Когда же агенты по охране грузов засыпали, Мишка шёл на сеновал мять сиськи какой-нибудь девке, или в избу к какой-нибудь неприкаянной вдовушке, иль к скучающей молодке — для улучшения крестьянской породы.

Дело то, молодое!

Короче, его служебное рвение заметили и отметили с двух сторон: крестьяне дали ему прозвище «Лютый барчук», а товарищи мытари звали к себе в налоговую службу.

Я был резко против:

— Не тот уровень, Миша!

Слава Богу, где-то посредине срока «командировки» в сельскую местность, нашу «дружину» перенацелили с оперативной работы — на охрану и конвоирование арестованных на суд. Конечно тоже не особый «айс» — но тем не менее, «козлить» от нас требовалось уже меньше…

Процент арестованных за неуплату налога крестьян доходил до сорока, а в соседнем Лукояновском уезде, по разговорам — перевалил за пятьдесят.

Кроме местных народных судов, дававших относительно мягкие сроки, особо злостных неплательщиков судил выездной трибунал. Приговоры, какие хочешь — кроме лишения земельного надела и, слава Всевышнему — «вышака». Однако, чаще всего использовали такие меры наказания как «воинский постой», административный арест и наложение штрафа. В самых тяжёлых случаях — конфискация имущества или её части и лишение свободы на срок от двух месяцев до года.

Иногда, арестовывали целыми деревнями!

Но всё равно, хотя около двадцати процентов крестьянских дворов было освобождено от уплаты налога (безлошадные, семьи красноармейцев) — где-то около трети несостоятельных должников не смогло заплатить налог.

Прямо на глазах испуганное, растерянное и пребывающее в шоке крестьянство становилось злобным и агрессивным… Казалось, вот-вот грянет «буря» и, мои «агенты» — уже было опасливо пересчитывали штучные патроны своих изношенных до дыр в стволах, «карамультуков».

Однако, пронесло — славтегосподи!

Барон, сумел среди работников трибунала отметиться своим каллиграфическим почерком и, вскоре стал исполнять при нём обязанности писаря… Грамотных то людей не хватало а, штатные писаки — такие «перлы» выдавали из-под пера, что не знаешь что и делать…

То ли смеяться лошадью, то ли — ржать как эфиопский слон!

Звали Михаила Гешефтмана и, причём — звали неоднократно, на постоянную работу в судебно-правоохранительные органы — от уездных, до губернских. Но он всё отказывался — дескать: учиться, учиться и ещё раз — учиться надо.

Как завещал — известно кто!

Короче, обратно Барон возвращался весь «увешанный» грамотами да благодарностями от вышестоящего начальства. Однако, большим на мой взгляд приобретением было его и моё знакомство с многими «нужными» людьми. Кроме того, как-то отозвав в сторонку, Барон передал мне небольшой свёрток со словами:

— Это твоя доля, Серафим.

— Что…?

Разворачиваю — мать, твою! Деньги банкнотами: от старых «николаевских» — до новеньких совзнаков и хрен знает сколько миллионов керенками и прочей макулатурой. Кроме того, с десяток жёлтых кружков с волосатым профилем последнего «недержанца».

— … Это⁈

— Я же сказал — твоя доля! Наши «агенты» попросили передать — сами они стесняются: «мол, больно сурьёзен наш заведующий оружием».

То-то, они по возвращению выглядели довольными — как коты после масленицы! В глазах потемнело от бешенства:

— Да, как они…!

— Да, обычное дело — успокойся! Мужики сами предлагали, ну а нашим — что «целку» то, из себя строить⁈ Ещё не наглели, надо отдать должное — самими найденное не присваивали, как другие.

Остываю… Ладно, чего уж там: на войне — как на войне!

Хотя Гражданская война уже официально закончилась — но фактически она ещё шла и будет ещё долго идти…

Да, закончится ли она когда-нибудь⁈

Абрам Израилевич, как увидел его «грамоты да благодарности», да ущучил в чём суть — тут же забрал у меня Мишку к себе в «секретари»:

— В волости он нужнее будет, чем на твоём полустанке!

С начальством, конечно не спорят:

— Не возражаю, товарищ Кац, но учитывайте его возраст — ребёнку ещё учиться и учиться надо.

Действительно — уже осень и начались занятия в волостной средней школе… Все мои комсомольцы, резко стали слишком загруженными, я же — наоборот. Впрочем, себе я «занятие» всегда найду.

— И позаботьтесь об усиленном продуктовом пайке ребёнку.

Товарищ Кац категорично соглашается с моими доводами:

— Будь спокоен, товарищ Свешников: за такой почерк — я ему свой паёк отдавать буду!

Направив на него указательный палец, со всей строгостью:

— Ловлю на слове, Абрам Израилевич!

В конце концов, всё наладилось: писанины в волостном управлении НКВДбыло не так уж и, много и Мишка смог совмещать её с учёбой и ещё множеством других дел. Ну и заодно — рожа у него за казённый счёт немного округлилась…

Чтоб больше не возвращаться к этой теме, скажу: 15 ноября 1922 года в правительстве РСФСР рассматривался и чуть позже был принят проект «Положения об организации ведомственной вооружённой охраны государственных учреждений, предприятий и имущества» и я вышел из подчинения у товарища Каца. Расстались, как говориться — друзьями!

Но, Михаил Гешефтман ещё очень долго неофициально «подрабатывал» в районом отделе НКВД и держал меня в курсе всех самых интересных событий…

Вскоре после моего возвращения с операции по сбору налогов, товарищ Анисимов принёс мне несколько десятков печатных листочков, сшитых брошюрою:

— Вот, значится… Этого, как его…?

— Мемуарами, что ли наконец — разродился, Фрол Изотович?

— Ну… Стало быть, да!

Прочитал бегло — владею методами скоростного чтения, чем вызвал у автора крайнее удивление:

— Как проглотил!

Ну, что сказать? Товарищ Ксенофонтова грамотно перепечатала — убрав большинство орфографических и прочих ошибок, но как-то без фантазии. Как только комп оживлю — надо будет через «ворд» хорошенько литературно переработать,

— Что скажешь? — насторожено спрашивает.

— Скажу, что вижу два недостатка: объём невелик — только на газетную статью тянет и, по содержанию…

Я поморщился:

— … У тебя здесь только про Империалистическую, про Гражданскую войну — ни слова. Читатель ныне «идеологически подкован» — не поймёт! Да и редакции нынче… Хм, гкхм… Могут не пропустить в печать.

— Ну, а что делать? — растерялся, — я же в Гражданскую не воевал… Врать, что ли⁈

«Оборону» волостного Совета от собственных земляков значит, он за гражданскую войну не считает! Вот, гусь…

Ладно:

— Зачем сразу «врать»? Надо найти в соавторы участника Гражданской войны и «разбавить» твою писанину евойной — всего то, делов… Можно даже несколько участников — всё равно твоя фамилия будет стоять на первом месте.

— А твоя? — спрашивает несколько ревниво.

«А ты тщеславен, Фрол Изотович!».

— Моя? Я воевал-то буквально месяц — больше в польском плену сидел на гнилой брюкве… Вспомнить-то, особо нечего.

«Не хрен по мемуарам светиться!».

Хотя, как только комп «оживёт» — я меж его страниц кое-что своё допишу… Обязательно!

Фрол, старательно морщил лоб, пытаясь соображать:

— Разве товарища Взнуздаева привлечь?

— Ну а почему бы и нет, — поддержал кандидатуру соавтора я, — Ивану Даниловичу всё одно делать нынче нечего, а человек он грамотный и к писанине привычный.

Сей местный персонаж до 1914 года работал где-то конторщиком и, меньше всего мечтал о стезе военного — когда его (в уже довольно «серьёзном возрасте») в шестнадцатом году загребли в школу прапорщиков. Не знаю, как он воевал (хотя догадываюсь) в Императорской, а затем в революционной армии «временных» — но осенью семнадцатого года он возвратился домой практически одновременно с Анисимовым, в том же звании прапорщика.

'Служи, сынок — как дед служил,

А дед на службу — член ложил!'.

Ни в каких политических событиях Взнуздаев не участвовал и в партиях не состоял — жил себе тихо-мирно жизнью законопослушного гражданина и примерного семьянина.

Однако и, новые власти до него добрались!

Летом 1918 года, Иван Данилович был мобилизован уже в Красную Армию. Видать комиссар ему попался требовательный, поэтому товарищ Взнуздаев в рабоче-крестьянском войске сделал «головокружительную» карьеру, дослужившись до начальника штаба полка. Провоевав полтора года, он зимой 1919−20 года вернулся после ранения с «пустым» рукавом и партбилетом в нагрудном кармане.

Делать нечего — надо как-то жить!

Как раз освободилось место волостного военного комиссара и товарищ Взнуздаев его занял. Он ещё успел поставить меня на воинский учёт и выписать красноармейскую книжку — взамен «утраченной», как волевым решением Правительства РСФСР — волостные военкоматы были ликвидированы как класс…

От такой несправедливости Иван Данилович ушёл в продолжительный запой, откуда его Фрол Изотович и вытащил — посадив в кутузку на три дня, прежде чем дать поручение по написанию совместных с ним «мемуаров».

Среди местных большевиков я был своим, мог посещать их партийные собрания, чем изредка и пользовался — за неимением другой развлекухи. А на них в последнее время ничего смешного — лишь тоска и уныние… Переход к НЭПу нанёс чувствительный удар по партийной структуре на местах: в селах вообще не осталось партийных организаций, а в волостных центрах — вместо комитетов РКП(б), сохранились лишь её ячейки. Пять человек партийцев, столько же кандидатов и «сочувствующих» в самой Ульяновке и, вокруг на десятки и даже сотни вёрст — ни одного живого коммуниста.

Конечно, провинции коснулось слабо, но введение так называемого «партмаксимума[1]» — тоже весьма способствовало снижению численности стройных рядов «передового отряда» победившего пролетариата.

Председателю волостного Исполкома РКП(б) было о чём задуматься, есть о чём загрустить!

В нашей «тмуторакани» гладь да тишь — лишь отголоски колоссальнейшей битвы за власть на «самых верхах», доносятся сюда невнятным гулом и рокотом из-под «небесья».

Зимой 1921–1922 года Ленин впервые почувствовал себя плохо — его беспокоили головные боли, телесная слабость и общий упадок сил. Он почти перестал появляться перед массовыми аудиториями и, среди москвичей упорно циркулировали слухи — что Ильич «пьёт горькую» или он вообще «спятил». Конечно, до полного упадка разума «самого человечного человека» было еще далеко, но первый тревожный звоночек уже прозвенел.

Вероятно, Вождь стал допускать мысль — если не о смерти, так о вероятности вынужденного отхода от активной политической деятельности. Вот тогда то и, проявилось присущее любой российской власти извечное противоречие — между системой управления и механизмом ее преемственности, в его «специфическом» — коммунистическом варианте.

«А глаза у него добрые-добрые…».

Несмотря на добрый прищур глаз, приятную картавость голоса и неизменно внимательно-доброжелательное поведение с людьми, Ленин был суровым диктатором. От его заливистого, почти детского смеха, у собеседников пробегал целый табун мурашек — от загривка до поясницы и далее куда «пониже».

Однако, вот беда: ленинское постоянное стремление к абсолютному лидерству в партии, нежелание поступиться — хотя бы долей этого лидерства и соответствующий подбор ближайшего политического окружения, привели к тому — что достойного преемника не было… Не было видно, во всяком случае. Вольно-невольно, Ленин сформировал органы власти так, что без него она становилась беспомощной.

Вторым человеком в партии и правительстве был «Лев Революции» — Троцкий… Казалось бы по логике вещей, вся власть после Ленина должна была достаться ему.

Но, вопреки успешности их «дуумвирата» — громко и грозно звучавшему весь период Гражданской войны, у Ленина с Троцким — противоречий и взаимных подозрений было намного больше, чем с кем бы то ни было. Троцкий же в свою очередь, всегда держался видной персоной — которая «гуляла сама по себе» и, Вождю это ужасно не нравилось. Всегда, памятуя о стремлении Троцкого иметь самостоятельное значение, Ленин постоянно держал его на строжайшем контроле. Льву Давидовичу не мешали купаться в лучах вполне заслуженной воинской славы — но сколь-либо большой власти ему не давали.

«Дискуссия о профсоюзах», несмотря на вполне миролюбивое название — это была первая послевоенная сшибка за власть, развязанная Троцким. Вырисовывающаяся из мирной «дискуссии» смычка между Троцким и собственным Секретариатом ЦК — до полусмерти перепугала Вождя:

Троцкий плюс ленинский Секретариат — это была величина, почти равная ему самому!

Поэтому накануне и после X съезда РКП(б), гробя последнее здоровье, Ленин немало потрудился над конструированием системы величин и противовесов — которая позволила бы ему остаться безоговорочным лидером. Этой цели прежде всего служил тщательный подбор кадров в высшем эшелоне руководства, а также регулярно проводимая чистка партийных рядов. Троцкому, с его действительно огромным авторитетом в стране и армии, Ленин противопоставил партийный аппарат под началом команды Сталина, плюс — организованный в послушные профсоюзы рабочий класс.

Чтоб возвратить было утраченный контроль над ЦК ВКП(б) и его Секретариатом, Ленину удалось на X съезде РКП(б) вбить клин между Троцким и его потенциальными сторонниками. Численность ЦК была увеличена за счёт «твёрдых ленинцев», кроме того был полностью обновлен Секретариат. Никто из старой секретарской троицы: Крестинский, Преображенский, Серебряков — не попал в состав высших партийных органов вообще. Вместо опальных, были выдвинуты совершенно новые люди из среднего руководящего звена, не имевшие особенного авторитета и связей — Молотов, Ярославский, Михайлов, что также не было случайным.

Ленин приближает к себе и всячески способствует возвышению Сталина, который успешно играл на опасениях вождя — постоянно поддерживая его, уже весьма болезненные подозрения в том, что у него нет надежного большинства в ЦК. Благодаря усилиям Ленина, Сталин фактически становится вторым лицом в партийно-государственном руководстве — являясь одновременно членом Политбюро и Оргбюро ЦК, вместо Крестинского.

Весь 1921 год Ленин неустанно укреплял свою систему против Троцкого и, произошедший в этом русле факт назначения Сталина на пост Генерального Секретаря ЦК ВКП(б) — был из той же оперы!

Но по ходу — Ильич сам не понял, что сотворил: пост Генсека, по большому счету — есть эпицентр всей последующей советской политической истории, вплоть до Брежнева… Отныне система кадровой политики Партии — являлась ключом к власти. Кто им владел — тот и приходил к кормилу государственного управления (или уходил, если безвозвратно терял его).

Ленин, Сталин, Маленков, Хрущев, Брежнев — все они в той или иной степени имели непосредственное отношение к кадровой партийной работе.

Меж тем, здоровье Ленина стремительно ухудшалось… В конце мая 1922 года, у него случился первый серьезный приступ болезни, приведший к частичному параличу правой руки и расстройству речи. Ленин находился в Горках до начала октября и в течение всего этого времени почти не принимал участия в политической жизни…

Сталин, прекрасно понимал, какие возможности открывались перед ним в этом качестве!

Состояние Ленина стало одним из факторов — ему благоприятствовавших и побудивших действовать быстро и решительно. Заручившись поддержкой Каменева и Зиновьева, он приступил к созданию, точнее, к завершению создания нового правящего класса — «номенклатуры» или «партократии», которая и дала ему в будущем решающий перевес над всеми потенциальными соперниками.

Летом 1922 года был «перетряхнут» весь аппарат ЦК. Сталин тщательно подбирал себе энергичных людей с периферии — Куйбышев, Каганович, Оржоникидзе… В этот же период в Москве появилось модное выражение: «ходить под Сталиным».

Сталина, называли «гениальным дозировщиком», имея ввиду — весьма примечательное умение генсека реализовывать свои широкомасштабные планы по частям, незаметно втягивая в них окружение и общество. Через Секретариат он активно проводит подбор и расстановку своих людей. Такую политику, на XII съезде он сформулирует так:

«Необходимо подобрать работников так, чтобы на постах стояли люди, умеющие осуществлять директивы, могущие понять эти директивы, могущие принять эти директивы как свои родные и умеющие проводить их в жизнь».

С теми партийными работниками, которые не чувствовали такого «родственного» умиления к директиве центра, не «умели» и не «могли» — у Сталина был разговор короткий. В течение года будет заменено большинство секретарей губернских и уездных комитетов — иногда путем прямого назначения, но чаще — в форме «рекомендаций» и «переизбрания».

С августа 1922 года, назначение «сверху» — а не выборы «на местах» ответственных секретарей, стало фактически нормой и после массовых перемещений — к лету 1923 года, практически весь партаппарат на местах был под полным контролем Сталина.

Так, что — было о чём задуматься, товарищу Анисимову!

Однако, до уровня волостных исполнительных комитетов РКП(б), сталинская рука пока не добралась… Сидим как-то одним ненастным дождливым вечерком: они разговаривают и обсуждают последние новости и свои перспективы в их свете — в довольно пессимистических тонах, а я внимательно слушаю и пока помалкиваю.

У товарища Анисимова свои «тараканы» в головах, он подсаживается ко мне и, показывая страницу из уже до дыр зачитанного «Overdrive Magazine», шёпотом спрашивает несколько заискивающе заглядывая в глаза:

— Слушай, товарищ Свешников! А как бы мне раздобыть вот такую…

УРА — «КЛИЕНТ» СОЗРЕЛ!!!

Давно ждал этого момента — потому и, журнал этот подарил!

Однако, не будем торопить события — пусть они развиваются своим естественным чередом…

— Девку? — подначиваю, — ты ж говорил, «тощая»⁈

— Да, нет… — показывая по-крестьянски заскорузлым пальцем фотографию «Понтиака», — такую машину.

— Эк тебя плющит, Фрол Изотович! Тут товарищи — эвон что говорят, а ты всё про автомобиль думаешь-мечтаешь… Спустись с облаков, товарищ Председатель!

— А, всё же? — не отстаёт.

Добавляю громкости:

— Тут впору думать: куда ты пойдёшь и кем на работу устроишься — когда нашу губернию административно укрупнят…

В зале театральным занавесом падает тишина и, на меня одновременно поворачивается все девять большевистских «рыл».

— … Думаю, товарищ Анисимов сможет устроиться управдомом в Нижнем Новгороде, а товарищ Кац — околоточным надзирателем. Проблем нет! Насчёт же остальных товарищей здесь присутствующих — ничего определённого сказать не могу.

Участковых милиционеров ещё не было и, местных «шерифов» до сих пор называли по старорежимному.

Видя вопросительные взгляды, объясняю:

— В Правительстве готовится проект административной реформы: губерния станет областью, уезды — районами, а волости ликвидируют.

Это я очень сильно опережаю события. Но они же этого не знают, ведь верно⁈

— Думай, что несёшь! — раздалось было от одного маловера.

Я, сделав морду кирпичом:

— Это ты думай, товарищ! Меня то, уж было в Губернский комитет РКСМ брали, а вот куда тебя определят — с твоими то, «природными дарованиями»… Прямо не представляю!

Меня поддержал соавтор товарища Анисимова по написанию «мемуаров», товарищ Взнуздаев. Несколько плаксиво, он нагнал дополнительной жути:

— А, что вы удивляетесь, товарищи⁈ Волостные военкоматы уже закрыли, захотят — закроют и всё остальное… Я то, инвалид Гражданской войны — пенсию от государства получаю, а вот на что вы жить будете?

Несколько минут могильная тишина: как при объявлении о предстоящей скоропостижной кончине любимого родственника — на чьей шее… Наконец, Анисимов выйдя из ступора спрашивает:

— Что делать?

Интересный вопрос… Где-то я его уже слышал — только не припомню, именно где.

— Это ты меня спрашиваешь, Фрол Изотович?

Это сказано было таким тоном, что тот — обведя всех присутствующих смурным взглядом, снова уставился на меня:

— Да тебя, товарищ Свешников!

— Дай немного подумаю… ВАУ!!! А может нам попробовать стать уездом?

В ответ раздалось:

— Совсем молодой сдурел апосля шестидюймового польского фугаса!

В моей личной биографии — появляется всё больше и больше «подробностей».

— Жабры ему ляхи в концлагере вшили и теперь он у нас — Премудрый пескарь.

Смешки, ехидные подначки и не совсем приличные остроты:

— Тебе б, сперва — со своей Графиней «попробовать»!

— БУГАГАГА!!!

— А у нас есть какие-то другие варианты, товарищи? — спрашиваю у всех, пропустив мимо ушей «Графиню», — придумайте что лучше — а потом подначивайте.

Фрол Изотович был настроен более серьёзно:

— А ну-ка цыц все! Ты считаешь это возможным?

Смотрю ему прямо в глаза:

— А ты считал возможным ремонт своего «француза»? Скажи как на духу?

Тот, отвёл взгляд:

— Сказать по правде… Я сомневался. Сильно сомневался!

Подняв палец вверх, назидательно говорю обращаясь ко всем:

— Не ты один сомневался, товарищ Анисимов! Но пока вы все «сомневались», я составил план ремонта автомобиля и его выполнил.

В снова наступившей тишине, секретарь местной партийной — уже просто ячейки РКП(б), обвёл всех присутствующих коммунистов вопросительным взором и получив молчаливое согласие, с надеждой спросил у меня:

— Ты составишь план превращения Ульяновки в уездный город, товарищ Анисимов?

Звенящая пауза и, затем я спрашиваю замогильным голосом:

— Это поручение я могу считать партийным?

После некоторого замешательства, все не сговариваясь кивнули и, товарищ Анисимов подтвердил лязгнув челюстями:

— Считайте это партийным поручением, товарищ Свешников!

— Хорошо! Мне нужна пишущая машинка по вечерам, керосин без ограничений и пара пачек бумаги…

— Пишущая машинка «по вечерам», — понимающе улыбается и похабно подмигивает, — тебе нужна вместе с машинисткой?

Протягиваю на всеобщее обозрение мозолистые ладони:

— Спасибо, конечно — но пока свои руки не отсохли…

Грянуло оглушительное:

— БУГАГАГА!!!

Аж, погасла отвратительно воняющая говняным советским керосином подвесная лампа и наступила кромешная темень.

Когда «члены» и им сочувствующие проржались и, наощупь восстановили освещение — Анисимов вытирая выступившие от смеха слёзы:

— Получишь полное моё и других товарищей содействие.

— Тогда, через неделю встречаемся здесь же.

«Партийное поручение» было выполнено точно в срок. Когда члены волостной ячейки компартии пришли в комнату, где обычно происходили их тусняки, они рты поразявили: на стенах висели графики, рисунки, таблицы… Я использовал свои «роялистые» цветные карандаши, ещё не высохшие фломастеры, широкий скотч и так далее.

Нехитрый психологический приём: на «простых» людей — такое обычно производит сильное впечатление!

Закрепляя эффект, вслух зачитываю поясняющий доклад и, закончив — спрашиваю:

— Какие будут вопросы по проекту пятилетнего плана индустриального развития нашего с вами города?

Сказать, что присутствующие были потрясены — значит, не сказать ничего!

Первое время, как пришли в себя и начали хоть чуть-чуть соображать, были возгласы вместо вопросов:

— Да, не может такого быть… Это невозможно… Парень не на шутку контужен и его пора серьёзно лечить… Жили же спокойно — пока чёрт откуда-то этого поповича не принёс…

Наконец первый — более-менее вменяемый вопрос, задал сам товарищ Анисимов:

— Ты всерьёз считаешь, товарищ Свешников, что население нашего городка за пять лет можно увеличить в десять раз? До тридцати тысяч⁈…НЕ ВЕРЮ!!!

— «Веровать», товарищ Председатель волостного исполкома — удел самых отсталых слоёв населения, — говорю строго и твёрдо, — настоящий, сознательный большевик же — трезво оценивает свои возможности, правильно расставляет приоритеты, энергично и настойчиво действует и, неизбежно побеждает. Так мы свергли Самодержавие, так мы победили всех врагов, так мы победим нашу вековую отсталость!

Самый грамотный из здешних большевиков, Борис Александрович Конофальский — отец «Брата-Кондрата», язвительно говорит:

— Почти триста лет нашей Ульяновке и, еле-еле в конце прошлого века — до трёх с половиной тысяч дотянули… А ты предлагаешь за пять лет — тридцать тысяч! Фантастика, молодой человек, причём — даже не научная!

— Ты забыл добавить, товарищ Конофальский — что с момента достижения нашим посёлком «трёх с половиной тысяч», происходит ежегодное сокращение населения…

Я подошёл к одному из графиков — «стремящемуся к нулю» и показал указкой:

— … И альтернативой увеличения его численности в десять раз, является полное исчезновение Ульяновки с географического глобуса мира. Так что, у нас с вами выхода нет, товарищи: или мы все вместе работаем над осуществлением моего пятилетнего плана… Или, прямо сейчас разбегаемся и, не льём понапрасну воду в суп.

Как будто, к делу не относящимся тоном, прежде чем сесть на место:

— А председателю уездного исполкома, будет положен новенький автомобиль.

Сел и сижу, молчу — от нехер делать рассматривая собственные ногти…

А в комнате бушуют страсти и идут прения, доходящие чуть ли не до мордобоя!

Конофальский туберкулёзно кашляет, Взнуздаев агрессивно машет на него своей культышкой… Товарищ Кац, что-то заикаясь говорит кому-то с сильным еврейским акцентом… Вижу — мнения уже разделились ровно пополам, хотя ещё не ясно за кого самый главный «калибр» — товарищ Анисимов. Сидит насупившись и шмалит одну «козью ногу» за другой, аж дым — «сиреневым туманом» проплывает над спорщиками…

Давно заметил эту присущую товарищу Анисимову особенность при принятии важных «коллегиальных» решений: он объявлял повестку дня — а сам молчком садился куда-нибудь в уголок курить… Подождав, когда «электорат» выпустит весь пар — наспорившись до изнеможения, наоравшись до хрипоты — а то и набивший друг другу морды до крови, он объявлял своё решение — за которое все единогласно голосуют.

Вот такой у нас в «деревне» демократический централизм!

— Хорошо, — встаю когда страсти немного улеглись, — давайте разберём мой план пятилетнего развития по пунктам — первым из которых идёт переименование нашего с вами посёлка Ульяновки в «город Ульяновск»… Объясните мне, дураку контуженному, «на пальцах» — почему вы считаете это невозможным? Ведь, кругом и около — переименовывают города, даже не чета нашему⁈

Сидят, молчат — всякую гадость про меня думают… Тогда предлагаю компромиссное решение:

— Давайте сперва его выполним — первый пункт, а там дальше — посмотрим.

Наконец, «рванул» главный калибр! Товарищ Анисимов с решительным видом встаёт и громогласно говорит, поднимая руку:

— Проголосовали за первый пункт…

Все, как опомнившись, вскинули руки — кворум достигнут.

— … Принято единогласно.

Конофальский тотчас занёс решение партийной ячейки в протокол.

Засиделись допоздна, писали письма во все инстанции, уточняли детали и придумывали «нестандартные» решения…

Прям — мозговой штурм или коллективный разум, какой-то!

Первым делом написали письмо товарищу Жданову Андрею Александровичу (тому самому!) — с августа 1922 года заведующим агитационно-пропагандистским отделом (АПО) Нижегородского Губкома РКП(б). Ну и дальше — во все ниже- и вышестоящие над ним инстанции.

Разошлись далеко за полночь, преисполненные коммунистическим «энтузизизмом» и извечными народными надеждами на лучшую жизнь.

На следующий день прямо с утра, Фрол Изотович и другие местные коммунисты и им сочувствующие, развили прямо-таки бурно-бешенную деятельность. Митинги и собрания в Ульяновке — шли один за другим чередом и, иногда народу казалось, что власть опять меняется — как в семнадцатом году. Коллективные письма шли во все инстанции и во все редакции газет и, я тоже внёс свою малую лепту в это народное движение — горланя на митингах. Первым делом, разумеется, проведя работу на полустанке среди агентов ОВО.

Закончилось всё массовой демонстрацией трудящихся и очередным «корпоративчиком» элиты в трактире нэпманши Сапоговой.

Ну… Лично для меня всё закончилось ранним утром — когда я чуть ли не на четвереньках, выполз из спальни Софьи Николаевны и пошкандыбылял в сторону гаража. Опередив опохмеляющегося огуречным рассолом Фрола Изотовича, я первым взял «Бразье» и съездил на полустанок.

Служебный долг — превыше всего!

Следующим вечером, собрались все снова — уже самовозбуждённые происходящим, с горящими глазами. По ходу, сработала «обратная связь»: заразив энтузиазмом массы, наши большевики сами — от масс, им же и заразились.

Уже никто не сомневался в выполнении первого пункта Пятилетнего плана!

Воспользовавшись переменой настроения, я предложил:

— Давайте уж и, второй пункт заодно выдвинем в массы — что зря время терять? Раньше сядем — раньше выйдем.

Прошло на «ура»!

Вторым пунктом шло подключение города — носящего ТАКОЕ(!!!) имя, к плану ГОЭЛРО: ремонт уже готовой плотины на стоящем чугунолитейном заводе и установка там гидрогенератора. Затем, предполагалось подключение к общей энергосистеме — ведь, в Нижегородской губернии уже велось строительство нескольких ГРЭС работающих на местном торфе.

— Но, здесь одними письмами не обойдётся! Здесь придётся побегать по инстанциям, — предупреждаю и предлагаю, — чтоб ускорить дело, архиважно направить в Москву товарища Конофальского! Он старый революционер — хорошо знает некоторых товарищей, что сейчас на руководящих постах.

— Да никого там, я на «руководящих постах» не знаю, — отнекивался тот, — я давно уже отошёл… Из-за болезни…

Другие товарищи, его несколько не поняли:

— Так ты нам врал всё это время? Так, что ли⁈ Ну, тогда снимай стёклышки…

Обладающий сверхъестественным чутьём Борис Александрович понял — что его прямо сейчас будут бить и, что вполне возможно — кованными большевистскими сапогами по лицу… Он попытался стать маленьким и незаметным, но это у него не получилось.

Я заступился за бедолагу:

— Товарищ Конофальский несколько преувеличивал — что каждому из нас свойственно. Все мы — люди, все мы — человеки! Возможно, он и не знает лично товарищей — стоящих у руля власти в Кремле… Но, у него есть большой дореволюционный стаж и бесценные заслуги в борьбе с Царским самодержавием! Товарищи на «руководящих постах» — обязательно его примут, выслушают и уважат энтузиазм трудовых масс — видящих в электрификации путь к своему светлому коммунистическому будущему.

Опять же — написали коллективное письмо (я диктовал — Конофальский писал) в Государственную комиссию при Совете труда и обороны (Госплан РСФСР), лично его председателю Глебу Максимилиановичу Кржижановскому, Председателю ВЦИК РСФСР товарищу Калинину Михаилу Ивановичу… Председателю Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ) — Петру Алексеевичу Богданову…

Кажется, никого не забыли⁈

Что самое интересное — про Сталина никто даже и не вспомнил и, уверен — предложи я, наверняка последовал бы вопрос:

«А, кто это такой?».

Ну и само собой — не забыли написать главному «виновнику» торжества: Председателю Совета Народных Комиссаров (СНК) РСФСР, Председателю Совета труда и обороны (СТО), члену Политбюро ЦК ПКП(б) — товарищу Владимиру Ильичу Ленину…

Мол, назвали город в честь твоей «девичьей» фамилии, уважили тебя — посему соизволь электричество дать!

Чтоб, мы не при лучине твои и товарища Маркса труды читали-изучали — а при «лампочке Ильича».

Душевное такое письмо, я его раз семь вычитывал-редактировал — даже, на скупую мужскую слезу пробивало… Отдал на суд — почитать Отцу Фёдору и, тот тоже — добавил туда пару весьма проникновенных строк.

Товарищ Конофальский, как и положено всякому уважающему себя российскому интеллигенту, умел красиво и убедительно трындеть — но не обладал требуемой «пробивной силой» а, в трудных житейских ситуациях терялся и жевал сопли… Товарищ Анисимов это прекрасно понимал и, на общем поселковом собрании тому выбрали в попутчики двух «ходоков»: один типичный крестьянин, чуть ли не в лапотках — хоть счас вилы в руки и на штурм барского поместья, другой — «типичный» пролетарий… И молот ему не надо — пудовым кулаком шерстистого носорога завалит!

Напоследок, наш председатель проинструктировал «ходоков», не особенно стесняясь присутствующего здесь же «главу» делегации:

— Смотрите за ним — чтоб не сбежал невзначай! Знаю я эту публику: пропьёт по московским кабакам общинные деньги со столичными шалавами да цыганами…

Я не преминул уточнить, вспомнив «Отца русской демократии» и его столичные амурные похождения — едва не приведшие к краху их с товарищем Бендером «концессию»:

— … С голодными студентками, которым надоели овощные котлеты.

— Вот, вот! Седина в голову — бес в мошонку! Ищи его потом, свищи.

На следующем же собрании — после отъезда в Первопрестольную Конофальского со товарищи, задумчиво заявляю:

— А ведь у нас проблема, товарищи!

— Какая же? — насторожились.

— Большая проблема… ОЧЕНЬ БОЛЬШАЯ ПРОБЛЕМА!!!

— Да, не тяни ты кота за яйца, товарищ Свешников!

Большим пальцем показываю за спину — за которой находилось окно:

— А вы посмотрите на наш посёлок — претендующий на ТАКОЕ(!!!) название, глазами товарищей — приехавших из Москвы… Да хотя бы — из Нижнего Новгорода!

Те переглянулись в наивной непонятке:

— А в чём дело? Что не так в нашем посёлке?

— Всё не так! На улицах грязь по колено и выше, лужи непроходимые, тротуары гнилые, кучи мусора, дохлые кошки с собаками… Вонь, мухи… ГОВНО(!!!) на каждом шагу валяется!

— «Говно»⁈ — изумились те, как будто сроду ни одного говна на улицах родного посёлка не видели.

— Да! Именно так — говно! Много говна! Очень много говна! Очень-очень много говна!…Посмотрят руководящие товарищи на это ваше ГОВНО(!!!) и прочие безобразия на улицах и, скажут сурово: «Не достоин!».

Я постучал пальцем по цветной фотографии «Паккарда» на странице лежащего перед Анисимовым журнала… А потом незаметно для других, молча — но красноречиво, показал товарищу Председателю фигу.

Тот, аж вскинулся весь — как дикий андалузский бык при виде одетого в красные лосины матадора и, вскипел как тульский самовар от термитной шашки!

Все следующие выходные, местный председатель бегал — как в одно место мухой це-це укушенный и матерился матерно матерным матом, а очумевший от происходящих исторических перемен народ — шуршал вениками на субботниках и скрёб лопатами… Субботник за субботником целый месяц и, воздух в посёлке стал чище — а зелёные навозные мухи откочевали куда-то на юг из-за сокращения кормовой базы и начавшихся заморозков.

— Этого ничтожно мало, товарищи, — подвёл первые итоги я, — согласен: гов…на на улицах стало меньше, но не появится ли оно вновь?

— Конечно, насрут, — Фрол Изотович хорошо знавший своих земляков, — если уже не насрали, утырки несознательные… Что предлагаешь?

В комнату как раз зашёл неприкаянно слонявшийся Федька, с момента починки «француза» шныривший по мелочи.

На ловца, как говорится и зверь бежит!

Будем действовать по принципу: «кто нам мешает — тот нам и поможет»:

— Предлагаю создать постоянно действующую санитарную милицию и назначить её главой… Фёдора!

У того, аж челюсть с громким щелчком выпала.

Как я уже говорил, отношения наши не заладились с первого же взгляда и, кроме вышеописанных столкновений было и несколько посерьёзней…

Когда мы с Елизаветой — ещё в самый первый период наших с ней отношений, задерживались по вечерам в гараже, он взял за привычку туда заглядывать — причём не открыто, а как-то по-партизански — «из-за угла»…

Подсматривал короче, извращенец колхозный!

— Другой раз, Федька, глазик тебе выколю, — поймав как-то, я пообещал ему, — председательской кобыле под хвост — ты сможешь и, одним заглядывать.

Другой раз, проводив Елизавету до дома, почмокавшись с ней на прощанье на крылечке и, направляясь в «Трактир» к Софье Николаевне чтоб снять возникшее «напряжение» в чреслах. Смотрю — дорогу мне перегородили трое местных балбесов с Федькой во главе:

— Может, потрещим «гребень на гребень», — он сплюнул мне под ноги, — или засцал?

Что-то я не верю, ещё со времен «той» молодости, в честные поединки «один на один» при условиях — когда за спиной противника маячат трое решительно настроенных отморозков.

Тоже достаточно прицельно сплюнув и, с решительным видом вынув из кобуры «Наган» — говорю как можно убедительней, с оттенком лютой невменяемости в голосе:

— Я в этой «песочнице» давно не играю, ребятишки! Пристрелю вас всех троих нах и, ничего мне за это не будет. У меня справка от доктора есть: что я контуженный в борьбе за Советскую Власть и иногда по этой причине кого-нибудь убиваю насмерть. Вопросы будут, или мне уже можно начинать?

«Оппоненты» нарезали так резво, что только шорох вдоль улицы пошёл!

А я на практике ещё раз убедился в верности известной поговорки о «добром слове» — подкреплённом каким-нибудь, хоть — самым завалящем «револьвером».

С той поры и пошёл гулять слух о моей «чудодейственной» справке — дающей мне право убивать безнаказанно. Кто-то верил, кто-то — нет, но все без исключения предпочитали со мной по пустякам не ссориться…

Так, на всякий случай.

Предложение о «санитарной милиции», всем без исключения местным «элитариям» понравилось.

После короткого организационного периода, на определённое количество домов были назначены ответственные лица — которые должны были следить за санитарным состоянием их части улицы…

В принципе, это не новость!

Новостью было то, что за «ответственными» следил сам Федька: сперва один самолично, потом вместе со штатными сотрудниками — санитарными инспекторами. А этот товарищ, как сами понимаете — был конкретно говнистым…

Народ взвыл!

В случае нарушения режима чистоты, следовали довольно внушительные штрафы — которые шли в специальный «фонд городского развития». Хотя, в посёлке злопыхатели-недоброжелатели сплетничали «на новый председательский автомобиль» — средства действительно шли на городские нужды. На них в частности была восстановлена система сточных канав и, на улицах тут же стало меньше луж после осадков или таяния снегов, были отремонтированы дощатые тротуары и кое-что ещё…

К вящей радости нэпмана Ефима Михайловича Фирстова — владельца почтовой станции и местного монополиста по части наёмного гужевого транспорта, была воссоздана ассенизаторская служба — вывозящая мусор и нечистоты из черты города.

Кроме мер принудительных, проводилась наглядная агитация плакатами, лекциями типа: «мойте руки перед едой — рожа будет шире талии», проводимые всей нашей интеллигенцией в порядке трудовой повинности… Не избежал такой участи и, Отец Фёдор, да и, я бывало выступал. На лекции народ сгоняли зачастую силой и, слушали их бывало засыпая…

Но, только не при мне:

— Выйдите весной на кладбище и посмотрите на ещё не успевшие осесть детские могилы… Этих детей убили — ВЫ!!! Вы убили их грязью, в которой кишат бациллы и паразиты!

Разнообразные плакаты, на которых по моим идеям и руками учеников изостудии Нила Николаевича Кулагина, были нарисованы вылезающие из куч дерьма отвратительно выглядевшие глисты и капли воды со зловещими волосатыми бактериями — усиливали эффект.

— УБИЙЦЫ!!! — вопил я, как бесноватый Адик на митинге в одной мюнхенской пивнушке, — вы убиваете собственных детей: нет вам прощенья ни этом Свете — ни на «том»!

Мамой сэра Чемберлена клянусь — были слёзы и женские истерики, были и падения в обморок здоровых на вид мужиков…

После меня, обычно выступал Отец Фёдор и, смиренно — в более толерантных и политкорректных тонах, внушал смиренной пастве примерно то же самое.

Слушатели, как правило, расходились с вытаращенными глазами и, тотчас принимались за чистку и мытьё всего и вся.

Одним из пунктов пятилетнего плана, главной целью которого было увеличение население города и превращения его в уездный, а затем — в районный, было как раз снижение общей и особенно — детской смертности.

Конечно, всё это делалось не одномоментно и не за раз!

Это на бумаге пишется всё быстро да гладко.

Напоследок надо не забыть сказать, что Федька оказался на своём месте — как будто рождён был для него!

Официальная должность санитарного инспектора, до которой он дорос — буквально на следующий год, из-за его говнистого характера — оказалась как будто специально под него заточенной. И, хотя про меня он не забывал — за состоянием улицы напротив дома Отца Фёдора следил с особенным тщанием: все его пакости в мой адрес — этим и ограничились…

Кстати, доносы в райотдел НКВД после его назначения не прекратились, хотя после моих известных «подвигов» — на них стали смотреть сквозь пальцы и, отдавать мне — чтоб мне было чем подтирать жоп…пу.

И всё же интересно — кто это?

Несколько опережая события, скажу: первый пункт моего пятилетнего плана был выполнен блестяще!

Хотя высокое начальство, так и не соблаговолило в наш медвежий угол пожаловать — ограничившись лишь пропагандисткой шумихой в губернских и центральных газетах, уже к зиме старая Ульяновка получила новое гордое наименование — «город Ульяновск». Тут же, на последние оставшиеся в городском бюджете гроши — сменили все вывески, печати в учреждениях и так далее…

Отпраздновать тоже не забыли: в Трактире нэпманши Сапоговой, самогон лился рекой!

А чуть выше — трещала и билась об стену расшатываемая двумя телами койка…

С электрификацией дело обстояло несколько сложнее.

Не то, чтобы препоны нам кто чинил, но как уже было неоднократно сказано: Советская Россия переняла от царской множество «родимых пятен» и бюрократическая волокита — была одной из них.

Хотя, товарищ Конофальский «со товарищи» вернулся из Москвы уже к декабрю, полный всевозможных впечатлений о столице в памяти и кипой постановлений Советского правительства на руках…

Но затем, как будто кто-то лом в велосипедные спицы воткнул!

Миша Гешефтман как и обещал, рассказал про кой-какие секреты стрельбы из короткоствола и мои личные результаты стали намного лучше… Услышав от кого-то про наши с ним занятия («шила» то в мешке не утаишь!), пострелять попросились и другие комсомольцы — особенно Санька с Ванькой, к тому времени закончившие «курс молодого бойца» под началом того же Мишки.

Как тут откажешь⁈

Пришлось пойти навстречу желанию молодёжи быть готовым «к труду и обороне» и, устроить занятия по стрельбе из револьвера. Жаль, вот только — недолго длилось счастье: «левые» патроны в отрядной оружейной начали быстро кончаться.

При занятиях по разборке-сборке «Нагана» заметил: Кузьма-Домовёнок тщательно рассматривает детали — как будто стараясь их запомнить.

— Интересно, как это делается… — как-то пробормотал он, глядя в ствол.

— Ты не стесняйся, если что! Вот возьми мой инструмент — замерь и нарисуй на бумаге.

Пользоваться подаренным штангенциркулем — который всегда при нём и чертить простейшие эскизы в трёх проекциях, я его уже научил. Как и считать на подаренной мной же логарифмической линейке.

Далеко забегая вперёд, скажу: к весне Кузьма смог из всяких лишних железяк выточить точно такой же внешне, правда — не стреляющий.

— Канал ствола с нарезами — напильником не сделаешь, — сетовал он, — так, попугать кого…

Продолжая, я как-то сводил всех своих в отрядную оружейку и они вдоволь «наигрались» со сборными изо всего мира, винтовками. Кузьма, просто был в приятном шоке от такого богатого технического разнообразия и, умоляюще попросил:

— Можно я ещё сюда буду приходить?

Перевожу взгляд на заместителя:

— Товарищ Чеботарёв?!.

Тот, не возражал ни разу:

— Да, пусть приходит — мне не жалко…

Санька и Ванька возмущённо:

— А МЫ⁈

— И вы тоже, — махнул рукой с безнадёгой, — куда от вас деваться…

Конечно же, близнецы не одни на полустанок бегали изучать материальную часть, а со своими «футбольными» командами.

К тому времени, когда этот хлам у нас забрали — взамен прислав родные «мосинки» (не новые, конечно — бывшие в сильном употреблении), Домовёнок и близнецы изучили его досконально.

Получив заранее известие об предстоящем перевооружении, я снова привёл своих комсомольцев и мы с ними достреляли все оставшиеся ещё к тому времени патроны к «иномаркам».

Взамен, выполняя обещанное Барону, я отнёс Климу несколько железяк от «Бразье-кабриолета» и он отковал мне из них два комплекта простейших метательных ножей. Я обучил Мишку нескольким способам и, он довольно быстро уловив суть, теперь тренировался везде и всегда — метая всё «острое и продолговатое» что в руки попадётся. Просто идёт по улице и метает вперёд себя и в стороны: здания почти все деревянные, заборы — тем более…

Полнейший простор для любителя этого дела!

Опять же, наши с ним занятия очень скоро превратились в групповые!

Заметил, что он в основном разучивает не спортивную «классику», а подлые приёмы — неожиданные броски из-за спины, снизу… Ну, что ж — вполне понятно.

Рисунок 35. Метательные ножи «Осётр».

— Ребята, — сказал я Саньке и Ваньке, видя что они опять нацелились «про мою душу», — метание ножей навряд ли пригодится на войне, но зато оно хорошо развивает глазомер — про важность которого, говорил сам Суворов!

Я тренировал Мишку, он тренировал остальных — по-моему, мы с ним хорошо сработались!

Среди остальной группы лучшие результаты в ножеметании показывала Елизавета, хоть Ефим бесился прямо не по-детски и, частенько приходилось его одергивать — напоминая о гендерном равноправии и объяснять, восстанавливая самооценку нашего молодёжного лидера:

— Юноши из простонародья с самых ранних пор работают топором да вилами: движения требующие — почти исключительно развития силы мышц. Девочки же занимаются прядением. Шитьём да вышиванием — требующих не силы, а точности движений. Теперь тебе понятно, Ефим — почему тебе никогда не угнаться за Лизой? Если ты, конечно — не художник сызмальства или музыкант.

— Ах, вот оно что! Теперь мне понятно… Извини, Лизавета — я был не прав.

Лично был «там» свидетелем такой истории: техничка нашего спортклуба (женщина, может быть «по мне» и не старая — но уже имеющая внуков), посмотрев как мы тренируемся — попросила «попробовать»… Через месяц она уже метала ножи лучше большинства из нас — не исключая и вашего покорного слуги… Где-то, через год — она уже стала чемпионкой России в одном из видов этой дисциплины.

Я, специально для Елизаветы, заказал у Клима ещё один комплект — весом и размерами поменьше и, натаскал её метать ножи за рукоять в один оборот.

Впечатляющие результаты!

В проекте было создание пионерской организации — чтоб, всё было «как у людей», а пока — пока стояли последние тёплые денёчки, научил обе футбольные команды и их капитанов играть в «Зарницу».

Ну, что сказать?

«Детский сад — штаны на лямках»! Близнецы, как обычно передрались, а больше рассказывать особенно нечего…

С конца сентября почти не переставая, погода стоит гнуснейшая — зловещий мрак из-за низкой облачности, дожди и слякоть…

В такие дни шли репетиции театрального кружка в любезно предоставленном Нилом Николаевичем Кулагиным самом большом помещении в школе — в его же бывшем особняке. Раньше там танцевала на балах местная провинциальная знать, теперь — это что-то вроде школьного актового зала.

Так как, Аристарх Христофорович почему-то увидел во мне великого актёра — известно кого он пригласил на роль главного героя. Ну, а уж я — подтянул всех своих комсомольцев на роли второго плана.

— Что за хрень дикая! — изумился я, когда он дал мне для ознакомления текст пьесы, — «Подтёлков»… Это, это… Это, что такое?

Тот, невозмутимо:

— Эту пьесу мы с нашим передвижным театром на фронтах перед красноармейцами играли… Грандиозный успех!

— Хм… «Красноармейцам на фронте» — хоть «Королевского жирафа» Марка Твена покажи. Грандиозный успех гарантирован!

Обижается, надувшись:

— Извините, но ничего другого пока нет — а из старого репертуара пьесы — могут запретить.

Читал от руки написанный текст и, еле-еле удерживался, чтоб не заржать как слон — случайно забредший на конопляную плантацию!

Сюжет был нагло скопирайтен «у Вильяма, у нашего — у Шекспира» и, в оригинале назывался «Отелло».

В новой интерпретации от неизвестного сценариста (по ходу, обдолбавшегося «коксом» до зелёных соплей), главного героя пьесы зовут командир полка Подтёлков, героиню — комиссар Дездемонова, а главного злодея — военспец Ягодкин…

Ну и так далее и тому подобное, по списку!

Последний, желая погубить первых двоих, а заодно — весь полк в предстоящем решительном сражении с белогвардейцами и, в целом — замахиваясь на всю Советскую республику и даже Мировую революцию, строит всяческие подло-коварные козни.

Дальше, всё почти по сюжету оригинала.

По наветам Ягодкина заподозрив Дездемонову в измене и найдя в её спальне неопровержимую улику — написанное на девичьем платочке шифрованное донесение деникинской разведке, товарищ Подтёлков воспылав праведным пролетарским гневом — душит комиссаршу, «как гидру контрреволюции»…

Тут, заходит группа товарищей в кожаных пиджаках из ВЧК — давно следившая за подозрительным Ягодкиным, но самую малость опоздавшая к трагической развязке. Чекисты арестовывают контру и, популярно объясняют товарищу комполка — что тот был не прав, превысив должностные полномочия.

А вот сам финал сильно отличался от исходного!

Подтёлков, долго переживать и рефлексировать — подобно представителю «гнилой интеллигенции» не стал… Он не закололся кинжалом как его прототип, а преисполнившись пролетарским гневом, повёл свой полк в бой и разбил белогвардейцев наголову. Прибывший на поле боя Командующий «всеми фронтами», в коем без особого труда угадывается товарищ Троцкий, поздравляет Подтёлкова с победой и лично вешает на его грудь орден «Красного знамени».

ХЭППИ ЭНД!!!

Аристарх Христофорович на роль Подтёлкова назначил меня, на роль Дездемоновой — естественно Елизавету, на роль Ягодкина — сперва хотели Мишу, но он наотрез отказался:

— Белых гнид я играть не буду — лучше расстреляйте.

Тогда, его назначили на роль старшего чекиста — арестовавшего изменника.

Тоже не без сопротивления, на роль «белой гниды» назначили Брата-Кондрата: в своих очках он смотрелся — чуть ли не как сам генерал Дроздовский.

Мишка так и сказал как-то:

— Ну, вылитый Михаил Гордеевич!

Правда, его никто не понял, а я позже устроил ему хорошенькую вздрючку…

Ефим же, на другую роль — как «Командующего всеми фронтами» Барабанщикова, не соглашался.

Репетиции проходили нормально, режиссёр Певницкий нарадоваться не мог способностью юных дарований и не уставал нахваливать меня, каждый раз гримируя по новому:

— Ищу Вам подходящий образ…

— Чё там искать? — бурчу, — негр, он и в Африке — негр.

Пока не дошли до сцены удушения мной Дездемоны… Тьфу, ты — комиссара Дездемоновой.

— Не верю! — заорал Аристарх Христофорович.

— Чему Вы не верите? — спросил я, прерывая своё «занятие».

— Так не душат!

— Ну, уж извините, товарищ режиссёр! Как-то не доводилось «в реале» душить женщин, — и ехидно, — если имеется на этот счёт опыт — может, поделитесь?

— Эх, молодёжь… Отойдите и смотрите, как это делается.

Показывает, душа бедную Елизавету… Ну, со стороны… Может и, не достаточно профессионально выглядит — но красиво!

— Красиво, но неправдоподобно, — буркнул еле слышно Барон.

— Поняли, товарищ Свешников? — спрашивает режиссёр отдуваясь.

По сюжету, товарищу Дездемоновой очень не нравилось — что её душат и, она активно сопротивлялась. Не кисельная барышня же — как её прототип, да⁈

— Ну… Типа, понял.

— Попробуйте ещё раз!

Снова хватаю Елизавету за шею и валю её на солдатскую кровать… Та хрипит:

— Я невиновна пред Реввоенсоветом!

Режиссёр опять за своё:

— Не верю!

Я, в сердцах:

— Да, что опять не так, Аристарх Христофорович?

Тот, оглядывает меня с ног до головы, особенно долго задержав взгляд в районе ниже пояса:

— У Вас вид человека — не убивающего другого, а наоборот — решившего сделать ещё одного!

Все, прямо-таки — ухахатываются с его слов…

Он набросился на бедную Лизу:

— А Вы, барышня, что так хрипите эротично? Вас же душат — а не наоборот… Насилуют, по обоюдному согласию.

— ХАХАХА!!!

Короче, дубль за дублем — а свисту нет!

В конце концов, режиссёру это надоело:

— На сегодня довольно, продолжим сцену на следующей репетиции. А Вам, товарищ Свешников, не помешало бы позаниматься актёрскому мастерству дополнительно.

Проводив Елизавету до дома, весь загруженный такой, возвращаюсь мимо Трактира… Ну и, как обычно — не удержавшись зашёл.

— Софья Николаевна! Извините, за наивный вопрос… — спрашиваю разоблачившись до формы «номер ноль», — а Вы знаете, что такое «ролевые игры»?

Та, в пеньюаре перед большим зеркалом — сооружая из строгой причёски хозяйки-нэпманши, раскрепощённую копну волос развратницы-ведьмы:

— «Ролевые игры»? Нет, но знаю — Вы всегда-что-нибудь… Хихихи! Эдакое — забавное выдумываете! Хоть, не пошлятина какая — как прошлый раз?

— Да, нет… Что Вы! Да и «в прошлый раз» — вовсе не пошлятина была, а даже как бы — не наоборот.

Закончив свои женские дела с преображением, подходит поближе:

— Ну, тогда я согласна. Чё там делать надо, как вставать?

— «Вставать» надо прямо — хотя и не обязательно по стойке «смирно». Давайте представим, что Вы — грешница Дездемона, а я — ревнивый Отелло… Представили?

— Ну… Положим — представила. И, чё?

— Ты молилась на ночь, Дездемона⁈

За горло её — грешную и, на жалобно скрипнувшую кровать… Вдруг:

ТЫРЦ!!!

Всё как-то разом подпрыгнуло и, из вертикального — стало строго горизонтальным… В голове — «вата», в глазах — искры, в ушах — звон.

Затем, приходя в сознание, лицом чувствую мягкие женские волосы. Спрашиваю:

— Что это было? Йеллоустоун в Штатах звезданул или «Планета-X» в Землю врезалась?

Как сквозь рассеивающейся туман, вижу встревоженный лик моей партнёрши «по ролевым играм»:

— Серафимушка, ты жив? Ох, Боже ж ты мой… Я тебя не сильно?

Блин, она ещё и спрашивает!

— Не, не сильно… Как лошадь копытом!

Самое главное — встревожено ощупываю языком зубы. Живого стоматолога или дантиста я здесь ещё не видел и, сильно сомневаюсь — что они в Советской России сохранились, как вид… Вскоре успокаиваюсь: слава Богу, вроде всё целые — хотя, сильно побаливает нижняя челюсть.

Приподнимаюсь и массируя её, шепелявлю:

— Не удивительно, что Вы так рано овдовели, Софья Николаевна…

Слегка обижается, надувает губки и крестится на иконы:

— Моему Егору Никифоровичу, уже за пятьдесят пять было — когда меня за него замуж выдали. Его и бить не надо было — только дышать на него сильней, чтоб душу Богу отдал.

По ходящим в Ульяновске сплетням, молодая Софья «залюбила» старика вусмерть… Мол, так «на ней» — в собственной постели, тот и умер. Охотно верю и даже слегка завидую — славная смерть. Если б, мне представилась возможность выбирать…

То — только так и, никак иначе!

— Ну, его нафиг — эти «эксперименты». Давайте мы с вами, Софья Николаевна, вернёмся к старой доброй классике. Лягте на кровать попой вниз и постарайтесь поширше раздвинуть ноги…

Спустя несколько минут:

— Серафимушка, а можно я…?

— Если есть желание карябать мне спину — не стесняйтесь. Но лучше помогайте мне — поддерживая за ягодицы. Вот, так… Что-то меня сегодня на Вас укачивает…

На следующей репетиции, в моей актёрской игре никаких улучшений замечено не было.

Разочаровавшись во мне, Певницкий махнул рукой:

— Извините, товарищ Свешников… Я в Вас ошибся! Нет у Вас никакого актёрского дарования.

— Ну, на нет и суда нет… — облегчённо вздохнул, — может, у меня есть способности гримёра?

Тот, внимательно рассматривая мои руки:

— Как знать, как знать… Ну, а что? Вполне возможно!

— Не могли бы Вы давать мне изредка уроки, Аристарх Христофорович?

Приподняв брови:

— А, почему бы и нет? Если материально заинтересуете, конечно…

— Конечно, заинтересую!

Поменялись местами с Бароном… Первая же репетиция и, режиссёр нашего самодеятельного театра восторженно захлопал в ладоши:

— Браво, молодой человек! Вот именно так и, надо их душить.

Хорошая игра, согласен!

Миша, практически неподдельно напоминал — какого-то сбрендившего на жажде убивать маньячилу, а его жертва также — вполне достоверно, была перепугана до смерти.

— Серафим, я его боюсь… — сказала она мне по дороге домой.

— «Бояться», удел простушек — которым в большом городе выше панели ничего не светит! Учись управлять своими эмоциями — «весь мир театр и, мы в нём лишь актёры». Кстати… Ты говорила — что умеешь играть на рояле петь и танцевать?

— Когда-то умела, сейчас не знаю…

— В школе имеется пианино — не помешало бы восстановить навыки. Искусство музицирования, пластика женского тела, хорошо поставленный голос — очень много значат для девушки, решившей стать частью высшего общества.

С Нилом Николаевичем я влёгкую договорюсь, а предстоящей очень долгой зимой — всё одно особенно заниматься нечем, пока мой комп не ожил.

Та, печально-отрицающе машет головой:

— Боюсь ничего не выйдет, Серафим! Пианино, оперное пение и балет — считаются чуждыми пролетариату явлениями.

— Это смотря что играть, петь и танцевать. «Искусство принадлежит народу»: это не Пушкин какой-нибудь — это сам основатель первого в мире государства рабочих и крестьян, сказал!

— Брат-Кондрат говорит: «Танцы это мещанство и ничего — кроме полового трения друг об друга не содержат».

— Хм, гкхм… Некоторым дай волю — они комсомол в монастырь превратят!

Однако, проблемка…

— Хорошо! Мы тобой, Елизавета, придумаем свой — пролетарский танец и, не одному человеку в мире — не придёт в голову назвать его «мещанским»!

До десяти лет моим воспитанием занималась почти исключительно мама, а она хотела видеть меня непременно «гуманитарием». С самых ранних лет — сколько себя помню, я занимался всякими никому не нужными — как мне тогда казалось, занятиями… Меня же, привлекали всякие железяки да «заклёпочки» — с коими возился отец.

Да, и… В то время, когда другие «нормальные пацаны» в футбол играли, или просто бездельничая ошивались по подъездам — я тащился в музыкальную школу с футляром от скрипки, в изостудию с мольбертом или на бальные танцы с белой обувью в сумке — вызывая их усмешки, нередко переходящие в оскорбления действиями…

Да, ну его на фиг!

По достижения отроческого возраста, я устроил грандиозный бунт и, отец определил меня в «технари» — взявшись за моё воспитание лично. Моя же неприязнь к музыке была настолько сильной, что я даже не стал учиться бренчать на гитаре и распевать во дворе приблатнённый «городской шансон». Хотя, больше чем уверен: это далось бы это мне — просто сказочно легко.

Однако, некоторые полезные навыки — вколоченные с детства ремнём матушки, сохранились.

«Сильная половина» нашей ячейки всё же, после бурного обсуждения наотрез отказалась заниматься этой «ерундой» — хоть и не называя её «буржуазной», после моих разъяснений. А мы с Елизаветой, частенько оставшись после репетиций в неком подобие актового зала школы, разучивали наскоро составленный мной репертуар из вспомнившихся советских песен. А пригласив «тёщу», Надежду Павловну в качестве тапёра — учились танцевать «пролетарку».

Если кто не понял — я так обозвал американский «рок-н-ролл».

На самый что ни на есть народный праздник — 7 ноября, произошла премьера спектакля «Подтёлков». Естественно, присутствовала вся партийная организация на самых почётных местах, представители всех ветвей власти, весь волостной актив, самые уважаемые граждане города и его окрестностей.

Ну и школьники — больше половины зала.

Представление прошло на «ура», хотя наш Домовёнок с оттопыренными ушами — в роли вестового Василия (Кассио — лейтенант Отелло), сперва вызывал у публики приступы гомерического смеха. Потом, зрители «прониклись» и, даже не обращали внимание, что на «комиссарше» кожаная куртка (моя) — болталась как на чучеле.

После сцены удушения, наш волостной судья яростно выкрикнул Мишке:

— Жалко расстрел отменили — но десять лет «домзака» я тебе обеспечу, голубчик!

Но, на него со всех сторон все дружно зашикали:

— Так он ж, не знал! Это тот — четырёхглазый «ихтиллихент», всё подстроил… Паскуда!

— Да?!. Ну, тогда по новому Кодексу — пять лет, с учётом смягчающих…

В сентябре 1922 года в мире ничего интересного не происходило — за исключением восстания в Греции, разве что…

Октябрь, был намного интересен!

Одиннадцатого числа был издан декрет Совета Народных Комиссаров об выпуске в так называемых «червонцев» — пока ещё банкрот Госбанка, не золотых монет.

25 октября был взят последний крупный оплот белого движения — Владивосток. Но Гражданская война ещё не закончилась — продолжаются мелкие столкновения где-то в Якутии.

В конце месяца в РСФСР был утверждён «Земельный кодекс», а в Италии был назначен премьер-министром Бенито Муссолини…

Эпоха европейского фашизма началась.

[1] Партмаксимум — максимальный месячный оклад, существовавший для членов ВКП(б), являющихся руководящими работниками учреждений и предприятий. Партмаксимум был введен декретом ВЦИК от 23 июня 1921 г., который установил, что зарплата ответственных работников не должна превышать 150 % от уровня средней зарплаты в подконтрольных им учреждениях и предприятиях. Этот декрет ограничил для руководителей возможности дополнительных заработков на стороне. Постановлением Политбюро от 8 февраля 1932 года с 1 марта 1932 года существующая практика ограничения партмаксимумом оплаты коммунистов-хозяйственников и инженерно-технического персонала была заменена ограничением ставок заработной платы.