Я пас в СССР!

Глава 8

Глава 8.

День да ночь, сутки прочь — вот краткое содержание того, как я провел выходные в дурдоме. Отоспался на всю оставшуюся жизнь, наслушался не выдуманных историй от Степана, про деревенские будни и весьма поучительных баек от Митяя, естественно — на тему, как заходить в хату и петухов отличать от порядочных арестантов. История моего противостояния с персоналом районной больницы к тому времени неведомыми путями стала достоянием общественности, ничем иным объяснить то, что Митяй вначале стал просвещать меня о жизни за той стороны решетки, а потом и вовсе по секрету рассказал, как можно сбежать из дурдома — не могу.

Я как-то надеялся, что до крайностей не дойдет и всё решится в правовом поле. Но план побега, подсказанный Митяем — запомнил накрепко, мало ли как жизнь повернётся. В воскресенье ещё помылся, пользуясь хорошим отношением со стороны персонала и заодно подстригся под ручную машинку, под ноль, упросив санитара. Очень уж мне не понравилась моя прическа, гейская какая-то, а сам реципиент ей весьма гордился, называя «маллет». Я такую видел у персонажей фильма «Полицейская академия», завсегдатаев клуба «Голубая устрица». Хорошо, что у бывшего хозяина этого тела нет права голоса, да и сознания, как такового — одни воспоминания, и те фрагментарные и неполные. Вот бы он взвыл по поводу такого варварского отношения к внешнему виду…

С желанием посетить имевшуюся в отделении ванну тоже не всё так было просто, медсестра, полным сомнения голосом справедливо заметила, что у меня ожоги на руке, которые мочить противопоказано.

— Делов то! — Самонадеянно заявил я. — Пакет надеть и лейкопластырем прихватить, я ведь с пожара, Лариса Сергеевна, и током меня било! Сил нет, пропах и чешется всё!

— Где я тебе пакет возьму⁈ — Нахмурилась медсестра.

Чуть не ляпнул, что в «Пятерочке» можно майку купить, но вовремя прикусил язык. Полиэтиленовые пакеты сейчас роскошь и редкость, нет такого понятия, как одноразовые — их тщательно моют, сушат и вновь используют, просто бальзам на душу Греты Тунберг. Это если посчастливится их урвать, в обиходе в основном пакеты из коричневой упаковочной бумаги. Не говоря уже о больших пакетах, статусная по этим временам вещь, особенно если с иностранным логотипом или картинкой.

С ностальгией вспомнил свои подростковые годы и юность, очередную волну школьной моды, когда особенным шиком считалось ходить на занятия с тетрадями и учебниками в подобном пакете. То ли самый конец восьмидесятых, то ли начало девяностых, что-то с памятью моей стало… А память предшественника подсказала, что сейчас дифференциация в школьной иерархии зависит от того, кто с каким дипломатом ходит. Заявится с портфелем, это сразу обозначить себя колхозником и поставить крест на себе. Тут же в голове всплыл образ дипломата — уродливой прямоугольной коробки, обтянутой каким-то серым дерматином. Не предмет гордости, встречались в школе экземпляры получше и качественней, но зато не хуже, чем у остальных…

Мда, вот ещё одна причина для нежелания посещать школу, отвык я от этого всего стадного в подростковом сообществе, подстраиваться под коллектив малолетних приматов — нет никакого желания. Как же хорошо, что у меня травма! Освобождение от занятий на неделю, а то и на две — гарантированно. А там вообще попробую увильнуть от школы, под предлогом того, что раз на второй год оставляют, так нечего там делать. И у реципиента какое-то неприятие этой школы, вернее — 7 А класса, в котором он оказался после переезда с Севера. Отношения не сложились сразу, так что нечего усугублять, с глаз долой, из сердца вон! Доживем до осени, пойдем второй раз в седьмой класс, там и буду думать…

— Давай, говорю, я тебе клеёнкой обмотаю повязку! — Тормошит меня Лариса Сергеевна, вырвав из воспоминаний и размышлений. — Чего задумался? Только ты всё равно руку держи подальше от воды!

— Спасибо!

Понимаю, что если бы не протекция дядьки, не видать такого хорошего отношения со стороны персонала, но тем не менее, благодарю, от меня не убудет. Медсестричка обматывает культяпку клеёнкой, закрепляет лейкопластырем и я, довольный, направляюсь в ванную комнату. Надо ещё воспользоваться предоставившейся возможностью уединиться и сбросить психоэмоциональное напряжение, а то при виде Ларисы Сергеевны то в жар, то в холод бросает и хочется странного…

С мыслями остаться наедине пришлось расстаться, как ни утомило уже постоянное нахождение среди людей. Так то грех жаловаться, но вот хочется побыть в одиночестве, устал от ежеминутных взглядов окружающих.

'Ну вот и всё, разбилась жизнь,

Осколками мечты по фюзеляжу,

И с ускореньем в девять с половиной «же»,

Последний гусь взлетает на форсаже!'

Декламирую про себя, ну а чего — тренируюсь, раз сольная карьера не светит, так может в литераторы пробьюсь или в стихотворцы. Лариса Сергеевна устраивается на стуле рядом с открытой дверью ванной комнаты и подбадривает:

— Иди, иди, не стесняйся! Нужен ты мне, подсматривать! Да и чего я там не видела. — Тут же густо краснеет от двусмысленно прозвучавшей фразы и уже строже добавляет. — Порядок такой, вы же психические, положено так!

Поминутно оглядываясь на коварную медсестру, которая вопреки обещанию на меня нет-нет, да поглядывает — раздеваюсь и залезаю в ванну. Цивилизация, горячая вода! Да здравствует мыло душистое и полотенце пушистое! Мыло, правда — хозяйственное, ну хоть полотенце свое, домашнее, привезённое сегодня мамой. Ну так и мне, со своей новой прической — шампунь без надобности. Особо не разнеживаюсь, не один такой желающий, в процессе разглядываю себя в зеркало на стене, еле сдерживая смех — больно вид комичный, со вскинутой правой рукой, которую я всячески стараюсь не намочить. Ещё бы усики и косплей на одного австрийского художника стопроцентный…

Мои соседи тоже по очереди проходят через ванну, сидим в палате довольные и чистые. Степан, с затуманившимся взором — вспоминает баню у себя в деревне, чуть слезу не пускает, при упоминании запотевшей бутылки из холодильника. Ему только-только белку купировали, вчера всю ночь галюны ловил, нажравшись колес — а всё туда же! С таким наплевательским отношением к собственному здоровью — быть ему завсегдатаем ПНД, а там и ЛТП в перспективе. Ладно, мужик взрослый, не мне ему нотации читать…

От карт уже с души воротит, вернее — от дурака, в преферанс бы сейчас пульку расписал с гораздо большим удовольствием, но увы. Суббота наконец заканчивается, мои, оторвавшись вчера — больше к приключениям не стремятся и ночь проходит спокойно. А всё воскресенье — словно день сурка: перевязка, завтрак, обед и ужин, карты…

Сегодня дежурит другая медсестра, взамен Лидии Сергеевны и в процедурной, после перевязки — обнадеживает:

— Завтра, Ваня, тебя утром обратно переведут, а там скорей всего выпишут и домой поедешь! Скучно здесь?

— Не то слово… — Оправдываю её надежды, если я от безделья чуть на стены не лезу, нормальный четырнадцатилетний подросток вообще тут с ума сходить должен.

Вечером долго не могу уснуть (отоспался впрок) и немного мандражирую перед завтрашним днём, когда размеренный и поднадоевший больничный распорядок сменится волей. Полагаться полностью на доставшиеся воспоминания бывшего хозяина тела не стоит, они во первых субъективны, во вторых — не полные и обрывочные. Если что, буду ссылаться на последствия после удара током, главное — не переборщить, а то от странного поведения до постоянной прописки в дурдоме один шаг.

Мысли сворачивают на привычную дорожку — как спасти СССР⁈ Аж зубами скрипнул с досады, да сдался он мне! Тут со своим настоящим ещё не определился, а туда же, спасатель! Ладно, я это больше от досады и бессилия, ну куда ни кинь — нет метода и возможности, пока по крайней мере. И вообще, без интернета, поисковиков и электронных гаджетов — чувствую себя неполноценным слегка, чуть ли не ущербным. Те же мысли о необходимости учиться, пусть и не сейчас, а с началом нового учебного года — отгоняю, стараясь об этом не думать, чтоб не портить настроение.

Поворочавшись и сбив простыню под собой в канат — наконец то забываюсь и проваливаюсь в беспокойный сон. В котором неожиданно вновь становлюсь попаданцем, только наконец-то в самого себя, и не в школьника. На дворе начало двадцать первого века, только-только сотовая связь начинает входить в обиход, а я, как и тогда — зависаю в деревне у приятеля, был такой период в жизни, отдохнул душой и телом. С капельницей ближе к осени…

Мы с Вовкой сидим у него в сарае, на дворе начало лета, и как в песне — барабанит по крыше дождь. На верстаке плитка, шумит самогонный аппарат, а у стены выстроился ряд фляг с уже созревшей брагой.

— Ммм, зело борзо! — Довольно бросает он, выдохнув после стопки и закусывает свежесорванными перьями лука с грядки, макая их в солонку. — Почистим ещё, конечно, и молоком, и через уголь пропустим, потом разольем по таре, эту партию на кедровых орешках поставим настаиваться! Ты чо не пьешь?

Мне хочется открыть другу глаза и предупредить, уберечь и его, и себя от неизбежного. Я то ведь всё знаю, как оно дальше будет. Но вместо этого поднимаю свою стопку и отсалютовав — дегустирую, комментируя:

— Хорошо пошла!

Всё как тогда, сейчас его мать зайдет и ругаться будет, надо как-то прервать этот порочный круг, попаданец я или зря⁈ Скрипит входная дверь, входит тетя Тома:

— Вовка! Там ветром теплицу в нескольких местах порвало! Перекрывать надо, а вы опять пьете! Иди посмотри, а то ведь ветром совсем всё порвет!

— Мы не пьём, мама, а перерабатываем полуфабрикат в жидкую валюту, делаем инвестиции в будущее! — Вовка с гордостью осматривает батарею алюминиевых фляг. — Нам при всем желании это не выпить! Не волнуйся, сейчас всё починим, пусть дождик стихнет хоть, чо зря мокнуть!

Меня опять подмывает рассказать, прервать порочный круг, но никак, такое вот ущербное попаданство на этот раз. Как собака Павлова — всё понимаю, но сказать не могу. И сделать тоже, вот мы опять синхронно чокаемся, несмотря на моё яростное внутренне сопротивление и выпиваем. Зря Вовка говорит, что не сможем всё выпить — ещё и не хватит…

«Сейчас пойдем смотреть пострадавшую теплицу…» — Всё, что будет дальше, я знаю наизусть. — «Там и впрямь в трех местах порвало слегка, и дернул же меня тогда черт предложить заклеить скотчем!» Так и происходит, но свернуть с уже пройденного сценария не получается и я бессильно наблюдаю, как обрадованный моей «гениальной идеей» Вовка радостно хлопает меня по плечу и мы вдвоем за несколько минут чиним теплицу скотчем, с двух сторон.

Понимаю, что ничего изменить не в силах и безвольно плыву по течению. «Через два или три дня тетя Тома снова придет…» — Легко предсказывать, если знаешь наперед.

— Вовка, там разошлось всё и ещё больше порвало! — Негодует мамка.

— Щас починим! Рулон ещё целый есть! — Друг её беспокойства не разделяет, ещё бы, с утра дегустируем, море по колено…

Сейчас мы больше половины рулона скотча истратим, через неделю уже два купим и все уйдут без остатка, в попытках починить теплицу. А в начале июля, протрезвев — обнаружим с Вовкой напрочь порванную теплицу, зато щедро и со всех сторон обмотанную скотчем. Который от влаги толком не держится и спустя какое-то время отклеивается. А теперь веселый ветерок играет концами скотча, а сама теплица похожа на экспонат современного искусства, сотворенного накуренным «художником».

«Надо было сразу перекрывать, ведь всё равно так и пришлось делать…» — Констатирую очевидный факт, сожалея при этом, что нельзя изменить дальнейшего, запомненного уже частично хода событий: «Баню, конечно, жалко. И с девчонками неудобно получилось, да что за попаданство то такое, форменное издевательство!»

Трясу головой, не разбирая, где явь, где навь, затем взгляд фокусируется и замечаю стены палаты, спящих на кроватях соседей и понимаю — это был всего лишь сон. А я в палате диспансера для скорбных умом, сейчас бы покурить после такого сновидения…

Сходил умылся и там, в туалете — всё понял. Мой сон, это же ответ на мучающий меня вопрос, как спасти Союз. Подсознание выдало верный ответ на то, что не давало мне покоя наяву. Никак не спасти СССР, он как та несчастная теплица — то что мертво, не реанимировать…