За чертой

Глава шестая

Шан сидела в туалете, положив подбородок на скрещенные руки, и наслаждалась уединением.

Унитаз не был идеальный, а о сиденье речь вообще не шла, но он принадлежал ей, работал, и чтобы воспользоваться им по назначению — в отличие от вес'харских уборных — не требовалось специальных приемов или физической ловкости. Она уже по горло сыта местными обычаями. Шан твердо решила, что будет ответственным гражданином Ф'нара, но вес'харская сантехника и мебель выше ее сил. Зато теперь у нее есть туалет и недоделанный диванчик на террасе, который она закончит, когда разберется, как делать уголки. А потом смастерит себе кровать — замечательную, удобную кровать.

Хлопнула входная дверь.

— Шан?

— Я здесь, Арас.

Пауза. Лишь бы он не принял ее слова за приглашение войти.

— Я принес желтолист. Много.

— Здорово. Просто прекрасно.

— Тебе нехорошо?

— Я в порядке.

— Ты…

— Слушай, со мной все нормально. Я скоро. Дай мне пару минут.

Бедняга. Он же не виноват. Ей очень нужно время, чтобы побыть наедине с собой, но в последние дни такая возможность выпадает крайне редко. Джош, возможно, спас ее от катастрофы, прислав услужливым умельцам вес'хар чертежи и описание туалета константинского образца.

Джурей сделали для нее унитаз из бирюзового стекла, возможно, слишком прозрачный, чтобы претендовать на право называться идеальным унитазом, но она научилась смотреть в другую сторону… А теперь в туалете есть еще и дверь! Шан осознала вдруг, что Арас раздражает ее гораздо меньше, чем раньше, и кричать на него ей совсем не хочется. Бедняга.

Кошмары тоже не способствовали благостному настрою. Она до сих пор тонула по ночам, просыпалась с острой болью в спине и с чувством опустошенности и заброшенности.

— Ты рано встала, — заметил Арас. Похоже, он нарезал круги по комнате. — У тебя все еще проблемы со сном?

Ох, пожалуйста, пару минут…

— Наверное, все дело в с'наатате. — Шан встала и глубоко вздохнула. Сюда всегда можно будет вернуться.

Открыв дверь, она увидела, что Арас стоит у раковины и внимательно изучает охапку желтолиста. Он осторожно погрузил палец в мягкие сморщенные листья, выудил оттуда что-то когтем и опустил на подоконник.

— Это всего лишь баник. Чуть-чуть пообсохнет и пойдет по своим делам…

Он казался полностью поглощенным своим делом. Шан могла судить об этом по его молчанию. Те недели, что они провели бок о бок в комнате, разделенной только занавесями, показали: единственное, что не дается Арасу, — это молчание. Арас очень любил поговорить. Пять сотен лет он провел в одиночестве, а теперь рядом с ним обнаружился слушатель, во всем на него похожий, за исключением того, что Арас происходил из рода созданий, которые очень любят скученность и болтовню, а Шан предпочитала быть наедине с собой.

Ты даже не можешь представить себе, через что он прошел, уговаривала она себя. Потерпи. Совсем немного терпения — и все будет хорошо.

Шан поймала себя на том, что рассматривает широкую спину Араса. Как красиво она сужается к талии… от внезапного осознания, что это не просто ксеноанатомический интерес, вспыхнули щеки. Она вспомнила, как Местин предостерегала ее от размножения. Неужели матриарх уже тогда заметила то, что ей открылось только теперь?

О, нет… Только не это! Возьми себя в руки, глупая баба…

— Ты плохо выглядишь, исан.

Шан напомнила себе, как сильно презирала Линдсей за то, что та залетела в неподходящий момент.

— Лучше называй меня Шан.

— Хорошо.

Арас поставил на стол миску с желтолистом и принес из угла мотыгу. Взвесил ее в руке. Он смотрел на рукоятку с таким видом, будто по ней ползло нечто отвратительное.

— Я должен спросить тебя кое о чем.

— Давай, спрашивай.

— Когда я беру в руки этот инструмент, у меня всплывает яркое воспоминание об одном инциденте. У тебя было похожее оружие.

Шан кивнула. Разумеется, так.

— Это дубинка. Полицейская дубинка. Одна до сих пор лежит у меня в рюкзаке.

— Ты кого-то избивала ею.

— Ну, это не намного сужает круг поиска. — Шан хотела пошутить, но от Араса пахло отнюдь не веселостью — волнением. — Да, я использовала дубинку для этого, и использовала много раз. Если покопаешься в моей памяти, поймешь, что это так.

— Но у меня перед глазами снова и снова встает один конкретный случай. Ты очень сильно переживала из-за чего-то, а потом пришел мужчина и накричал на тебя, велел сделать что-нибудь, и другой… Ты избивала его, ломала ему кости, а он даже не был вооружен.

Слова Араса звучали укоризной. Она сама могла бы упрекнуть себя в неподобающем подходе к исполнению служебных обязанностей из-за того, что действительно не помнила, о каком случае идет речь, но признаваться в этом не хотела.

— Прости, но я этого не помню. За всю мою жизнь на меня кричало очень много парней. И многим я пересчитала кости.

— А кусочки приходится собирать мне…

— Прости.

— Ты сидела на скамье в темноте, а потом вошел человек и сказал, что ты не должна сидеть там «всю ночь, черт побери».

Еще несколько секунд Шан не понимала, что за загадку загадывает ей Арас, а потом все кусочки головоломки сложились воедино, и вместе с этим пониманием вновь нахлынула волна того, прежнего, тошнотворного адреналина.

Шан точно знала, где находится, но не хотела этого знать.

Ей пришлось немало потрудиться, чтобы примириться с воспоминаниями о той ночи. После нескольких лет, когда она видела это за каждой закрытой дверью, каждую ночь после того, как закрывала глаза, и до того, как проваливалась в сон, — после всех этих лет Шан удалось забыть подробности.

Однако всеобъемлющий страх закрытых дверей так и не оставил ее. Шан становилась свидетельницей многих ужасов. И чем больше старалась не думать о них, тем навязчивее они ее преследовали.

— Я должен знать… Шан. — Арас говорил тихо, почти извиняясь. — Я должен знать, что оставило в твоей памяти такой страшный след. И должен знать, почему ты мучила человека. Мне больно от этого. С таким сложно примириться…

Обшарпанная серо-синяя дверь. Когда-то она была темно-зеленой — Шан могла судить по тем местам, где краска совсем облупилась. Есть двери, которые легко выбить — хлипкие двери с дешевыми замками. Есть другие, для которых нужен таран или пара зарядов пластида. Шан больше всего любила хороший удар ногой. Хорошая встряска готовит к тому, что произойдет дальше.

— Не думаю, что ты имеешь право судить меня, Арас.

— Возможно, но мне необходимо знать.

Понадобился только один хороший удар. Детектив, бывший с ней, удивился, что она работает, как крепкий парень, и пропустил ее вперед.

Сначала она не поняла, что происходит. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы сфокусировать взгляд на том, что снимает на дорогущую камеру один из двух мужчин. Еще мгновение — чтобы осознать, что это. А потом она потеряла весь профессиональный самоконтроль и швырнула одного из ублюдков мордой в стену.

Они ошиблись домом. Не было там станка для подделки паспортов или кредитных карточек, просто порнография для извращенцев. Детектив расстроился. Всех не пересажать, да и бумаги жалко на те ничтожные приговоры, которые им вынесут, сказал он и посмотрел Шан в глаза, а ей очень не хотелось, чтобы он там увидел слезы.

— Не будь дурочкой, — сказал детектив. — Увидишь вещи и похуже.

Но ей не довелось.

А теперь Арас всматривался в ее лицо.

— Что-то не так? Ты выглядишь…

— Ты больше ничего об этом не помнишь?

Арас, похоже, собирался вытянуть из нее все. Даже теперь, двадцать лет спустя, она не могла об этом говорить — слова застревали в горле. Невыносимая боль и гнев разрывали ее на части, и она выбрала гнев, потому что знала, как дать ему волю и не сойти с ума. Сержант, который нашел ее в запертой темной комнате, трясущуюся, на грани истерики, хорошо ее знал. И понимал.

— Давай, — сказал он. — Сделай что-нибудь, если невмоготу. Никто не посмотрит — там же не ребенок… Этот тип получит, самое большое, полгода условно… Поквитайся.

И она поквиталась. Она никогда не уставала, выбивая дерьмо из какого-нибудь подонка. Ее не волновало, станут ли ее упрекать, отчитывать, подвергать взысканиям. Значение имело лишь одно — справедливость. Никто ничего не видел. Может, дежурный офицер прошелся до камеры предварительного заключения, чтобы посмотреть, чем она там занимается, но ничего не сказал. Тот урод никого не волновал. Людям с серьезной записью в полицейском реестре грозят страшные неприятности. С ними частенько плохо обращаются, их прав никто не замечает, и ни один адвокат не возьмется их защищать…

Ошеломленный Арас все еще глядел ей в глаза. Возможно, увидел ее в новом свете…

— Вот. — Она протянула ему свою шебу. Он умел с ней обращаться. Она взяла себя в руки и превратилась в ту, кем ее всегда считали — женщину без эмоций, которая может справиться с любым делом. Да, может, это жалость к себе, но Шан почему-то очень хотелось, чтобы Арас понял: и у ее железной выдержки есть предел. — Почитай на досуге. Посмотри на «извращения». Вряд ли у Джоша в его чертовом маленьком Эдеме найдется подобный материал. Это будет для тебя азбука человеческой преступности. Есть люди, которые возбуждаются, видя, как истязают и убивают детей и животных. Они снимают про это специальные фильмы. Это индустрия. Посмотри мои файлы.

Арас ничего не сказал. Он держал наладонник, и Шан не сомневалась, что он все прочитает: вес'хар не особенно брезгливы. Может, он уже и без того понял самую темную сторону человеческой натуры…

— Хотел узнать — теперь знаешь. И я не мучила его и не пытала. Я его калечила. Я хотела, чтобы у него было много-много времени на размышления. И я бы сделала это снова, не раздумывая ни минуты, точно так же, как ты в Мджате, потому что кто-то должен. А теперь читай треклятые файлы и никогда больше не напоминай мне об этом!

Шан захлопнула входную дверь — чуть громче, чем нужно, — и зашагала на террасы. Иногда бездумная ходьба отлично помогает привести мысли в порядок. Двое вес'хар вежливо кивнули ей, и она попыталась улыбнуться им в ответ, однако запах ее наверняка уже сказал им, что она в смятении. Да не будь дурочкой. С тех пор прошла целая вечность…

Арас не виноват. Ни в чем. Он просто свидетель, в чьей голове всплывают ее воспоминания, и одному Богу известно, сколько у него в сердце своей собственной боли. А вдруг что-то из его воспоминаний внезапно проявится в ее памяти? И будут ли они страшнее, чем те картины, которые сейчас свежи в ее воображении? Вытеснят ли они ее собственную боль, помогут ли таким образом от нее избавиться, похоронить в сердце?

Она дошла до полей и заняла себя осмотром зреющих перцев и сочной ботвы батата. Зачем было так стараться, ей же почти ничего не нужно… Зря сорвалась на Араса. Он столько сил тратит на то, чтобы обеспечить ее привычной едой, а она…

Шан присела на корточки. Запах влажной почвы напомнил о навязчивом кошмаре. Вода затекает в нос и рот… Она отогнала от себя наваждение.

Она ничего не теряет. Она приспосабливается. У нее теперь такая жизнь, такое тело, такое будущее, что не снилось ни одному человеку. И она, если подумать, неплохо с этим справляется.

— Чайл, неретсе? — прозвучало позади нее. Вы это видели? Мужчина вес'хар, один из домочадцев Ферсани, обращался к ней. Шан научилась их различать. Он провел ее к другой грядке. Арас, по вес'харской традиции, распределял их хаотично, чтобы они не выглядели искусственно. Кожи коснулось легкое покалывание, когда Шан прошла через биобарьер — завесу, отделявшую Вес'едж от маленького кусочка Земли.

Молоденькие кустики с глянцевитыми, зубчатыми листочками изумрудного цвета покрывали этот участок земли. Они походили на камелии. Шан никогда бы не подумала, что Арас станет сажать нечто настолько бесполезное, как декоративные кусты.

Мужчина — Тласиас? Тасилас? — смотрел на них как завороженный.

— Что такое чай? — спросил он.

— Напиток.

Она уже вполне сносно говорила на вес'у. Тласиас ее понял. Он потрогал листочки и осмотрел их.

— А как его готовят? Выжимают сок?

— Нет, делают… — Шан не нашла в своем словаре слова «настой», — раствор. Из высушенных листьев.

И тут ее осенило. Она смотрела на чайные кусты. Camellia sinensis. Арас выращивает для нее чай, не сказав ни слова. Это сюрприз… Тласиас, как и любой вес'хар, понятия не имел о существовании сюрпризов. Он его сорвал.

Это не омрачило ее радости ни на йоту. Однако Шан едва не поморщилась от боли — такой тяжелой показалась собственная вина. Арас напомнил ей о ее демонах, и она устроила ему скандал, когда он столько сил тратит, чтобы угодить ей. Он знал, как сильно она любит чай. У нее остался драгоценный запас из Константина — максимум на двенадцать чашек. Она берегла его как зеницу ока, для самых торжественных случаев.

Шан глубоко вздохнула.

— Китайцы говорят: лучше три дня голодать, чем один день обходиться без чая. Вот как высоко гефес его ценят. — Она употребила это слово машинально. Язык вес'хар не знал другого для обозначения человека. Этим родовым понятием называли всех существ, которые питались падалью. На самом деле это был глагол, и в этом проявлялось представление вес'хар о мире: ты есть то, что ты делаешь, вне зависимости от намерений и внешнего вида. — Очень мило со стороны Араса, что он выращивает его для меня.

Тласиас собрал инструменты и зашагал по направлению к городу. Шан провела рукой по свежей зелени чая. Зеленые глянцевые листочки не источали того бархатистого, терпкого аромата, который присущ высушенному чайному листу, и это немного опечалило Шан. Но ничего. Можно подождать. Арас все-таки подготовил ей удивительный подарок…

Угрызения совести она испытывала редко, разве что по отношению к горилле и другим несчастным, которых не сумела спасти. Шан не чувствовала вины за содеянное, но то, чего не сделала, медленно разъедало душу.

Сейчас она корила себя за то, что не проявила должного терпения к Арасу и принимала чудеса за нечто само собой разумеющееся. Во всем белом свете ни один человек, живой или уже отошедший к праотцам, не заботился о ее благополучии так, как это делал инопланетянин-мутант с ворохом собственных проблем.

Когда она вернулась по изгибающимся террасам к дому, солнце уже стояло высоко над горизонтом и палило невыносимо. Вес'хар, спешащие куда-то по своим делам, то и дело останавливались, чтобы ополоснуться холодной водой из многочисленных каналов, которые каскадами спускались от террасы к террасе. После этого они отряхивались, в точности как собаки, сами о том не подозревая, и к свежим лужицам слетались тем. Насекомые эти, украшавшие все вокруг своими выделениями, оказались на поверку невзрачными и серенькими, с блеклыми надкрыльями. В этом ощущалось что-то неправильное.

Шан не надеялась, что ей удастся так же по-собачьи отряхнуться, но идея плеснуть на себя холодной водой показалась ей весьма привлекательной. Она остановилась, подставила голову под водопадик и на мгновение ощутила истинное блаженство.

А потом — темная комната, и на нее нахлынул страх, весь тот ужас, который она переживала во сне и смутно помнила, просыпаясь, уже несколько месяцев. И Шан внезапно поняла, что это такое.

Это как с оптическими иллюзиями — какой-то образ вырисовывается лишь тогда, когда перестаёшь фокусировать взгляд на линиях. Шан увидела себя в тюрьме исенджи так ярко, будто на самом деле находилась там в этот самый момент, и, зная, что это происходит не с ней, отчетливо ощущала, как ее голову засовывают в бак с водой. И она изо всех сил старается не захлебнуться, борясь с основным рефлексом — дышать.

Шан знала, что произойдет дальше. Она уперлась ладонями в раскаленную жемчужную стену, чтобы не упасть вперед, и тут по спине как будто прошла болезненная пульсация. Она не смогла сдержать удивленного вскрика.

Ей говорили, что нельзя воссоздать в памяти боль. Неправда.

Кто-то остановился рядом, прозвучала озабоченная трель. Шан не глядя махнула рукой — уходите. Прошло немало времени, прежде чем она оправилась и смогла идти дальше. Удивительно, как не догадалась раньше! Ведь об этом шла речь в интервью Эдди, в том материале, который он вырезал и сохранил для нее. Шан знала теперь, что исенджи делали с Ара-сом, пока тот был у них в плену.

Первый порыв — найти ублюдков, которые это творили, и разобраться с ними — угас от осознания, что ублюдки давным-давно сдохли. Потом ее захлестнуло почти неодолимое желание броситься к Арасу, прижать его к груди и поклясться, что она все для него сделает, все исправит, как хотела исправить для тех расчлененных кроликов и котят, о которых чуть не споткнулась за обшарпанной серо-синей дверью… Для них было слишком поздно. И Шан поняла вдруг, что с превеликой радостью променяла бы все то время, что необозримо тянулось перед ней, на время, которое убегало назад. Лишь бы вернуться в прошлое и все исправить…

Если бы она забыла ту гориллу в клетке, что тщетно молила о помощи, и дом с обшарпанной дверью, и тысячи других вещей, которые видела, она перестала бы быть Шан Франкленд. Нелегко, но нужно как-то с этим жить. Трудно представить, что Арас будет делать со всем тем дерьмом, которое плавает в ее грязной памяти. Не похоже, чтобы ему не хватало своего.

Через фильтр ее кошмара Ф'нар выглядел неподобающе блистательно. Его населяли беспощадные существа, которые не задумываясь стерли бы цивилизацию с лица планеты, но за теми немногими дверьми, что здесь были, Шан не увидела бы ничего пугающего и отвратительного. Эта внезапная мысль принесла ей такое глубокое облегчение, будто она нашла драгоценность, которую считала потерянной безвозвратно.

Черт. Наладонник-то у Араса. Почти тридцать лет он не покидал ее кармана иначе как для ремонта. Отдать его Арасу все равно что позволить постороннему рыться в ее душе… Но он ведь, бедняга, видит ее душу насквозь и вне зависимости от собственного желания. Пожалуй, стоит заварить ему чашку хорошего крепкого чая и поговорить откровенно. После пяти сотен лет с таким багажом ему, наверное, просто необходимо излить кому-нибудь душу.

Черт, как же глубоко некоторые вещи засели у нее в мозгу.

Не будь дурочкой, увидишь вещи и похуже.

Но ничего страшнее она так и не увидела, это точно.

Линдсей не нуждалась в сведениях с биоэкрана на ладони, чтобы определить, что на борту «Актеона» бодрствует кто-то из морпехов ее подразделения.

Адриан Беннетт стоял за спинами галдящих офицеров, плотной стеной окруживших барную стойку в кают-компании и тщетно пытался привлечь внимание стюарда. Он был сержантом, а сержанты, как известно, — даже коммандос из Экологического отряда специального назначения — не пьют в офицерских кают-компаниях. Кроме того, «полезный груз» с «Фетиды» оградили от контактов с экипажем «Актеона», чтобы замедлить распространение слухов. Беннетт находился на незнакомой территории, в незнакомой компании и чувствовал себя поэтому явно неуютно: он все время переминался с ноги на ногу и не знал, куда девать руки.

Линдсей едва удержалась, чтобы не броситься к нему и не сжать в объятиях. Знакомый и надежный Беннетт. Человек из ее мира… Но она замерла. Нескольких секунд оказалось достаточно, чтобы вспомнить о Шан Франкленд и о том, что та могла сделать… Линдсей спокойно прошла сквозь компанию веселящихся лейтенантов, которым даже не хватило хороших манер, чтобы пропустить ее.

— Стюард! — громко позвала она поверх голов. Он вздрогнул от удивления и поднял на нее глаза. Никогда прежде она не пользовалась своим положением так властно. — Пива сержанту Беннетту и мне, пожалуйста. — Ни один младший офицер за стойкой не двинулся с места. Она выбрала случайную жертву и пронзила его острым взглядом. — Я бы и для вас заказала, но вы, кажется, только что опустошили свои бокалы.

Пауза. Несколько секунд потребовалось офицерам, чтобы понять, что она имеет в виду, а потом они покорно расступились.

— Так точно, мэм, — ответил стюард.

На краткий и счастливый миг Линдсей почувствовала, что значит быть Шан Франкленд, внушать почтение одним своим внешним видом, и чувство это ей понравилось.

Линдсей взяла со стойки, сделанной под красное дерево, два бокала с пивом и протянула один из них Беннетту.

— Ты представить себе не можешь, как я рада тебя видеть.

— Нам сказали, что мы не должны подниматься на палубу «Джульетты» и входить в кают-компанию.

— Не нужно оправдываться. Лучше выпей.

Беннетт поднял бокал. Выглядел он очень смущенным.

— Ваше здоровье, босс.

Такое обращение застало ее врасплох. Беннетт нечасто его использовал по отношению к ней, обычно он называл ее «мэм». Но вот к Шан Франкленд всегда обращался только «босс», хотя она была штатской и не имела над ним никакой власти, кроме той, что давала ей какая-то там бумажка, выписанная давным-давно умершим политиком.

— Твое здоровье, Эд, — ответила Линдсей.

Подчиненных тоже нечасто называли по имени, но Линдсей это не заботило. Это уже не ее судно. А рядом с ней сидит один из семи человек — семи человек во всей Вселенной, — которых она могла бы называть друзьями. Их могло бы быть восемь… Линдсей не позволила себе додумать мысль до конца.

— Мне как-то не выпало случая поблагодарить тебя за то, что ты не дал мне себя убить.

— Ну что вы, босс…

— Спасибо, что не начал огонь, когда вес'хар вышвырнули нас с Безер'еджа.

— Это было благоразумно. Нет смысла умирать, когда можно подождать и вступить в драку после.

«Благоразумие» — не то слово, которое часто фигурировало в лексиконе Беннетта. Возможно, он употребил его, чтобы лучше вписаться в обстановку офицерской кают-компании.

— Я не думала, что ты избегаешь боя. На самом деле не думала.

Беннетт подарил ей нервную полуулыбку и занялся своим пивом.

— Они бы в любом случае порвали нас на туалетную бумагу, — тихо сказал он.

Так обычно Шан оценивала серьезную угрозу. Интересно, он от нее подцепил это выражение? Беннетту пришлось выдержать от сослуживцев немало насмешек по поводу его очевидной влюбленности в Шан. Линдсей сомневалась, что дело зашло дальше фантазий. Шан слишком целеустремленная и беспощадная, чтобы пойти на такую смешную, человечную глупость, как связь с подчиненным.

Личная недисциплинированность. Такой приговор Шан вынесла Линдсей, узнав о ее незапланированной беременности, и этот вердикт все еще причинял Линдсей боль.

— Так значит, ты не бессмертный, — заметила Линдсей. На лице Беннетта ничего не отразилось. Она попыталась еще раз.

— Ты не заражен биотехнологией Франкленд.

— Никто из нас не заражен.

— Они ищут любые лазейки.

— Я так и думал.

Внезапно с его лица спала маска «я-простой-солдат», которую он обычно носил. Он наморщил нос.

— И поэтому, мэм, вы летите на Безер'едж с нами. — Что?

— У меня не было приказа не говорить вам, босс.

Шан гораздо лучше делала намеки. Но Беннетт, хоть и не изящно, свою задачу выполнил. Видно, что ему не особенно нравится скрывать от нее какие-то вещи. Линдсей не знала, чем отплатить за такую преданность.

И он не уйдет от ответа на прямой вопрос старшего по званию.

— О'кей, Эд, что это за возвращение на Безер'едж?

— Мы должны найти окольный путь, так сказать, войти туда с черного хода, если окажется, что парадная дверь заперта.

— А что именно нужно сделать?

— Взять образцы.

— Какие образцы? И если удастся приземлиться на Безер'едж, не будучи истертыми в порошок, то как вернуться сюда?

— В эти подробности нас еще не посвящали. Кроме того, как мне кажется, нашим спасением никто особенно не озаботится.

— Давай поговорим про образцы. Что за образцы? Где их взять?

— В колонии.

— Господи, Эд, не дури. Вы не сможете просто войти в Константин и попросить парочку образцов. Вес'хар слетятся к вам, как мухи. Колонистам мы там тоже не нужны, если ты помнишь.

Беннетт ничего не ответил. Он казался смущенным и внимательно изучал пиво в своем стакане. Может, у него и нет университетского образования, но он не дурак, отнюдь не дурак.

Боже, ведь он пытается что-то сказать мне. Линдсей ждала, что он поднимет глаза и откроется ей, но он упорно смотрел вниз.

Он сказал «в колонии», а не «у колонистов».

— Ну же, Эд.

— Будет эксгумация.

Это слово тоже не входило в его активный словарь. Возможно, он считал, что так смягчит для нее новость.

В Константине была только одна могила, колонисты предпочитали предавать своих мертвых оборачиванию в скальный бархат — медлительные, похожие на куски плюшевой ткани существа, которые питались падалью, просто переваривали их. Линдсей не хотела этой участи для своего сына. И Арас сделал для его могилки дивной красоты памятник из цветного стекла.

— Мне очень жаль, босс, — сказал Беннетт. — Но я подумал, что вам стоит знать.

Чем больше Линдсей старалась не слышать его слова, тем хуже она видела черно-желтые полосы на аварийном пожарном люке, на котором остановился ее взгляд. Она не ощущала ни живота, ни ног. Стена, которую она так тщательно возводила вокруг своего горя, рухнула в один миг, и Линдсей оказалась на краю пропасти.

— Для чего? — Она бы не поручилась, что произнесла эти слова вслух. — Для чего им выкапывать моего малыша? Да разве…

— Они просто проверяют всех и каждого, кто мог подвергнуться заражению, — мягко сказал Беннетт. — На самом деле у них нет никаких идей и ключей. Биотехнологии у суперинтенданта Франкленд и, возможно, у Араса. Но они вряд ли охотно передадут нам образцы своей крови.

Черно-желтые полосы стали четче. Линдсей все еще не сводила с них взгляда. Нужно держать себя в руках. Нельзя разорваться на части прямо сейчас, нельзя…

— Похоже, они убеждены в возможности случайного заражения. — За бесстрастными словами Линдсей пыталась скрыть невыносимую боль. — Так-так. Давай подумаем. Что мы знаем точно?

— Хагель говорит, что Шан назвала это чумой. И все, кто ее знает, отметают мысль о том, что она стала носителем этой биотехнологии за деньги.

Он оступился — назвал ее Шан. Линдсей это отметила, но никак не отреагировала. Она вновь проигрывала в памяти сцену их последней встречи с Шан. Она на нее орала, требовала ответа: почему Шан не спасла Дэвида? А Шан отвечала — в меру сдержанно, в меру отстраненно, как полицейский, сообщающий родственникам страшное известие: «Я инфицирована. Из-за этой инфекции может подняться настоящий бунт».

Может, Шан просто лгала, но Линдсей в этом сильно сомневалась. Если все это было подготовлено, то Шан наверняка позаботилась бы о том, как передать биотехнологию своим хозяевам. Она не из тех, кто надеется на авось. Но она изолирована от всех, стала изгоем, скрывается у инопланетян… Нет, она этого не планировала.

Линдсей отогнала от себя подобные мысли. Выдавила улыбочку. Ей казалось, что Беннетт слышит, как рвется на куски ее сердце.

— Давай еще по стаканчику, а, Эд?

— Мне жаль, босс. На самом деле жаль. Это отвратительно. Мы можем отказаться. Правда.

— Нет, мы это сделаем. И сделаем даже больше. — Боль отпустила. Дрожащий комок льда в ее животе теперь превратился, скорее, в кусок бекона. — Мы найдем эту хрень, чем бы она ни была, но не отдадим в руки корпораций. Это не лекарство, Эд. Это мощнейшее оружие.

Беннетт не допил пиво. Оно ему нравилось, Линдсей знала наверняка. Но ему не нравилось говорить ей такие страшные вещи.

— Командор Окурт меня в пыль сотрет за то, что я вам рассказал.

— Предоставь это мне. — Линдсей сжала его руку — еще один фамильярный жест, недопустимый между старшим и младшим по званию. Он посмотрел на ее руку так, будто она его обожгла.

Линдсей удалось сохранять свою обычную маску до того момента, когда она переступила порог каюты, которую делила с инженером, курирующим строительство временных жилищ в Джедено. Натали Чо в каюте не было. Линдсей рухнула на койку, рывком опустила звуконепроницаемую ширму и дала волю рыданиям, которые душили ее уже полчаса.

Увы, другого уголка для командора Невилл на корабле не нашлось. Натали Чо тоже не особенно радовала необходимость делить каюту с кем-то еще, и обе женщины искали уединения на своих закрытых койках, если случалось так, что их свободные часы совпадали.

Опуская ширму, Линдсей чувствовала себя так, будто запечатывала свинцом собственный гроб. Она уперлась руками в потолок ниши, чтобы убедиться, что он не опускается, угрожая раздавить ее. Потрясение от слов Адриана Беннетта нахлынуло с новой силой. Им так сдалась эта гребаная биотехнология, что они готовы выкопать из земли тело ее сына — так, на всякий случай… И они собирались сделать это, не сказав ей ни слова! Ее малыша…

Линдсей старалась заглушить рыдания, хотя все равно никто не услышал бы ее за занавеской. Неужели Шан тоже плакала, оставаясь одна? Или полицейская служба убила все человеческие чувства и у нее ни для кого не осталось слез, даже за закрытыми дверьми? Линдсей могла представить Шан в любой ситуации, но только не раздавленную горем, парализованную страхом или потерявшую голову от любви.

И в этом Линдсей придется стать на нее похожей. Нужно стать Шан, забыть обо всех человеческих чувствах и просто делать свою работу.

Где-то внутри словно щелкнул переключатель. Сначала биотехнология казалась ей чудесным лекарством, панацеей от всего. Потом превратилась в ценный товар, который необходимо добыть. Теперь же она видела в ней чудовищную угрозу, которая заставляла мужчин и женщин — нормальных мужчин и женщин — начисто забывать о человечности.

Похоже, вес'хар удалось разработать невероятную технологию и при этом не вытряхнуть из ящика Пандоры все бедствия, всех демонов до одного. Хотелось бы верить, что и человечество до такого дорастет, но как-то не верилось.

Биотехнология — оружие, привилегия, которая дорогого стоит, зерно общественного хаоса. Шан говорила чистую правду. И Линдсей поняла, почему Шан не допустила ее распространения даже для спасения детской жизни. Боль не ослабла от этого ни на миг, но Линдсей в конце концов поняла, что у Шан не было другого выбора.

Дался ли ей этот шаг мучительно? Или же она сделала единственно возможный выбор без тени сомнения? Не важно. Линдсей почти ей сочувствовала.

Но и это не важно тоже. Просто стало ясно — яснее, чем когда-либо, — что она должна убить Шан Франкленд.

Строительство биосфер в Джедено дало Эдди передышку от бесконечной съемки бесконечных домов исенджи. Отдел новостей на ура принимал кадры урбанистической дистопии, потому что ее создали инопланетяне — тема инопланетян сейчас, вне всякого сомнения, на пике популярности. Рейтинги зашкаливали, и никто не задавался вопросом «почему», пока дела шли хорошо.

Эдди отпустил камеру-пчелу «погулять» по строительной площадке. Она снимала идиллические картинки: исенджи и люди в робах вместе закладывают фундамент. Эдди поинтересовался, скольким исенджи пришлось переехать, чтобы освободить такое пространство в городе, где пространство — самый дефицитный ресурс.

— Нескольким тысячам. — Серримиссани перевела бульканье и щелканье одного из рабочих исенджи. — И все мигрировали с удовольствием, потому что люди — ценные друзья.

— Куда мигрировали? — изумился Эдди. Он воспроизвел в памяти снимок Юмеха, сделанный с орбитальной станции. Только небольшие участки планеты выглядели незаселенными — песчаные и ледяные пустыни. Выходит, что исенджи ко всему привыкают, как тараканы…

Эдди пожалел, что эта мысль пришла ему в голову и что пришло это слово. Тараканы. Настолько же недопустимо с этической точки зрения, насколько верно с биологической.

— Могу я побеседовать с прорабом насчет стройматериалов?

Эдди ехал в кабине погрузочного устройства вместе с женщиной-оператором. Машина медленно двигалась вдоль уже заложенного фундамента. Груз ее составляли катушки с полупрозрачным зеленым тросом.

— Эй, а что это такое?

Камера-пчела плясала вокруг головы оператора. Женщина прикладывала героические усилия к тому, чтобы не смотреть на нее. Она дергала головой, будто отворачивалась от воображаемых пуль.

— Крыша. Мы опутаем каркас тросом, добавим кое-какой химии и сплавим это взрывом. Получится пленка, которая запечатает купол.

— А когда это знаменательное событие будет иметь место? Можно поснимать?

Оператор указала на мужчину в ярко-оранжевом комбинезоне:

— Спросите прораба.

Она наклонилась поближе к Эдди и понизила голос:

— Послушайте, а правда, что биотехнология у той женщины может подарить вечную жизнь?

— Не знаю, — ответил Эдди, возможно, слишком поспешно. — Но даже если и так, люди нашего сорта вряд ли смогут себе позволить эту роскошь…

— Точно, — отозвалась оператор. Но по выражению ее лица становилось ясно, что она бы с радостью копила на нее деньги.

В последнее время напоминания о Шан всегда отзывались у него легким жжением в желудке. Еще не давало спать то, что он до сих пор не завел с Линдсей разговора о «Хируорде». Если она знала об этом корабле, то тоже ему ничего не сказала, а это — нарушение договора. Но если она и вправду не знала про Райата, то, может быть, она совсем не в курсе дела… Эдди не позволял себе в ней сомневаться. Пока.

Он сосредоточился на делах. Работа всегда поддерживала в нем уверенность, что он жив и полезен. Разумеется, его волновал не отдел новостей и его мнение о работоспособности Эдди. Редактор-мальчишка больше не требовал сказок про биотехнологии. Эдди слышал, что некоторые люди очень, очень заинтересованы в том, чтобы информация о ней не просочилась в эфир, пока сама биотехнология не окажется у них в руках. Было время, когда никто — ни магнаты, ни правительство — не мог надавить на Би-би-си. Похоже, времена изменились.

Эдди направился к своему челноку и принялся умасливать пилота, чтобы она позволила ему посмотреть новости по каналу связи. Его новости.

— Вы же видите свой материал, когда готовите его. — Пилот решила, видимо, вступить в словесную перепалку с Эдди. — Зачем смотреть его в эфире?

— В эфире репортаж более живой.

— Ну…

— И хотелось бы знать, не покромсали ли его. Она тщательно взвесила последнюю фразу.

— Ладно.

Эдди постоянно терял ощущение земного времени, хотя на его рабочем экране, который он всегда носил с собой, часы отсчитывали время — для разных поясов. Он развернул экран, чтобы проверить. Да, слишком рано для вечернего выпуска новостей.

Пилот сказала «ух ты» и уставилась на экран, будто перед ней предстала великая антикварная ценность. Если Эдди вернется домой, экран, несомненно, таковым и будет, если только на каждой микросхеме у него не стоит пометка «собственность канала Би-би-си».

Эдди захватил конец передачи «Задайте вопрос в прямом эфире». Солидного человека в дорогом костюме (а костюмы нисколько не изменились, отметил Эдди) перебил разгневанный налогоплательщик.

— Они собираются нас завоевать! — В рамке в углу экрана отразилось разгневанное лицо звонившего. — Вы же видели репортажи в новостях! На что похожа их планета? И вы позволите им приземлиться здесь?!

— Могу заверить, что… — начал костюм, но выкрики в зрительном зале заглушили его голос. Во все времена нет ничего сильнее, чем гнев множества людей, собравшихся в одном помещении и способных ощутить запах чужой злобы. Эдди порадовался, что старая истина телевидения все еще работает. Ведущий пытался установить в студии некое подобие порядка, но даже через приглушенные микрофоны в зале Эдди слышал гул голосов. На экране появился прогноз передач: Сегодня на нашем канале…

— Кажется, они говорили про наших радушных хозяев, — пробормотала пилот.

— Похоже, вы правы. Мне уже незачем смотреть новости, спасибо…

Эдди свернул экран и сунул его в карман. Он переживал первые секунды после автокатастрофы, когда свершилось что-то, чего уже не исправить, пусть даже не по твоей вине. И твое отчаянное желание повернуть время вспять ничего не меняет.

— А можно окно открыть? — спросил Эдди, и пилот посмотрела на него, как на сумасшедшего.