За пределами эмпатии. Терапия контакта-в-отношениях

Глава 9. Эдвард: Исследование функции зашит

Психотерапия направлена на разрешение привычных прерываний как внутреннего, так и внешнего контакта. Она затрагивает динамическое напряжение между естественной тенденцией человека к росту и изменению и не менее естественным стремлением сохранять все как есть и оставаться в привычном состоянии. Без этих двух тенденций - изменяться и оставаться прежним - психотерапия была бы невозможна: без побуждения расти психотерапия была бы бесполезной; без стремления оставаться прежним в ней не было бы надобности.

В этом фрагменте мы уделим внимание тому напряжению, которое существует между ростом и застоем, между психологической экспансией и сжатием, в том виде, как это проявляется в терапевтическом процессе. Мы покажем способы, которые клиент использует, чтобы сохранить свои давние, выученные модели поведения и то, как терапевт подтверждает функцию этих паттернов, одновременно подготавливая клиента сделать следующий шаг к полному и здоровому контакту с собой и другими.

Чтобы сохранить устаревшие паттерны мышления, чувств и поведения, человек не должен позволять себе меняться - это, конечно, самоочевидное утверждение, но в нем есть глубокий смысл. Не меняться означает сохранять неизменными поведение, ценности, фантазии и убеждения о себе и других. Это означает всегда реагировать одинаково на ситуации, которые воспринимаются как похожие. Это означает применять старые способы организации опыта для каждого нового приобретаемого опыта. Короче говоря, это означает, что человек защищает себя от тех осознаний, которые могут привести к изменениям, - мы защищаем себя от внутреннего и внешнего контакта, который делает невозможным сохранение устаревших паттернов.

Защиты даются нам дорогой ценой: они не только препятствуют радостям контакта и роста, но также требуют энергии для своего поддержания. Чем больше усилий тратится на психологическую защиту, тем меньше энергии остается для чего-то другого. Так зачем же это делать? Зачем держаться за устаревшие паттерны? Почему бы не расслабиться, не устанавливать контакт и не быть спонтанными? Любая реакция, за которую цепляются так упорно, несмотря на цену, должна выполнять важную функцию или, возможно, несколько важных функций. В этой главе мы рассмотрим, как четыре из таких наиболее важных функций вплетены в одну терапевтическую сессию.

Первая функция - предсказуемость. Если мир непредсказуем, мы не можем заранее подготовиться к тому плохому, что может произойти. В предсказуемом мире мы знаем, что нас ожидает, и можем к этому подготовиться, или, возможно, даже избежать этого. Модель убеждений о себе, о других и о качестве жизни обеспечивает такую предсказуемость. Нам может не нравиться то, в чем мы убеждены и что считаем истиной, но по крайней мере это не застигнет нас врасплох. Мы можем собраться с силами и дать отпор, мы можем убежать или «переждать бурю».

Вторая функция - идентичность. Это, в каком-то смысле, особая разновидность предсказуемости: предсказуемость в отношении самого себя, своего существования. Без такой предсказуемости у нас не было бы чувства непрерывности от момента к моменту, ощущения, что мы являемся одним и тем же человеком, переходя из одной ситуации в другую. И именно в переживании непрерывности эта идентичность развивается, а Я воспринимается как постоянная сущность. «Я есть, кто я есть», - говорит моряк Попай: Я остается Я, тем же самым Я, независимо от тех перемен, которые могут происходить вокруг меня. Держась за давно знакомые способы мышления, переживания эмоций и взаимодействия с окружающим миром, мы поддерживаем это чувство Я.

Третья функция - согласованность. Люди - организующие животные; без организующей схемы наша жизнь представляла бы собой массу не связанных друг с другом событий, происходящих в калейдоскопе разных условий. Ничто не имело бы смысла, и ничто не было бы связано друг с другом. Поддержание наших устаревших паттернов мышления и чувствования позволяет нам понимать наши реакции и помещать их в организованный контекст, привносить некую структуру в наш мир. Это структурирование, в свою очередь, делает возможными предсказуемость и идентичность.

И, наконец, функция стабильности. На самом деле стабильность должна идти первой в списке: предсказуемость, идентичность и согласованность возможны только в том случае, если человек может поддерживать чувство контроля и чувство ответственности за себя. Без наших защит мы подвергаемся риску быть накрытыми волной эмоций, потребностей, воспоминаний - риску безнадежно запутаться, будучи увлекаемыми и тонущими в нашем собственном неуправляемом процессе. В просторечии об этом говорят - быть «сумасшедшим». Наши защиты позволяют нам чувствовать, фактически сохранять контроль, и с этим контролем появляется возможность поддерживать согласованную, предсказуемую идентичность в согласованном и предсказуемом мире.

Задача терапевта - помочь клиенту освободиться от его ригидных паттернов восприятия и реагирования, защиты и искажения, и найти новый способ существовать в мире. Но функции, которые выполняются этими устаревшими защитами и искажениями, необходимы. Необходимо позаботиться о потребности в предсказуемости, идентичности, согласованности и стабильности. В интегративной психотерапии мы побуждаем клиента позволить этим функциям временно перейти к терапевтическим отношениям, чтобы заполнить пробелы, возникающие по мере того, как клиент оставляет прежние модели поведения, убеждений и реакций. А вот еще одно «между» в терапии: терапевтические отношения стоят «между» прежним способом существования и зарождающимся новым видом контакта с собой и другими.

Транскрипт, представленный в этой главе, взят из третьей сессии, которую терапевт провела со своим клиентом Эдвардом. Клиент по-прежнему несколько робок; он пока недостаточно хорошо знает терапевта и еще не вполне доверяет ей. Его первый шаг на пути к изменению будет состоять в том, чтобы научиться воспринимать терапевта как заботливого, надежного и открытого к контакту другого человека. По мере того как он начинает получать опыт этих отношений, столь не похожих на его отношения в прошлом, он может также начать видеть и оценивать себя и свои защиты по-другому: он может начать признавать и ценить себя как человека, который выжил благодаря своей изобретательности и отваге. Как только это будет достигнуто и защитные паттерны будут осознаны, он будет в гораздо лучшем положении, чтобы создать для себя новые возможности выбора.

Эдвард: Я чувствую некую угрозу, когда смотрю на вас сейчас, и пытаюсь... Я чувствую себя то серьезным, то игривым...

Терапевт: Угрозу?

Эдвард: Ну, вы вдруг стали такой... присутствующей, понимаете, о чем я? Внезапно я - здесь, и вы смотрите на меня, и я... В моем сознании ничего особенного сейчас не происходит; в данный момент у меня нет какого-то плана, и тут вдруг я думаю: «А о чем это я думал вчера?», и, возможно, я обдумывал свою жизнь, что-то вроде этого, и...

Терапевт: Но если я полностью присутствую, вы чувствуете угрозу?

Эдвард воспринимает присутствие терапевта - основу терапевтических отношений - как угрозу. Поскольку терапевт не дала Эдварду никакого внешнего повода, чтобы он чувствовал угрозу, источник устрашения, должно быть, внутренний. Возможно, Эдвард определяет отношения между ним и терапевтом через перенос, с точки зрения других значимых отношений, которые были в его опыте. Исследуя то, как Эдвард воспринимает терапевта, и он и терапевт смогут обнаружить значение и последствия тех отношений, в которых Эдвард научился чувствовать угрозу и испуг, а также психологические функции, которые выполняются, когда он продолжает чувствовать это.

Эдвард: Что-то вроде требования, да, что я вроде... должен зайти и стать серьезным, и попытаться (смеется) сделать что-то, или что-то в таком духе, а на самом деле я настроен игриво, и это нормально.

Терапевт: Могу ли я присутствовать так, чтобы вы не чувствовали угрозу?

Эдвард: Ну, теперь именно так и происходит. Знаете, я уже не чувствую такую угрозу, и... когда пытаюсь найти способ расслабиться, э... Я чувствую вас лучше, я знаю вас лучше, я имею в виду... это как бы... у меня не было много, я еще не провел с вами много времени...

Терапевт: Но вы хотите знать что-то обо мне?

Эдвард: Да. Я много думал о... когда я шел этим утром, я, на самом деле, довольно много думал о моей матери... (смеется) Когда я шел, я размышлял о себе в общих чертах, и... знаете, гм, размышлял, что я делаю, что я хочу делать, где я нахожусь... думал о нашей с вами встрече сегодня. О гневе, и, гм... как же это слово - об унизительном взаимодействии, которое очень часто происходило между мной и моей матерью. Я имею в виду, знаете, она пыталась унизить меня, и в некотором роде я пытался ответить ей тем же, знаете... Мы много ругались. Она была очень, очень унижающим человеком, очень пренебрежительным, очень...

Терапевт: Унижающим - как, например? Можете дать мне представление о том, как бы она...

Это исследование затрагивает личную историю Эдварда и - косвенно - его ожидания от терапевта. Это исследование переноса. Оно подразумевает, что любое поведение и реакции, которым Эдвард научился в своих отношениях с матерью, были значимы, выполняли важную функцию; и то, чему он научился, влияет на его нынешние отношения во взрослом возрасте. Исследуя, как это было тогда, с матерью, и Эдвард, и терапевт начнут лучше понимать, как это происходит сейчас, между ними двумя.

Эдвард: О, да. Она, э... о, она бы, что-то вроде этой фразы: «О, я думала, ты понял». Что-то подобное. Она бы, например, э... Между нами много чего происходило, в целом. Кое-что приходит мне на ум; это что-то из того, о чем я думал по дороге, - я представлял, как говорю о себе с вами, и воображал, что говорю, -воображал, что говорю: «Я больше не хочу говорить о моей матери». А потом подумал: «Нет, на самом деле, моя жизнь явно выстроена вокруг этих сложных, напряженных, довольно садистских отношений, и... фактически, это по-прежнему происходит между нами двумя». И, гм, значит, это важно. Это неправда. Хочу сказать это четко. Это неправда, что я больше не хочу об этом говорить; на самом деле это присутствует постоянно. Это всегда где-то внутри меня, хотя сейчас мне уже 50 лет и я много работал над собой, но по-прежнему это важная часть моей жизни. Я чувствую, что...

Терапевт: Эдвард, могу ли я предположить, что есть незаданный вопрос в том, как вы смотрите на меня? Например, такой: «Будете ли вы, так же как и моя мать, унижать меня?».

Здесь терапевт уже не просто исходит из своего интереса к ожиданиям Эдварда, а спрашивает о них напрямую. Ее вопрос подразумевает: «Требует ли ваш способ организации мира, чтобы я вела себя с вами так, как это делала ваша мать?». Если это так, это, конечно, сделает взаимодействие более предсказуемым; и заблаговременное знание о том, что будет происходить, позволит Эдварду избежать разочарования в терапевте и подготовиться к трудностям.

Эдвард: Ну, я совсем не чувствую, у вас совсем не такая энергетика. Но, знаете, я действительно чувствую некий соблазн заранее немного вас оттолкнуть. Это что-то вроде, гм, «дайте мне сначала зайти и осмотреться, прежде чем вы будете что-то со мной делать» - вот такое чувство немного присутствует, понимаете? Несмотря на то, что вы, по всей видимости, прекрасный человек (смеется) во многих смыслах, так что не похоже, что это...

Терапевт: Мне интересно, всегда ли этот вопрос полусознательно и полубессознательно прячется на заднем плане.

Эдвард: Да. Всегда это в какой-то мере происходит. Это своего рода... «О Господи» здесь, и...

Терапевт: Помогает ли юмор справиться с этим?

Эдвард: Да, конечно, это...

Терапевт: А как насчет вашего обаяния?

Эдвард: Моего обаяния?

Терапевт: Оно спонтанное, или же у него есть цель - повлиять на потенциальное унижение?

И юмор, и обаяние могут быть навыками совладания, способами защиты от боли, когда человек слишком сблизился с другим и был унижен. В последних трех исследованиях терапевт пригласила Эдварда изучить свой стиль взаимодействия с точки зрения его защитных возможностей. Но юмор и обаяние могут также быть спонтанными, подлинными и улучшать контакт. Здесь терапевт признает оба аспекта, и Эдвард принимает это двойное описание.

Эдвард: И то и другое. Этим утром я также вспомнил, что несколько лет назад один человек сказал мне: «Когда ты был маленьким мальчиком, ты очень много пел». Я по-прежнему это делаю, на самом деле. Я много пою и насвистываю. «И ты выглядел таким счастливым мальчишкой». Это была одна пожилая женщина, которую я не видел около 25 или 30 лет. И, гм, во многом я был активным мальчиком. Я забыл, какой был вопрос, а, об обаянии, точно... То есть я считаю, что оно одновременно естественное, но также, да, да, мне нравится... контролировать людей в каком-то смысле, знаете; мне нравится...

Терапевт: Сейчас вы очень быстро сказали, что юмор был призван контролировать потенциальное унижение. И в то же время это естественный, спонтанный юмор? Или же только защитный? Видите ли, я задумалась - когда вы сказали, что ваше обаяние было одновременно естественным и защитным, -проявлялся ли бы естественно ваш юмор, если бы у вас была гарантия защиты?

Предподростковые годы Эдварда были критическим периодом в развитии его нынешних способов взаимодействия с миром, и это первая из множества отсылок к этому периоду его жизни. Прямо сейчас, однако, продолжает стоять вопрос о естественном или защитном поведении. Идея о том, что юмор и обаяние являются одновременно защитными и естественными, открывает путь вопросу «что, если». Как бы Эдвард жил, если бы ему не приходилось защищать себя? И отразился ли бы этот другой, необоронительный способ жизни на чем-то еще, кроме его юмора и обаяния? Предложения терапевта являются предварительным исследованием уязвимости, которую Эдвард ощутит, когда будет меньше защищаться. Они также обращены к функции идентичности, которую выполняют защиты Эдварда: «Каким ты будешь, когда тебе больше не придется защищать себя таким образом?»

Эдвард: Мое первое чувство: «Я надеюсь», (смеется) Я имею в виду, мне бы очень не хотелось представлять... знаете, не хотелось бы потерять чувство юмора. Но...

Терапевт: Что ж, если вы выбираете иметь какую-то защиту, юмор - одна из самых приятных.

Эдвард: Да. Да, не хотелось бы, не хотелось бы потерять его. И все же, знаете, я и правда замечаю, что использую его слишком много. Но я вроде как ловлю себя на мысли: «Если я посмотрю на вас немного дольше, что я буду стремиться отыскать, что я хотел бы..., что я хотел бы просечь?» Я имею в виду, присутствует... оттенок желания чего-то...

Терапевт: Желания чего-то?

Эдвард прямо и конкретно говорит о своих чувствах по отношению к терапевту. Чем больше он это делает, тем больше он исследует природу своих переживаний в этих отношениях здесь и сейчас, и тем лучше становится контакт. Конечно, мы подозреваем, что он (по крайней мере, отчасти) на самом деле обращается не к терапевту, а к образу своей матери, который опосредует многие его отношения. Простое повторение терапевтом последних слов Эдварда побуждает его к дальнейшему исследованию, без предвзятости или указания направления для этого исследования.

Эдвард: Да... Когда я говорю, что чувствую некоторую настороженность и немного, немного раздражаюсь, вообще-то, знаете... становлюсь таким угрюмым.

Терапевт: Любое побуждение зависеть от кого-то другого делает вас угрюмым?

Эдвард позволил себе чувствовать (и говорить) о «желании чего-то». Это идет вразрез с его привычным паттерном, который состоит в том, что желание - это форма уязвимости, а уязвимость не допускается. Следующий уровень защиты, после юмора и обаяния, - это угрюмость. Угрюмость защищает как внутренне, так и внешне: внутренне она не позволяет Эдварду ощутить, насколько он нуждается, а внешне она поддерживает безопасное расстояние между ним и другими людьми.

Эдвард: Ну, в глубине души - да. Я имею в виду, я мог бы, вероятно, притвориться, что нет, но какая-то угрюмость остается. Есть такое немного... ну, это сводится к «Кто ты... почему я должен тебе доверять?», что-то вроде этого, но чувство... я имею в виду, есть чувство, вот такие слова: «Кто ты, черт возьми, такой?», что-то подобное. Знаете, такой, как бы, такой злой...

Терапевт: Можете ли увеличить громкость для этой угрюмости? Чтобы я тоже могла слышать?

Вместо того чтобы бороться с защитой, поддержите ее. Борьба с ней, попытки пробиться через нее, могут загнать ее вглубь, а ее функции и характеристики завуалируются. Это все равно что срезать верхнюю часть сорняка: если вы это сделаете, вы не сможете добраться до корня, и позже сорняк просто вырастет снова и станет больше и сильнее. Поддержание всего процесса переноса позволяет более полно осознавать и проживать его, а также переживать его в контексте новых отношений, в которых другой человек своими действиями больше не будет подкреплять старые убеждения и ожидания.

Эдвард: Да, возможно... Хорошо, давайте я расскажу вам о том, как - черт, это было так унизительно, когда моя мать отправила меня в школу с таким ликованием. Она в самом деле была чертовски рада избавиться от нас, знаете. Я бы сказал, сейчас это выглядит таким очевидным. Меня отправили в школу-интернат в 12 лет, и в то же самое время моего младшего брата отправили, когда ему было всего 8. И он не виделся с семьей два месяца. Понимаете, я имею в виду, мне было 12; я мог как-то справиться. Но в 8, Господи! В общем, нет, то есть это по-прежнему, оно осталось, и терзает постоянно. Я имею в виду, знаете, такое, как бы, такое удовлетворение, которое она, казалось, испытывала, когда нашла решение, что сделать со своими детьми.

Терапевт: Эдвард. Когда человек, от которого ты зависишь больше всего на свете, ликует, отправляя тебя далеко, что-то должно происходить у вас в сердце.

Хотя это не вопрос, но это, безусловно, исследование: это приглашение погрузиться в аффективное переживание воспоминания. С его помощью можно получить информацию об истории и ожиданиях; или оно может привести Эдварда на уровень исследования, связанный с «совладанием/выборами/решениями», если то, что происходило «в его сердце», привело к решению создать броню вокруг сердца, которая защитит его от боли в будущем. Другим эффектом интервенции является нормализация реакции Эдварда на его мать. «Что-то должно происходить» переводится как «реакция любого человека на такое была бы сильной».

Эдвард: Хм. О, я действительно так себя чувствовал до того, как уехал. Я имею в виду, я, я, гм, я был, я сказал кому-то - там были люди, - в классе сидели мальчики и у них по щекам катились слезы. И там был один из моих лучших друзей - Кевин Мартин, которого тогда обсыпало прыщами, как я помню, и он сидел там и выдавливал свои прыщи, и (смеется) по его лицу катились слезы... а я вообще не плакал. Я помню, как сказал: «Я рад, что выбрался из этой старой дыры». Но, с другой стороны, меня просто толкнули в новую дыру, знаете, это было, гм...

Терапевт: А внутри, что вы чувствовали на самом деле?

Эта интервенция представляет собой неявное приглашение к терапевтической регрессии. В ней Эдварда просят обратиться к феноменологическому опыту более юной версии самого себя, а такое обращение лежит в основе регрессивного переживания.

Эдвард: (пауза) Я был рад уехать оттуда. Я был... Я больше не чувствовал себя счастливым; я не чувствовал себя счастливым уже по меньшей мере два года - с 10 или 11 лет. Я начал чувствовать себя несчастным, когда мне было около 10. Все, казалось, рушится в глобальном масштабе; я не мог... У меня было много очень насыщенных и осаждающих фантазий - я имею в виду, что они осаждали меня, в этом смысле. Очень яркие сексуальные фантазии, очень интенсивная сексуальная активность; я... когда мои родители уходили, я снимал всю одежду и гулял по дому голый; мы переехали, когда мне было 11. Я бродил по лесу и катался в листьях, лазал по деревьям и все такое. И у меня было огромное желание снимать одежду.

Это пока еще не регрессия в чистом виде, хотя Эдвард иногда погружается в нее, чтобы восстановить в памяти эти истории. Он, определенно, говорит о феноменологии своих предподростковых лет, но, похоже, он не переживает эмоции, которые, вероятно, сопровождали этот опыт. В его рассказе о желании быть голым есть оттенок самокритики, и терапевт отвечает так, чтобы нейтрализовать эту критику. Ее слова и тон голоса признают переживание Эдварда, нормализуют это переживание и подтверждают его функцию.

Терапевт: Вы чувствовали тактильный голод?

Эдвард: О, Господи, я был просто помешан на этом. Но... Однажды я даже взобрался на крышу (смеется) без одежды, упал с крыши; это было здорово. Посреди ночи. Наконец мне удалось найти окно, через которое я смог залезть обратно в дом. Мысль о том, что меня могли найти утром, голым, вне дома, была слишком ужасна, чтобы даже (смеется) представить это, и поэтому я... в конце концов нашел окно, которое (смеется) разбил и попал в дом...

Терапевт: То есть вы чувствовали тактильный голод.

Рассказывая о своих сексуальных фантазиях, Эдвард говорит быстро и оживленно; другие его невербальные реакции также указывают на подъем энергии. Однако его мгновенный переход к рассказу псевдоюмористической, само-принижающей байки является способом защититься от силы своих чувств. Повторение терапевтом своего комментария снова приглашает его обратиться к внутреннему опыту.

Эдвард: О, да, да, я был, гм, серьезно...

Терапевт: Кто-нибудь держал вас на коленях? Кто-нибудь ложился рядом с вами, и засыпал, и крепко обнимал вас?

Здесь - историческое исследование и кое-что еще. Образы призваны стимулировать эмоциональную память. Это может быть память о том, какие чувства были связаны с этим опытом или с дискомфортом его отсутствия.

Эдвард: Нет. (пауза) Я пытаюсь подумать. У нас жили девушки по программе культурного обмена. У нас всегда жили эти девушки, с момента, когда мне было около двух лет, кажется; одна из них была просто замечательная. Ее звали Рене. Мне было 5 лет или около того. Она мне очень нравилась; она обнимала меня. Но однажды она ушла, потом она снова вернулась, и я на нее очень рассердился. Рассказывал всем, какая она толстая, и тому подобное, (смеется) Потому что она уехала на полтора года, а потом вернулась. Очень тяжело было простить ей то, что она ушла. И это было трудно еще потому, что они уезжали каждый год, знаете... и опять же, моя мать вроде как торжествовала по этому поводу, знаете. Это все равно что... у меня был очень близкий контакт с некоторыми из этих людей, а потом они внезапно исчезали, знаете - «попрощайся с Дорис», знаете, говорила моя мать.

Вот еще одна история, поддерживающая основное сценарное убеждение Эдварда о том, что «людям нельзя доверять». Рене и Дорис оставили его, а его мать устроила это и получала от этого удовольствие. Если он сблизится с кем-то и позволит себе нуждаться в ком-то, ему снова сделают больно. И ему будет больно вдвойне: из-за оставленности, а затем из-за того, что мать радуется его боли.

Терапевт: А ваш отец, он как-то уравновешивал эту ситуацию? Он...

Эдвард: Не в моем случае. Потому что я был... нас было четверо мальчиков, и я был таким, как бы... было негласно принято, что я был похож на нее, и значит, я в ее команде. Как к этому пришли, я не знаю, но всегда говорили, что я был «Купером», понимаете, таким, как она - это ее девичья фамилия, знаете, - и поэтому я был... Одним из моих больших, гм, моих больших страхов было то, что они разбегутся, потому что у них были очень, очень конфликтные, сложные отношения; и они расстались где-то на три месяца - когда мне было около 10 лет, примерно на три месяца; они говорили о разводе. Одним из моих страхов было, что я останусь с ней. Я очень этого боялся. Я очень не хотел, чтобы меня оставили заботиться о ней, в то время как другие - остальные два - потому что четвертый родился гораздо позже...

Терапевт: Вы продолжаете возвращаться к этому предподростковому периоду как значимому для вас. Друг, который сказал, что вы часто пели. Когда вы говорили, что ваша жизнь начала рушиться примерно после 10 или 10 с половиной лет. Раздевание. И вы рассказали о том, что ваши родители расстались на какое-то время, когда вам было 10, и что вы боялись остаться с ней.

Фокус на предподростковом периоде слишком всепроникающий, чтобы его игнорировать. Терапевт просто подчеркивает это; если Эдвард захочет развить эту тему, он сможет это сделать. Однако, как мы видим, Эдвард уделяет больше внимания тому, что произошло между ним и его матерью, и именно об этом он продолжает говорить.

Эдвард: Да... как-то мы ехали на машине; она сказала мне, что мой отец собирается уйти от нее. И мы ехали дальше, где-то рядом... где-то рядом с рекой. И, гм, я помню, как она говорила с такой фальшивой радостью: «Что ж, мы больше не сможем плавать на яхте. Но, возможно, мы сможем; возможно, вместо этого мы все сможем начать кататься на коньках». И я подумал: «Ох, к черту коньки», знаете. Боже, как я не любил кататься на коньках. Ты просто падаешь на пятую точку и сдираешь локти и тому подобное. И я помню, как напряженно думал о своем желании, чтобы нижняя часть машины просто открылась и я выкатился на дорогу, а она бы пусть ехала дальше одна, знаете. Я определенно не хотел там находиться...

Терапевт: Сбежать или наказать ее?

«Угрюмость» Эдварда, несомненно, несет в себе много гнева. Эдвард свободно говорит о своем гневе в адрес матери. Но был ли этот гнев сознательным в предподростковом возрасте, и проявлялся ли он в желании давать сдачи? Или же он оставался скрытым и замещался ощущением потребности оставить территорию и избежать боли?

Эдвард: О, я не думаю, что чувствовал что-либо, я просто хотел выбраться оттуда. Не помню, чтобы я считал это наказанием; я просто хотел, чтобы нижняя часть машины отвалилась.

Терапевт: Сбежать.

Эдвард: Я точно чувствовал, что не хотел... быть частью этой искусственной радости, ее фальшивого веселья, что, мол, «Мы вместе и с нами все будет в порядке... нам не нужен твой отец», и я думал... о, чувство, гм, я чувствовал, что должно случиться что-то плохое. Я чувствовал что-то... Долгое время я чувствовал - и, возможно, это чувство все еще со мной - «Я не хочу оставаться с ней один», знаете. Я не выносил, когда она... знаете, она была очень жестокой - Боже правый, она начинала - «Высуши мне волосы», знаете - Господи, чертов... Знаете, я был как настоящий псих, просто сума сходил. Я хотел выпороть ее, представляете? Чем быстрее мне удавалось вывести ее из ванной и, понимаете, чтобы больше не терпеть это мытье меня или что-то такое, тем было лучше. Она чистила нам уши, крааааах! Просто дурдом, представляете?

Терапевт: Мне жаль.

Эдвард: Да... да, я... она кажется мне опасной; она кажется мне чудовищем, понимаете?

Терапевт: Угу. Понимаю.

Эдвард: Она кажется... я чувствую... знаете... я ей немного не доверяю. Хотя я не знаю, не доверяю ли я ей в том, что она может сделать, или наоборот - не сделать...

Это первое открытое утверждение Эдварда о его сценарном убеждении: «Я не доверяю». Оно возникло по отношению к его матери и было распространено на людей в целом. Это также может служить примером того, как сценарное убеждение может быть одновременно и восприятием/решением (естественным результатом плохого обращения), и интроекцией от матери, у которой, вполне вероятно, было такое же убеждение.

Терапевт: Ну, вы доверяли ей почистить вам уши?

Эдвард: Чтттт... Мне не нравится, когда люди, мм...

Терапевт: Вы хотели, чтобы она купала вас в ванне?

Эдвард: Чттт... Это всегда было неприятно. Я имею в виду, с самого начала, сколько я себя помнил. Все это было неприятно. Знаете, это купание в ванне. Было что-то... Всегда происходило какое-то осуждение. Упреки за то, что я был грязный, - как будто этого можно было как-то избежать, знаете. «Посмотри, какое это грязное!», «Посмотри на все это!», «Твои уши грязные!» Знаете, в таком духе. Оооххх!

Терапевт: Это было унизительно?

Эдвард: (пауза) Это... это, это бесило, понимаете. Это не просто унизительно; это просто, это просто... Я имею в виду, именно тогда я почувствовал себя угрюмым, очень угрюмым, на самом деле. «Я не собираюсь играть в эту чертову игру», знаете. «Я не собираюсь убирать ванну после купания; ты шутишь; не собираюсь вешать это полотенце на место, ничего подобного; я ничего не буду делать». Вот такие были у меня чувства. Кстати, они прозвали меня Иа, потому что, знаете, в книгах про Винни-Пуха - я всегда был тем, кто жаловался; я всегда был...

И ярость, и униженность одновременно. Чувствовать унижение было небезопасно (это было слишком больно), и было небезопасно выражать ярость (его могли наказать за это), поэтому, чтобы защитить себя, Эдвард стал угрюмым. Казалось, он тем самым говорил: «Я не буду милым». «Я не буду пытаться выторговать хорошее отношение; пусть я вам вообще не нравлюсь, - потому что в итоге вы все равно меня подведете». Этот ребенок оставил попытки получить внимание или силу, и начинает отреагировать вовне мстительность и потребность демонстрировать отсутствие своей ценности, которое он ощущал. Для терапевта будет важно заметить самокритику Эдварда и противостоять ей, чтобы (бездействуя) не подкрепить отчаяние маленького мальчика, чьи потребности в отношениях так жестоко игнорировались.

Терапевт: Да, непреклонным...

Эдвард: «Мне это не нравится», «Что-то не так», «Это не так, как должно быть», знаете: «Это несправедливо!» - я часто это говорил. «Это несправедливо!» Часто это повторял. Часто это чувствовал. Что-то во всем этом было несправедливое; это правда.

Терапевт: И вы пытались протестовать.

Эдвард: О, я много протестовал. Меня часто за это принижали; мой отец часто меня дразнил.

Терапевт: Часто дразнил?

Эдвард: Ну... я чувствовал, что это тоже несправедливо, потому что, мне представляется, его собственный отец часто дразнил его, и, знаете, я не думаю, что он сам действительно был из тех, кто дразнит. На самом деле он был потенциально достаточно добрый человек. Но он не был особенно добр ко мне. Обычно он был добрее к моему брату, который, я думаю, и в самом деле нуждался в этом больше, наверно. Но...

Терапевт: Часто дразнил?

Терапевт часто использует такие интервенции - в виде повторения фраз - с Эдвардом. Эдвард говорит быстро, часто перебивая самого себя. Его ритм, особенно в первую половину сессии, является ложным, и, вероятно, он был выработан как еще один способ защитить себя. Просто повторяя очень короткую фразу, терапевт приглашает Эдварда замедлиться, оставаться со своим процессом и вновь открыть свой естественный ритм.

Эдвард: Он дразнил и принижал меня. Говорил: «Эдвард», знаете, из серии: «Перестань делать то-то», «Прекрати быть таким-то...» «Прекрати быть Эдвардом» или «Перестань», знаете, «Мы не хотим больше слышать твои вечные...» Что бы это ни было. Да, просто поддразнивал меня по этому поводу, знаете. Он фотографировал меня, когда был... серия фотографий из отпуска, когда он попросил меня пойти и что-то взять в отеле, а я не захотел, потому что мы гуляли и были уже в полумиле оттуда; и я сижу у ворот, и все больше и больше... расстраиваюсь... Он сделал целую серию фотографий, пока пытался заставить меня пойти обратно в отель и принести оттуда его бинокль или что там было. И в итоге я расплакался. Думаю, я, вероятно, поднялся, кажется, я, наверно, вернулся в этот чертов отель... Ну, знаете, я имею в виду, у каждого ребенка бывает такой опыт...

Терапевт: Нет, не у каждого ребенка бывает такой опыт.

Этот ответ терапевта является нормализующей интервенцией. Слова Эдварда: «У каждого ребенка бывает такой опыт» могут легко перейти в «и не все они реагируют так, как я; значит, со мной что-то не в порядке». Возражение терапевта подразумевает, что, поскольку опыт Эдварда не является универсальным, его реакция на него неизбежно будет отличаться от реакций ребенка с другой историей.

Эдвард: Да, вероятно, нет. Ну... это в любом случае происходило часто.

Терапевт: Но это, наверное, замечательный способ как бы защитить себя от силы переживаний, усреднить себя, сделаться обычным.

Это прямой призыв к Эдварду уважать и ценить свою защитную систему. Ему нужно научиться ценить свои защиты, понимать их функцию и быть в состоянии признать свою собственную отвагу и креативность в том, как он сумел пережить и внешние атаки, и боль, идущую изнутри. Когда он научится признавать то, что он делает, он может начать освобождаться от этого, подобно тому как тот, кто сжимает кулак, должен сначала заметить, что делает это, прежде чем сможет сознательно расслабить руку. Терапевт начинает выводить на свет защитный процесс всегда в контексте подтверждения и нормализации.

Эдвард: Что ж, также должен сказать, я чувствовал каким-то необъяснимым образом, что я оправился от всего этого лучше, чем мой старший брат и мой младший брат. Конечно, я много принижал моего младшего брата. Сейчас мы ладим очень хорошо, но я думаю, что я, я имею в виду, я придумывал игры, а он, конечно, всегда проигрывал, знаете, что тут говорить, я был на пять лет старше. Мне надо было побеждать хоть где-то... Но, хм, я сожалею об этом. И еще больше я чувствую это по отношению к моему старшему брату. Я имею в виду, я очень, очень, очень старался... получить... как же это сказать - одержать над ним верх, одолеть... победить его, что, мне помнится, я делал постоянно примерно с семи или восьми лет, знаете? Думаю, что я стал более, более напористым, чем он. Это было, знаете, я мог зайти дальше, чем он. Я дрался более свирепо, знаете; он был... я делал из него как бы неудачника. Мы все по очереди придирались друг к другу, так или иначе. Мммм...

Терапевт: Какое чудесное мгновенное облегчение. Придираться к кому-то другому. В эти несколько мгновений я представила это чувство облегчения.

«Им было еще хуже, чем мне; я придирался к ним». И здесь появляется самокритика. Терапевт быстро нормализует («Какое чудесное облегчение»), а затем использует нормализацию, чтобы пригласить к еще более детальному исследованию феноменологического опыта этого мальчика.

Эдвард: Я помню, что посмеивался над таким. Это было как... знаете, чувства, которые я помню, - это то, а) что это было совершенно несправедливо; б) что мне нравилось посмеиваться над этим; ив) было интересно, как Хьюи будет с этим справляться как мой младший брат. Знаете, было любопытно. И я был, я пытался и немного заглаживал свою вину, знаете. Я часто брал его с собой; а он был намного младше. Я пытался загладить свою вину разными способами, потому что я чувствовал, что он действительно... я имею в виду, что это было еще более несправедливо по отношению к нему, потому что он был еще менее способен защищать себя, обороняться. И это была неправда, что он был глупым, знаете; это на самом деле было - о, конечно, это так - это было облегчение, как вы говорите; конечно, это было облегчение, что в нашем доме теперь пришла очередь кого-то другого, понимаете? Ууууфффф...

Терапевт: Как прекрасно почувствовать облегчение хотя бы на несколько минут.

Терапевт признает когнитивное содержание истории, но в то же время направляет внимание на феноменологию и на функцию этого поведения. Эдвард показал нам несколько слоев своей защитной структуры: обаяние и юмор, затем угрюмость, затем агрессию. Каждый из них обеспечивает свою разновидность защиты и свою разновидность облегчения.

Эдвард: Сейчас мне трудно это почувствовать. Я чувствую, что... (пауза) Я имею в виду... да. Что ж... да.

Терапевт: Эдвард, могу ли я предложить интерпретацию? (Эдвард кивает в знак разрешения) Минуту назад вы сказали, что хотели увидеть, как Хьюи справится с этим. Я задаюсь вопросом: кроме облегчения, когда вы дразнили кого-то другого, была ли надежда, что он научит вас чему-то, что вы могли бы использовать потом с мамой и папой? Если бы в ответ на ваши придирки он научил вас, как справляться с унижением, у вас бы появился новый навык.

Интерпретация всегда связана с риском. Здесь вопрос терапевта, предваряющий интерпретацию, служит тому, чтобы заключить мини-контракт; он также дает понять Эдварду, что этот терапевт не пытается делать что-то втайне от него - все интерпретации будут четко обозначены как таковые. Сама интерпретация, конечно же, приглашает к исследованию еще одной функции защитного поведения.

Эдвард: Ну, это не то, что я чувствовал. Что я действительно чувствовал -это то, что это был чертов вопрос жизни и смерти. Знаете, мне казалось, что я просто могу - и я часто чувствую это также в моих снах, - что у меня получится справиться с этим. И я не был уверен, что другие тоже так могут. И я по-прежнему это чувствую. Я имею в виду, где-то год назад мне приснился сон... к моему дому подъехали полицейские и пошли к соседней ферме, где откопали тело, мертвое тело человека, которого я, по всей видимости, убил. И я помню, как говорил что-то вроде: «Ох, ну что ж, похоже, другого объяснения здесь нет; очевидно, что я убил кого-то, какое-то время назад. И, э, ну, знаете, возможно, я смогу отделаться десятью годами тюрьмы, знаете, возможно, я с этим справлюсь; я уверен, что смогу, знаете, я могу читать», и все такое. И вот это все происходило в моем сне; очень четко: «Я смогу это пережить». Очень сильное чувство, «я смогу это пережить, я смогу с этим справиться»... (тихо) Но я неуверен, что всегда это смогу, знаете... Гм, и совсем недавно был еще один сон, в котором - я уже упоминал, что несколько моих сновидений были связаны со старением, - мне снилось, что я вдруг заметил, что мои волосы почти полностью поседели. И я подумал, о, черт, как быстро, знаете...

Хотя Эдвард отвергает интерпретацию терапевта, дальше он раскрывает новые богатые сведения. Содержание сновидений обычно полно возможностей, предположений и значений. Терапевт никогда не может быть полностью уверен в понимании этих значений или в том, к чему они ведут; мы пока откладываем их, чтобы проверить их позже в перспективе того, что проявится в дальнейшей работе. Здесь, например, терапевт проявляет интерес к утверждению Эдварда: «Очевидно, что я кого-то убил». Убил ли он свою потребность зависеть от других людей? Свою способность быть близким? Осознание ощущений своего тела, которые столь ярко проявлялись в его наслаждении наготой в предподростоковом возрасте? Число 10, ранее ассоциируемое с предподростоковым возрастом, возникает снова и может каким-то образом быть связано с теми ранними годами. Сновидение о тюрьме также почти наверняка о том, как он защищает себя, как выдерживает и преодолевает боль. А сновидение о седых волосах? Является ли это предостережением не продвигаться слишком быстро в этой терапии?

Эдвард: И я подумал, гм, ну, черт, что есть, то есть, знаете; ты быстро к этому привыкнешь... так что я очень, я чувствую, что переживу...

Терапевт: Итак, есть также большая гордость за свою способность выживать.

Это первые искренние самоутверждающие слова, которые произнес Эдвард. Он гордится, что выжил. Гордость за выживание может распространяться и на защиты, которые он выработал, чтобы выжить; признание ценности и уважение защит открывает путь для более глубокого их исследования и в конечном счете к уважению и признанию ценности их психологической функции.

Эдвард: Да. Довольно большая гордость за выживание. Раньше я думал, что единственное, что я умею, - это выживать. Я довольно сильно это чувствовал, что, если я могу это пережить, все не так уж плохо, знаете. Теперь я замечаю, что умею делать много чего еще; это хорошо. Хорошее наблюдение. Но, конечно, это было моей главной задачей. Попытаемся и прорвемся.

Терапевт: В нашей с вами беседе, прямо сейчас, Эдвард, у вас есть представление, какой процент относится к режиму выживания и какой процент является просто спонтанным и естественным?

Терапевт проводит неявную параллель между Эдвардом и его матерью, с одной стороны, и Эдвардом и терапевтом - с другой. Эта интервенция связывает вместе изначальные слова Эдварда о чувстве угрозы, последующее обсуждение страха унижения и то, что испытывает Эдвард в настоящий момент.

Эдвард: А есть разница? (он усмехается, а затем вновь становится серьезным). Не думаю, что чувствую, что я должен выживать сейчас здесь с вами, знаете; мне довольно..., мне нравится - нравится говорить с вами.

Какая реакция! Неужели Эдвард настолько не выходит из «режима выживания», что он действительно не видит разницы между оборонительной позицией и спонтанностью, или же его транзакции с терапевтом свободны от этих стратегий «режима выживания»? Хотя вопрос мог быть задуман, чтобы звучать как шутка, это подшучивание может по-прежнему служить обеспечению стабильности и предсказуемости и может отражать, насколько Эдвард не осознает свое самозащитное поведение.

Терапевт: Мой вопрос призван помочь вам в исследовании. Я не требую, чтобы вы отвечали на него.

Эдвард: Ну, я пытаюсь понять, пытаюсь разобраться, что вы... что подразумевает ваш вопрос. Гм, что вы имеете в виду под «выживанием» в противовес спонтанности, или есть ли выбор между тем или другим...

Терапевт: Да, полагаю, я сделала предположение, что выживание - это как вторичный уровень для вас, хотя оно может являться автоматическим паттерном.

Эдвард - умный, образованный мужчина. Тот факт, что терапевт должна объяснять ему разницу между естественным, спонтанным поведением и само-защитным поведением, говорит о том, что он, возможно, сейчас перегружен.

Эдвард: Ммм... (пауза) Вопрос меня немного обескураживает, в том смысле, что я все еще не совсем понимаю, о чем вы говорите, - это сравнение режимов подлинности и выживания.

Терапевт: (пауза) Воспринимается ли мой вопрос как унизительный?

Одна из причин, по которой Эдвард не понимает вопрос, может заключаться в том, что он запускает очень сильный архаичный защитный паттерн. Как животное, которое замирает, когда попадает под свет фар автомобиля, регрессировавший Эдвард может быть слишком испуган, чтобы думать и понимать, о чем говорит терапевт. Спрашивая об унижении, терапевт предполагает наличие этой возможности - как непосредственно в содержании, так и в подразумеваемой связи между этим взаимодействием и теми ранними взаимодействиями, которые имели место между Эдвардом и его матерью. Эдвард, однако, по-прежнему в замешательстве.

Эдвард: Не особенно, на самом деле. Хм... Я чувствую себя довольно открытым тому, что вы говорите; я не чувствую, что как-то обороняюсь. Я пытаюсь, я знаю, вы пытаетесь что-то мне сказать; но не уверен, что ваши слова действительно это передают, или, возможно, я не могу это услышать. Хм, я знаю, что вы меня о чем-то спрашиваете, но я не... вопрос не доходит. Я знаю, что есть вопрос, но я не улавливаю его суть.

Терапевт: Что ж, я думаю, это связано с вопросом, который вы задали ранее: «Вы будете унижать меня?» (пауза) И что было бы по-другому, если бы у вас была абсолютная, доказуемая гарантия, что я не собираюсь унижать вас? Вы бы смогли выйти из режима выживания?

Эдвард: Да, я не чувствую, что есть вероятность унижения. Но я чувствую, что у меня есть выбор расслабиться и пойти во что-то или не делать этого -как-то сложно точно уловить, что это такое. Это что-то об отказ... отказе. Я имею в виду что-то вроде отпускания, сдачи. И вот здесь становится сложно. Это как бы, знаете, что-то типа... что-то вроде в таком ключе, чтобы попросить вас о чем-то, но что это может быть, в конце концов, понимаете? Я имею в виду, я могу, по крайней мере, за свою жизнь я точно достиг того, что могу просить людей прекращать унижать меня, знаете, это, я имею в виду, это, я могу поднимать эту тему, я могу обозначать мое пространство, и я точно могу чувствовать себя очень комфортно, когда, как я полагаю, мы с вами договорились, что вы не будете унижать меня. Все в порядке. Но это как бы... ну, это просто... ну, в этом и вправду есть что-то «выживающее»; это как бы мы пришли к чему-то; хорошо, отлично, я сижу здесь, вы сидите там, и, знаете, я осознаю, что вы... что меня здесь не будут унижать...

Терапевт: Довольно сложная мысль...

Эдвард: Однако, я мог бы, я мог бы... возможно... захотеть чего-то большего... (смеется) Вот тогда это и становится немного сложным, знаете...

Терапевт: Но можете ли вы доверить мне эту следующую часть своей уязвимости?

Все замешательство, все незаконченные предложения, перебивание самого себя говорят о том, что - несмотря на его заверения в обратном - Эдвард чувствует очень сильную тревогу. Вопрос терапевта направлен на исследование и одновременно дает информацию: терапевт спрашивает об уровне доверия Эдварда, а также уверяет его в том, что от него не ожидают и его не приглашают к тому, чтобы он стал полностью уязвимым. Ему всего лишь нужно обратиться к «следующей части», и он сам отвечает за то, чтобы решить, что за «следующая часть» это будет. Можно ли доверять терапевту? В аффекте переноса Эдварда -нельзя. Захваченный конфликтом между своим рациональным взрослым Я и своим ощущающим угрозу, тревожным, регрессировавшим Я, Эдвард не находит слов.

Эдвард: Мммф ... ну... (вздыхает)

Терапевт: Могу ли я ответить за вас, Эдвард? (Эдвард кивает) «Нет. Нет, я не могу вам доверять. Вы не доказали свою надежность».

Когда защиты подвергаются атаке, они, как правило, уходят в подполье, где справиться с ними еще труднее. Терапевт ослабляет воздействие, поддерживает защиту и нормализует ее: конечно, Эдвард не может ей доверять, так как не знает, надежна ли она.

Эдвард: Ну, это не совсем так, это больше похоже... дело во мне, на самом деле. Я знаю, что дело во мне. Я имею в виду, что... вы очень теплый человек, я все это чувствую, знаете, и у вас есть очень большая способность быть... проницательной и участливой и поддерживающей, я имею в виду, что это как бы самоочевидно для меня - на рациональном уровне. Но, конечно, на другом уровне это как бы... уммф...

Терапевт: (долгая пауза) «Я бы хотел вам доверять, но...»

И снова терапевт поддерживает защиту Эдварда. Все, что он сказал о «теплоте» и «проницательности» и т. д. - все это является социально приемлемым и, безусловно, правдивым на уровне взрослого. Но феноменологическая реальность ребенка предподросткового возраста (который, как Эдвард неоднократно говорил, был критическим возрастом) заключается в слове «но», и именно к этому должна обратиться терапия.

Эдвард: Да, я имею в виду, как же это сказать...

Терапевт: Я бы хотела обратиться к этому более раннему уровню... к тому, кто не думает, как взрослый.

Феноменология мальчика предподросткового возраста теперь находится в фокусе еще более явно.

Эдвард: (пауза) На самом деле, не то что вы тот человек, которому я не могу доверять. Это... куда это все может зайти. Вот это... это значение, которое может у этого быть; это как-то связано с... тем, что произойдет потом, понимаете? Это своего рода... (вздыхает) Что это заставит меня..., и, если я это сделаю, если я действительно скажу, если я действительно о чем-то вас попрошу, о чем тогда меня попросят в ответ, знаете, что-то такое. Это, э...

Письменный транскрипт не передает резкого изменения ритма и голосовых модуляций Эдварда в этот момент. Это первый раз, когда он не нагромождал слова, не говорил быстро или перебивал себя. В отличие от предыдущего паттерна, этот его ответ медленный, с долгими паузами. Сейчас он скорее исследует, чем реагирует. Когда больше нет давления, чтобы он сделал следующий шаг и обратился к своей уязвимости, он делает этот шаг плавно и естественно.

Терапевт: (шепотом) «О чем меня попросят в ответ?»

Повторяя собственные слова Эдварда, терапевт отражает еще один возможный аспект самозащитной системы убеждений Эдварда: всегда есть какая-то плата, всегда есть требование, всегда есть условия. Так было с его матерью; и значит, так будет со всеми; и так же это будет с вами. Это убеждение обеспечивает предсказуемость: «Мне может не нравится, что всегда есть какая-то цена, но я хотя бы знаю, что она будет».

Эдвард: Ну, прежде всего, я должен буду соответствовать этому, а я не уверен, что хочу это делать, (пауза) О, если это на 5 минут, 10 минут - хорошо; понимаете, но потом, мне что, придется соответствовать вечно, понимаете? (пауза) Я имею в виду, знаете, как говорят (смеется), бесплатного сыра не бывает... (вздыхает) А потом, оно как бы возникает, что-то вроде... «Но ты сказал, что...» Знаете: «Тебе было что-то нужно от меня, и теперь смотри, что ты будешь делать!». Знаете... «Я была так добра к вам, а теперь смотрите...» знаете, типа того... Вот почему я так угрюм в отношении вас. (пауза, вздыхает)

Терапевт: Нужно будет заплатить какую-то цену...

Цена, которую нужно будет заплатить, состоит из нескольких компонентов. Есть стандартный обмен «ты - мне, я - тебе», цена по принципу «теперь я перед вами в долгу и должен выплатить этот долг». И есть также пожизненная плата, связанная с тем, что «я должен соответствовать». И, за всем остальным, притаилось торжествующее, мстительное «Попался!», которое представляет собой действительно устрашающую цену - цену, которую должен заплатить беззащитный ребенок просто потому, что он существует в мире людей, которым, как и матери, нельзя доверять.

Эдвард: Я хотел бы знать, что вы не думаете, что я, знаете, как бы в глубине души... немного придурок. И я беспокоюсь по этому поводу, как бы хочу проверить.

Терапевт: Ой. Какая некомфортная фантазия.

Еще один аспект самозащитной системы убеждений, на этот раз влияющий на чувство идентичности Эдварда через представление о том, что о нем думают другие. Все складывается в слаженную картину: другим нельзя доверять; они всегда взыскивают свою плату; Эдвард защищает себя с помощью обаяния (и не оказывается в долгу), а если это не срабатывает, он становится угрюмым, и тогда люди должны подумать, что он придурок, и это доказывает, что им нельзя доверять. Определение терапевта («некомфортная фантазия») соединяет прилагательное, которое Эдвард легко примет («некомфортный»), с существительным, которое он, скорее всего, не выбрал бы («фантазия»). Он согласен с прилагательным и описывает свою фантазию.

Эдвард: Да, это немного некомфортно. Просто это чувство, что я, возможно, налажал еще в самом начале, как-то серьезно, оставляет довольно неприятное послевкусие во рту; и тогда ты как бы плывешь против течения, чтобы вроде как вернуться к какому-то нормальному взаимодействию, понимаете... Чувство, чувствую грусть сейчас. Чувствую как бы... на этом была построена вся жизнь, знаете, несомненно, это было... (вздыхает) Я имею в виду, стало на удивление легче в последние 10 лет или около того, к моему изумлению. И все же, знаете, это все еще там; это просто как бы... сейчас это происходит быстрее, в каком-то смысле. Я как бы быстрее через это прохожу. Это меньше меня беспокоит. Сейчас я восстанавливаюсь гораздо лучше, чем...

От «переживания грусти» он быстро переходит к своеобразной псевдосердечности: это не так плохо; на самом деле он не возражает; он может восстанавливаться.

Терапевт: Вы находитесь в любовных отношениях?

Если ситуация действительно улучшается, это должно отразиться на его главных отношениях. Вопрос терапевта приглашает к исследованию одних из таких отношений - будут ли они также контаминированы потребностью Эдварда защищать себя?

Эдвард: Эх! Это было... У меня... Мишель и я общаемся немного как кошка с собакой, но (смеется) мы нравимся друг другу. Мы очень друг другу нравимся, но мы много ссоримся. Но сейчас мы очень быстро отходим от наших ссор; мы смеемся над ними. Но мы точно не можем не ссориться. Это определенно так; мы много ссоримся. Нет, я переживаю эти отношения как основанные на нежной привязанности, это больше чем любовные отношения; я переживаю их как... гм, динамичные отношения, я бы сказал, мы как бы очень часто встряхиваем друг друга. Это, гм, любовные отношения кажутся мне... знаете, не это слово приходит мне на ум...

Терапевт: Эдвард, я еще недостаточно хорошо вас знаю, но я все же попробую... Я предположу, что ваши опасения по поводу цены, которую вам придется заплатить, и о том, что от вас потребуют, - это нечто знакомое, и именно здесь вы увязаете. Я бы предположила, что немного более пугающее «что, если» - это «Что, если бы я действительно тебя любила?»

«Что, если бы я действительно тебя любила?» - неоднозначная фраза; она может относиться либо к спутнице Эдварда, либо к самому терапевту. В любом случае для Эдварда это может переводиться как «Что, если я действительно впущу тебя, позволю себе ощущать свою потребность в тебе и позволю тебе быть собой, а не перенесенным образом моей не-заслуживающей-доверия матери?». На этот вопрос, конечно, невозможно ответить: Эдвард не может знать, какой была бы его жизнь без его защит. Но такой вопрос подразумевает, что такая жизнь возможна, и терапевт приглашает его к исследованию плодородной, но пугающей почвы между известным и невообразимым.

Эдвард: О, я...

Терапевт: «Что, если я бы я действительно тебя хотела?»

Эдвард: (пауза) Да...

Терапевт: Возможно, этот вопрос чуть более пугающий.

Эдвард: Так и есть. Это, определенно... (пауза) Такое чувство, как будто прыгаешь с утеса, что-то вроде... не чувство, что... (пауза) Это нелегко, нелегко представить.

Терапевт: Это мир, который вам неизвестен. Это то ощущение себя, о котором вы ничего не знаете.

Эдвард услышал вопросы и принял их всерьез: они выполнили свою цель. Терапевт действует быстро, чтобы предотвратить самокритику: «Этот мир вам неизвестен, у вас нет этого ощущения себя, и поэтому вы, вероятно, не сможете ответить на вопрос, который я задала». При этом она также подчеркивает важность этой линии исследования: «Вот то, о чем вы действительно не знаете, и (подразумевается) это вам необходимо узнать».

Эдвард: О, да, нет, я, я, да, я начинаю улавливать то, что вы говорите. Даже не представлял, что... но это... Я точно могу принять условную любовь; я точно не могу принять безусловную любовь, никаким образом; даже сами слова звучат как будто с насмешкой у меня в ушах...

Терапевт: Угу.

Эдвард: Несомненно, это не... и отчасти это переживается как что-то, за что я хочу держаться, это - я имею в виду, я, как, снова, тот же возраст, знаете, 9, 10 лет, у меня было много яростных сексуальных фантазий также и о моей матери. И я, все еще такое чувство, что я хочу держаться за это. Это как если бы я не... это как если бы мы собирались... возможно, такое ощущение, мы как бы собираемся, ну, мы все это сотрем. Сотрем все это, и все будет прекрасно. А потом я как бы осматриваюсь и думаю: «Да, но это все еще здесь (похлопывает по груди обеими руками), это по-прежнему я». Знаете, и я не... я имею в виду, я не согласился избавиться от этого.

Терапевт: И вот мы снова вернулись к тому, о чем вы говорили раньше, когда сказали: «Но...» и дальше говорили об этих защитах. И я спросила вас: «Могу ли я доверять этой защите?» Потому что у нее здесь есть важная цель. Возможно, поддерживать вашу организованность, чтобы вы находили смысл в своем мире...

Эдвард гораздо глубже начинает переживать важность своих защит и отсутствие непрерывности, пустоту, которая осталась бы, если бы они внезапно растворились. Подтверждение терапевта призвано успокоить его, сообщая, что она тоже понимает, как важны защиты Эдварда и как они нужны Эдварду прямо сейчас. Защиты Эдварда существуют с определенной целью: они обеспечивают согласованность и стабильность в мире, который в ином случае был бы хаотичным. Терапевт не будет критиковать Эдварда за то, что у него присутствуют эти защиты, и она не будет подталкивать его к тому, чтобы он от них отказался.

Эдвард: Ну, очевидно, да... Меня определенно пугает идея отпустить... Я имею в виду... когда вы говорите, например, гм, что, если бы я просто, знаете, я имею в виду (он начинает дрожать), я даже не могу произнести эти слова, знаете, «просто хотела бы тебя, хотела бы тебя», как там это было... (вздыхает) Такое чувство, что мне придется быть просто невероятно... невероятно хорошим, я имею в виду, знаете, невероятно... как же...

После этого последнего заверения, что его не будут критиковать, унижать или принуждать к чему-то, к чему он еще не готов, Эдвард рискует позволить себе сделать еще один шаг в уязвимость его потребностей. Это так пугает, что он даже не может произнести слова вслух.

Терапевт: Значит, вам придется заплатить цену и быть невероятно хорошим?

Эдвард: Да, без сомнения, я имею в виду, это кажется немыслимым...

Терапевт: Вы даже не можете представить, на что это похоже, - если вам не придется платить за это.

Эдвард: Мне, вероятно, придется провести остаток времени терапии на коленях, знаете, чтобы избежать (смеется) любого возможного провала, (смеется)

Терапевт: Или вы могли бы снова вернуться к угрюмости.

Защитная функция угрюмости Эдварда теперь ясна. «Возвращение» к ней с осознанным пониманием того, как она вписывается в его защитную систему, было бы совсем другим опытом, в отличие от отреагирования ее вовне без осознания ее психологической функции. Не имеет значения, решит ли Эдвард принять предложение терапевта или отклонит его; он выиграет в любом случае.

Эдвард: (смеется) Угрюмости... Вы правы - это не самая лучшая игра.

Терапевт: Звучит мучительно - то, что вы даже не можете представить, что кто-то заботится о вас без того, чтобы вы должны были заплатить цену и быть очень хорошим, все время, всегда. И представлять, что кто-то хочет вас, так пугающе. И так важно, (пауза) И, таким образом, вся эта угрюмость, и юмор, и отталкивание людей, о которых мы говорили, призваны защитить вас от последующей брошенности.

В начале этой работы Эдвард говорил о «брошенности» довольно отстраненно, как будто просто рассказывал какую-то историю; и с того времени он больше не упоминал об этом. Он говорил об унижении и о том, что его дискомфорту радовались, об отсутствии нежности, - но основной страх, связанный с выживанием, избегался. Теперь, благодаря доверию, которое укрепилось между ними, - благодаря, по крайней мере отчасти, постоянному подтверждению и нормализации защит Эдварда со стороны терапевта - Эдвард может признать эту основную тему.

Эдвард: О, да. О, да, несомненно.

Терапевт: И, я думаю, рывок и попытка изменить это слишком быстро - это было бы все равно что лишить вас ног ниже коленей.

Терапевт говорит об этом открыто, подразумевая: «Я не буду пытаться разрушить ваши защиты, и я не хочу также, чтобы вы это делали».

Эдвард: Знаете, иногда я смотрю на Мишель как на бродячую собаку, которая плетется вдоль тротуара - что-то такое. Знаете, так она себя чувствует. Я могу сказать, что она так себя чувствует; она что-то говорит мне, а я просто смотрю на нее тем же взглядом, какой был у моей матери, знаете; я знаю, что делаю это, понимаете, о чем я? Я не хочу этого делать, но делаю. И... (вздыхает) она чувствует себя совершенно подавленной... В общем, так оно есть (вздыхает).... Да, я бы хотел...

Терапевт: (пауза) Теперь мы снова возвращаемся к тому, как больно даже просто хотеть...

Сигналом для этой интервенции стали вздохи, печальное лицо и опущенные плечи Эдварда, а также его слова. Он осознал, что ведет себя со своей спутницей так, как его мать вела себя с ним, и он снова вот-вот начнет себя критиковать. Вместо этого терапевт перенаправляет внимание на боль его неудовлетворенных потребностей.

Эдвард: (вздыхает) Да. Да. Гораздо больнее хотеть это, чем получать это в небольших дозах. Я организовал себя с большинством людей, людей, с которыми я взаимодействую, - комфортный и приятный обмен... Я -умеренно дающий человек, а значит, я получаю что-то в ответ, а потом все в порядке... не слишком много, не слишком мало, знаете... Это правда, что представлять много - это... Меня пугает идея получать больше - это не для меня, (пауза) Я не хочу этого, это не для меня, я не хочу так много ни от кого. В самом деле, нет... (пауза) И для меня это облегчение - то, что я перестал, в большинстве случаев, желать этого. И, как это ни парадоксально, это становится чуть более доступным.

Терапевт: Угу.

Эдвард: (пауза) Потому что раньше было, я начинал, знаете, я фантазировал о какой-то удивительной любви или о чем-то подобном и сразу чувствовал: «Какой я же я идиот», знаете - Господи Иисусе! - все в таком духе. Но, в общем, за многие годы, я освободился от этого...

Терапевт: Когда вы оставляете эту фантазию, вы становитесь чуть менее резким?

Если у него нет фантазии, он не чувствует эту потребность так остро. Когда он не чувствует эту потребность, ему не нужно защищать себя от боли. Когда ему не приходится защищать себя, ему не нужно держать людей на таком большом расстоянии с помощью своей резкости.

Эдвард: Совершенно точно, да.

Терапевт: Да, и вот внезапно вы - паф! - прямо перед ней. (Эдвард смеется) Эдвард, вы в затруднительном положении. (Эдвард смеется, вздыхает)

В течение последних нескольких минут Эдвард не вел себя в соответствии со своим сценарным убеждением «Людям нельзя доверять». Он не держал терапевта на расстоянии вытянутой руки; он не был угрюмым; он не пытался очаровывать и развлекать. Вместо этого он позволил себе говорить и чувствовать, что нуждается. Он «в затруднительном положении», потому что, если он позволит себе пережить подлинную реакцию терапевта на его потребности, он неизбежно почувствует контраст между тем, какова ситуация сейчас и какой она была тогда в прошлом. В этом и заключается суть реакции сопоставления, а еще одна функция защитной системы - оберегать от боли, связанной с переживанием этой реакции.

Терапевт: Возможно, затруднительное положение отчасти связано с тем, что мы скоро должны остановиться. Что будет происходить в спокойное время после этой работы? Будет ли это похоже на чувство брошенности в меньшем масштабе, как повторение того же самого?

Немного терапевтического подготовительного планирования. Сессия приближается к концу, и завершение сессии - это удобная возможность для Эдварда снова соскользнуть к своим старым паттернам восприятия себя как отвергнутого и брошенного. Прогнозируя это, терапевт создает беспроигрышную ситуацию: либо Эдвард не чувствует себя брошенным и уходит с сессии с позитивными чувствами, либо он чувствует себя брошенным и может исследовать это чувство как ставшую сознательной грань переноса.

Эдвард: Я так не думаю. Когда вы говорили это - что будет происходить потом, я чувствовал... Мне приятно, что я поговорил об этом. И, на самом деле, вся моя жизнь немного об этом, знаете; это как бы медленно уходит во время стирки, как, как какая-то странная краска, которая, знаете... должна вымыться, она въелась в ткань и отходит медленно...

Терапевт: Как, возможно, цвет ваших волос?

Эдвард: (громко смеется) Это не Греческая Формула № 5...

Терапевт: Я говорю о том сновидении...

Эдвард: Да, да, да... Верно. Возможно, да.

Терапевт: Цвет ваших волос в этом сновидении, он же изменился очень быстро?

Эдвард: Да, это было очень быстро, да.

Терапевт: И я не думаю, что, если эта работа будет происходить быстро, это будет хорошо для вас.

Эдвард: Да, это кое-что значимое -

Терапевт: И мне необходимо, для вашей пользы, уделить время уважению ваших защит.

Акцент на «мне» в этом предложении сообщает о подлинной вовлеченности терапевта. Не только Эдвард нуждается в том, чтобы идти медленно; терапевту это тоже необходимо. На всякий случай, она уточняет высказанную потребность («для вашей пользы»); тем не менее остается общее впечатление подлинной заботы и вовлеченности терапевта в благополучие Эдварда.

Эдвард: Да, я слышу это.

Терапевт: И чтобы мы вместе внимательно рассмотрели, как эти защиты обеспечивают стабильность. Я имею в виду - как не дают вам слететь с катушек...

Эдвард: Да, конечно.

Терапевт: И как они обеспечивали непрерывность в отношении ненадежности вашей мамы - как ваши защиты оказались самым надежным, что у вас есть. Ваш юмор, ваша способность адаптироваться, ваше выживание... И когда вы говорите об этом, почти с любовью, - кем бы вы были, если бы не были мужчиной, который может справляться со всем, что встречается ему на пути? Что бы вы чувствовали, если бы не были парнем, который может справиться с любым унижением?

Эдвард: Да... (вздыхает) Вы правы; да, это так; я довольно, довольно-таки этим горжусь. Я тебя одолею, буду кататься по земле, нанося удары, знаете, как бы...

Терапевт: (пауза) Что ж, возможно, мне стоит разделить с вами эту гордость, чтобы эта терапия не превратилась в подталкивание вас к тому, чтобы сделать вас каким-то другим, прежде чему нас действительно появится возможность оценить, насколько стабилизирующими..., какую непрерывность, какое чувство идентичности все эти защиты обеспечивают, не говоря о том, как вы их поддерживаете. Теперь у вас есть предсказуемость в отношении будущего.

Возвращение Эдварда обратно к его предпочтительной, когнитивной зоне комфорта - это еще один способ подготовить его к завершению сессии.

И, предлагая теоретическое обоснование принятому для этой работы направлению (вновь озвучивая психологическую функцию его защитного «угрюмого» поведения и его сценарного убеждения о том, что «людям нельзя доверять»), терапевт дает ему структуру для запоминания, пересмотра и продолжения исследования того, что он обнаружил.

Эдвард: Хмм. Хмм. Мне нравится то, что ты мне говорите. Мне нравится то, что вы говорите о времени... это что-то, что я, возможно, постепенно осознаю в самом себе, но я не говорил об этом такими словами. Я, я думаю, это... очевидно, очень важно для меня позволить себе быть... медленным человеком в этом отношении...

Нет особой необходимости в заключительном подведении итогов для этой главы: сама терапия и комментарии сообщают все, что необходимо сказать. В этом фрагменте работы терапевт открыто обеспечивала Эдварду большой объем когнитивного структурирования. Терапия с другим клиентом вполне могла бы завершиться поведенческим заданием / предложением, чем-то, что позволило бы ему получить такой опыт переживания себя или других, который идет вразрез со старыми знакомыми ожиданиями. Это, однако, побуждало бы к изменению. Парадокс работы с Эдвардом состоит в том, что для того, чтобы помочь ему измениться, нужно сначала помочь ему не меняться; чтобы помочь ему освободиться от своих защит, необходимо побыть с этими защитами и оценить их по достоинству.

Эту работу терапевт завершил когнитивным фокусом, помогая Эдварду четко понять функцию его защит. Когда терапевт объясняет, что происходит, и убеждается, что Эдвард понимает каждый шаг, - это способ укрепить доверие. По мере того как он учится доверять этому терапевту, верить, что терапевт действительно имеет в виду то, что говорит, Эдвард сможет (медленно!) обрести стабильность, согласованность, предсказуемость и идентичность иным способом, в подлинности, переживаемой в терапевтических отношениях. Эти отношения, в свою очередь, могут стать мостиком к более подлинным, доверительным и контактным отношениям в мире вне терапии.