За пределами эмпатии. Терапия контакта-в-отношениях

Глава 10. Лорейн: Терапия с интроенированным другим (Часть I)

Как интегративные психотерапевты мы убеждены, что конфликты, с которыми клиенты приходят в терапию, являются взаимосвязанными и самоподкрепляемыми. Они образуют паттерн или жизненный сценарий и происходят из направленных на выживание реакций, выводов и решений, сделанных в ответ на травматические или повторяющиеся неудачи в отношениях. «Решения», возможно, - не самое точное слово в данном контексте. «Решение» - это обычно выбор, сделанный сознательно из ряда альтернатив. Выводы и реакции выживания, а зачастую и ранние решения создаются, как правило, неосознанно, а также обычно накапливаются со временем, а не возникают в один определенный момент. Они переживаются как неминуемые, неизбежные, необходимые реакции на происходящие события, а в качестве компонентов жизненного сценария они становятся паттернами убеждений и чувств, а также способами реагировать на мир. Они являются совокупным результатом множества небольших, часто незаметных выборов о том, во что верить, как действовать и чувствовать. Со временем такие выборы становятся привычками, а привычки - необходимостью. Недоступные больше для сознательной оценки, они влияют на наше восприятие, наши ожидания, наши убеждения о себе и других и о качестве нашей жизни. Они являются одновременно следствием и причиной нарушения контакта: подвергнуть их сомнению и заменить их - в этом состоит суть терапии.

Но не все подобные паттерны являются прямым следствием реакции человека на жизненные события. Источник некоторых из них - бессознательная защитная идентификация со значимыми другими. При отсутствии полного контакта с людьми, в которых мы нуждаемся, мы делаем лучшее из того, что можем: мы интроецируем их, превращая их (или наше восприятие их) в часть нашего собственного Я (Peris et al., 1951). Мы приобретаем психологические характеристики тех, кто о нас заботится, наших учителей или даже обидчиков. Мы интернализируем, не осознавая, что это происходит, установки и паттерны реакций, которые свойственны другому человеку, включая его самоограничивающие убеждения и решения; и эти интроецированные паттерны также находятся вне нашего осознания и поэтому часто недоступны для пересмотра или обновления в свете взрослого обучения и опыта (Guntrip, 1968, 1971; Fairbairn, 1952). Они находятся во внутреннем мире человека почти так же, как иностранная армия на оккупированной территории, неинтегрированная и контролирующая ситуацию.

Интегративная психотерапия разработала метод работы непосредственно с психологическими интроекциями. Терапевт помогает клиенту катектировать интроекцию, перенять ее характеристики, ее убеждения и чувства, ее воспоминания, ее надежды, страхи и потребности. Клиент временно оставляет свое чувство Я в стороне и перенимает характер интроецированного человека, делая его доступным для терапии (McNeil, 1976). Подобно русской «матрешке» (кукле в кукле), терапия с интроецированным другим встроена в собственную терапевтическую работу клиента; исцеление расщеплений и искажений интроецированного другого закладывает основу, чтобы клиент смог растворить эту интроекцию и перейти к исцелению своих собственных расщеплений, защит и искажений (Dashiell, 1978; Mellor 8r Andrewartha, 1980).

Клиент, который работает с интроецированным другим, не «притворяется» и не «играет роль». На период времени, когда осуществляется эта работа, человек является этим значимым другим - именно в том виде, в котором этот другой был интернализирован и сохранен; он находится вне осознания, но тем не менее значительно влияет на то, что клиент думает, чувствует и делает. Терапевт помогает клиенту перенять и удерживать персону интроекции, побуждая его говорить, жестикулировать и держать свое тело так, как это делал интроецированный другой, а также часто употребляя имя другого при обращении к нему. Несмотря на то, что клиент часто начинает эту работу с ощущением театральности и искусственности, это редко длится долго, прежде чем интроекция будет полностью катектирована и будет обеспечено ее психологическое присутствие. Но в то же время у клиента обычно остается ясное, присутствующее осознание того, что эта сущность - на самом деле не Я; это другой, который оказывал большое влияние на формирование его жизни.

В предыдущих главах этой книги вы уже встречали такого значимого другого: работа с Элис, приведенная в главах 2, 4 и 5, чтобы проиллюстрировать аспекты исследования, вовлеченности и потребностей в отношениях, была на самом деле работой с интроекцией. В следующих двух главах вы познакомитесь с Лорейн, реальным (физически существующим) клиентом, работа которой была записана в виде транскрипта. Лорейн сама начинает и заканчивает работу, но в центральной и основной части работы терапевт работает с Элис, интроецированной матерью Лорейн. Во время первых двух сессий, которые будут представлены, Лорейн принимает контракт на обнаружение и терапию интроекции и переходит в личность Элис. Будучи Элис, она изо всех сил пытается сохранить расщепление между неприемлемыми (для Элис) чувствами и сознательным пониманием. Сессия завершается, когда Лорейн/Элис наконец признает, принимает и ценит то, что она отрицала большую часть своей жизни[1].

Лорейн работала с этим терапевтом уже несколько сессий и обрела большую уверенность благодаря своей предыдущей работе: теперь она может говорить «Нет» и «Я не хочу» и действительно выражать это, как на эмоциональном, так и на телесном уровне. Ранее она говорила о напряженных моментах между ней и ее матерью, которые часто вращаются вокруг лишнего веса Лорейн. Однако эту сессию Лорейн начинает с жалобы не на мать, а на терапевта.

Лорейн: Я хочу поработать над чем-то во мне, что чувствует сильное вторжение. И я хочу начать с того, когда я оставила здесь свой кошелек, и вы заглянули в него.

Терапевт: Да, чтобы узнать, кому он принадлежит.

Лорейн: Я знаю это. Но мне это не понравилось.

Терапевт: Почему?

Лорейн: Ну, это просто то, что я почувствовала, когда думала об этом... Это что-то не взрослое.

Лорейн отдает себе отчет в том, что ее реакция (с точки зрения взрослого человека) неоправданна. Она также знает, что эта реакция важна для нее; она сильная, и Лорейн признает, что это часть знакомого паттерна. Называя эту реакцию «не взрослой», она сигнализирует о своей готовности погрузиться в архаичный материал: она знает терапевта и достаточно доверяет терапевтическим отношениям, чтобы обойтись без подготовительных мероприятий и быстро перейти к работе.

Терапевт: Тогда помогите мне понять значимость для вас, которая с этим связана.

Лорейн: Это как если бы вы, вы... Это как если бы вы зашли, и вы... Это как бы... это что-то мое... (пауза) Я просто работаю с тем, с чем я пришла сюда, И я поняла про кошелек.

Терапевт: Что вы поняли?

Лорейн: И я поняла это на прошлой неделе, когда вы вышли в приемную и положили эту большую кипу на стол рядом со мной. Все эти книги и бумаги, покрытые пылью, вы могли не класть их прямо рядом со мной.

Терапевт: О. Да, понимаю, как это может задевать.

Лорейн: И это было, это было в точности как гнев моей матери, когда я ем. И вот в этом все дело. Что кто-то присутствует... во мне. Или... (долгая пауза) Я не хочу этого, я не хочу, чтобы это находилось рядом со мной.

Терапевт: Это имеет смысл.

В этих самых первых фразах мы можем увидеть прообраз всей работы Лорейн. Мать Лорейн - сердитая женщина, и Лорейн вполне могла интроецировать гнев своей матери (и многое другое от своей матери также). Проявления этого гнева неудобны и неуместны; Лорейн признает, что на самом деле это не ее собственный гнев («Кто-то присутствует... во мне»), но она не знает, что с этим делать.

По своей природе интроекция требует прерывания контакта. Интроецированный другой отщеплен от остального Я; это психический инородный объект, изолированный, внедренный и неинтегрированный. Создавая интроекцию, люди отрицают, искажают и отрекаются от определенных сторон себя. Они используют весь репертуар защитных маневров, которые позволяют принимать внутрь и в то же время сохранять расщепление. Исцеление, следовательно, предполагает обращение процесса вспять через отказ от защит и самообмана; чувствование того, что было чувствовать небезопасно; размышление о немыслимом, чтобы барьеры для внутреннего контакта исчезли, а интроекция была отстранена и разжалована.

По мере разворачивания этой продолжительной работы мы увидим, как происходит такое обращение вспять. Оно не идет гладко, шаг за шагом, а скорее происходит рывками, с паузами, отклонениями и повторениями, а также в моменты отдыха. Но во всем этом остается терапевтический план: выявить искажения, обеспечить опыт контакта, создать целостность там, где было расщепление, восстановить внутреннее и внешнее осознание и осуществить все это в уважительных отношениях как с реальным клиентом, так и с персонификацией интроецированного другого.

Лорейн: Я просто хочу сказать: «Нет! Нет, я этого не хочу, (пауза) Я хочу сказать, чего я не хочу... (пауза) И на самом деле меня не волнует кошелек и кипа бумаг, но именно тогда это пришло ко мне.

Терапевт: То, что вы «не хотите».

Лорейн: Верно, - и мое пространство. Я сделала то, что я должна была сделать с этой кипой. Я передвинула ее. Но я не сказала вам, что мне не нравилось, что она находится рядом со мной. И вот это то, что я делаю. Я могу позаботиться о себе и убрать подальше вещи, которые я не хочу, но я не всегда могу сказать, почему я их не хочу.

Терапевт: Могу представить, как это неприятно - когда что-то такое грязное находится рядом с вами.

Лорейн: Да. Как, например, с моей матерью - я сказала ей, что не хочу есть вместе с ней, если она сердится. Но я не объяснила ей, почему. Я просто сказала, что это плохо для моего пищеварения.

Терапевт: И другое «почему» - это...

Лорейн: Я чувствую, что как будто должна съедать это - то, что принадлежит ей.

Терапевт: Съедать ее гнев.

В этот момент было бы легко вбросить интерпретирующий комментарий, потому что метафора Лорейн о том, чтобы «съедать это», очень тесно связана с понятием интроекции: включение мыслей, чувств и убеждений другого человека в себя без «переваривания» или усвоения. Интерпретация, однако, могла бы привести Лорейн к анализу своей реакции, а не к ее исследованию; анализ стал бы способом не чувствовать и, скорее всего, препятствовал бы, а не способствовал исследованию Лорейн. Вместо этого терапевт выбирает провести исследование, вначале с помощью обычного отражения (как в приведенном выше утверждении), а затем через феноменологически направленные вопросы, которые побудят Лорейн больше погрузиться в опыт, о котором она рассказывает.

Лорейн: Съедать ее гнев. Я не хочу этого. Он покрывает меня всю. Я больше этого не хочу.

Терапевт: Как вы ощущаете, что ее гнев покрывает вас всю?

Лорейн: Как будто я его переварила, и теперь он прямо в моем теле.

Терапевт: Вы воспринимаете себя как рассерженную? Как она?

Лорейн: Нет, не воспринимаю, я ощущаю, что сержусь на нее за то, что она кормит меня этим. Но во мне это не гнев - это просто... это просто вес. Просто что-то, что принадлежит ей, а я не знала об этом раньше. Раньше, в работе, которую я проделала, помните, я вошла в контакт с ее страхом, и он был, раньше он был во мне, но он оказался вне меня; он был похож на воздушный шарик. И он не был моим. Он принадлежал ей. И какое-то время я чувствовала, что он привязан к моей лодыжке, как воздушный шарик с гелием. Но потом он просто улетел. Он не был моим. И я чувствую, что гнев - это как бы то же самое. Он не мой. Он... он превратился в жир. Это ее энергия, и она превратилась в мой жир.

Терапевт: Вы хотели бы, чтобы я поговорила с ней об этом гневе?

Лорейн: Вы могли бы; вы не знаете ее. Вы могли бы...

Терапевт: Раньше это никогда меня не останавливало.

Лорейн: О, да... Мне нужно потренироваться говорить с ней о ее гневе. Не знаю, действительно ли я хотела бы поговорить с ней об этом по-настоящему. Но я могу поговорить с ней понарошку.

Терапевт: Лорейн, я поговорю с ней по-настоящему. И тогда, возможно, вы впервые не будете вынуждены брать ответственность на себя.

За эти последние несколько обменов репликами произошло несколько важных моментов. Во-первых, терапевт предложила Лорейн мини-контракт: поговорим с вашей матерью? Во встречном предложении Лорейн провести диалог между ее матерью и ею самой не было заметно большого энтузиазма. Нерешительность предложения («я могла бы» сделать это «понарошку») говорит о том, что она, возможно, уже поняла, что такая работа вряд ли будет чем-то настоящим или значимым. Терапевт повторяет предложенный контракт и подчеркивает один из важных аспектов того, что будет происходить, - то, что Лорейн не придется быть ответственной. Как мы увидим во второй части этой работы, потребность быть ответственной, быть за главную и быть тем, кто заботится, - одна из основных проблем Лорейн.

Лорейн: Хорошо. Мне не придется продолжать поддерживать эти, все эти... я так много работаю над этими границами.

Терапевт: Что ж, как насчет того, чтобы о границах позаботилась я, а вы получили небольшой отпуск? Что вы об этом думаете?

Лорейн: Я просто... я чувствую себя, как улитка без раковины. Как будто теперь вокруг меня ничего нет.

И вот снова момент выбора для терапевта. Феноменологическая метафора Лорейн богата значениями; образ беззащитной улитки с нежной кожицей несет в себе одновременно чувство уязвимости и самопринижения. Более того, это говорит о том, что она все больше осознает то, как она использует свой жир, чтобы защитить себя. Терапевт, однако, выбирает не идти в этом направлении, а продолжать следовать контракту, который только что был установлен. Лорейн согласилась разобраться с интроекцией, и, если начать делать сейчас что-то другое, это просто уведет ее от того, что, по предположению терапевта, было бы наиболее полезным.

Терапевт: Я поставлю отдельный стул для вашей мамы, (она пододвигает еще один стул и ставит его напротив себя) Подходите и присаживайтесь здесь, мама. (Лорейн пересаживается на новый стул) Теперь, когда вы сели, просто закройте глаза. И убедитесь, что сидите точно в такой же позе, как она. Точно так же, как она бы сидела. Убедитесь, что держите спину так же, как мама. Вот так, то же выражение лица, что и у мамы.

Лорейн: Оно должно быть скорбным.

Терапевт: Хорошо, сделайте его скорбным.

Лорейн: Не думаю, что у меня получится быть скорбной.

Терапевт:Хорошо, сделайте...

Лорейн: Я просто притворюсь.

И снова притворство. Очевидно, Лорейн важно держаться за этот слой защиты: если все станет слишком плохо, «просто притворюсь» может стать аварийным люком, способом сделать ситуацию менее опасной или болезненной. Лорейн заботилась о себе большую часть своей жизни, принимая на себя ответственность, и это - способ сохранить контроль, который кажется таким необходимым для нее. Терапевт не будет бросать этому вызов; перетягивание каната сейчас не принесло бы пользы. Вместо этого она верит, что нарастающая движущая сила от самой работы приведет Лорейн туда, куда ей необходимо прийти.

Терапевт: Да.

Лорейн: Мне это не нравится.

И здесь мы видим еще одну точку выбора. Протестует ли Лорейн против метода терапевта? Это потребовало бы уважительного признания того, что ее беспокоит. С другой стороны, она может описывать дискомфорт, связанный с переживанием ощущений ее матери, что является сигналом того, что она катектирует свою интроецированную мать, и работа идет по плану. Терапевт решает продолжить исследование интроекции. Если Лорейн снова выразит недовольство, эта жалоба предоставит возможность исследовать то, как Лорейн воспринимает терапевтическую ошибку. Терапевтические ошибки неизбежны и необходимы. Они неизбежны, потому что терапевт никак не может в точности разделять феноменологическое переживание клиента. И они необходимы, потому что они дают клиенту возможность получить опыт исцеления нарушенных отношений (разрыв отношений между клиентом и терапевтом). Без такого опыта способность клиента переносить свою недавно приобретенную межличностную контактность во внешний мир была бы хрупкой и ненадежной.

Терапевт: Как вас зовут, мама?

Лорейн (как Эдис): Элис.

Терапевт: Элис. Красивое имя. Откуда вы, Элис?

Лорейн (как Эдис): Из Нью-Йорка. Но мне это не нравилось, поэтому мы переехали в Канзас, когда дети были маленькими.

Терапевт: Что вам не нравилось в Нью-Йорке, городе, из которого вы родом?

Лерой (как Эдис): Я там родилась, и он мне не нравился. Я хотела уехать оттуда. Мне было очень больно оставаться там.

Как правило, работа с интроецированным другим начинается с нескольких минут относительно малозначимой беседы (которая зачастую, конечно, оказывается какой угодно, но только не малозначимой). Это то же самое, что делает любой хороший терапевт с новым клиентом, когда они узнают друг друга. Однако, похоже, что Лорейн/Элис не нуждается в таком разогреве; она сразу переходит к серии важных воспоминаний.

Терапевт: Как так вышло, Элис?

Лорейн (как Элис): Ну, он напоминал мне о моих родителях, и о моем отце... грязный.

Терапевт: Ваш отец грязный?

Лорейн (как Элис): Мой отец был пьян. Не знаю, был ли он грязным. Просто он был пьян и прибегал к насилию.

Терапевт: И вы делаете все, чтобы уйти от этого, от того, что напоминает вам о вашем прошлом.

Лорейн (как Элис): И я хотела, чтобы мои дети жили там, где много солнца и где они могли бы играть в земле и веселиться... чтобы у них были качели...

Терапевт: И вам удалось уйти от своего прошлого, Элис?

Лорейн (как Элис): Нет. Оно стоит, завернутое в большую скатерть, позади меня, и это как будто... груда кастрюль и сковородок. И когда я перехожу из комнаты в комнату, она гремит.

Терапевт: Вы имеете в виду, что как бы носите ее с собой?

Это еще одна поразительная метафора. На этот раз это метафора Элис, а не Лорейн, и поэтому ее можно исследовать, не отвлекаясь от работы с рассматриваемой проблемой.

Лорейн (как Элис): Еще бы.

Терапевт: В этой скатерти.

Лорейн (как Эдис): Плотной скатерти. Да.

Терапевт: Итак, почему в скатерти?

Лорейн (как Элис): Я не знаю.

Терапевт: Ну, я просто подумала...

Лорейн (как Элис): Шумно.

Терапевт: Не была ли скатерть чем-то...

Лорейн (как Элис): По-домашнему.

Терапевт: ...чем-то особенным из вашего детства.

Лорейн (как Элис): Ну, в детстве у меня никогда не было... у нас, скорее всего, никогда не было скатерти.

Лорейн/Элис предоставляет так много информации, что трудность терапевта не в том, о чем спрашивать, а в том, что опустить! Можно было бы расспросить о словах «шумно» и «по-домашнему» - вероятно, оба они несут важную информацию. Вместо этого, однако, терапевт выбирает следовать за явной готовностью Лорейн/Элис говорить о своем раннем опыте. Это не только поможет им обеим разобраться в общем паттерне реакций Элис, но в этом также есть уважение потребности контролировать ситуацию, которая есть как у Элис, так и у ее дочери.

Терапевт: О. Что вы имеете в виду, Элис?

Лорейн (как Элис): У меня никогда не было даже простыней.

Терапевт: Как так получилось?

Лорейн (как Элис): Потому что мои родители все время были пьяны.

Терапевт: О, оба родителя...

Лорейн (как Элис): Да, оба. И я спала, укрываясь пальто и другими вещами, на холоде. Я по-прежнему не выношу, когда мерзну.

Терапевт: Элис, похоже, вы несете с собой много чего, что осталось от вашего детства.

Хотя это может выглядеть как довольно очевидный или даже лишний комментарий, он служит тому, чтобы подчеркнуть важную взаимосвязь между прошлым и настоящим Лорейн/Элис, а также выразить уважение и сопереживание тому, каким обременительным, должно быть, является это прошлое сейчас. Обратите также внимание, что «Элис» действительно стала клиентом; наблюдающее Эго Лорейн, возможно, следит, но говорит Элис.

Лорейн (как Элис): Да, так и есть.

Терапевт: Расскажите мне больше об этом.

Лорейн (как Элис): Моих братьев и сестер забрала организация по защите от жестокого обращения. А моя мать соврала и сказала, что все еще кормит меня грудью, поэтому они оставили меня дома. Мне было два с половиной года.

Терапевт: И она пила, когда кормила вас грудью?

Лорейн (как Элис): Я не знаю. Не знаю, продолжала ли она меня кормить. Она солгала, чтобы оставить меня, потому что любила меня.

Терапевт: И вы чувствовали, что вас любят, Элис?

Лорейн (как Элис): Да. Моя мать любила меня. Жить с ней было нелегко, но она любила меня.

Терапевт: И как вы знаете, что она любила вас? Какими действиями она выражала свою любовь?

Дети, которые растут с жестокими или небрежными родителями, едва ли могут избежать замешательства по поводу «любви». «Любящий» родитель является одновременно родителем, который причиняет боль; тот, кому нужно доверять, одновременно является предателем. Чтобы защитить необходимую иллюзию о том, что родитель - хороший и будет вести себя соответствующе, ребенок лжет себе, искажает реальность и даже берет на себя ответственность за то плохое, что происходит. Это происходит вне сознательного понимания, как если бы ребенок рассуждал так: «Если я буду достаточно сильно верить, что она любит меня, это окажется правдой» или «Если это только моя вина, то мама не может быть виновата, и значит, она по-прежнему хорошая мама». Эта иллюзия, этот самообман защищает ребенка от боли, но ценой отщепления этого ребенка от своего собственного переживания. Чтобы избежать боли, ребенок должен избегать контакта со своим Я.

Вопрос терапевта к Лорейн/Элис «Как вы знаете, что она вас любила?» является ключом доступа к этому паттерну искажения, отрицания и нарушенного контакта. Она будет возвращаться к нему снова и снова на этом начальном этапе работы.

Лорейн (как Элис): Она часто говорила мне, что любит меня...

Терапевт: То есть она выражала это в словах.

Лорейн (как Элис): Я полагаю, да.

Терапевт: Что еще, Элис?

Лорейн (как Элис): У нее были рыжие волосы. Длинные рыжие волосы. И я их расчесывала; ей это нравилось.

Терапевт: Итак, вы знали, что она любит вас, потому что вы расчесывали ее длинные рыжие волосы.

Лорейн (как Элис): Да. И они сияли на солнце.

Терапевт: Выглядит ли для вас как проявление любви то, что вас укладывали спать без простыней, накрывая вас только одеялом?

Терапевт поднимает общий вопрос: «Как вы знаете, что она любила вас?». Чем объяснить, что любящая мать, даже если у нее были красивые волосы, укладывала ребенка в постель без простыней? Вспоминая радость от расчесывания волос матери, Лорейн/Элис получила некоторую передышку; теперь пришло время вновь погрузиться в тяжелую часть.

Лорейн (как Элис): Пальто.

Терапевт: О, пальто...

Лерой (как Элис): Или газетами; я не знаю, что это было. Бельем для стирки.

Терапевт: Пальто, газетами и бельем для стирки...

Лорейн (как Элис): Барахлом. Как будто я сама была мусором.

Терапевт: В то же время вы знаете, что она вас любила... Вы говорите, вам было холодно?

Терапевт продолжает играть на контрасте между утверждением Лорейн/ Элис, что ее мать действительно любила ее, и воспоминаниями о том, что ей было холодно, когда ее укрывали пальто и газетами. Терапевт задается вопросом, пыталась ли мать Элис справиться с отчаянной нищетой или же она была небрежной из-за своего алкоголизма. Поэтому она проводит исследование, феноменологическое и историческое.

Лорейн (как Элис): Да, очень часто мне было холодно. И хотелось есть.

Терапевт: Тогда она была трезвой?

Лорейн (как Элис): Не думаю.

Терапевт: Но вы знаете, что она вас любила.

Лорейн (как Элис): Я любила ее.

Ранее Лорейн/Элис сказала, что она знала, что мать любила ее, потому что она (Элис) расчесывала ее длинные рыжие волосы: поведение ребенка используется как доказательство чувств матери. Здесь она делает такое же переключение, отвечая на проверочный вопрос терапевта о любви матери к ней (Элис) повторением, что она любила мать. Обеспечивала ли Элис любовь для своей матери, так же как и любовь для себя? Верила ли Элис, что ее любовь к матери обладает какой-то магической силой сделать так, чтобы мать любила ее? Существует множество возможных гипотез; единственное, что мы знаем наверняка, заключается в том, что любовь к матери выполняла очень важную функцию. Именно на эту функцию направлено исследование терапевта.

Терапевт: Расскажите мне, как важно для вас было любить мать.

Лорейн (как Эдис): Она была единственной, кто действительно был рядом, потому что мой отец возвращался домой пьяным...

Терапевт: То есть ваша мать не пила столько, сколько ваш отец?

Лорейн (как Эдис): Да, думаю, моя мать, возможно, не пила до определенного времени, я не уверена. Но она ходила на работу. Она убирала дома. И я все время была одна.

Терапевт: А ваших братьев и сестер забрала организация по защите от жестокого обращения?

Лорейн (как Эдис): Да, я так по ним скучала. Это было очень тяжело.

Терапевт: Расскажите мне об этом, Элис.

Терапевт уделяет особое внимание фразам Лорейн/Элис с эмоциональным содержанием. Это не только помогает сохранять полный катексис и присутствие Элис (и удерживать Лорейн на заднем плане), но также ведет Лорейн/Элис глубже в ее переживания и феноменологию. И каждый шаг, погружающий в этот опыт, затрудняет дальнейшее прерывание контакта, поддержание ее защитного «не знаю».

Лорейн (как Элис): Особенно по моему брату, по моему брату, Джеку.

Терапевт: Да... Расскажите мне о Джеке, Элис.

Лорейн (как Элис): Однажды я поехала и увиделась с ним, и он подарил мне роликовые коньки. Он жил с моей тетей. Я не помню, с какой именно тетей. Моя тетя, какая-то там, не знаю...

Терапевт: Итак, он жил с одной из родственниц. И он подарил вам ролики?

Лорейн (как Элис): Да, он подарил мне ролики.

Терапевт: И вы катались на них?

Лорейн (как Элис): Каталась, о да, каталась! Вверх и вниз по улице, а мужчина в продуктовом магазине кричал, чтобы я перестала кататься; он давал мне какую-то мелочь, чтобы я ушла оттуда, а я возвращалась позже и снова каталась (посмеивается).

Терапевт: Как замечательно, должно быть, чувствовать эту свободу, которую дают ролики!

Лорейн (как Эдис): Они были подарком моего брата.

Терапевт: О, и это делало их еще более особенными.

Лорейн (как Эдис): Верно. Потому что я ничего ни от кого не получала.

Терапевт: Даже от матери, которая так сильно вас любила?

Лорейн/Элис обнаруживает еще одно счастливое воспоминание, и какое-то время терапевт разделяет ее радость. Это снова отдых и некоторая передышка, прежде чем погрузиться обратно в работу. На этот раз Лорейн/Элис возвращается без побуждения терапевта: «Я ничего ни от кого не получала». Терапевт незамедлительно возвращается к центральной теме, к потребности Элис в любящей матери.

Лорейн (как Элис): Нет.

Терапевт: Не покупала вам подарки? (она качает головой: «Нет») Итак, эти роликовые коньки от вашего брата были очень важны для вас, Элис... Что еще было важно?

Лорейн (как Элис): Решение, что я никогда не буду такой, как они.

Терапевт: Расскажите, что вы имеете в виду.

Лорейн (как Элис): Я решила, когда была маленькой, что я никогда, никогда, никогда не буду похожа на них, не буду так воспитывать своих детей, не буду такой, не выйду замуж за такого человека, как мой отец. Я не буду такой, как моя мать. Я не буду пить. Я не буду драться. Я не буду терпеть насилие.

Решения ребенка, особенно принятые в состоянии стресса, часто становятся очень значимыми ориентирами для его или ее последующей жизни: они являются основой жизненного сценария. То, как человек воспринимает мир; реакции, которые он или она вызывает в других; части себя, которые человек признает или нет, - все это находится под влиянием этих решений, если не определяется ими. Решение Элис «никогда-никогда не быть такой, как они», которое она вспоминает сейчас с такой энергией, было значимым в ее собственной жизни, а также в жизни ее дочери. Признавая это, терапевт начинает исследовать детали этого решения.

Терапевт: Вы не выйдете замуж за такого человека, как ваш отец, и вы не будете терпеть насилие-, вы никогда не будете драться...

Лорейн (как Элис): Верно.

Терапевт: Не будет никакого гнева или чего-либо подобного...

Лорейн (как Элис): Это верно. Мы никогда не повышаем голос.

Терапевт: Хм. Какое важное решение!

Это один из фрагментов, который был представлен во 2-й главе в качестве иллюстрации того, как важно исследовать решения. В контексте полного транскрипта мы увидим, насколько ключевым было это решение и как оно отразилось на всей жизни Элис. Хотя (в отличие от ранних решений многих других клиентов) это решение удерживалось в сознании и к нему легко можно было получить доступ для рассмотрения и обсуждения, его последствия и проявления не были таковыми. Внимание к нему и исследование его помогает Лорейн/Элис сделать еще один шаг вперед на пути к полному внутреннему и внешнему контакту.

Лорейн (как Элис): Да, оно было важным. Не давало мне убить себя. Потому что пару раз мне это почти удалось.

Терапевт: Значит, отличаться от ваших родителей - это важное решение для выживания.

Обычно мы считаем, что «решение для выживания» - это решение, к которому приходит ребенок, чтобы защитить себя от угрожающего внешнего окружения. «Я буду верить, что мать любит меня», например, позволяет ребенку иметь хорошую мать, даже когда мать ведет себя жестоко. Здесь, однако, присутствует дополнительное и достаточно буквальное значение: в данном случае решение было также сознательным выбором жить, а не умереть.

Лорейн (как Элис): Именно так.

Терапевт: Мои поздравления. Как вам с этим жилось, когда вы переехали в Канзас?

Лорейн (как Элис): Ну, у меня были две мои малышки, Лорейн и Эллен. И мой муж.

Терапевт: Муж, с которым вы никогда не ругались?

Лорейн (как Элис): Мы никогда не ругались.

Терапевт: То есть вы следовали вашему решению.

Видите, как это решение становится для Лорейн/Элис частью паттерна отщепления и нарушения контакта? «Я не буду такой, как они» превращается в «Я никогда не буду гневаться», что, в свою очередь, требует «Я не должна чувствовать гнев». «Любое переживание, связанное с гневом, должно искажаться или отрицаться, любая часть меня, которая сердится, неприемлема». Чувствуя -благодаря своей когнитивной настроенности на интроекцию Элис, - что Элис еще не готова думать об изменении паттерна, терапевт продолжает исследовать и отмечать, как это решение воплощалось в жизнь.

Лорейн (как Элис): Верно. В нашем доме был мир и покой.

Терапевт: И никакого гнева.

Лорейн (как Элис): Ну, у Лорейн было другое мнение насчет этого...

Терапевт: Какое ваше мнение, Элис? Прямо сейчас вы важны.

Лорейн (как Элис): Мы никогда не повышали голос. Мы никогда не повышали голос. Я раздражалась...

Одна из серьезных проблем, связанная с отрицанием и отщеплением заключается в том, что отсеченная часть сопротивляется, просачивается. И тогда эту просочившуюся часть приходится искажать или отрицать. Лорейн/Элис не может просто отмахнуться от своих гневных чувств; даже если их упорно подавляют, какой-то след остается. Но «раздражение», возможно, является допустимым, пока она не называет его «гневом». Действуя осторожно, чтобы избежать какой-либо интерпретации, терапевт терпеливо идет по этому новому следу.

Терапевт: Расскажите мне об этом раздражении.

Лорейн (как Элис): Мой муж имел обыкновение начинать проекты и не заканчивать их.

Терапевт: И тогда вы раздражались?

Лорейн (как Элис): Я раздражалась. Иногда мне приходилось повышать голос, чтобы привлечь его внимание. Чтобы он закончил проект.

Терапевт: То есть иногда вы как бы нарушали свое обещание.

Лорейн (как Элис): Только когда это было последнее, что оставалось.

Терапевт: И что вы имеете в виду - «последнее, что оставалось»?

Лорейн (как Элис): Иногда необходимо стукнуть кулаком по столу.

Терапевт: Угу... и как это было для вас - нарушить ваше решение, что вы никогда не будете повышать голос?

Решение не было необратимым, не было всеохватывающим. В некоторых ситуациях (возможно, их было больше, чем Лорейн/Элис хочет признавать) оно могло быть нарушено. И именно в такие моменты, когда поддерживающее защиту решение нарушается и Лорейн/Элис проявляет запретную сторону своего Я, она наиболее доступна и наиболее открыта для контакта. Настроенный терапевт бдителен к возможности воссоздания таких моментов, и данный терапевт чувствует, что такая возможность присутствует в ответе Лорейн/Элис.

Лорейн (как Элис): Ужасно.

Терапевт: ...сердиться и никогда не прибегать к насилию?

Лорейн (как Элис): Ужасно. Я ненавидела это. Я очень не хотела прибегать к этому.

Терапевт: То есть заканчивалось тем, что вы говорили грубости?

Лорейн (как Элис): Нет, я просто... Нет, я не говорила грубости, я просто...

Терапевт: Пилили?

Лорейн (как Элис): Да, пилила. Да...

Терапевт: Пилили и кричали?

Лорейн (как Элис): Пилила, что-то вроде этого. Думаю, это так.

В последних нескольких транзакциях голос Лорейн/Элис стал немного резким и немного обороняющимся. Будучи чувствительной к вероятности, что она может чувствовать критику (в конце концов, она только что призналась, что нарушала очень важное правило, которое создала для себя, и она также согласилась с отрицательным названием для своего поведения), и чувствительной к ее потребности, чтобы ее ценили и поддерживали, терапевт предлагает нормализующий ответ.

Терапевт: Что ж, как же еще вести себя с мужем, который вроде как ленится посреди проекта? Я имею в виду, не кажется ли вам, что это нормально - пилить его?

Лорейн (как Элис): Да... и быть саркастичной. Говорить «Ну, просто замечательно!»

Терапевт: Сарказм.

Лорейн (как Элис): (саркастично) «Я просто в восторге, как этот шкаф смотрится без двери».

Терапевт: Ой. Он улавливал это? Или он был тугодумом?

Лорейн (как Элис): Он... он не был тугодумом. Он знал, что я хочу, чтобы дверь починили. Он просто меня игнорировал.

Терапевт: А как вы вели себя с детьми, когда раздражались на них? Или вы делали все, чтобы они... чтобы никогда не раздражаться на них?

Если бы Элис была основным клиентом, терапевт, скорее всего, не стала бы затрагивать тему ее детей на данном этапе. Было бы более важно идти за ней и позволить ей отыскать свой собственный путь к тому, на чем стоит фокусироваться в работе. Но поскольку она является интроекцией, принадлежащей ее дочери, центральное значение имеют отношения между Элис и Лорейн. Исследование этих отношений прольет свет на то, как интроекция была создана первоначально, а также поможет клиенту и терапевту ощутить, понять и проработать правила и реакции Элис, чтобы они больше не искажали отношения Лорейн.

Лорейн (как Элис): Я читала им нотации.

Терапевт: «Читала нотации». А что значит «читать нотации»?

Лорейн (как Элис): И я рассказывала им, рассказывала им, как это было у меня, когда я была маленькой.

Терапевт: Приведите пример, Элис... как вы рассказывали им о том, как это было у вас, когда вы были маленькой.

Лорейн (как Элис): Я говорила им: «Вы никогда не ложились спать голодными. И вы должны быть благодарны, что у вас есть хорошая кровать и хорошая горячая еда. И я хочу, мне не нравится, что вы этим недовольны.

Терапевт: А ваши дети не были благодарны, да?

Лорейн (как Элис): Они не всегда были благодарны. Лорейн была благодарна. Эллен была не так благодарна.

Терапевт: Лорейн была благодарна, что она не знает, каково это - быть голодной и замерзать?

Лорейн (как Элис): Она была хорошей маленькой девочкой. Она была очень хорошей. Как бы такой тихой...

Терапевт: Хмм. То есть вам никогда не доводилось раздражаться на нее.

Искусство терапии заключается в том, чтобы отслеживать все нити работы и тянуть сначала за одну, потом за другую, заботясь о том, чтобы ни одна не была упущена или вне баланса, и в конечном итоге связать их все вместе, чтобы их переплетения стали очевидны. Здесь терапевт объединяет две важные темы этой работы: отношения Элис с Лорейн и гнев Элис (обозначенный как «раздражение»). Вспомните - именно с интроецированного «раздражения Элис» началась эта сессия. И по спирали мы вновь возвращаемся к этой теме, но как она изменилась, как обогатилась!

Лорейн (как Элис): Почти никогда. Хотя, думаю, это все же случалось, потому что однажды, когда она была еще совсем маленькой, она спросила меня, почему я все время в бешенстве. Я сказала ей, что я не была в бешенстве.

Терапевт: О, это интересно, ведь вы собираетесь признать, что...

Лорейн (как Элис): Думаю, с ней я теряла терпение.

Терапевт: Вы теряли терпение. Что вы имеете в виду?

Терапевт собирается конфронтировать несоответствие между клятвой Элис никогда не сердиться и ее признанием, что маленькая Лорейн спрашивала, почему она все время была в «бешенстве». Однако, Лорейн/Элис перебивает и начинает новую тему (потеря терпения), и терапевт решает идти за ней. Рассмотреть, как Элис нарушала свое решение, можно позже. Конфронтация может подождать.

Лорейн (как Элис): Думаю, это было из-за белья для стирки или чего-то такого. Разбрасывания вещей... Я была уставшей, мне постоянно приходилось заботиться обо всех этих мужчинах. Глажка, надо было гладить...

Терапевт: Всех этих мужчинах? Каких мужчинах?

Лорейн (как Элис): Мой муж; брат моего мужа переехал к нам, а потом еще мой племянник приехал пожить с нами какое-то время. И всем им постоянно были нужны накрахмаленные рубашки...

Терапевт: И как так вышло, что вы взяли на себя заботу обо всех этих мужчинах?

Лорейн (как Эдис): Ну, я думаю, это было просто... мы жили в большом доме во времена Депрессии с тринадцатью людьми, и это было просто, просто принимали людей в дом... Я никогда не хотела, чтобы кто-то остался без дома.

Терапевт: Никто не должен пережить то, через что пришлось пройти вам.

Это утверждение терапевта резонирует с давним решением Элис, хотя слова довольно отличаются. Изначально Элис решила: «Я никогда не буду такой, как они». От этого решения крошечный шаг к «Я никогда не буду относиться к другим так, как они относились ко мне», и это легко превращается в «Ни с кем нельзя обращаться так, как обращались со мной. Никто не должен страдать так, как страдала я». И вместе с этим последним преобразованием Элис создала перечень, который раздувает пламя того самого гнева, который она поклялась никогда не выражать.

Лорейн (как Элис): Именно. Это было так ужасно.

Терапевт: (пауза) Расскажите мне еще раз о том, как вы раздражались и читали нотации своим детям, о сарказме и так далее. Потому что это выглядит как нарушение вашего решения никогда не сердиться.

Отметив контраст между тем, что должно было быть и что было по факту, контраст между тем, как обращались с Элис и как она пообещала обращаться с другими, терапевт теперь возвращается к теме нарушенного решения.

Лорейн (как Элис): (с энергией) Ну, меня по-настоящему задевало, когда люди не ценили то, что я делала, то, что я так старалась обеспечить хорошую еду на столе...

Терапевт: Вы были бы более благодарны...

Лорейн (как Элис): ...И они воротили нос от того, что я готовила. Да!

Терапевт: Вы были бы очень признательны, если бы ваша мать приготовила хоть что-нибудь.

Лорейн (как Элис): (оживленно) Никто никогда не готовил мне завтрак; как-то раз я пошла в гости к моей подруге, Либби Дженкинс, и у нее был такой завтрак, я никогда этого не забуду. У меня не было никакого завтрака, а она не хотела есть свой. Там была овсянка, апельсиновый сок и булочки с глазурью. И каждый раз, когда я ем овсянку, я говорю об этом завтраке, которого у меня не было.

Еще один признак того, что ингроецированный другой полностью катекти-рован и что клиент воспринимает и взаимодействует как интроецированный другой - это использование определенных, конкретных деталей при описании воспоминаний. Упоминание Элис имени своей подруги детства и ее описание завтрака подтверждают, что работа идет в нужном направлении и что клиентом сейчас является «Элис».

Терапевт: И теперь каждый раз, когда ваши дети не едят завтрак, что вы им говорите?

Лорейн (как Элис): Я рассказываю им об овсянке Либби Дженкинс.

Терапевт: Ваши дети были неблагодарны?

Лорейн (как Элис): Ничего не могу с этим поделать! Не, не могу ничего с этим поделать. Они просто... это просто вырывается из меня.

Гнев Элис провоцируется не столько воспоминаниями о своем собственном опыте, сколько тем, что ее дети не признают, что она хорошая мать, и не отдают ей должное. Для Элис было небезопасно сердиться на свою мать тогда, в прошлом, потому что ей был нужен защищающий и заботливый родитель. Все эти годы она удерживала свой гнев скрытым и затаенным, и, наконец, нашла для него мишень. Приведет ли ее исследование гнева в адрес своих детей к его исходному источнику? Если да, то это будет еще одна причина продолжать держать в фокусе то, как она воспитывала Лорейн.

Терапевт: Да. И каково это, когда дети не ценят те теплые пальто, которые вы им покупаете? Или не ценят то, что у них есть своя комната?

Лорейн (как Элис): Они просто не понимают.

Терапевт: И чего они не понимают?

Лорейн (как Элис): Они не понимают, каково это было для меня. Я не хочу, чтобы они это понимали. Я не хочу, чтобы они знали такое.

Терапевт: Но вы хотите, чтобы они были благодарны.

Лорейн (как Элис): Да.

Терапевт: Но они, вероятно, не смогут быть благодарны, если им не с чем сравнить.

Элис не хочет, чтобы ее дети знали, даже опосредованно, ту боль, которую ей пришлось испытать. Но как они могут оценить, насколько им лучше, не зная об этом? Все это порождает еще больший конфликт, большую фрустрацию и больше поводов для гнева, который подпитывает сам себя. И появляется еще больше поводов чувствовать себя виноватой и стыдиться как своих желаний, так и своего гнева, когда она рассказывает свою историю. Терапевт будет очень осторожна, чтобы избежать любого намека на осуждение или оценку; ощущение критики со стороны терапевта только усугубит стыд Лорейн/Элис, усилит ее защиты и увеличит зазор, отделяющий ее от отвергнутых и непринимаемых частей себя.

Лорейн (как Элис): Возможно, поэтому я столько им рассказываю.

Терапевт: Объясните это мне.

Лорейн (как Элис): Возможно, если они узнают, как это было для меня, они увидят, насколько у них все по-другому и как много я работала, чтобы это было по-другому.

Терапевт: Вы имеете в виду, как вы продолжаете много работать.

Лорейн (как Элис): Чего это мне... правильно, чего это мне стоило.

Терапевт: Чего это вам стоило?

Лорейн (как Элис): Отваги, и решительности, и молитв и... борьбы...

Терапевт: И как бы игнорирования вашего происхождения.

Вводится еще одна тема. Из предшествующей работы с Лорейн терапевт знает, что Лорейн/Элис - очень «приличная» женщина, для которой внешнее впечатление чрезвычайно важно. Тот факт, что ее родители были алкоголиками и что они были бедными и невежественными, был источником стыда, который также надо удерживать отдельно от того, какой она хочет видеть себя и какой хочет выглядеть в глазах других. Все это прошлое также должно быть возвращено и присвоено, чтобы она смогла быть подлинной и целостной - с собой и со своей дочерью.

Лорейн (как Элис): Верно.

Терапевт: Расскажите мне об этом - об игнорировании своего происхождения.

Лорейн (как Элис): Игнорирование моего происхождения. Я ничего не знаю об этом.

Терапевт: Ну, похоже, ваша семья была из низов.

Лорейн (как Элис): Да. Ниже уже некуда.

Терапевт: Расскажите мне об этом - «ниже некуда».

Лорейн (как Элис): Просто в... Не знаю, когда я вижу детей...

Терапевт: О таких говорят «пьющий класс», да?

Лорейн (как Элис): Пьющий класс, да, пьющий.

Терапевт: Класс, ниже которого не бывает.

Лорейн (как Элис): В рождественское утро в печи нет угля, не говоря уже о елке. Я дарила своим детям на Рождество все игрушки, которые только можно было представить.

Терапевт: И каково это было?

Обозначение «ниже некуда» и связанные с этим воспоминания и чувства слишком невыносимы; Лорейн/Элис снова возвращается к тому, какова ситуация сейчас. Это возвращение поспешное, стремительное, почти с оттенком отчаяния: «Я должна сказать вам об этом, чтобы не дать вам спросить о том». Терапевт, позволяя себя перебить, уважает безотлагательность негласной просьбы и следует за Лорейн/Элис.

Лорейн (как Элис): И Пасха, позвольте, я расскажу вам о Пасхе.

Терапевт: О, расскажите. Мне нравится Пасха.

Лорейн (как Элис): В центре Эмпории у нас была кондитерская, которая готовила эксклюзивные конфеты. И я шла туда за несколько недель, и заказывала конфеты, большие кокосовые яйца и лакомства, покрытые... еще чем-то, белый шоколад и мармеладки, и кролики, и мои дети никогда не просыпались в утро Пасхи без пасхальной корзинки.

Терапевт: И ваши дети никогда бы не отощали, не так ли?

Лорейн (как Элис): Нет, никогда. Моя Лорейн была худенькой, когда была совсем крошкой. Мне было так стыдно. Я пошла с ней к врачу, и думала, что доктор подумает, что я ее не кормлю.

Терапевт: Да. Что она как бы такая худая, что кто-то подумает, что ее мать - пьяница, да?

Всегда только предлагая возможные параллели, никогда не настаивая на них, терапевт здесь связала потребность Лорейн/Элис отличаться от своих родителей и проблемы Лорейн с весом. Это еще один неявный намек на тот вред, который мог возникнуть в результате того, как Элис справлялась со своими чувствами. И на заднем плане, как мрачная, далекая тема симфонии, присутствует запретная тема стыда Элис за свое происхождение. Тем не менее Лорейн/ Элис снова защищается. Это одна из тем, которую она определенно не готова обсуждать.

Лорейн (как Элис): Думаю, да; ну, никто бы не подумал, что я пьяница; я была очень хорошо одета, я очень следила за собой, шила себе одежду, и... всегда была опрятной.

Терапевт: Ага. И какое у вас было чувство, когда ваши дети получали эти чудесные рождественские подарки, любые игрушки, которые они только могли себе представить, и прекрасные пасхальные корзинки? И вы видели своих детей со всем этим... что происходило в вашем сердце?

Лорейн (как Элис): Мне было очень грустно за себя.

Лорейн (как Эдис): Просто большая пустота. Большая, темная, холодная, голодная пустота.

«Грусть», «низший класс» и «гнев» - это все взаимосвязано; полное исследование одной эмоциональной реакции практически всегда будет приводить к следующему переживанию. Терапевт идет за энергией Лорейн/Элис в «большую, темную, холодную, голодную пустоту». Что происходит с этой пустотой, когда ее не подпитывают?

Терапевт: «Темная, холодная, голодная»...

Лорейн (как Элис): Просто вспоминаю все эти годы...

Терапевт: То есть даже когда вы создавали хорошую жизнь для своих детей, присутствовала темная, холодная, голодная пустота.

Лорейн (как Элис): Именно так.

Терапевт: И то, что вы покупали все эти подарки на Рождество, это не заполняло пустоту?

Лорейн (как Элис): Нет.

Терапевт: Когда вы покупали белый шоколад и кокосовые яйца... Это не утоляло голод?

Лорейн (как Элис): Нет.

Терапевт: И что происходит, когда вы видите своих детей, и они не благодарны за все эти лакомства?

Лорейн (как Элис): Я не знаю, были ли они благодарны или нет. Думаю, они их ели. Они открывали свои подарки...

Терапевт: Любили ли они...

Лорейн (как Элис): (резко) У нас было хорошее Рождество. И у нас была хорошая Пасха.

Невербальная часть этого восклицания настолько очевидна, как если бы она произнесла вслух: «Я буду в это верить!». Что-то задело за живое и вызвало к жизни старые защиты в их полной силе. Это важная реакция, та, которой необходимо будет уделить внимание.

Терапевт: Расскажите мне о своем тоне.

Лорейн (как Элис): Так и было, никто не напивался.

Терапевт: Вы только что изменили тон.

Лорейн (как Элис): (твердо) У нас был хороший праздник. Это то, чего я хотела. Я хотела, чтобы у нас был хороший праздник. Я хотела хороший День матери.

Терапевт: Вы получали это?

Лорейн (как Элис): Иногда.

Терапевт: А в других случаях?

Лорейн (как Элис): Было не то, что я хотела, не знаю... было не то, чего я ожидала. Я никогда, было хорошо. Я имею в виду, каждый раз в конце я думала... я всегда думала, это как бы такое облегчение - что был хороший праздник. Он заканчивается, и ничего плохого не происходит. И когда я иду на свадьбы, я всегда чувствую облегчение в конце свадебного банкета. Я всегда говорю: «Это было хорошо, никто не напился. Никто не вел себя плохо».

«Хороший праздник» - это такой, который не вызывает болезненные воспоминания, который позволяет ей поддерживать свою респектабельность и не напоминает, что она происходит из семьи «ниже некуда», из семьи пьющих. К первым двум болезненным эмоциям - гневу, который нельзя выражать, и холодной, пустой грусти - мы можем теперь добавить страх: страх, что прежняя семья как-то проявит себя в ее собственной семье; страх, что ее респектабельность, обретенная с таким трудом, будет уничтожена; страх того, чем она и ее семья действительно могут стать, если она позволит себе расслабиться. Вот еще одна нить, которую терапевту нужно отследить и в конечном счете связать со всеми остальными.

Терапевт: Итак, самое лучшее для вас заключается в чувстве облегчения, что не происходит никакого насилия.

Лорейн (как Элис): Верно.

Терапевт: Но тогда по-прежнему есть темная, холодная, голодная пустота.

Лорейн (как Элис): Да...

Терапевт: Которую не наполняют рождественские украшения...

Лорейн (как Элис): Не-а.

Терапевт: И что происходит, когда кто-то, например Лорейн, не может играть со всеми игрушками сразу?

Терапевт приглашает Лорейн/Элис объединить пустоту и гнев: пустоту, которую не может заполнить ни один развеселый рождественский ритуал, и гнев, когда ребенок не ценит усилия, вложенные в такие ритуалы. На этот раз Лорейн/Элис, кажется, более готова взглянуть в направлении, куда указывает терапевт.

Лорейн (как Элис): Я не возражаю, если она не играет с ними; я просто хочу, чтобы она хорошо смотрела за ними.

Терапевт: О. Расскажите мне о том, как важно обо всем хорошо заботиться.

Лорейн (как Элис): У меня никогда не было куклы, (пауза) Если бы у меня была кукла, я бы заботилась о ней.

Терапевт: А она, наверное, просто играет с куклой, снимает с нее одежду, разбрасывает ее, не расчесывает ей волосы, да?

Лорейн (как Элис): Да... но я не особенно переживаю за игрушки, я разрешала им играть, устраивать беспорядок; я им позволяла, они копались в земле на заднем дворе; у нас была, как мы ее называли, земляная куча, они постоянно проводили там время, вымазывались в грязи и...

Терапевт: Похоже, вы были замечательной матерью!

Лорейн (как Элис): Что ж, спасибо.

Терапевт: Обеспечивать все возможности, которые должны быть у любого ребенка.

Лорейн (как Элис): Такой я хотела быть.

И снова, чувствуя потребность Лорейн/Элис в подтверждении и одобрении, терапевт поддерживает и приветствует ее попытки в воспитании детей, несмотря на то, что она часто не была в контакте с потребностями своих детей. У поддерживающих утверждений есть и другая функция: они ведут к исследованию, во время которого Лорейн/Элис еще раз будет приглашена признать, как она завидовала своим детям и негодовала, потому что они имели и не ценили то, чего она не получила и поэтому испытывала такую боль. Признав это, она сможет вернуть себе свой гнев и направлять его куда следует, вместо того чтобы позволять ему просачиваться в ее семью.

Терапевт: Вы когда-нибудь упускали какую-то возможность? Хотели бы что-то сделать по-другому?

Лорейн (как Элис): Нет.

Терапевт: То есть вы делали все идеально.

Лорейн/Элис Я делала все. Да, я далека от совершенства, но я делала все, что знала, как делать.

Терапевт: И вы также, я уверена, делали то, что даже не знали, как делать.

Лорейн (как Элис): Да, делала. Делала. Я не знала. Я научилась делать чехлы и другие вещи для дома...

Терапевт: Чехлы!

Лорейн (как Элис): Да.

Терапевт: Расскажите мне о чехлах.

Лорейн/Элис усердно работает, столкнувшись со своими довольно болезненными воспоминаниями, и делает это с большим мужеством. Ей нужна еще одна передышка, возможность перевести дух и восстановиться. Проявляя в контакте искренний интерес к воспоминаниям Элис, терапевт создает пространство, в котором Элис сможет получить поддержку и уважение и отметить, отпраздновать то, что она делала хорошо.

Лорейн (как Элис): Ну, я научилась делать их во времена Депрессии. Я научилась шить чехлы.

Терапевт: Зачем вы шили чехлы?

Лорейн (как Элис): Потому что иначе мебель начала бы ветшать, а я не хотела покупать, я не могла позволить себе каждый раз покупать новую мебель, и поэтому я делала чехлы. И если я хотела, чтобы гостиная была зеленой, я шила зеленые чехлы.

Терапевт: Ага.

Лорейн (как Элис): Это было хорошо; это было мне в удовольствие.

Терапевт: То есть вы могли по-настоящему украшать дом с помощью чехлов?

Лорейн (как Элис): Да, и штор.

Терапевт: И так было больше свободы, чтобы разрешать детям заходить в дом и прыгать по мебели.

Лорейн (как Элис): Ну, дети не прыгали по мебели; я не разрешала им прыгать по ней. Они могли пойти и попрыгать на улице.

Терапевт: То есть вы не разрешали им прыгать по ней.

Лорейн (как Элис): Я не хотела, чтобы они ушиблись.

Терапевт: Играли ли они в гостиной?

Лорейн (как Элис): Они играли в гостиной, да.

Терапевт: Просто не прыгать по мебели...

Лорейн (как Элис): Не прыгать по мебели, да. Я не хотела, чтобы они ушиблись.

Терапевт: Похоже, вашим детям действительно повезло, что у них была такая мать, как вы.

Лорейн (как Элис): Ну, им определенно повезло больше, чем мне.

Отклонение от основного маршрута сделало свое дело, и теперь Лорейн/Элис снова готова вернуться к основной теме. Но это было нечто большее, чем отклонение от маршрута; это не только дало ей возможность отдохнуть и немного восстановиться, это также еще более ярко подчеркнуло контраст между детством Элис и тем, что она обеспечила для своих собственных детей. Именно к этому контрасту она возвращается, и терапевт реагирует незамедлительно.

Терапевт: Расскажите мне о контрасте. (Лорейн/Элис глубоко вздыхает) Это тяжело, да, Элис?

Лорейн (как Элис): Да...

Терапевт: Но расскажите мне о контрасте (она снова вздыхает) - о том контрасте, который можете оценить только вы.

Лорейн (как Элис): Я была там. Я была рядом, когда они вставали утром; я была рядом, если они просыпались ночью.

Терапевт: А теперь взгляните на контраст.

Лорейн (как Элис): Моя мать не была рядом целый день. Я бродила по окрестностям. Мне было три или четыре года. Это чудо, что я не погибла и что со мной ни разу не произошло чего-то ужасного... Просто играла у соседских дверей, ведущих в подвал, и просто...

Терапевт: И каждое утро вы рядом с вашими...

Лорейн (как Элис): Я была; я была рядом со своими детьми. Каждый день я готовила завтрак.

Терапевт: И ваши дети никогда не были способны оценить это, потому что они не знают, каково это...

Уравновешивая и исследуя сначала одну нить, затем другую, терапевт вплетает и выпускает их из паттерна, который создала Элис. Здесь она еще раз затрагивает контраст между опытом Элис и опытом ее детей, а затем плавно переходит к тому, как дети не замечают. Это, в свою очередь, позволяет ей пригласить Элис к более подробному описанию того, что они не замечают, к описанию разницы, а также к новому и более глубокому осознанию, каково это было для нее.

Лорейн (как Элис): Нет, они не знают этой разницы.

Терапевт: Каково это - когда у тебя мать с похмелья...

Лорейн (как Элис): Верно.

Терапевт: Ведь как это - когда у тебя мать с похмелья?

Лорейн (как Элис): Это очень пусто. Очень страшно. Страшно.

Терапевт: Потому что, когда она постоянно была раздражительной...

Лорейн/Элис теперь гораздо больше находится в контакте со своим опытом и своей эмоциональной реакцией на раннюю травму. С этой растущей осознанностью она готова сделать следующий шаг и исследовать, как ей пришлось организовать свой внутренний мир, чтобы справиться с пренебрежением и жестоким обращением. Начинает ли жесткая защитная структура размягчаться?

Лорейн (как Элис): Я не знаю...

Терапевт: Просто подумайте об этом, Элис. Люди с похмелья раздражительны. И вы должны вести себя с ними очень осторожно, а иначе они взорвутся на вас.

Лорейн (как Элис): Не знаю насчет этого... Моя мать была ужасна, когда была пожилой женщиной. Но...

Терапевт: Что ж, могу ожидать, что некоторые моменты из вашего детства вы хотели бы не помнить, чтобы мы могли просто пройти мимо них; я всего лишь отмечаю, что, если она просыпалась с похмельем, она наверняка была раздражительной.

Терапевт отступает, с четким утверждением, что здесь есть что-то важное, хотя Лорейн/Элис и не готова это вспомнить. Лорейн/Элис еще не вполне готова. Это придет в свое время. Во время исследования контраста между своим детством и тем опытом, который она обеспечила для своих детей, Лорейн/ Элис, похоже, наиболее способна расширить свое осознание и вернуть себе те чувства, которые она отрицала. С каждым циклом возвращения обратно к этим воспоминаниям она обретает чуть больше.

Лорейн (как Элис): Ну, обычно она не вставала.

Терапевт: Ммм. Но вы вставали ради своих детей.

Лорейн (как Элис): Я вставала ради моих детей. Я вставала до того, как они просыпались, и собирала для них обед в школу.

Терапевт: У вас когда-нибудь возникало желание - в то время, пока вы собирали обед для детей, - чтобы такое же было у вас?

Лорейн (как Элис): Я бы хотела, чтобы кто-то собирал для меня обед.

Терапевт: И вы когда-нибудь желали, чтобы кто-то приветствовал вас теплым «Доброе утро»?

Лорейн (как Элис): Да... (резко) Этого не произойдет!

Терапевт: Что только что произошло с тоном вашего голоса, Элис?

Лорейн (как Элис): Этого не произойдет. Нет смысла плакать над пролитым молоком.

Это было слишком, слишком больно, и Лорейн/Элис наглухо захлопнула дверь. Она использует давнюю привычную защиту: если это невозможно исправить, даже не думай об этом, не испытывай чувств и не позволяй себе понять, насколько это больно. На этот раз, опираясь на терапевтический альянс, который был установлен между ними, терапевт прямо конфронтирует ее защиту.

Терапевт: В вашем голосе не был слышен плач, Элис.

Лорейн (как Элис): Это в прошлом... Я не говорю об этом много. Я правда... я бы правда не хотела. Что прошло, то ушло.

Терапевт: Я знаю, что вы бы не хотели. И все же я думаю, что могла бы помочь вам со всем этим напряжением в вашем теле. Вы страдаете от сильного напряжения, не так ли?

Признавая ее предпочтение, терапевт делает предположение о конкретной и мгновенной выгоде, которую Лорейн/Элис могла бы получить, если бы попробовала другой путь. Ее ответ - молчаливое принятие сделки.

Лорейн (как Элис): Я очень напугана. Я действительно зажата.

Терапевт: Что ж, вы, вероятно, не согласились бы со мной, если бы я сказала вам, из-за чего, на мой взгляд, вы напуганы.

Лорейн (как Элис): Вы могли бы мне сказать.

Терапевт: Вы бы подумали об этом серьезно какое-то время? Или вы бы сразу это отбросили?

Прогнозируя сопротивление Лорейн/Элис, терапевт вовлекает ее в работу двумя способами. Во-первых, она обращается к Элис на рациональном уровне: вам не понравятся мои идеи, но вы обдумаете их, прежде чем сразу их отвергнуть? Это такое предложение, от которого трудно отказаться, особенно женщине, которая гордится тем, что она разумна и справедлива. Во-вторых, на более глубоком уровне терапевт бросает вызов всей защитной структуре Элис. Если Элис все же отвергнет идею терапевта, значит, терапевт успешно предсказала ее поведение и продемонстрировала, что в этих отношениях Элис действительно понимают, и это является новым опытом, противоречащим сценарию. И, конечно, если Элис не отклонит эту идею, она начнет двигаться в новую сферу осознания. В любом случае Лорейн/Элис будет в выигрыше.

Лорейн (как Элис): Я подумаю об этом. Скажите мне, и тогда я попытаюсь.

Терапевт: Хорошо, Элис, я наблюдала, когда вы говорили: «Это все в прошлом». И всего за несколько мгновений до этого я наблюдала за вашим ртом и вашей челюстью. Я наблюдала за вашими кулаками...

Лорейн (как Элис): Я устала - о-о... Да, продолжайте...

Терапевт: И я подумала... что у вашего тела совсем другая реакция по сравнению с вашим решением никогда не сердиться. И я подумала, что какую-то долю мгновения вы гневались на свою мать... А потом вы сказали: «Это все в прошлом».

Лорейн (как Эдис): Я гневалась на нее. Я много молюсь об этом.

Когда приходит признание, становится так легко, почти как если бы отрицания никогда не было. Лорейн/Элис перешла от «Я не сержусь» к «Хотела бы я не сердиться», и это огромный шаг.

Терапевт: Молитесь, чтобы не гневаться?

Лорейн (как Эдис): Не могу простить моих родителей.

Терапевт: Вы молитесь, чтобы не гневаться?

Лорейн (как Эдис): Я молюсь о прощении. Потому что я никогда не следовала заповеди «Чти отца своего и мать свою».

Терапевт: Ну, ваши родители не следовали другой заповеди, (пауза) Вы знаете, что была одна заповедь, за много, много, за тысячу лет до Моисея? Не из тех заповедей, которые были даны Моисею, от одной до десяти, а та, что была дана Аврааму, когда он собирался убить Исаака. За тысячу лет до Моисея.

Религия Лорейн/Элис важна для нее и как источник утешения и стабильности, и как еще один способ выглядеть респектабельной. Построение этой интервенции в рамках иудео-христианской традиции делает ее убедительной и побуждает Лорейн/Элис отнестись к ней серьезно.

Лорейн: Что это за заповедь?

Терапевт: Родители, чтите своих детей. Жизнь ребенка священна и никогда не должна быть принесена в жертву.

Лорейн: (тихо) Меня принесли в жертву.

Этот комментарий отмечает поворотный пункт в работе с Лорейн. До этого момента основное внимание уделялось помощи Лорейн/Элис в том, чтобы она вернула себе отщепленные и отрицаемые части себя и получила полный доступ к своим чувствам и воспоминаниям, чтобы Лорейн, в свою очередь, смогла получить доступ к тому, что она интроецировала. Лорейн/Элис постепенно пришла к переживанию и признанию того, какой разгневанной она была и как этот подавленный гнев выплескивался на ее детей. Когда ее гнев был признан, вместе с этим возникло самоосуждение и стыд: «Я не должна это чувствовать; каждый день я молюсь о прощении». Теперь, напротив, ее голос звучит мягко, и есть также истинное принятие и возвращение себе этого рассерженного ребенка, с которым так плохо обращались. Это хороший момент, чтобы закончить сессию, момент завершения, которое позволит Лорейн уйти с новым чувством самоосознания и самоутешения.

Но еще многое предстоит сделать, прежде чем Лорейн сможет растворить интроекцию Лорейн/Элис. В продолжении работы с Лорейн на следующей сессии мы увидим, что Лорейн/Элис соскальзывает обратно к своим старым привычкам отрицания и защиты, а затем возвращается, чтобы установить полный и подлинный контакт с воспоминаниями и чувствами прошлого. И мы увидим, что Лорейн начинает обращаться с Элис по-другому: воспринимает интернализованную Лорейн/Элис по-другому и строит планы по поводу нового взаимодействия со своей реальной матерью из плоти и крови.

Терапия с интроецированным другим является эффективной с нескольких точек зрения. Наиболее очевидно, что она может вызывать изменения в самой интроекции таким образом, что внутрипсихические ограничения и внутренние требования интроецированного другого видоизменяются. И, что не менее важно, она предоставляет клиенту возможность наблюдать за этими изменениями по мере того, как они происходят. Как замечательно, что Лорейн - и как ребенок, и как взрослая - может видеть, как ее мать проявляет себя сквозь эту смирительную рубашку молчаливого неодобрения и сквозь непреклонную, горькую и требовательную критику! Это было бы совсем по-другому - находиться в отношениях с аутентичной и контактной матерью!

Работа с интроецированным другим часто завершается там, где мы остановились с Лорейн в этой главе. Конечно, проводятся некоторые необходимые завершающие действия: нужно помочь клиенту снять с себя персону интроекции и воссоединиться с самим собой, и, возможно, клиент захочет поговорить о пережитом опыте с терапевтом или с воображаемым другим. Непосредственный фокус терапевтической сессии снова переходит к клиенту, и никакой дальнейшей беседы между интроецированным другим и терапевтом не происходит. Однако работа с Лорейн/Элис не останавливается на описанном примере, а продолжается на следующей сессии терапии. Поэтому вместо того, чтобы размышлять о том, что могло бы происходить дальше, мы сами это увидим в Главе 11.