За пределами эмпатии. Терапия контакта-в-отношениях

Глава 1. Базовые концепции

Несколько поколений психотерапевтов начинали свое обучение с навыков активного слушания. Они изучали три «необходимых и достаточных» условия роста Роджерса (1951): подлинность, безусловное позитивное отношение и точная эмпатия. Большинство - возможно, все - несут эти базовые навыки во все остальные подходы, которые они используют. Эмпатическое понимание, предлагаемое в контексте честности и уважения, является основным принципом, который поддерживает терапевтические отношения.

Когда Роджерс впервые написал о своем новом «ориентированном на клиента» подходе, сферы консультирования и психотерапии достаточно сильно отличались от современного терапевтического ландшафта. Существовали, по сути, два вида терапии: психоаналитический и поведенческий. Психоанализ был дорогим, требовательным и несколько эзотерическим. Поведенческие подходы, как правило, были грубыми, урезанными, без излишних процедур. Роджерс предложил столь необходимую альтернативу, способ предоставить территорию, где люди могли бы разобраться в своей боли и своих проблемах, а также самостоятельно отвечать за те изменения, которых они хотели добиться.

Но один новатор, один пионер может продвинуться только до определенного предела. В развитии психотерапии существует своего рода синергия, в которой каждый из нас опирается на работу наших предшественников. Карл Роджерс, автор Клиент-центрированной терапии, не мог знать о теоретических и практических разработках психотерапевтов и психиатров последних сорока лет. Он не мог включить в свое мировоззрение работы гештальт-терапевтов, неофрейдистов, психоаналитических Я(Self)-психологов, транзактных аналитиков и британских теоретиков объектных отношений. Кирпичик за кирпичиком каждая из этих школ, а также другие, внесли свои идеи в структуру того, что делают психотерапевты в начале XXI века (Wheeler, 1991; Kohan, 1986; Greenberg & Mitchell, 1983). Многие из этих современных психологий называются «интегративными», в том смысле, что они пытаются интегрировать лучшие и наиболее полезные аспекты нескольких различных подходов (Norcross & Goldfried, 1992; Erskine &Moursund, 1997).

Авторы данной книги много лет практикуют и преподают интегративную психотерапию. Это интегративная терапия, в центре внимания которой находятся взаимоотношения. Мы считаем, что психическая проблема возникает из-за неудач в взаимоотношениях: постоянной неспособности значимых отношений удовлетворить основные потребности в отношениях. Точно так же мы считаем, что исцеление происходит в контексте взаимоотношений, которые активно реагируют на эти потребности или удовлетворяют их.

Эта книга предназначена для описания наших терапевтических методов. В ней мы говорим о том, как создавать, поддерживать и улучшать лечебные психотерапевтические взаимоотношения, т. е. отношения, которые используют много разных пониманий и подходов к людям и их проблемам. Эти понимания выросли не только из наших собственных идей, но и из исследований и клинического опыта целого ряда других терапевтов. Всех этих терапевтов, независимо от того, насколько сильно отличаются их теории, объединяет общая признательность Карлу Роджерсу, который сделал слово «эмпатия» почти синонимом понятия терапевтических отношений. И все они, каждый по-своему, вышли за пределы эмпатии, сделав свой собственный уникальный вклад в эту сферу. Мы также ощущаем эту признательность, отправляясь в свое собственное путешествие за пределы эмпатии.

Для того чтобы понять метод, необходимо что-то знать о теории, на которой он основан. Вот о чем пойдет речь в нашей первой главе: наш взгляд на то, как люди становятся такими, какие они есть, как в этом процессе становления возникают проблемы и как лечебные терапевтические отношения могут помочь решить эти проблемы. Стоя на одном и том же теоретическом основании, мы можем начать двигаться к конкретной цели, для которой была написана эта книга: описание метода эффективной психотерапии.

Одним из наиболее постоянных из всех видов активностей развивающегося человека является его стремление к контакту с другими людьми. Оно столь же естественно, как движение цветка к солнцу; это первое наблюдаемое проявление потребности в отношениях, которая характеризует все человеческие организмы на протяжении всей жизни. Это стремление детей к достижению контакта во взаимоотношениях является улицей с двусторонним движением: новорожденный отвечает на надлежащий контакт, когда он проявляет поведение, которое указывает на удовольствие и комфорт, а взрослые вознаграждаются реакцией ребенка. Удовольствие от ощущения крошечной ручки, ухватившейся за палец, или от вида пухленького личика, светящегося улыбкой, практически универсально. И хотя младенец не может рассказать нам словами о своем удовлетворении, мы можем понять из его поискового поведения, а также из объятий, улыбок или расслабления, когда достигается межличностный контакт, что удовлетворение действительно присутствует (Bowlby, 1969, 1973, 1980). Контакт с другими людьми является основным мотивирующим опытом в поведении людей; люди стремятся к нему с рождения, и, если он должным образом обеспечен, он становится для них настоящим благословением (Guntrip, 1971; Fairbairn, 1952).

Такое межличностное общение является не просто желательным - оно необходимо. Без взаимоотношений - без обоюдного взаимодействия с другими людьми - дети не становятся людьми. Существуют также убедительные доказательства того, что они могут вообще не вырасти (Spitz, 1954); старый термин «marasmus» и более современный «неспособность к развитию» относятся к физиологическим результатам, к которым может привести отсутствие контакта в отношениях у младенца. Психологические последствия отсутствия контакта в отношениях также разрушительны. Даже если ребенку удается выжить физически, при отсутствии адекватного контакта с людьми он не сможет нормально функционировать в человеческой окружающей среде. Если дети не имеют межличностных контактов, если они лишены обоюдных взаимоотношений с другими людьми, они не могут вести себя и взаимодействовать «человеческими» способами. Ущерб самоощущению человека и его способности строить отношения с другими людьми является, вероятно, непоправимым. Человеческая личность - продукт взаимоотношений, то есть отношений, которые являются частью среды ребенка с момента его рождения (Fraiberg, 1987; Stern, 1985, 1995). Ребенок, который вырастает в неадекватных взаимоотношениях, в условиях недостаточного контакта, не может развить адекватное ощущение собственного Я (Winnicott, 1965). Дети нуждаются в людях-опекунах для обеспечения их жизненных потребностей, и элементарный контакт с этими опекунами - такая же необходимость, как еда или крыша над головой.

В ходе нормального развития минуты и часы состояния бодрствования характеризуются многими различными видами взаимодействия с окружающим миром. Одной из первых задач для растущего младенца является задача разобраться в этом новом и сложном мире: отделить части своего Я от частей окружающей среды; живых существ от неживых вещей; людей от не-людей. Учитывая сложность вовлеченных переменных, дети удивительно хорошо разбираются в этих различиях; к концу первого года жизни для большинства из нас окружение уже довольно хорошо классифицировано и положено начало изучению социальных и отношенческих нюансов, которое будет продолжаться всю оставшуюся жизнь (Bowlby, 1969, 1973, 1980).

Почему контакт с другими людьми так важен для развития человека? Или, если подойти к этому с другой стороны, почему так травмирует отсутствие контакта? Почему, если физические потребности ребенка удовлетворяются (не учитывая возможность того, что существует какая-либо фактическая физиологическая необходимость активной стимуляции кожи при контакте с представителем того же вида), ребенок не может расти и развиваться достаточно нормальным образом независимо от того, находится он в отношениях с другими людьми или нет? Ответ заключается в психологической природе человека. Люди однозначно являются социальными животными. Суть нашей человечности неразрывно связана с тем, как мы общаемся с другими людьми. Мы были зачаты и родились в матрице взаимоотношений, и мы проживаем всю свою жизнь в мире, который неизбежно и постоянно наполнен другими людьми - как внешне (большую часть времени), так и внутренне (все время) - в фантазиях, ожиданиях и воспоминаниях. Быть человеком означает быть в отношениях с другими людьми. Развитие этих отношений является фундаментальным аспектом нашего роста (Bergman, 1991; Jordan, 1989; Miller, 1986; Surry, 1985). Без них мы не можем жить как человеческие существа, и наша среда должна предоставить нам возможность развивать и использовать их в нашей жизни. Даже отношения, в которых ребенком пренебрегают, подвергают физическому или эмоциональному насилию, травмируют его, - лучше для ребенка, чем полное отсутствие взаимоотношений.

До сих пор мы говорили о контакте в отношениях с другими людьми. Однако существует еще один аспект контакта, который не менее важен: контакт с самим собой. Подобно тому как люди осознают внешний мир и людей и могут общаться с ними, так же они должны осознавать свой внутренний мир и быть способными общаться с ним. Этот внутренний мир - мир ощущений, эмоций, идей, фантазий, желаний и потребностей. Это все, что происходит у нас внутри, что передается и организуется центральной нервной системой. Нервная система и мозг новорожденного, конечно, еще не полностью развиты; его способы организации всего этого внутреннего материала являются несколько примитивными. Любопытно, однако, что в некотором смысле маленький ребенок может лучше осознавать внутреннюю реальность и быть с ней в лучшем контакте, чем многие взрослые. Маленькие дети еще не знают, что приемлемо, а что неприемлемо, и как нужно реагировать на свои внутренние события. Спазм желудка - плач. Отходы перемещаются в кишечнике - надо изгнать их. Хочется к матери - надо искать маму. Здоровые дети, которые не были «повреждены» окружающей средой, не знают, как сдерживать себя, подобно тому как научились это делать взрослые. Они не вытесняют из осознания раздражающие или нежелательные внутренние события; по мере того как возникают потребности, ребенок сразу же обращает на них внимание. Когда это происходит, дети находятся в полном контакте со своими постоянными внутренними переживаниями.

Конечно, невозможно, чтобы кто-либо - младенец или взрослый - мог следить за всем сразу. Слишком много внутреннего и внешнего потребуется принять во внимание! Наше внимание переходит от одной вещи к другой, от внутреннего к внешнему, от этой потребности к тому восприятию и обратно. Контакт, по сути, является действием, а не предметом; он динамичен, а не статичен. Он похож на луч фонарика, перемещающийся в темной комнате и освещающий то один объект, то другой. Однако это не случайное движение - при полном и здоровом контакте происходит переключение между внутренними и внешними событиями, при этом между ними сохраняется баланс. Мы переключаемся между осознанием себя и осознанием нашей среды и особенно других людей в этой среде. От себя к другому, снова к себе и снова к другому (Peris, 1973; Peris, Hefferline, & Goodman, 1951).

Можно было бы гораздо больше сказать о развитии внешних и внутренних контактов и о том, как они изменяются в течение жизни человека. Но эта книга посвящена психотерапии, и только опосредованно рассказывает об общем человеческом развитии. Психотерапия как мы ее видим - это взаимоотношения, которые могут быть использованы для излечения кумулятивной травмы, возникшей от предшествующих нарушений в отношениях (Erskine, 1993/1997, 1997; Lourie, 1996; Khan, 1974). Теперь мы переходим к роли взаимоотношений в развитии человека и конкретно к тому, как наши контакты с другими людьми влияют на то, как мы понимаем и воспринимаем этот мир.

Именно через отношения ребенок учится устанавливать межличностные контакты все более чуткими и инклюзивными способами. Именно через отношения этот же ребенок учится устанавливать и поддерживать границы: он или она узнаёт, что я и мне существуют отдельно и независимо от вы. Именно через отношения ребенок учится принимать и использовать надлежащим образом все аспекты внутреннего контакта: распознавать потребности, мечтать, злиться или грустить, радоваться или бояться. Также он учится и соединять внутренние и внешние контакты: обращаться за помощью или получать удовольствие от межличностных транзакций, которые делают нас полностью людьми. И, наконец, именно через отношения ребенок развивает социальный интерес, чувства принадлежности, эмпатии и сострадания, которые позволяют нам выжить как виду на этой планете.

Когда здоровые отношения недоступны, детям приходится самим заботиться о себе. Они, как и все люди, должны научиться справляться как с болезненными внешними событиями, так и с дискомфортом внутренних потребностей, которые не удовлетворяются. Если дети лишены контактных и отзывчивых отношений, у них, скорее всего, сформируется уверенность, что им никто не поможет - не поможет по-настоящему, той помощью, которая им нужна, - ни сейчас, ни в будущем. Боулби и его ученики определили такие ожидания как «избегающую привязанность» (Bowlby, 1988; Ainsworth, 1969; Ainsworth, Blehar, Waters, and Wall, 1978), и это выражение хорошо передает нам атмосферу амбивалентности и напряжения, в которых вынужден жить человек. Желание без надежды получить, или потребность без возможности ее удовлетворения ужасно болезненны. Результатом может быть то, что человек учится не ощущать свои эмоции в полной мере (потому что их переживание только делает боль сильнее), не признавать свою потребность в отношениях (по тем же причинам) и в конечном итоге изолировать, отщепить неудобные мысли и чувства, желания и потребности в отдельную, закрытую от осознания часть психики (Tustin, 1986; Guntrip, 1968; Bettelheim, 1967).

Отношения питают, стимулируют и восстанавливают. Реагируя на другого человека и, в свою очередь, получая ответную реакцию, мы узнаём, кто мы, чего мы хотим, как мы себя чувствуем и что думаем. Когда этому процессу открытия препятствуют нарушенные или отсутствующие взаимоотношения, навыки преодоления, которые мы развиваем, будут иметь тенденцию прерывать как внутренний, так и внешний контакт, а также отделять, фрагментировать и отрицать важные аспекты Я.

Много написано о травме и о том, как травмирующие события могут оставлять психические шрамы, которые влияют на способность человека функционировать на протяжении всей жизни. Однако, как правило, такие шрамы оставляет не само травмирующее событие: это скорее событие, не-излеченное путем исцеления через взаимоотношения (Erskine, 1993/1997, 1997). Единичное травмирующее переживание - это просто переживание. Для ребенка, который может справиться с этим переживанием в отношениях с заботливым и чутким взрослым, это переживание станет всего лишь одним из воспоминаний среди многих других. Действительно разрушительным является отсутствие здоровых отношений после такого переживания. Когда мы травмированы действиями других или каким-либо жизненным обстоятельством, нам нужен надежный человек, который будет слушать и реагировать на нашу боль. Ошеломляющий, обезоруживающий характер травмирующего события угрожает нашей когнитивной и эмоциональной стабильности, а также нашей физической безопасности: естественным и инстинктивным в случае возникновения такого события является обращение за помощью. После незаслуженного наказания, избиения или любого другого неприятного переживания существует настоятельная потребность в том, чтобы кто-то поговорил с нами о том, что произошло и как мы отреагировали на это, предложил реалистичный способ понимания ситуации, сохранял нашу безопасность, пока мы восстанавливаемся, и защитил нас от последующей травмы (Lourie, 1996).

Даже в случаях, когда нет активного насилия, отсутствие отношений само по себе является жестоким и разрушительным. Пренебрежение и изоляция создают своего рода кумулятивную травму, растущую уверенность в том, что другие люди никогда не будут рядом и что жизнь является тяжелой и болезненной. Многие психотерапевты работают с людьми, страдающими от кумулятивной травмы (Kahn, 1963). Эти люди не могут идентифицировать ни одного единичного или многократного события, которое они могли бы использовать, чтобы объяснить свое чувство дискомфорта, и они часто чувствуют себя виноватыми и стыдятся своей потребности в помощи. Им может даже казаться, что люди, которых изнасиловали, которые голодали или подвергались избиениям, находятся в лучшей ситуации - по крайней мере, у таких людей есть факты, которые помогают понять их боль. Напротив, кумулятивная травма контактной депривации оставляет после себя чувство тоски, пустоты, как будто «что-то не так», но эти чувства невозможно осмыслить и понять.

Если надежного человека нет, потребность человека в отношениях удовлетворяется только спорадически и непредсказуемо, если вообще удовлетворяется. В случае насилия боль усугубляется: теперь потребность в отношениях усиливается, но по-прежнему рядом нет никого, кто мог бы помочь. Что делать? Можно попытаться не ощущать этого, подавить это и отщепить (отсечь). Сказать себе, что все не так / не было так плохо, что вы должны быть жестче/ сильнее/взрослее, что другим намного хуже. Попытаться забыть об этом. Но таким образом начинается процесс изоляции и исключения определенного опыта, а в более экстремальных ситуациях изолируются от осознания даже аспекты самого себя. «Плохое», та часть личности, которая чувствовала себя такой одинокой или напуганной, сердитой или опустошенной, спрятана туда, где она невосприимчива к обычным процессам интеграции и обновления, являющимся частью взросления. Она сохраняется, как непереваренный кусок, вместе с аффектами и понятиями той стадии(й) развития, в которой(ых) находился человек в то время, когда имела место травма (Federn, 1953; Weiss, 1950; Berne, 1961). Убеждения и ожидания, которые отщепляются таким образом, не могут подвергаться сомнению или оспариванию, поскольку они находятся вне осознания; потребности и чувства остаются непризнанными и неразрешенными. Раскол не может быть излечен, пока не будет восстановлен полный контакт с собой и с другими людьми.

Этому процессу расщепления и вытеснения было дано много названий (Guntrip, 1961,1971; Fairbairn, 1952). Во-первых, это, конечно же, защита: защита от боли неудовлетворенных потребностей и невыраженных эмоций, включая как реакцию на первоначальную травму, так и реакцию на отсутствующие или деструктивные отношения (Fraiberg, 1982, 1987). Это своего рода диссоциация, превращение в «не себя», что-то слишком неудобное, чтобы хранить или признавать. С этим можно справиться путем отрицания, подавления или с помощью какого-либо из более сложных защитных механизмов: отчуждение, диссоциации, десенситизации или деперсонализации (Basch, 1988; Freud, 1937). Какую бы форму они ни принимали, эти защиты служат для поддержания стабильности, уменьшения осознания дискомфорта и позволяют человеку избавиться от боли своих неудовлетворенных потребностей и продолжать жить. В качестве способа справиться с ситуацией такие защитные механизмы являются полезными и, возможно, даже необходимыми процессами. Но у них есть цена, и цена может быть очень высокой.

Если потребность возникает, удовлетворяется и исчезает, человек может перейти к следующему опыту. Если потребность не удовлетворяется, она сохраняется, требуя внимания и энергии, - это своего рода психический клей, который не отпускает и не исчезает. Потребности, порожденные отсутствием здоровых отношений, прошлые и настоящие, ничем не отличаются: они продолжают возрождаться, вторгаться и мешать постоянному контакту с собой и другими людьми. Если отсутствие отношений сопровождается какой-либо формой насилия, возрождение может принимать форму вспышек воспоминаний, фантазий, ночных кошмаров или навязчивых мыслей; если четко идентифицируемого опыта насилия не было, человек с большей вероятностью будет ощущать грусть, гнев или мучительное чувство пустоты, и может не понимать, почему он находится в таком бедственном состоянии. Неудивительно, что люди пытаются расщепить себя и вытолкнуть всю эту боль из осознания! Однако такая попытка никогда не бывает полностью успешной: когда они думают, что «справились с этим», окружающая среда дает им напоминание. Старые чувства выскакивают наружу, такие же яркие и свежие, как когда они были впервые испытаны, а иногда и такие же болезненные.

Ясно, что желание вытеснить неприятные переживания из осознания прямо противоречит необходимости находиться в контакте с собой и другими. Нельзя иметь полный контакт с внутренними ощущениями, чувствами, потребностями, мыслями и воспоминаниями, в то же время вытесняя некоторые из этих внутренних событий из осознания. И контакт с внешним миром, с другими людьми также нарушается: аутентичное общение с другим человеком требует полного признания самого себя. Поскольку отношения между людьми основаны на контакте, основной эффект травмы (как острой, так и кумулятивной) - это нарушение способности человека формировать и поддерживать отношения. Результатом является все возрастающая фрагментация, растущая неспособность интегрировать новый опыт. Осознание всего, что может напоминать о старой боли, должно быть заблокировано: потребности, чувства, восприятие. И люди.

Гештальт-терапия дала нам полезный способ понимания того, как потребности меняются и трансформируются в нормальной жизни -в основе наших переживаний лежит обширный комплекс потенциальных потребностей и желаний. В любой момент одна из этих потребностей может стать фигуральной: она выходит на передний план, входит в наше осознание. Если эта потребность должным образом удовлетворяется, она отступает на задний план, и фигуральной становится другая потребность (Peris et al., 1951; Peris, 1944/1947). Мы двигаемся вперед, не столько руководимые инстинктивными побуждениями (как полагал Фрейд), а действуем целенаправленно, чтобы удовлетворить изменчивые паттерны наших потребностей. Эти потребности включают в себя то, что позволяет нам выжить физически; они также включают в себя психологические потребности в стимуляции, в контакте с собой и с другими, в структуре и предсказуемости, а также во взаимоотношениях (Berne, 1966).

Действительно, динамическая картина переживания и удовлетворения потребностей - это суть контакта. Что же происходит с ребенком, который понял, что никто не будет удовлетворять эти потребности, и что осознание потребностей лишь приносит больше боли? Потребность не может быть удовлетворена и не может исчезнуть естественным образом. И поскольку она не исчезает (снова возникает этот психический клей), ребенок должен найти какой-то другой искусственный способ разобраться с ней (Lewin, 1938) - и снова происходит расщепление, вытеснение этой потребности на задний план. По мере того как такие дети продолжают расти, они вырабатывают наборы стратегий, как правило, неосознанных, чтобы вырваться из сетей неудовлетворенных потребностей. Они отрицают, они отклоняют, они отчуждают свой опыт, они чувствуют вместо этого что-то другое. Они делают все что возможно, чтобы вытеснить запретную мысль или чувство из осознания. Постепенно искусственная стратегия становится привычкой, жизненным сценарием, хорошо выученной схемой внутреннего или внешнего поведения или того и другого вместе (Stolorow & Atwood, 1989; Andrews, 1988,1989; Stern, 1985; Peris & Baumgardner, 1975; Berne, 1972, Arlow, 1969a, 1969b).

По мере того как мы учимся функционировать в мире, мы объединяем отдельные действия в блоки, последовательности поведения, которые выполняются без или с небольшим обдумыванием. Вы хотите выйти из одной комнаты в другую? При этом вы не думаете о том, как поднять руку, согнуть пальцы вокруг дверной ручки, согнуть запястье, удерживать напряжение, тянуть к себе, частично расслаблять пальцы, толкать в сторону достаточно сильно, чтобы открыть дверь, - вы просто открываете дверь и проходите. Последовательность стала схемой, одним плавно интегрированным действием. И только когда это единое действие не работает, когда ручка поворачивается в противоположном направлении или дверь нужно толкать, а не тянуть, мы разделяем схему и изменяем ее соответствующим образом. Точно так же модели восприятий и переживаний, которые повторяются вместе снова и снова, имеют тенденцию смешиваться и размываться, пока мы не перестаем различать их отдельные части. «Мать» - это все о матери: то, как она выглядит, как она звучит, как мы себя чувствуем и чего ожидаем, когда мы с ней. Эти единые наборы частей лучше всего описывает немецкое слово «гештальт». Гештальт - это целая, неделимая картина. Мы теряем из виду тот факт, что гештальт был когда-то большим количеством отдельных частей, и что мы построили целое из этих частей. И целое качественно отличается от суммы его частей, так же как понятие «квадрат» качественно отличается от понятия «четыре линии равной длины, установленные под прямым углом друг к другу». Гештальтам трудно дать определение, просто потому, что определение их с точки зрения их составных частей разрушает это качественное отличие. Но все мы живем в мире, наполненном гештальтами: «моя комната», «партнер», «бег», «день рождения» (Kohler, 1938).

Гештальты важны для нас как психотерапевтов, потому что они являются паттернами, которые люди используют для организации своих поведенческих схем. Люди формируют привычки и кластеры реагирования на основе своего опыта и ожиданий. Чем более спаянными и сросшимися являются гештальты, на которых основан такой кластер реагирования, тем сложнее изменить или адаптировать компоненты кластера, чтобы справиться с изменениями внутри и вне нас.

Привычные реакции, основанные на эмпирических гештальтах, не являются хорошими или плохими; они просто являются частью того, как все организмы приспосабливаются к окружающей среде. Без таких кластеров было бы практически невозможно функционировать: представьте, что вы пытаетесь осознать каждый мельчайший мышечный компонент шага всякий раз, когда вам нужно куда-либо пойти, или обдумываете, что и как сказать, когда беседуете с другом. Если развитие идет здоровым образом, гештальты и более крупные модели, которые мы строим из них, являются полезными и уместными. Они позволяют ребенку (и взрослому!) распознавать возникающую потребность, находить ресурсы для ее удовлетворения и двигаться дальше. Но когда возникает острая или кумулятивная травма - когда ребенок подвергается насилию, пренебрежению, лишается надежных и заботливых взаимоотношений, гештальты и связанные с ними модели поведения могут начать служить другой цели. Вместо того чтобы помогать человеку удовлетворить его потребности, они служат для отрицания или искажения потребностей, которые не могут быть удовлетворены.

Подумайте о ребенке, который испытывает потребность в физическом контакте с заботливым взрослым. Возникает потребность: «Мне нужно прикосновение». У ребенка, которому не с кем удовлетворить эту потребность, немедленно возникает следующее осознание: «Здесь никого нет». Эти два смежных осознания скоро сливаются вместе: «Когда мне нужно прикосновение, рядом никто нет». Это типичное сценарное верование, вывод, сделанный из опыта или перенятый от значимых людей, который становится бесспорной, неосознанной частью чьего-либо способа восприятия мира (Erskine & Moursund, 1988/1997; Erskine & Zalcman, 1979, Berne, 1972). Сценарное убеждение «Когда мне нужно прикосновение, рядом никого нет» подразумевает, что потребность в физическом контакте не может быть удовлетворена - не существует способа ее удовлетворения. Но однажды испытанные потребности имеют свойство возвращаться снова: с ними нужно что-то делать. Если их нельзя удовлетворить естественным путем, восполнив нужду, люди находят искусственные способы избавиться от них: «Мне на самом деле не нужно прикосновение, я буду развлекать себя сам». Таким образом, ощущение потребности в прикосновении сливается с ее искусственным блокированием, как способом вытеснить эту мучительную, навязчивую потребность на задний план. В краткосрочной перспективе это искусственное блокирование подкрепляется: потребность, кажется, уходит, напряжение снижается. И поэтому модель повторяется в следующий раз, когда возникнет необходимость. Повторение, подкрепление, повторение, подкрепление. Постепенно все становится фиксированным, единым и неделимым. То, что когда-то было переживанием «потребности в прикосновении», теперь ощущается как необходимость развлекать себя; таким образом, рождается «фиксированный гештальт». Поскольку первоначальная потребность была искажена и весь шаблон сплавлен вместе, нет возможности отменить или подстроить его в соответствии с меняющимися обстоятельствами. Потребность в прикосновении не будет удовлетворена, поскольку она больше не допускается в осознание; неудовлетворенная, она никогда полностью не утихнет (Peris et al., 1951).

Фиксированные гештальты очень устойчивы к изменениям по нескольким причинам. Во-первых, они не осознаются - как вы можете изменить что-то, о чем даже не знаете? Более того, они основаны на искаженном взгляде на мир (помните, внутренний и внешний опыт постоянно подвергаются цензуре, чтобы вытеснить первоначальную потребность, которая не может быть удовлетворена), и поэтому нынешняя реакция кажется единственной возможной реакцией или выбором. Если вы не знаете, что ваш дискомфорт вызван зудом, вам не придет в голову почесаться, а тем более держаться подальше от ядовитого растения в будущем! И, наконец, фиксированный гештальт подкрепляется: он работает, он действительно помогает отщепить или вытеснить ощущение неудовлетворенных потребностей.

Если мы выработали модель сценарных реакций, реакций, которые защищают нас от боли осознания, эти модели используются - они должны использоваться - всякий раз, когда осознание угрожает проявиться. Они используются, даже если какое-то другое поведение показалось бы стороннему наблюдателю гораздо более логичным, полезным или подходящим. Они используются, просто потому что для нас это единственное, что можно сделать. Мы даже не думаем об этом; на самом деле то, что мы не думаем об этом, является одной из основных характеристик фиксированного гештальта. «Почему ты вышел на улицу, обошел вокруг дома и зашел с черного хода, чтобы добраться до кухни?» - «Потому что я хотел попасть в кухню». «Ты выглядишь печальным, чем ты расстроен?» - «Я не расстроен, я злюсь». «Что ты сейчас чувствуешь?» - «Ничего».

Фиксированный гештальт может быть относительно безвредным, если он ограничивает лишь небольшую часть поведения человека. Фиксированный гештальт, который разработан для борьбы с отсутствием взаимоотношений, как правило, обширнее. Многие ощущения могут вызвать воспоминание о болезненном опыте страдания в одиночестве: не чувствовать их! Многие потребности напоминают нам о старых потребностях, которые не были удовлетворены: не испытывать их! Аспекты текущих отношений могут вызвать угрожающие желания и воспоминания: держаться подальше! Результатом этого является жизненный сценарий, который формирует основу для постоянно расширяющегося прерывания как внутреннего, так и внешнего контакта, растущую неспособность полностью осознавать свой опыт и формировать полные и аутентичные взаимоотношения (Yontef, 1993).

Чем раньше в своей жизни индивидуум ощущает, что его потребность во взаимоотношениях не удовлетворяется, и чем более постоянным является это переживание, тем более сильным и разрушительным является его влияние. Маленькие дети не имеют разнообразия ресурсов, доступных взрослым; внутренние защитные механизмы могут быть их единственным вариантом самозащиты. Если в дополнение к отсутствию взаимоотношений происходит насилие, вероятность внутренней защитной реакции становится еще выше. Никто не поможет; чувствуется угроза выживанию; ребенок учится замирать, уходить в себя (Fraiberg, 1982,1987), отрицать и преобразовывать болезненные переживания во что-то более терпимое (Tustin, 1986; Bettelheim, 1967). Часть или весь опыт насилия и пренебрежения следует отщепить и вытеснить. Неинтегрированный, он становится основой постоянно расширяющегося шаблона, который в конечном счете искажает восприятие, подавляет спонтанность и ограничивает гибкость и отношения с другими людьми (Erskine, 1980/1997). Таким образом, рождается «патология», «симптомы» и в конечном итоге - весь спектр нарушений, находящийся на страницах психиатрического «Диагностического и статистического руководства (DSM)».

Симптомы, описываемые нашими клиентами, начинаются как стратегии выживания. Они являются внешними проявлениями фиксированных гештальтов, искажений реальности и внутренних прерываний контакта, которые защищают клиента от болезненного осознания. Внешние и внутренние аспекты таких фиксированных гештальтов являются взаимоподкрепляющими. Необходимо блокировать аспекты нынешних отношений в целях поддержания внутреннего блокирования осознания; внутреннее расщепление и защита необходимы для того, чтобы поддерживать искажение межличностного контакта и ограничить отношения с внешним миром.

Теперь вы можете легко увидеть, к чему мы ведем. Если симптомы являются результатом паттернов фиксированных гештальтов, то лекарством является растворение этих фиксированных гештальтов. Если психологические нарушения и эмоциональная боль возникают из-за отсутствия полного внешнего и внутреннего контакта, то восстановление контакта должно излечить нарушения и облегчить боль. Все, что должен сделать терапевт, - это помочь клиенту проработать и интегрировать старую травму, привнести отделенные аспекты себя обратно в осознание и восстановить полный внутренний и внешний контакт. Но «все» - это громко сказано! Выполнение этой задачи является тяжелой работой. Клиент не может проделать эту работу в одиночку, поэтому она основана на раскрытии осознания через отношения. Терапевт выстраивает взаимоотношения со своим клиентом, полностью входит в них, и тогда эти отношения становятся средством роста и исцеления.

Первая фаза психотерапии включает в себя исследование того, что известно. В контексте терапевтических отношений клиенту предлагается раскрыть свои чувства, потребности, воспоминания, мысли и восприятия. По мере того как описываются эти события, клиент получает интерес и участие терапевта; терапевт является межличностно контактным, доступным и стремящимся к пониманию мира клиента, того, как клиент его понимает и воспринимает. По мере того как растет способность клиента переживать эти отношения, границы сознания расширяются, и начинают проявляться старые воспоминания, потребности и аспекты личности.

Контакт является ключом ко всему. Контакт, контакт и еще раз контакт. Контакт способствует ослаблению защиты, позволяя все большему и большему количеству обособленных, угрожающих осколков переживаний выйти в осознание. Когда они выходят в осознание и описываются или разыгрываются, терапевт относится к ним с интересом, чуткостью и оказывает поддержку. В рамках этих контактных отношений каждая вновь открывшаяся часть может быть интегрирована в личность, и отделенные части могут быть заново приняты и присвоены. Терапевтические отношения не похожи на отношения (или отсутствие взаимоотношений) из прошлого; старые средства защиты здесь не нужны. Целью контактно-ориентированной терапии отношениями является растворение фиксированных гештальтов клиента - сплавленных вместе стереотипов мышления, чувств и поведения, - чтобы их исходные компоненты могли быть выведены в сознание: вместе с пониманием приходит возможность восстановления контакта с собой и другими (в том числе с терапевтом), замены старых, автоматических верований, поведения, дезавуирований и искажений и встречи с новыми переживаниями при наличии спонтанности и гибкости.

Процесс постоянно расширяется. Подобно тому как появление фиксированного верования или отношения, как правило, создает цикл самозащиты, в котором все большая и большая часть собственного опыта должна храниться вне осознания, растворение фиксированного гештальта перенаправляет этот цикл. Отсеченные, отрицаемые, неразрешенные переживания, рожденные от пренебрежения и травмы и изгнанные во тьму бессознательного, выносятся на свет и становятся частью целостной личности. Одновременно ранее неиспытанные аспекты нынешних отношений теперь могут быть восприняты и проанализированы. Каждое новое понимание делает возможным следующий шаг в постоянной и непрерывной интеграции нового и восстановленного материала, обнаруживаемого и обсуждаемого в терапевтических отношениях.

Звучит просто, не так ли? Может быть, слишком просто; возможно, упрощенно. Существует множество вещей, которые происходят в терапии, как и в любых отношениях. Различные терапевты, придерживающиеся различных теорий, сосредоточивают внимание на различных аспектах внутреннего и внешнего поведения клиента. Помните, как мы сравнивали контакт с лучом света, освещающим сначала одну часть темной комнаты, а затем другую? Точно таким же образом терапевтический диалог двигается в разных направлениях и в различных моделях, в зависимости от интересов и убеждений терапевта и в равной степени от мировоззрения клиента, понимания проблемы, готовности к риску и интенсивности аффекта. Все эти формирует курс терапии.

Мы считаем, однако, что, какое бы сочетание проблем и трудностей не испытывал клиент и независимо от теоретической позиции, на которой основывается план лечения терапевта, основным и важнейшим элементом успешной терапии является контакт во взаимоотношениях. Контакт в психотерапии -как фундамент в здании. Его редко можно увидеть, но он лежит в основании и поддерживает все, что находится «над землей». Именно терапевтический контакт обеспечивает безопасность, позволяющую снять защиты, почувствовать, вспомнить, опробовать новые модели поведения, чтобы испытать и интегрировать все, чем человек на самом деле является и чем он может стать.

Человек, пострадавший от постоянного переживания неудовлетворенных потребностей, вырабатывает модель фиксированных гештальтов, которая напоминает своего рода психический затор из бревен на реке, блокирующий возможность нового обучения и роста. Затор беспорядочен и неуклюж; бревна остаются на плаву, но это происходит за счет свободы и движения. Расчищать заторы трудно, и процесс их разрушения может быть опасным и страшным. Расчистка одной части может выявить под собой дополнительную путаницу и закупорки; когда устраняется фрагмент, он может уйти с большим грохотом и непредсказуемостью, что может ошеломить лесоруба, работающего над решением этой проблемы. Терапевт, так же как лесоруб, будет работать с любой частью затора, которая представляется наиболее доступной для изменения. Это может быть когнитив или подавленные воспоминания; это может быть какой-то элемент поведения; это может быть эмоциональное переживание, лежащее непосредственно на поверхности. Изменение любого из них может сдвинуть бревна и начать разрушение затора. Но для того, чтобы прогресс продолжался, а также если затор очень неподатлив, каждое изменение должно полностью поддерживаться заботливым, сочувствующим, реагирующим на потребности терапевтическим контактом.

Метафора расчистки затора приводит нас к понятию ретравматизации. Одной из самых больших проблем в работе с людьми, которые испытали пренебрежение или травму, является то, что терапевт, как правило, старается работать слишком быстро или сделать слишком много, и тем самым стимулирует боль, страх, воспоминания и защиты первоначальной травмы. Иногда мы становимся нетерпеливыми, слишком быстро рвемся вперед или настаиваем на поведенческих изменениях без достаточного исследования важной защитной функции старых моделей. Результатом могут быть терапевтические отношения, психологически похожие на те, которые присутствовали, когда клиент ранее переживал пренебрежение или насилие.

Неконтактные взаимоотношения не позволяют или не поощряют ребенка полностью исследовать свои чувства, мысли и реакции на болезненные события, и могут инициировать цикл защитных реакций. Внутренние переживания, которые не исследованы и не получили поддержки, должны быть выброшены из осознания; то, что случилось, каким-то образом становится своей собственной виной, чем-то постыдным, сигналом о какой-то неправильности в сердцевине чьей-либо индивидуальности (Erskine, 1994/ 1997b, 1995). Позже, если терапевт не желает помогать в исследовании, нетерпелив или оказывается не в состоянии принимать все чувства, убеждения, страхи и фантазии человека, снова возникает стыд и включаются старые защитные механизмы. Появляется еще большая потребность ограничить контакт (на этот раз контакт с терапевтом, а также с самим собой) и поддерживать внутреннее расщепление и отрицание. «Если даже мой терапевт не может / не будет терпеть всех моих «тараканов», то это на самом деле должно быть опасным или ужасным, и поскольку мои «тараканы» являются частью меня, это делает и меня тоже сумасшедшим, опасным или ужасным». В этом и состоит суть терапевтической ретравматизации.

Люди, которые испытали пренебрежение, могут подвергнуться ретравматизации в контексте многих текущих отношений, следуя по существу той же схеме, которая была описана выше, и чем ближе и важнее эти нынешние отношения, тем более серьезными будут последствия ретравматизации. И, возможно, в терапевтических отношениях они являются более серьезными, чем в любых других. В терапии клиентов побуждают становиться все более и более уязвимыми, поскольку они привносят в осознание все больше и больше давно похороненного и отщепленного материала; и чувство, что терапевт отвергает, не одобряет или боится того, что с таким трудом раскрывается, может быть опустошающим.

Обратите внимание на то, как быстро ретравматизация может стать самоподкрепляющимся процессом. Как только возникает чувство опасности (а клиент будет крайне чувствителен к любым намекам на негативную реакцию!), открывается путь к еще большему искажению и неправильному толкованию реакции терапевта. Из всего огромного массива моделей поведения терапевта клиент будет выборочно обращать внимание на те, которые наиболее похожи на неодобрение, отчуждение или угрозы, испытанные (или нафантазированные) от других людей. Что бы ни говорил и ни делал терапевт, это будет фильтроваться через всю эту сеть ожиданий; вещи, которые соответствуют тому, что произошло или воображалось в прошлом, воспринимаются как еще одна причина для сохранения защитной модели, в то время как вещи, которые не соответствуют, часто не замечаются, искажаются или не запоминаются. Отклики терапевта, в свою очередь, могут подвергаться влиянию селективных реакций клиента. Все взаимодействие начинает все более и более точно воспроизводить прошлые отношения клиента. Что бы ни говорил и ни делал терапевт, это может восприниматься и толковаться в соответствии с защитным мировосприятием клиента, и эти восприятия и толкования сильно, хотя и незаметно склоняют терапевта к еще более неоднозначным реакциям на клиента. Здесь присутствует эффект Джаггернаута: паттерн как будто начинает жить своей собственной жизнью, втягивая как терапевта, так и клиента в его повторение и неудержимо двигаясь в сторону реактивации старых фиксированных гештальтов. Ответственность терапевта заключается в том, чтобы заметить эти фиксированные формы неудачных отношений и внести необходимые коррективы (Safran, McMain, Crocker, & Murray, 1990).

Терапевтические корректировки возможны, только если в отношениях присутствует контакт. Только способность терапевта поддерживать полный контакт как с собой, так и с клиентом может противодействовать движению в направлении ретравматизации. Будет иметь место некий инцидент, некоторые вербальные транзакции, которые будут достаточно ясными и значимыми, чтобы терапевт мог заметить: «Вот оно, клиент только что сделал это, и я отреагировал так. Вот как это происходит». На этом этапе терапевт может сделать шаг назад, разгадать паттерн и прервать его. Клиенту можно предложить принять участие в разгадывании, или же терапевт может принять решение работать с данным паттерном невербально. Важно то, что должно произойти что-то другое; старая, слишком знакомая рутина неудачных отношений должна быть прервана.

Чем раньше в развитии терапевтических отношений происходит такое прерывание, тем, конечно же, лучше. С каждым подкреплением воссоздание старых травматических паттернов неудачных отношений становится все сильнее и более устойчивым к коррекции. Для того чтобы замечать и реагировать терапевтически, очень важно, чтобы терапевт подстроился к темпу, аффекту и всей манере клиента презентовать себя. Только будучи настроенным на переживания клиента, терапевт может обеспечить защиту, разрешение и признание, в которых клиенты нуждаются, чтобы проникнуть сквозь фильтр и испытать другой вид отношений, которые являются защищающими и разрешающими. В таких отношениях клиенты могут начать процесс исследования, ощущаемый как противоречащий всем способам поддержания безопасности, о которых они узнали на протяжении многих лет. Когда они сталкиваются с неизбежными неудачами, с возвращением к старым стереотипам восприятия и реагирования на свои переживания, они могут научиться замечать, что произошло, и видеть контраст между давно похороненными защитными механизмами и новыми способами бытия в мире. Чуткость к внутреннему конфликту между старым и новым, вместе с соответствующими своевременными реакциями поддержки, понимания и одобрения, может являться самым важным элементом успешной терапии.

Исследование представляет собой процесс, посредством которого терапевт предлагает клиенту изучить его опыт. Процесс заключается в сборе информации, но не только с помощью вопросов; речь, интонация, жест или поднятие брови - все это может быть частью терапевтического исследования. Терапевт исследует каждый аспект растущего осознания клиента. Делая это, он передает клиенту послание, что говорить - хорошо, исследовать - хорошо, что никакая часть чьего-либо опыта не является запрещенной, недопустимой или слишком опасной для работы с ней. При этом в процессе исследования терапевт должен быть настроен на переживания клиента «здесь-и-сейчас» (на самом деле прошлое и настоящее текут вместе, и они часто неразделимы в момент переживания) для того, чтобы регулировать и контролировать ход исследования. Настроенность предполагает чувствительность и реверберацию со всем, что может происходить с клиентом; подробнее об этом будет говориться в главе 3. Настроенность, в свою очередь, может существовать, только если терапевт полностью присутствует, осознаёт собственные внутренние процессы, а также процессы клиента, вовлечен во взаимоотношения и открыт для того, чтобы эти отношения касались его и влияли на него.

Эти три аспекта поведения терапевта - исследование, настроенность и вовлеченность - представляют собой суть успешных терапевтических отношений. Исследование, настроенность и вовлеченность составляют квинтэссенцию успешных терапевтических отношений. Внимательно исследующий, с чуткой настроенностью и подлинной вовлеченностью терапевт будет восприниматься как надежный, последовательный и заслуживающий доверия. Получая опыт таких отношений, клиенты могут начать реинтегрировать те части себя, которые были отсечены в ответ на травму и пренебрежение, а вместе с реинтеграцией появляется возможность полного контакта с собой и другими, возможность настоящих отношений, возможность присутствовать в мире как целостная личность. (Hycner & Jacobs, 1995; Yontef, 1993).

Важно иметь в виду, что полный контакт, «жизнь в мире в качестве целостного человека», включает в себя полное осознание как внутренних, так и внешних событий. Взаимоотношения требуют, чтобы я осознавал себя, а также другого человека. Эти два аспекта контакта: я сам и другие - не будут находиться в равновесии в течение всего курса терапии. В начале в центре внимания, вероятно, в гораздо большей степени будет феноменологический опыт клиента: его история жизни, отношения, чувства и убеждения - все внутренние переживания, доступные для осознания. Сосредоточенность на этом приводит к расширению осознания клиента, к постепенному выведению на поверхность того, что было скрыто. Позже, когда в терапевтических отношениях начинаются шероховатости, которые сигнализируют о реактивации старых моделей, фокус может иногда переходить на сами отношения, на «то, что происходит между нами». Терапевт может поделиться своими собственными личными переживаниями и реакциями, а также начинает проверяться и возрастать в относительной безопасности терапевтической сессии способность клиента быть в полном контакте с другими людьми. Заключительным шагом является свободное переключение осознания и контакта с себя на другого и обратно на себя. Когда оба, клиент и терапевт, полностью вовлечены в этот процесс переключения, он становится сложным танцем, в котором каждый партнер чутко реагирует на другого, а также на самого себя: танцем подлинных отношений. И после того как это проживается в относительной безопасности офиса терапевта, танцу можно научить других или исполнять его с другими людьми в жизни клиента.

В следующих главах мы рассмотрим действия терапевта, побуждающие клиента к контакту, аутентичности и взаимоотношениям. Мы подробно рассмотрим концепции исследования, настроенности и вовлеченности, а также то, как компоненты этих трех основных атрибутов терапевта действуют вместе, чтобы усиливать и поддерживать рост клиента. Мы проиллюстрируем свои идеи и концепции короткими выдержками из стенограмм терапии. Во второй части книги мы еще больше будем делать акцент на реальных терапевтических взаимодействиях: каждая глава будет основана на транскрипте полной терапевтической сессии, с подробным обсуждением действий терапевта и реакций клиента.

Мы заметили, что хорошие терапевты, независимо от их теоретической ориентации, занимаются исследованием, придают должное значение настроенности и заботятся о том, чтобы их вовлеченность была подлинной и уместной. Даже когда ни терапевт, ни клиент не осознают этих процессов, их присутствие или отсутствие оказывает глубокое воздействие на курс терапии. Сознательно культивируя навыки исследования и настроенность на клиента, а также постоянно поддерживая позицию подлинной вовлеченности, терапевт любого направления и любых убеждений может повысить свою эффективность в работе с клиентами.