За пределами эмпатии. Терапия контакта-в-отношениях

Глава 11. Лорейн: Терапия с интроецированным другим (часть II)

В предыдущей главе мы наблюдали за тем, как происходила первая из двух сессий терапии с интроецированным другим. Клиент, Лорейн, начала свою работу с высказывания гнева и раздражения, которые, как она определила, не столько были ее собственными, сколько принадлежали ее матери. Она «съедала» гнев своей матери и проглатывала ее чувства, реакции и ожидания, и эти интроецированные паттерны теперь мешали Лорейн жить и выстраивать отношения с другими так, как она хотела.

Лорейн и терапевт заключили контракт на работу с интроекцией матери Лорейн, Элис. Лорейн согласилась сместить чувство своего Я в сторону и принять персону Элис; обязательство терапевта состояло в том, чтобы поработать с «Элис» таким образом, чтобы Лорейн больше не переживала внутренне и не отреагировала вовне гнев и боль «Элис».

На этой первой сессии с «Элис» было много терпеливого исследования, во время которого терапевт помогла ей в исследовании ее воспоминаний, ее убеждений и ее чувств и в том, чтобы начать преодолевать защитные паттерны, которые она использовала так много лет, чтобы справиться со своими неудовлетворенными потребностями. 10-я глава завершается на моменте, когда «Элис» обретает мужество, чтобы честно взглянуть на свое собственное детство и признать его влияние на ее способ быть в мире. Она признала, что ее радость была принесена в жертву алкоголизму ее родителей и что она никогда не переставала гневаться на то, как с ней обошлись. Лорейн пришла на следующую сессию с готовностью продолжить работу со своей интроецированной матерью. Транскрипт описывает сессию через несколько минут от начала. Лорейн и терапевт уже сделали обзор предыдущей работы, и Лорейн снова катектировала «Элис». Несколько минут были посвящены восстановлению контакта между «Элис» и терапевтом, и «Элис» приглашают продолжить с того места, где она остановилась на предыдущей сессии.

Терапевт: На прошлой неделе, Элис, вы сказали, что вас принесли в жертву. Расскажите мне об этой жертве на алтарь спиртного.

Лорейн (как Элис): Я осталась дома с родителями. Моих братьев и сестер забрали и... о них хотя бы заботились; они, по крайней мере, были чистыми; их, по крайней мере, кормили. А я осталась там со своими родителями, как козел отпущения, или как жертва, или... [2]

Терапевт: Расскажите мне о своих молитвах, Элис, когда вы молились о прощении за то, что гневались на них.

Лорейн (как Элис): Я разгневана на них!

Как это отличается от Элис, которую мы встретили в начале 10-й главы, Элис, которая любила расчесывать волосы своей матери и поклялась, что никогда-никогда не будет гневаться на кого-либо! Ее гнев, ранее всегда лишь подступающий к поверхности, теперь стал сильным и открытым. Возможно, Элис даже готова признать его ценность, и при этом признать свою ценность гораздо более подлинно, чем раньше.

Терапевт: Да. Прямо сейчас просто ощутите эту горечь во рту. (пауза) Понимаете, Элис, я думаю, ваши родные нарушили более древнюю заповедь. Помните, ту, о которой мы говорили на прошлой неделе - ту, которая была настолько основополагающей, что в то время, когда Моисей поднялся на гору Синай, ему даже не нужно было ее записывать. Ваши родители не чтили своих детей.

Лорейн (как Элис): Ну, я выжила не потому, что мои родители чтили меня, это точно. Я выжила, потому что я чтила себя. И не собиралась быть похожей на них.

Терапевт: Вы бы не возражали, если бы я с уважением отнеслась к тому, как вы разгневаны? Даже если вы пытаетесь замолить это? Даже если вы пытаетесь отбросить это в прошлое? Вы не против, если я придам ценность тому, что для вас каждое пасхальное яйцо, пусть всего на долю секунды, становится напоминанием о гневе? И каждая игрушка на Рождество, каждая тарелка с овсянкой, каждая простынь, пахнущая чистотой на кровати, - это мгновение гнева, который нужно заглушить? Вы не против, если я буду понимать и признавать ценность этого?

Лорейн (как Элис): Я стыжусь этого.

Терапевт: Я не буду осуждать вас за гнев, Элис. Поэтому в моем присутствии вы можете не стыдиться. Теперь я понимаю, что вы действуете вразрез со своим решением. Но я задаюсь вопросом: возникла ли эта клятва в связи с тем, что вы гневались на них настолько сильно, что вам необходима была гарантия, что вы их не убьете.

В начале предыдущей работы с Лорейн/Элис она рассказала о своем жизнеопределяющем решении: она никогда-никогда не будет такой, как ее родители. Она не будет ссориться; она не допустит насилия. Теперь она стыдится своего гнева, во-первых, из-за того, что в детстве ее бы унизили и наказали за это, и, во-вторых, потому что, как ей кажется, гнев нарушает ее решение, ее обещание, данное самой себе. Чтобы развеять стыд, и наказание, и обещания должны быть отменены. Но едва ли будет полезно, если она просто сместит чувство стыда и начнет стыдиться того, что она вообще изначально приняла такие решения. Терапевт признает и потребность Лорейн/Элис испытывать гнев, и значимость ее клятвы. Она помогает Лорейн/Элис понять, что ее обещание, данное себе, на самом деле обеспечивало защиту - не так, как она думала, но на гораздо более глубоком уровне, на уровне, который она постепенно начинает понимать.

Лорейн (как Элис): Поэтому я хотела убить себя.

Терапевт: Расскажите мне об этом, Элис.

Лорейн (как Элис): Я пошла в ванную, чтобы смешать лекарство для моей матери. Я должна была заботиться о ней; она была очень больна. И я стояла там. И я поднесла бутылку к губам, и я собиралась выпить ее, потому что мне казалось, что я так больше не могу.

Терапевт: Сколько вам было лет?

Лорейн (как Элис): Больше так не могу... Я уже выросла. У меня еще не было детей. У меня не было детей до недавнего времени. Я не выходила замуж, пока мне не исполнилось 35.

Терапевт: Угу. Не хотели попасть в такую же дерьмовую ситуацию, в которой оказалась ваша мать, да?

Лорейн (как Элис): Мой муж не хотел жениться, и не женился, пока я наконец не стукнула кулаком по столу.

Терапевт: Угу. Вы также упоминали о том, что стукнули кулаком по столу, когда мы говорили с вами в прошлый раз.

Обратите внимание, как терапевт последовательно отходит от своей собственной линии исследования, чтобы оставаться настроенной на процесс Лорейн/Элис. Она начинает расспрашивать об обстоятельствах предпринятой Элис попытки самоубийства; затем она следует за упоминанием Элис о том, что она поздно вышла замуж. Когда терапевт спрашивает о метафоре «стукнуть кулаком по столу», Лорейн/Элис готова ответить. Эта метафора вернет ее обратно к разгневанности, и именно здесь находится ее энергия.

Лорейн (как Элис): Это так.

Терапевт: У вас это хорошо получается?

Лорейн (как Элис): Да. Стукнуть кулаком.

Терапевт: Расскажите мне об этом.

Лорейн (как Элис): Ну, когда я... я терпеливый человек, но когда с меня довольно, то с меня довольно.

Терапевт: И как это проявляется?

Лорейн (как Элис): Стукнуть кулаком по столу.

Терапевт: Вы когда-нибудь желали сильно стукнуть кулаком папу, буквально?

Жесты и действия часто являются физическими метафорами для импульсов, которые сдерживают, чтобы не отреагировать их вовне в транзакциях с другими. Сжатый кулак, который скрывает желание ударить, или качающаяся нога, которая выражает желание пнуть, являются примерами метафорических жестов. В утверждении Лорейн/Элис метафора приведена в словах, описывающих физическое действие. Терапевт осуществляет перевод в двух направлениях: от слов к действию и от взрослого значения к более архаичному. И Лорейн/Элис, похоже, не испытывает затруднений в понимании и принятии этого перевода.

Лорейн (как Элис): Стукнуть его хорошенько!

Терапевт: И как же вы можете стукнуть кого-то хорошенько, если поклялись никогда не прибегать к насилию и не гневаться?

Это, конечно, проблема, с которой Элис боролась на протяжении многих лет. Терапевт формулирует ее четко и кратко и приглашает ее посмотреть, как она пыталась решить ее. Было бы легко сделать здесь интерпретацию - мы, находясь вне системы, можем видеть, как она преобразовала свой гнев в критику и жесткость, - но это проблема Элис, решение Элис, и Лорейн/Элис должна пройти свой собственный путь к корню этой проблемы.

Лорейн (как Элис): Ну, это не работает.

Терапевт: Как вы это делаете? Я имею в виду, как вам удается следовать клятве и в то же время стоять на своем?

Лорейн (как Элис): Все происходит вот здесь... (показывает на центр своей грудной клетки) Жжет, прямо здесь.

Терапевт: Жжет...

Лорейн (как Элис): Гнев. Жжет. Сжигает меня. Я постоянно это говорю. «Я вспыхиваю от этого». «Я действительно вспыхиваю от этого».

Еще одна метафора - фактически, метафора метафоры! Первое замещение происходит, когда Лорейн/Элис преобразует свое желание ударить и наказать в жжение в груди: гнев, который необходимо было выразить вовне, был вместо этого направлен внутрь и стал физическим ощущением. Это ощущение, в свою очередь, рождает вербальную метафору «Я вспыхиваю от этого», которая изящно передает как само ощущение, так и гнев.

Терапевт: Хмм! То есть это значит, что вы взбешены.

Лорейн (как Элис): Я не использую такие слова, но да, я вспыхиваю от этого.

Терапевт: Вы будете делать все по-другому, чем было в той семье, где вы выросли.

Лорейн (как Элис): Да... (пауза) Я забыла, о чем мы говорили.

Лорейн/Элис неслучайно «забыла» тему разговора именно в этот момент. Подобно тому, что происходило на предыдущей сессии, когда Лорейн/Элис почти отчаянно перебивала, чтобы отвлечь терапевта от вопросов о ее семье, здесь Лорейн/Элис «забывает», о чем она говорила. Потребность сохранять иллюзию, что родители любили ее и заботились о ней, избегать мыслей о том, какой ужасной была ее семейная жизнь, слишком сильна, чтобы рисковать и продолжать следовать этой линии рассуждений. Вместо того чтобы бросать вызов этой защите (и повышать риск ухудшения отношений, которые были созданы с Лорейн/Элис), терапевт мягко перенаправляет ее внимание.

Терапевт: Мы только что обсуждали самую важную тему: Элис и чувства Элис. И качество вашей жизни, Элис.

Лорейн (как Элис): Сейчас у меня хорошая жизнь.

Терапевт: И как вас не понимали. Это кое-что из того, что раздражает вас в вашей семье, не так ли? Держу пари, никто по-настоящему вас не понимает.

Лорейн (как Элис): Никто не знает о том, что я помню.

Терапевт: И контраст между вашей теперешней реальностью и вашими воспоминаниями, должно быть, огромен.

Лорейн (как Элис): Каждую ночь я благодарю Бога за мою кровать.

Терапевт: Но в то же время вы наверняка продолжаете сердиться из-за того, как вам было плохо в детстве. Вы никогда не позволяете себе об этом забыть.

Когда исследование затрагивает семью Элис, Лорейн/Элис защищается; когда оно касается ее собственных переживаний, она в состоянии ответить. В то же время эти два аспекта тесно взаимосвязаны; они являются двумя сторонами одной монеты. Она как будто должна удерживать их порознь, чтобы оставаться собранной. Но удерживание их порознь мешает ей быть по-настоящему «собранной» и по-настоящему целостной. Терапевт продолжает исследование, следуя за каждой новой нитью, которая появляется.

Лорейн (как Элис): Я не могу это забыть.

Терапевт: Расскажите мне об этом опыте, Элис.

Лорейн (как Элис): Я не могу это отпустить.

У любого поведения есть какая-то функция. Если Лорейн/Элис вынуждена держаться за свой гнев, у этого есть причина: исследование функции этого поведения поможет ей обнаружить новые варианты и альтернативные способы удовлетворения этой потребности.

Терапевт: Ведь что произойдет, если вы освободитесь от своего тайного гнева на своих пьющих родителей? Что произойдет с вами? Я верю вам. Я верю, что вам было необходимо держаться за это.

Лорейн (как Элис): Просто... (беспомощный жест) Я буду просто ничем.

Терапевт: И чтобы не быть ничем...

Лорейн (как Элис): О, я чувствую, что как будто парю.

Чувство «парения» может быть сигналом о том, что Лорейн/Элис начинает диссоциировать, что является последней защитой от невыносимой боли или тревоги. Ее гнев действительно был средством выживания; даже фантазия о том, чтобы отказаться от него, уводит ее в сферу небытия. Ей необходимо вернуться, заземлиться и вновь ощутить защиту терапевтических отношений. Следующее приглашение терапевта, хотя сперва и вызывает у нее замешательство, возвращает ее обратно.

Терапевт: Давайте вернемся к тому, на что вы гневаетесь.

Лорейн (как Элис): Гневаюсь?

Терапевт: Чтобы вы не уплывали. Расскажите мне. Какая мысль только что пришла вам в голову, прямо сейчас, Элис?

Лорейн (как Элис): Как он со мной обходился...

Терапевт: И вы бы хотели ударить его кулаком прямо в лицо? Чтобы он больше не мог прикладываться к выпивке? Вы сказали, что хотели бы стукнуть кулаком, и почему-то я чувствую, что вы хотели бы стукнуть его кулаком прямо по рту, чтобы он больше не пил. Представьте себя, когда вы были молодой женщиной. В то время, когда вы впервые захотели покончить с собой, или еще раньше, когда вы были подростком. Что бы произошло, если бы вы выбили бутылку из его рук?

«Как он со мной обходился...» может относиться к широкому кругу возможных форм поведения, и было бы заманчиво выяснить в точности, что же происходило между Элис и ее отцом. Терапевт, однако, предпочитает оставаться с тем, что уже известно: пьянство ее отца и влияние этого на дочь. Терапевт приглашает Лорейн/Элис вообразить опыт выражения ее гнева, естественную, спонтанную реакцию, которая ведет к удовлетворению потребности (вместо того чтобы парализовывать и сжигать себя гневом, направляя его внутрь). Ответ Лорейн/Элис проливает больше света на самозащитную природу ее решения никогда не показывать гнев и никогда не «быть такой, как они».

Лорейн (как Элис): Это было бы приятное ощущение. Он бы убил меня, но это было бы приятное ощущение.

Терапевт: Он бы сделал что?

Лорейн (как Элис): Убил бы меня или что-то вроде того. Он бы...

Терапевт: И это веская причина не показывать свой гнев, ага?

Лорейн (как Элис): Да.

Терапевт: И что бы произошло, если бы утром вы стукнули по кровати матери и сказали: «Встань и приготовь мне овсянку, как это делает мать моей подруги»?

Лорейн (как Элис): Я не хочу этого делать.

Терапевт: Почему нет?

Лорейн (как Элис): Скорее всего, мой отец побил ее вчера вечером, когда вернулся домой. Я слышала их. Много лет я спала в их комнате... (ее голос дрожит) Я не хочу даже говорить об этом; это было ужасно.

Потребность защищать свою мать (и защищать себя от воспоминаний о том, что она видела и слышала в спальне родителей) сильнее, чем потребность испытывать и выражать свой гнев. Страдание Лорейн/Элис со всей очевидностью проявляется в ее дрожащем голосе, и терапевт отвечает на ее страдание.

Терапевт: Хорошо. Вам не нужно делать все на этой сессии. Давайте пока отложим это? Или вы хотели бы сейчас рассказать мне об этом в общих чертах?

Лорейн (как Элис): Он просто приходил пьяный и говорил: «А ну, поднимай юбку, Мэри». Никакой любви, никакой нежности. Мой муж был нежен со мной. Я ничего не знала о сексе, когда мы поженились. И он был терпеливым и нежным.

Ответ терапевта еще раз демонстрирует, что главная здесь Лорейн/Элис, и тревога Лорейн/Элис рассеивается. Когда она так решит, она будет говорить об этом. Несомненно, здесь еще многое предстоит исследовать - другие само-защитные решения, принятые, когда маленькая девочка была вынуждена становиться свидетелем сексуального поведения своих родителей. Однако вместо того, чтобы погружаться в эту новую содержательную область, терапевт решает связать ее с другой развиваемой темой: с разницей, существующей между двумя семьями - между родительской семьей Элис и ее собственной семьей с мужем и детьми.

Терапевт: Еще один контраст.

Лорейн (как Элис): Да...

Терапевт: Каково это внутри для вас, Элис, жить со всеми этими контрастами? На что бы вы ни взглянули... Вы заходите в гостиную и видите красивые чехлы. Какой контраст! Вы видите, по дороге в школу, как хорошо одеты ваши дети.

Лорейн (как Элис): У них есть образование. Всё.

Терапевт: Вы видите еду на столе за завтраком.

Лорейн (как Элис): О-о-о...

Терапевт: Вдыхаете запах чистых простыней... Что означает «О-о-о»?

Лорейн (как Элис): Я горжусь тем, что сделала это. (ее рука прижимается к ее ноге)

Терапевт: И ваша правая рука тоже что-то говорит. Сделайте это снова. «Я горжусь...» Ваша правая рука что-то говорит.

Терапевт не знает, что означает этот жест, и ей не нужно это знать; все, что необходимо, - это чтобы она заметила его и попросила Лорейн/Элис обратить на него внимание. Когда Лорейн/Элис повторяет и преувеличивает движение своей руки, чувства усиливаются, и значение этого движения обнаруживается спонтанно.

Лорейн (как Элис): Я сержусь, что у меня никогда этого не было. Почему не могло быть вот так? Никогда не было так.

Терапевт: «Сержусь, что у меня никогда этого не было».

Лорейн (как Элис): Никогда не было.

Терапевт: «Гордитесь» тем, что даете это им, и в то же время сердитесь внутри, что у вас самой «никогда этого не было».

Лорейн (как Элис): Да простит меня Бог. Да. (пауза) Я сержусь каждый день моей жизни.

Терапевт: Что же, понимаете, я не думаю, что Бог сможет простить вас, пока вы действительно не присвоите это - то, что вы «сердитесь каждый день» своей жизни. И вы сердитесь на своих детей, потому что они не ценят этого.

Лорейн (как Элис): Они не знают, каково это... (пауза) Я не хочу, чтобы они знали, каково это.

И снова Лорейн/Элис возвращается по спирали к тому, где она была раньше: «я хочу, чтобы они знали, и в то же время я не хочу, чтобы они знали. И снова она возвращается к давнему конфликту уже с новообретенным осознанием и самопринятием. Следующий вопрос терапевта опирается на это осознание, ведя ее дальше к исследованию того, как, испытывая голод по контакту со своими детьми, она все же продолжает удерживать их на расстоянии вытянутой руки.

Терапевт: Но тогда и вас не могут узнать, не так ли?

Лорейн (как Элис): Я стараюсь не поднимать эту тему.

Терапевт: И все же вы постоянно рассказываете им истории.

Лорейн (как Элис): Да, похоже что так. Но я себя останавливаю; я никогда не упоминаю о чем-то действительно скверном. Они и половины этого не знают.

Терапевт: Так же, как вы останавливаете себя сегодня здесь, со мной, да? Но у вас много всего на душе, не так ли, Элис? Много всего.

Лорейн (как Элис): Держу это при себе.

Терапевт: Это может убить вас.

Лорейн (как Эдис): Ну, мне почти 86; с чем-то ты должен умереть.

Терапевт: Вы хотели бы умереть с легким сердцем?

Этот вопрос отмечает переход к заключительной фазе работы с Лорейн/Элис. На протяжении сессии, представленной в главе 10, и до настоящего момента в этой сессии основное внимание уделялось исследованию, а перемена в Лорейн/ Элис произошла, прежде всего, в ответ на ее повысившуюся осознанность и растущее доверие в терапевтических отношениях. Теперь терапевт произведет оценку того, открыта ли она для более интенсивной работы на аффективном уровне.

Лорейн (как Элис): Не знаю, возможно ли это.

Терапевт: Ну а как насчет того, что вы рассказали мне сегодня о том, как вы разгневаны, и о своей зависти к собственным детям?

Лорейн (как Элис): Я не говорила, что завидовала.

Терапевт: Нет? Я думала, именно это вы описывали.

Лорейн (как Элис): Я сказала, что они никогда не узнают. И я не хочу, чтобы они узнали.

Терапевт: Разве вы не говорили, что сердились всякий раз, когда видели красивые чехлы, овсянку на столе?

Лорейн (как Элис): Сердилась? Я не сердилась на своих детей... Это совсем не их вина, что я росла в таких условиях.

Не идет ли работа слишком быстро? Не вызвали ли вопросы терапевта знакомую самокритику Лорейн/Элис, ее потребность защитить себя от угрозы, связанной с гневом, и стыд за то, что она завидует счастливой судьбе своих детей? Она определенно отступает и возводит свои старые защиты. Ответ терапевта выражает ее боль в словах; понимание в голосе терапевта нормализует реакции Лорейн/Элис.

Терапевт: Но они не понимают вас по-настоящему, не так ли? (пауза) И они не так благодарны, как были бы вы. У них были все эти куклы, которых у вас никогда не было.

Лорейн (как Элис): Именно этого я и хочу - чтобы у них это было.

Терапевт: Да, эту часть я понимаю. Я понимаю вашу щедрость. Но что произойдет после того, как они это получат?

Лорейн (как Элис): Просто у меня больше ничего нет. У меня нет, ничто не может исправить это для меня. Все, что я могу, - это сделать их жизнь лучше; я не могу исправить свою.

Терапевт: Но тогда вы чувствуете холодный, пустой голод.

Лорейн/Элис чувствует голод по отношениям; она отчаянно нуждается в контакте, но столь же отчаянно она должна скрывать свою внутреннюю, неприемлемую часть, чтобы ее не узнали. Стоит выбор между отвержением и стыдом, с одной стороны, и холодным, пустым голодом - с другой. Именно эту ложную дихотомию необходимо разрешить, чтобы восстановить контакт и освободить Лорейн от бремени конфликта Элис.

Лорейн (как Элис): Да...

Терапевт: И тогда вы говорите им, как благодарны они должны быть? Или вы, по крайней мере, думаете об этом?

Лорейн (как Элис): Нет, я рассказываю им всякое; наверное, мне не стоит этого делать. Рассказывать им всякое...

Терапевт: Итак, возможно, зависть - слишком сильное слово. Может быть, ревность - более подходящее слово для вас? Вы хотели бы, чтобы это было у вас? И каждый раз, когда вы видите их с этим, открывается старая рана, связанная с тем, что у вас этого не было. И гнев на родителей, которые выбрали алкоголь, а не вас... О, Элис, это такая печальная жизнь, когда вы переживаете все это одна.

Терапевт - не просто специалист, применяющий техники; она тоже чувствует эту дилемму. Несмотря на то, что она работает с интроекцией, с тем субъектом, который существует только в голове Лорейн, здесь есть боль, и сострадание терапевта является подлинным.

Лорейн (как Элис): Ну, мой муж понимал, потому что у него было похожее происхождение. Мы понимали друг друга. Я очень скучаю по нему.

Терапевт: Расскажите, по чему вы скучаете, Элис.

Лорейн (как Элис): Я скучаю по тому, как он лежал рядом со мной в постели ночью. Как бы так холодно... Я скучаю по тому, когда рядом есть кто-то, кто понимает, каково мне было. Потому что я встретила его, когда мне было 16 лет, и он знал, какой была моя жизнь. Он знал, какая это была борьба.

Терапевт: (пауза) Продолжайте, Элис.

Когда Лорейн/Элис рассказывает о своем муже, она описывает, как получала тот контакт, которого жаждала всю свою жизнь: кто-то, кто действительно ее знал, по-настоящему понимал и продолжал любить ее. Потеря такого межличностного контакта и поддержки, должно быть, вновь отбросила ее в холодную пустоту, которая была еще хуже чем прежде, ведь она наконец испытала теплоту и удовлетворение. А вот еще одна часть - о том, о чем она хотела, чтобы другие знали, - о глубине ее одиночества.

Лорейн (как Элис): Мы не были женаты так уж долго. Мы не женились, пока мне не исполнилось 35, пока я наконец не сказала, что хочу иметь детей, и, если ты не женишься на мне, я оставлю тебя и найду кого-нибудь другого. И тогда он поехал в Рино или какой-то там городишко и быстро получил развод, а потом женился на мне. А потом он действительно не очень хорошо себя чувствовал все время.

Терапевт: Но он понимал вас.

Лорейн (как Элис): Он понимал меня. И он часто пел для меня... (плачет) О, и каждый раз, когда я иду на чью-то свадьбу... (рыдает) И они поют «Папина малышка». Эту песню он пел для меня... О, это невыносимо! О-о-о-о-о...

Терапевт: Потому что это напоминает о чем-то из вашего детства?

Лорейн (как Элис): (плачет) О-о-о, у меня никогда не было папы, который бы пел для меня. О-о-о-о... Моего мужа нет уже 22 года, а я по-прежнему так по нему скучаю... (более тихо) Он был нежным... И он был добр ко мне, и добр к детям. Он много работал... (пауза) Видите, вот что происходит; что в этом хорошего?

Одиночество без-мужа сливается с одиночеством без-папы, и на мгновение Лорейн/Элис отдается ему. Затем она ловит себя на этом и вновь заворачивается в лоскутки своих защит: «Что в этом хорошего?» Говоря о своей боли, ты только сильнее чувствуешь эту боль; от слез только хуже. Возможно, плач Элис, как плач многих людей, которые плачут в одиночестве, не приносит никакого облегчения из-за отсутствия контакта-в-отношениях. Возможность плакать, чувствуя при этом настроенный отклик сострадания от терапевта, позволяет разделить с ним горе и рассеять его. Терапевт серьезно относится к вопросу Лорейн/Элис и дает два правдивых ответа. Лорейн/Элис отвечает на оба из них.

Терапевт: Очень хорошо, что вы плачете вместе со мной. Это поможет вам умереть легче. И это хорошо для вашей дочери.

Лорейн (как Элис): Я рассказала ей, что я хотела бы, чтобы было на моих похоронах. Она была добра ко мне; она слушала.

Терапевт: Ну, она пыталась понять вас всю свою жизнь.

Лорейн (как Элис): Она хорошо заботится обо мне сейчас.

Здесь опасная почва. Говоря о заботе своей дочери, Лорейн/Элис рискует вернуться обратно к стыду, или отрицанию, или и к тому и к другому - из-за того, что она сердилась на свою дочь. Веря, что ее гнев является плохим, она позволяет ему разрушать, а не строить отношения. Терапевт должна помочь ей перевернуть этот паттерн, ощутить свой гнев как естественный и потенциально способствующий контакту. Она решает обратиться к похожему опыту из своей жизни, чтобы поддержать и нормализовать смешанные чувства Лорейн/Элис к ее дочери: это ответ на потребность в общности в отношениях.

Терапевт: Но есть что-то, чего ваша дочь никогда не сможет понять. Элис, могу ли я рассказать вам небольшую историю о том, как мы с вами похожи?

Лорейн (как Элис): Конечно.

Терапевт: Однажды, еще когда моя дочь ходила в детский сад, у меня было много дел. Но за неделю до этого она пожаловалась, что я не повела ее в парк. Поэтому я бросилась скорее доделывать работу, чтобы я смогла пойти с ней в парк. А потом она сказала: «Я не хочу идти. Я хочу посмотреть телевизор».

Лорейн (как Элис): Да.

Терапевт: И я сказала подруге, которая зашла в гости: «Ты только посмотри на это! Разве она не знает, что это значит - когда кто-то может повести ее в парк? И моя подруга заметила: «Не-а. Она не знает, как это - когда никто не может повести ее в парк», ведь я ходила с ней парк несколько раз в неделю на протяжении нескольких лет. Никто никогда не водил меня в парк. И моя дочь никогда-никогда не поймет этого, Элис.

Лорейн (как Элис): Это верно.

Терапевт: Моя дочь никогда не поймет, как грустно мне было, когда она не была благодарна за то, что я хотела повести ее в парк. То есть что-то из того, что вы даете, ваша дочь никогда не сможет понять и оценить. И, уверена, вы раздражаетесь на нее, когда она не понимает.

Лорейн (как Элис): Я просто прекращаю.

Терапевт: Прекращаете что?

Лорейн (как Элис): Я просто ухожу в свою комнату.

Терапевт: Но внутри?

Лорейн (как Элис): Жжет.

Принимая во внимание слова Лорейн/Элис о том, что она скучает по мужу и уходит в свою комнату, терапевт предположила, что потребность в общности в отношениях - побыть в присутствии кого-то, кто понимает печаль Элис, потому что у этого человека был подобный опыт, - теперь выходит на первый план. Рассказ своей собственной истории не только был ответом на эту потребность, но и способствовал нормализации эмоциональной реакции Элис. Похоже, эта стратегия имела желаемый эффект: в этом единственном слове «жжет» Лорейн/ Элис выражает целый мир чувств. Возможно, это именно тот момент, которого ждала терапевт; момент, когда интроецированная Элис достаточно смягчилась, чтобы быть готовой начать процесс интеграции. Готова ли Элис поговорить с Лорейн, действительно поговорить - о том, что действительно важно?

Терапевт: Жжет? О, Элис, все это замаливание своего гнева... возможно, это вас и сжигает. А не слова: «Я разгневана из-за пренебрежения. И я разгневана из-за боли. И сколько бы хорошего я ни делала для своих детей, это не сотрет мою собственную историю».

Лорейн (как Элис): Да... Это так...

Терапевт: (пауза) Но, я думаю, есть что-то, что вы, вероятно, хотите сказать Лорейн сейчас. Просто представьте, что она сидит прямо здесь, у ваших ног. Представьте, как она выглядела, когда была маленькой. Просто посмотрите на эту маленькую Лорейн... Вместо того чтобы замаливать что-то сейчас, вместо того чтобы пытаться оставить все в прошлом, поговорите с ней от всего сердца...

Лорейн (как Эдис): (глядя на воображаемого ребенка - Лорейн) (пауза) Ты такая серьезная... Ты задаешь столько вопросов... столько вопросов, на которые я не знаю ответа. Хотела бы я знать все ответы.

Терапевт: Но вы знаете свои переживания.

Лорейн (как Элис): Если бы я могла уберечь тебя от всей боли в этом мире. Я так тебя люблю...

Вот еще одна грань нарушающего контакт решения Элис. Оберегать Лорейн от боли означало не позволять ей узнать «плохие» стороны Элис (по ее собственному определению). И это влекло за собой дистанцию и искажение в отношениях.

Терапевт: Ну, Элис, оберегая ее от любой боли в этом мире, вы тем самым увеличили боль. Это в каком-то смысле похоже на то, когда ребенка растят в стерильных условиях, и когда он идет в школу, он заболевает.

Лорейн (как Элис): Я не хотела этого; я бы никогда не сделала чего-то, что причинило бы ей боль.

Терапевт: Я верю вам. Скажите это Лорейн.

Лорейн (как Элис): Я бы никогда не сделала чего-то, что причинило бы тебе боль; я делала все, что могла. Ты знаешь, что я люблю тебя. Я помню, как качала тебя, когда ты была маленькой... и как прекрасно было в ванной ощущать твою намыленную кожу, а потом произносить молитвы вместе...

Терапевт: Так, как ваша мать никогда с вами не делала.

Лорейн/Элис должна смело взяться за этот контраст и, наконец, открыто и честно поговорить о нем со своей дочерью. Интроекция Элис похожа на капсулу с постепенным высвобождением вещества, которая была проглочена со всеми заключенными в ней горечью, гневом и стыдом. Сейчас честность может растворить эту капсулу и позволить Лорейн интегрировать то, что находится внутри, вымывая токсины и усваивая питательные и обогащающие компоненты.

Лорейн (как Элис): Так, как моя мать никогда со мной не делала; я не хотела, чтобы ты хоть однажды почувствовала эту пустоту. Я никогда не хотела, чтобы ты просыпалась рождественским утром в холодном доме. Я никогда не хотела, чтобы ты была голодной или стыдилась своей неопрятности.

Терапевт: Но проблема в том, Элис, что она никогда полностью вас не понимала.

Лорейн (как Элис): Я переживу.

Терапевт: Но вы раздражаетесь из-за этого.

Лорейн (как Элис): Ну, да, это так.

Терапевт: А это раздражение ранит вашу дочь.

То, что Элис не намерена делать для себя, она будет делать для Лорейн. Она сдерживала свой гнев и замещала его внутренним жжением, чтобы защитить свою дочь. Теперь, доверяя мудрости терапевта (и своему собственному появляющемуся чувству Я), она рискует поделиться тем, что она так долго пыталась скрыть. Пока еще робко, частично, осторожно... но это начало.

Лорейн (как Элис): (пауза) У меня была ужасная жизнь. Ты и половины этого не знаешь. Тебе и не нужно знать. Это была не твоя жизнь, это была моя жизнь.

Терапевт: А теперь расскажите ей о своем гневе.

Лорейн (как Элис): Он сжигает меня изнутри, каждый божий день. Это словно гореть в огне, который никогда не погаснет.

Терапевт: Скажите ей также, как вы отреагируете его вовне.

Лорейн (как Элис): И я хожу, стиснув зубы... и придираюсь к ничего не значащим мелочам.

Терапевт: «Чтобы прикрывать...»

Лорейн (как Элис): Чтобы прикрывать что-то более важное... И я больше никогда не хочу снова так себя чувствовать.

Терапевт: «И то, как я веду себя с тобой, дочка...» (пауза) Хотите, чтобы я вам помогла?

Лорейн/Элис говорит с новообретенной честностью, но здесь она застревает: ей не вполне удается провести связь между тем, как она обращалась с гневом и как это сказалось на ее дочери. Чувствуя ее искреннее замешательство, терапевт готова помочь ей понять, но только если Лорейн/Элис хочет этого. Лорейн/Элис по-прежнему главная в этом процессе. Ее ответ предоставляет терапевту разрешение дать интерпретацию, которая прояснит паттерн для нее.

Лорейн (как Элис): Я не знаю, как я себя веду. Помогите мне узнать.

Терапевт: Ваш гнев вторгается в ее психику. Он нарушает ее внутреннее пространство. Она не отвечает за вибрации между вами и ней. Вы делаете вид, что этого гнева нет, или замаливаете его, но он вторгается в психику вашей дочери и нарушает ее. И чем больше вы пытаетесь прикрыть его, тем более нарушающим он становится... И ваша дочь, которая так предана вам, пытается забрать его и нести его ради вас. Как и многие преданные дети - что бы родители ни отрицали, дети будут это нести. Сейчас я услышала ваше обещание никогда не причинять ей боли.

На протяжении всей работы с Лорейн/Элис терапевт была внимательной к тому, чтобы оставаться нейтральной и избегать любого чувства пристрастности в конфликте между матерью и дочерью. Теперь, когда контакт между Элис (интроецированной) и Лорейн (ребенком) начинает восстанавливаться, терапевт может позволить проявиться своему основному обязательству: работа с Элис осуществляется в интересах Лорейн. Хотя она будет продолжать уважать и поддерживать Элис, ее основные отношения - с Лорейн, и конечная цель - помочь Лорейн вырасти и исцелиться.

Лорейн (как Элис): Да...

Терапевт: Тогда вы должны быть честны по поводу того, как вы разгневаны. Потому что именно отрицание ранит ее...

Лорейн (как Эдис): (пауза) Я не знаю, как это сделать.

Терапевт: Почему же, Элис, вы успешно делаете это уже почти час. То, что вы уже сделали, превосходно. Возможно, вы считаете, что не умеете заниматься психотерапией, но вы были просто великолепны. Так что просто скажите ей...

Лорейн (как Эдис): Для меня это такое облегчение! Знать, что я могу делать это правильно!

Терапевт: Просто поговорите с ней от всего сердца. От...

Лорейн (как Эдис): Я хочу делать как лучше для тебя, дорогая! (плачет)

Сочетание ободрения, поддержки и поощрения создает наиболее подходящий тон. Когда Лорейн/Элис продолжает, в ее голосе слышна искренность, которой не было раньше. Она, наконец, может поделиться глубиной своей боли, своего гнева, своего страха - поделиться этим с Лорейн и принять это сама.

Терапевт: И лучше - это быть с ней честной. Сейчас без прикрытий.

Лорейн (как Элис): (плачет) О, я ненавидела своих родителей; я ни за что не хотела, чтобы ты так ненавидела меня!

Терапевт: Скажите ей, что происходит, когда вы отрицаете.

Лорейн (как Элис): Это отравляет меня. Это отравляет тебя! Оно везде, (громко рыдает) Оно в посуде, на диване! Это повсюду, это во всем, что я создаю! (кричит сквозь рыдания) Это во всем, чего я касаюсь... О-о-о-о-о-о-о! А-а-а-а-а-а! Это все! А-а-а-а (пронзительно кричит) А-а-а-а-а! А-а-а-а! Все! А-а-а-а-а-а-а!

Терапевт: В каком сумасшедшем доме вы росли в детстве! В каком сумасшедшем доме вы росли, мама!

Лорейн (как Элис): А-а-а, Боже, это было ужасно! (продолжает рыдать) О-о-о-о-о-о-о-о! А-а-а-а, так ужасно! А-а-а-а, о Боже, о Боже, помоги, это было так ужасно! О-о-о-о...

Подобно вскрытому нарыву, яд наконец выходит. Рыдания и крики Элис -это выражение страданий, накопленных за многие годы. Теперь ее голос звучит моложе; это плач одинокого, нуждающегося ребенка. Терапевт приглашает ее выразить словами то, что было погребено вдали и за пределами осознания и что никогда не удавалось испытать, пока она не достигла этого момента внутреннего контакта.

Терапевт: Попробуйте «О Лорейн, помоги мне».

Терапевт: Ведь именно это вы говорили в течение 40 лет, не так ли?

Лорейн (как Элис): О Лорейн! О Лорейн, помоги мне (громко рыдает) Помоги не почувствовать себя лучше, о-о-о-о! Исправь это! О-о-о-о-о... (стенает)

Терапевт: Да, продолжайте. Скажите Лорейн, в чем заключалась ее задача...

Маленькая девочка, которой так пренебрегали, но которая не могла рассердиться, не переросла свою глубокую потребность быть любимой и получать заботу. Эта потребность, которую никогда не признавали, выражена менее всего, и она лежала в основе ее способа быть с другими и пропитывала ее отношения с дочерью. Эти отношения можно обобщить в нескольких словах: «Я хочу, чтобы ты заботилась обо мне, но мы обе должны притвориться, что это не так, так же как мы должны делать вид, что я не гневаюсь и мне не страшно». На место сердитого притворства, с которого Лорейн начала предыдущую сессию, теперь приходит контакт. Построение диалога между двумя частями -интроецированной Элис и лишенной контакта маленькой Лорейн - позволяет им экстернализироваться, что является важным шагом в процессе интеграции. Интроекция начинает растворяться.

Лорейн (как Элис): Исправь это! Для меня!

Терапевт: Скажите ей, как она должна была это исправить!

Лорейн (как Элис): (рыдает) Люби меня! И будь рядом! Для меня! И... о Господи, обнимай меня! (стенает)

Терапевт: Как хорошая мама?

Лорейн (как Элис): О-о-о-о-о-о! О-о-о-о-о Боже... (постепенно успокаивается) О Боже... Что я сделала?

Терапевт: Скажите ей, что вы сделали. Скажите своей дочери, что вы сделали.

Лорейн/Элис прошла через эмоциональный шторм. Через аффект она испытала и признала свой паттерн, обратилась к запрещенным частям себя и восстановила внутренний контакт. Однако без когнитивного понимания это, скорее всего, останется лишь преходящим явлением, эмоциональным катарсисом, эффект которого иссякнет через несколько дней или недель, а система, по сути, останется без изменений. Теперь терапевт побуждает ее кристаллизовать свой опыт, выразив его словами, за которые Лорейн может держаться и которые может использовать, чтобы задавать направление своему дальнейшему росту и изменениям.

Лорейн (как Элис): Я хотела, чтобы ты привела меня в порядок. Я хотела, чтобы ты дала моей жизни центр и цель. Я хотела, чтобы ты согрела меня. Я хотела, чтобы ты заполнила то место, где была пустота. О Боже, я хотела, чтобы ты была здорова, я хотела, чтобы ты сияла...

Лорейн (как Элис): ...чтобы в этом мире было хоть что-то, что я сделала правильно, чтобы я исправила это, чтобы я доказала это, чтобы это действительно было, чтобы я их действительно побила, действительно победила uxl (ее сжатый кулак бьет подлокотник ее кресла)

Терапевт: Да, давайте, покажите это своей рукой.

Лорейн (как Элис): (колотит по креслу) Я их действительно побила! Я их действительно побила! Я на самом деле ушла от них, мне это действительно удалось!

Терапевт: О, Элис, какая прекрасная надежда! Какая прекрасная победа.

Лорейн (как Элис): (тихо) Мне это действительно удалось.

Терапевт: Единственная проблема была в том, что, не говоря об этом прямо и честно с хорошим терапевтом, вы вторгались в психическое пространство вашей дочери.

Лорейн (как Элис): Мне очень жаль.

Терапевт: Ну, это довольно легко исправить, Элис. Если вы желаете это исправить. Сказать вам, как?

Все эмоции, мысли и поведенческие проявления взаимодействуют между собой, и каждый элемент должен перейти в новый паттерн, чтобы работа действительно была эффективной. Лорейн/Элис ощутила значительные изменения в аффекте и начала думать о себе по-новому. Сейчас терапевт собирается предложить ей способ, как перевести мысли и чувства в поведение, что выведет терапевтический процесс за стены кабинета, в котором они работают.

Лорейн (как Элис): Да.

Терапевт: Вы исправляете это здесь, в этой комнате.

Лорейн (как Элис): Да-

Терапевт: Вы говорите прямо. И вам нужно еще о многом сказать прямо, прежде чем вы умрете, леди. Вместо того чтобы говорить ей, что она и половины этого не знает, расскажите ей все.

Может показаться странным классифицировать то, что Элис «рассказывает» Лорейн, как поведение, поскольку этот «рассказ» является, фактически, внутренним процессом для Лорейн. В той мере, в какой Лорейн сможет реорганизовать свои мыслительные паттерны так, чтобы они включали сознательное воспроизведение этой работы, психологически переживая при этом, как ее мать активно устанавливает контакт, - в этой мере внутреннее событие будет иметь такой же эффект, как фактический, внешне наблюдаемый разговор. В последующие недели это может побудить 49-летнюю Лорейн вовлечь реально существующую 86-летнюю Элис в полноценный искренний диалог, пока еще есть время построить близкие отношения, полные любви и заботы, которые будут целительными для них обеих.

Лорейн (как Элис): Да, я расскажу ей.

Терапевт: И, возможно, даже расскажите ей, как вы ей завидовали каждое Рождество. И каждое утро во время завтрака. Или ревновали... любое слово, каким вы хотите это назвать.

Лорейн (как Элис): Да...

Терапевт: Возможно, «контраст» - более удачное слово. Когда вы видите то, что даете ей, это всегда напоминает с болью и гневом о том, чего вы сами не получили.

Лорейн (как Элис): Да...

Терапевт: Вы действительно хорошая женщина, Элис.

Лорейн (как Элис): Я делаю все возможное.

Терапевт: Я чувствую это. А теперь у вас появилась новая возможность.

Лорейн (как Элис): Да...

Терапевт: Новый способ делать это. (пауза) Элис, вы открыты тому, чтобы услышать, что чувствует Лорейн?

Заключительный этап терапии с интроецированным другим наступает, когда клиент от имени своей собственной личности обращается к интроекции. У клиентки (которая наблюдала за работой с интроекцией на протяжении всей сессии) теперь есть возможность выразить свои чувства по поводу этой работы, свои собственные мнения и потребности, а также свое понимание и свою точку зрения. Эта последняя смена также вновь утверждает клиента как личность, с которой терапевт находится в отношениях, и дает возможность скорректировать терапевтический альянс, если это необходимо.

Лорейн (как Элис): Да.

Терапевт: Потому что она, возможно, тоже сердится на вас, и это вам будет трудно понять. Может быть, даже невозможно понять, когда вы подумаете о том, сколько хорошего она получила и как плохо было вам самой. Но вы хотя бы послушаете о том, что она переживала?

Лорейн (как Элис): Да... Я знаю, что не слушала ее.

Терапевт: Ну, это, возможно, один момент... Я также думаю, что вы недостаточно говорили.

Лорейн (как Элис): Дя, я не говорю.

Терапевт: Вы не говорили: «Сегодня я сержусь», или «Сегодня я завидую». «Каждый раз, когда ты получаешь в подарок трех кукол на Рождество, это напоминание для меня, что за три года у меня не было одной куклы».

Лорейн (как Эдис): Или за всю мою жизнь. Да...

Терапевт: Хорошо. Оставайтесь там, Элис: а сюда мы приведем Лорейн. (Лорейн пересаживается обратно на свой стул, смотря на стул «Элис»)

Хотя для такой работы это не является абсолютно необходимым, смена стульев очень помогает клиентам создать сенсорное подспорье для каждого субъекта или персоны, которую они перенимают. Со стула «Элис» Лорейн видит комнату глазами Элис, сидит в позе Элис и ощущает, как сидение соприкасается к телом Элис. Когда она пересаживается обратно на свой стул, все это меняется, и это изменение облегчает «выход из кожи Элис».

Лорейн: (глубоко вздыхает) ,

Терапевт: Просто выйдите из кожи Элис...

Лорейн: Чттттт... О, Боже.

Терапевт: Вам многое пришлось нести.

Лорейн: О Боже. О-о-о. (вздыхает)

Терапевт: Что за этим «О Боже»?

Это совершенно нейтральное, не связанное условиями исследование. Терапевт может строить догадки о том, что чувствует Лорейн, и что призвано передать ее «О Боже», но она не может знать это до конца, так же как не может знать, о каких частях больше всего необходимо поговорить Лорейн. Исследовательский вопрос выражает ее желание узнать это и предоставляет Лорейн свободу начать с того, с чего она хочет.

Лорейн: Это просто о том, как это было трудно. О-о-о. Как замкнуто и... чтттт... (пауза; похоже, она подбирает слова) О, мама ... (вздыхает) Не знаю, с чего начать... Я все это знала, но я не знала об этом по-настоящему, до этого момента... Думаю, мне нужна помощь...

С этой просьбой терапевт получает разрешение предложить отправную точку; теперь ее предложение не будет вторжением, а будет скорее ответом на просьбу Лорейн о помощи.

Терапевт: Попробуйте «О, мама, ты довольно рассерженная женщина...»

Лорейн: О, мама, ты рассерженная женщина.

Терапевт: А теперь скажите об этом больше.

Лорейн: Ты так разгневана, что... ты так разгневана, что твоя кожа обожжена. Так и есть, это сжигает тебя; ты сгораешь. Вся твоя кожа, вокруг шеи и в ушах и... кожа на ногах, как будто... она словно горит, она обожжена. Так обожжена.

Терапевт: И скажите ей, каково это - жить с таким сжигающим гневом.

У Элис уже была возможность говорить о своем переживании. Теперь очередь Лорейн; ей нужно рассказать Элис, каким было ее переживание, никак себя не сдерживая, освободившись наконец от стесняющего требования заботиться об Элис, никогда не причинять ей боль и сделать так, чтобы все снова было в порядке.

Лорейн: Это очень страшно; это действительно приводит в замешательство. Это на самом деле... это отвратительно, от этого действительно мутит. Меня мутит от этого.

Терапевт: Да.

Лорейн: Как когда волосы горят. Фу. Воняет. Я никогда не понимала, на кого ты злилась. Я знала, что ты постоянно была в бешенстве, и ты никогда... (ее голос прерывается и она замолкает)

Терапевт: Скажите ей, что вы знаете теперь.

Лорейн: Я знаю, что ты постоянно была в бешенстве. Я знаю твой сжигающий гнев, и я знаю, что он не относится ко мне, и я знаю, что он, скорее всего, и к папе не относится - и все эти саркастичные замечания, которые ты отпускала, и тому подобное, это были просто... это всегда были маленькие предохранительные клапаны, немного пара. И это вообще так изматывает.

Терапевт: Угу. Это изматывает.

Лорейн: Я не хочу этого. Это твое. Я, я чувствую, я чувствую к тебе такое сострадание; во мне есть части тебя, которые я люблю и ценю. Боец. Ты не знаешь, какой ты боец, (плачет) Ты не знаешь, какой ты боец! Даже не замечаю, сколько мужества потребовалось, чтобы пережить то, что ты пережила. И то, что у меня это есть, что это для меня значит, (плачет) Но я не могу делать то, что ты делаешь. Я не могу удерживать гнев. Я не могу этого делать. Я просто не могу продолжать делать это для тебя.

С растворением интроекта монолитный другой становится трехмерным, становится человеком, кем-то, у кого есть и хорошие, и плохие качества, и Лорейн может что-то выделять и выбирать. Она может ценить те части своей матери (и подпитываться от них), которые являются любящими и достойны восхищения, но ей не нужно брать вместе с ними сдерживаемый гнев. Прося ее рассказать больше о своих чувствах к матери, терапевт помогает ей разобраться в том, что она любит и что ее возмущает, что она оставит и от чего откажется.

Терапевт: Расскажите ей о той части ее гнева, которая вас возмущает.

Лорейн: А-а-ах... ну, меня возмущает мысль, что это была моя проблема. Я негодую, что ты не освободилась от этого ради меня. Я негодую, что ты не присваиваешь это. Уххх, я возмущаюсь, что ты позволила мне считать, что это моя задача. Я возмущаюсь гневом в этом доме. Я больше не хочу его есть. Я не хочу этого: гнев в складках полотенец. Я больше этого не хочу. Вся эта работа, круглосуточная работа, работать, работать, работать, работать, работать, чтобы исправить это. Все в порядке. Все было и есть в порядке. Я в порядке... Тебе больше не нужно над этим работать. Ты даже можешь рассыпаться, если хочешь, (пауза) Я не буду сохранять твою целостность, но ты могла бы рассыпаться. С нами все будет в порядке, если ты рассыплешься. Никто на самом деле не рассыплется... (вздыхает) Меня возмущают твои придирки в адрес моей сестры. Я думаю, что ей особенно доставалось. Меня это очень возмущает. Списываю это на менопаузу; я не знаю. Я постоянно наблюдаю женщин в менопаузе; они не раздражительные и не саркастичные. Я думаю, ты была с ней слишком сурова. Думаю, именно поэтому ей пришлось переехать в Калифорнию. Так сложно хоть иногда с ней увидеться, ведь мы так далеко друг от друга. Меня это возмущает. Я считаю, что ты ее оттолкнула. Ей надо было спасать себя. Мне это не нравится... (пауза) Не знаю, что еще сказать. Мне снова нужна помощь.

Терапевт: Что вы чувствуете, Лорейн? (долгая пауза) Вы чувствуете, что сдерживаете - у меня чувство, что вы что-то сдерживаете.

Лорейн: Наверное, мне просто грустно. Чувствую... грусть.

Терапевт: Грусть из-за... скажете больше об этом?

Лорейн: Мне грустно, что я не могу это исправить. Ведь я люблю тебя.

У отказа от прежней системы, прежнего набора убеждений есть своя цена. Ответственность, связанная с опеканием матери, с тем, чтобы «исправить» мать, была огромным бременем для Лорейн; в то же время отказ от этого означает также отказ от возможности, что это вообще может быть достигнуто. Пока Лорейн могла вкладывать силы и быть занятой тем, чтобы исправлять жизнь Элис, ей не приходилось чувствовать боль от понимания, что это никогда не сможет быть исправлено. Теперь, освободившись от этой ответственности, она чувствует печаль за Элис и за себя.

Терапевт: Да, расскажите ей о том, что вам грустно, потому что вы не можете это исправить.

Лорейн: Мне грустно, потому что тебе грустно. Мне грустно, потому что...

Терапевт: Скажите ей о работе, которую она на вас возложила. О невозможной задаче.

Лорейн: О да. Сделать так, чтобы с маминой жизнью было все в порядке.

Терапевт: Вы хотели выполнять эту задачу?

Лорейн: Думаю, хотела, изначально. Да. Это... давало мне возможность быть с ней.

Терапевт: Скажите ей это.

Лорейн: Я думала, единственный способ быть с тобой, - это заботиться о тебе, нести твое дерьмо.

Элис верила, что единственный способ быть в отношениях с Лорейн - это скрывать свои чувства, свою зависимость, свое «дерьмо». И Лорейн, интроецируя точку зрения Элис, глотала это «дерьмо», как если бы ее мать была своеобразным троянским конем, которого гостеприимно провели за ворота, но внутри которого притаился враг. Лорейн осознает, что такая сделка была обманом и что обещание отношений в качестве награды за соблюдение пакта - это было обещание, которое суждено было нарушить. Принятие способа Элис быть в отношениях гарантировало, что эти отношения никогда не принесут удовлетворения ни матери, ни дочери. Теперь Лорейн вплотную подошла к тому, чтобы отвергнуть эту сделку и отказаться от попыток выполнить невозможную задачу Элис. Терапевт признает приближение момента принятия решения и акцентирует то, к чему идет Лорейн.

Терапевт: Да, скажите это предложение еще раз.

Лорейн: Нести твое дерьмо. Я не хочу нести твое дерьмо. Я не могу больше этого делать.

Терапевт: Тогда верните это ей.

Лорейн: Что ж, я благодарна тебе. Ты многое мне дала. Но за это я не благодарю тебя. Можешь оставить это себе. Я чувствую, что я как будто все время наполняла твои ведра, а ты просто все выливала. Ты говорила: «Вот, оно снова пустое». И я не могу, ух, я не могу больше этого делать.

Терапевт: «А то, что я буду делать, это...»

Для Лорейн недостаточно просто заявить, что со старой задачей покончено. Нельзя просто перестать что-то делать - нужно что-то делать вместо этого. Чтобы укрепить это новое решение; чтобы оно на что-то повлияло, Лорейн необходимо уточнить, как изменится ее поведение.

Лорейн: А то, что я буду делать, это... заботиться о себе. И я буду говорить тебе, когда... когда ты вовлекаешь меня во что-то, когда твои ожидания нереалистичны. Когда я не могу оправдать твои ожидания. Не знаю, поймешь ли ты это. Мне все равно, что у тебя только восемь классов образования; я считаю, что ты чертовски умна.

Терапевт: (пауза) Хотите сказать ей что-нибудь еще?

Лорейн: Не думаю, что мне нужно говорить что-то еще прямо сейчас. Думаю, мне нужно сделать это по-настоящему - в реальной жизни. Мне нужно сесть за стол на кухне вместе с тобой и просто быть честной. И не уступать. И не уходить.

Лорейн действительно вернулась и поговорила с матерью по-другому. Этот контакт не был идеальным, и отношения не трансформировались чудесным образом. В конце концов, есть реальная Элис из плоти и крови, с которой Лорейн предстоит взаимодействовать и после того, как была проделана работа с интроекцией Элис. Но беседы с другим качественно повлияли на Лорейн: ее больше не ограничивали искаженные взгляды ее интроецированной матери, Элис, и она больше не была связана негласным (и непроизносимым) обещанием заботиться о матери, притворяясь, что самые глубокие чувства матери не существуют. Впервые в своей взрослой жизни Лорейн смогла быть настоящей в присутствии своей матери.

Как мы уже отмечали, терапия с интроецированным другим оказывает влияние по крайней мере в двух направлениях. Наиболее очевидно, что она может вызывать изменения в самой интроекции таким образом, что внутрипсихические ограничения и требования видоизменяются. И, что не менее важно, она предоставляет клиенту возможность наблюдать за этими изменениями. В случае Лорейн это было почти как если бы ее мать действительно получила терапию, действительно смогла установить контакт с заботливым терапевтом. Представьте, как это было бы для Лорейн в детстве - почувствовать, что ее мать смягчается и открывается по мере того, как ее потребности в отношениях ценят и как на них отвечают в терапии, и она больше не использует Лорейн как спасителя и козла отпущения, - тогда вы сможете оценить интенсивность таких процессов.

Есть несколько элементов, которые необходимо учитывать, чтобы терапия с интроецированным другим была успешной. Во-первых, клиент должен ощущать крепкий терапевтический альянс с терапевтом. Наблюдая за исполненным понимания, эмпатическим взаимодействием между терапевтом и интроекцией, клиент может чувствовать себя оставленным, как если бы терапевт в каком-то смысле «принимал сторону» интроекции и был против клиента. Заключение первоначального контракта (в работе с Лорейн это было четкое понимание, что терапевт будет говорить с Элис, чтобы помочь Лорейн) помогает снизить этот риск, но такой контракт возможен на протяжении всей работы только в контексте крепких изначальных терапевтических отношений.

Во-вторых, терапевт должен уметь отодвинуть на время свое знание о «реальности» и позволить клиенту по-настоящему стать другим. Способность терапевта отвечать этому другому с полным контактом и искренностью дает клиенту возможность, в свою очередь, полностью вжиться в персону интроекта. Без такого временного отхода от «реальности», сознательного выбора верить в невозможное терапия с интроецированным другим будет просто театральной игрой; она, возможно, приведет к каким-то интеллектуальным инсайтам, но не сможет оказать глубокого внутрипсихического и поведенческого влияния, которое мы наблюдали в работе с Лорейн.

В-третьих, у клиента должна быть возможность ответить интроецированному другому, после того как этот другой завершил свою работу. Последнее слово всегда за клиентом. Несоблюдение этой рекомендации может серьезно нарушить отношения между клиентом и терапевтом; это может также ослабить, а не укрепить чувство Я клиента как существующего отдельно от интроекта.

И наконец, терапевт должен помнить о преданности ребенка тому, кто о нем заботится. Эта детская преданность является фундаментальной частью того, как человек воспринимает интроецированного другого, независимо от того, в каком хронологическом возрасте возник этот интроект. Какими бы требовательными, отвергающими или жестокими ни были опекуны, дети все равно в них нуждаются. Даже если у клиента амбивалентное отношение к человеку, который был интроецирован, слишком жесткая конфронтация интроекта или любое проявление неуважения, скорее всего, вызовет сопротивление, оборонительную позицию и возвращение к прежнему саморазрушающему паттерну.

В конце успешной работы с интроецированным другим клиент может испытывать смешанные чувства: облегчение и свободу, и в то же время глубокую грусть и сострадание к переживанию другого. Похоже, именно так реагировала Лорейн. С другими клиентами эффект работы может не быть выражен вслух и может ожидать своего проявления, пока клиент берет время, чтобы поразмыслить и полностью интегрировать изменения, имевшие место. Однако, независимо от первой реакции, опыт, полученный в результате работы, не может быть отменен; инсайты невозможно забыть. Терапия, которая порождает сдвиг в психологической системе интроецированного другого, реальна. Часто это лучшее, что может быть после путешествия назад во времени, - предложение терапии реальному человеку, который является прототипом интроекции.

Где-то через два года после того, как Лорейн проделала работу, описанную в этих главах, она написала нам письмо с рассказом о своем опыте. Здесь мы частично приводим то, что она сообщила:

Для меня было очень важно, что мой терапевт отнесся к «ней» [Элис] с добротой и уважением. Чувствуя это, я смогла отдаться переживанию. Меня поразила сила печали и гнева, которые изливались из меня, даже несмотря на то, что, когда это происходило, я знала, что это было не «мое».

Работа немедленно отразилась на моем теле. После этой работы около получаса я испытывала глубокую дрожь в теле, которая, как мне кажется, была для меня некой реорганизацией моих внутренностей. На следующее утро я проснулась умиротворенной и отдохнувшей и еще долго лежала в постели. Что-то ушло от меня. Я похлопала себя по телу сверху донизу. У меня было ощущение энергетического тела, которое занимало то же пространство, что и мое физическое тело, столько, сколько я себя помню, но я узнала о нем только сейчас, потому что оно ушло. Я чувствовала себя более легкой. С того момента я начала медленно и неуклонно терять вес без каких-либо особых усилий.

Но настоящая ценность работы заключалась в моих отношениях с матерью, которая в то время жила со мной - до своей смерти более чем через год. Ее эмоциональность (гнев и печаль о своих ранних годах, фрустрацию из-за старения, реакции на повседневную жизнь) я больше не ощущала как вторжение; мне больше не нужно было отрицать свою нежность к ней, нежность, которую я так легко чувствовала по отношению к другим, но была не в состоянии выразить ей. Я могла чувствовать свои чувства и быть с ее чувствами, не ощущая, что меня засасывает или накрывает. Я расслабилась и любила ее - так, как я всегда хотела, но была слишком настороже, чтобы выразить это со всей полнотой и нежностью. Мгновенность и в то же время устойчивость этих изменений во мне привели меня к выводу, что родительское интервью было по-настоящему трансформирующим опытом. Она тоже смягчилась. Ее последний год жизни был одним из лучших, и ее смерть была спокойной. Я всегда буду благодарна за возможность осуществить эту работу, пока она еще была жива.