За закрытой дверью

Глава 20

Такое чувство, что на веки повесили гири: они стали неподъемными. В голове все белое и мутное, вроде хватаю реальность, а вроде даже не понимаю, кто я такая. Приходится ждать, пока свет погаснет, а глаза поддадутся и откроются. Снова светло, хочется плакать от чувства беспомощности, но вижу темную фигуру, она дает надежду.

До последнего не верю, что жива. Может, эта белая комната чистилище? Вот сидит Андрей, у него прорежутся ангельские крылышки, с другой стороны присядет Дима с рогами черта. Они будут раздирать меня на части так, как я раздирала их сердца целых два раза. Думаю, было бы справедливо, если бы именно так меня наказали в моем аду.

— Мира, ты очнулась! Боже, как я рад. Как же я переживал…

Андрей так вскакивает с кресла, что оно отъезжает на середину комнаты. Он сидит передо мной на коленях и целует руки, из которых торчит парочка трубок. Именно его частые невесомые поцелуи убеждают в том, что я жива.

— Андрей, сколько прошло времени? Какой вообще день? Я ничего не понимаю…

Дотрагиваюсь его щеки, тогда он приподнимает голову и всматривается в мое лицо, гладя руку.

— Прошло меньше суток. Операция была несложной, но ты долго отходила от наркоза. Сейчас около четырех часов дня.

Пока пытаюсь принять свою болезненную реальность, Андрей садится на краешек кровати и продолжает сжимать мои руки.

— А Мишутка? Где он? Я должна его увидеть, Андрей, я должна…

В горле ком. Вроде бы надо радоваться, что жива и снова обниму сыночка, меня же душат слезы. Хочу встать, пойти искать его, что ли, но Андрей успевает меня остановить.

— Мира, с ним все хорошо, он у Кристины. Мама приехала к ним утром, вдвоем они справятся.

— Я должна его увидеть! Андрей! — всхлипываю я.

— Конечно, конечно ты его увидишь, — подбирает мои слезинки тыльной стороной ладоней Андрей. — Сейчас он спит. Как только проснется, я сразу же поеду за ним и привезу сюда. Хорошо?

— Да. Я так боялась, что не увижу его уже никогда. Я ведь думала, что умру. Знаю, ты тоже так думал. Андрей, мне было так больно за Мишутку! Это худшее чувство на свете!

— Я знаю, знаю, — обнимает меня Андрей и целует мои волосы. — Мне также больно было за тебя. Но все в прошлом. Мира, ты жива и поправишься. Теперь все хорошо.

Какое-то время страх выходит через слезы. Вся боль, ужас и злость, все вытекает на белый халат Андрея.

— И что говорят врачи? — все еще всхлипывая, спрашиваю я.

— Все было плохо, ты потеряла много крови, — опускает глаза Андрей. — Пуля застряла в грудной мышце. Пять сантиметров от сердца, повезло, что не пробила легкое. Это хорошая больница и хирург был отличный. Он говорил, что худшее позади, потому что успели сделать переливание. Все равно, пока шла операция, я умер раз десять.

— Когда я смогу уйти отсюда? Я должна быть с Мишуткой, а не в этой огромной палате!

— Не раньше, чем через неделю. Мира, прошу, не расстраивайся. Я буду привозить к тебе ребенка так часто, как выйдет. Ты должна беречь себя и поправляться.

Киваю, словно пытаясь убедить себя в резонности остаться в больнице. Пытаюсь отодвинуть сорочку и посмотреть на рану, но в груди колет и отказываюсь от этой затеи. Видимо, моя боль запускает в Андрее механизм путешествия в прошлое. Его светлейшее лицо меркнет под тяжестью воспоминаний.

— Мира, зачем ты это сделала? Он должен был попасть в меня. Зачем ты меня спасла?

— Ты не должен был умирать, — не задумываясь, говорю я.

— А ты должна?

— Не знаю, — вздыхаю я. — У меня в последнее время проблемы с инстинктом самосохранения.

Моя неуместная улыбка Андрею хуже пощечины, знаю. Ну а что я могу сделать? Я не жалею, что так поступила. Возможно, у меня искаженное восприятие, но я жива и жив Андрей, значит все правильно. Андрей уезжает за Мишуткой, сердце выпрыгивает от нетерпения. Пока его нет, ко мне приходит врач с медсестрой, которая знает русский. Андрей подсуетился и договорился с ней, чтобы она помогала мне общаться на немецком. Вроде все нормально, мне добавляют обезболивающего и приносят еду. Есть не могу, хоть в животе и происходят странные процессы. Мне нужен мой ребенок, а не это все.

Когда открывается дверь, я смеюсь от восторга. Первым забегает мой кудрявый мальчик с большим розовым пионом в ручках, следом заходит Андрей с целым букетом таких же цветов.

— Солнышко, хороший мой, иди к маме! Как же я соскучилась по тебе! Мишутка, я так люблю тебя.

Обнимаю Мишутку, забыв и о повязках, и капельнице. В груди колет, а мне плевать. Держу на ручках и целую везде, куда успеваю добраться, пока Мишутка не спрыгивает на пол.

— Мама-мама, цетик!

— Очень красивый цветик, спасибо.

Ему нравится цветок, поэтому возвращаю. Мишутка тыкается в него носом и смеется.

— Миша выбирал цветы сам, — говорит Андрей, ставя в вазу букет.

— Ты выбрал цветочки? — спрашиваю у Мишутки.

— Да-да-да, — скачет он на месте.

— Очень красивые, большое спасибо. Мишутка, как у тебя дела? Что ты делал с тетей Кристиной и бабушкой?

Андрей помогает Мишутке вспомнить все развлечения, я помогаю переводить его ответы. Целый час мы дурачимся и говорим, потом играем с Мишуткой в машинки, которые привез Андрей. Черт, вот почему заходит какая-то женщина и говорит про перевязки?

— Андрей, пожалуйста, еще немного…

— Мира, тебе нужно лечение, чтобы поскорее восстановиться. Я привезу Мишутку завтра утром, а потом и вечером. Побудешь с ним дольше. Ему самому ведь скоро кушать, ведь так?

— Да, он ест почти все, только болгарский перец и баклажан не любит.

— Мама готовит ему по три блюда на выбор, думаю, с этим не будет проблем.

— А где он будет спать? Где останется сегодня на ночь?

— У Кристины, но я тоже буду там ночевать. Мира, я позабочусь о Мише, обещаю.

— Хорошо. Там в сумке, что я привезла Кристине, есть медвежонок, Мишутка любит с ним спать. Рыжий медвежонок, именно рыжий. Не забудь, ладно? — улыбаюсь я, хотя хочется плакать. — И еще я подумала, что нужно записать голосовые, где я пою колыбельки. Ты бы мог включить Мишутке, когда будет засыпать. Может, это поможет. Вдруг он почувствует, что я рядом.

— Отличная идея, так и сделаем.

Андрей излучает оптимизм, но мне не помогает. В сердце влетает пуля за пулей, когда обнимаю сыночка на прощание. Машу ему «пока» и киваю Андрею, давая знак заканчивать, больше я говорить не могу.

— Мира, я еще заеду сегодня. Привезу твои вещи, что-нибудь вкусное. Я скоро.

Они уходят, а я плачу. Как прожить еще дней шесть неспособной просто быть рядом с ребенком? От слез отвлекают медсестры, они приходят обработать рану и очень мягко поддерживают меня. К концу процедуры я даже улыбаюсь, где-то нахожу в себе силы лечиться и принять обстоятельства такими, какими они уже являются.

Ночь. Мне вкололи что-то, от чего хочется спать. Уже могу передвигаться, но на короткие расстояния: сходить в туалет или взять стакан воды. Встаю я не для этого. Хочу опустить жалюзи, чтобы желтые фонарный свет не дрожал на стене. Можно было бы нажать на кнопку, и прибежала бы медсестра, мне же хочется самой, пусть и поколет рана.

Дохожу маленькими вполне уверенными шажками, дотягиваюсь до веревки и замираю. Он смотрит на меня, стоит и смотрит. Не хочу даже знать, сколько он там стоит. Что чувствую, глядя на человека, который чуть не убил меня? Удивительно, но ненависти нет. Смотрит он на меня, не моргая, глубоко и даже смиренно. Что чувствую к тому, кто виновен в том, что не могу сегодня уложить сына? Чертово понимание и что-то еще, что-то такое, что тошно от себя самой. Опускаю жалюзи и ложусь в постель. Не хочу его видеть, не хочу о нем думать, не хочу его любить.