Закон Кейна, или Акт искупления (часть 2)

Начало Конца: Прикованный

В камере Бьюка не было способа следить за временем. Ночь наступала, когда отключали свет. День - когда свет зажигался снова. Питали меня через подключичный катетер, минимизируя твердые отходы, так что я не мог считать время даже по регулярной дефекации. И в этом было некое упокоение, хотя камера не была местом, по которому я стал бы скучать.

Похоже, через катетер мне вводят не только корм.

Тут мало что изменилось. Я по-прежнему прикован к поручням. По-прежнему не ощущаю ничего ниже пояса. Стены скучно-функциональные, но стали тускло-зелеными вместо белых, мебель настоящая - не приклеенная к полу. Есть даже окно - или правдоподобная имитация дневного света - но сзади, я не вижу, что там. Низко, так что кровать отбрасывает тень. Теперь я могу определить время. Когда стальная дверь открывается и являет Саймона Феллера с дешевым планшетом в руке, я точно знаю, сколько сейчас.

Половина остатка моей жизни.

Он в том же сером костюме. Так же неловко сидящем. Выглядит утомленным, нервным, глаза выпучены. Фавн, почуявший волков. Воротник доказывает, что он еще похудел и не заботится о свежести белья. Бросает на меня быстрый взгляд и отступает с линии огня шестерых спецов охраны Студии, нацеливших на меня силовые винтовки.

Шестеро. Почти впечатляет.

Силы спецназначения. Знаете, меня почему-то никогда не поражало, зачем держать хорошо тренированных и мотивированных бойцов - мы нанимаем из социальной полиции - для поддержания порядка в развлекательной корпорации. С другой стороны, учитывая специфичность нашего продукта... У этих вот блестящие доспехи, алые, как у кардиналов, с серебряными муаровыми шлемами Артанской гвардии, защитой от магии.

Интересно. Если вам нужна защита...

Прежде чем я успеваю обдумать возможные версии, двое трудяг вкатывают консоль с в/в капельницей, вроде морфиновой помпы; но я-то знаю все о наркотических обезболивающих. Ни один стандартный раствор морфина не похож на это черное говно в четырех пакетах, и когда трудяга вонзает иглу в шунт моего катетера, я вдруг соображаю, на что это говно похоже.

Раздолбите меня навыворот.

- Саймон? - Он выходит в коридор. - Что происходит? Мы еще на Земле?

Ведь если это то, о чем я думаю, оно даже не может существовать; да и спецы носят винтовки, бесполезные в Доме...

Это выше моего понимания.

- Гм... - Он влажно кашляет, возвращаясь. - Да. На Земле. По большей части.

Я показываю глазами на черные пакеты. - Это что за говно?

- Я... мне сказали, ну, они сказали, что вы поймете.

Глаза мои закрываются, голова падает на подушку. - Утешает.

- Знаю, это неприятно...

- В жопу неприятности. Думал, что сгожусь вам не только на растопку.

- Я... мы, э, ну... никто не хочет. Это не должно вас убить. И даже навредить.

- Ага, болтай больше.

Феллер печально кивает, хотя движение слишком похоже на непроизвольный тремор. Подходит ко мне и сует в руку кнопку. - Вот. Вы контролируете его. Никто иной.

Ну точно морфиновая помпа - коробочка с кнопкой, которая впрыснет в кровоток отмеренную дозу черного дерьма. - Это что, устройство для контролируемого самоубийства?

Феллер утомленно дергает плечами. - Не знаю, Кейн. Хэри. Ничего не знаю. Лишь делаю что велят.

- И как обошлись с тобой?

- Могло быть и хуже. - Он слабо улыбается. - Я мог бы стать калекой, прикованным к койке с капельницей сырой нефти в вене.

- Разные бывают калеки, Саймон. - Он не просит объяснить. Я не пытаюсь. - Что будет теперь?

Еще один вздох. Он едва не падает, опирается о поручень. - Да, да. Э, ваше предложение Управляющему Совету - гарантия постоянного доступа в Поднебесье и амнистия в обмен на работу...

- Ага, я там был. И как?

- Ну, это... эх, полагаю, вы можете назвать это, - говорит Феллер неохотно и поворачивает кровать, чтобы я видел окно, - их встречным предложением.

- Вау. - Я моргаю, и еще, но видение не исчезает. - Точно вау.

Пейзаж угрюм: бесплодные холмы и скалы, белые до рези в глазах, ни живой души, кроме дивизии социальной полиции в укрепленных бункерах, кроме моря радаров и повсюду натыканных стволов: от импульсных пушек до башен с шести-мать-их-дюймовыми орудиями, торчащими в пустое небо.

Хотя небо не пусто. Мне приходится всмотреться, и там довольно тесно от сверкающих искр, вероятно, штурмкатеров последних модификаций.

Феллер кашляет сзади. - Они... социальная полиция, полагаю, надеется выявить любые попытки бегства. Или, э, спасения.

- Им кто-нибудь сказал, что я не могу ходить? Да?

- Они... э, похоже, они работают тщательно.

- Бегства куда? Иисусе, погляди на это дерьмо.

Я киваю в сторону далеких рваных холмов: там лишь цвета камня и песка. - Вообще ничего. Даже кактусов и колючек, ни одной живой, чтоб ее, твари. Что за пекло? Корейский полуостров?

- А, нет. Мы в Северной Америке. Мы, э... это учреждение находится в пустошах Дакоты.

- Святая срань.

- Да.

- Я слышал... но никогда не думал, что здесь еще...

- Оно самое. Даже сейчас. Тут фон горячее, чем признаются местные власти. Даже работорговцы сюда не суются. Тут не было ничего живого и нет. Кроме нас.

- Похоже, пора шить свинцовые трусы.

- Лучше сшейте танк.

Постой... пустоши Дакоты... святая же срань. Сраньше и сраньше. - Это же дил. Вот почему здесь форт. Почему здесь я. Это земная сторона дилТ"ллана.

Он пожимает плечами. - Нет причин отрицать. Теперь. Ни один из нас отсюда не выйдет.

Отлично.

Отлично отлично. Объясняет антимагическую фигню. И черное масло.

За окном идут какие-то парни - какого хрена? Без защитных костюмов... и они огромные... и это не камуфляж, у них шкуры такие...

- Святая срань... - Я не могу продышаться. - Огриллоны? На Земле? Или ты мне хрен крутишь?

- Ну, э, Компания "Поднебесье" использует огриллонов в учреждении... - Он резко кашляет, и еще, и утирает рот, и на платке показывается нечто похожее на кровь. - Временно. Они, ну, весьма надежны. И без особых расходов. Мясо и пиво.

- Им кто-то разъяснил, что они поджариваются каждый раз, как выходят наружу?

- Очевидно, некий фактор генетики делает их резистентными. Пока что им грозят лишь солнечные ожоги. И я не видел ни одного огриллона с солнечным ожогом.

Тут он прав, хотя...

- И вы дали им оружие?! Иисусе, вы самоубийцы? - Но тут я понимаю. Какой вред причинят огриллоны с ручным оружием в пустошах? Убьют пару социков или администратора. Всего-то. Но огриллоны с оружием в Доме - иное дело. - Автомат Орбека... он точно достал его в городе.

Феллер устало кивает. - Отношения с Орденом Хрила были... напряженными... долгое время. Ну, с самого открытия врат. Управляющий Совет готовил экстренный план... а после вашего, э... после смерти Правоведа - ну, сами понимаете, мы ждем, что Орден пожелает закрыть все операции. И сами врата - дил - если смогут.

- Так что вы заключили отдельный договор с огриллонами? - Вполне разумно. Чертовски разумно.

Единственной причиной возни с Орденом Крила было то, что они оккупировали дилТ'ллан. Нам пришлось играть по правилам, ибо они были в нужном месте и в силе, которую легко со счетов не спишешь - но тысячи огриллонов с армейской выучкой и адаптированным к Дому оружием смогли бы вышибить рыцарей из всего треклятого Бодекена.

Плевать, насколько вас любит Бог. Получить противотанковую ракету в забрало - это на любом оставит след.

Если Орден уберется, унося с собой Правосудие, Истину и рыцарские Добродетели, эти помехи операциям Компании... Иисус, нам даже не нужны будут огриллоны для работ в шахтах. Едва взяв под контроль дилТ'ллан, мы сможем привезти хоть миллиард - да хоть пять миллиардов - рабочих. Практически за одну ночь. Не удивительно, что они решили: я им не нужен.

Да, жопа. Дела не то чтобы блестящие.

- И в чем сделка?

Феллер передает планшет, кладя мне на живот. - Документы в памяти. Можете прочитать во всех подробностях.

- Как только отстегнут наручники.

Глаза бегают, правая рука играется с почти оторванной пуговицей, и на миг я переношусь назад на двадцать пять лет. Ожидаю Черных Ножей, и он играет дурацкой монеткой. - Может, не сегодня.

- Всё так плохо? - Я указываю на помпу. - Хуже этого?

Он вздыхает, потирая глаза ладонью. - Мне жаль. Правда.

- Не надо. Только... не надо. - Ненавижу, когда люди говорят, что им жаль. - Оставь это для детского утренника.

Он рассеянно кивает. - Та история... все те сказки, что ты плел о творящемся в Пуртиновом Броде - хоть что-то там было правдой? Хоть часть?

- Каждое слово. Правдиво, как треклятое Евангелие. Может, еще правдивее. Веришь или нет.

Он слишком устал, чтобы притворяться. - Ладно. Гмм. - Плывет к выходу. - Директор? Он готов к вам.

Я смотрю на планшет. Слишком здесь светло для таких мрачных новостей. Только сейчас доходит, насколько плохи новости.

Что-то мне подсказывает: мы не расстались друзьями.

- Э, Кейн? Это исполнительный директор данного учреждения. Как понимаю, вы знакомы.

Я гляжу, и это Гейл мать его Келлер. - Сукин сын.

Гейл мать его Келлер одет в форменную хламиду и хитон, не менее. Очень дорогие. Одни сандалии могли бы полгода кормить рабочую семью. - Администратор Келлер, не иначе?

- Привет, Хэри. Не буду притворяться, что скучал.

Ладно, спущу один раз. - Ты меня боялся.

- До сих пор боюсь.

Ха. - Это... неожиданная откровенность.

Он складывает руки над задницей и пару секунд смотрит в пол, будто не вовремя разбуженный. - Знаю, Хэри, ты меня не любишь.

- Не стану отрицать.

Глаза поднимаются, чтобы лицо изобразило короткую печальную улыбку. - Знаю, ты публично высказывался обо мне всякими словами, от "пронырливый хорек" до "елейно-лживый мелкий мудак". Но вряд ли даже ты считал меня глупым или нелояльным.

- Мне ты верности не явил.

- Я не на тебя работал. Меня наняли Студия и Совет - если помнишь, у тебя не было полномочий. А вот Артуро Коллбергу я был верен, пусть не он меня нанял. Потому что он умел вознаграждать за верность. Он ценил во мне помощника и друга, когда ты...

Новые слова, прежний лад. Я прерываю его. - Долго готовил монолог?

И снова эта печальная, удивительно искренняя улыбка. - Почти три года.

В нем появилось нечто... неуловимое. - Не так весело, как мечтал?

- Совсем. - Он вздыхает. - Не буду втирать, что это не личное. Знаю тебя слишком хорошо: ты все принимаешь близко к сердцу. Прошу, пойми, я действую по приказу и не намерен излишне тебя огорчать.

- Да всем насрать на твои намерения.

- Я и не надеялся. Как-то ты сказал, что единственное, чему абсолютно верен любой человек - своей концепции человечности.

- Правда? Это глубже обычного.

- Наверное, ты цитировал кого-то поумнее. Но идея мне запомнилась. Кажется, я тебя понял. Хотя бы в этом ракурсе. Ты абсолютно предан тем, кого любишь. Все знают. А я... да, моя преданность - в службе.

Он явно собрался с духом. Дышит глубоко, челюсти сжаты, губы побелели. - Мне дали положение, значительную власть, привилегии, я богат и влиятелен выше прежних мечтаний. Однако положение также обязывает к... неприятным заботам. Но даже их я готов исполнить со всем тщанием. Исполнять службу наилучшим образом - вот в чем моя жизнь. Вот в чем смысл и ценность жизни. Это тебе понятно?

- Ты стал бы отличным рыцарем Хрила.

- Знаю, это сказано не как комплимент. Но принимаю.

Он посылает мне прямой, торжественно-суровый взор, словно пытается не дрожать. - Никогда не был смельчаком. Ничего не изменилось. Почти, увы. Насилие меня страшит. Боюсь боли. Боюсь смерти. Особенно такой, какую ты причинял другим.

- Да, ты был прав. Ты не глуп.

- Управляющий Совет полностью доверяет социальной полиции - наверное, сильнее, чем полицейские сами в себя верят. Они уверяют, что ты уже не опасен никому, особенно мне. - Он снова вздыхает и опускает глаза. - Они не знают тебя так, как я.

А, врубился. Он говорит правду. Вот в чем дело. Кто-то вставил ему трансплант цельности.

Ха. Еще раз. - Осторожнее, Гейл. Продолжишь в том же духе, и я решу, что тебя стоит полюбить.

- Это... на это я и надеюсь.

- Как? Тебе не все равно, что я плохо о тебе думаю?

- Я боюсь, что ты меня убьешь. - Он кашляет, отворачивается, глядит в окно. Но скоро собирается. - Вот почему я проговорил это, прежде чем двигаться дальше. Потому что ты сказал профессионалу Феллеру: "Я не хочу ломать тебя. Ты лишь делаешь свое дело". Кажется, это дословно.

- Вроде бы. И что?

- У меня нет власти угрожать тебе или сулить поблажки. Я пришел донести указания Совета и Конгресса Праздных. Едва закончив, вернусь в офис и буду усердно исполнять повседневные обязанности.

- Говорю же, понял. Слушай, Гейл, ради всего святого. Я точно не буду убивать тебя за то, что ты выполняешь свою работу.

Он прерывисто вздыхает. - Спасибо. Благодарю тебя, Хэри. Хотя уверен, ты сможешь найти повод. Или вовсе без повода.

- Это само собой.

- Точно. - Улыбка слаба и как-то размыта. Но реальна. - Профессионал? Сюда, прошу вас.

Феллер подходит к кровати включает планшет. На экране светится стандартного вида юридическая фигня. - Я сказал, документы в памяти. Управляющий Совет послал нас сообщить вам, подтвердив, что не возникло недопонимания. Суть в том, что... гмм, Совет... их контрпредложение сводится к... гм, отказу.

- Я сам догадался.

- Вам не будет дана должность директора по операциям в Поднебесье. Вы формально лишаетесь звания и положения администратора и становитесь рабочим. Вы не получите амнистии или защиты от преследования за все преступления прошлые или будущие. Вы не вернетесь в Поднебесье... гм, в Дом. Никогда.

- Начало не вдохновляет.

- Совет представил свои заключения Конгрессу Праздных. И получил одобрение.

- Не ждал такого от фан-клуба.

- Вы закрыли Поднебесье, - говорит он сочувственно. - Даже фанаты желают вам всего дурного.

- Что еще?

Он кивает: - Рабочий Майклсон, вы обязаны сотрудничать и оказывать содействие операциям Компании "Поднебесье", пока Управляющий Совет не решит, что ваша работа удовлетворительно исполнена. Если в любое время будет выявлено, что вы саботируете проект или строите умышленные помехи, или более не приносите существенной пользы, вы будете переданы социальной полиции для суда и последующей казни за убийство праздножителя Маркуса Энтони Вило.

- Суд? Правда?

- Это формальность.

- О, теперь мне легче. - Я смотрю на Гейла. - Эти идиоты помнят, что случается, когда меня пытаются прессовать?

- Совершенно уверен, - отвечает он. - Уверен, они не ждут от тебя испуга; лишь желают, чтобы параметры ситуации были совершенно ясны. Уверен, они ожидают, что ты поймешь и сам пожелаешь присоединиться к ним. Добровольно.

- Весьма неправдоподобно.

- Это не мой план.

Отдаю ему должное. - Я слышал предложения более привлекательные. Рабство и казнь плохо подходят в качестве, э... подсластителей.

- Как я понимаю, это и не должно было быть привлекательным. Напротив. Это должно сделать привлекательной альтернативу.

- О? Уже появилась альтернатива?

- Она была всегда, Хэри, - произносит Гейл торжественно. - Но сейчас все более прямолинейно. Ты сказал бы, неожиданно откровенно. Потому что законы физики здесь чуть изменены в сравнении с остальной Землей. Сделай это, и всё, изложенное профессионалом Феллером, будет забыто. Мы станем друзьями.

- Весьма сомнительно.

- Кнопка в твоей руке, Хэри. - Гейл кивает на кнопку капельницы. - Тебе нужно лишь нажать на нее.

Не сразу мне удается поднять челюсть. - Ты безумен. Мозги летучая мышь выжрала.

- Нет. И я не шучу.

- Ты знаешь, что такое эта дрянь?

- Не вполне. Как и ты. Подозреваю, вышестоящие знают лучше. Но я знаю, что она делает. И мне сказано: если ты не примешь ее - то есть нажмешь кнопку без полного согласия с условиями - субстанция тебя убьет. Зрелищным и мучительным образом. Точная фраза была: "Если он не скажет да". Понимаешь?

- О да. Вполне. Знаешь, когда я увидел ее в первый раз, это дерьмо прожигало Анхану до земли.

- История мне знакома.

- Они хотят сделать меня тем... чем был гребаный Коллберг.

- У вас вообще много общего.

- Вот к чему вы вели. Вы не хотели вербовать меня... вы хотели сделать меня частью этой голодной безмозглой трахнутой штуки...

- Твой отец назвал ее Слепым Богом. Но он не таков. Не слепой. Не безмозглый. Если мы сами не позволяем ему.

- Он? Это же ты. Вот ты о чем. Я чую этот мерзкий запах. Он в тебе. Ты в нем.

Вот вам трансплант цельности: в нем нет страха стыда и страха унижения, жалости к себе, обид и слабостей, составлявших прежнюю жизнь. Теперь единственный способ ему навредить - ранить. Физически. Остался лишь физический страх.

Крис говорит: каждый из нас - сумма шрамов. А отец сказал: нас определяют наши страхи. - Иисус! Раздолбать меня! Гейл - ты что, пропустил, что случилось с Коллбергом? Как ты мог сделать то же с собой?

- Это было моим долгом.

- Святая срань.

- Не вполне понимаю, почему ты испуган. Ты не потеряешься в нем, Хэри. Я - все еще я. Но и часть чего-то большего.

- Скажи Коллбергу.

Даже это Гейл принимает с задумчивым кивком. Всего лишь. - Администратор Коллберг был... нерепрезентативным примером. События, обусловившие его падение, сделали разум, э... необычайно хрупким.

- Он и раньше был не особо крепок.

- Сочли, что его опыт в операциях Студии и близкое знакомство с твоей карьерой станут противовесом. Но... - Он всплескивает руками. - Все ошибаются, не так ли?

Я верчу пульт в руке. Думаю, на лице такое выражение, словно я набрал полную горсть дерьма радиоактивного хорька. - Чем больше размышляю, тем больше нравится вариант рабства-и-казни.

Гейл снова кивает, чуть слышно сочувственно вздохнув. - Профессионал Феллер, если вас не затруднит...

- Это... последняя часть их предложения. - Феллер серее пиджака. Глаза окружены темными кругами, словно запекшейся кровью. Он касается кнопки на планшете. - Поглядите на это.

Экран меняется. Я не сразу понимаю, что на нем. Клубок трубок и проводов, входящих и выходящих из некоего манекена, пугала для Хеллоуина, пластикового упыря, морщинистого и белесого как труп; безволосая кожа на торчащих костях, из пустых глазниц змеятся сплетенные кабели, будто пластиковые слезы. - И?

- Присмотритесь. Это нелегко, - говорил он слабо. - Потому что... вы не хотите видеть. Понимаете?

Я смотрю снова. Через пару секунд замечаю шевеление: изображение не статично - то чуть изменился цвет бегущей по трубкам жидкости, то белый пластиковый разъем глазницы... дернулся... отзвук моргания плоти вокруг кабеля...

В горле копится кислота. - Оно живое.

- Да.

- И что оно за хрень?

- Трудяга.

- Ага? - Трудяги не годятся ни для чего сложного: киборгизация сжигает высшие функции мозга. - И для какого труда он кому-то понадобился?

- Обработка данных. - Голос Феллера стал ниже, будто он давится. - Мне сказали, что... эта единица... часть комплекса фильтрации сигналов. Для социальной полиции.

Во рту так сухо, что я не могу проглотить кислоту. - Вот так стимул. Ха? Свяжете меня проводами, чтобы не было выбора?

- Еще хуже. Майклсон... Хэри... - Голос Феллера затихает, будто он решил помолиться молча. Может, и так.

Может, его бог милосерднее моего.

- Ты так и не видишь. Потому что... я уже сказал, ты не хочешь. Это игры разума, не глаз.

- И какого рода, хрен-через-колено, тут психологический защитный механизм? Какая еще дрянь? Если у меня и был такой механизм, его давно уже сломали. Сожгли, оторвали и утопили в трясине.

Ответа нет. Никакого. Лишь лицо на экране...

Есть что-то в том, как лысые брови соединяются со скулами... если бы не мешали провода, я уже увидел бы. Этот трудяга - кто-то мне знакомый.

Нелегко вспомнить лицо, когда его обладатель давно мертв. Или ты думал, что он мертв. Кто-то, кому сбрили волосы и даже брови, ресницы. Кто-то, чья плоть растаяла от голода и старости, чья глаза вырвали, делая разъемы для кабелей... и мои пальцы немеют, и ноги, их вес давит, тянет меня вниз - сквозь кровать, сквозь пол, в свободное падение в недра земли. На скальное основание. - Он? Это он?! Вот это?

- Мне жаль.

Когда соцполиция пришла за ним в последний раз, в ту ночь в Эбби, моем особняке... я стою на мраморном пороге мраморного портала, беспомощный в лунном свете, смотрю, как они грузят его в дверцу фургона, прямо на подъездной аллее...

Без прощаний. Вокодер, единственный его способ общения, лежал раздавленным на полу у постели, сокрушенный сапогом социка... Санитар у плеча... Помню, я спросил, чуть слышно, губы онемели и не слушались...

"Как долго? Сколько он протянет?"

Брэдли Винг, верный Брэдли, я и не вспоминал о нем, похоже, с той ночи...

"Он вряд ли даже киборгизацию переживет".

Ага.

"Если вынесет- кто знает? Возможно, его отправят на обработку данных. Может протянуть не один год..." Брэдли кашляет, будто извиняясь. "Хотя такого ему... э э... не пожелаешь. Только не такого..."

Тогда, в аллее, в лапах соцполиции, он перекатил голову в мою сторону. Чуть поднял скрюченную руку - последняя управляемая волей, не съеденная болезнью функция - и коснулся головы, слабо постукав пальцами, и опустил пальцы вдоль поручня каталки. Последнее, что он сказал мне.

"Пригибай голову и ползи к свету. Дюйм за дюймом".

Сам он не пригнулся вовремя, и теперь кабели торчат из глаз.

- Он жив. Как бы, - бормочу я онемело и тупо, раздавленный дерьмом, наваленным со всех направлений.

- О да, - говорит Гейл. - Мне поручили подчеркнуть, что сеть, в которую он встроен, используется для просеивания мировых данных - что его мозг используется социальной полицией для выявления потенциально опасной болтовни.

Сейчас я даже не могу пошевелить губами, сказав "святая срань".

Использовать папу для поимки всех, кто похож на него. У меня сдавило грудь. Это как Райте. Как Райте с Шенной. Хуже.

Это почерк злого, поиметь его мать, гения.

Гейл кивает, словно прочитал мои мысли. - Ты должен осознать, что размах их злобы практически беспределен.

Я не отвечаю. Не нахожу ответа.

- Хотя сдаться больно и унизительно, отказ сделает еще хуже, - говорит Гейл. - Уже понял? Они знают твой, э... абсолют. Твое понимание человечности. И готовы использовать любым способом.

Это вытягивает мою голову на поверхность болота. - Что? Если я пошлю их, его убьют? Вот так угроза.

- Нет. Если не будешь сотрудничать... - Он смотрит на меня, и глаза мертвее моих мертвых чувств. - Если ты пошлешь их, они его не убьют.

Ох. Разумеется.

В этом есть смысл.

- На деле, - говорит Гейл мягко, почти деликатно, как Уинсон Гаррет, - они его разбудят.

Точно. Чего ты еще ждал?

И плевать. Всё уже не важно. Ничего не изменится. Хотя...

Папа.

Разумеется, папа. Всегда был он. Как смел я думать, что будет иначе? Он был прав: я определен страхом.

Мой страх в нем.

Не то что я боюсь его - такой страх я перешагнул в десять лет. Я боюсь стать им. Больным. Чокнутым. Запертым в теле, уже мне не принадлежащем.

Наедине с гневом.

Может, потому я никогда не смущался, бросаясь в очередной бой. Тогда или сегодня.

Кто говорит, что нет участи страшнее смерти, пусть скажет это папе. Не знаю, правда, работают ли его уши. Если нет, вам не повезло: записочку ему уже точно не покажешь.

Забавно, как хорошо они меня изучили.

Я глубоко вздыхаю. - Окей.

Феллер моргает. - Что?

- Я сказал "окей". Произнести по буквам? Вот, смотри.

Я вжимаю палец в кнопку. Черное масло течет по катетеру.

Вообще ничего не чувствую.

- Эй, вот последний вопрос. - Я смотрю на Феллера, потом на Гейла. - Кто ваш любимый персонаж в "Убить пересмешника"?