Записки нечаянного богача 2

Глава 22 Широка страна, а везде люди живут. Дорога к заимке

Покинув по спущенной рампе трюм Ильюшина до того, как подъехали Уралы со срочниками и началась разгрузка, мы отошли к краю ВПП. Я огляделся и замер. Это было как бы не покруче Якутска. Нет, вышедшие чуть раньше сын и брат уже надели глубоко недовольные лица и начали чихать, надышавшись пылью, которую наносил со степей бесконечный здешний ветер. Она лезла в глаза, в волосы, скрипела на зубах. И если не смотреть на небо — то серо-желтая бесконечность под ногами вполне соответствовала некультурному эпитету, который Петя сразу же приветственно адресовал окружающей среде. Я под ноги не смотрел. Мне вообще все вокруг казалось потрясающе ярким и красивым, когда рядом не звучали гортанные голоса, и в мою семью никто не целился.

Сдается мне, когда легендарный комэска «Поющей» эскадрильи Алексей Титаренко рассказывал про степь, ровную, как стол, он имел в виду что-то подобное. Только тут по краям степи в невообразимо голубого цвета небо в кружевах облаков поднимались горы. Правда, были они отсюда так далеко, что привольный простор степей ничуть не нарушали, а лишь подчёркивали. И даже песня та самая, протяжная, напевная послышалась: «Ой, у лузи, лу-у-узи…». А потом я вдруг понял, что звук снова шел не изнутри, а снаружи.

— Здоро́во, Москва! — раздалось сбоку. Пока я изучал пейзажи, подъехал УАЗ-буханка, которого я к стыду своему даже не заметил. От него и шёл человек, напевавший про красную калину на лугу. Хорошо пел. Плохие люди хорошо петь не умеют, я в этом был твердо убежден.

Глядя на него, в голове теснились слова «гигант», «громила», «мордоворот» и, почему-то, снова шпаковское «позвоните в милицию». Все до единого астрологи, тарологи и прочие физиогномисты, уверен, сошлись бы во мнении, что встреча с подобным господином на безлюдной улице — это к потере, и в лучшем случае имущества, а не сразу сознания. Хотя Головин клялся, что Стёпка — душевнейший мужик и мухи не обидит. Ну-ну. Глядя на руки подходившего, я подумал, что гайки диаметром от трех до восьми сантиметров включительно он легко откручивал пальцами. Свыше — возможно, помогал зубами. Такими руками муху обидеть невозможно, конечно — масштаб другой. Но Артёму я верил.

— Привет, Россия! — ответил я, и богатырь улыбнулся, от чего его лицо перестало напоминать бульдозер и чуть проявило человеческие черты.

— Дима! — бесстрашно протянул я руку, подозревая, что он мог не только пожать ее всю, от пальцев почти до локтя, одной ладонью, но и вырвать. Двумя пальцами. Максимум, тремя.

— Вижу, что не Зина, — беззлобно и бесхитростно пошутил исключительных статей военный. Он был голубоглазым блондином, и, когда улыбался, я заметил, что зубы у него не стоят вплотную, а с промежутками. Читанная мной в детстве книжка «Мишкино детство» на этот счет имела однозначный ответ: «У кого зубы редкие — у того сердце доброе». Я и с Колом в свое время именно по этой подсказке познакомился, у него строение челюстей похожее. Только поменьше явно.

— Мне Башка и на словах все обсказал, и фотки прислал, на случай, если я тут в глуши из ума выжил, видимо. Мы же служили вместе одно время. А потом он по своей волне пошел. Там хитрым надо быть, а я не люблю. В первый же год одному начальнику зубы вышиб, и сюда вот уехал. Красота, простор! — он любовно, как свои, оглядел степь и дальние горы.

— И много? — ради интереса спросил я.

— Чего «много»? — удивился Степан.

— Ну, зубов начальнику высадил, — пояснил я.

— Четыре, — улыбнулся он, как будто вспомнил о чем-то светлом и хорошем из детства. И уточнил, — Осталось четыре. Остальные-то частью там сразу по плацу раскидало, часть он по пути в санчасть обронил, а часть врачи вынули, потом. Говорили, далеко больно вбил, — и он виновато развел руками, которыми, казалось, вполне мог обнять КАМАЗ. Хороший мужик, честный. Если вернусь — спасибо за него Тёме скажу.

— А к нам-то вас каким ветром? — богатырь поднял одной рукой почти все наши пожитки и не торопясь пошел к буханке, приглашающе кивнув. Мы пошли следом. А какие варианты? Кругом степь, и вещи у него.

— Попутным, ясное дело, — ответил я. — Летуны только жаловались, что больно быстро нёс. На полчаса раньше прибыли.

— Хорошим людям и небо помогает, — прогудел Степан, заработав с моей стороны такой пристальный взгляд, что в ком послабже — поди и дыру прожёг бы. Этот же и не почесался.

— Это да. А куда поедем — расскажешь?

— Да на заимку поедем, на озеро. Красиво там. Раньше, при царе еще, хуторок стоял, а теперь остался один дом с подворьем. Но крепкий! — он обернулся, едва не сметя меня чемоданами, — инда на охоту наезжают, но следят, берегут. Культурная ценность! — и он поднял вверх указательный палец. Не обратив никакого внимания, что все наше барахло держал в этой же руке.

Тут Надя посмотрела на меня взором, далеким, бесконечно далеким от любви и нежности. И я опомнился:

— Стёп, нам бы с дороги умыться, зубы почистить, и прочие пёрышки — будет что по пути?

— Ага, и пожрать бы не мешало, — донельзя деликатно добавил Петя под энергичные кивки Антоши.

— Я молодым такой же был, — ухмыльнулся Степа, кивнув в сторону моего брата, — пожрать — наипервейшее дело. До базы минут десять езды. Там столовка, душевые, все как надо. Грузись, столица!

Мы расселись на жесткие фанерные сидения «буханки», обитые дерматином с намеком на какую-то подкладку. Увы, намек был ложным. Если какой-то амортизирующий материал там и подразумевался, то не чувствовался совершенно. Барахло сложили поближе к кабине, чтоб не мешало выходить. Я сел на убогую приступочку рядом с движком, позади мамы, что ехала впереди на пассажирском сидении, условно «в мягком». За десять минут езды по ровным бетонным плитам ВПП, судя по жене, я как никогда критично приблизился к разводу, впервые за все годы совместной жизни. Поэтому, стоило только машине фирменно, по-УАЗовски, засвистеть колодками у какого-то здания сугубо военного профиля, тут же выскочил наружу и озадачил Степана:

— Сортир. Дамский. Срочно!

Тот отреагировал мгновенно, гаркнув: «Надя!» таким голосом, что посещение санузла едва не утратило актуальность даже для меня. Из дверей здания тут же выкатилась гражданка в белом столовском халате, который, если не застегивать, можно было бы надеть, пожалуй, на концертный рояль. Нашему холодильнику Борману он, думаю, был бы даже прилично великоват. Полагаю, тогда я понял, кого имел в виду Николай Алексеевич Некрасов под угрожающим «есть женщины в русских селеньях!». Стёпина Надя схватила в охапку мою, не дав ей до конца выйти из транспорта, второй рукой впотьмах нашарила и достала верещащую Аню, махнула ей же бабушке и устремилась вглубь постройки. Проделано это было настолько молниеносно, что я даже рот разинуть успел не до конца.

— Куришь? — спросил я у гордо и довольно глядевшего на хлопнувшую дверь Степы.

— Ну давай ваших, дорогих, — потянулся он к моей пачке, которая рядом с его рукой казалась даже не спичечным коробком, а костяшкой домино.

В дверях возник старший сержант, глядя на богатыря почтительно-выжидающе.

— Этих — в моечную. На стол — мгновенно. Жду доклад, — всё, что до этого я считал военной краткостью, оказалось думствованиями и измышлизмами Толстого и Достоевского. Он тут явно был и царь, и Бог. Судя по лицу — скандинавский, из старых, который слова попусту тратить не любил.

Антон с Петькой убыли вслед за сержантом с радостью и некоторым восторгом, в первый, наверняка, раз в жизни. Мы со Стёпой, докурив, вошли в здание, удачно и по-военному функционально совмещавшее ресторан, отель и спа. То есть, пардон, столовую, общежитие и баню. У светлого, явно до скрипа вымытого с нашатырём, окошка располагались два стола под одной скатертью. Посередине стояла печальная одинокая вазочка с пластмассовым выцветшим цветочком, явно «для общей красоты», как пел Визбор. Вокруг неё было две салфетницы, живо напомнивших мне про ту, золотую, из ковчежца, который так и лежал пока где-то у Второва. Но эти были настоящие, соломенные. А по затейливо сложенным пирамидкам бумажных салфеток можно было понять, что свободным временем персонал столовой явно не обделён.

— Располагайся, — прогудел Степан, осторожно опустившись на столовский стул с хилой спинкой и ножками-трубочками. Если бы мебель могла говорить — богатырь явно узнал бы о себе много нового.

— Башка сказал — схорониться вам надо? — и он забавно показал мимику Доцента-Леонова. Если бы Евгений Павлович был за два метра ростом и в целом статью и мимикой походил на трактор Т-800. С ковшом.

— Есть такое дело, — согласился я.

— Обрисуешь коротко, если не секрет? А то Головин темнил, как обычно.

— Дагестанцам одним сильно хочется у меня шахту отнять. Даже кушать не могут. Один позвонил мне и говорит: «Отдай, а то семье не жить!» — при воспоминании о беседе с Абдусаламом у меня аж уши прижались. Судя по лицу Стёпы, он тоже проникся и сжал кулаки, размером каждый с мою голову.

— А пока я не придумал, как мне до него первым добраться, решил своим путешествие организовать, красоты нашей необъятной показать, — закончил я.

— Тогда отличное место Башка выбрал. Отсюда, как с Дона, выдачи нет. Сюда по своей воле за последние года три вы первые прилетели. Глушь глухая, но привольно. И красиво. Ну, если кто понимает, — он как будто даже чуть смутился от этой своей искренности.

В это время в зал в сопровождении того же сержанта вошли Петя и Антошка. Их посадили за соседний стол и подвезли тележку с мисками, тарелками и стаканами с непременным компотом из сухофруктов. Орлята накинулись на еду, как год не ели — только треск стоял. Степан смотрел на них с суровой нежностью.

Чуть позже тележка добралась и до нас. На первое был борщ, но не жидкие помои с марганцовкой, от которых тарелки не отмывались, а прямо Борщ! Здешняя повариха явно знала толк в готовке — две тарелки улеглись аккуратно, так, что, казалось, для полного счастья мне недоставало именно их. Отварной картофель и котлеты в панировочных сухарях были больше похожи на столовские, но тоже вполне на уровне. Они появились одновременно с чистыми и относительно довольными жизнью Надей, Аней и мамой. Они даже волосы высушить как-то успели, поэтому были без тюрбанов на головах, и от того, чтобы отдать должное местной кулинарии их ничего не отвлекало. Парни к этому времени уже допивали по третьему стакану компота и вид имели — благодушнее не бывает. Хорошо, когда для счастья достаточно просто пожрать. Ну ладно, не просто, а много и вкусно.

Поэтому как только мы уселись обратно в «буханку», сморило всех, кроме нас с Анютой. Ну и Степана за рулем. Как можно было умудряться спать в «козлящей» повозке на жестких сидениях, не имея к этому привычки, я не понимал, но экипаж как-то справлялся. Мы с дочкой вполголоса обсуждали пейзажи, которые разнообразием не отличались. Но находчивость и терпение помогали найти образные сравнения и к облакам, и к вершинам далеких гор, еле различимых в облачных шапках. Мы объехали Читу, и потянулась скучная дорога, развлекавшая нас только названиями редких населенных пунктов, значение которых мы пытались угадать, доводя водителя до сдавленного хохота. Угдан — потому что тут кто-то дал кому-то страшный сапог-угг. Озеро Монгой — потому что там жили те, кто не мог выговорить последнюю букву в слове «Монгол». Село Мухор-Кондуй проехали молча, исподлобья поглядывая на икающего от смеха Степана. Как-то не придумалось ни одного варианта, который можно было бы объяснить дочери. Зато в Телембе, стоящей на берегу одноименного озера, мы развернулись — и «телеге амба», и «бабушка с телевизором». Дорога давно перестала радовать редкими вкраплениями асфальта, превратившись в грейдер разной степени убитости. Преимущественно, практически полной. По обочинам редколесье чередовалось со степью.

Проехали Романовку, пересекли по мосту реку Витим. Я рассказывал Ане некоторые места из старого фильма «Угрюм-река», тщательно избегая самых ярких, как назло лезших из памяти — про черкеса Ибрагима и про «сладкая она, человечинка». Некоторое время продолжали ехать параллельно реке, но потом дорога ушла в сторону. По грунтовке ехали еще около часа. Свистнув колодками, УАЗ встал, чуть покачиваясь. Пассажиры стали раскрывать глаза, широко, до хруста, зевать и потягиваться. Если зрение меня не подводило, рядом не было ничего похожего ни на жилье, ни на транспорт.

— Стёп, а до заимки далеко? — спросил я у великана, навешивая на плечи два рюкзака, поданных из кузова братом.

— Напрямки если — верст тридцать. Но прямо тут только солнышко светит, да птицы летают. Полста верст клади смело, — «обнадёжил» он.

Я с сомнением и некоторой опаской посмотрел на маму и жену. То, что придется пятьдесят километров идти через тайгу, я как-то до этого момента не думал. Тут края глухие, богатырь прав. Переход в полсотни за день для местных, наверное, в порядке вещей. Я бы тоже прошел, даже с Аней на плечах. Но за остальных не поручусь. Антон оглядывался, пытаясь найти хоть что-то знакомое. Но ни «Старбаксов», ни «МакДаков», ничего похожего на привычные с детства картины тут не было. Шутка ли — даже «Сберкассы» или «Союзпечати» ни одной не было на маршруте. Почта, кстати, была. Одна. В Романовке. В часе езды позади нас. Петя тоже энтузиазмом не поражал. Он по очереди приподнимал чемоданы и мешки, вероятно, выбирая, рядом с каким встать, чтобы схватиться, когда наступит пора выдвигаться. А в том, что она наступит, был уверен даже я, хоть и не хотелось ни капли.

Вдруг откуда-то справа, из-за ёлочек, послышался гул мощного движка. Народ возле «буханки», не ожидав в диком краю, посреди ничего, такого торжества прогресса, занервничал. Метров за сто с лишком с хрустом накренилась и упала елочка. Высотой этажа до третьего. Аня ойкнула, схватила меня за руку и спряталась за ногой. Краем глаза я заметил на лице Стёпы затаённое озорство и ожидание праздника.

— Твоя лягушонка в коробчонке скачет? — кивнув на невидимый источник шума, спросил я у него давешним ровным голосом.

— Ну-у-у, я так не играю! — совсем по-детски расстроился гигант. — Башка что ли предупредил? Всю хохму испортил, надо ему при встрече по шеям надавать будет.

— Нет, Тёма ничего не говорил, — глядя на руки Степана нельзя было не переживать за шею Головина.

— А чего тогда не испугался? — испытующе глянул он на меня сверху вниз.

— А папа вообще ничего не боится! — пискнула из-за спины Аня. В это время в лесу что-то взрыкнуло и залязгало. Видимо, гусеницами. Дочь ойкнула еще раз и снова спряталась сзади.

— Папа думает, что бояться надо прежде всего собственного страха. А потом — плохих людей. Живых, — подумав, ответил я. — Сюда нас прислал мой друг, к своему другу. Ну-ка, Ань, напомни — друг моего друга?..

— … мой друг! — звонко выдала дочь и осторожно вышла, встав рядом, между мной и Степаном.

— Хорошо дочь воспитал, по-старому! — одобрительно прогудел он. А я в очередной раз задумался, так ли хорошо старое воспитание в новом мире. И в очередной раз решил, что да, хорошо.

В это время, уронив еще две елки поменьше, на широкую обочину выбралось приземистое зеленое железное чудище. Это оно грохало и лязгало из леса. Покопавшись в памяти, внутренний реалист выдал мне название.

— ГТС-ка? — кивнув на технику, спросил я у провожатого.

— Видал раньше? — удивленно поднял брови он.

— Ага. В музее техники. Хотя, скорее, на кладбище, — хмуро кивнул я, вспомнив берег Индигирки, где рядом с выброшенными на берег тушами кораблей грустно ржавел похожий остов, лишенный половины катков и гусениц.

— ГТСМ-ка, модернизированная! — гордо похвалился Степан.

— Эт чего такое? — в голосе брата звучали одновременно тревога и нежелание ее показывать.

— Это гусеничный транспортёр-снегоболотоход. То, по сравнению с чем вам сидения в УАЗе периной пуховой покажутся. Хотя Стёпа вон говорит, что не простой, а модернизированный. С вай-фаем, наверное? — поддел я богатыря.

— Неа. Но зато там мягко, — ответил он.

Подъехав и замерев, покачавшись вперед-назад, транспорт выпустил наружу из маленькой дверки над гусеницей водителя. Тот был ростом чуть меньше Степана, представившего его Васей. Они быстро загрузили наши пожитки в вездеход, Вася сел в «буханку» и укатил в обратную сторону, развернувшись «с юзом». Никогда бы не подумал, что эта машина так умеет. Хотя, судя по ее круглым глазам, вероятно, это и для нее было сюрпризом. Глядя ей вслед, пылящей по грунтовке, я упустил момент, как Стёпа поместился в ГТС. Наверное, поднял кабину, сел и натянул её обратно, больше вариантов я не видел. По откидной лесенке в багажный, или правильнее — десантный, в общем, в грузовой отсек первым залезли парни, им мы с Надей по очереди подали маму и Анюту, а потом и сами погрузились.

Богатырь не врал — тут было мягко. На по-военному стальных сидениях, призванных, наверное, гарантировать тяготы и лишения военной службы, лежали навалом матрасы, какие-то одеяла и подушки. Ей-Богу, подушки, от тахты! Я слово «тахта» не вспоминал лет двадцать пять, а вот поди ж ты. У бабушки дома стояла одна, точно с такими подушками. Они были такими же ярко-оранжевыми, беспощадно пахли поролоном и ржавыми пружинами. Спать на таких было удобно, если вас с ними разделяло не меньше полуметра. В идеале — они вообще должны были в соседней комнате находиться. Ребра заныли, словно вспомнив еще один прочно забытый детский страх. Поэтому на него я не дрогнувшей рукой поставил чемоданы. Лучше стоя ехать, чем на этом расстройстве. Втянув лесенку, убедившись, что все расселись и никто не прислоняет голову к бортам, я треснул ладонью по переборке-перегородке, отделявшей кунг от кабины. Чудище взревело, перескочило гравийку одним махом и ухнуло с насыпи в тайгу.