Записки нечаянного богача 2

Глава 23 Заимка на озере. Обживаемся

Два часа в железном брюхе лязгающего, качающегося и даже подпрыгивавшего иногда старого военного вездехода — это приключение на очень оригинального любителя. Хотя, скорее даже на профессионала. А из таких в ГТС-ке был один Стёпа. Мама сидела со скорбным лицом, выглядя как иллюстрация к слову «мигрень». Надя — к словосочетанию «мигрень при ПМС». Петя — «мигрень в ПМС с похмелья». Словом, компания подобралась опасно живописная. Антоша вообще поглядывал так, что, не знай я его раньше — непременно решил бы, что во сне как пить дать прирежет.

Выручала только Аня, сперва исследовавшая каждый ржавый уголок вездеходова нутра, а потом начавшая задавать вопросы, как-то умудряясь перепискивать движок и гусеницы. А ещё внутренние реалист и фаталист, устроившие концерт без заявок, в котором чередовались давешняя «Ах, телега ты моя» и «Баллада о вольных стрелках». Вот только луков у нас не было, да и стрелять из них никто не умел. Оставалось надеяться, что укрываться звёздным небом, мох под рёбра подложив, семье не придётся. В их глазах и так было много тревожных обещаний некоторым нечаянным богачам.

Через два с копейками часа транспорт под облегченные вздохи экипажа остановился и затих. Заднюю калиточку нам отворил Степан, невесть как выбравшийся из кабины. Мы с Петькой выскочили первыми, я остался помогать десантированию, а он рванул за кусты, прощаться, видимо, с тремя стаканами столовского компота. Зная его — борщ и котлеты он бы нипочем не отдал.

Воздух пах свободой, немного мхом и чуть-чуть — разогретой смолой. И этим сразу мне очень понравился, прямо с первой ноты. Слева от вставшей ГТС-ки лежало озерцо, пожалуй, вполовину меньше того, что осталось на Уяндине, возле скалы с «балконом» и можжевельником. С одной стороны от него высились сопки. Назвать их горами после виденных мной даже здесь, по пути, как-то не получалось. С трех других сторон прямо за нешироким песчаным бережком начиналась тайга. Хорошая такая, настоящая. При первом же взгляде на нее в голове запел Юрий Щербаков, почему-то про бродягу, бежавшего с Сахалина звериной, узкою тропой. А потом затянул про «По диким степям Забайкалья». Припоздал что-то, надо было бы про них, пока по гравийке ехали, вспомнить.

На пригорочке справа стоял справный деревенский дом со двором под крышей, огороженный симпатичным двухметровым заборчиком из серых жердей. На паре из них я заметил черепа — коровий и, кажется, овечий. Сам дом сложен был из такого же серого от времени леса, но бревна едва ли не обхватные. Много народу поднимали тут эту стройку, наверное. И как только забрались в такую даль, куда ГТС-ка прыгала два с лишним часа? Пешком, не иначе.

Возле ворот стояла натуральная деревенская лавочка, откуда, надо полагать, вечером можно было вольготно наблюдать за тем, как краснеющее солнце пряталось за лес и сопки. Непременно проверю сегодня же. В озере ходила рыба, судя по кругам под берегом и подальше. В лесу шумел ветер и птицы. После вчерашнего, богатого на сложные события, дня, казалось, что я в раю.

— Слушай, — поманил я дочь и присел рядом. — Слышишь треск, будто кто-то на той трещотке, что вам показывали в садике на концерте народной песни, играет? — Аня внимательно прислушалась и кивнула.

— Это сорока-белобока, которая кашку варила и деток кормила. Она так шумит, когда пугается чего-то или кого-то. Мы приехали к ней в гости без предупреждения, напугали. Успокоится — замолчит, — объяснял я почти теми же словами, что и мой отец мне когда-то. — А вот эту, громкую, слышишь? Похоже на сороку, но орет дурниной, как будто что-то очень важное потеряла, или ругается на кого-то? Это сойка. Она когда пугается — тоже шумит, но слышишь, как громко?

— Да, у нас в старом доме так бабушка с четвертого этажа ругалась, — кивнула Аня.

— Похоже, правда, — я едва не хрюкнул, услышав шикарное сравнение. А то всё думал, кого же мне напоминала та полоумная алкоголица? — Она тоже нас испугалась, но у нее характер еще хуже сорокиного, она сразу в ответ ругаться начинает. Запомни: когда сойки или сороки кричат — нужно внимательнее по сторонам смотреть, если ты в лесу. Они могут предупреждать о волках или медведе. А могут и тебя саму испугаться. Но лучше все равно быть повнимательнее.

Дочь с умным видом кивнула. Стоявший за ней Стёпа показал большой палец: молодец, мол, отец-натуралист, прививай любовь к родному краю. Но и про самосохранение забывать тоже не давай, потому что край-то у нас хоть и родной, но дикий.

— Насчет мишек — давно не слыхали в этих краях, а серые водятся, верно говоришь, — прогудел он.

— Чего ещё интересного и важного поведаешь? — мы с Аней смотрели на великана с одинаковым выжиданием.

— А чего поведать? Вон дом, внутри печка. Скотины нету, грядок нету.

— За это — отдельное спасибо, прям поклон земной. Моим тут только и не хватало, чтоб поутру на выпас, полив и прополку вставать, — меня аж передёрнуло, как представил себе такую опцию.

— Кушайте на здоровье, — милостиво кивнул Степан. — Баня вон, пониже чуть стоит, мостки в этом году подновили, сам проверял. — Я кивнул, поняв, что на те мостки можно смело сажать средних размеров вертолёт.

— Колодец во дворе. В нём для хознужд вода, верховка — скотине там, полы помыть, посуду. Родничок вон там, поближе к лесу, видишь, тропка к нему? Дров вокруг полно, в дровянике тоже под стреху, но там уже сухие. Харчи кое-какие есть, крупа там, макароны, тушёнка. В доме два ружья и капканы, если есть умельцы. Лодка под берегом привязана, на берег только зимой убирают — волны тут не бывает. Что бы вам ещё такого рассказать? — всерьез задумался он.

В процессе его умиротворяющего, казалось бы, рассказа, я расплывался в улыбке. А брат, сын и жена, как бы ни странно это звучало, на глазах сплывались обратно. Или обратно пропорционально. Да, я помню, что я гуманитарий. Но по-другому не сказать. Всё то, что я расценивал как гарантию тепла, сытости и возможностей пополнить запасы продовольствия и пресной воды самостоятельно и бесплатно, а эти два условия меня всегда очень привлекали, они, видимо, воспринимали как неизбежную перспективу рабского труда и личное ущемление прав и свобод в части комфорта и разнообразия в питании. Мама родилась и почти всю жизнь прожила в Советском Союзе, поэтому любым Доу Джонсам и прочим, прости Господи, Насдакам предпочитала мешок картошки, ящик тушенки и в подвале чтоб закрутки в банках. В два ряда. И в три яруса. Можно в четыре. И чтоб вдоль каждой стены. Аня, в силу возраста, вообще была за любой кипеш. Я, получается, оригинально сочетал в себе лучшее от матери и от дочери. Перспективы рубить дрова, топить печь и мыться в бане меня ни разу не смущали.

Тут Стёпа наконец выкатил глаза из-под бровей, куда загнал их на словах «что бы вам еще такого рассказать»:

— Там, если горку обойти, будет еще одно озеро, поменьше этого. Туда ходить нельзя.

— Прям вот «нельзя»? Даже не «не надо»? — удивился я.

— Башка сказал тебе прямо по буквам популярно объяснить — объясняю. Там плохое место. Бурятов туда не загонишь ни палкой, ни за деньги. Что там такое — не рассказывают, но идти отказываются наотрез, хоть бей, хоть стреляй. Из фактов — народ там пропадает. И скотина. Люди крайний раз — три года назад, а до тех пор — регулярно. Помнишь, я говорил, что вы за три года первые по своей воле сюда прилетели? — уточнил он.

— Ну, насчет «по своей» я бы возразил, но не буду. А про слова твои помню, — кивнул я.

— Вот тогда как раз какие-то научники прилетали, сборная солянка — историки, этнографы какие-то, еще кто-то, я названия не все запомнил. Досюда проводили, тут оставили. Нашли одну только из них потом. Недели три искали. Лучше бы не находили, — судя по лицу богатыря, ему было очень неприятно вспоминать ту историю трехлетней давности.

— Хорош, Стёп, потом расскажешь. Мне одному, — я кивнул себе за спину, и Степан понятливо замолчал. Написанный на лицах слушателей интерес назвать позитивным можно было только глядя на дочь. У пятилетних детей вообще чаще всего очень приятные выражения, если только им не больно или не страшно. Они даже ленятся или скандалят как-то мило. Куда что девается потом? По всем, кто постарше, было очевидно, что мы всё сделали не так: Стёпа — что открыл рот, я — всё остальное. И в принципе на свет мы оба появились очень зря. Я утешал себя надеждой на то, что мог ошибиться в интерпретации маминой мимики — иначе было бы очень обидно. Ну, или на то, что выражение её лица относилось она только к нашему провожатому. «Пффф, ага, мечтай!» — безжалостно шатнул и без того неустойчивую надежду внутренний скептик.

Мы донесли пожитки до крыльца, Стёпа открыл дверь, запертую на навесной замок, весом килограмма в два — где и взяли такой? Такие и на ключ закрывать не обязательно. Так оно, кстати, и было — богатырь просто вынул дужку из ушек и вручил мне.

— Пообедаешь с нами? — спросил я у него, тщательно не обращая внимания на звонкую тишину из-за двери.

— Не-не-не, и не уговаривай, — он даже руками замахал, как Печкин, которого звали за новогодний стол без телевизора. — Тебе тут и без меня не скучно будет. Держись давай, я через недельку загляну, проведаю.

По пути до вездехода Степан рассказал, что повариху учёной экспедиции нашли через без малого месяц после того, как с ними пропала связь. Она была в рванине, седая, старше лет на десять-пятнадцать, чем на момент высадки, и совершенно безумна. Я раздумал благодарить Головина за выбранное для «переждать» место. Помахав вслед развернувшейся на одном месте ГТС-ке сквозь оседавшие клубы выхлопа, закурил и посмотрел в ту сторону, где таилось таёжное озеро. И решил, что фиг я туда хоть один лишний шаг сделаю.

Из дома тем временем стали доноситься голоса — командные женские и недовольные мужские. Я вспомнил поговорку про то, что дома хозяйничают женщина и кошка, а за стенами и дверями — мужчина и собака, и усмехнулся. Народная мудрость — на то и мудрость, на то и народная. Прошел мимо сеней в крытый двор, набрал с дровяника охапку колотых дров, подхватил топор из колоды и пошел в горницу. Современные слова как-то плохо шли на ум.

— Ноги вытирай! — окрик Нади и мамы, сработанно-одновременный, едва не выбил мне все дрова из рук. Но ноги я, разумеется, вытер тщательно. Я не враг своему здоровью. Ну, по крайней мере, стараюсь иногда.

Под ногами лежала какая-то влажная мешковина. Полы из тесаных бревен были уже мытыми и неспешно подсыхали. Это было видно в светлых квадратиках солнечного света, разлиновавших участок между печкой и столом. Печка, по счастью, оказалась «голландкой», с плитой, гостеприимно улыбавшейся чугунными блинами конфорок. Могла бы и русская оказаться, беленая известкой, в полкухни, любимого фасона кота Матроскина. Как таких здоровенных топят — я представлял себе очень относительно. Реалист, порывшись на дне памяти, выудил образы старушки Кузьминичны, соседки по деревне, где проходило моё и Петькино детство. Она как-то справлялась. Наверное, и я совладал бы, пусть и не сразу. А тут такой подарок — печь почти как та, наша, деревенская! Под пристальными взглядами брата, сына и дочери нащипал лучинок, сложил как полагается и с одной спички запалил. Не забыв перед этим сжечь половину старинного газетного листа во вьюшке сбоку, и вторую половину — в поддувале. Которое и прикрыл тут же почти полностью — тяга была как из пушки.

Пока лазил руками в чреве старой печки — где-то извозился в саже, а, почесав нос, уделал и морду лица. Аня подошла, пока я сидел на корточках у приоткрытой печной дверцы. Дождалась, когда закрою её и повернусь. Послюнявила пальчик и стала вытирать меня, тоненько напевая песню из старого фильма: «В кухне я тружусь-тружусь, с печкой я вожусь-вожусь, и всегда в золе я». Буквы у неё «ж» пока выходили не вполне уверенно, слегка «отдавая» в «в» и «ф», отчего напев вышел особенно трогательно-милым. Заботливые движения маленьких пальцев за пару секунд превратили маленькое пятно сажи в полноценную боевую раскраску ирокезов, поэтому когда я обернулся к семье — все рассмеялись.

Негромко гудящая печка. Синее небо за окном. Солнечные квадраты на светлых плахах подсыхающего пола. И искренний смех семьи, всей, в полном составе. За это я готов был ходить с немытой мордой сколько угодно.

Но заботы о насущном никуда не девались — смех смехом, а питаться чем-то было надо.

— Мить, сходи за водой, — попросила мама, пока Надя расставляла по столам, полкам и шкафам кухни какие-то банки, кульки и мешочки. Я вышел, поманив за собой парней.

— Петь, я за водой, а вы пока баню растопите, — попросил я брата.

— А как? — влез с оригинальным вопросом сын.

— Руками, — не нашел ничего умнее я. — Петя умеет. Держи топор, дрова вон там. По сторонам смотрите на всякий случай — место новое. И пальцы берегите.

— Иди уже, тренер, — буркнул брат.

— И не спалите баню! — не удержался я от финальной реплики, уже на ходу по тропинке в сторону родничка.

Тропка была нахоженная, трава на ней росла низкая, жесткая и темная, не то, что вокруг — мечта крупного рогатого скота, чуть ли не по пояс высотой, яркая и сочная. До родника дошел минут за семь, да все в горку, не крутую, но ощутимую. Из невысокого холмика била струйка в большой палец толщиной, сбегая по выложенному камешками дну явно рукодельного желоба шириной сантиметров пятнадцать. За ним было подобие чаши или ванны, литров в полтораста, наверное, емкостью. Из этой ванны внизу тек неспешный ручей. Я присмотрелся — вода была чистая, без листьев, мух и пыли. Низко поклонившись, зачерпнул первую пригоршню и выплеснул по сторонам широким кругом. Не знаю, почему так сделал, но снова был абсолютно уверен, что нужно было именно так. Второй пригоршней умылся хорошенько, фыркая и отдуваясь. Третью выпил почти всю — вода была по вкусу почти как та, из правого ручья у моего бурого балагана, только привкус какой-то необычный, не то полынный, не то ковыльный, но не горький. Сладковато-привольная — так, почему-то назвал воду внутренний реалист. И эффект похожий — с нескольких глотков словно и наелся и отдохнул. Зачерпнул осторожно два ведра из чаши-ванной, поклонился родничку, не ставя вёдер, и пошёл к дому.

А едва зайдя во двор, замер. Внутренний скептик поочередно то тер глаза, то прикладывал ладони к ушам, чтобы получше расслышать. Было такое ощущение, что лежавший на плечах вторые сутки груз тревоги и постоянной опасности рухнул, да так, что аж земля вздрогнула. Я просто рот разинул. На ступеньках высокого крыльца сидели три моих главных женщины-девочки. Между мамой и Надей стоял ведёрный чугунок, откуда одни по очереди доставали картошку. Аня поливала им на каждую из казавшегося огромным в ее руках старого медного чайника. Они чистили картошку и складывали в большую эмалированную кастрюлю с какими-то яркими сине-зелеными цветами на чуть отколотом боку. И при этом пели «За окном черемуха колышется». На два голоса. И Анюта тихонечко подтягивала на повторах. Я сглотнул, казалось, снова забыв, как дышать.

Дух мертвого шамана? Медведь-людоед? Голоса далеких предков в небесах над дубравами и реками? Древние ведьмы и заповедные клады с несметными и небывалыми богатствами? Это всё чушь, баловство и суета! Невестка, поющая со свекровью на два голоса, с дочкой-внучкой на подпевках! Вот теперь я, кажется, видел всё.

Сзади неслышно, как им казалось, подошли сын и брат. И мы замерли в воротах, как три богатыря-дебила: один, забыв поставить на землю полные ведра, второй с топором и третий с двумя хрусткими вениками, дубовым и березовым, по одному в каждой руке.

Женщины в доме, мужчины во дворе. Народная мудрость не подвела. Очень мало в моей жизни было мгновений, которые хотелось бы остановить или задержать подольше с такой силой, как это.

Песни, прозвучавшие в этой главе, есть в плейлисте Димы Волкова, тут: https://music.yandex.ru/users/dontevenn/playlists/1010

Автор и герои по-прежнему благодарны и признательны за подписки, комментарии и «сердечки»!