Записки нечаянного богача 2

Глава 6 Старая школа. Верные друзья

Я внутрь даже не совался, так и стоял возле каменного афедрона, размышляя о превратностях судьбы. Как-то тревожно было находиться в подобной компании, и появление в ней Суворова тревогу только усиливало. Многократно. Теперь сделать меня выездным парадным металлоискателем мог не только Михаил Иванович.

— Дима, а как давно Вы занимаетесь инвестициями? — ну вот, помяни черта. То есть тьфу ты, не черта, а видного государственного деятеля, конечно же. Черти таким как он, наверное, кофе с булочкой и свежую прессу подают по утрам.

— Около месяца, Александр Васильевич, — тут врать не то, что смысла не имело, а было попросту опасно, — и, если это возможно, обращайтесь ко мне на «ты». Был недавно в походе на Севере, привык там общаться без лишних формальностей. Жаль, что не везде получается обходиться без них.

— Прав, прав, Дима. Формальности — страшная сила и великая вещь, — услышать от этого человека подобное было предсказуемо. Но прозвучало как-то опасно, что ли. — Но там, где можно — без них значительно проще. Мы вот иногда выбираемся так, узким кругом, развеяться на природу — Миша приохотил, талант у него интересные места, истории и людей находить. В прошлом году какую-то крипту откопали под Муромом, передали куда следует, — эта фраза была произнесена с тонкой усмешкой, — так Патриархия месяц на ушах стояла. Даже какие-то жития им там переписывать пришлось, кажется.

Он говорил, как совершенно обычный пожилой человек: легко и охотно, с улыбкой и спокойной жестикуляцией. Но глаза… Такое ощущение, что даже стоя на ярком августовском солнце он оставался в тени. Словно лучи боялись его взгляда и обходили стороной, «во избежание», говоря его же языком. Эх, и надо же было мне так влипнуть.

— А чего раньше инвестировать не начал, Дим?, — ох уж мне эти разговоры по душам со мгновенным проходом в партер в плане личных границ.

— Да как-то не складывалось раньше. Только соберусь, бывало, разжиться золотишком, акциями или долями в предприятиях, так то подошва на ботинке отвалится, то бумага туалетная или паста зубная закончатся, то масло в машине менять надо. А недавно получилось нечаянно разбогатеть — вот и взялся сразу же, — видимо, предельная честность с первым встречным — это мой крест.

— Слышал, как же. Поздравляю с выигрышем!, — и он протянул мне руку, которую я пожал, второй раз за сегодня. Теплее она не стала, и мягче тоже, — И что сделал в первую очередь?

— Налоги заплатил, — скучно ответил я.

— Это правильно, это — молодец. Коллеги сообщали — у тебя настоящий талант к инвестированию. Такая прибыль за несколько недель — событие нерядовое, сам понимаешь. — Ну вот, начинается. Фразу Суворова можно было услышать так: «мы все твои деньги видим, внимательно считаем, и если будет команда — заберем». Меня охватило жгучее желание заказать билеты на самолет и вернуться в кафе-музей «Арарат», к гостеприимному Самвелу. Но жаба и внутренний реалист в один голос заявили, что денег не отдадут.

— Это вообще не ко мне разговор, я в этих цифрах ничего не понимаю и путаюсь. Мне с финансовым поверенным повезло — золотой парень в прямом смысле слова. Хотя и Оксфорд заканчивал, но вполне толковый оказался. Он мне пробовал пару раз на пальцах объяснять, как там оно все работает, но отчаялся и бросил. Иногда только суммы какие-то передает, как радио «Маяк» — сигналы точного времени. Прослушайте, говорит, Дмитрий Михайлович, ваш баланс, — я прекрасно понимал, что с этим человеком дурачка включать опасно и глупо, потому что есть все шансы потом уже не выключить. Но проблема была в том, что я опять говорил чистейшую правду. В надежде заполучить хоть кратенькую паузу в этой беседе, я достал сигарету из пачки и прикурил. И тут из тоннеля стали выходить люди, на лицах которых была такая яркая гамма положительных эмоций, что и не передать. Изумление, восторг, ликование — что угодно. Донельзя довольный Второв подошел к нам:

— Это невероятно, ребята! Там настоящий зал, отделанный старицким мрамором. Фактически он — известняк, конечно, но называют то так, то так. Работа изумительная, сохранность просто неописуемая! Пришлю сюда энтузиастов из РАН — слюнями весь зал зальют!, — я впервые видел его таким эмоциональным. Он даже как-будто помолодел на глазах — вот что значит, получать искреннее удовольствие от любимого дела.

— Кроме зала-то что нашли, Миш? — будто бы совершенно ненавязчиво поинтересовался Александр Васильевич.

— Да вот, глядите!, — и серый кардинал, владелец всего, чего только можно и наверняка нельзя, чуть не подпрыгнул, доставая смартфон. Показывая нам фотографии в галерее, он сопровождал их такими же эмоциональными комментариями. Да, там было от чего прийти в ажиотаж. Отдельный приступ восторга у него вызвали записи, обнаруженные в одном из киотов, такой специальной полочке, куда ставили иконы или свечи. Это оказалась опись или, скорее, книга складского учета, в которой древний материально-ответственный сотрудник князя скрупулезно расписывал, что пришло, что ушло, когда, куда и кому. Даже на мой дилетантский взгляд — цены находке не было. Такие записи, чудом дошедшие до наших времен, могут поменять все представление об экономике и политике той давней поры. Ведь зная, кому и сколько ушло денег, можно предположить, за что именно. Словом, находка оказалась поистине фантастической.

— Дим, а ты свою долю как хочешь получить, находками или деньгами? — неожиданно обратился ко мне Второв. Я оторопело уставился на него:

— Какую долю?

— Твою, в кладе, — размеренно, как тупому, пояснил старик, — мы тут все, конечно, любим приключения, тайны и яркие эмоции, но и деньги считать тоже умеем, — тут почему-то утвердительно кивнул Суворов. Ну, в том, что у него есть, кому считать чужие деньги, я не сомневался ни грамма. А дед продолжал:

— Обычно мы «на берегу» договариваемся об условиях. Каждый может выбрать долю соразмерно вложениям, ознакомиться с результатами оценки найденного. И либо оставить себе что-то из обнаруженного, либо получить денежный эквивалент. И — да, у участников право преимущественного выкупа. Если ты хочешь что-то из находок продать — сперва нужно предложить участникам экспедиции. Из-за того, что тебя пригласил я, ты имеешь право на половину моей доли. Поэтому смело рассчитывай на десять процентов. Там одних монет золотых — подвода целая стоит в углу, наверняка не меньше тонны. Так что, считай, центнер золота у тебя уже в кармане!, — как-то даже весело сообщил мне Михаил Иванович. И подмигнул хитро.

«Да твою-у-у-у ж ма-а-ать!» — завыл внутренний фаталист голосом Эрика Картмана из «Южного парка». А реалист внимательно смотрел на Суворова. И думал о том, что если я сейчас стал богаче на центнер, то товарищ директор — на два. И мне крайне неудачно выпало присутствовать при этом судьбоносном событии. Да еще и узнать, что у них такие покатушки за историческими ценностями в порядке вещей.

— А можно мне просто одну вещь в качестве сувенира взять? — робко поинтересовался я.

— Можно и ни одной не брать, Дима. Ты — альтруист?, — предположил он ровно тем же самым тоном, что и сенатор не так давно, с легкой грустью и сожалением. В тот день меня едва не охарактеризовал предельно исчерпывающе Головин, но вовремя исправился. А я вот все никак не исправлюсь.

— Никак не отрастут новые нейронные цепочки, продолжается извечная беда российской интеллигенции — она боится денег, потому что совершенно не умеет ими пользоваться. Виноват, господа. Могу ли я рассчитывать на один предмет на выбор? — уточнил я, почти исправившись.

— Можешь, конечно. Но если этот предмет окажется сундуком с золотыми украшениями — вычтем стоимость из твоей доли, — с довольной улыбкой кивнул Второв. Как будто получил удовольствие от того, что совратил невинного меня презренным металлом. Или от того, что я наконец-то начал думать не идеалами, а головой.

Из тоннеля к тому времени высыпали уже все. Михаил Иванович сообщил участникам круиза, что организует перевозку найденного в Москву, а пока территория остается под его охраной. Федор в это время бубнил что-то в телефон, прикрыв рот рукой. Нефтяник прижимал к груди какую-то икону, Богородицу, кажется, и по его лицу было ясно — живым он ее не отдаст. Режиссер сжимал в руках потрясающей красоты бердыш на длинном древке, окованном снизу. Металлические части покрывала изумительная чеканка, полная мельчайших деталей, которые мне отсюда были не видны. Ратовище выглядело так, словно ему не полтыщи лет, а пару недель всего. В льняном масле или в олифе его вываривали, что ли, что оно так сохранилось? Банкир перекладывал из ладони в ладонь какую-то пластинку длиной сантиметров двадцать, а шириной с пачку сигарет. С одной стороны она была пробита насквозь, будто люверсом — отверстие окаймлялось заметно выступающим бортиком.

— Гляди, Миш, Толик ещё одну пайцзу нашел. Чья, интересно?, — произнес Суворов.

— Да чья бы ни была, Саш, сам знаешь, вещица штучная. У него и так их было больше, чем во всех музеях страны, а теперь вон ещё одна. И не нарадуется, глянь на него? — со стороны они выглядели, как два пенсионера в парке, за партией в шахматы или домино беззлобно и снисходительно обсуждавшие молодежь.

— Так, ребята, продолжаем поиск, солнце еще высоко! — громко заявил Второв. И вся сверхтитулованная компания как по команде отправилась дальше. Дважды останавливались по громкому требованию нефтяника — он чуял несметные сокровища. В первый раз почуял ржавый охотничий капкан на мелкого зверя. Во второй — какие-то элементы конской упряжи, как скупо и деликатно определил находку Федор. Но в негласном голосовании победила версия сапера-лягушонока, его, оказывается, звали Витек. Он сказал проще: «говно какое-то». Я еще на первой остановке шагнул было вперед, точно зная, что тут ничего не найдем, но глянул на Второва. Тот незримо дернул щекой — и я встал, как вкопанный. Зачем спорить с хозяином вечеринки? Его режессура — ради Бога.

Идти становилось все тяжелее — молодая и постарше поросль путала ноги и толкала в плечи, лезла в глаза и всячески сообщала: «Вам всем там совершенно нечего делать, ступайте прочь!». Вперед пустили ребят с какими-то промышленного вида кусторезами: штанга, а на ней фреза. Так, громко и медленно, двигались дальше. Полутораметровая просека, остававшаяся за двумя кусторезами в камуфляже, вела нас вперед.

Внезапно послышался металлический лязг и затем звук, как будто колесо-восьмерка терлось о переднюю вилку останавливающегося велосипеда, в обрамлении отборного, но приглушенного мата. Один из бойцов тоскливо смотрел на диск своей кустокосилки, частью сколотый, а частью загнутый. Я шагнул вперед. Там, на дне оврага, под многими слоями свежей и прелой соломы угадывалось что-то, похожее на лежащую сваю. Требовать серп и лезть пальцами я не стал — кивнул двоим ближайшим ребятам и очертил пальцем длинный вытянутый овал по границе найденного столба. Снова в дело пошли воздуходувка и метелки. Пара-тройки минут — и перед нами лежал гранитный (или из известняка, я не геолог ни разу) вытянутый параллелепипед, больше всего похожий на опору фонарного столба. На дальнем от нас конце опора заканчивалась довольно схематичным, но узнаваемым изображением мужского лица, украшенного бородой и усами. И изображение это повторялось на каждой из граней столба, насколько я мог видеть. Навскидку четырехликому Богу могло быть лет примерно тысячи полторы-две. Или больше. Я шагнул было в сторону головы, но снова заметил легкое движение ладонью Михаила Ивановича, призывающее не спешить. И отошел в сторону от суеты, вызванной найденным изваянием. Его фотографировали, положив рядом тревожно знакомую клетчатую черно-белую криминалистическую линейку. Хорошо хоть мелом не обвели.

— Я себе его забираю!, — безальтернативно заявил банкир, почему-то глядя на меня, — во дворе установлю, отлично смотреться будет.

Я на это не отреагировал никак, удивился только про себя — он что теперь, каждую соринку и камушек будет у меня выпрашивать? Что за привычка — брать от жизни всё, причем в прямом смысле слова? «Хапуга, мироед» — согласился вернувшийся внутренний скептик. «Не надо брать от жизни всё. Зачем нам столько дерьма?» — в тон ему ответил реалист.

Нефтяник только что не пинками гонял вокруг камня Витька с его приблудой. В ногах у столба нашлись какие-то монеты, серебряная шейная гривна и еще несколько некрупных грубых фигурок, похожих на молоточки или двусторонние топоры, только маленьких, с палец. У некоторых на рукоятках были кольца, видимо, для ношения на шее на шнурке. Древностью и тайнами от них так и тянуло. Много, наверное, еще таких намоленных оврагов по Руси, ох и много.

Про то, что идти надо в сторону, куда лежит «голова», решили не сразу. Неуемной энергии троица энтузиастов спорила до радуг, отражавшихся в брызгах слюны. Банкир орал, что куда смотрят «ноги» — туда и нам. Нефтяник гудел, заходясь сдавленным кашлем, что идти надо от центра фигуры на восход солнца. Продюсер агитировал за запад. Видимо, просто по привычке. Второв и Суворов предсказуемо высились над схваткой, сохраняя невозмутимое молчание, чем-то напоминая сам предмет дискуссии, лежавший беззвучно, как и все прошедшие века.

— Пойдем-ка на север, куда глаза глядят, — прервал-таки Михаил Иванович дискуссию, опасно приблизившуюся к мордобою. И группа приключенцев гуськом двинулась за богатырем Саней, первым вошедшим в давешний тоннель. Шли сквозь густой ельник нешироким веером, подозрительно приглядываясь к каждой складочке местности и странно кривым, едва ли не в узлы завязанным деревьям, которых тут было в избытке. Я поежился. Возле завалов на Исконе-реке были места, где росли похожие уроды. Стало не по себе. Чуть успокаивала вера в то, что я все сделал правильно, с поклоном и вежеством положив в ноги четырехликого столба желтую монетку, десятку, чудом обнаружившуюся в кармане. И то, что банкир смотрел на меня с брезгливым презрением, как на уличного сумасшедшего, ничуть не беспокоило. Тревожили заинтересованные взгляды властных старцев. И не ко времени всплывшая в памяти поговорка: «В сосняке — веселиться, в березняке — жениться, в ельнике — удавиться».

Перед нами открылась чистая полянка, посредине которой высился пень. Нет, пожалуй Пень. Даже Пнище, я бы сказал. Таких, как Саня, на нем уселось бы пятеро, причем не впритык. Что же за секвойя тут росла? Дождавшись, пока все выйдут на поляну и начнут восхищаться чудом природы, чуть заметно кивнул на него Второву. Тот прикрыл глаза, дескать, понял. Александр Васильевич пронаблюдал эту пантомиму без видимого интереса, по-прежнему удивительно оставаясь в тени, хотя солнце освещало всю поляну непривычно ярко, после частого ельника. Всю, кроме товарища директора.

Нефтяник, банкир и режиссер снова врубили привычный режим «лебедь, рак и щука». На поляне их не интересовало решительно ничего, и идти надо было во все стороны, если смотреть на их вариативно указующие персты. Я сел на корточки и закурил. То, что подо пнем нас ожидала какая-то тайна, сорвавшая со своих мест и притащившая сюда не самых незанятых людей Москвы, да и России, я не сомневался. Холодок, не отпускавший среди изуродованных кривых елок, проходил, шерсть на загривке опускалась. Возвращалось рациональное мышление, и оно имело один вопрос — как сдвинуть с места эту громадину? В ней тонны полторы ведь, не меньше.

— Федор Михалыч, Федор Михалыч! Тут штыри какие-то железные!, — разлетелся над полянкой высокий голос лягушонка-Витька. Возле него тут же как из-под земли вырос помощник Второва. Ого, значит, умница и эрудит, оказывается, еще и тезка бессмертного классика? Вслед за ним подошли и мы.

Бойцы с лопатами освободили из-под мха, дерна и слоя земли два покрытых коркой металлических лома или две очень толстых арматурины длиной метра по полтора каждая. К ним крепились железные петли, уходящие вниз, под пень. Одна, левая, была отломана — отгнила за века, наверное. Ускорившись, парни обкопали пень по периметру. Сняв полметра грунта, стало видно, что площадка вокруг выложена какой-то древней тротуарной плиткой, похожей на плоские кирпичи — плинфу. Видимо, выкладывать важные места специальным покрытием на матушке-Руси издревле считалось святым делом.

Богатырь Саня по команде Федора подсел под великанский пень, который казался вдвое больше после того, как корни у основания освободили от земли. Поднатужившись, крякнул… И едва не оторвал громадину напрочь, потому что она подалась с неожиданной легкостью. Свалившись на задницу, Саня охнул и уставился на пень с обратной стороны, как, впрочем, и все присутствующие. Ну а чего бы и не посмотреть? Не каждый день встречаешь кусок дерева размером с легковой автомобиль. Притом полый внутри, выжженный, судя по угольно-черному нутру, покрытому какими-то узорами и символами. Чаще всего попадался равносторонний крест, каждый конец которого был перечеркнут. «Нам хана» — выдохнул внутренний фаталист. Реалист порылся в памяти и сообщил, что это символ Мары-Марены, отвечавшей в древнерусском пантеоне за холод и смерть. Радости в его голосе не было никакой. Я автоматически отшагнул назад, растопырив руки, так, чтобы позади остались Второв с Суворовым, тут же замершие. Передо мной очутился Федор Михалыч, причем так внезапно, что я аж вздрогнул. Он махнул рукой, и к пню шагнули напряженные ребята с какой-то аппаратурой военно-научного вида. Той, что и выглядит непонятно, и сделана крепко, хоть гвозди забивай.

— Куда ты завел нас, Сусанин-герой? — негромко поинтересовался эрудит, не поворачивая головы.

— Идите вы нахрен, я сам тут впервой, — растерянно выдал я на автомате, опять забыв подумать, прежде чем открывать рот. За спиной раздались два одновременных стариковских смешка.

— Чисто, Федор Михалыч, — доложил один из военно-научных сотрудников, что водил перед пнем штуковиной, похожей на сдвоенный локатор, — ни заразы, ни излучений, ничего.

Помощник махнул — и Витек-сапер осторожно приблизился к вставшей на попа гигантской пустой коряге и принялся водить из стороны в сторону катушкой, временами замирая и прислушиваясь, видимо, к сигналам в его забавных белых наушниках. Кто только догадался приделать светлую глянцевую деталь к поисковому прибору?

— Федор Михалыч, есть сигналы! Тут пять продолговатых предметов одинакового размера, и в них в каждом — устойчивый сигнал благородных металлов!, — звонко доложил лягушонок, стянув «уши» на шею. На меня он посмотрел, как житель далекой глубинки на впервые увиденную Спасскую башню, с каким-то торжественным изумлением. В это время мне сзади прилетело два одновременных хлопка по плечам, да таких, что только голова дернулась. У стариков руки были, как я помнил, жесткие. И сил явно было не занимать. От этой мысли родился протяжный, прерывистый вдох.

Сундуки извлекли с превеликой заботой и осторожностью. Выкапывали чуть ли не вручную, ладонями, а поднимали, подведя под каждый специальную подушку, куда подкачивался воздух. В надутом виде напоминало спасательный плот, ярко-желтый, хоть и чуть запачкавшийся при установке. Борта «плотов» туго, но бережно сжали ящики. К специальным «ушкам» по углам прицепили тросы и вытянули лебедкой. Она заодно сообщила, что весил каждый чуть больше центнера.

— Пять сундуков окованных семипудовых, — тихо и торжестенно проговорил Второв, стоявший рядом со мной, как будто цитировал какие-то древние источники. В грамотке про вес ни слова не было, я помнил точно. Значит, по ней выяснили только локацию, а про содержание и прочие массо-габаритные характеристики было где-то еще, о чем всяким нечаянным гражданам, вроде меня, знать было необязательно.

— Толя, два шага назад, — раздался голос Александра Васильевича, да такой, что назад шагнул даже я, хотя твердо знал, что зовут меня точно не Толей. Таким голосом только костыли в шпалы забивать, пожалуй.

— Александр Васильевич, но надо же вскрыть, посмотреть!, — протянул банкир, отскочивший от сундука, к которому подбирался с раздобытым где-то топором.

— Сунешься — я тебя сам вскрою. И посмотрю, — голос Суворова был равнодушно-тусклым, мрачным и спокойным, как лунный свет. И страшным, как если бы на этот свет я смотрел, лежа живым в могиле. Не вздрогнули от него на поляне, пожалуй, только Второв и пятеро тигров из команды товарища директора.

— Сундуки забираю я. С результатами оценки каждого из вас ознакомят. Фото- и видеоматериалы предоставят, — закончил он. Спорить с сухим мертвенно-бледным лунным светом дураков не нашлось.

Группа сворачивалась, а я, воспользовавшись тем, что Витек стоял один и готовился, кажется, упаковывать свой навесной экскаватор, подошел к нему и спросил:

— Вить, а до какой глубины оно работает?, — сапер подскочил от неожиданности, хотя шел я, вроде, не таясь.

— До двух с половиной метров, только катушку надо поменять, — ответил он, а в глазах стал разгораться азарт. Люблю увлеченных профессионалов, с ними приятно иметь дело.

— На полтора метра вправо и на метр вниз вон от того края — дотянется?, — я смутно помнил что-то про квадрат какой-то гипотенузы, но решил не увлекаться расчетами. Ну не мое это. Совсем.

— Должен, — и Витек спрыгнул в пустую яму, аккуратно и бережно придерживая металлоискатель. Сделал серьезное лицо, натянул наушники, и у меня в голове снова заиграла та песня про лягушонка в шлеме: «Тыры-дыры дын-дын. Динь — динь!». На нее еще потом группа «Воровайки», предсказуемо проигнорировав нормы международного авторского права, забавную песню сочинила, про романтично настроенного сотрудника внутренних органов. Даже не спрашивайте, откуда я знаю. Вдруг эта мелодия, игравшая у меня в голове, неожиданно раздалась снаружи. Я обернулся и увидел подходившего Федора Михайловича, который и насвистывал на ходу песенку синего лягушонка. Подойдя ко мне, он закончил мотив положенным «динь — динь». Ого, у железного Феликса проступили человеческие черты?

— Всегда, когда Витька вижу в этих дурацких наушниках — эта песня играть начинает, — на лице умницы-энтузиаста под наработанным годами, тренированным равнодушием, казалось, чуть заметно проступало смущение.

— Оригинал или кавер?, — уточнил я просто на всякий случай.

— Обе, — спокойно ответил эрудит. То есть он тоже когда-то где-то слушал «Вороваек»? Ох, чудны дела твои, Господи. За его спиной вокруг пяти ящиков, замерших на желтых надувных плотах, стояла вся группа богачей-кладоискателей, все пятеро рядом. А внутренний реалист внезапно пропел в голове: «Как награбим золотишка — впятером уедем в Рим! Динь — динь.». Я не выдержал и фыркнул.

— Тоже строчка про Рим на ум пришла? — спросил негромко тезка Достоевского. И мы засмеялись вместе. И тут сапер скинул наушники, обернулся и замер, увидев начальство.

— Есть что-то, Витя? — спросил его Федор.

— Так точно, Федор Михалыч, есть! Именно там, где Дмитрий Михалыч указал, — доложил он.

Помощник не оборачиваясь сделал какое-то движение кистью, и Витька тут же сменили два парня с лопатами. Несколько минут — и из отнорка в яме под пнем они осторожно вытянули ларец. Видимо, раньше он был укутан в какие-то промасленные тряпки и шкуры, остатки которых теперь бережно смахивали кисточками. Размером ковчежец, как назвал его ключник, был чуть меньше полуметра в длину, а шириной и высотой — сантиметров двадцать. Стенки и крышка были украшены завитками и узорами, пожалуй что серебряными, и каждый элемент был покрыт тончайшей работы чеканкой.

— Что это, Дима?, — раздался прямо за плечом голос Второва, заставив меня изрядно потрудиться, чтобы не вздрогнуть или отскочить в сторону. Не улеглись нервишки за день. Да и неудивительно.

— Тот сувенир, что Вы мне обещали, Михаил Иванович, — максимально ровно и вежливо произнес я. Старик посмотрел на меня внимательно, и в глазах его загорелись веселые искры, так похожие на те, с которыми надо мной хохотал Тёма Головин при нашей первой встрече.

— А ты хорош, Волков! Нет, ты решительно хоро-о-ош!, — с хитрой улыбкой протянул серый кардинал, шутливо грозя мне пальцем. Видимо, он тоже смотрел тот фильм с Де Ниро.