Записки нечаянного богача 2

Глава 28 Сны в тайге. Хорошие гости и вести. Дорога домой

Сидя на ступеньках крыльца, ощущая ладонью тёплое, нагревшееся за день на солнце, тёмное от времени и погоды дерево, не было никакой охоты шевелиться. Казалось — ворвись в ворота банда дагестанцев и банкиров верхом на волках, кабанах и медведях — не пошевелюсь. Скажу лениво: «Зайдите на недельке, сегодня неприёмный день». И пальцами эдак сделаю от себя, дескать: «Ступайте».

Над костром Петька установил крепкий таганок, на котором в ведре уже варилось что-то ароматное. В хорошем смысле слова, не в кабаньем. Тянуло дымком, морковкой и лавровым листом, хотя запах вареного мяса и был, разумеется, доминирующей нотой. Брату помогал Антон, не отходивший от него не на шаг, они переговаривались о чём-то вполголоса, и, наверное, я мог бы разобрать слова, если бы захотел. Но не хотел. Хотел только спать, да так, что, кажется, пару суток бы придавил. Как минимум.

Мама и Надя тоже о чём-то говорили, наблюдая за парнями, что катили отмытые тачки обратно в сарай, работая слаженно, по-семейному. Аня сидела рядом, положив мне на здоровую ногу своего Лобо. Она сперва было примостила его на правую, но сразу поняла ошибку по тому, как я дёрнулся и зашипел сквозь зубы. И больше не ошибалась. Мы тихонько беседовали обо всём на свете — о том, почему на нас напал кабан, как мы договорились с волками, почему Антошка убежал и запросился домой. Я говорил медленно, и прямо физически, каждой мышцей и каждой клеткой ощущал усталость, которая, казалось, вот-вот размажет меня прямо по ступенькам тонким слоем.

— Петь, подойди, — сказал я вроде бы громко. Только никто не обернулся, лишь Анюта сорвалась маленьким торнадо и сразу вернулась, таща за руку брата.

— Да, Дим, чего? — взволнованно спросил он, наклонившись.

— Бери Антоху и дуйте сетку снимать. До утра не пропадёт, конечно, но лишнего брать плохо. Зайдёте из-под берега, под ивой. Верёвку если сразу не найдёшь — привяжи к другой чего-нибудь тяжёлое, пройдись пару раз. В лодку затягивай обе подборы вместе, а то порвёшь. Как наберётся достаточно — живую, не сонную, которая биться будет, выпускай. С Антохой про эту историю не говори — не надо, — к концу инструктажа я даже паузы между предложениями делать стал, чтоб отдышаться. Силы уходили на глазах. Тут бы, у балясинки, не отрубиться.

— Мы нормально уже с ним. Понял всё, мается теперь, места не находит, — нахмурился брат. — Ты, может, скажешь ему чего? А то чёт стрёмно за парня.

— Лады, зови, — кивнул я, едва не упав. Голова весила, кажется, полтонны.

— Дим, прости, — раздался голос сына. Он с самого детства звал меня по имени, как-то так повелось.

— Проехали, Антош. Я сам не знаю, как бы себя повёл. Главное, что ты этот опыт пережил. Пригодится он тебе или нет — только от тебя зависит. И теперь больше не хмурься и не вздыхай на фразе «Волковы». Ты тоже наш, Волков. От одного куска ел, и с нами, и с ними.

В круглых глазах сына бились изумление, сочувствие и стыд. Два последних проигрывали, но позиции сдавали неохотно.

— Спасибо… пап, — сказал он и сбежал с крыльца, крикнув Петьке, что будет ждать у лодки. В голосе были слёзы.

— Дима, тебе надо лечь, — откуда-то взялась мама. — И в больницу бы не мешало поскорее. Мышцы на бедре порваны, мы их только закрыли, не сшивали. Срастутся плохо — хромать будешь.

— У меня метаболизм хороший. Нормально всё страстётся, — уверенно, хоть и медленно проговорил я. О том, что для активации этой опции до сих пор каждый раз приходилось умирать, говорить не стал. С детства не люблю расстраивать маму.

— Дим, всё, мы побежали, давай, — Петя протянул руку, которую я пожал в ответ.

Перед глазами снова показалась полянка у ручья. От кабана осталось значительно меньше, чем было, когда два чужака увели своего вожака. Хотя какие они чужаки? Такие же, просто логово у них странное, дымом пахнет и на открытом месте стоит. Рядом лежала Она, сытая и довольная. Щенята спешили, скоро будут здесь, тоже наедятся вволю. Их уже вели переярки, вместе с которыми мы и выгнали кабана сюда. Мяса всем хватит. Не обидели соседи. На то и родня.

Открывать глаза не хотелось совсем, но Петька так тряс за здоровое плечо, а мама так кричала на него, что пришлось напрячься.

— Дим, это чего щас было⁈ — в вытаращенных глазах брата горели восторг и ужас.

— Это? Ну, считай, что это двоюродный брат тебе по видеосвязи позвонил, поблагодарил за посылку и гостинцы и от всей своей семьи приветы передал. Это была добрая охота, — медленно выговорил я. Слова казались одно другого тяжелее, давались с большим трудом и рот покидали крайне нехотя.

— Офигеть! Это взаправду что ли было⁈ Ты тоже видел⁈

— Что вы там видели оба — потом расскажешь, понесли его в дом, видишь — жар поднимается, заговариваться начинает! — это, кажется, мамин голос. А у кого жар, и кого надо нести в дом? И в какой? Не помню…

Я сидел на бревне на берегу лесного озера. Отсюда, со склона, его форма напоминала глаз, такой восточный, неширокий. Никогда не видел водоёмов такой странной формы, они как-то круглее обычно.

— Плохое здесь место, Дима, — внезапно прозвучал рядом знакомый голос, и я едва не слетел с бревна. Это что ещё за новости⁈ Слова снова появлялись прямо в голове, звуча разными голосами, словно их произносили люди на нескольких языках, заставляя некоторые из них отзываться эхом, причём и оно тоже было каждый раз новым.

— Здравствуй, Откурай. Ты пришёл за мной? — я очень старался, чтобы голос звучал ровно. Но, видимо, все силы ушли на то, чтобы не заорать и не сорваться с бревна бегом напролом через тайгу.

— Нет, Дима. Твой путь ещё продолжается, — это отозвалось в голове как «оленям ещё долго нести нарты». Воодушевляюще прозвучало, очень. — Здесь вокруг много местных злых духов. Люди зовут их «бохолдой». Они слабее тебя, но их много. Дурное место здесь.

— А как ты сюда попал? — определенно, задавать идиотские вопросы — это у нас фамильное.

— Скучно, — улыбнулся одноглазый шаман, вполне дружелюбно поглядев на меня. — Предки смотрят на тебя всегда, видят каждый шаг, знают каждую мысль. Мало кто может позабавить лучше тебя. Мы с тобой тоже в родстве, хоть и не кровном, так что и я вижу твой путь, — эхо назвало это «следы нарт под звездами, пока снег не занёс».

— Скажи, Откурай, моей семье эти… бохолдой не навредят? — это единственное, что по-настоящему меня волновало.

— Вот видишь — снова не о себе думаешь, а о других людях, пусть и близких. Мало таких осталось, кто не бежит только за своим интересом, — а это «перевели» как: «ест вареное мясо один в пустом балагане».

— Твой брат и сын взяли много рыбы, но взяли хорошо, правильно. Лишнего не хватали. Сын хотел забрать старую щуку, но брат отпустил её. Твоя мать варит уху, будет давать тебе. Хорошая будет уха, жирная. Жена меняет тряпку на твоей голове, пугаясь, что она так быстро сохнет. Дочь обняла ноги и спит рядом. С ними всё хорошо. Завтра перед закатом на летучих нартах прилетит друг и заберёт вас домой.

Я молчал, словно опасаясь спугнуть хорошие новости. Очень не хотелось бы, чтобы старик таким же ровным голосом продолжил фразу чем-то вроде: «только найди не дне озера Скоропеино кольцо».

— Здесь очень давно бились два сильных шамана. Один победил, но нечестно. Он заманил девочку из местных и принёс ее в жертву. Её дух набрал большую силу, убил соперника. А потом убил и хитрого шамана. Три души, навечно связанных друг с другом, прикованы к этому месту, и здесь не могут жить ни человек, ни зверь. Ты можешь освободить их.

Я остановил решительно непарламентское выражение, уже практически сорвавшееся с языка, воистину нечеловеческим напряжением сил. Всё-таки сглазил.

— А можешь просто улететь домой. В тебе сила и старая кровь, Дима. Ты сам можешь решать, как поступить. Я не стану ни просить, ни приказывать. Ты много сделал для моего рода.

Перед глазами возникло огромное зеркало воды, уходящее в горизонт. Скалы по краям бухты спускались вниз, к берегу, а некоторые, казалось, росли из морского дна, поднимаясь к Солнцу. На камнях росли деревья, густой кустарник, травы и цветы. Тёплый и солёный ветер доносил запахи, которых ни мой, ни волчий нос узнать не могли. У самой воды, на широкой полосе ослепительно белого песка, спускавшегося к воде, менявшей цвет от нежно-голубого у берега до густого сине-зеленого на глубине, с восторженным визгом бегали дети. С белых шезлонгов, накрытых покрывалами с каким-то вышитым логотипом в форме стилизованной буквы «W», за ними наблюдали мамы. Смуглые, темноволосые. Лишь одна со светлыми волосами сидела рядом с двумя мальчишками, помогавшими сестре строить замок из песка. У них получилась настоящая сказка — глубокий ров опоясывал готический профиль постройки, подвесной мост соединял его берега. Причудливо разложенные травинки, ракушки и круглые разноцветные камушки делали замок поистине потрясающим. Пробегавшие мимо дети замирали и обходили вокруг медленно, раскрыв рты. Девочка положила на верхушку одной из песчаных башенок розовую раковину, обернулась, поправив голубую панамку с вышитым на боку корабликом. И улыбнулась мне. Маленькая Дайяна Кузнецова теперь радовалась всему — теплому солнышку, ласковому морю, куда принес их большой серебристый самолёт. А сильнее всего — тому, что мама наконец-то перестала плакать.

— Та девочка, которую обманул местный шаман, была всего на одну зиму старше, — прозвучал голос, хотя на бревне я сидел уже совсем один. Хитрый старик не оставил мне ни единого шанса.

Я открыл глаза. Ниже пояса всё затекло так, что даже испугался — сперва показалось, что вообще ничего не чувствовал. Скосив глаза, увидел макушку дочери, закинувшей на меня во сне ноги, как она любила. Рядом на лавке сидя спала мама, держа меня за запястье. Поднял глаза — голова моя лежала на коленях у Нади, которая спала, привалившись боком к печке. Да, похоже, затёк в это утро не один я. В доме стоял яркий, чуть металлический запах сырой рыбы. И пахло ухой. Желудок, истратив все запасы терпения, прокомментировал учуянный запах еды такой руладой, что, пожалуй, впору было бы самой Монтсеррат Кабалье. И меня как током ударило, потому что дёрнулись все — Надя сверху, мама сбоку и Аня внизу.

— Привет, девчонки, как насчёт ушицы? — снова начал я с самого животрепещущего.

Аня с криком: «Папа, папа!» поползла прямо по мне, нещадно толкая острыми коленками в совершенно неподготовленные для таких вещей места. Я было сморщился, когда она задела правое бедро, но тут же удивленно почувствовал, что ожидаемой и предсказуемой вспышки резкой боли не последовало — так, чуть заныло. Надя принялась целовать меня, засыпав волосами и залив слезами в секунду. Мама вцепилась в руку так, что тут же пришла на ум мысль о бригаде МЧС с гидравликой. Из-за печки вылетели заспанные Петя и Антон, добавив к причитаниям басовитых ноток. Натуральный дурдом.

— Анна, не дави на папу! Надя, вынь волосы у меня изо рта, я сам не могу — мама руку не отдает. Мама, отдай руку! Здорово, парни! Молодцы, что щуку не стали брать — старая, жесткая наверняка.

Голоса семьи как обрубило. На меня смотрели пять пар совершенно разных глаз, ну, только у Ани были очень похожие на Надины, но с абсолютно одинаковым выражением полного обалдения.

— Колдун? — спросила дочь у жены, некультурно ткнув мне в нос пальцем.

— Колдун, — уверенно ответила Надя, обняв меня за шею так, что там что-то аж хрустнуло.

Потом мы завтракали, хотя времени было уже ближе к обеду. И уха — довольно неожиданное блюдо для завтрака. Но ложками все махали ритмично и с удовольствием. Я задавал темп и показывал наглядный пример. Но только после того, как две первые миски влил в себя через край, почти не жуя. Старый шаман не обманул — уха была жирная и прямо сладкая. Надя и мама смотрели на меня с тревогой, особенно после того, как я попёрся за стол, напрочь забыв про костыль. Это ещё перевязки не было — там, пожалуй, похлеще удивятся.

Парни наперебой рассказывали про рыбалку. Притащили они целый мешок рыбы, додумавшись принайтовать его к вёслам, чтобы вышло подобие носилок. Лодку вымыли от чешуи и привязали под берегом крепко, брат подчеркнул это особо. Помнил старую науку, что так нужно делать после каждого возвращения. Антон научился грести, ставить и снимать сети, потрошить и чистить рыбу. А ещё думать. Кажется, пока я спал, он стал повыше и чуть шире в плечах. И в глазах появилось что-то новое. Ещё не мудрость, конечно. Но уже понимание и ответственность. Мне, по крайней мере, виделось именно так.

— Вот что, милые дамы, — начал я, переведя дух после почти полуведра нажористой ушицы, которую жадный организм впитал, как пески Сахары — первый дождь. — К вечеру гости будут. Сколько точно — не знаю, но готовить надо человек на дюжину. Сможем обеспечить разносол?

— Откуда знаешь? — спросил Петька, аж глазами блестя от нетерпения.

— Отк… Откуда-откуда, знаю — и всё! — досадливо отмахнулся я, едва не «сдав» старого Откурая.

Дамы тут же озаботились, и в результате кратких, но бурных обсуждений пообещали не посрамить.

На вечерней зорьке на мостках возле бани сидели три чистых-пушистых-душистых деревенских парня в белом исподнем. Ну, точнее, два парня и я. Запасы военного тряпья нашлись в доме, и даже нафталином не воняли — были заботливо переложены мятой и полынью. Наши девчонки намылись по первому пару, пока было не так жарко, и мы проводили их домой, взяв обещание не выходить за ворота, что бы ни случилось. Дымок от сигарет медленными полосами вальяжно стелился над водой, ветра снова не было и в помине. Солнышко выглядывало из-за деревьев за домом едва ли наполовину, когда вдалеке послышался шум. Через несколько минут он оформился в рокот винта. Спешили, знать, гости — вертушку вон выписали где-то.

На ровном пятачке, на равном относительно расстоянии от леса, дома и бани, подняв тучу листвы и пыли, садился вертолёт. Судя по закрытому в защитное кольцо, или как там оно правильно называется, хвостовому винту — Ка-62, такой же, на каком к плавучей группе кладоискателей принесло летучую, с товарищей Директором во главе. Я поёжился, вспомнив его взгляд — как будто в дула пулемётов смотришь. Оставалось надеяться, что вряд ли такой занятой человек полетит в такую даль по мою душу. Тем более, старый шаман обещал, что летучие нарты привезут друга.

От высадившейся группы отделились две фигуры, одна крепкая, а вторая ещё крепче, выше первой на голову, и порысили к нам.

— Спорим на щелбан — ща начнет орать: «Во-о-олков, ты заколеба-а-ал!» — спросил я у Пети, гнусаво протянув последнюю фразу. Он фыркнул:

— С тобой спорить — как против ветра… плеваться. Колдун!

— Это да, — вздохнул я с притворным сожалением. И почесал под кальсонами бедро. Швы мама сняла прямо тут, в бане, глядя на меня не с научным интересом, а каким-то эзотерическим подозрением, если можно так сказать. Мышцы срослись нормально, хотя одна, передняя, вчера была порвана почти полностью и сбилась в неприятно выглядевший ком возле колена.

— Волков! Ты заколебал! — раздался за спинами голос Головина, заставив брата и сына захохотать.

— Ну что ты орешь? — раздельно спросил я, очень похоже копируя интонацию Ливанова-Карлссона. — Ты же мне всю рыбу распугал?

Я протянул руку наверх и Тёма, потянув, помог мне подняться. Положил ладони на плечи, посмотрел в глаза. И выдохнул с улыбкой:

— Ну здорово, чёрт! Рад тебя видеть! — и мы крепко обнялись.

— Целоваться будете, или сразу в баню пойдем? — с ленцой поинтересовался богатырь-абориген Стёпа, наблюдавший за сценой встречи. И хохот пяти глоток покатился-попрыгал над водой тихого озера.

В тишине и темноте мы с Тёмой стояли на тех же самых мостках, возле той же самой бани. Остальных отправили в дом, когда прибежала Анюта и позвала всех к столу. Я попросил брата принести нам с Головиным перекусить на берег. Было, что обсудить без лишних ушей. Петя вернулся с котелком ухи, здоровенной миской шашлыка и графином, пахшим чёрной смородиной и мятой. Отдельно вытащил из кармана и выложил на столе пять сырых картофелин. На наш с Тёмой немой вопрос пояснил:

— Надя просила передать, сказала — вы в курсе.

— Передай ей: «Василий Иванович объявляет благодарность!» — заржал Артём, показав мне большой палец. Да, то, что мне несказанно повезло с женой — я и без него знал.

Мы попарились, перекусили, и только после этого вышли на воздух. Говорили тихо — над водой звук разлетался быстро и далеко.

— Смотри, сыграла твоя карта, Дим, — начал Артём, глубоко затянувшись и глядя в непроглядную тьму над озером.

— Какая именно? — не выдать напряжение и крайнюю заинтересованность было крайне сложно, но как-то удалось. Голос звучал сухо и пресно, как будто говорил диетический хлебец.

— Да вся колода, — помолчав, едва не заставив вспотеть, ответил садюга-Головин. — Как по-писаному разыграли. Можно возвращаться хоть сейчас.

— Не, сейчас никак. Пилот наверняка выпимши, — возразил я.

— Он на службе, ему нельзя ни в коем случае. Не знаешь ты наших правил, штатский! — пренебрежительно ответил он.

— Не знаешь ты мою маму, военный, — задумчиво вздохнул я, абсолютно уверенный, что окажусь правым. Я-то её давно знал. — Ты мне вот что скажи — у тебя тол есть?

— Кто? — Тёма чуть окурок не выронил в воду.

— Тол. Динамит тоже подойдёт, наверное, — задумчиво предположил я.

— У тебя тут и так рыбой вся изба пропахла, засолили вон — хоть спиной ешь. Нахрена тебе тол, браконьер-вредитель? — возмущённо спросил Артём.

— Не поверишь — ребёнку помочь. Надо мне, Тём. Очень надо. Есть или нет? — не вдаваясь в подробности ответил я.

— Есть. Дам. Но сам с тобой пойду. И не спорь.

— И не думал даже. На зорьке выйдем, тут недалеко.

Ранним утром, по туману и инею, одевшему траву и листья на кустах, мы вышли на запретное озеро. Степан долго отговаривал нас, рассказывая такие ужасы, что даже стальной Головин едва не передумал. А поняв, что от похода меня не отговорить, если только связать, снарядился с нами. Шли ходко, и предсказуемо самым медленным и самым шумным был именно я. Громадный Стёпа двигался в лесу тише медведя. Мне было с кем сравнить. Тёма, шедший первым, вообще то и дело пропадал из виду, появляясь внезапно, и вообще не в той стороне, откуда я его ждал. Словом, в гробу я видал с диверсантами по лесам шастать — никакого удовольствия. А тем более, если знать, а точнее — не знать, что ждало нас впереди.

Там должен был лежать камень. Плита, размером с Жигуль, черно-зеленого оттенка, с серыми прожилинами, похожими на рисунок молнии. Только не такой, как на трансформаторной будке столичного офиса «Незабываемых путешествий», а настоящий, ветвистый. Под ним, как говорил Откурай, лежала какая-то штука, я не запомнил название. Звучало так, будто шаман пытался то ли прокашляться, то ли не рассмеяться. В названии точно было два слога «гха», но не подряд. Вот эту неизвестную штуку из-под камня надо было достать и утопить в узкоглазом озере. План выглядел великолепно и совсем не сложно. Вот только Стёпа, мрачневший с каждым шагом, вряд ли был со мной согласен.

На деревьях вокруг стали появляться седые бороды мха и лишайника. Сухие ветки цепляли даже неуловимого, словно ртуть, Головина. Степан же просто пёр буром, ломая всё, что мешало пройти. Чем ближе к просвету между деревьями, обещавшему открытое место — озеро, тем хуже становился лес. Ближе к самому берегу вокруг вообще не осталось ничего зелёного — даже мох был чёрным. На пригорке лежал камень. На нём лежал клубок гадюк.

Странно, я был уверен, что при таких утренних заморозках они должны были давно по норам расползтись. Но глаза не врали. Шуршащая пакость извивалась и спать явно не планировала. Пришлось отломать сушину, нагрести на нее серо-чёрного мха, что осыпался при каждом прикосновении, как порох, подпалить и по-настоящему выжечь гадов. Некоторое время смотрели на «электрический» рисунок на камне. А потом Головин снял рюкзак и погнал нас с пригорка доходчивыми словами. Через минут пятнадцать он прибежал в ложбину, где мы со Степаном ожидали бабаха. Богатырь и нашёл этот овражек, огляделся, что-то прикинул, кивнул и прыгнул вниз, прислонившись к тому склону, что был ближе к черно-зеленому камню. Тёма посмотрел на меня внимательно, протянул кулак и разжал его. На ладони лежала чёрная коробочка, на которой прозрачным колпаком из оргстекла была накрыта пресловутая красная кнопка.

— Точно знаешь, что делаешь? — с большим сомнением поинтересовался у меня Артём.

— А то как же? Весь мир — в труху! — уверенно заявил я и забрал пульт. Головин страдальчески поморщился, сел на корточки и зажал ладонями уши. И рот разинул. Хорошо, пример показал, а то я бы точно про это забыл, а потом ходил бы полдня, ничего не слыша.

Жахнуло как-то скромно, я ожидал большего, зная Тёму. Могло бы и озерцо ещё одно рядом образоваться. Но не сложилось. Зато проклятый камень-клеймо разнесло в куски. Не дав мне спуститься в воронку, Головин достал из рюкзака лопатку ручного металлодетектора и ещё какую-то хреновину вроде подросшего и возмужавшего тамагочи, которая тут же защёлкала, как счётчик Гейгера. Наверное, она им и была. И только после проверки ямы пустил туда меня.

Искать посреди тайги под камнем, который лежал на одном месте чёрт знает сколько лет, что-то, о чём имеешь очень смутное представление — то ещё развлечение. Я приложил руки к влажной черной земле и закрыл глаза.

Налетевший ветер застучал вокруг сухими ветками кедрача, заставив Тёму со Стёпой озираться, будто в поисках угрозы. С воды подуло холодом, да так сильно, что послышался свист. Потом низкий вой, повышавший тональность с каждой секундой. И лишь когда стало казаться, что вот-вот лопнут барабанные перепонки — он оборвался и сменился плачем. Детским. Надрывным. Так, наверное, мог плакать ребёнок, вместо родного дома попавший в ночной жуткий лес, полный незнакомых звуков. Когда от любого треска веточки под ногой душа замирает, а потом снова начинает мелко дрожать. И когда становится предельно ясно, что выхода из этого леса нет и не будет. Никогда.

В правую ладонь будто ткнулся мокрый нос. Отдёрнув её от неожиданности, тут же вернул обратно и, помогая левой, начал судорожно рыть, швыряя грунт во все стороны, не глядя. Думаю, со стороны ничего нормального и человеческого во мне разглядеть было невозможно. Тут рука наткнулась на какой-то комок, едва не вырвавший ноготь. Пару раз треснув находкой об удачно торчащий рядом корень, я раскрошил ком на части. И в ладони осталась каменная фигурка, размером чуть больше спичечного коробка. Толстые лапы, забавные уши торчком. Лобо, которого я вырезал для Ани. Только окаменевший за века под землей. И без бурого пятна в форме торчащего языка на морде. Любимая, а может и единственная игрушка бедной загубленной девочки, имя которой я забыл спросить у Откурая.

— Му-у-унгэ-э-эн! — голос, что только что безутешно рыдал вокруг, зазвенел отчаянной радостью.

Я выбрался из ямы, спустился к воде и, размахнувшись, запустил каменного волчонка на самую средину. С нашим озером такой номер не прошёл бы, хорошо, что это было меньше раз в семь.

— Ты свободна, Мунгэн! Над тобой нет власти ни у кого на Земле. Не держи зла, поднимайся в небо, поклонись Великой Матери Эхэ Бурхан. Мир по дороге!

И раздался гром. Сперва далекий, а потом опасно близкий, словно прямо над головой весёлые Боги молотили колотушками в бубен размером с Монголию. Меня вжало в землю. Маленькая девочка с силой, победившей двух матёрых колдунов, прощалась со своей многовековой темницей, смеясь и крича. И провалиться мне пропадом, если в этом грохоте не был явно слышен хохот шамана. Эхо, пытавшееся перекричать гром, доносило непонятные обрывки фраз на неизвестных языках. Я разобрал что-то вроде «мир тебе, Волк!». По крайней мере, мне очень хотелось надеяться, что прозвучало именно это. Гром и ветер оборвались внезапно, будто слышал их только я один.

— И вот каждый раз такая хренотень, Стёп! — раздался голос Тёмы, сочившийся, казалось, осуждением и смертельной усталостью. — Хоть примету новую выдумывай, ей-Богу: «видишь Волкова — беги к попа́м». Или просто «беги», я пока не решил. Что хоть это было, собака ты лесная?

Он отряхивался от мелких веток и сухих стебельков мха, обсыпавших, как оказалось, каждого из нас с головы до ног. Степан молчал, занимаясь тем же самым, поглядывая на меня с непроницаемым лицом. Силён богатырь, такого удивлять — всю удивлялку погнёшь. Или сломаешь.

— Веришь — нет, иду, никого не трогаю, а тут девочка плачет. Три тыщи лет уж как. Игрушку потеряла. И с места сойти не может — Кащей какой-то заколдовал. Вот я и помог, — развёл я руками.

— Три тысячи лет? — пробасил, уточняя, Стёпа.

— А-а-а, не бери в голову, Бер! А то, неровен час, думать начнешь. Смотри, а ну как привыкнешь? Тогда со службы враз комиссуют, там умных не держат! — Головин снова валял дурака с совершенно серьёзным лицом.

— То-то я гляжу, Башка, одного тебя только и держат, хоть и за штатом, конь-сультант ты наш секретный, — не остался в долгу гигант.

— Так, пошутили — и хорош, — видимо, разговор свернул в ненужное Тёме русло. Вон как голос сразу изменился. — Смотри, Дим, тебе тут ещё надо чего?

— Неа, — покачал я головой.

— Что, даже не будешь ждать бабку верхом на олене или лосе, или на чём они тут ездят?

— Какую ещё бабку? — влез заинтересованный Стёпа.

— Да по идее вот-вот, с минуты на минуту буквально, должна прикатить какая-то. Чтоб в ножки ему вон упасть и взмолиться: «Окажи божескую милость, соколик, сильномогучий богатырь Еруслан Лазаревич, прими у баушки землицы апчхинадцать мульёнов гектар, да горы злата-серебра, да груды каменьев самоцветных! Прям извелась вся, не знаю кому и влындить богачества энти!» — Головин голосил, как настоящая старуха. Талант.

— А чья тут земля, кстати? — перебил его я. Некоторые слова далекого эха Мунгэн продолжали «переводиться» где-то в глубине сознания в фоновом режиме.

— Во! Во, Бер, видал⁈ Вот он, истинный волчий оскал капитализма! — от души потешался Артём. — А вот шиш тебе, мироед! Родины тут земля, а конкретнее — Министерства обороны. Выкусил, оккупант⁈

— Передавай Родине моё глубочайшее почтение и искреннюю любовь. И скажи, что вон под той горой слева — жила серебряная. Старая. Но последние три тысячи лет её никто не трогал. Да и раньше — вряд ли.

— Плетёшь, поди, опять? — юмор с него сбило мгновенно.

— Неа, истинную правду говорю. Привет передать только не забудь.

— Кому? — хлопнул глазами он.

— Родине, — вздохнул я. — Пошли, мужики, нам собираться ещё.

Но переживал зря. Всё наше барахло уже было на борту, рачительные военные не оставили даже бочку со свежезасоленной воблой — чего добру пропадать? На военном аэродроме мы вышли через час, размять ноги и перекусить у хлебосольной Стёпиной Нади, женщины с большим сердцем и прочими формами.

Через семь часов, мятые и заспанные, перегрузились в Жуковском из самолёта в такой же вертолёт, что подвёз нас с заимки до Читы. Только на бортах у него красовались круги из двух половин — белой и чёрной.

Уважаемые читатели!

Следующая глава завершит вторую часть записок нечаянного богача.

Есть вероятность, что придётся нарушить график выкладки и пропустить один день.

Очень надеюсь, что этого не произойдет, но на всякий случай заранее приношу извинения за вынужденные неудобства(