Записки нечаянного богача 2

Глава 25 Доброе утро. Инвентаризация в тайге

А с утра я проснулся от счастья. Полного, безоговорочного и бескомпромиссного, как в детстве в день рождения или на Новый год. Когда точно знаешь, что всё уже хорошо, и в самое непосредственно ближайшее время станет ещё значительно лучше. Чувство было настолько ярким, что я не сразу понял, сплю ли ещё, или всё-таки уже нет. Помимо объяснимых и предсказуемых окружающих событий и действий, счастье усиливала и делала ярче вся сложившаяся ситуация.

В пляшущих слепящих искрах радости и срывающего дыхание восторга, рецепт казался простым и понятным. Всего-то делов и требовалось, что нечаянно разбогатеть. Потом умереть. Потом снова разбогатеть, ещё больше. Влипнуть и выбраться из безвыходной страшной заварухи при помощи старых и новых друзей. Ещё разок умереть. Ещё разок разбогатеть. Встрять так, чтоб уж точно, с гарантией не выбраться, подведя собственной лёгкой рукой под монастырь всю родню. Вырвать их прямо из-под больших носов и молотков таких граждан, в чью сторону здравомыслие и смотреть-то запрещает. Отскочить на шесть с лишним тысяч километров от дома. Ну и, конечно же, попариться в бане, поужинать с семьёй и попеть хороших старых песен. И, разумеется, заснуть и проснуться с любимой женщиной. Ничего сложного, в общем-то.

— Ты куда? — промурлыкала Надя, почуяв, что я пошевелился.

— Думаю пойти к колодцу, из ведра окатиться, охолонуть малость, пока сарай не спалил, — тихонько ответил я ей в самое ушко. — На тебя холодной воды вылить?

— Только попробуй. Я тебе нос откушу, — щурясь от солнца и волос, падавших на глаза, она выгнула спину, потянувшись, как хищная кошка. Или волчица.

— Не надо, я к нему привык! — прижал я ладони к лицу в притворном испуге. — И вообще, я без него стану уже не такой самый красивый, как сейчас.

— Тогда что-нибудь из незаметного откушу, — жена расшалилась не на шутку.

— Про незаметное — неправда ваша, барыня, — промычал я из-под рук.

— Да? Да… — Надя переспросила удивленно, а согласилась уже с явной заинтересованностью в голосе.

Но дураков, чтобы останавливать женщину в таком настроении, к счастью, не нашлось. Внутренний реалист крепко спал, а скептика с фаталистом я, кажется, вчера в бане запер.

Покинув гостеприимный сеновал, я поежился от сквозившего с озера ветерка, окатился ледяной колодезной водой и отряхнулся всем телом, одновременно разбрасывая во все стороны брызги и согреваясь. Ого, а я и не знал, что так умею. Но то, что я очень много чего не знал, выяснилось ещё в гостях у Толика, пропади он пропадом.

Часы на руке показывали начало седьмого. Топить печку дома и стучать там топором явно было рановато. Пробравшись тишком, вынес из кухни котелок с водой, пакет с молотым кофе и Надин ридикюль — что-то типа походной косметички только с самым необходимым, размером с пятилитровую баклажку. Под зеркалом умыкнул щетку-расческу. У самого выхода в сени вспомнил, вернулся и засыпал в карман горсть заварки. Все психоаналитики и коучи, насколько я мог судить, были глубоко убеждены, что забывать о себе нельзя ни в коем случае. Выходя, обернулся, словно по наитию. Из-за шторки в нашу горенку, где спала Аня, с кровати смотрела мама, пытаясь проморгаться спросонок и порываясь было вставать. Я прижал палец к губам и, выпрямив ладонь, пару раз легонько качнул ей сверху вниз, давая понять, что всё в порядке и бежать никуда не надо. Мама кивнула и опустилась обратно на подушку. Когда я закрывал за собой дверь, подтягивая ее кверху, чтобы не скрипнула, она уже спала. Вот что значит чистая совесть и старая школа.

Сбросив лёгкое возле выложенного камнем и дёрном кострища, я быстро запалил костерок из щепок и мелкой лучины и понёс тяжелое к любимому. Ну, то есть попёр Надюхе её промышленных масштабов дорожную косметичку. Попутно скромно похвалив себя за ум и предусмотрительность. Всё-таки опыт — великое дело для тех, кто не пренебрегает им. Вот раньше, даже в пору нашего раннего знакомства, уже будучи довольно большим мальчиком, хрена с два я бы подумал о том, чтобы в подобной ситуации взять постельное бельё и пару лишних одеял. А вчера вот не преминул. Поэтому проснулся от счастья, а не от колючей соломы и зуда в самых неожиданных местах. И жена поэтому с утра была в хорошем настроении, а не в той же соломе, как Страшила из Изумрудного города. Кто молодец? Я молодец.

С этими крайне благоприятными для самооценки мыслями поднялся на сеновал, где оставил досыпать Надю. Скрипучая приставная лестница, едва не искалечившая нас вчера вечером в темноте, заботливо предупредила её о моём скором появлении, и встречала меня моя княгиня уже не лёжа, а величаво сидя в сене. Прав был классик, любимой женщине всё к лицу. Моей этим утром катастрофически шло синее одеяло с тремя полосками и игриво выглядывающая из под него простыня, на которой виднелся черный штамп вооружённых сил ещё Советского Союза, с серпом и молотом, вписанными в звезду.

— Милая, вот твой саквояж со всем, я надеюсь, необходимым. А, да! Вот ещё, — и я выудил из кармана штанов щетку для волос. Румяная, теплая и родная Надя со смеющимися глазами склонила голову, от чего одеялко начало опасное движение вниз.

— Волков, ты колдун?

— Я? Да. Но добрый! — повторил я сказанное вчера дочери, искренне веря в то, что говорю.

— Тогда покажи мне, где тут удобства, если не врёшь, — жена потянулась, пытаясь соорудить из простыни что-то пригодное для перемещения по приставной лестнице. Это выглядело настолько естественно и трогательно, что я не удержался. Подхватил ее, тихонько взвизгнувшую, одной рукой, прижав к себе, и спустился по шатким перекладинам сам.

— Я вообще не вру. Вон та дверь, видишь? Там ведро с водой уже стоит, но она холодная, осторожнее. Полотенце на гвоздике чистое. Зеркала, прости, не видел, — развел я руками. Надя выдернула у меня свою косметичку, щетку, звонко чмокнула в щеку и на носочках легко побежала к указанной двери. А я пошел к костру.

Котелок с кофе уже закипал, успел я вовремя. Нет ничего хуже, чем когда шустрая пена выливается через край и мгновенно меняет запах с пленительно-бодрящего на отвратительно-пожарный. На открытом воздухе наверняка было бы не так противно, как в маленькой кухне, но, хвала Богам, проверить не довелось. Зато обнаружился первый на сегодня тактический прокол: чашку для кофе я взял, а вот под чай не подумал. Видимо, цепочки, отвечающие за эгоизм, не хотели расти ни в какую. Чашка, кстати, была шикарная — чуть с крыльца не слетел, пока разглядывал её на ходу. Белая, фарфоровая, с олимпийским мишкой на боку. Глядя на неё, не покидала мысль, что весь двадцать первый век с теми самыми грубыми нравами, на которые горько сетовал герой Вицина, отец невесты в фильме «Не может быть!», просто показался, приснился, как дурной сон под утро.

Подумав и решив не подниматься в дом, заварил себе чаю прямо в оставшийся кофе. Сомнительного вкуса вышел напиток, зато бодрил, как удар доской промеж лопаток. За спиной послышались лёгкие шаги. Я повернулся, держа в ладонях чашку, медведем от себя. Надя была одета, умыта, причесана и даже, кажется, с легким макияжем. Когда и успела только. Неужто ведьма?

— Ой, какая прелесть! — Надя всплеснула руками. — Дим, ты что, правда колдун? У меня в детстве была такая же, у бабушки!

— Конечно, колдун. Потомственный. У нас это семейное, я гляжу. И прекращай уже сомневаться в моих словах, — с выражением оскорбленного самолюбия я вскинул нос к облакам.

Надя отпила кофе, глубоко вдохнула, зажмурившись, и едва не макнув нос в содержимое чашки, выдохнула.

— Я думала, убью тебя. То пропал куда-то. То пьяный заявился. То чуть не умер, — я смотрел на неё, пытаясь угадать мысли за любимыми серо-зелёными глазами, гораздо зеленее моих.

— А потом поняла, что фиг тебе. Будешь мучиться и страдать. Никуда я от тебя не денусь, Волков. Потому что я тебя слишком сильно люблю, — выдохнула она последнюю фразу, как самое заветное.

Я забрал чашку с мишкой, поставил возле костра, и крепко обнял её. Свою любимую женщину. Сердце колотилось сумасшедшим отбойным молотком. Никогда больше не буду чай в кофе заваривать.

Надя сбегала в дом и вернулась так, что ни одна дощечка, ни одна петелька не скрипнули. Ну, точно ведьма. С ней вернулись яйца, лук, помидоры и какая-то колбаса в сопровождении сковородки диаметром, кажется, с тележное колесо. Откуда взяла, интересно, и как только дотащила? Я отобрал у жены чугунину и с сомнением попытался соотнести её размеры с моим робким костерком формата «утренний бездымный романтик-лайт на две персоны». Не преуспел, разумеется, и отправился за дополнительным топливом. Очень кстати обнаружившиеся два шамотных кирпича существенно помогли с обустройством места для готовки. Финкой Аркадия Бере, которую я прицепил на ремень ещё в Чкаловском, Надя ловко нарубила ингредиенты, залила их, весело шкворчавших, чуть ли не десятком яиц и устроилась на корточках рядом наблюдать, досадливо морщась от надуваемого время от времени дыма. Я сел возле неё прямо на землю по-турецки, крутя в руках какую-то найденную в дровах щепку. Махнул рукой на любопытный столб дыма, наклонившийся было подглядеть, со словами: «отойди, не мешай». Серо-бело-прозрачный хвост тут же вильнул и наклонился влево, огибая нас. Иногда такое получалось и раньше, до восторженного крика радуя Аню — дым отворачивал и переставал лезть в нос и в глаза, будто по команде. Я скучно объяснял это себе правильным выбором места и удачным совпадением с переменой направления ветра. Конечно же, внутренне тайно надеясь, что это внезапно открывшаяся суперспособность — чего взять с гуманитария, росшего в эпоху комиксов и раннего Диснея?

Надя вскинула брови, проследив, как дымная змея отвернула влево, поднявшись на хвост и огибая нас с уважительным запасом. Я в это время вынул у неё из рук финку и уже начал выреза́ть что-то, не обращая на дым ни малейшего внимания. Он мне, в принципе, и так не особо мешал.

— Ну как есть — колдун, — выдохнула она прямо мне в ухо, обняв и поцеловав в него же, едва не оглушив.

— Ещё какой, — тяжко вздохнул я, словно соглашаясь с неизбежным. И улыбнулся, глядя на счастливые радуги в смеющихся глазах жены.

— Доброе утро! — невесомые, казалось бы, шаги дочери мы оба услышали давно, поэтому когда с трудом, в три приёма открылась дверь на крыльцо, уже ждали выхода домовёнка.

Заспанная и отчаянно лохматая Аня спускалась со ступенек, держа в руке давешнего медведя, едва не послужившего первопричиной крушения репутации самого́ великого и ужасного Михаила Ивановича Второва. Грация у них с утра была относительно сходная, правда, мишка хрестоматийно спускался, пересчитывая все ступеньки затылком. Надя, всплеснув руками, утащила дочь умываться и чистить зубы, о чём тут же сообщили звуки резкого, решительного, но совершенно бесполезного детского протеста. А я ведь предупреждал, что вода холодная.

Из щепки получался забавный толстолапый и лобастый волчонок, сидящий на задних лапах. Портретного сходства, разумеется, не было и в помине, но мне повезло, что дочь родилась с фамильной фантазией, и мои корявые задумки понимала. Надя раньше часто выговаривала мне, что девочке нужны куклы, нарядные платьица и всё в таком духе, а не деревянные игрушки, прибитые к полу. Я, конечно, соглашался с женой, как же иначе? Но коллекция фигурок у Ани никуда не девалась, и взамен потерянных всегда появлялись новые мишки, лисята и белочки. Были даже филин и ворон. А теперь вот и волчонок. Задумавшись, я не заметил, как воровская финка соскользнула с деревяшки и кусанула за палец. Не расстроился ничуть, давно ждал этого. Если нож с характером — ему обязательно надо познакомиться с хозяином именно так, в кругах любителей и даже профессионалов, гордо зовущих себя ножеманами, это поверие очень распространено. А вот то, что к мелкому порезу тут же присосался свежевырезанный волчонок, удивило. Фигурка размером чуть больше спичечного коробка сидела на ладони с довольной мордой, и казалось — того и гляди оближет морду, вскочит и потопает вперевалку на толстых лапах по своим делам. Капелька крови выглядела, как будто высунутый язык. А что, удачно получилось.

— Ой, папа, а это кто, волчонок? — раздался за спиной радостный Анин голос. Значит, фамильная система распознавания кривоватого папиного рукоделия не подвела.

— Да, угадала, молодец, — я погладил дочь по заплетенным косичкам. — Держи. В кармане будешь носить, или на веревочку повесим, чтобы на руке или на шее висел?

— Папа, ты чего? — искренне возмутилась она. — Это же маленький волк! Он на веревке жить не станет, тут же убежит!

Внутренний реалист с самодовольным благодушием и некоторым даже торжеством пробурчал: «Наша кровь, наша!». Скептик, со свойственным ему пессимизмом, предположил: «Всё равно потеряет». Фаталист предсказуемо выдохнул: «Ну, знать судьба такая!».

— А как его зовут? — Аня с интересом разглядывала нового друга.

— Лобо, — уверенно сказал я, вспомнив старый, в далеком детстве читаный рассказ Сетона-Томпсона. Тогда меня, помню, очень удивляло, с какого перепугу канадский писатель назвал волка испанским словом. А ещё я до слёз переживал за него и за Бланку, но дочери рано пока об этом рассказывать.

— Лобо, — тихонько прошептала она на ухо волчонку и погладила осторожно одним пальцем между ушей. — Он сказал, что мы будем дружить! — уверенно и совершенно безапелляционно заявила Аня, заставив жену снова закатить глаза. Ей не всегда нравились наши с дочкой фантазии.

— Вот и здорово! Посмотри, кто ещё проснулся дома, только не шуми. Крадись, как Лобо, — кивнул я в сторону крыльца. Чуть замешкавшись, выбирая, какой рукой держать волка, а какой — медведя, дочь начала медленно скользить в сторону ступенек. «А из девочки выйдет толк!» — уверенно констатировал внутренний реалист, оценив походку.

Проснулись все, а аромат яичницы с колбасой уверенно определил бытие парней, застрявших было в шатком утреннем выборе между сном и явью. А после завтрака сели планировать день. Маму и Надю, как хозяйственных, отрядили на учёт и распределение продуктов питания. Им было виднее со стороны, сколько и за какой срок могут сожрать три мужика. Подключи мы к этому Петю с Антоном — на выходе получили бы двух сытых, довольных и отдувающихся учётчиков, и немного оставшейся еды, преимущественно требующей термической обработки. Всё пригодное они бы точно смолотили. Я бы на их месте и в их возрасте так же бы поступил.

Мы с парнями протопили печку, попутно проведя мастер-класс для сына, который запоминал все эти «архаичные» и «неактуальные», как он выразился, навыки крайне нехотя. Помог Петька, сумевший заинтересовать юное поколение, но в своем, корректном и деликатном ключе: «если бы нас сюда в зиму занесло, а никто бы не умел — сперва бы задницы до звона отморозили, а к утру угорели бы насмерть нахрен!». Эта сентенция враз прибавила актуальности умению топить печь без угрозы не проснуться.

По результатам инвентаризации выходило, что привезенных с собой харчей нам хватит на неделю, если не экономить. Найденных тут — чуть ли не на месяц, но обнаруженные мука, крупа и тревожного вида серые макаронные изделия оптимизма не вызывали. И у нас с собой были в основном консервы, концентраты и сухпай. Выходило хоть и сытно, но грустновато.

— Надо же было забуриться в такую пердь, чтоб давиться тут одними макаронами! — со свойственной возрасту экспрессией резюмировал Антоша, обидно проигнорировав наличествовавшие пока в достатке сыр, хлеб и прочие буженины, которые теперь бережно хранил для нас стильный холодильник «ЗиЛ — Москва». Я оглядел брата и сына внимательно. Да, с таким подходом к выживанию мы далеко не уедем. Видимо, пришла пора применять народную военную мудрость «чем бы воин не был занят — лишь бы воин утомился». Или рано?

— Ты, когда колбасой жареной завтракал, макаронами не сильно подавился? — уточнил я для начала. Но молодежи, уверенной в своей правоте и безнаказанности, можно было начинать тесать кол на голове, железобетонная аргументация уже не спасала.

— Оно всё закончится, и придётся жрать перловку⁈ — возмутился Антон заранее. Интересно, где он успел поесть перловки, чтобы так воспылать к ней ненавистью?

— Так. Выдыхаем. Мы на берегу озера. В дикой тайге. Вокруг ранняя осень. Назови мне три продукта, которые мы тут точно найдем всегда? — ну, постараться-то точно стоило.

Антон запыхтел, скосив глаза на мать в поисках поддержки. Надя обсуждала со свекровью рецепт каких-то пирогов, которые можно было испечь на плите, и участия в сыне не приняла. Я перевел взгляд на дочь, которая аж пританцовывала, подняв руку с зажатым в ней Лобо, и кивнул.

— Грибы и ягоды в лесу, а в озере — рыбка! — выпалила она.

— Со счётом «Три — ноль» победила молодость, — констатировал Петя голосом футбольного комментатора.

— А в лесу, кроме грибов и ягод, есть травы, корешки, орехи, мёд и мясо, — продолжил я. — А в озере — мука для хлеба.

Вся семья, даже занятые обменом данными женщины, вытаращилась на меня, как на циркового медведя, который выкатился было на арену на велосипеде, но вдруг слез, закурил и развернул газету. А я вспомнил чудесную книжку Николая Михайловича Верзилина «По следам Робинзона», откуда в своё время почерпнул массу интереснейших, но на тот момент решительно неприменимых в быту сведений. И втихаря, не теряя уверенного лица, понадеялся, что до муки из корней камыша мы тут всё-таки не дотянем.

— Пап, па-а-ап, а откуда в лесу мясо? Там рынок или магазин? — удивленно протянула дочь.

— Нет, Ань. Но там водятся зайцы, косули какие-нибудь — это козы такие лесные. Кабаны, наверное есть. Поймал, убил и съел, — выдал я идеальную, но не всегда достижимую формулу.

— Я зайцев есть не буду — они красивые, и мне их жалко! — решительно заявила Аня.

— Хорошо, солнышко, зайцев ловить не пойдём. Они вообще быстро бегают, а мне как раз лень носиться по лесу, — успокоил я её.

— Петь, пройдись по огороду вокруг, присмотрись, что там может быть съедобного. Не рви, не копай — просто глазом глянь, — попросил я брата. Тот кивнул, дёрнул за рукав так и стоявшего с возмущённым лицом Антона, и дело Мишки Квакина продолжило жить: хулиганы отправились на потраву чужих сельхозугодий.

Не склонные к рефлексиям, но зато обремененные тремя прожорливыми мужиками и одной любопытной девочкой женщины уже, кажется, замешивали тесто. По крайней мере, белая, как мельник, Анюта, обсыпанная мукой, явно планировала именно это. Оглядевшись и поняв, что все при деле, а я один как пятая нога, решил сходить к родничку за свежей водой. А на обратном пути ещё из-за ворот почуял запах какого-то печева — у наших дам слова от дел, к счастью, находились неподалеку. На крыльце сидел Петя, аппетитно хрустя морковкой, и ещё пучок лежал рядом. И головка чеснока. Я занес вёдра в дом, вернулся, сел на ступеньки, закурил и кивнул брату, мол, сообщай.

— Там нормально всё, — уверенно начал он. — Картохи насчитал десятка два кустов, потом плюнул. Один подрыл — некрупная, но много. Луку полно. Моркови, кроме этой, полно тоже, но в траве заколебёшься искать её. Укроп там всякий, петрушка. Чесноку, если поискать, найти можно, но вразнобой там между грядками понатыкали, какой дурак только сажал так?

— Никакой, — ответил я, и на удивленно-вопросительный взгляд пояснил, — самосев, или как оно там называется, не помню. Морковь точно семечками сама сеялась, картошка — из того, что не выбрали в том году, или раньше. И чеснок — его в межах специально от вредителей всяких сажают, вот и растет себе дальше. Чего ещё нашли?

— Капусты четыре вилка, приличные такие, — продолжал радовать моих внутренних хомяка и скептика брат, — Там две яблони стоят — усыпанные все. На одной красные такие, в крапинку, сладкие, а на другой зелёные, кислые — вырви глаз!

Если я правильно слушал и запомнил в раннем детстве слова деда — это «Боровинка» и «Антоновка». Задрав голову к облакам, безадресно, но очень искренне поблагодарил за царский подарок. На ум пришёл многодетный заяц из мультфильма по сказкам Сутеева, тот, что с мешком яблок. С мешком, конечно, не в пример лучше, чем без мешка. А Петька всё не унимался.

— Антоха там на смородину набрёл, чёрная, да крупная такая! А в другом углу — малинник. Та мелкая, лесная, но зато полно. А дух от нее такой — с ног валит. Он там до сих пор, поди, стоит, чавкает, проглот, — наябедничал брат, снова захрустев морковкой.

Так, жизнь налаживалась прямо на глазах. Если, выходя за водой, я поминал Некрасовские строки: «Есть и овощ в огороде — хрен да луковица, \ Есть и медная посуда — крест да пуговица», то теперь всё выглядело значительно веселее. Капуста, почему-то, порадовала особенно. Тут тебе и салат, и пироги, и щи, и прочие голубцы. А в случае, не дай Бог, ангины — на шею повязать. Вспомнилось, как в прошлом году Аня с Надей загремела в больницу с воспалением лёгких. За три дня тамошние ангелы с лёгкими руками своими уколами превратили ей попу в сплошной синяк. Надежда, взлютовав, едва не развалила всю лечебницу до основания. Я приехал после работы, сделал йодную сеточку — величайшее, на мой взгляд, изобретение человечества, и заправил в пижаму капустный лист, не слушая дочкино ойканье от холода, и причитания жены, что отец вовсе выжил из ума со своими народными средствами. Синяки пропали к утру. А к капусте Аня до сих пор относилась с большим уважением. Тушеную с сосисками предпочитала, как и я, кстати.

Результаты инвентаризации меня не просто порадовали — осчастливили. Эмоции окрепли, глядя на разгоревшиеся глаза мамы и жены, которым мы с Петькой принесли радостную новость, чеснок и морковь. Последние, кстати, превратились в салат мгновенно, прямо в процессе доклада. Мама, ахнув, подхватила какой-то ковшик и побежала на огород, посулив к обеду компот. Аня с криком вылетела пулей ещё раньше, едва узнала, что братец где-то трескает малину в одно лицо. А я вышел следом и вгляделся с крыльца в озерную глядь. Круги по ней расходились всё так же, как на утренней зорьке сегодня, и на вечерней вчера. Этот момент тоже очень хотелось разъяснить. Крикнув брату, чтоб выгнал с огорода Антошку и велев догонять, я направился к мосткам, возле которых вчера видел лодку.

Уважаемые читатели!

В ожидании неизбежного — следующей главы — не забывайте подписываться, комментировать и ставить «сердечки», если кто забыл)