Записки провинциального священника

17 августа 1923 г.

Около храма меня уже ждали. Как только я сошел с коляски, ко мне подошли трое в кожаных тужурках и предложили посетить «другое» место. Мы пересекли площадь и вошли в здание бывшей городской думы. Повели меня фазу вниз, в подвал. Опыт моего общения с чекистами (все-таки три ареста и смертный приговор, исполнения которого чудом удалось избежать) говорил о том, что дело принимает серьезный оборот. Меня не затолкнули в камеру, как я ожидал, а ввели в комнату без окон, освещенную электрическим светом. В ней находился обитый зеленым сукном стол, кожаный диван и несколько стульев. На стене висел плакат с многозначительной надписью: «Бей буржуев и попов!» На нем был изображен красноармеец, добивавший ногой поверженного наземь буржуя, а штыком пронзавший необъятное брюхо испуганного попа с сизым носом. Мне было предложено сесть на стул, стоявший на почтительном расстоянии от стола, за которым разместился один из сопровождавших меня чекистов, — двое других вышли из комнаты. Чекист вынул из кобуры револьвер и положил перед собой на стол. Я ожидал допроса, но его не последовало. Видимо, допрашивать меня должен был кто-то другой. Прошло около получаса, и наконец тот, «другой», вошел в комнату. Он был в красноармейской форме, поверх которой спереди был надет коричневый кожаный фартук. Такого же цвета кожаные перчатки закрывали его руки до локтей. Он был бледен как полотно. Его глаза лихорадочно блестели. Передо мною был маньяк, одержимый. Но я понял, что сейчас, в данный момент опасности для меня нет. Он уже перегорел, до предела насытился жертвенной кровью. Мой ангел сберег меня. Я опоздал к жертвоприношению.

При появлении маньяка в кожаном фартуке чекист, сидевший за столом, поспешно вскочил.

— Задание выполнено, товарищ Овчаров! — отрапортовал он.

— Иди! — устало-пренебрежительно ответил ему «товарищ Овчаров» и сел на его место за столом.

Он устремил на меня долгий, тяжелый мутный взгляд сытого удава, готового заглотнуть еще одну жертву, но чувствующего, что она встанет ему поперек горла.

— Повезло тебе, — произнес он хриплым, ржавым голосом, — задержали тебя, корректировку произвели, ценят тебя «там», берегут... Прав Тучков. Ты не просто иеромонах. В их иерархии ты куда более высокое место занимаешь. И все равно никуда тебе уже от меня не уйти. Никуда!

— Все в руках Божиих.

— А вот и н-нет! Если бы все было в Его руках, ты не сидел бы передо мною. Кончилась Его власть. Теперь власть наша.

— Чья «наша»? Международного пролетариата?

— «Международного пролетариата»? — расхохотался Овчаров. — Да плевать я хотел на международный пролетариат. Так же как и на международный капитал. И тот и другой для меня лишь инструмент, приводные ремни истории. Сейчас мне нужен пролетариат, а завтра я обойдусь и без него, как прекрасно обходился и раньше. Главное — хорошенько рассчитать и попасть в самое яблочко, в самую точку.

Овчаров вытянул вперед руку, одетую в кожаную перчатку, и сделал вид, что прицеливается в меня из револьвера.

— Бах — и все! Ведь чем велик Ленин? В самую точку попал! Увидел ее, разглядел! И рука не дрогнула! Без всяких там сантиментов. Вот что нужно в истории. Во всем есть своя болевая точка, невралгический центр, ахиллесова пята, место пересечения энергетических потоков. Найти такое место и нажать на него легонько — и дело сделано! Так можно земной шар перевернуть, Вселенную в обратную сторону закрутить. Это касается пролетариата. И России тоже... Мерзкая страна. Ненавижу ее всеми фибрами души. Грязь и вонь! Все в ней может увязнуть — любая мысль и любое дело. Наполеон увяз! Петр Первый как ни махал дубиной — ничего не добился. А какой гнуснейший народ — вонючий и ленивый! Татарские образины! Азиатчина! Истребил бы я это отродье с корнем. И всю землю испепелил бы. Расчертил бы прямые прошпекты, сотворил бы из этой мерзости какую-нибудь культурную Голштинию или Голландию, как того Петр хотел. А лучше всего — не возиться с Россией, бросить ее на произвол судьбы и дать задохнуться в собственной вони, утонуть в болотах. Но нельзя, батенька. Эта гнусная Россия — невралгический центр Земли и Вселенной. Вот почему мне приходится сидеть здесь по уши в дерьме в этой дыре (даже не в Петрограде!), ибо здесь «ось» проходит. Не потому ли и вы сюда приехали?

— Я уяснил себе, что на пролетариат вам плевать, а на Россию тем более, но ради чего тогда весь сыр-бор? Чего вы домогаетесь?

— Не валяйте дурака! Все вы прекрасно понимаете. Вот плакат. Видите? Буржуй на земле валяется, и красноармеец каблуком придавил его, придавил лишь только, а попу — штык в самое брюхо! Бог и его служители — вот кто наш главный враг!

— Чем же не угодил вам Господь?

— Тем, что Он есть.

— Есть все-таки? Значит, вы не отрицаете Его существования?

— Мы же не на собрании партячейки. Если бы Его не было, тогда действительно ради чего сыр-бор затевать?

— Чем же все-таки не угодил вам Господь?

— Тем, что Он ограничивает мою свободу. Тем, что Его законы, Его табу мешают мне. Тем, что в Его иерархии для меня нет места. Мне противна слащавая фальшь рассуждений о добродетелях. Непредвзятому рассудку очевидно, что добро есть химера и что двигатель истории — зло. Я, наконец, сдох бы со скуки, если бы оказался в мире, устроенном по вашим законам. До сих пор я с отвращением вспоминаю годы учебы в семинарии, когда меня вынуждали петь осанну Тому, Кого я возненавидел. Рад, что теперь могу свести с ним счеты. Между нами не может быть примирения и компромиссов. Вопрос стоит так: или — или. Или Бог, или мы. И вы сможете выйти отсюда лишь через отречение от Бога. Это для вас единственный шанс.

— Я уповаю на Бога.

— Напрасно.

— Почему же?

— Потому что Он бессилен перед нами.

— Творец Вселенной и Вседержитель?

— Да, Творец Вселенной и Вседержитель. Он не может переступить через Свою сущность, не может творить зло. И наконец, ахиллесова пята, солнечное сплетение Вселенной... Кто овладеет им, у того будет власть над миром.

— Значит, все дело во власти?

— В самую точку попали!

— Итак, вы домогаетесь власти над миром, но кто же тогда вы?

— Имя нам легион.

— Яснее не скажешь. Открыто, правда, об этом не говорится...

— Всему свой срок. Впрочем, Анатолий Васильевич Луначарский кое-что уже приоткрыл, за что ему досталось от Старика... Время, однако, придет, и мы все поставим на свое место. Храмы воздвигнем тому, кто первым дерзнул восстать против Бога. И никогда не погаснет в них жертвенный огонь. И кровью обагрятся алтари...

В глазах Овчарова появился безумный блеск. Он задрожал, словно перед припадком падучей. И вдруг я явственно увидел капли крови на его кожаном фартуке и перчатках.

— Кровушка-то полилась, — промолвил я.

Но он уже вошел в транс. Я перестал для него существовать.

В этот момент открылась дверь, и перед нами предстала молодая, ослепительно красивая женщина в кожаной куртке.

— Товарищ Димитрий, — сказала она, глядя на Овчарова восторженными, преданными глазами, — вам депеша.

При слове «депеша» Овчаров тут же пришел в себя. Он поспешно взял в руки бумагу и внимательно несколько раз прочитал ее.

— Что же, — наконец произнес он, — вам еще раз повезло, вы получили отсрочку.

— Какую отсрочку?

— Самую обыкновенную. Впрочем, чего тут темнить... Я могу прочитать депешу. «Совершенно секретно. Особой важности. Товарищу Димитрию. По договоренности иеромонаху Варнаве предоставляется отсрочка до 21 апреля 1924 года. Подпись — С».

— Неужели Старик?

— Берите выше.

— Тогда кто же?

— Да, да, тот самый, о ком вы подумали.

— В таком случае еще один вопрос. «По договоренности» с кем?

— Разве не ясно? Наше и ваше начальство между собой договорилось.

— Но где гарантия, что депеша подлинная?

— Подлинная. Иначе разве я отпустил бы вас? Ни за что на свете. 21 апреля в этом убедитесь. Да, да, отец Варнава. Вы сами придете ко мне. Депешу по своей линии тоже получите. И я вас собственноручно с превеликим удовольствием расстреляю. До встречи в Великий Четверг. А сейчас мне нужно расслабиться. Очень насыщенный день был. Катенька, проводи отца Варнаву и сразу же возвращайся.