Затерянный остров

17 Письмо Матильды

Моя любимая Флоренс!

Это хорошо, что я вчера вечером пошла посмотреть на свою ваниль, так как из-за шторма брезент развязался, но я пришла вовремя. По дороге я споткнулась о маленький тотем, и боюсь, что это ничего хорошего не предвещает. Возможно, отец Антоний прав относительно своих мрачных предчувствий.

Поэтому мне нужно поторопиться со своим письмом, но мне сложно долго держать перо, у меня дрожат руки. Ваниль, моя дорогая, — это своеобразное хрупкое растение. Иногда я думаю, нет ли тут параллели с тобой, потому что она пахнет, только если несколько месяцев все делать правильно, она не прощает ошибок в уходе, и ей необходимо достаточное количество солнца и дождя. И там, на ванильной плантации у монсеньора Бомона, я увидела его впервые.

Он там работал, и я заметила его не благодаря его красоте, нет, это была самоотверженность, с которой он посвятил себя ванили. Он долго наблюдал за цветками с разных сторон, только потом он прикасался к ним, так нежно, как никогда ко мне не прикасался мужчина. Это было так, будто между ними существовала связь, и, когда он выпускал из рук один цветок и обращался к другому, мне казалось, что он становился еще красивее, он светился сильнее и как будто вырастал. Я часами наблюдала за ним. Он не уставал от своей работы и к каждому цветку относился с одинаковым уважением. У него были крепкие ладони с короткими сильными пальцами, которые казались немного неуклюжими, и тем не менее они были такими деликатными! Серп луны на его ногтях светился белым цветом, и внутренняя сторона его кистей была светло-розовой, что создавало красивый контраст с перламутровым блеском его темной кожи. Когда было очень жарко, он работал с обнаженным торсом. Под его влажной сияющей кожей выделялась каждая мышца. Не очень высокого роста, он зато имел широкие плечи и двигался как танцор, легко и энергично.

Меня тянуло к нему магическим образом каждый раз, когда я видела его. Мне было предельно ясно, что я вдвое старше его, и было больно осознавать, что у меня светлая кожа, а у него темная, но что-то в нем затронуло мою душу. Это было уважение ко всему живому, смирение и сила, то, чего я никогда не видела в мужчинах. Ум, который брал свое начало из связи с землей. Мне хотелось прикоснуться к нему, хотелось, чтобы он обнял меня, и в тоже время я понимала, что все сочтут меня выжившей из ума старой чудачкой, и так, мне казалось, будешь думать и ты, моя дорогая Флоренс. Если это так, то я прошу тебя все же дочитать письмо до конца и выполнить таким образом мою последнюю волю. И, нет, мне не стыдно за эти мои чувства. Почему же? Я же не планировала рассказывать об этом Эдмонду, я любила этого молодого человека на расстоянии, кроме того, он был одинок и ни с кем не обручен, у него не было семьи, потому что его продали Бомону еще ребенком. Кому я могла принесли вред своими чувствами? Никому.

Тебе? Нет, Флоренс, это было что-то совсем иное, нежели моя любовь к тебе, моя дочь! Что-то все же было в Эдмонде, что сводило меня с ума. Он любил Бомона и слишком, как мне кажется, уважал его. Но я отклонилась от темы.

Так как я долгое время не могла понять, что со мной происходит, я просто наблюдала за ним, и это приносило мне радость. Однако однажды жена Бомона спросила меня, почему я так смотрю на Эдмонда, — может быть, он позволил себе какую-либо вольность, неуважительно повел себя или что-то украл?

Тогда мне стало ясно, что я делаю, и только тогда я поняла: то, что я чувствую, — это любовь. Я не хотела ему навредить и попыталась покончить с этим. Я думала о том, чтобы уехать, но я, моя дорогая дочь, не могла так поступить с тобой в тот период времени, потому что, насколько я могла судить, ты впервые была счастлива. Так что я попыталась забыть Эдмонда и старалась избегать его — как мне казалось.

Но спустя несколько месяцев монсеньор Бомон завел со мной разговор по поводу Эдмонда, желая знать, почему я постоянно вокруг него увиваюсь. Мне было абсолютно ясно, что он имел в виду: ему это не нравилось. Сначала я думала, что это из-за меня. Светлокожая женщина за сорок влюбляется в бывшего раба, который в сыновья ей годится, — он был не в силах это понять. Он был не таким, как двое его соседей, для которых ласки их бывших молодых рабынь были чем-то само собой разумеющимся. Подобные вещи — не для Бомона. Но если он ненавидел не меня, то в чем причина откровенной ненависти к Эдмонду, почему он просто не отпустит его? Бомон был разочарован, что я не предоставила ему повод выгнать Эдмонда, и дал понять, что не потерпит в своем доме связи светлокожей женщины и темнокожего слуги. Ни при каких обстоятельствах.

И это стало поводом для разговора с Эдмондом. Мне было интересно, почему Эдмонд любит этого мужчину и почему Бомон его ненавидит. Некоторое время я подозревала, что Бомон сам в него влюблен, я неоднократно наблюдала такое среди пиратов, даже если они это отрицали и выдавали за чистую дружбу.

Но и на это Бомон был просто не способен, за всю жизнь у него даже мыслей таких не возникало, которые смогли бы кого-либо удивить, все в нем было предсказуемо. Этим, моя дорогая Флоренс, он отличался от твоего отца. Копаль был мужчиной, от которого не знаешь, чего ожидать. Конечно же, тебе нравилась эта его черта, потому что впервые в твоей жизни в этой семье ты была застрахована от неожиданностей. Но, к сожалению, у тебя была еще и я, твоя мать. Я начала гадать, что могло бы послужить причиной, и самой приятной для меня версией стала та, что Эдмонд спас кому-то из семьи жизнь, и Бомон был ему очень обязан. Это обычное дело, когда человек ненавидит своего благодетеля, я это знаю по себе. Поэтому я прошу тебя не рассматривать мой подарок как благодеяние, а только как возмещение за упущения с моей стороны как матери.

Так что я искала возможности поговорить с Эдмондом. Я ждала, что он будет неловко смотреть вниз и избегать моего взгляда, но я ошиблась. Он смотрел мне прямо в лицо черными глазами, сияющими, как море безлунной ночью.

Затем он спросил меня своим нежным голосом, почему я за ним постоянно наблюдаю. Мне стало стыдно, я почувствовала себя ужасно старой и, что самое главное, глупой женщиной, я не знала, как все ему объяснить.

Издалека мое поведение казалось мне уместным — платонический идеал настоящего Эроса, — но теперь, когда я стояла перед ним так близко, что его запах одурманивал меня, пока он смотрел мне в глаза, я совсем растерялась. Что за самообман! Эта предположительно чистая любовь настойчиво требовала крайне непристойного воплощения. Мне хотелось раствориться в этом обворожительном запахе ванили, дыма и мяты, который исходил от его кожи. И чем дольше я вдыхала его аромат, тем отчетливее распознавала вишневое цветение и цибетин. Что за неотразимое сочетание! Я потеряла голову! Я надеюсь, моя любимая Флоренс, что твое прежнее отвращение к парфюмам с возрастом прошло и уступило место интересу, который соответствует твоему происхождению.

Эдмонд улыбнулся мне и посмотрел на меня так внимательно и беззаветно, как он смотрел на свою ваниль, что в некоторой степени вернуло мне самообладание.

— Это опасно — привлекать к себе внимание такой умной и красивой женщины, — сказал он на безупречном французском языке и снова обезоружил меня.

Опасно, о да! Мне это нравилось. И почему я вбила себе в голову, что этот молодой человек должен быть покорным только потому, что он раб?

— Итак, чего вы от меня хотите? — спросил он, и я не знала, что ответить, у меня в голове были только глупые слова наподобие: «Я хотела бы стать твоей ванилью».

Он подошел ко мне поближе, и его аромат окончательно меня опьянил. Он протянул ко мне свои руки, и я ни секунды не колебалась, не огляделась, не проверила, смотрит ли на нас кто-нибудь, и, даже если бы это была ты, моя дорогая, я бы сделала это. Я вложила свои ладони в его. Они были грубыми, все в мозолях, его кожа была сухой и шелушащейся. И с первой же минуты, как только наши пальцы соприкоснулись, мы будто стали единым целым, его пульс стал моим, мое сердцебиение стало его собственным, я дышала через него, а он — через меня.

Моя дорогая Флоренс, я от всей души тебе желаю, чтобы ты испытала что-то подобное со своим мужем, а если нет, тебе необходимо сделать все, чтобы найти человека, который будет твоей второй половиной, с которым ты будешь чувствовать себя целостной. Мне нужно сделать маленький перерыв, я отвыкла так долго держать в руке перо.