Затерянный остров

41 Тубероза

Один из самых прекрасных ароматов — это аромат туберозы, который извлекают из цветков Polianthes Tuberosa L. путем абсорбции. Эту помадку затем обрабатывают этиловым спиртом, чтобы получить экстракт туберозы. Он очень дорогой и используется только для самых изысканных парфюмов.

У нее получилось. Длительное путешествие со множеством носильщиков, достаточным количеством еды и питьевой воды было просто детской забавой по сравнению с тем, что Пауле пришлось пережить до этого. Затем носильщики заметили, что за ними следует лемур, тот самый маленький серебристый лемур, который запрыгнул ей на спину. Сначала ее попутчики в это не верили, но потом Паула однажды утром проснулась от шороха и увидела возле входа в палатку лемура; он стоял там, как стражник. Когда Паула зашевелилась, он убежал. Но и следующей ночью она его видела и так к нему привыкла, что начала разочаровываться, если не замечала его на деревьях или если он не навещал ее по вечерам в палатке.

И вот они стояли перед участком, о котором ее бабушка писала в письмах. Когда Паула их читала, она не думала, что ванильная плантация находится так близко к Индийскому океану. Она крепче прижала к себе Нирину, которого несла в платке перед грудью, будто хотела его защитить. Потому что, хотя море и сияло на солнце, но вид участка, лежащего перед ней, очень ее угнетал. Все усилия — ради этого? Она еще раз спросила Нориа, не перепутала ли что-нибудь староста деревни, госпожа Ракотовао, которая провела их сюда.

Паула осмотрела этот заброшенный участок земли размером в семь тысяч квадратных метров, который казался еще более безотрадным, потому что вокруг все было зеленым. С восточной стороны участок заканчивался перед рядом пальм равенала, которые, словно щит, прикрывали широкий песчаный пляж. За ними огромными волнами грохотало море, звук которого даже здесь напоминал отдаленные раскаты грома.

Все было зеленым и буйным, только на участке перед ней не было ничего. Коричневые засохшие кустарники покрывали сухую землю, которая выглядела так, будто ее годами не возделывали. Паула не понимала, с чем это связано: с невыясненным правом владения или с неплодородностью почвы. Она проклинала свой нос, который все еще был слеп и не мог дать ей никакого представления о том, какой здесь запах. Запах этой земли рассказал бы ей, в чем дело, но у нее было только зрительное представление. И это поле выглядело для нее так же, как пахнет испорченная вода в ржавой цинковой ванне.

Слева от нее находилась маленькая дощатая хижина, крыша и стены которой обвалились. Староста деревни Ракотовао, к которой они обратились с бумагами королевы, указала на хижину и объяснила Нориа, что это был дом Матильды.

Паула посмотрела на руины, а ее злой внутренний голос ликовал. Невыносимая хитрюга внутри нее всегда знала, что это просто безумие — отправляться в путь, ничего не зная наверняка. «Успокойся», — приказала Паула: что-то в этом обвалившемся доме задело ее до глубины души. Она подошла к нему ближе, проигнорировав предупреждения Нориа и старосты деревни, и с любопытством осмотрела его.

Через окно она заглянула внутрь. Пол был покрыт деревянным настилом, стены сделаны из продуваемых ветром циновок, которые изготавливают из высохших листьев пальмы равенала. Крыша в этой естественной среде казалась каким-то больным инородным телом, потому что она была сделана не из листьев пальмы, а из ржавой листовой стали, в которой уже виднелись дыры.

— Что здесь произошло? — спросила она у Нориа, которая начала на удивление оживленный разговор со старостой деревни.

— Староста сказала, что этой женщины здесь нет уже двадцать четыре года, и время все разрушило. Она спросила: так ли это происходит у них на родине?

Паула покачала головой. Ракотовао была права: это сумасшествие с ее стороны — надеяться, что спустя двадцать четыре года она найдет здесь сокровище Матильды. Но она все еще не ответила на вопрос.

Двадцать четыре года… Женщина выглядела раза в два старше.

— Уважаемая госпожа Ракотовао знала мою бабушку, может, она скажет мне, что произошло тогда, двадцать четыре года назад?

Нориа перевела вопрос Паулы и последовавший убедительный ответ старосты, сопровождавшийся энергичными кивками.

— Госпожа Ракотовао говорит, что эта женщина была сумасшедшей.

— Моя бабушка отнюдь не была сумасшедшей!

Староста, тощая старуха, закутанная в две бело-красные, уже изрядно изношенные ламбы, но при этом излучающая достоинство большее, чем Мортен и Вильнев вместе взятые, начала говорить значительно громче, оставаясь все же спокойной и невозмутимой.

— Mahery tsy maody tsymba ela velona, — повторяла она раз за разом.

Нориа перевела это и объяснила, что речь идет о малагасийской поговорке.

— Тот, кто обладает только силой, но не ведает осторожности, не проживет долго. Она говорит, что эта женщина была сумасшедшей, потому что она не ушла, когда было нужно. Сторонники королевы Ранавалуны I не хотели видеть христиан в этой местности. Христиане принесли холеру и проказу, и предки деревни требовали жертву.

— Ракотовао присутствовала при этом? — спросила Паула.

Нориа не перевела вопрос.

— Она была там? Что тогда произошло? — повторила Паула, ей хотелось потрясти их обеих.

Она тихо вздохнула, погладила Нирину по голове и напомнила себе: «Мора-мора. Терпение». Нужно попробовать иначе.

— Она хотя бы может мне сказать, где покоится прах моей бабушки?

Лицо Нориа исказилось, затем она сжалилась и задала вопрос старосте деревни, которая снова промолчала. Через несколько минут Нориа попыталась еще раз, теперь более настойчиво.

Наконец госпожа Ракотовао указала на открытое море.

— Что это значит?

— Ваша бабушка утонула.

Нориа смотрела ей прямо в глаза, что она делала крайне редко, и Паула была уверена, что она врет.

— Как это — утонула?

Паула посмотрела на прибой. Бабушка ходила туда купаться?

Нориа и староста деревни долго переглядывались. Никто ничего не говорил. Затем Ракотовао тяжело вздохнула и кивнула Нориа.

— Ее и еще троих христиан вынудили прыгнуть на утесы.

Нориа постаралась произнести это так, будто это абсолютно нормальное явление, но у нее не совсем получилось.

Паула отказывалась это понимать. Поэтому, глядя на плоский берег, она переспросила:

— Утесы? Какие утесы?

В ее голове поднялся ураган вопросов. Значит, ее бабушка ошиблась, оставаться было опасно — священник был прав. Ей во что бы то ни стало нужно узнать как можно больше. Что именно произошло, ее бабушка страдала?

Теперь староста без устали убеждала в чем-то Нориа, будто плотину прорвало.

Паула ждала, хотя уже теряла контроль над собой.

— У берега всегда есть высокие подводные скалы, она покажет вам, где это случилось.

Нориа и Ракотовао пошли вперед, дорога проходила мимо перечных и грейпфрутовых деревьев, на которые Паула смотрела с тоской, так как ее нос не улавливал ничего, к сожалению, абсолютно ничего из этого прекрасного аромата. Пока она шла за громко спорящими женщинами, у Паулы появилось странное чувство. Мортен остался в деревне, чтобы присмотреть там подходящее место для миссионерской станции, а Вильнев пошел с ним, потому что он лучше говорил по-французски, чем Мортен. Что-то здесь было не так, она это чувствовала, но не могла сказать, что именно. Теперь ей хотелось, чтобы ее попутчики были с ней. Она крепче прижала к себе Нирину. Или она постепенно становится немного странной? Новая королева была христианкой, никто сегодня не станет гнать иностранцев на утесы.

Что чувствовала тогда ее бабушка, когда взбиралась на эти скалы? Пауле было сложно представить Матильду в страхе, но она, должно быть, боялась — даже она. А как об этом узнал Эдмонд, он вообще об этом узнал? Что произошло после того, как он вышел из тюрьмы? Ей не приходил в голову этот вопрос, когда она читала письмо. Она все время думала только о своей бабушке. Что же с ним случилось? В 1856 году он был еще молодым парнем. И вдруг в голове пронеслась новая мысль: а может, он еще жив!

Ракотовао повернула налево, где очень узкая тропинка вела вверх по горе между кокосовыми пальмами, банановыми кустами и грейпфрутовыми деревьями, что на фоне сине-зеленого неба наконец-то выглядело так привлекательно, как Паула себе и представляла тропический лес.

Тропинка становилась все более крутой, они все задыхались, и с каждым шагом ребенок казался все тяжелее. Растения редели, все больше и больше проявлялась голая красноватая скала. Кроме шума волн, Паула слышала оглушительный грохот, и скала все время дрожала под ногами. Солнце так ярко светило на голубом безоблачном небе, что окружающие предметы казались Пауле вырезанными из бумаги, бестелесными.

Староста остановилась, переводя дух, у всех по лицу струился пот.

Последний отрезок пути был совершенно голым, только изредка Паула видела молочай, который сквозь расщелины в скале тянулся к солнцу.

Ничто не указывало на то, что здесь людей вели к смерти.

Они добрались до того места. Ракотовао подошла очень близко к обрыву и кивнула Пауле и Нориа, чтобы они тоже подошли сюда. Нориа побледнела и не пошевелилась, Паула преодолела неприятное ощущение и приблизилась к ней, посмотрела через голову Нирины вниз. Утес, на котором они стояли, представлял собой навес. Под ним лежала гора, выпотрошенная морем, и Паула представляла себе, как этот утес скоро обрушится в воду. Ей было сложно оценить высоту: может, триста, четыреста метров. Внизу над армией каменных глыб бушевал Индийский океан и забивал воду в полую гору. Непроизвольно она втянула носом воздух в надежде почувствовать запах водорослей и соли, но напрасно.

— Здесь? Значит, ее останки покоятся там, внизу?

Староста кивнула и улыбнулась, что Пауле показалось совершенно неуместным. Эта женщина вызывала у нее тревогу.

— Но почему? Насколько я знаю, моя бабушка никому ничего плохого не сделала.

Нориа отвела Паулу от края и начала переводить:

— Тогда было тяжелое время. В деревне разразилась холера, и дадарабе обвинил в этом Матильду. В ту ночь вся деревня пригнала сюда Матильду и двоих священников, которые направлялись в миссионерскую станцию. — Нориа сделала небольшую паузу. — И здесь их заставили прыгнуть в море.

Нориа еще что-то спросила у старосты, затем перевела ответ:

— Госпожа Ракотовао говорит, что ей очень жаль, сегодня ее переполняет стыд, что ее почтенный отец совершил такой поступок.

— Так она тоже при этом присутствовала?

Нориа кивнула.

— А почему ее отец это сделал?

— Он был дадарабе, и после долгой беседы с предками убедил деревню в том, что это единственный способ успокоить их.

— А что она думает сегодня по этому поводу?

— Этот вопрос я не могу перевести, Ракотовао никогда не станет критиковать своего покойного отца.

Паула тяжело вздохнула. Предки действительно полезны, на них можно переложить всю ответственность.

— Тогда спроси ее, пожалуйста, что сделала моя бабушка. Она что-нибудь сказала?

Нориа снова повернулась к Ракотовао, они говорили так тихо, что Паула ничего не могла разобрать. Когда Нориа к ней повернулась, у нее на глазах были слезы. Паула никогда не видела Нориа такой растроганной, даже после смерти Ласло. Что же здесь произошло?

— Тогда никто здесь не говорил на языке Матильды, но тот вечер так врезался в память Ракотовао, что она помнит три слова. Ваниль, потому что это слово она знает. Кукушка, потому что это красиво звучит и похоже на тсакитсаки. Последним словом вашей бабушки было… — Нориа сделала глубокий вдох и теперь говорила еле слышно: — Уже во время падения ваша бабушка прокричала имя — Эдмонд.

Нориа развернулась и пошла от голой скалы к лесу.

Паула и староста удивленно посмотрели на нее и молча последовали за ней.

Эдмонд. До самого конца он был у нее на уме. Не Флоренс, не Бог. В этот прекрасный солнечный день сложно было себе представить, что чувствовала тогда ее бабушка, в ту ночь в августе более двадцати лет назад, когда ее гнала вся деревня. Что она ощущала во время полета вплоть до безжалостного удара о воду? Паула сглотнула, она надеялась, что бабушка умерла сразу.

Она чувствовала некую скорбь, которую до этого момента еще не испытывала. До настоящего момента ее Матильда была просто интересным персонажем семейной истории, иконой в борьбе с матерью и мужем. Одно дело — бродить по ее ароматным тропам, а другое — находиться здесь, видеть ее обвалившийся дом и узнать, какой ужасной смертью она умерла. Еще при чтении писем бабушка из иконы превратилась в человека, а сейчас Паулу переполняла скорбь, что ее никогда не оплакивали. Вдруг ее замысел показался Пауле таким бессмысленным. План Матильды создать парфюм, который будет восхищать людей и принесет Эдмонду славу — ради чего? Никого это на сегодняшний день не интересовало, кроме нее. Может, ей стоило оставить мертвых в покое и наконец начать собственную жизнь, прежде чем она сама окажется мертвой в земле?

Паула осмотрелась в поисках Нориа, которой нигде не было видно, и споткнулась о расщелину, полную молочая. Розовые цветочки светились на солнце, и, пока она поднималась, она поняла, насколько глупыми были ее мысли. Книга рецептов бабушки давала ей силу и смысл жить дальше, когда она уже его не видела, и теперь она могла сама решать, как поступить. Она уважает желание бабушки и позаботится о том, чтобы оно исполнилось.

«А то, что у тебя нет обоняния, ты при этих громких словах уже и забыла, — насмехался ее внутренний голос. — Как ты собираешься это сделать без своего носа?» «Я пока не знаю, — подумала Паула, — но выход есть. Какой-то выход есть всегда».

Нориа дремала под гвоздичным деревом. Когда они подошли ближе, Нориа встала, и Паула заметила, что она плакала, но не могла понять, из-за чего. Три слова — «ваниль», «кукушка» и «Эдмонд» — так встревожили Нориа, но почему? Это касалось всех слов или только одного? Естественно, что Матильда думала о своей большой любви, которая была связана с ванилью. Что Паулу удивило, так это кукушка. Возможно, на малагасийском языке это означало что-то плохое, и именно поэтому Нориа плакала. Или Матильда сказала что-то вроде: «Что за кукушка ударила вам в голову?» Связано ли это с песней о кукушке в ее письме?

Когда они снова пришли к дому Матильды, они застали там Мортена и Вильнева, которые как раз расставляли палатки. Староста попрощалась, пожелала им удачи и здоровья, положила руку на голову Нирине и пробормотала несколько слов. Паула надеялась, что то было некое благословение.

После того как она ушла, Паула отвязала Нирину и попросила Нориа немного его подержать, потому что ей хотелось выпрямиться.

— Вы удивляете меня, — обратилась она к своим попутчикам. — Я думала, вы только и ждете, чтобы наконец продолжить путь.

— Мы пришли к мнению, что не можем бросить такую женщину, как вы, одну, бог знает что может случиться. — Мортен дружелюбно улыбнулся, но она не верила ни единому его слову. Паула посмотрела на Вильнева, он кивнул.

— Наш визит не вызвал особой радости в деревне. А когда они услышали, что речь идет об этом участке земли, от нас вообще отвернулись. Поэтому мы подумали, что нам стоит остаться поблизости.

— Мою бабушку убили, — вырвалось у Паулы.

— О, мне очень жаль, — прошепелявил Мортен, — это ужасно.

— Это не было что-то личное, — вмешалась Нориа, которая качала Нирину, что малышу очень нравилось, потому что он радостно пищал. — Они всех христиан заставляли прыгать на скалы.

Паула ожидала, что реакция миссионера будет более сильной ввиду такой жестокости, но Мортен не обратил на это особого внимания.

Вильнев подошел к ней ближе.

— Мне очень жаль. Но прошло столько лет. Госпожа Келлерманн, вам стоит меньше думать о прошлом и больше обращать внимание на то, что происходит здесь и сейчас.

— Я доведу начатое моей бабушкой дело до конца.

Паула была рада тому, что ощущала правильность своего решения.

Нориа с Нириной кружилась и отходила от них все дальше и дальше, так что Паула осталась наедине с Мортеном и Вильневом.

— И что это за планы? — спросил Вильнев.

— Вы же прочитали все письма Матильды, вы и сами все знаете.

— Вы ошибаетесь.

Вильнев надул губы, и Мортен тоже наморщил лоб и постарался принять обиженный вид.

Паула немного подумала о том, стоит ли ей на это реагировать, но зачем?

— Моя бабушка хотела создать особый парфюм в честь своей большой любви — человека по имени Эдмонд, которому все здесь обязаны тем, что могут выращивать ваниль.

Паула вошла в колею, потому что сама лучше стала понимать, как все взаимосвязано.

— Она хотела, чтобы все прониклись ее любовью, она хотела показать всему миру: «Да, это возможно, и для вас это возможно, окутайте себя этим ароматом и любите!»

— Это делает вам честь, госпожа Келлерманн, но парфюм… Я вас прошу. Разве нет в мире ничего более важного? — В голосе Вильнева прозвучало разочарование. — Разве вы не хотите потратить свою энергию на то, что может спасти человеческую жизнь?

— Этим можете заниматься вы, Вильнев, но у меня другие планы. Во что бы превратился мир без ароматов? Что осталось бы после дождя жарким летним днем, что осталось бы после поцелуя в пушистые волосы новорожденного, что осталось бы от запаха любви после страстной ночи?

Паула говорила бы и дальше, но Мортен прервал ее:

— Вильнев прав, моя дорогая, парфюм — это нечто до смешного недолговечное, такое же мимолетное, как взмах ресниц.

— Простите меня, Мортен, но это совершенно не верно. Да, аромат может быть таким же мимолетным, как дуновение ветра, но парфюм пытается сохранить как раз это специфическое чувство, реконструировать его и воссоздать.

— А как вы собираетесь создать парфюм, если у вас нет обоняния? — Мортен улыбнулся ей так, будто она была бедной школьницей.

— Бетховен был глухим, когда написал свою Девятую симфонию, — ответила Паула и сама удивилась своей находчивости, которая была ей несвойственна.

— Для всего этого нужны деньги, поэтому нам сначала нужно найти золото вашей бабушки. Потому что на самом деле речь идет об этом, не так ли? Болтовня об ароматах и парфюме — это же просто маскировка, правда?

Это лишило Паулу дара речи. Мортен что, не слышал, о чем она говорила, он что, ничего не понял?

Нирина начал плакать, и Нориа вернулась и передала его Пауле, что дало ей возможность подумать. Как Мортен мог притворяться, что он не читал письмо, а потом заговорить о золоте Матильды?

— Нам всем нужно наконец что-нибудь поесть, — сказала она и начала готовить вместе с Нориа обед, пока мужчины ставили палатки.

После того как они молча поели, Паула вместе с Нириной присела перед палаткой и снова принялась изучать письмо бабушки. К чему была эта песня о кукушке, и зачем она написала ноты, если все знают эту мелодию? Если песня была указанием на место, то она никогда его не найдет. Здесь такой большой лес! Возможно, на Мадагаскаре есть особое место, где водятся кукушки. Или это указание на место, где Х представлялся Y?

Паула смотрела на ноты, затем на небо. Отечность на лице между тем немного спала, но ее нос все еще не воспринимал ароматы. «Это пройдет, твой нос не был так уж сильно поврежден, — пыталась она себя утешить, — и, кроме того, он тебе сейчас и не нужен». Сейчас ей нужно было выяснить, что хотела сказать ее бабушка этой песней.

Нирина начал беспокойно верещать, и, чтобы его отвлечь, Паула стала тихо напевать ему песенку. Он сразу успокоился, посмотрел на Паулу большими сияющими глазами и схватил ее за лицо своими маленькими ручками. Она наклонилась к нему поближе и немножко его пощекотала, что еще больше восхитило его, он принялся икать.

Она опять села и посмотрела на письмо, но это малышу не понравилось. В знак протеста он захныкал, и Паула снова завела песню о кукушке. На сей раз ее взгляд упал на ноты.

«Ку-ку, ку-ку», — звучит в лесу.

Невероятно! Это же ноты не к этой песне. Они должны выглядеть вот так:

«Ку-ку, ку-ку», — звучит в лесу.

Но здесь были ноты «до», «фа», «до», «соль», «фа», «соль», «ми», «до», «соль».

Может, это мелодия другой песни? Это было начало, Паула почувствовала, что она натолкнулась на что-то важное. Она ощутила беспокойство, взяла Нирину на руки, привязала его к себе и отправилась на прогулку вместе с письмом. Может, так ей будет лучше думаться.

Она шагала по сухой земле своей бабушки, к пальмам равенала, к морю.

Что это могли быть за ноты? К какой песне? И почему Матильда так поступила? У нее было недостаточно времени, чтобы выдумать нечто сложное. Наоборот, время поджимало, значит, это то, что близко ее бабушке.

Чем ближе она подходила к морю, тем громче становился прибой. Множество брызг, сверкающих на послеобеденном солнце, соединялись и недалеко от берега образовывали длинную ровную волну, которая, как по команде, ударялась о скалы.

Казалось, что Нирина нервничает от непривычного шума. Паула шептала ему успокаивающие слова, но шла дальше к водной границе. Там она наклонилась, чтобы снять обувь, что с Нириной на руках было непросто.

— Я могу вам помочь?

Она совершенно не заметила Вильнева, но затем по следам на мокром песке поняла, что он тоже шел вдоль берега. Он был босой, брюки подвернул по колено, так что Паула могла видеть его широкие сильные икры. Это зрелище на какое-то время даже отвлекло ее от загадки ее бабушки. Она дала ему Нирину, чтобы развязать шнурки.

Ноги Эдуарда были тоньше, чем ее ноги, что казалось ей очень странным, потому что на этих спичках держалось большое тело. И если бы он не ходил по дому постоянно полуголый, ей никогда не бросилось бы в глаза это недоразумение. Тогда вид тонких ног в сочетании с огромным круглым животом, свисающим на половые органы и прикрывающим их, то вызывал отвращение у Паулы, то пугал ее. Но сейчас взгляд на икры Вильнева вызвал у нее улыбку, потому что она поняла, каким жалким петухом был ее муж. Несмотря на то сколько горя он ей принес, он был не более чем старым смехотворным петухом. Он был одержим идеей в возрасте примерно шестидесяти лет произвести на свет наследника мужского пола, собственно, для этого он и женился на Пауле, он выбрал ее, девственницу, чтобы она стала матерью его детей. Ее хрупкость, которая так нравилась ему до женитьбы, стала настоящим проклятием во время ожидания наследника. И он четко давал понять это Пауле, расхаживая по утрам, едва прикрывшись халатом, демонстрируя, что с его телом якобы все в порядке.

Что за ирония судьбы: ей пришлось несколько раз увидеть чужие икры, чтобы наконец избавиться от этого ужаса в ее сердце! Вместо того чтобы развязывать шнурки и снимать обувь, она все смотрела на икры Вильнева и в конце концов упала на колени и рассмеялась.

«Самое время», — подумала она, хихикая, как маленькая девочка. Это давно следовало бы сделать: вот так просто посмеяться над своим бывшим старым мужем, вместо того чтобы проклинать его, прежде всего сейчас, когда он действительно не имел никакой власти над ней.

Вильнев присел рядом с ней вместе в Нириной на руках.

— Все в порядке?

Паула с трудом перевела дыхание и улыбнулась ему. Затем она снова посмотрела на его икры.

— О, у меня все прекрасно. Я как раз победила страшное привидение. Оно, разумеется, еще вернется, но, думаю, у него никогда больше не будет такой власти надо мной, как раньше.

Она сняла ботинки и чулки и посмотрела на медленно заживающие стопы.

— Тогда я вам завидую.

— Я тоже могла бы показать вам свои икры… — Паула осеклась и ощутила, как краска залила ей лицо.

Вильнев выглядел удивленным. Он посмотрел на свои икры и улыбнулся.

— Это очень великодушное предложение, которое я с удовольствием приму.

Пауле стало очень жарко.

— Вы меня неправильно поняли.

— Вы пошли на попятный?

Она сразу вспомнила Ласло и стала серьезной. Он тоже критиковал ее за это.

— Вы скучаете по Ласло?

— Его икры были идеальны. — Голос Вильнева прозвучал разочарованно.

Наверное, он решил, что она просто захотела сменить тему.

— Это правда, все в Ласло было идеальным, я видела, как он купался в реке. Я не понимаю, как такой богатырь мог умереть от пары укусов паука.

Паула вспомнила, как он лежал в гробу из золотой паутины.

— Я даже очень по нему скучаю.

Вильнев откашлялся.

— Ласло был братом моей жены. Он снова и снова умолял меня больше внимания уделять моей жене Мари и моему сыну Золтану, но я его не слушал. Я презирал его, потому что он жил так распутно, он любил женщин, игры, веселье и выпивку. Слушать советы такого бездельника — это было ниже моего достоинства, но затем стало слишком поздно.

— А с какого момента вы изменили мнение?

Вильнев рисовал что-то на песке. Паула с интересом наблюдала за ним, и у нее появилась мысль, что это романтическая ситуация. Если не брать во внимание Нирину, они сидели рядом на песке, на берегу. Что он рисовал — лицо, сердце, букву?

Термометр. Как романтично.

— Какая красивая картина, — сказала наконец Паула, потому что молчание было невыносимым для нее. — Почему вы это нарисовали?

Вильнев язвительно улыбнулся.

— Потому что это интересовало меня больше, чем моя жена.

— Вы были влюблены в термометр?

Вильнев злобно рассмеялся.

— На самом деле можно и так сказать. В Париже я познакомился с врачом Карлом Ренгольдом Августом Вундерлихом, и я был в восторге от него и от его работы. Я поехал за ним в Германию и трудился вместе с ним над клиническими исследованиями на тему лихорадки. Моя жена, венгерка из Зибенбюргера, не хотела переезжать со мной в Лейпциг, хотя она говорила на немецком лучше, чем на французском. Она привыкла к Парижу и не желала начинать все сначала. В конце концов, она уже переехала ради меня из Венгрии в Париж. Так я, недолго думая, оставил мою нежную Мари в Париже, что с моей стороны было не только безответственно, но и в высшей степени эгоистично. Но мысль о том, что я буду работать с гением, нравилась мне больше, чем что бы то ни было. Наша работа была важна для мира, для истории медицины! Я навещал свою жену и своего сына все реже, а когда мы виделись, мы только ссорились. Тот факт, что Мари сильно похудела, я, дипломированный врач, списывал на то, что она плохо питается, чтобы таким образом наказать меня за постоянное отсутствие. При этом я должен был понять, что она, помимо своего горя, болела чахоткой. Я был ей нужен больше, чем профессору Вундерлиху. Но я был слеп.

Он стер термометр и погладил Нирину.

— Однако рано или поздно вы заметили, что она больна?

Паула вспомнила, как он спрашивал, хорошо ли она питается.

— Да, но было уже слишком поздно. Она была не только больна, но и так ужасно одинока, что отвернулась от меня и обратилась к шарлатану. Ласло предупреждал меня, потому что каждый раз, когда у него были долги, он приходил к Мари, чтобы занять у нее денег. И однажды он взял ее с собой на сеанс, где она познакомилась с этим шарлатаном. И из-за своего одиночества она окончательно попала в цепи месмеризма.

— Месмер — это тот доктор, который лечил болезни прикосновением рук, таким образом запуская магнетические потоки в организме?

— Именно. Сам Месмер был мертв, но, к сожалению, в Париже один из его учеников, Арман Мари-Жак де Шастне де Пюисегюр, основал своего рода институт, и Мари стала жертвой ученика Пюисегюра. Я, наверное, мог бы спасти ее с помощью лечения постельным режимом в Давосе, но она полностью попала в плен к этому мерзкому шарлатану. И я должен был наблюдать, как они с Золтаном тают на глазах.

Он прилег на песок. По его животу было видно, как быстро он дышит, и Паула хотела положить руку ему на живот, чтобы успокоить его. Она выпрямила руку, опустила ее на его рубашку, лихорадочно думая о том, что ей сказать. Но все, что приходило ей в голову, звучало в ее ушах пошло и банально. Жест лучше всяких слов. Все ее тело дрожало, но затем она сделала это, она положила руку на его живот, который сразу же стал твердым, словно защищаясь.

— Но это не ваша вина, что Мари умерла.

Она постаралась, чтобы ее слова звучали убедительно.

— Нет, конечно же, это не моя вина. — Он передразнил ее, в гневе выпрямился, схватил ее руку, отбросил прочь. — Может быть, она в любом случае умерла бы.

Сердце Паулы начало учащенно биться: неправильно, неправильно, неправильно. Ей не следовало этого делать.

— Мне не нужны эти дешевые утешения. Ни от кого! — вскипел он. — Моя жена посвятила свою жизнь тому, чтобы быть со мной, — она ушла из дому, чтобы выйти за меня замуж. Ее родители больше не разговаривали с ней, только Ласло. И то, что я сделал, было просто безответственно.

Его голос снова звучал так же жестко, как и в начале их пути, и, хотя Паула чувствовала себя полной дурой, она понимала, почему он так реагировал: он сожалел о том, что все ей рассказал. Он встал и поднял Нирину.

— Если хотите, я возьму его искупаться. Я должен побыть какое-то время один и отдохнуть от болтовни.

— Может, ваша жена погибла из-за вашей нечеловеческой грубости, а не от чахотки. А от этого нет никаких лекарств. Нигде!

Паула вскочила, оставила свои ботинки там, где они стояли, и побежала прочь. Она проклинала себя, проклинала тот импульс, который заставил ее положить руку ему на живот. Она бежала вдоль одинокого берега, пока кокосовая пальма не преградила ей дорогу: ее ствол склонился до самого моря. Она присела и стала смотреть на бирюзовый Индийский океан, такой спокойный. Небольшие волны ласкали его берег.

«Почему ты ругаешь себя? — отозвался ее внутренний голос. — Тебе следовало бы обвинять этого грубияна, а ты была смелой и дружелюбной. Если он не знает, как на это реагировать, то это не унизительно для тебя, это ему должно быть стыдно». Она наклонилась за раковиной, которая была покрыта морскими желудями, а внутри светилась прекрасным голубым цветом.

Голубым, как лазурит.

Голубым, как бабочки в джунглях, как флаконы Матильды. Поэтому она была здесь, не из-за мужчин. Она расправила письмо, которое помялось, пока она бежала, чтобы еще раз его прочитать. Как же ее бабушка любила Эдмонда, как невероятно смело с ее стороны было сблизиться с ним! Возможно, Матильда не убежала бы сразу. «Я еще попробую, я еще попытаюсь». Она улыбнулась и углубилась в последнюю часть письма.

Значит, ноты были не для песни о кукушке. Этому существует объяснение, и она его найдет. Матильда всю жизнь занималась ароматами. Возможно, «Кукушка» просто была единственной песней, которую она умела петь, и ее содержание не имело никакого значения для поисков Паулы.

Тогда остаются ноты… О господи, это так просто!

Матильда написала не ноты, а ароматы-ноты. То, что она держала в руках, было рецептом «Ванильного золота».

Паула вскочила,

Она попыталась вспомнить, какой аромат каким нотам соответствует. Отыскав кусочек сплавной древесины, она начала рисовать нотный стан на песке.

Сначала она изобразила басовый ключ с перечеркнутой нотой «до», под чем, должно быть, подразумевалась роза. Затем, посреди строки, — скрипичный ключ с дважды перечеркнутой нотой «фа»: это, скорее всего, амбра. Далее «до» — камфора, перечеркнутая «соль» — орхидея, перечеркнутая «фа» — тубероза, перечеркнутая «соль» — орхидея, перечеркнутая «ми» — вербена, четырежды перечеркнутая «до» — ананас, и еще раз перечеркнутая «соль» — орхидея. Это были совсем не гармоничные аккорды, даже наоборот. Она написала ароматы на песке, как в рецепте, в столбик:

Роза

Амбра

Камфора

Орхидея

Тубероза

Орхидея

Вербена

Ананас

Орхидея

Но в этом не было смысла. А где же ваниль? Она ломала себе голову. Можно получать ароматы цветов, которые нельзя экстрагировать, как, например, лилию или левкой. Аромат этих цветов можно имитировать, если смешать померанцевые цветы, розу, экстракт ванили, фиалкового корня и экстракт цветов акации, добавив немного горького миндального масла. Но смесь ароматов-нот ее бабушки была слишком уж неподходящей для того, чтобы представить такой сложный аромат, как ваниль. Нет, это не может быть тот парфюм, о котором мечтала Матильда.

В отчаянии Паула все стерла ногой. Она должна попробовать как-то иначе, это был тупик. Она подошла к морю и по лодыжки окунула ноги в холодную воду, затем вернулась туда, где оставила свою обувь.

Вильнев уже стоял там и отряхивал песок.

— Мне очень жаль, — сказал он и попытался посмотреть ей в глаза, — я вел себя непростительно.

Паула не смотрела ему в глаза, и, так как она не могла найти хороший ответ, молча взяла ботинки и пошла обратно в лагерь. Ей хотелось поговорить с ним об этой нотной загадке, но она решила немного подумать о ней, прежде чем выставить себя на посмешище.

Когда она шла по пустынной земле к палаткам и смотрела на засохшие растения, она осознала, сколько сил потребуется, чтобы восстановить хижину и ванильную плантацию. Паула тяжело вздохнула. Зато как было бы хорошо, если бы ей удалось найти золото бабушки.

Мортен и Нориа сидели рядом у костра и беседовали. Они были так увлечены, что даже не заметили приближающуюся Паулу. Она никогда даже не подозревала, что у них так много тем для разговоров. Что будет, если Мортен уговорит Нориа работать на него? «Я срочно должна выучить малагасийский язык, только так я стану независимой», — подумала Паула.

Она присела к ним и взяла кружку померанцевого чая. Мортен и Нориа посмотрели на нее так, будто она им помешала.

— Нориа, чем вы планируете теперь заняться?

— Что вы имеете в виду?

— Ну, вы хотели вернуться в столицу.

Мортен вмешался.

— Мы все заинтересовались золотом вашей бабушки.

«И как долго эти двое будут молчать? И Вильнев тоже, — подумала Паула. — Я должна что-то придумать, но что?»

— Мне тоже хотелось бы знать, где моя бабушка его нашла, но я ума не приложу, где это может быть.

— А если мы внимательнее изучим письмо? — Мортен посмотрел на нее невинными глазами. — Она же детально описывает место, не так ли?

— Река, зеленый собор, поваленное дерево… Мортен, это может быть где угодно.

— Но она же пишет, где она спрятала свою находку, а потом еще эта песня…

— Верно, но я не понимаю что это значит. И давайте договоримся, Мортен, что никто впредь не будет читать мои письма, кроме меня. Это ясно?

Паула подумала, что ей не помешала бы помощь. Но бабушка не могла все так всерьез зашифровать, потому что у нее для этого не было времени. Или она подготовилась заранее?

Возле костра стояла деревянная доска с маленькими рисовыми пирожками, высушенными бананами, фаршированным перцем и поджаренными речными раками. При виде этого аппетитного зрелища у нее слюнки потекли.

— Что это?

— Подарок от госпожи Ракотовао, специально для вас, в память о вашей бабушке, поэтому мы еще ни к чему не прикасались.

— Пожалуйста, угощайтесь.

Паула наклонилась, взяла рака и съела его с большим удовольствием. С тех пор как она ускользнула от крокодилов, ей постоянно хотелось есть, но их запасы так быстро таяли, что в последние дни у них были только рис с овощами на обед.

К ним присоединился Вильнев. Он молча присел и начал есть без приглашения.

Прямоугольное блюдо быстро опустошалось, и они увидели, как красиво оно украшено резьбой. Нориа объяснила им, что здесь идет речь о малагасийской легенде о Раноро, морской женщине, которая из любви к своему мужу стала настоящей женщиной. Это произошло при условии, что он никогда в ее присутствии не станет упоминать слово «соль». Но в порыве гнева он однажды произнес его и таким образом потерял ее навсегда. С внешней стороны справа деревянная доска была украшена вертикальными, написанными в столбик буквами: «Mamy ny aina», что, как объяснила Нориа, означает «Жизнь прекрасна»; слева было вырезано «Ракотовао» — фамилия старосты деревни.

Написанные в столбик буквы что-то напомнили Пауле. Наверное, ноты вовсе не представляли собой рецепт, может быть, бабушка, как и предполагал Мортен, просто указывала таким образом место.

Она встала, побежала в свою палатку, принесла записную книжку и карандаш и достала из сумки письмо Матильды, которое она, как и прежде, носила с собой.

Роза

Амбра

Камфора

Орхидея

Тубероза

Орхидея

Вербена

Ананас

Орхидея

Из начальных букв получалось имя старосты деревни, Ракотовао. Паула еще раз взялась за письмо:

Мой парфюм обеспечил бы Эдмонду всемирную славу и стал бы памятником нашей любви. Золото есть повсюду на земле, а наш парфюм будет уникальным. Кроме того, я боялась, что из-за золота у меня будут неприятности, поэтому я, воспользовавшись обычаями этой страны, спрятала свой рецепт, золото и описание месторождения там, где никто не будет искать, положив все это в банку из-под какао «Ван Хоутен».

Воспользоваться обычаями страны и спрятать там, где никто не будет искать. Ракотовао. Места, которые повсюду представляют собой фади, — это могилы. Так значит, она имела в виду семейную гробницу Ракотовао? Имя, которое Матильда прежде уже упоминала, — так звали дадарабе, который был зол на нее из-за того, что она помогала жителям деревни своими травами и маслами и таким образом подрывала его авторитет. На губах Паулы появилась улыбка: спрятать информацию именно там — это было похоже на справедливость в понимании ее бабушки.

Но как ей добраться туда? Последний раз, когда она нарушила фади, погиб Ласло, она не хотела больше никого подвергать опасности. Значит, она должна идти одна.

Необходимо выяснить, где находится могила, потому что на Мадагаскаре нет кладбищ: каждый может похоронить человека там, где ему нравится, и, если у него достаточно денег, он может возвести семейный каменный склеп. Кроме того, ей нужно было сделать это ночью, когда все спят, иначе она всю деревню настроит против себя.

Ее план начал принимать какие-то очертания. Она откроет склеп и осмотрит его, для этого ей понадобится свет, значит, нужно будет хорошенько закрыть вход. Для этого у большинства склепов есть тяжелые каменные плиты. «Мои поздравления, Паула, — торжественно произнес ее внутренний голос, — то, что у тебя все получится, так же вероятно, как и то, что верблюд пройдет через игольное ушко». Начнем с того, что на могилах не указаны имена. Значит, ей нужна помощь Нориа, чтобы выяснить, где расположена нужная могила. Кто-то должен стоять на часах, кто-то должен держать свет, кто-то должен двигать тяжелые камни. Кроме того, все хотят получить золото ее бабушки, поэтому попутчики не выпустят ее из виду ни на секунду. А значит, она спокойно могла посвятить в этот план своих попутчиков. Но если их поймают, они все окажутся в опасности. Даже когда королева на далеком плоскогорье пыталась ввести новые законы, здесь не многие из них исполнялись. Паула с ужасом вспоминала радостные напевы своих преследователей, которые вынудили ее и Ласло проложить ложный след. «Нам нужен план, хороший план. Я поговорю с ними и пообещаю каждому из них долю из того, что мы найдем», — подумала Паула.