Затерянный остров

25 Мирра

Эта известная еще в древние времена натуральная смола представляет собой высохший на воздухе сок бальзамодендрона мирры, кустарника, растущего на побережье Красного моря в Африке вплоть до побережья Сомали.

Паула подошла ближе к этому тончайшему плетеному золотому чуду и не могла отвести взгляд. Это казалось таким красивым, что можно было даже забыть, на чьей совести смерть Ласло. Она сожалела, что родственники Ласло и ее попутчики этого не увидят, потому что никто ведь в это не поверит.

Она прижала к себе Йо, встала на колени, произнесла стихотворение, которое казалось ей более уместным, чем молитва, и пообещала Ласло, что она сделает все, чтобы его не забыли. Затем она сорвала несколько коричнево-красных орхидей и положила их у ног, окутанных золотой вуалью.

— Теперь мы можем идти, — сказала она Йо, сделала глубокий вдох и пошла, стараясь выйти на жасминовый след.

Она прошла мимо высохшей болотистой лужи, глядя на которую можно было без труда определить, где лежал он, а где она. Она остановилась и растерялась. Еще вчера они спорили и смеялись, а теперь не осталось ничего, кроме отпечатка в луже. «Мне следовало его поцеловать, — пронеслось у нее в голове, — почему я этого не сделала?» Ни смерть Ласло, ни вид его мертвого тела не вызвали у нее слез, но, глядя на эту лужу, она потеряла самообладание. Однако она знала, что если начнет горевать, то умрет здесь вместе с Йо. Ей нужно идти дальше, шаг за шагом.

Ей было тяжело нести вещи и фрукты, ремни врезались в кожу. Ее обувь все еще была мокрой, ноги отекли, из-за чего на пятках и пальцах при каждом последующем движении натирались мозоли. К сожалению, обувь Ласло ей не подходила по размеру, иначе она могла бы надеть ее.

Чем выше поднималось солнце и чем сильнее становилась влажная жара, тем больше ее мучила жажда, и только после того, как она напрасно открыла две фляги, она вспомнила, что накануне вечером не позаботилась о том, чтобы достать чистую воду.

Лужи с предыдущего дня уже давно высохли, и она радовалась, что нет дождя, потому что ей было очень сложно следовать за ароматом жасмина. Она надеялась на то, что Нориа продолжала так же неэкономно использовать масло.

Ее язык прилипал к небу, и в горле пересохло. Она с тревогой посмотрела на Йо и помолилась о том, чтобы он, насытившись фруктовой кашей, еще долго спал.

Между тем, ей обязательно нужно найти источник, ручей с относительно чистой водой или равеналу и в то же время следовать за жасминовым запахом, не отклоняясь от пути, — для этого у нее было слишком мало сил.

Как бы ей хотелось, чтобы Ласло был рядом и спрашивал ее о чем-нибудь! Они разговаривали бы, и это отвлекало бы ее от боли в ногах. Паула с трудом продвигалась дальше, уговаривая себя на каждый шаг. Она все время останавливалась и принюхивалась. Ей было очень плохо, потому что ей постоянно казалось, что за ней наблюдают, и, когда серо-белая ветка, на которую она собиралась присесть, начала двигаться, она испугалась так, что чуть было не уронила Йо. Это был всего лишь хамелеон величиной с белку, который пристроился на ветке. Он убежал от нее.

Ее резкое движение разбудило Йо, и проснулся он не в наилучшем настроении. Поэтому Паула решила передохнуть, достать джекфрут, сделать их него кашицу и покормить Йо. Затем она собрала вещи и пошла дальше. Она высматривала кокосовые пальмы, кусты бананов и ананасов, но тщетно. Тропический лес она представляла как цветочный рай, где ей в рот будут залетать фрукты, словно жареные голуби, и где питьевая вода будет струиться серебристыми ручьями по прекрасной местности. На лице ее появилась печальная улыбка: все оказалось не так, как она воображала. Ни любовь, ни брак, ни даже любимая еда не могут всегда иметь один и тот же вкус. «Эти мысли никуда тебя не приведут, — предостерегала она себя. — Ты жива, ты спасла жизнь этому прекрасному мальчику, и ты идешь к цели, вскоре ты сможешь завершить то, что начала твоя бабушка. И все это ты сделала сама». Внутренний голос тихо захихикал: «Браво!» Но эту насмешку Паула не могла выдержать. Потому что все, что угодно, лучше, чем жить в деревне под Мюнхеном в убогой подвальной квартире. Сидеть в прогнившем кресле, вышивать крестиком полотенца с розочками или игольники и умирать от скуки, потому что все ее подруги перестали с ней общаться. Нет, не так: потому что они должны были перестать с ней общаться, ведь ее муж распустил грязные слухи о ней, чтобы чувствовать себя героем после развода. Якобы она перед замужеством подхватила от одного из своих многочисленных любовников «французскую болезнь», и, по его словам, только это стало причиной того, что у нее родился ребенок-урод, который умер спустя несколько дней.

Паулу в семнадцать лет выдали замуж за старика, и у нее не было ни любовников, ни каких-либо представлений о том, что должно происходить в первую брачную ночь, потому что мать ничего не рассказала ей об этом. Конечно же, она вместе с Йоханнесом Карлом видела во дворе Йозефы, как совокупляются свиньи, коровы и собаки, но она и не думала переносить это на людей.

Несмотря на жару, при мысли о бывшем муже ее охватил озноб и она начала дрожать. Даже после того, как два врача подтвердили, что у нее никогда не было «французской болезни» и что она абсолютно здорова, Эдуард фон Вагенбах продолжал повсюду рассказывать, какой невероятно ветреной она была, каким волком в овечьей шкуре оказалась, с каким трудом он смог отделаться от нее. После развода прекратилась и финансовая поддержка, которую фон Вагенбах оказывал ее матери и Густаву, что привело к окончательному разрыву с семьей.

Если бы у Паулы в тот момент не было книги рецептов ее бабушки, она просто умерла бы. Сама мысль о том, что существует ароматная сладость, эти удивительные легкие запахи, удержала ее от того, чтобы утопиться в Кенигсзее. Да, она даже выяснила, что ароматы, такие как ваниль или корица, не только утешали ее, но могли также придать ей силу и ярость, особенно лимонный имбирь с его остротой и горечью. Она прямо-таки чувствовала, как яркий запах дягиля превращает ее тело в тело амазонки. И ее план создать такой аромат, который не только украшал бы женщин, но и исцелял их, придал ей мужества, сделал ее сильнее, стал целью, которую она пронесла через все несчастные дни, когда раны на ее животе никак не заживали. Это была цель, которая придала ее жизни смысл после того, как врач вынужден был сказать ей, что в результате кесарева сечения, на котором настоял ее муж, ее матка стала бесплодной. Врач сначала отказывался делать кесарево сечение, потому что Паула была еще жива, а лишь немногие женщины выживают после такой операции. Но Вагенбах был настолько одержим идеей получить наследника, что все остальное было для него безразлично.

Она вынуждена была чаще останавливаться, потому что аромат жасмина ослабевал, и каждый раз, когда она вновь начинала движение, ей приходилось заставлять себя, потому что ноги у нее были как одна сплошная открытая рана, а в горле пересохло.

Спустя несколько часов она наконец нашла равеналу среди пальм, папоротника, мха и лиан. Ее водой, возможно, удастся отмыть клейкую пленку, которую оставил джекфрут.

Паула сняла узел с вещами и снова сделала гамак для Йо, который защищал его от насекомых. Она достала нож и подошла к равенале. Эта веерная пальма росла, по всей видимости, всегда в направлении с востока на запад. Из земли поднимались ростки длиной в метр — толстые трубки, которые могли накапливать воду. На конце каждого стержня был расположен пальмовый лист, поэтому издалека это дерево выглядело так, будто кто-то воткнул в землю огромный веер.

Паула постучала по одной из труб и обрадовалась, когда услышала бульканье. Затем она вонзила нож в нижнюю часть пальмы, где лиственные трубки объединялись в нечто, напоминающее ствол, и подставила туда флягу. Вода действительно потекла, но в ней было много мертвых мух, личинок и грязи, она пахла плесенью. Это была та знаменитая пальма, о которой писали все авторы, чьи книги она прочитала перед тем, как отправиться на Мадагаскар, и они утверждали, что эта вода спасла им жизнь. Она посмотрела в свою флягу, и ей стало плохо от вида и запаха этой воды. «Ну ладно, если я действительно буду умирать от жажды, то и такая вода сойдет, — подумала Паула. — Ее можно процедить через марлевую ткань». Она отыскала вторую флягу и марлю; при переливании немного воды пролилось, но в ней уже ничего не плавало, только запах остался.

Она надеялась однако, что им не придется ее пить. Все это так вымотало Паулу, что ей понадобился отдых. Она присела рядом с гамаком, в котором, к счастью, спокойно спал Йо, чтобы немного перевести дух.

Едва она успела присесть и вытянуть ноги, как ей пришлось бороться с собой, чтобы не закрыть глаза. «Ты не можешь сейчас спать, — приказывала она себе, — тебе нужно идти, пока светло». «Я не думаю, что сумею подняться, — возражала она сама себе, — мои ноги не в силах больше идти. Я не смогу».

«Если бы я не спасла ребенка, — тут она услышала шепот Ласло: «Не ребенка», — если бы я не спасла Йо, нам не пришлось бы разделиться, Ласло не умер бы». Она всегда приносила несчастье, где бы она не появлялась, все шло наперекосяк. Теперь все было позади, она слишком устала, чтобы развязать узел и понюхать свои масла. Паула закрыла глаза. Как приятно. Ничего не видеть, не двигаться, не идти. Просто сидеть и отдыхать.

Йо начал тихонько плакать.

«Все равно, — подумала Паула, — мне нет до него никакого дела. Я не смогу больше встать, мои ноги не двигаются».

Плач Йо перешел в громкое рыдание. «Это очень далеко, — объясняла она себе, — очень далеко и не имеет к тебе никакого отношения».

Вдруг малыш перестал плакать и начал радостно лепетать. «Вот и хорошо, тогда я могу поспать. Замечательно». Она сделала глубокий вдох и выдох. Звуки стали такими, будто Йо скоро начнет смеяться. Что же могло заставить голодного, измотанного жаждой, одинокого ребенка смеяться при такой жаре?

Непонятно, что же там происходит?

Она открыла глаза, посмотрела в его сторону и тоже улыбнулась.

Вокруг гамака, который она соорудила для малыша, парило облако голубых бабочек размером с колибри, они сверкали голубизной неба над Кенигсзее, это была лиловая голубизна лавандового поля летом, это была голубизна флаконов Матильды, лазуритовая голубизна.