Зеленый остров

17

Пересуды в цехе не умолкали. Как часто бывает в жизни, истинное положение дел никого не интересовало, потому что истина скучна своей простотой и конкретностью; каждому из сплетников хотелось, чтобы ситуация складывалась в соответствии с их предположениями. А предположений было много. Одни утверждали, что в скором времени Зоя Дягилева уволится с завода и уедет с мужем в Ленинград, где у него квартира на Невском и автомобиль «Лада» в экспортном исполнении. Другие говорили, что, напротив, Зоя уезжать не хочет, зато ее бывший муж решил обменять квартиру, купить гараж и перегнать из Ленинграда машину. Третьи доказывали, что все обстоит совершенно иначе; просто отцу захотелось взглянуть на ребенка и он приехал сюда в командировку, а в Ленинграде у него другая жена и от нее уже двое ребятишек. Четвертые отрицали и такое, заявляя скептически: да, приехал к Зойке бывший муженек, только нет у него ни квартиры в Ленинграде, ни машины, ни новой семьи, потому что пьяница он горький, все промотал и пропил, а к Зойке приехал душу спасать.

Каждое из этих суждений в перетолках рождало новые варианты, к Дягилевой подходили за разрешением споров, но она упрямо молчала, а если уж слишком донимали, отгоняла любопытствующих руганью.

Если женщины надеялись хоть что-то выпытать у Дягилевой, то мужчины нажимали на Коршункова.

— Ну да, приехал муж, — неохотно отвечал Коршунков. — Машина?.. А черт его знает, что у него в Ленинграде… Это точно, мне вышла отставка… Да ничего, переживу как-нибудь… Слушай, а почему все это тебя так волнует?

Посмеиваясь, мужчины отставали от Коршункова. И понемногу разговоры стали затихать. Жизнь ведь не стоит на месте: цеху прибавили план, завозили новое оборудование. Да и свои события были в жизни каждого человека, которые, конечно же, казались важнее всего того, что происходило между Зоей Дягилевой и Коршунковым.

Интерес к этой теме вовсе упал после того, как ушла из цеха Зоя. Начальник цеха Никонов помог ей устроиться преподавателем в отдел технического обучения.

— Ну, слава богу, тише стало на участке, — с удовольствием подытожил мастер Семен Лучинин. — А то ведь так все волновались, так вертелись от любопытства, что у некоторых шеи аж узлом закручивались: все на Коршункова да на Дягилеву смотрели.

Николай Сазонов не согласился с мастером:

— Когда видишь чужое счастье, и самому хочется быть счастливым. О себе вспоминаешь, на прожитое оглядываешься, о чем-то задумываешься. Например, об отношениях в коллективе. Странные, оказывается, эти отношения: ушел от нас хороший человек, а мы и довольны!

— Я говорю о том, что обстановка разрядилась! — осадил его Лучинин. — А это влияет на производительность труда. Вот у Коршункова в этом месяце показатели получаются лучшими по цеху между прочим. А ты, Коля, скатился на второе место.

Сазонов пожал плечами — и промолчал. Игорь Карцев в разговоры вообще не вмешивался, потому что не знал, как объяснить происшедшие на его глазах события. Он основательно запутался во всем, Игорь Карцев.

Часов в десять утра заявилась на токарный участок раздраженная табельщица Вера Ивановна и с нескрываемой злобой крикнула Игорю:

— Ступай, там тебя к телефону требуют!.. Из редакции.

«Вспомнили! Вспомнили все-таки!.. Ага, вспомнили!» — пел в душе Игоря какой-то обалдело-радостный голос, пока бежал он от участка до табельной, где в окошко была выпущена, словно собака на цепи, телефонная трубка.

— Старина, ты что же пропадаешь? — чуть слышно прошуршал в трубке вялый голос Егорычева. — Тут вопрос надо бы решить, а тебя нет… Ты сможешь прямо сейчас зайти к нам?

Еще не забыл Игорь недавний грозный разнос за опоздание и низкую производительность труда, устроенный ему мастером. И сейчас Лучинин сидел за своим столом с неизменным микрокалькулятором в руках и видел, конечно, покинутый Игорем станок, над которым тоскливо желтела невыключенная лампочка. Но не колеблясь, Игорь ответил Егорычеву:

— Смогу! Прямо сейчас иду…

Запыхавшийся от пробежки по заводской территории, Игорь влетел на второй этаж заводоуправления и здесь увидел курившего на лестничной площадке Олега Егорычева.

— Там народу полно, — озабоченным тоном сказал Егорычев, кивнув в сторону редакционной двери. Его вид поразил Игоря: лицо опухшее, плоское, как раздавленная подушка, под глазами сизые мешки. А глаза — мученические, с проступившей путаницей капилляров на белках.

Егорычев шумно вздохнул, взъерошил рукой серые от седины волосы.

— Я бы сам к тебе пришел в цех, — извиняющимся тоном сказал он. — Понимаешь, срочный материал. Там Алевтина сидит за машинкой ждет — диктовать надо… А у меня башка прямо раскалывается!.. Значит, вот что, Игорек. Как человек ты мне нравишься. По-моему, парень ты честный и порядочный… Суть в том, что Римка Старикова уходит от нас на телевидение. В молодежную редакцию, что ли, — черт ее разберет! В общем, я уламываю шефа, чтобы он взял тебя к нам. Он, правда, мнется… А Стариковой два дня осталось работать… Кстати, она ведь твой рассказ должна была подготовить. Вы с ней на эту тему не говорили?

— Говорили… — Игорь потупился. — Она сказала, что все в рассказе — неправда.

Лицо Егорычева неприязненно передернулось.

— Как будто то, что она писала — правда!.. Напрасно ты забрал текст. Надо было мне отдать. Где он?

— А я его… сжег, — соврал Игорь.

Егорычев мотнул головой — и поморщился. Видно, голова у него, в самом деле, крепко побаливала.

— Красиво, — оценил Егорычев, вскинув взгляд на Игоря. — Ну ладно, это не беда. Сейчас ты должен показать свой журналистский класс. Очерк! Хороший добротный очерк о хорошем добротном человеке — вот что сейчас нужно. Сделаешь — и точка. Тогда, считай, ты у нас в штате. Ну, так денька через три принесешь?

— Разве можно очерк — за три дня?

— Когда приспичит, и за три часа накатаешь, — усмехнулся Егорычев. — Ты оперу не затевай, а найди примерного мужика или тетку, поговори обстоятельно, а потом изложи — грамотно и толково.

— А можно — если не из нашего цеха? — оживившись, спросил Игорь.

— Да ради бога — лишь бы у нас на заводе работал.

— Про Поликарпова можно?

— Валяй про Поликарпова… Между прочим, мы о нем давно ничего не давали. Только не тяни резину: должен сработать оперативно и качественно.

— Ну, я пошел! — с загоревшимися глазами сказал Игорь.

В обеденный перерыв Игорь опять на рысях кинулся в редакцию. Другого подходящего места, откуда мог бы позвонить в кузнечный цех и договориться о встрече с Героем Социалистического Труда, у него не было. Олега Егорычева он уже не застал в редакции.

В комнате редакции была машинистка Алевтина, что-то перепечатывавшая на своей «Башкирии», и Николай Иванович Ткачев, редактор заводской многотиражной газеты «Слава труду».

Николаю Ивановичу было лет пятьдесят пять или чуть больше. Невысокого роста, коренастый, с короткой шеей, редкими седоватыми волосами, скуластым, всегда с настороженным выражением лицом, всегда одетый в темно-синий костюм, в светлой рубашке с неброским галстуком. На груди — несколько орденских планок. Приземистостью, короткорукостью и низкой посадкой головы Николай Иванович напоминал какой-то малорослой породы медведя.

— Здравствуйте, Карцев, — суховато ответил редактор, подавая руку. Широкая короткая ладонь удивила Игоря безжизненной мягкостью. — Ну, садись, расскажи нам, как живешь.

От такой просьбы Игорь и вовсе закоченел. Ну что он мог рассказать?

— С учебой-то у тебя как? — спросил редактор.

Игорь сообщил, что всю зиму ходил на подготовительные курсы, собирается на вечернее отделение филфака поступать. Если поступит, отслужив в армии, будет учиться.

— Это хорошо, — вяло похвалил редактор. — Ты учись, дело верное… Ну, а с работой как? Ты в каком цехе трудишься?

— В цехе мелких серий…

— А, ну да, Егорычев говорил… Токарем там, да?

Игорь кивнул.

— Это хорошо, — нараспев выговорил редактор. — В партию еще не вступил?

У Игоря непроизвольно взлетели брови.

— Хотя вообще-то рановато, конечно, — признал редактор. — Тебе сколько лет?

— В ноябре восемнадцать будет.

— Ну, понятно, — кивнул редактор. — Что-то ты нам давно ничего не приносишь, Игорь Карцев. Рассказ твой помню. Еще заметки были. А потом что-то замолчал, а?

— Я же на токарном участке, — заторопился объяснить Игорь. — А мастер не отпускает. А про своих ничего не получается… Я очерк решил написать. Вот пришел к вам, чтобы позвонить в кузницу, можно?

— О ком же очерк? — спросил редактор.

— О Поликарпове… ну, который Герой.

— Вон на кого ты замахнулся! — Николай Иванович, прижав к правому плечу голову, с интересом взглянул на Игоря. — А что? Можно попробовать… Если хорошо о нем напишешь — сделаешь большое дело. Да, это хорошее дело — мы как-то давно уже нашего Виктора Ивановича Поликарпова в полный рост не показывали. Давай, рискни!..

Редактор вышел из-за стола, прошелся не спеша к двери, оттуда еще раз пытливо посмотрел на Игоря. Потом в раздумье заглянул через плечо стучавшей на машинке Алевтины. Вернулся за свой стол.

— Тут такое дело, Игорь… Нам литсотрудник в редакцию нужен. Старикова-то от нас уходит, — редактор кивнул на ее пустовавший стол. — Приходили ко мне люди со стороны. С дипломами и все такое… Но — со стороны! А я бы хотел взять толкового заводского парня. Чтобы в железках хорошо ориентировался… Вот была у нас Римма Старикова. Грамотная девица, ничего не скажу. Но как напишет что-нибудь, так прямо беда! Из цехов звонят, на смех меня поднимают. Шпиндель со штуцером перепутала… Егорычев за тебя горой стоит. Ну, это мы еще посмотрим, подумаем, посоветуемся, как говорится… А ты давай пока пиши очерк. Хорошо пиши — про такого, как Поликарпов, халтурно писать нельзя!

Виктор Иванович Поликарпов жил, оказывается, не в доме на набережной Волги — лучшем из заводских жилых домов, а в панельной пятиэтажке того же Северного поселка, где жил с родителями Игорь.

Открыла дверь — обыкновенную, крашенную светло-коричневой масляной краской, без таблички с титулом и фамилией, даже без подглядывательного глазка дверь — круглолицая женщина в пестром платье, поверх которого надет был льняной фартук с вышитыми по углам петушками. Она пригласила Игоря войти и сразу предупредила, чтобы не разувался, только получше протер о половичок обувь.

Через крохотный коридорчик, откуда был ход в кухню и где пахло жареным луком и мясным бульоном, женщина ввела Игоря в большую комнату, из которой две двери вели в комнаты поменьше. Точно такая же квартира была у родителей Игоря.

Виктор Иванович, оказывается, был занят сложным делом. Сам он сидел боком на диване, а возле его колен возвышался комбинированный детский стул, где, привязанный к спинке полотенцем, сидел румяный, с взъерошенными золотистыми волосенками малыш. Виктор Иванович зачерпывал чайной ложкой манную кашу из мисочки и прицеливался в губки веселившегося, подпрыгивавшего в стульчике малыша. Знаменитый кузнец был настолько захвачен процессом, что сам непроизвольно оттопыривал и округлял губы.

Он со смущенной улыбкой ответил на приветствие Игоря. И после того, как удачно забросил очередную порцию каши в рот малыша, сказал:

— Мы сейчас закончим, совсем немножко осталось.

У Поликарпова-старшего были серо-зеленые глаза, прятавшиеся под тяжелыми надбровьями; брови сходились к переносице, от которой пролегли через лоб две глубокие складки. Волосы кузнеца, короткие, густые, приглаженные набок, тоже были рыжеватыми. Короткий нос был по-русски чуть-чуть вздернут, а толстые губы охотно раздвигались в простецки-приветливую улыбку.

Вполне домашнее выражение лица Поликарпова, поощряющая его улыбка успокоили Игоря. Он спросил, глядя на малыша:

— Сын или дочка?

— Внук! — просияв лицом, воскликнул Поликарпов. — Бабушку не признает, хочет, чтобы я его кормил. Мы сейчас, сию минуточку… Ну-ка, Виталик, открывай рот… А как самолет летит: ж-ж-ж… — Тяжелая рука Поликарпова с крохотной чайной ложкой приближалась к раскрывшимся губам внука. — И ам!.. все в порядке, умничка ты мой!.. Родители в кино смотались, а ребенка нам подбросили… Вы присаживайтесь вон к письменному столу, вам же, наверное, записывать надо будет?

Убранство гостиной Поликарповых было стандартным: полированный раздвижной стол, мягкие, обитые синим плюшем стулья, сервант с парадной посудой, небольшой книжный шкаф. В углу, справа от окна, стоял письменный столик — такие обычно покупают заботливые родители для детей-школьников. Вся эта темно-коричневая, из древесностружечных плит мебель была массовой — у родителей Игоря была такая же, изготовленная местной мебельной фабрикой.

Жена Виктора Ивановича унесла накормленного, с перепачканной кашей веселой рожицей внука. Виктор Иванович подсел сбоку письменного стола, вздохнул — с совсем неусталым видом — и сказал:

— Вот теперь я полностью к вашим услугам. Допрашивайте!

Первый вопрос Игорь заготовил давно. И для солидности заглянув в новенький, выложенный на стол блокнот, спросил:

— Виктор Иванович, это случайно произошло или вы сознательно выбрали себе профессию кузнеца?

— Да, да, сознательно, — ответил, заерзав на стуле, Поликарпов. — Я ведь в деревне родился и рос. А в нашем селе кузня была крепкая. И вот мы, пацанята, значит, все возле нее крутились. Дядя Семен на нас, будто на воробьев, все покрикивал: «Кыш вы, конопатые!» Но иной раз и к наковальне допустит. Подашь ему какую-нибудь железяку, и такая гордость в душе: вот, мол, у кого я в подручных!.. Ну, а потом я ФЗУ закончил, на кузнеца опять же учился. До армии в родном селе работал, а когда демобилизовался, сюда, на завод попал. Вот, стало быть, уже двадцать с лишним лет здесь стучу… Ну, а вы сами, Игорь, где и кем трудитесь? Раз вы внештатный корреспондент, то при каком-то деле должны в штате состоять!

Игорь в нескольких словах рассказал о себе.

— Токарь — тоже хорошая профессия, — одобрил Поликарпов. — Корневая, так сказать, для завода. Вам-то самому это дело по душе?

— Да так… — Игорь неопределенно повел плечами.

Поликарпов понимающе кивнул.

— Не нравится, значит… А журналистом — нравится?

— Нравится! Меня скоро должны в штат зачислить, — похвастался Игорь. — Я ведь на вечернее отделение филфака буду поступать.

— Филфака? — переспросил Поликарпов. — В какой же институт?

— В университет.

— Значит, там на журналистов учатся? — для полной ясности спросил Поликарпов.

— Ну… и на журналистов, — признался Игорь. И, боясь, что разговор может принять нежелательное для него направление, поспешил задать следующий вопрос:

— Вы член КПСС, Виктор Иванович?

— Да, я в партии, — охотно ответил Поликарпов, — вот уже скоро двадцать лет. — Его губы снова раздвинулись в добродушно-смущенной улыбке. — Я молодым вступил, еще в армии… А вы, наверное, комсомолец?

Игорь торопливо кивнул и раскрыл рот, чтобы задать новый вопрос, но Поликарпов опередил его:

— А на заводе давно?

— Почти год…

— Сразу после школы?

Игорь кивнул, удивляясь живой заинтересованности, с какой расспрашивал его хозяин дома.

— А в какой школе учились?

— В восемнадцатой.

— И мои ребята в ней учились и учатся! — обрадовался Поликарпов. — Замечательная школа! И директор умница — Наталья Захаровна!

— А сколько у вас детей? — спросил Игорь, надеясь все-таки овладеть инициативой.

— Да двое, — Поликарпов улыбнулся и опять неуклюже завозился на стуле. — Валюшка уже замужем, вот сына ее вы видели. А Толик в четвертом классе… Ваши-то отец с матерью живы-здоровы?

— Да все нормально.

— У нас на заводе оба?

— Отец… Он технологом в ремонтно-механическом.

— А как, простите, ваша фамилия? — спросил, напряженно прищурившись, Поликарпов.

— Карцев… Я же вам удостоверение рабкора показывал!

— Карцев, Карцев… Так я ведь знаю вашего отца! — с явным удовольствием объявил Поликарпов. — Алексей Фомич, правильно?.. Ну, вот! Он хороший человек. Молодец, работяга!.. А вы, значит, журналистом будете? Ну, понятно! — Поликарпов по-мальчишески передернул плечами и о чем-то задумался.

Игорь тоже не вполне понимал, что именно в его жизни показалось Поликарпову неясным, и потому замешкался с очередным вопросом.

— Вы на каком курсе учитесь-то? — спросил Поликарпов.

— Да я только собираюсь поступать.

— Значит, журналистом хотите, — с задумчиво-огорченным видом повторил кузнец и качнул головой. — Мы-то свою жизнь проще начинали. Как-то еще не было тогда этого вот… проворства. Я ведь знаю журналистов — много их ко мне приходило. И все какие-то странные попадались. Посудите сами: я, например, работаю, кую детали. Приходит ко мне корреспондент. Суетится со своим блокнотиком, выспрашивает, записывает… Оно и понятно, у всякого своя работа и журналисты нужны… Только у рабочего человека, по-моему, все-таки больше достоинства. Ну, возьмем вас лично, к примеру. Отец у вас труженик, много лет на заводе. И вы на том же заводе, токарь — отличная профессия! Ну и работали бы, зачем в чужую колею перескакивать? Вы сами-то об этом не задумывались! — пытливо глядя Игорю в глаза, спросил Поликарпов.

Тот растерялся.

— Ну бывает же еще… призвание, — проговорил Игорь не вполне уверенно.

— Конечно! — Поликарпов сосредоточенно сдвинул брови, стараясь, видимо, получше представить себе, о чем идет речь. — Призвание, талант… А ваши заметки или что там… статьи какие-нибудь уже печатали?

Игорь торопливо потянулся за газетами, которые прихватил на всякий случай с собой. Показал Поликарпову. Тот, надев очки, стал листать.

— Интересно! — с уважением произнес он, аккуратно собрав газеты и перегнув их в начальное состояние. — Вы даже рассказы пишете!.. В таком случае у меня к вам, Игорь, есть серьезный вопрос. Вот лично вы как пишете: сочиняете все напропалую или что-то из жизни берете?

Игорь приободрился.

— Ну, что-то из жизни, конечно. А что-то и придумываю, если, например, рассказ пишу.

— Да, тонкое дело, — озабоченно произнес Поликарпов. — Тогда еще один вопрос. Почему вы решили обо мне писать?

Игорь от неожиданности сжался, даже пригнулся.

— Ну… вы же… хорошо работаете… Знаменитый человек!

Поликарпов добродушно рассмеялся.

— Тогда мне совсем не понятно! — весело воскликнул он. — Раз уж я знаменитый, так и не надо обо мне писать! О незнаменитых пишите. Надо ведь новых героев искать и показывать, а не захваливать тех, чья фамилия и без того всем оскомину набила… Вот это для меня всегда было не понятно, честное слово! Я вам признаюсь: поначалу я собирал газеты и журналы, где про меня было написано. А потом бросил, честное слово! Даже злиться начал: ведь почти все слово в слово пишут одно и то же: вот, мальчонкой бегал в кузню, потом сам стал кузнецом… Ну и что из этого?

Он замолчал и с серьезным вопрошающим лицом уставился на Игоря. Тот не думал, что Поликарпов притворяется — недоумение кузнеца было вполне искренним. Но возразить — или как-то ответить на его вопрос Игорь не мог.

Не дожидаясь ответа, Поликарпов продолжал:

— Я лично так думаю: в газете, в журнале, в книге — надо писать ради того, чтобы какие-то серьезные вопросы обозначить. Скажем, мучает человека какая-то проблема, покоя душе не дает. Тогда он и пишет. Чтобы, значит, другие умы к этой проблеме подключить. То есть сообща дело решить… Вот я и думал, что обо мне вы решили писать тоже из какого-то своего личного затруднения. Потому мне и нужно знать: какой такой вопрос привел вас ко мне. Вы не стесняйтесь, говорите начистоту! И вместе подумаем, порассуждаем. Ну?

Игорь был совершенно сбит с толку. Взволнованность кузнеца была настоящей, потому передалась и гостю. Но не было у Игоря мужества сознаться в том, что ему хочется произвести приятное впечатление на недружелюбного редактора Николая Ивановича. А еще больше хочется избавиться от тяжелой токарной должности!..

Поликарпов хлопнул себя по коленям, поднялся и сказал:

— Мы сейчас с вами чайку выпьем. Я пойду, распоряжусь, значит, а вы тут посидите, обвыкните, осмотритесь. И не стесняйтесь, пожалуйста!..

Поликарпов вышел, притворив за собой дверь. Игорь слышал приглушенные голоса в кухне: покрикивал там Виталька, что-то рассказывала Поликарпову жена. Потом грохнула входная дверь, звонкий мальчишеский голос радостно прокричал:

— Ура, папка дома!.. Пап, будем сегодня планер клеить? Ты уже сколько обещаешь!

Мальчику тихо объяснили ситуацию, после чего тот же голос, уже разочарованно, сказал нараспев:

— Опять корреспондент!.. Ладно, пойду к Витьке Земскому мультики смотреть…

Игорь решил: как только хозяин вернется в комнату, он тут же простится, извинится и уйдет. Исполнившись такой решимости, Игорь стал осматривать комнату. Заинтересовался книжным шкафом. Увидел за стеклами вперемешку с богато изданными книгами классиков знакомые корешки школьных учебников. Заметил и трехтомник Ленина. Точно такой, какой сам недавно купил и собирался обязательно прочитать от корки до корки…

Вошел и внес поднос с парившими на нем чашками Поликарпов. Поставил поднос на письменный стол — рядом с чайными чашками лежали бутерброды с маслом и сыром.

— Ужинать будем примерно через часик, а пока чайку… — располагающим жестом пригласил Поликарпов. И первым взялся за чашку, размешал ложечкой сахар, отхлебнул.

— Пейте, Игорь, ну что же вы!.. Хороший чай, индийский! У меня жена мастерица заваривать. Ну, смелее!..

Игорь почувствовал, что и уйти у него уже не хватает смелости. Принужденно подвинул к себе чашку.

— Я вот что подумал, — первым заговорил Поликарпов. — Мне кажется, вас привел ко мне примерно такой вопрос: как это может быть, чтобы вроде неглупый и, как вы сказали, знаменитый человек всю жизнь работал на тяжелой кузнечной работе и еще был доволен своей судьбой. Уж, наверное, он притворяется!.. Ну, как, угадал?

Игорь даже не кивнул — он дернул плечами, всем телом содрогнулся от неожиданности, от чувства облегчения и благодарности.

— Ну, так вот, слушайте! Раз вы приходили ко мне в цех, значит, видели нашу работу. Она, прямо скажу, не легкая. И мне много раз предлагали работу полегче. Даже навязывали, настаивали!.. Только я не хочу полегче, это я вам искренне говорю. И объясню почему. Дело, знаете, в том, что природа устроила человека вроде бы хорошо, даже идеально. Но с одним секретом!.. А секрет в том, что без подходящей душевной и физической нагрузки человек нормально жить не может: портиться начинает… И вот я к своей кузнечной работе очень привык, потому что дает она мне эту самую нагрузку человеческую. В кузнице я полезен и самому себе, и семье, и, наверное, всему народу. В моем возрасте, когда позади больше, чем впереди, это очень важно… Для душевного здоровья, между прочим, важно!

Игорь не в первый уже раз тревожно заглянул в блокнот, в котором он так и не сделал ни одной записи.

Перехватив его взгляд, Поликарпов улыбнулся.

— Не успеваете записывать?.. Ну и не записывайте! Давайте с вами просто, по-человечески побеседуем, раз уж такой случай случился!