Зеленый остров

19

Сушкин был верен себе: приходил к Зое почти каждый вечер. Держался твердо, говорил в своей иронически-выспренней манере, только глаза выдавали его пьяноватой размытостью и попахивало от Сушкина вином ощутимо. Однако являлся ненадолго: пробыв минут десять — пятнадцать, уходил. Не пускать его у Зои не было сил: он говорил, что хочет посмотреть на дочь.

Наконец Сушкин сдался. В тот вечер он принес беличью шубку детского размера, отдал Зое и сказал, что это его подарок Леночке.

— Можешь не говорить ей, от кого, — разрешил Сушкин. — Но ведь это хорошая вещь, ты же ей такую не достанешь. Пусть Лена не мерзнет зимой…

У Зои при этом перехватило горло, стало трудно дышать. А Сушкин, откинувшись на спинку стула, продолжал насмешливым тоном:

— Ладно уж, так и быть, оставлю вас в покое… Я ведь тоже ошибся. Ехал сюда, надеясь совершить подвиг на бытовом фронте. За Зайцем я ехал — к той доверчивой глупышке, с которой мы жили когда-то в тюремной камере с узким готическим окном. Помнишь, на Гатчинской улице?.. Двор-колодец, восьмой этаж, целая куча звоночных кнопок сбоку от обитой черным дерматином двери… Очень романтическое было время!.. Ну, а теперь ты — другой человек! Голова!.. Пожалуй, еще заставишь по одной половице ходить. А я этого не люблю, разумеется… Итак, Зоя Ефимовна, у меня к вам две просьбы… Пункт первый. Ты Ленку особо против меня не настраивай, ладно? Вот когда зашевелится в ней личность, ты этой личности объясни ситуацию. Мол, существует на свете такой странный человек — дядя Боря Сушкин. И вот он обязательно и в любое время прибежит к Леночке на помощь, если его помощь потребуется. Вроде бы ангел-хранитель, готовый по первому звонку. Ну, а я постараюсь, чтобы о моем местопребывании вы всегда знали. И пожалуйста, не качай головой. Это ведь не для вас, а для меня в первую очередь нужно… Пункт второй. Завтра в семь вечера я отбываю из вашего богоспасаемого города. Смею просить о том, чтобы ты проводила меня. Обещаю, что обойдемся без поцелуев, только очень хочется, чтобы красивая женщина махнула на прощание кружевным платочком… Это каприз, безусловно. Но будьте так великодушны, Зоя Ефимовна! Для твоего кавалера такое — не урон, он даже может быть оставлен в неведении… Ну как, есть у тебя поправки к этой программе?

За все дни пребывания Сушкина в городе Зое так и не удалось заглушить в своем сердце ту потрясающую обиду, которую пережила когда-то в Ленинграде, в «тюремной камере» с узким окном, когда вот так же велеречиво Борис, спустя два месяца после свадьбы, объявил Зое, что жить с ней больше не может, потому что ему с ней тесно и скучно. А Зоя уже решила, что у нее будет ребенок. Развели их быстро, без канители, в том самом районном загсе, где и расписывались.

Теперь же Зоя чувствовала что-то похожее на вину перед Борисом. Вот ехал он сюда, за две тысячи километров, на что-то надеялся… Вот пьет ежедневно — и изо всех сил старается казаться трезвым… Ну почему не сказать этому потрепанному жизнью человеку «да», почему не помочь ему? Не умея объяснить этого самой себе, Зоя все-таки понимала, что снова полюбить Бориса она уже не в силах…

— Ничего нам с Ленкой от тебя не нужно, — сказала Зоя, вздохнув. — А проводить я, конечно, могу, это же после работы.

Еще она могла бы добавить, что «кавалер» возражать не будет, потому что, кажется, струсил «кавалер». Но об этом она промолчала.

Ночью Зое приснился странный сон. Будто сидит она на собрании. В зале ее сверстницы и женщины постарше. В президиуме тоже только женщины. Одна за другой выходили на трибуну выступавшие. Первой была красивая, хорошо одетая брюнетка с ярким маникюром и дорогими перстнями на пальцах.

— Мне двадцать семь лет, но замужем я еще не была, — уверенным и сильным голосом начала она. — Я работаю в завкоме, дел у меня всегда по горло: оформление документов, подготовка собраний в цехах, организация соцсоревнования. А после работы — репетиции в заводском Доме культуры. Я пою в академическом хоре и участвую в спектаклях народного театра. Конечно, я с радостью вышла бы замуж, если бы встретила свободного человека, как и я, увлеченного общественной работой и самодеятельным искусством. Но, к сожалению, найти такого парня пока не удалось. Жить же с каким-нибудь диким типом, который ежедневно будет являться домой пьяным, рожать от него детей-уродов, мучиться в общей квартире, где кухня на три семьи, разрываться после работы между замоченным бельем, кухней и ревущими ребятишками — разве в этом заключается женское счастье? Простите, но мне такого счастья не надо, лучше уж я останусь вековухой, но зато буду путешествовать, испытывать высокую радость творчества и организационно-массовой работы!

Второй вышла черноглазая, грудастая, с живым улыбчивым лицом женщина в рыжем парике.

— Зарабатываю я очень неплохо. Больше двухсот в месяц выходит. Общественной работой не занимаюсь, потому что из комсомольского возраста уже выбыла, а насчет художественной самодеятельности — так у меня талантов нет. Поэтому свободного времени много, хоть скучать не приходится. Ну, например, я каждый новый фильм в кино смотрю. И в театре бываю часто, а уж в филармонии ни одного эстрадного концерта не пропущу. Вот на танцы я не хожу, потому что на танцплощадках у нас, извините, дикость и безнравственность. И вообще там одни сопляки собираются. Мы с подругами иначе обходимся. Раз-другой в месяц занимаем отдельный столик в ресторане при гостинице, пьем потихоньку сухое вино, курим, беседуем. Если подвалит кто из мужичков, не сильно пьяный и приличного вида, я соглашаюсь потанцевать. Танцую я хорошо и все модные танцы умею. А вот солидные мужчины в этом смысле плоховато выступают. Самое большее, на что способны такие — что-нибудь вроде твиста… Иногда мужчина приглашает к себе в номер в гостиницу — если он командированный. Я не отказываюсь. И до сих пор мне везло: те, у кого я оставалась на ночь, оказывались интеллигентными людьми…

Конечно, так продолжаться всю жизнь не может. Мы, женщины, быстро старимся. И все-таки я считаю, что живу лучше тех, которые хоть и выскочили замуж, да перестали следить за своей формой, потому что замотаны на работе и в домашней скукоте!

— А вот у меня есть ребенок! — начала третья, невысокая простоволосая женщина в очках. — И столько с ним забот, что, поверьте, было вовсе не до мужчин, пока я не перетащила к себе мать. Теперь стало полегче, но возраст, возраст!.. Я учительница в старших классах, преподаю химию. Показываться в ресторанах, сами понимаете, не могу. Но все же встретился мне очень хороший человек. Добрый, мягкий, очень вежливый. Но у него жена и ребенок, которых он боится оставить. А моя мама не может понять, зачем он ко мне приходит. Мы с ним любим друг друга, но сколько же муки приходится терпеть из-за этой любви!

За ней вышла на трибуну женщина яркая, в мелких белых кудрях, в дорогом платье-костюме, уже немолодая — лет сорока.

— Если женщина вовремя не выскочила замуж и муж при этом не оказался порядочным человеком, счастливой ей уже никогда не быть! — начала она. — Вот у меня уже взрослая дочь, в техникуме учится. Никогда не думала, что вырастет дочка без меня. А получилось так. Родила я ее, как часто с нами бывает, от прохвоста. Но не испугалась: ребенок есть ребенок, стала ее воспитывать. А потом полюбила еще одного негодяя. Конечно, сначала я не знала, что он негодяй. Потому что был как раз такой, как рассказывала предыдущая гражданочка: вежливый, культурный, хорошо одетый. Тоже была у него семья, но мы так сильно полюбили друг друга, что решили построить счастье на новом месте. Он оставил жену и сына, я тоже поручила матери свою девочку, и мы уехали в другой город. Несколько лет прожили в самом деле очень хорошо: он был такой заботливый и такой сильный, мужественный. И вдруг пришлось узнать, что его командировки не всегда были настоящими. То есть он говорил, что уезжает в командировку, а сам в эти дни жил у молоденькой на другом конце города. Однажды мы нос к носу встретились на улице: при этом он свою кралечку под руку держал. Так и пришлось расстаться: он сказал, что я для него уже старая и больная, не даю ему полного удовлетворения. И вот осталась я одна. Дочь меня, конечно, не любит, потому что бабушка наговорила ей всякого. Этот тип тоже забыл меня. Какое уж тут счастье!..

А потом на трибуну вышла Нина Федоровна Коршункова.

— Одинокая женщина с ребенком не о своем счастье должна думать, а о том, чтобы вести себя как полагается. Уж если случилось ошибиться в жизни, так надо же потом хотя бы вести себя прилично!.. Но что это позволяют себе отдельные безнравственные матери-одиночки, когда начинают совсем еще молодым парням кружить голову? Разве я в свое время позволяла себе такое? Нет, я терпеливо и честно воспитывала своего ребенка сама и не вешалась на шею холостым парням. Хотя, между прочим, тоже имела возможности. Поэтому хочу подчеркнуть: если уж не сумела организовать жизнь, как полагается, то надо же совесть иметь! Можно там путаться со всякими типами, это, как говорится, личное дело. Только молодого и чистого парня — не тронь! И тем более, не ссорь его с родной матерью, которая отдала ему всю, можно сказать, жизнь!

У Нины Федоровны выступили слезы, она торопливо достала платок и вот так, промокая платком обиду, сошла с трибуны.

Тут Зое самой страстно захотелось рассказать о себе все начистоту. Но подняться с места и выйти на трибуну ей не хватало решимости — так бывало с ней часто: и в школе на комсомольских собраниях, и в институте, и потом на заводе. Внутреннее напряжение росло, Зою бросало в жар, в трепет.

Она очнулась, чувствуя учащенное биение сердца. Услышала храп отца, сквозь него — спокойное посапывание Ленки; увидела тюлевую штору на окне, сетчатую ее тень, пропечатанную по потолку лиловым фонарным светом. Зоя облегченно вздохнула: во сне все это было — такое удивительное собрание.

Однако желание высказаться все-таки не выветрилось.

О чем же она хотела сказать?.. Да о том, что незамужняя женщина имеет право родить и второго ребенка.

Охваченная возбуждением, Зоя села в постели и уставилась на спящую дочь. Ленка спала на боку, повернувшись к стене и выставив из-под одеяла голое плечо, перехваченное широкой бретелькой рубашки. Словно нарочно отвернулась, спрятала лицо, чтобы не мешать матери все самой решить.

«Конечно, и я не допущу, чтобы появился второй ребенок, — разгоряченно думала Зоя, — но если бы вдруг он родился, как бы отнеслась к этому Ленка?.. Ну, конечно, обрадовалась бы! Господи, да ведь дети так любят махоньких, так тянутся к ним!.. А моя Ленка — не злая. Упрямая, но не злая. Уж она бы радовалась, уже она бы катала коляску!.. Так почему нельзя подарить ей такую радость? Беличья шубка — это в самом деле хорошая вещь, но разве можно сравнить с сестричкой или, лучше, с братиком!..»

Старинные часы фирмы «Мозер», которые отец недавно отремонтировал и повесил на стену, печально и торжественно пробили три раза. Зоя поднялась с постели, ушла в кухню, присела там у окна.

Поселок спал, одиноко сияли фонари над шершаво-темными лентами гаражных крыш, темны были все окна в соседнем доме, а над гаражами, над фонарями, над соседним пятиэтажным домом мерцали июньские звезды, которые Зоя видела в просветах между ветвями подступивших к домам деревьев. Деревья казались совсем черными; шелест их листьев был мягок, вкрадчив, утешителен.

«А ведь в природе совсем нет страха! — думала Зоя. — Вот деревья, звезды — они же ничего не боятся. Что должно произойти, то и происходит с ними…»

…Она надела зеленую юбку и коричневую, с желтыми цветочками блузку — лучшее, что имела. Кстати были бы здесь янтарные бусы, подаренные матерью еще в студенческую пору. Но примерив их, Зоя остановилась в нерешительности. «Пожалуй, полный парад ни к чему!» — подумала она и спрятала бусы в шкатулку.

Вошла в комнату Лариса, как всегда без стука, и, взглянув на Зою, скривила яркие губы.

— Мать с отцом не знаешь когда вернутся? — спросила она.

— Сказали — скоро, задерживаться не станут, — спокойно отозвалась Зоя.

— Их «скоро» может до полуночи затянуться. Они же к Панфиловым ушли.

— Ну и что?

— А то!.. Нам за твоей дочкой присматривать — не самое большое удовольствие, — отчетливо выговорила Лариса. — Алексею заниматься надо, а он вместо этого с Ленкой забавляется. Ведь когда он дома, она же все время в нашей комнате пасется!

Лицо у Зои вспыхнуло; отяжелело, потянулось книзу сердце.

— Лариса, ты вот скажи мне… объясни, ну почему ты такая… недобрая? — из последних сил сдерживая ярость и обиду, спросила Зоя. — Ты ведь знаешь, куда я иду. Я же не могла отказаться, понимаешь ты или нет? И взять Ленку с собой тоже не могу — неужели нельзя такое понять?

— Да что понимать! — фыркнула Лариса. — Муж ведь зовет. Отец ребенка!.. Вот и ехала бы за ним! Тем более в Ленинград, в благоустроенную квартиру!..

У Зои даже не было сил стоять, она опустилась на стул. Поникла, прижавшись лбом к кулаку и упираясь локтем в стол.

Она отлично знала, что больше всего мучило невестку. Алексей после института остался на кафедре, занимался там социологическими исследованиями. Мечтал о науке, писал диссертацию. Но работа его затянулась, потому что Алексей не ладил с руководителем. Зарабатывал он мало — сто десять рублей. Столько же получала и Лариса, работавшая в плановом отделе на заводе. И Лариса не хотела рожать до тех пор, пока муж не выбьется в науку и, следовательно, получит отдельную квартиру. А может быть, подозревала Зоя, и по другой, от самой Ларисы зависящей причине.

Многолюдность и теснота жилища делали Ларису все раздражительнее. Она устраивала сцены Алексею, называя его слепым дураком и глупым правдолюбцем. И открыто ненавидела Зою за то, что та вернулась из Ленинграда с ребенком; ненавидела свекра и свекровь за наивное простодушие, ненавидела плановый отдел, в котором работала, ненавидела завод, ненавидела вообще жизнь и человечество.

Чтобы разгорелась ссора, Зое достаточно было хотя бы слово произнести в том же агрессивном тоне, каким говорила Лариса.

Зоя все-таки сумела сдержать себя.

— Знаешь, у меня ведь журнал мод есть, весна-лето, — переменила, хотя и неуклюже, тему разговора Зоя. — Я с работы принесла, у девчат выпросила. Я для тебя принесла, ты возьми… Там платье-костюм есть, тебе бы хорошо было. В шкафу он, журнал, ты посмотри… Можешь даже взять его себе…

На смуглом худом лице Ларисы обида сменилась выражением обреченности.

— Мне только модами интересоваться! — устало отозвалась невестка. — Когда вернешься-то?

— Господи, да я ни на минуту не задержусь! — клятвенно заверила Зоя. — Он так просил проводить — и вот не смогла отказать.

— Пусть хоть о дочери помнит, помогает, — поучала Лариса.

Галочка Сафьянова была высокой, хрупкой девушкой с мягкими и негустыми волосами песочного цвета и бледным остреньким книзу лицом. Росла она тихим ребенком: послушно занималась по классу фортепьяно в музыкальной школе, послушно изучала на платных уроках английский язык, послушно поступила в педагогический институт на самый легкий, как казалось ее родителям, исторический факультет. Однако все, что приходилось изучать, мало интересовало Галочку. Она мечтала о том времени, когда родители наконец отстанут от нее с попытками облагородить дочь, и она сможет, как мама, жить не работая. Чтобы можно было сидеть все время дома, листать яркие заграничные журналы мод; лежа на диване, смотреть цветной телевизор, а когда надоест дома — ездить на машине на юг или в Среднюю Азию и кушать там свежие фрукты и виноград. Больше всего на свете обожала она душистые, легкие от спелости яблоки, переполненные соком груши, медово-сладкие туркменские дыни и особенно виноград — желто-зеленые тяжелые грозди с крупными, изнутри студенистыми и сладкими ягодами.

Хоть она и выросла вместе с Сергеем, но в детстве тот иногда щипал Галю или обзывал «фефелой». Галя это запомнила. Она была не против того, чтобы выйти за Сергея замуж — привыкла все-таки к нему, как к родному брату. И при этом надеялась, что, став женой, как-нибудь сумеет отомстить ему за детские обиды. Как именно, она еще не знала, но была уверена, что семейная жизнь богата такими возможностями.

Когда Сергей перестал ходить к Сафьяновым и до них дошли слухи, что он связался с нехорошей женщиной, Галя со злорадным чувством прибавила к списку его былых проступков, требующих отмщения, еще один. Она нисколько не сомневалась в том, что Сергей вернется и она выйдет за него замуж. «Мама с папой и тетя Нина сделают все, что нужно — и прибежит, как миленький!» — спокойно думала Галя.

Так все и случилось — как раз к тому времени, когда Галя закончила институт. У нее было направление на работу в сельскую школу — учителем истории и обществоведения. Место было хорошее — крупное село, всего час езды на автобусе от города. Но даже в такое место Галя вовсе не собиралась ехать — всякое село казалось ей жуткой «дырой».

По поводу окончания Галей института родители устроили званый вечер. Из сокурсников Гали пришли только Лена Петрищева и Зина Стеблова, подружки — не подружки, а скорее приятельницы, пользовавшиеся кое-какими щедротами Сафьяновых. В основном же на вечере были друзья отца с женами, родственники и Нина Федоровна с сыном. Сергея усадили за стол рядом с Галей.

Гале приятно было замечать виноватое лицо Сергея и его старательные ухаживания за ней. И танцевал он только с Галей. Петрищева и Стеблова не сводили с Сергея глаз — парень-то он красивый, но мешать Гале не смели, не отвлекали ее кавалера.

А когда гости в основном уже разошлись, было устроено так, что в кухне оказались Степан Иванович с Антониной Сергеевной, Нина Федоровна и Галя с Сергеем. Степан Иванович в разговор не вмешивался, только с веселой хитринкой посматривал на всех. Галина мать стала расспрашивать Сергея о его делах на работе — и похвалила за то, что собирается стать мастером участка.

— Ну, а какие у тебя вообще планы на будущее? — спросила Антонина Сергеевна.

И тогда Сергей, откашлявшись, точно перед выступлением с трибуны, солидным тоном произнес:

— Да пора, наверное, мне жениться. Как вы смотрите на то, что мы с Галочкой это самое…

В этот момент Галя даже зарделась от волнения — и как-то незнакомо, радостно забилось у нее сердце.

— Разве же сначала у нас надо спрашивать! — воскликнула круглолицая Антонина Сергеевна. При этом лицо ее даже помолодело от удовольствия. — Ежели Галочка согласная, и мы не станем возражать. Как говорилось в старое время, совет да любовь!..

Материнским сердцем Нина Федоровна угадывала сложное душевное состояние Сергея.

— Не хочу отпускать тебя к ним, — сказала она сыну. — Живите пока у меня — разве мало места?

Сергей засмеялся — громко, грубовато.

— Ты что, мам! У них же трехкомнатная секция — куда им столько! Нет, я в своих правах уступать не хочу! Две комнаты нам, одну им — только так. А если не понравится такой принцип — пускай тесть живее вертится, выбивает для нас отдельную хату!

Нина Федоровна побледнела.

— Учти, Сергей, я с Сафьяновыми в дружбе со студенческой поры. Столько добра для нас сделали эти люди!.. А если рассчитываешь и после свадьбы продолжать свои фокусы… Во-первых, Степан Иванович тебе этого не позволит — ты еще не знаешь, какой у него характер! И я… Я просто не вынесу такого позора, имей в виду!

Глаза Нины Федоровны наполнились слезами, затряслись плечи — и началось самое невыносимое для Сергея.

— Ладно, ма, не плачь, все будет нормально!.. Ну что ты волнуешься: будем жить-поживать, добро наживать, как все порядочные люди. Да перестань же плакать, не трону я твоих Сафьяновых, пусть себе и дальше жируют. Лишь бы меня не обижали — тогда и я их не трону… Ну, все, ма, вытри слезы — и забудем этот разговор!

…День свадьбы еще отдаляли недели, а настроение у Сергея Коршункова с каждым днем становилось все мрачнее и мрачнее. Прежде всего потому, что не мог он легко забыть Зою Дягилеву — тянуло к ней неодолимо.

В цехе Зоя уже не работала. Говорили, что не кто иной, как сам Никонов, начальник цеха, помог ей устроиться в отдел технического обучения. И как будто бы после тайной встречи с Зоей. Однако Сергей поверить в возможность такой встречи никак не мог, потому что знал Зою. И все чаще вспоминал, как хорошо ему было с ней. Зоя никогда не жеманничала, ни в чем не притворялась, всегда оставалась простой и естественной. Если у нее случалось скверное настроение, она так и говорила: «Прости, Серенький, я сегодня скушная-прескушная! Сможешь — развесели, а не сможешь — не обижайся!» Если же бывала веселой, то выглядела такой молодой и красивой, что Сергею хотелось показаться с ней на самых многолюдных городских улицах. Видеть ее добрую улыбку, слышать глубокий грудной смех, чувствовать прикосновения легких рук — какой полной радостью отзывалось в нем все это — и как остро не хватало этого теперь!

Однако почти каждый вечер Сергей должен был проводить у невесты. Приходилось ездить в центр города, куда он из своего поселка добирался двумя троллейбусами.

Но больше, чем езда в переполненных троллейбусах, утомляли разговоры с Галей и в особенности нежности, которые он должен был расточать, чтобы доказать любовь. Он обнимал Галю, целовал холодноватые мягкие губы — и замечал в ней какие-то признаки естества, которые искренне влюбленный человек или не замечает, или находит в них дополнительную прелесть. Больше всего удивляла Коршункова худоба Гали. Удивляла потому, что еды в доме Сафьяновых всегда было более чем достаточно. Насмешливый этот вопрос вертелся на языке, но Коршунков прятал насмешливость. Он надеялся, что в конце концов привыкнет к Гале — и тогда все войдет в норму. Главное, чтобы будущий тесть обеспечил молодым отдельную квартиру. Ну, а когда все наладится с бытом, тогда уж нетрудно будет подыскать на стороне какую-нибудь щедрую на любовь женщину. Вот если бы у Зои была отдельная квартира — это был бы лучший вариант!

Однажды со злым возбуждением Коршунков сказал Гале, что после свадьбы родители должны выделить им две комнаты.

— Отец не согласится, — вяло сказала Галя.

— А ты поговори с ним! — потребовал Сергей.

— Ну уж нет, об этих делах сам договаривайся.

Выслушав Коршункова, Степан Иванович спокойно и твердо ответил:

— Нет… Год-другой вам придется пожить в маленькой комнате, в Галиной. А вот когда появится у вас ребенок, когда наживете собственную мебель и вещи, тогда уж подумаем об отдельной квартире.

— Нет! — сказал и Коршунков. — Я хочу две комнаты.

— А зачем? Что ты будешь в них ставить? Что у тебя есть?

Коршунков не знал, что за долгие годы руководящей работы Степан Иванович очень хорошо изучил психологию людей, которые слишком многого хотят от жизни. Поэтому он оставался неподдельно спокоен и тверд. А Коршунков волновался.

— У меня ничего нет, — звенящим голосом произнес Коршунков, — но я хочу две комнаты!

— Вот и хоти! В молодости это — самое прекрасное свойство!

И по-отечески улыбнувшись, Степан Иванович потрепал Коршункова за плечо.

Выпив вина для храбрости, Коршунков не поехал в город, а явился к знакомой двери на третьем этаже. Открыла ему сама Зоя. Увидела Коршункова и не впустила в квартиру. Но вышла к нему на лестничную площадку. И здесь отчитала Коршункова с неожиданной для него яростью.

— Ты что, думаешь, здесь тебе бордель? Нет, парень, сюда за удовольствиями не приходи — больше не обломится! Ищи другие адреса, а я тебе не потаскушка, чтобы ко мне с пьяной рожей лезть! Все кончено, Коршунков! И до свидания, я тебя не задерживаю!..

Коршунков пытался объяснить Зое, что давно не видел Леночку, очень соскучился, но она не стала слушать, ушла домой.

К чести Коршункова нужно сказать, что пил он очень редко и выпивши не дебоширил. Он поплелся домой, к матери.