Зеленый остров

18

Отец и мать Игоря радовались каждой его публикации в заводской газете. Родительские сердца, отягченные многолетней заботой о том, чтобы вывести детей «в люди», отмякали и наполнялись теплотой надежды: может быть, в самом деле Игорь далеко пойдет! Во всяком случае, пусть уж лучше пишет по вечерам, чем где-то шалопайствует со сверстниками: возраст-то у сыновей — что у старшего, что у младшего — опасный.

Встреча Игоря с кузнецом Поликарповым, а также приглашение сына на работу в редакцию газеты произвели на Алексея Фомича такое впечатление, что он сам предложил Игорю вместо работы в саду остаться дома и писать очерк о Герое Социалистического Труда.

Очерк, как понимал Игорь, это вроде бы рассказ, но с конкретными людьми, действующими в конкретных условиях. То есть кузнечный цех завода, Виктор Иванович Поликарпов и его помощники.

У Игоря хорошо получалось описание работы молота свободной ковки, атмосферы цеха. Нашлись теплые слова для подручного и оператора молота — потому что о Завьялове и Марии Сидоровне с большой теплотой рассказывал сам Поликарпов.

Но никак не выстраивался сюжет. Создать его, ничего не присочинив, Игорь не умел.

А время летело. В бесплодных поисках промелькнули и первый, и второй, и третий из отпущенных Егорычевым дней.

Между тем Игорь продолжал трудиться на токарном станке, хотя все на участке уже знали, что Карцев скоро перейдет на работу в редакцию заводской газеты.

Мастер Лучинин теперь относился к Игорю с доверительностью и заботливостью старшего друга. Подтрунивая по утрам над токарями, он мигал глазом Игорю: вот, мол, как мы их, сиволапых! На труборезку Игоря уже не ставил: отдувался на этой работе в основном Витюня Фролов. А мастер подходил к Игорю поболтать, рассказывал случаи из своей спортивной жизни, когда частенько имел дело с журналистами. В изображении Лучинина газетчики выходили веселыми и простецкими ребятами.

Сергей Коршунков тоже отнесся к удаче Игоря вполне добродушно, потому что сам переживал большой успех. По итогам июня ему присвоили звание лучшего токаря участка, и над станками Коршункова Лучинин собственноручно повесил вымпел, ранее почти постоянно украшавший рабочее место Сазонова.

Николай Сазонов потрепал Игоря по плечу и сказал:

— Я сразу понял, что токарь из тебя не получится. Только ты, малый, не зазнавайся сразу-то, заглядывай к нам на участок. Лично мне жалко, что уходишь: парень ты вообще-то неплохой. Я выскочек ненавижу, а в тебе этого, кажется, пока нет. Тебя же не по блату, а за способности в газету берут, так?

Наладчик Сивков, услыхав о переходе Игоря, как будто бы даже заболел. Ходил по участку задумчивый и часто с недоверчивым и каким-то горестным прищуром поглядывал в сторону Игоря.

Витюня Фролов тоже хмурился. Этот был обижен тем, что слава худшего токаря теперь принадлежала ему безраздельно. Раньше-то он не чувствовал себя одиноким: Карцев работал не лучше.

Игорь и сам удивился, как легко слетела с него дурная слава. Он даже чувствовал неловкость: ничего особенного не совершил еще, а ходит чуть ли не в героях. Но и такая беспокойная мысль приходила ненадолго, уступая тягостной озабоченности из-за ненаписанного еще очерка.

Возвращались поздно вечером из сада родители и Валерка; в руках — букеты цветов, свежие огурцы, клубника, на лицах — садовое умиротворение. И спрашивали у Игоря: написал?

— Отстаньте от меня! — рычал он и убегал курить на лестничную площадку.

После ужина включался телевизор, кухня освобождалась. Игорь насухо вытирал тряпкой клеенку на столе, раскладывая исписанные и изрядно исчерканные листы — и опять с ужасом ощущал свою душевную и умственную опустошенность.

Однажды в вечерний час он вошел в большую комнату, где был телевизор. Отец дремал в кресле со свежим номером «Огонька», мать гладила рубашки, Валерка клеил в спальне велосипедную камеру. Телевизор был включен, но его не смотрели: какие-то умники беседовали за круглым столом.

С потерянным видом Игорь прошелся по комнате, потом отругал брата за бензиновый запах в спальне. Тот огрызнулся в том смысле, что в кухню не сунешься — там писатель завелся. Потом Игорь тупо вперился взглядом в экран телевизора. Ведущий, молодцеватый интеллигент в замшевом пиджаке, задавал вопросы какому-то пожилому лысому дядьке, отвечавшему с мудрой крестьянской медлительностью. Рассказывал он об охране малых рек. Интонация лысого показалась Игорю очень знакомой. Он стал вспоминать — и вспомнил Поликарпова!

«А что, если написать интервью! — озарило Игоря. — Дать фоном кузницу… Нет, в домашней обстановке!.. А можно и там, и там…»

Он бросился в кухню, к своим листам. С радостью обнаружил, что все, в общем-то, уже есть. Надо только скомпоновать. И переписать начисто….

За окном все еще бренчали гитары и орали подсевшими голосами певцы-добровольцы. Канонадой разносился собачий лай. Выкрикивали номера игроки в лото.

Но Игорь уже ничего не слышал. Быстро скользило по листу золотое перо — подарок матери ко дню рождения.

Не слышал Игорь и звонка в прихожей. Дверь открыл Алексей Фомич. Потом явился на кухню и, сердито сморщившись от густого табачного дыма, сообщил:

— Игорь, тебя какая-то девушка спрашивает.

— Девушка?

Игорь заметался. Он был в майке, в коротких домашних брючках. Суматошливо припомнил, кто из знакомых девушек мог о нем вспомнить. И какие неприятности обещает неожиданный визит.

Переодеться в кухне было не во что, он вышел в прихожую в неприбранном виде. Там, прижимая к груди какой-то сверток, со строгим лицом стояла Зоя Дягилева.

Она первой поздоровалась и сказала:

— У меня небольшая просьба, Игорь. Пожалуйста, передай вот это, — она протянула сверток, — своему другу. Просто передай — и все.

— А кому это? — осторожно спросил Игорь.

— Сергею… Ты передай — и все, — с непроницаемым видом Зоя развернулась, чтобы уйти.

— Да подожди, Зоя! — опомнился Игорь. — Я сейчас. Я только переоденусь!..

— Я спешу, — сухо сказала Зоя, открывая входную дверь. — Извините за беспокойство, всего вам доброго! — И скрылась. Игорь услышал торопливый перестук ее каблучков по лестнице. «Что же я медлю? — растерянно думал он. — Надо же догнать, проводить, поговорить…» Тупо озирал свои короткие домашние штанцы. И недоуменно — газетный сверток, который держал в руках.

Пословицу насчет ложки дегтя в бочке меда Игорь вспомнил на следующее утро по пути на завод. Он удивился тому, как недолговечна радость от собственных достижений. Долг совести, который надлежало выполнить, словно ветер, оголяющий одуванчик, сдул с Игоря все удовольствие. Вот идет он на завод победителем. Несет в боковом кармане пиджака сложенные пополам листы с материалом о кузнеце Поликарпове. Сильное получилось интервью! Когда писал его, представлялось, будто уполномочен всеми работающими на заводе сверстниками задать наболевшие вопросы о работе и жизни вообще представителю старшего поколения. Правда, немножко тревожила мысль о том, что очерк-то у него все же не получился. Но разве острое, с живыми проблемами интервью не стоит очерка!.. Короче говоря, в победе, то есть в скором перемещении на работу в редакцию заводской многотиражки, Игорь совершенно не сомневался.

Зато под мышкой он нес легонький и небольшой газетный сверток, но казался этот груз тяжеленным.

Получив его от Зои, подержав в руках (разворачивать ради любопытства показалось неприличным), все-таки прощупав его, Игорь обнаружил проступавшую под газетой пушечку — и сразу обо всем догадался. Ведь сам же примерно месяц тому назад передавал Зое бронетранспортер из пластмассы — подарок Коршункова.

Игорь знал, что Коршунков помирился с матерью и вернулся домой. Знал, что отношения между Сергеем и Зоей усложнились. Знал и об удаче Зои — ее перевели на непыльную, как говорится, работу. Но, замороченный своими делами, он не задумался тогда, что уход Зои из цеха не так уж случаен. Зато теперь победный настрой Игоря омрачался мыслью о предстоящем разговоре с Коршунковым.

Лицо у Коршункова (он сам подошел к Игорю, пригласил на перекур) было спокойным и даже чуть-чуть усталым; он показался теперь старше своих двадцати четырех лет, казался человеком вполне зрелым, уверенным и слегка разочарованным в других людях.

— Сколько же тебе в газете будут платить? — поинтересовался Коршунков.

— Не знаю, — смущенно сказал Игорь. Он действительно не знал и стеснялся спросить об этом в редакции.

— Вот так здорово! Переходишь на другую работу, а самого главного не узнал. Мальчишка ты все-таки еще, Игорь. Ну, ничего, скоро повзрослеешь!.. А наставника-то твоего все-таки заело, что первое место не досталось, ты заметил?.. Ну, как же, — уже язвительным тоном продолжал Коршунков, — нынче первым со мной поздоровался. Руку так это официально пожал… Заело, заело! Просто артист, виду не подает. А вот ты присмотрись к нему и заметишь, как он весь… трепещет! Ничего, пусть напрягается! Только я этот флажок, — Коршунков кивнул на висевший над его станками вымпел, — никому не уступлю!.. Прямо так можешь и написать обо мне: место свое никому не уступит! Помнишь, ты хотел обо мне статейку набросать? Вот теперь уже можно. Пусть там, в инструментальном, попрыгают от злости! А то вешали мне всю дорогу лапшу на уши: торопыга, мол, настоящего универсала из тебя не получится… Вот и пусть узнают, что я могу показать, если работа по мне. Как, напишешь заметку?

— Да у меня сейчас есть задание, — сказал Игорь, стараясь не смотреть а глаза Коршункову. — Про Поликарпова должен написать. Ты слышал про такого?

— Слышал, — пренебрежительным тоном, ответил Коршунков. — Ничего, время на меня работает! Еще будет такое, что и меня везде станут показывать! У меня не сорвется, парнишка я четкий!.. Так что имей в виду, корреспондент. Вы ведь нашей славой живете. Вот, значит, дружись со мной, пока другие корреспонденты меня еще не откопали!

Игорь взглянул исподлобья на Коршункова.

— Знаешь, что мне Поликарпов говорил? Он сказал, что если тебе для личных нужд требуется одно ведро воды, то доставать из колодца надо все же два ведра: одно для себя, другое для общества, для народа. И в любой работе главное — не слава для самого себя, а польза для своего народа. Поликарпов считает, что честный труд соединяет каждого человека со своим народом, с историей своей страны, поэтому чувствует себя уверенно только тот, кто с народом прочно связан.

Коршунков снисходительно улыбнулся.

— Твоему Поликарпову теперь все можно говорить — он своего добился!.. Народ! А что это такое — ты знаешь?

— Ну, люди, соотечественники. Те, — вспомнил Игорь слова кузнеца, — кто для пользы жизни работает. Ведь жизнь и после нас должна продолжаться. Вот те, кто ради жизни старается, по совести живет — это и есть народ.

— А, все это только высокие слова! Ну где ты его видишь, народ свой?.. Вот я вижу: наш участок. Есть мастер Лучинин, которому хочется в начальники цеха продвинуться. Есть Сивков, который тоже хотел бы в начальники, да не повезло в жизни, образование подсекает. Есть Сазонов, который мне завидует, потому что я быстрее его работаю. И есть Витя Фролов, который вообще работать не любит!.. Ну, что, вот это и есть народ? Да просто-напросто люди… А все люди, между прочим, хотят одного и того же: полегче работать, побольше зарабатывать, покрасивее жить!

У Игоря Карцева еще не выработалось своего отчетливого представления о народе. Поэтому спорить с Коршунковым он не стал. Тем более, что его как-то коробило замеченное в интонации, в выражении лица Коршункова высокомерие. И он почувствовал, что может наконец сообщить Коршункову о самом главном.

— А ко мне вчера Зоя приходила, — сказал Игорь, глядя в спокойно-холодноватые серые глаза Коршункова. Когда Игорь назвал имя, взгляд Коршункова скользнул куда-то вбок, но тут же восстановился в прежнем направлении. — Просила передать тебе какой-то сверток. Вон он, на тумбочке у меня лежит.

Коршунков ткнул докуренную папироску в песок, ловко сплюнул в дальний угол ящика.

— А что там такое? — спросил он.

— Я не знаю, — соврал Игорь.

— Ну, неси его сюда… — распорядился Коршунков. — Посмотрим, что за посылка.

Игорь заволновался. Как-то смешно получилось: вроде он у Коршункова на побегушках. Но отказаться, устроить из-за пустяка сцену — тоже смешно! А Коршунков со спокойным видом ждал, когда Игорь поднимется и принесет сверток.

Игорь пошел. Взял сверток так, чтобы прорвавшую газету пушечку прикрыла ладонь.

Уголки губ Коршункова иронично сползли вниз, когда извлек он из газеты игрушечный бронетранспортер.

— Н-да… — врастяжку произнес он. — Вот так, значит, все и кончилось!.. Тебе такая игрушка не нужна?

От злости и обиды Игоря бросило в жар. Коршунков насмешливо — совсем как мастер Лучинин — предложил:

— Пойдем, Витюне Фролову подарим. Он же у нас вроде как ребенок, пусть забавляется!

— Зато ты уж очень взрослый! — не выдержал, сказал ему Игорь.

Но не легко было выбить из седла Сергея Коршункова. Он и на Игоря посмотрел с холодной усмешкой. Ничего ему не ответил, поднялся и, неся открыто зеленую игрушечную машинку, направился к станку, на котором резал трубы Витюня Фролов.