Зеленый остров

21

Голые лампочки еще светились над подъездами соседнего дома. Их желтое колючее сияние сквозило между ветвями тополей, на которых кое-где остались пучки мертвых листьев.

Пока нагревалась вода для кофе в латунной турчанке, Нина Федоровна смотрела, опершись руками о подоконник, в разжиженную синьку раннего утра. Каждое утро останавливалась она у окна с надеждой увидеть первый снег, его утешительную белизну, однако затвердевшая от ночных морозов земля еще оставалась неприбранной — в жухлой листве и клочьях бумаги.

Электрическая кофемолка с бодрым жужжанием сделала свое дело; когда Нина Федоровна сняла с нее прозрачную пластмассовую крышку, ударил летучий аромат жареного кофе. Этот запах возбуждал Нину Федоровну, пожалуй, больше, чем сам напиток.

Дождавшись момента, когда со дна узкогорлой посудины рванулся к поверхности клубящийся ворох пузырьков — так называемый «белый ключ» — Нина Федоровна сняла турчанку с плиты. Бросив несколько кристалликов соли, засыпала следом кофейный порошок.

Содержимого турчанки как раз хватало на две тонкостенные чашки. Отпивая маленькими глотками, Сергей обычно приговаривал, что лучшего, чем у матери, кофе он нигде не пробовал.

Чашку Сергея Нина Федоровна давно уже убрала подальше, чтобы не попадалась на глаза. Да и кофе после того, как сын уехал, варила очень редко. А сегодня необходимо было взбодриться перед работой. Больше месяца от Сергея не было письма, и Нина Федоровна почти не спала ночью.

Осторожной узкой струйкой налила парящего, почти черного напитка в свою чашку, остальное — больше половины турчанки — осталось стыть и, значит, пропадать на плите.

Позавтракав, Нина Федоровна переоделась в строгое платье, ненадолго занялась в прихожей перед зеркалом своим лицом, потом надела осеннее пальто. Она заперла дверь на два оборота, после чего бдительно подергала ручку: как многие одинокие женщины, боялась квартирных воров.

Вяло зарождавшийся октябрьский день обещал быть холодным и пасмурным. Рваные облака низко стелились над поселком, а выше облаков была сплошная, серая, как бетон, мгла. Нина Федоровна торопкой поступью шла к заводу, уголком поднятого воротника закрывалась от встречного ветра.

По замазученной рабочей обувью лестнице поднялась на второй этаж цехового корпуса; воздух здесь был теплым, влажным от пара, проникавшего с первого этажа, где располагались душевые. Долго шла вдоль многочисленных дверей цеховых бухгалтерий, плановых отделов, красных уголков, кабинетов начальников цехов слева, мимо однообразно квадратных, зарешеченных окон справа, за которыми был черно-смоляной простор цеховых крыш.

Без десяти восемь Нина Федоровна вошла в метрологическую лабораторию, поздоровалась с теми немногими, кто пришел еще раньше; в закутке, отгороженном занавеской, повесила пальто на гвоздик, мельком взглянула на себя в зеркало; потом прошла к своему столу и сразу же принялась за отчеты. Работа была для Нины Федоровны спасением — с тех пор, как она рассталась с мужем. Теперь и сын ушел от нее — и Нина Федоровна готова была сутками не выходить с завода. Она старалась почаще бывать в цехах, а если оставалась в лаборатории, то закапывалась в бумаги, чтобы не замечать окружающих, не слышать их беззаботную болтовню.

Вошла в лабораторию техник Валентина Сазонова. Звучно поздоровалась со всеми, а когда встретила взгляд Нины Федоровны, бело-розовое лицо ее с подголубленными веками тотчас приняло страдальчески-сочувствующее выражение.

У Нины Федоровны заныло сердце. Она хорошо знала, что означает такая метаморфоза.

И в самом деле, Валентина принесла новость. Но прежде чем сообщить ее Нине Федоровне, по обыкновению своему, рассказала эту новость всем остальным. И уж потом, вскинув над переносицей тонкие брови, подкатилась к столу Коршунковой и запричитала:

— Ой, даже не знаю, то ли говорить, то ли нет. Уж и расстраивать не хочется — столько вы пережили — да ведь все равно узнаете, мир-то тесен, дорогая Нина Федоровна!

Она была мастером своего дела, эта Валентина! После первого удара не спешила со следующим, желая полюбоваться состоянием жертвы. А лицо Нины Федоровны действительно побелело.

— Я ведь опять про Зойку хочу рассказать, — продолжала Валентина. — Была вчера у матери своей. Вы же знаете, что Зойка с моими в одном подъезде живет. Ну и встретила я ее во дворе, Зойку-то. Она свою Ленку домой загоняла. И вот гляжу я и понять не могу: с чего это Зойка так располнела? Она в плаще была, в расстегнутом, вроде полами прикрывалась, а все равно заметно. Вот такое уже у нее пузо, ходит, как утка переваливается. — И Валентина показала, какой живот у Зои и как она ходит.

— Да что ты такое говоришь! — теряя почву под ногами, пролепетала Нина Федоровна. — Почему ты мне это говоришь?

— Ой, я ведь тоже не поверила своим глазам! — всплеснув руками, продолжала оживленно Валентина. Хотела у Зойки спросить, да она, вредина, даже не здоровается со мной. Ну я к матери, соседи же, всё про всех известно. Так и есть: на пятом месяце Зойка, скоро в декретный уйдет.

— Я-то при чем? — чувствуя на себе обращенные отовсюду любопытствующие взгляды, спросила Нина Федоровна.

— Знамо дело, вы ни при чем, — громко выговаривала Валентина. — И Сережа ваш, может быть, тоже не виноватый, все же знают, что к Зойке бывший муж приезжал. Но дело сами знаете какое — свидетелей не найдешь. А у Зойки право есть: на кого покажет, тот и отец будет ребеночку.

— Глупости все это, — торопливо сказала, чувствуя охвативший ее жар, Нина Федоровна. — Глупости ты говоришь. Сергей ни при чем. И я ничего не желаю, знать, слышишь? Ты мне мешаешь работать, слышишь?

Чувство растерянности и страха в первые минуты было таким сильным, что Нина Федоровна ничего не могла понять, ничего не могла решить. Сидела в оцепенении, охватив руками лицо. Но постепенно пришла в себя. Поняла, что продолжать сидеть вот так — пряча в ладонях раскаленное лицо — странно и неприлично.

В лаборатории было принято сообщать начальнику — Ромашовой, куда и зачем уходишь во время рабочего дня. Поднявшись из-за стола, Нина Федоровна молча прошла к двери мимо стола начальницы, потому что еще сама не знала, куда пойдет. Чувствовала только: надо как можно скорее скрыться, спастись от всех любопытствующих и жалостливых взглядов, которые ощущала кожей, будто уколы игл.

Она шла по осенним заводским магистралям, мимо колючих кустарников, облетевших тополей, почернелых стен заводских корпусов, уступала дорогу нагруженным ржавыми поковками электрокарам — и все думала о коварстве людей, взявшихся замучить ее. И эта злая притвора Валентина, затравившая Нину Федоровну своей осведомленностью, упрямая, наглая Зоя Дягилева, расстроившая свадьбу — они будто сговорились против Нины Федоровны. «Ну конечно, сговорились, потому что стоят друг друга, — потрясенно шептала Нина Федоровна. — А разве я чем-то обидела Валентину — за что она казнит меня так страшно? Это ведь она, она подговорила Дягилеву, чтобы та сбила Сергея. Чтобы свадьбу расстроила, судьбу Сереже поломала! Та и рада стараться. Бабкой меня решила сделать! Ах, злые, ах, завистливые. Ну уж нет, бабкой я вам не стану!»

…Сергей сбежал из дома за три дня до свадьбы. Исчез, и все. По городской почте на следующий день Нина Федоровна получила письмо. Сергей написал, что на женитьбу у него все-таки не хватило духу и вообще ему очень стыдно перед всеми, а особенно перед матерью. Просил как-нибудь замять дело со свадьбой вплоть до того, что сообщить Гале и ее родителям истинную причину его бегства. «Я почувствовал, что нет у меня такой подлости, чтобы жить с нелюбимой ради отдельной квартиры и других прочих соображений», — признался в письме Сергей.

И вот с июля он жил в Красноярске, приютившись поначалу у тетки, двоюродной сестры Нины Федоровны. За это время Нина Федоровна получила от сына всего два письма. В одном он сообщил, где обосновался. В другом, полученном месяц с лишним назад, написал, что все у него хорошо: устроился на современном заводе, поселился в благоустроенном общежитии, заработки в цехе приличные, коллектив дружный и ребята относятся к нему уже по-свойски. Приглашал мать в отпуск приехать, посмотреть Красноярск, который Сергею очень понравился. А в будущем, может быть, поменять квартиру и переехать туда насовсем.

Получив то письмо, Нина Федоровна ожила, решила в самом деле после Нового года взять отпуск и поехать к сыну. Но молчание Сергея снова затянулось, и опять Нина Федоровна подозревала сына в унаследованной от отца черствости и бессердечности. А теперь вот над ее сыном нависла кошмарная угроза…

Прямого знакомства между ними не было, хотя не однажды приходилось Александре Васильевне Дягилевой встречать в магазинах или замечать в троллейбусе Нину Федоровну Коршункову. Доброхотливые люди показали матери Зои Коршункову, Коршунковой — Дягилеву-старшую; замечая одна другую, женщины отводили взгляды, но исподволь друг друга осматривали, пытаясь распознать, хотя Нина Федоровна не допускала, что мать Зои может быть порядочной женщиной, а та в свою очередь удивлялась упрямству и высокомерию Коршунковой.

Открыв дверь и увидев на пороге мать Сергея, Александра Васильевна не выразила удивления, даже как будто обрадовалась, отвечая на сухое приветствие Нины Федоровны, назвала ее по имени-отчеству. Приняла у Коршунковой пальто, без лишней суеты повесила на крючок, а когда гостья вопросительно взглянула на туфли, Александра Васильевна замахала рукой, сказав, что вполне достаточно, если гостья получше вытрет обувь о половичок.

Привыкшая к тишине своей квартиры, Нина Федоровна удивилась, даже слегка растерялась, когда Александра Васильевна привела ее в комнату. Разнообразные часы были развешаны на стенах; качались большие и малые маятники, а многозвучное тиканье смешивалось с голосом теледиктора. Перед включенным телевизором сидел пожилой мужчина. Он привстал, церемонно поклонился, приветствуя гостью. Возле кресла на маленьком стульчике перед маленьким столиком сидела светлоголовая девочка лет пяти. Она вынимала карандаши из берестяного туеска и рисовала принцесс среди берез. Принцессы были похожи на опрокинутые рюмки, березы — на фонтаны с зелеными струями. Зоя Дягилева, сидя на диване, сметывала белыми нитками куски бежевой ткани. Она сразу же отложила шитье, поднялась навстречу Нине Федоровне, предложила ей стул.

И вот когда Зоя встала, Нина Федоровна почувствовала слабость и головокружение, потому что собственными глазами увидела то, чем ее так напугала Валентина Сазонова.

По выражению побледневшего лица Нины Федоровны Зоя обо всем догадалась — и отвела взгляд.

Нина Федоровна опустилась на предложенный ей стул. Села и Зоя. Машинальным движением вернула на колени шитье. Установилось молчание, которое, конечно же, должна была нарушить гостья, но, видно, еще не могла вполне оправиться от испытанного потрясения. Нина Федоровна обратила взгляд на дочь Зои и спросила:

— Девочка рисует?

— Рисует, — кивнув, подтвердила Зоя.

— А сколько ей лет?

— Скоро шесть.

— Шесть… — эхом отозвалась Нина Федоровна. С каким-то нетерпеливым удивлением посмотрела на сидевшего в кресле отца Зои, на девочку, потом перевела взгляд на Зою, как бы спрашивая: зачем эти люди здесь?

— Вот я пришла к вам, — произнесла она. И добавила: — Мне нужно поговорить…

— Наверное, вы хотите, чтобы я вышла с вами? — спросила Зоя.

— Да, да! — торопливо закивала Нина Федоровна.

Зоя пошла одеваться, а Нина Федоровна отчужденным взглядом озирала комнату. Еще раз удивилась множеству часов на стенах. И подумала, прикидывая: «Где же они поставят кроватку для маленького?» Получалось, что негде: свободной была только середина комнаты.

В этот холодный октябрьский вечер, черный от беззвездного неба и бесснежной земли, не было ни души на обсаженной акациями дорожке, по которой жители поселка ходили на завод. Только две женщины медленно выступали вдоль рядов колючего кустарника. Зоя в теплом платке и зимнем пальто казалась дородной и грузной, точно старуха. Зато Нину Федоровну, щуплую, прямую, в приталенном, хорошо пошитом пальто и черном берете, издали можно было принять за девушку.

— Говорят, Сережа уехал? — спросила Зоя, стараясь не поднимать подбородок из теплоты пухового платка.

— Вам я обязана! — мстительным тоном откликнулась Нина Федоровна. — Вот живу теперь одна… Думаете, легко?

— Ну почему же! Я понимаю… Только зря вы думаете, что из-за меня.

— Нет, из-за вас! Это вы все затеяли!

Зоя промолчала. А Нина Федоровна сухим, все более раскалявшимся голосом продолжала:

— И поэтому все считают, что Сережа — отец будущего ребенка. Все, буквально все! На работе мне проходу не дают. Вы же знаете Валентину Сазонову, она всем рассказывает… Но это же неправда, ну скажите мне! Ведь к вам, я слышала, приезжал муж.

Зоя гневно скосилась на Нину Федоровну.

— Вы напрасно волнуетесь, — сказала она. — У меня в самом деле будет ребенок — теперь уже не спрячешься… Только это будет мой ребенок, понимаете? Мой — и больше ничей. Наш с Ленкой — и больше нам никто не нужен!

— Да зачем он вам? — вырвалось у Нины Федоровны.

— Это я вам не смогу объяснить. Вообще, это ведь мое личное дело. А вы не волнуйтесь! У меня к вам никаких претензий нет и не будет.

— А на чью фамилию вы его зарегистрируете?

— На свою, на чью же еще…

— Ну, хорошо, а какое у него будет отчество?

Зоя насмешливо покосилась на Нину Федоровну — и ответила:

— Да уж подберем… Разве в отчестве дело?

— Нет, Зоя, я прошу вас, поймите же вы меня! Я — мать Сергея. Каким бы он ни был, но он ведь мой!.. Поэтому я не могу быть спокойной, я же все время буду думать, волноваться! В конце концов я тоже живой человек!.. Если Сергей — отец, что же я, что же у меня души, что ли, по-вашему, нет? Я и так одинока, Зоя, это так трудно!.. Ну зачем вы меня мучаете, чего вы добиваетесь — скажите же мне, как матери!

Нервно покусывая губы, Зоя шла молча. Потом остановилась и, глядя в глаза Нине Федоровне, сказала жестко:

— Повторяю, это будет мой ребенок. А бывший муж и ваш Сергей… они совершенно ни при чем. Не годятся они в отцы, ни тот, ни другой… А вам, как женщина женщине, могу сказать: мне хочется быть матерью. Со мною уже раз было это. Я все помню. Вы даже представить себе не можете, как трудно было тогда. Зато теперь у меня Ленка… И я хочу еще ребенка. Я знаю, будет еще труднее. Только я все равно хочу. Я хочу, чтобы во мне накапливалось молоко. Хочу просыпаться ночью, чтобы кормить. Хочу носить на руках, баюкать, хочу, чтобы у моей Ленки был братишка или сестренка. Разве я не имею на это права?

— Ну конечно, конечно, — пугливо проговорила Нина Федоровна. Она привыкла себя считать сильным человеком — и поразилась упрямству этой странной молодой женщины, которая, оказывается, не всякого мужчину считала способным к отцовству. — Конечно, имеете право, кто же может запретить!.. Но мне-то как быть? Вот я буду писать письмо Сереже, что ему — сообщить об этом?

— А это уж как вы хотите, — сказала Зоя спокойно и двинулась дальше по пустынной аллее.