Зеленый остров

1

На кухонную дверь, чтобы не дуло из коридора, Зоя набросила одеяло. Она осторожно доливала холодной воды в корыто, установленное на табуретках, и, закатав рукава матросской тельняшки, то и дело погружала в воду локоть.

— Вроде бы нормально, — сказала Зоя, убрав прядку-спираль под косынку. Изжеванные концы пестренькой детской косынки были затянуты узлом на затылке. — Мам, ты сама попробуй.

Крупная, в блеклом халате и фартуке, сшитом из млечно-розовых аптечных клеенок, Александра Васильевна помогала внучке расстегнуть пуговки на платье.

— Не вертись ты, веретено тверское! — ворчала она на Лену. Сняла с внучки платьице, усадила на приземистый, в деревянном корпусе холодильник, застеленный одеялом и клеенкой. Шагнув от внучки к дочери, потрогала воду в корыте.

— Ой, горячая! — Александра Васильевна бдительно заглянула в раскрасневшееся лицо Зои. — Подлей еще капельку.

Пятилетняя Лена, сидя на холодильнике, путалась в майке, стучала пятками по дверце и ни на минуту не умолкала.

— Бабуль, вот почему люди становятся старыми?.. Когда я вырасту большая, потом тоже буду старая? Нет, я сначала буду как мама, правда? А вот уж когда мои детки вырастут, то я буду как ты, правда, бабуленька?

Александра Васильевна качала головой с седыми, берестяной белизны волосами, коротко обрезанными и схваченными перламутровой гребенкой, улыбалась, выговаривала внучке:

— Ах ты, Ленка-коленка! Ну и чудила, ей-богу.

— Бабуля, что ты говоришь! Ведь нету же никакого бога, — девочка умненько округлила глаза и погрозила пальчиком.

— Конечно, конечно… Снимай скорей трусики. Сама, сама…

В двухкомнатной квартире, где жили Дягилевы, была ванная с газовой колонкой для нагревания воды. Однако в колонке прохудился змеевик. Глава семейства Ефим Петрович наладить водогрей не умел. До выхода на пенсию он много лет работал печатником в заводской типографии. А досуг посвящал ремонту часов — это было его страстью. Как ребенок радовался Ефим Петрович, если знакомые доверяли ему отремонтировать засиженные мухами ходики или старинные кабинетные часы с боем — и денег за ремонт не принимал категорически. Но проржавевшие трубы, неподатливые муфты, гремучий неуклюжий змеевик — во всем этом Ефим Петрович чувствовал себя бессильным. И сколько ни хлопотал, не мог он добиться, чтобы сантехник из жилотдела сделал ремонт. Поэтому взрослые ходили в баню, а Лену мать и бабушка купали в кухне — там было просторнее.

Нагая девочка стояла на холодильнике, прижав локотки к выпяченному животу, и мать с бабушкой не могли не залюбоваться ее упитанным сияющим телом, круглощекой мордашкой, веселыми, темными, как у матери, глазами. И если бы все они как-нибудь увидели себя в ту минуту со стороны, то, может быть, вспомнили Ленкину игрушку-матрешку, разобранную на румяноликие персоны вплоть до последней, самой маленькой, уже неделимой.

— А теперь ныряем! — Зоя, одетая в трико и тельняшку, сохранившуюся со студенческой поры, развела руки и шагнула к дочери. Лена скакнула со своего постамента, повисла на матери, обняв за шею, обхватив ножками талию, изо всех сил стискивала, а Зоя хохотала, стараясь освободиться.

— Ой, ну хватит, хватит. Ведь задушишь мамку, — говорила Зоя, делясь с матерью счастливым взглядом. И думала: «Ну кого нам еще нужно? Вот так бы и жить всегда вместе…» Эта мысль не совпадала с другой, более властной, о которой Зоя не могла забыть. Несовпадение ощущалось как холод, как напор коварного сквозняка из-под кухонной двери.

Скосив взгляд на дверь, убедившись, что закрыта она плотно, без щелей, Зоя посадила девочку в корыто и принялась намыливать розовую губку. Лена гоняла в воде пластмассовых куклят, плескала ладонями — бабушка строго прикрикнула на нее, чтобы не заливала пол по всей кухне.

Самым трудным было мытье головы. Зоя втирала шампунь в мокрые Ленкины волосы, следя, чтобы не попало в глаза, но все равно девочка пищала. Бабушка уговаривала ее потерпеть, мать нетерпеливо покрикивала — в кухне мешался звонкий гвалт.

Наконец все было кончено. Напрягая силы, Зоя подняла дочь над корытом, бабушка окупнула из кувшина. Снова вознесли Лену, покрытую крупными прозрачными каплями, на холодильник, и Зоя, укутав ее с головой в махровое полотенце, стала вытирать. Полотенце было просторным, весело-зеленым, как листва на майской березе. В разрыве этой листвы светилось румяное, мокроглазое блаженство.

Распарившаяся, с бисеринками пота на лбу и широкой переносице, Лена подняла руки, чтобы мать надела чистую майку. В этот момент дверь в кухню распахнулась, вошла с недовольным выражением на остром бледном лице Лариса, жена Зоиного брата Алексея.

Забыв прикрыть за собой дверь, она ринулась к холодильнику, досадливо откинув одеяло, вынула бутылку сливок.

— Да что же ты дверь-то не закрываешь! — в сердцах воскликнула Александра Васильевна. — Ребенок ведь голый стоит!

— Май на дворе, ничего не случится! — огрызнулась сноха. — Как будто ванной нет, обязательно в кухне… — Но уходя, Лариса старательно прикрыла за собой дверь.

Алексей женился и привел в дом чернявую плоскогрудую Ларису в ту пору, когда Зоя жила и училась в Ленинграде, в педагогическом. Лариса так и не подарила мужу ребенка, ссылаясь на тесноту жилища и жалкую инженерскую зарплату. Упрямый и честный Алешка из кожи лез, прорвался в аспирантуру, теперь уже кандидатскую диссертацию заканчивал, мечтая о ребенке.

— Опять, видно, шлея под хвост попала, — вздохнув, высказалась в адрес снохи Александра Васильевна. Зоя не ответила, взглядом показала на Лену.

— Ну, да, — опомнилась бабушка, — я и говорю: опять у тети Ларисы неприятности на работе.

— А почему неприятности? — подхватила девочка.

— А потому что перпендикуляр, — вспомнила Зоя универсальный и спасительный ответ.

— Почему пер-тин-дир… — Лена завязла в трудном слове и забыла про первый вопрос.

Завернутую в нежно-зеленое полотенце дочь Зоя внесла в комнату, где Ефим Петрович, сидя в кресле перед телевизором, слушал разговоры политических комментаторов за круглым столом. Невысокий, щупловатый, с серебряным чубчиком, он принял на руки укутанную в мягкий мох внучку.

— Дедуль, ска-а-азку! — избалованно потребовала Лена.

Для того он и нужен в доме, мужчина, чтобы принимать на руки вымытого, как бы вновь рожденного ребенка. Ефим Петрович в это верил, потому и не сердился на внучку, мешавшую следить за тем, что говорили с экрана. Бог с ними, с международниками! Разве можно сравнивать их высокоабстрактные формулы с тем, что хочет услышать разомлевший ребенок!

— Дедулечка, почему ты не рассказываешь сказку! — капризничала Лена.

Мысль Ефима Петровича резво побежала по тропинке в гору, туда, где цвели и зеленели сказочные деревья. В пути она ловко обогнула угрюмый выступ, утверждавший, что отца, а не деда должна радовать мать выкупанно-возрожденным ребенком.

Ефим Петрович попросил Зою убавить громкость телевизора и украшенным, напевным голоском стал рассказывать — может быть, в сотый раз про то, как купец собирался на ярмарку и запоминал наказы трех своих дочерей. Лена оцепенела, завороженным взглядом зацепилась за трещинку в потолке.

Зоя переодевалась, хоронясь за открытой створкой шкафа.

— Мам, а разве у тети Ларисы есть хвост? — спросила Лена.

— Какой еще хвост! Дедушка рассказывает, а ты не слушаешь, — сердито ответила Зоя, шурша одеждой.

— А почему тогда бабушка говорила, что тете Ларисе шлея под хвост попала?

Ефим Петрович не сдержался, захохотал. Зоя с удивленным лицом высунулась из-за створки. Старательно тая неприязнь к жене брата, она боялась, чтобы это чувство не передалось дочери.

— У людей не бывает хвостов! — внушительно произнесла Зоя.

— Это правда, Леночка, — поддержал Ефим Петрович. — То поговорка просто. Вот когда кто-нибудь без причины сердится, то говорят, что шлея ему это самое…

— А почему тетя Лариса всегда сердится?

— Ну почему всегда! — возразил дед. — Получат они с дядей Лешей отдельную квартиру, родят маленького мальчика или девочку — и тетя Лариса станет такой же доброй, как твоя мама. Кто, по-твоему, у них первым родится: мальчик или девочка?

— Лучше девочка, — авторитетно сказала Лена. — Мальчишки — грубятина!

Одетые не по-летнему четыре старухи сидели на лавочке возле калитки. Самая древняя из них грелась в плюшевом, черном, словно обуглившееся дерево, полупальто. И дома на этой глубинной улочке большей частью были ветхими, одноэтажными. Из раскрытых окошек слышалось одно и то же: шум стадиона и захлебывающаяся, с грузинским акцентом скороговорка комментатора. Нередко из распахнутых створок обдавал густой волной запах борща. Потрескавшийся асфальт жался к дощатым заборам и стенам домов в шелушащейся краске.

Уже не громыхали по улице смрадные грузовики, деловая жизнь под вечер затихала. Прохожие заметно сбавили шаг, потому что закрылись магазины. Но народу было еще много, и старушкам у калитки с кованой задвижкой хватало впечатлений. Они всматривались в Зою Дягилеву, пока та приближалась, проходила мимо, поскребывая асфальт высокими каблучками, удалялась. Ее зеленая юбка, коричневая гипюровая блузка, бусы из некрупного янтаря — все было обычным, примелькавшимся. Старушки молча дожидались следующего прохожего, только одна — в обугленном панцире — позавидовав теплому свечению лица Зои, сказала негромко:

— Спеши, спеши, милка, покуда молодая!..

В двух будках телефоны-автоматы оказались испорченными, Зоя дозвонилась до подруги только из третьей. Узнав Зоин голос, Светлана сразу же привычно затараторила. Рассказала, что у нее приболела Оксанка, а супруг решил порыбачить на Зеленом острове. А ей, Светлане, значит, приходится скучать перед телевизором. И вообще, видно, Дягилева загордилась, если стала забывать свою самую верную подругу. Зоя ответила, что гордиться пока нечем, а то, что ее Виталий уехал — так это очень кстати.

Колеблемые слабым ветерком, натекали из-за заборов ароматы цветения. Во дворах белоснежно распушились яблони, в палисадниках полыхала сирень. Но Зое не приходило на ум замедлить шаг и глубоким вздохом вобрать торжествующий дух мая. Торопилась к Светлане, надеясь выговориться, освободиться от своей неприятной взволнованности.

Скоро Зоя вошла в переулок, где в тишину садов и деревянных жилищ, помнивших купеческие времена, вторгся современный панельный лайнер — с геометрическим кустарником телеантенн на крыше, разноцветьем белья на балконах, магазином «Овощи» на первом этаже и баррикадами из ящиков во дворе.

Круглолицая, с рыжеватыми кудряшками, кургузенькая Светлана предстала перед Зоей в отливавшем серебром длиннополом халате. «Носик-знак вопросик» — так дразнили в школе Светлану за острый, как у ежика, нос. Она чмокнула Зою в щеку. Приобняв полнеющую подружку, Зоя пошлепала ее по мягкой спине.

Виталия Прохорова, мужа Светланы, Зоя уважала, но побаивалась. Плотный, тоже невысокого роста, рано полысевший, он работал главным геологом в тресте строительных материалов. В отсутствие Виталия Зоя чувствовала себя у Прохоровых куда свободнее.

— Что с Оксаной? — тревожно спросила Зоя.

— Да мороженого объелась, дуреха! У нее же гланды ни к черту. Спит вон в маленькой комнате…

Светлана повела гостью в бо́льшую из двух комнату, где в одном углу стоял письменный стол Виталия, а в другом разноцветно мельтешил экран телевизора. Ковры на стене и полу, стеллаж с книгами, репродукция с картины Айвазовского в позолоченной раме.

Светлана прошла к телевизору и выдернула вилку из розетки.

— Так хотелось цветной, — пожаловалась она. — А теперь ругаю себя: столько денег угрохала, а смотреть нечего. То футбол, то хоккей… Что так поздно? Ленка не отпускала?

— Ну да, Ленка! — Зоя села за стол. — Дочка у меня некапризная, с дедом и бабушкой ладит. На вечере я была — можешь себе представить? «Надежда» называется, во Дворце культуры энергетиков.

— Это для тех, кому за тридцать? — Светлана села напротив.

— Да вот, пошла сдуру, — призналась Зоя. Вскинув острый подбородок и блеснув очками, Светлана рассмеялась.

— Нам с тобой, слава богу, еще далеко до тридцати!

Зоя невесело помотала головой.

— От двадцати еще дальше… Там таких, как мы, — пропасть! А этих самых, которые наша надежда — на пальцах можно сосчитать. И мужички-то — горе. Ко мне приклеился один… безухий. Там же в почту играют, у всех номера, записочки разносят. А у него одного уха нет — отрезали, что ли. Или откусили… — Зоя возбужденно усмехнулась. — В общем, я не знаю. Может, он неплохой человек, записку мне написал — вежливо, культурно. Танцевать пригласил. А мне уж так тягостно! Чувствую себя будто у японцев на обеде. Подают непонятное варево, надо есть — неприлично отказываться, а в тебя не лезет. Вот и там. Приглашают, танцевать надо, коли пришла, а мне совершенно не хочется! Я и сбежала… Вот как быть, Свет? Двадцать семь скоро, надо же судьбу решать, — Зоя печальным взглядом окинула стены комнаты, дверь, за которой спала Оксана, стол Виталия. — Хочется, чтобы был дом, семья.

Светлана сочувствующе покивала.

— Ну, а с Юрием Захаровичем у тебя как? Со Свиридовым? Ничего не выходит?

— Закурить и мне, что ли… — Зоя извлекла из пачки длинную и круглую, как шариковая ручка, сигарету, понюхала — ноздри настороженно дрогнули. Запах сигареты был и приятен и отталкивающе чужд. Поколебавшись, все же чиркнула спичкой о боковину коробка. И скоро с неодолимым отвращением отложила сигарету: дым не имел, вопреки бытующему мнению, никакого медового привкуса, был только горек.

— Не получается, — виновато призналась Зоя. — В студенческой общаге жила, там девчата коптили, как паровозы. А я попробовала раз-другой — никак не могу!

— Пустяки! — Светлана махнула кистью, сверкнувшей кольцами. — Это от скуки все. Витальке что, только и знает по командировкам разъезжать. А я, как дура, дома…

— Говорят, женщинам вредно, — Зоя потушила сигарету и бросила в пепельницу длинный окурок.

— Женщинам все вредно, — вздохнув, бесстрастным тоном проговорила Светлана. — Помнишь хохму про вишневый сок?

— Помню, — Зоя засмеялась. — Чтобы не забеременеть, значит, это самое…

— Вот-вот, — оживилась Светлана. — Моему Прохорову этот анекдот очень нравится. Другой раз приласкаешься, а он вздыхает: «Знаешь, киса, устал я на службе. Может, вишневым соком обойдешься?»

Припав грудью к краю стола, Зоя хохотала от души.

— Ты жалей Виталия! — сказала она, вытирая платком уголки глаз. — У тебя муж не праздный, столько на себе тащит. В тридцать два — уже главный геолог!

— Докторскую задумал писать, — похвалилась Светлана. Поднявшись из-за стола и распахнув халат, повернулась боком к Зое, чтобы та могла оценить, как поднимает бюстгальтер ее не слишком богатую грудь.

— Вот, недавно мне привез!

— Наш? — заинтересовалась Зоя.

— Ну да, наш… Гэдээровский.

— В Москве, наверное?

— Ага. Он там две недели на семинаре по сейсморазведке торчал.

— Хорошая вещь, — похвалила Зоя. — У нас такой не достанешь… Нет, твой Виталий настоящий семьянин. Мужики обычно стесняются покупать женам белье… Родила бы ты ему сына за это!

— Ой, Зойка, да ну тебя! — покраснев, с досадой отмахнулась Светлана. — Он то и дело в поездках. Да еще докторскую задумал. Это значит, мне малого нянчить? Да я с Оксанкой вся измучилась, пока до школы дорастила. Такая злюка, такая капризная дрянь!.. Отца признает, а меня ни в грош! Я с ней все нервы истрепала, честное слово.

Перехватив внимательный взгляд Зои, Светлана призналась:

— Виталька мне пару привез. Я бы продала один, да ведь тебе будет мал.

Зоя, смущенно опустив взгляд, сказала?

— Уж наделил господь…

— Нет, она еще недовольна! — воскликнула Светлана. — Между прочим, знаешь, что мне Свиридов про тебя сказал? Он говорит: «У этой женщины высокая кровь!»

Свежие крупные губы Зои потянулись в усмешке.

— Врет твой Свиридов, как сивый мерин!

Высокий, с просторными залысинами и умно-насмешливыми глазами, Свиридов был заведующим сектором в заводском ОКБ, где Светлана работала конструктором. Некогда Юрий Захарович состоял в браке, но, как сообщил он Зое, с женой не сошлись характерами. Уже несколько лет Свиридов жил одиноко и был помешан на книгах. Во всех книжных магазинах имел связи, а собранной им библиотеке, как утверждала Светлана, просто цены нет.

— Ну, чем он тебе не нравится? — недоумевала Светлана. — Между прочим, мне проходу не дает. Только и твердит: «Ах, Рафаэль!.. Ах, Боттичелли!.. Ах, какая у вас божественная подруга!» Выспрашивает про тебя, умоляет в гости зайти. «Ну хоть на часок загляните! — повторяет мне каждый день. — Потреплемся, книги посмотрите».

— Люблю я тебя, Прохорова, честное слово! — подняв на подругу глаза, заговорила Зоя. — Ты ведь умница! Я серьезно, Свет, честное слово! Вот объясни мне, пожалуйста, почему все бабы — я ведь многих таких знаю — живут, как им хочется. Любят кого попало, сходятся, расходятся, детей бросают — и на все им наплевать. Я же не могу, Боюсь переступить какую-то черту, будто пропасть там, за этой самой чертой…

— Ой, Зойка, брось ты ковыряться в себе! Мне лично кажется, что у Свиридова серьезные намерения. — Светлана смотрела на подругу с тем самым выражением — скосившийся взгляд, выпяченная нижняя губа, — какое Зоя замечала у Светланы, когда заставала ее на работе в КБ за решением сложной конструкторской задачи. И в душе Зои шевельнулась подозрительность: уж не выполняет ли и сейчас Прохорова задание своего начальника?

Она взяла было из пепельницы длинный окурок, поднесла к губам и тут же невольно передернулась от противного запаха.

— У твоего Свиридова сын растет. А ему хоть бы хны.

— Ну и что же, что сын, — встрепенулась Прохорова. — Он с матерью в другом городе, жена Свиридова там замуж вышла. Вот видишь, с ребенком, а выскочила!

— У меня так не получится, — горестно признала Зоя. — Нет… И пусть твой Свиридов не надеется!

Перстень с голубым камушком блестел на безымянном пальце вместо обручального кольца. Зеленая кофта не гармонировала с красной мохеровой шапочкой. Чуть засалившиеся завитки крашенных «гаммой» волос доставали до плеч, скрывая шею. Зоя заглянула в подрагивающее над лобовым стеклом зеркало, чтобы увидеть лицо сидевшей за рулем женщины.

Покойно и свободно было в салоне троллейбуса. Случается иногда такой час в будние вечера, когда публика солидного возраста уже разъехалась по домам, а молодежь еще развлекается на танцплощадках, досматривает фильмы на последнем сеансе или томится на занятиях в вечерних школах и вузах. Но уже следующий рейс будет совсем иным, и женщине в зеленой кофте, Зоиной ровеснице, не придется со спокойно-бездумным лицом смотреть в глубину вечерней улицы, светящуюся ореолами фонарей, разноцветьем неона магазинных названий, мозаикой окон многоэтажных домов. Надо будет то и дело напоминать в микрофон, чтобы граждане пассажиры освобождали двери, проходили вперед и не забывали оплачивать проезд.

Почувствовав Зоин взгляд, водитель подняла выщипанные бровки, посмотрела в зеркальце — и, ответив Зое недовольным прищуром, снова уставилась на дорогу.

Зоя смущенно отвернулась к окну, чтобы не раздражать любопытством Зеленую кофту. Тем более что уже успела составить представление о водителе. Коренная горожанка, Зоя легко угадывала тех, кто ради чистой работы и городских удобств оставил деревенскую жизнь. Эта женщина в зеленой кофте наверняка заканчивала школу в селе. Но вместе с неприязнью к «деревенщине» в душе Зои шевельнулось чувство уважения. «Сразу видно: дерзкая, умеет за себя постоять! — подумала она о водителе. — А вот тоже, кажется, не из счастливых. Как же мне-то, трусливой зайчихе, быть?»

— Добрый вечер! — услышала она за спиной вежливый мужской голос. Обернувшись, Зоя узнала Коршункова, нового токаря со своего участка. И вот потому, что этот парень работал с ней в одном цехе, то есть был знакомым человеком, еще потому, что улыбался он приветливо и не нахально, был трезв, чисто выбрит, опрятно одет, наконец потому, что был Коршунков по-молодому хорош собою, Зоя ответила сердечно:

— Добрый вечер, Сережа!

— Домой? — спросил он, явно не имея программы дальнейшего развития разговора: просто встретил Зою Дягилеву, контролера ОТК, товарища по работе — и вот по-товарищески заговорил с нею.

— Конечно, домой. А ты?

— И я домой! — радостно подтвердил Коршунков.

— Надо же, какое совпадение! — Зоя улыбнулась.

Засмеялся и Коршунков: так хорош, легок и заразителен был смех русоволосого парня с чистым правильным лицом, пушистыми бровями и ясными серыми глазами, что и Зое стало весело: она вновь почувствовала себя молодой и привлекательной женщиной.

— А я в кино был, — все тем же радостным голосом сообщил Коршунков. — Вы не смотрели это… забыл уже название… в общем, про физиков?

— Я давно не была в кино.

— Уй, такая муть! Я до конца и смотреть не стал. А вы — с танцев?

— Нет, у подруги была.

Есть множество способов, чтобы развить начавшийся разговор, превратить в острую, полную намеков словесную игру, но Коршунков — и это понравилось Зое — оказался так неловок, что надолго замолчал, — только улыбался растерянно и восхищенно.

А Зоя уже должна была выходить. Она поднялась и доброжелательным тоном сказала Коршункову:

— Моя остановка. До свиданья!

— До свидания! — изумленно откликнулся тот.

Двери сомкнулись, и троллейбус покатил дальше. Пережидая, пока он проедет мимо, Зоя ощутила в себе странное — веселое, но близкое к досаде чувство.

Она пересекла дорогу, вышла на свою сторону улицы к разноцветно светившимся окнам промтоварного магазина — и обернулась, чтобы посмотреть на удалявшийся троллейбус. А троллейбус неожиданно притормозил — из него выскочил и побежал через дорогу — к Зое — Коршунков.

— Добрый вечер! — нагнав ее, выпалил он.

— Мы уже здоровались! — постаралась суше ответить Зоя.

— Да это же там было… А теперь мы снова встретились. Можно я вас провожу: тут на поселке темновато.

— Вот уж не надо! Я никого не боюсь.

— Да почему вы отказываетесь? — удивился Коршунков. — Мы же в одном цехе… По-товарищески, так сказать. Что в этом особенного?

Зоя, осторожно взглянув в лицо Коршункову, ответила:

— Товарищами мы с тобой можем быть только на работе.

— Все-таки я тебя провожу! — упрямо сказал Коршунков.

Зоя молчала и быстро шла, как привыкла ходить одна в ночное время.

— А почему ты в кино не ходишь? — спросил Коршунков. Зоя не ответила, захваченная усилившимся в ее душе предчувствием опасных перемен в жизни.

— Давай с тобой сходим в кино? Я билеты возьму. В субботу, договорились?

— Коршунков, ты, оказывается, прилипчивый товарищ. Нехорошо! — отчетливо сказала Зоя.

— Почему нехорошо? По-моему, наоборот. Я у вас человек новый. Хочу лучше узнать людей. Вот, например, с тобой хочу поближе познакомиться.

— А я — не хочу! — отрезала Зоя.

— Зря ты так… Ты меня не бойся, ничего плохого в виду не держу.

— Еще бы не хватало!

— Честное слово!.. Просто мне нравятся такие, как ты. Знаешь, на кого ты похожа? Вот когда впервые тебя увидел, я сразу решил: точь-в-точь Татьяна Ларина. Из «Евгения Онегина», помнишь? Она потом за генерала замуж вышла. Онегин к ней сунулся, а она говорит: «Уже поздно, я замужем!»

Замедлив шаг, Зоя удивленно-недоверчивым взглядом всмотрелась в серьезное лицо Коршункова. Потом, будто освободившись от какой-то тяжести на душе, вольно рассмеялась.

— Вот именно, уже поздно, — наконец выговорила она.

— Правда? — огорчился Коршунков. — А я слыхал… Ну, это самое, вроде бы ты не замужем.

— Да тебе-то какая разница: замужем, не замужем… У меня ребенок есть, вот что ты должен был услышать. И слышал, конечно. Я старше тебя, Коршунков, у меня есть дочь. Поэтому ко мне не надо приставать, напрасно все это. И отправляйся-ка ты спать, детское время вышло.

— Вот, опять сердишься, — обиженно сказал Коршунков. — А я к тебе по-простому, по-хорошему. И погода такая… подходящая!

Майский вечер в самом деле был удивительно теплым и тихим. Вблизи уличных фонарей неправдоподобно зеленой казалась молодая листва кленов и лип. Кое-где возле домов веерами развернулись и подернулись поверху светящимся кружевом цветения сиреневые кусты. Запах сирени то волнующе окружал, то терялся, уступая затхлому духу из подъездов и разбитых окон подвалов. Вблизи фонарей мельтешили рои насекомых, и над головой нередко слышалось торопливое, низкое жужжание майских жуков.

— Н-ну… клей липучий! — в сердцах воскликнула Зоя. — Ладно, проводи, раз уж так хочется. Проводи… Только я ведь вполне серьезно говорю: не фантазируй, Коршунков! Не огорчай меня, и без того неприятностей хватает. Договорились?

— Поживем — увидим…. — Коршунков улыбнулся. Эта неожиданно уверенная, мужская улыбка встревожила Зою — она нахмурилась, прибавила шагу.

— Слушай, а правду говорят, будто ты в Ленинграде жила, в институте училась?

— Ну и что?

— Почему же не доучилась?

Зоя раздраженно передернула плечами.

— Не повезло, да? — допытывался Коршунков. — Несчастье какое-нибудь?

Зоя остановилась и внимательно посмотрела на провожатого.

— Слушай, ты притворяешься или в самом деле такой? — спросила она.

— Да на что мне притворяться? Я сказал: обманывать не собираюсь. Ты мне нравишься. Хочу поближе познакомиться.

— Нет, это уже интересно! — воскликнула Зоя и с насмешливым любопытством уставилась в немигающие, спокойные глаза Коршункова.

— Вот видишь, — с чувством удовлетворения сказал он. — Так как же у тебя с институтом вышло? Экзамены, что ли, не сдала?

— Вроде того…

— Теперь жалеешь?

— Нет, Коршунков, не жалею.

— Ну и правильно!.. Меня вот тоже… некоторые уговаривают, чтобы в институте учился. А зачем?.. Я на станках люблю вкалывать. Работаешь — от всей души. Зарабатываешь поболе всяких там инженеров и учителей. Дело живое, спорое: раз-два, и смене конец. Иди спокойно домой, отдыхай, развлекайся… Теперь такое: в газетах о ком пишут? О нас, рабочих. Медали дают, ордена. Даже Государственные премии… Нет, рабочий человек — он теперь самый главный. А они нудят: в институт поступай! Вот ты училась. Скажи: ну что там такого особенного в студенческой жизни?

— По-моему, хитришь ты что-то, парень, — ответила в раздумье Зоя. — Во всяком случае, чтобы в институте учиться, надо все-таки голову на плечах иметь. А если уж сероват, тогда конечно…

— Нет, насчет головы у меня полный порядок. Если захочу — я в любом вопросе разберусь. Дело не в этом. Главный вопрос: зачем?

— А тебе не ясно — зачем?

— Не ясно! — задиристо воскликнул Коршунков.

— А говоришь: в любом вопросе… — Зоя усмехнулась. — В общем, не хочешь учиться — не учись, живи так.

— Эх, вот бы тебя с моей матушкой познакомить! — мечтательно произнес Коршунков. — Понимаешь, никак не могу ее переубедить!

Зоя засмеялась.

— Ну ты даешь, Коршунков! Уже и с матерью решил познакомить. Нет, ради бога, избавь от такой радости. Вы уж сами как-нибудь разбирайтесь. Кстати, мы пришли. Большое спасибо за то, что проводил и развеселил. До свидания, Коршунков, спокойной ночи!

Зоя шагнула к двери своего подъезда, но Коршунков успел схватить ее руку, пытаясь удержать.

— Это уже совсем лишнее, Коршунков! — строго сказала Зоя. Выдернула руку и ушла.

Все уже спали, когда Зоя вернулась домой. Потихоньку прошла в кухню, включила свет. Увидела, что Ленкины трусики, колготки и фартучек бабушка постирала — висели на проволоке над газовой плитой.

Щурясь от света, на кухню явился отец в майке и полосатых пижамных брюках. Над лбом у него вздыбился седой реденький чубчик.

— Пришла? — с добрым любопытством спросил Ефим Петрович.

— У Светланы засиделась. А ты чего не спишь, пап?

— У меня большая радость! — Ефим Петрович перешел на шепот. — Пойдем, покажу тебе что-то! Мать, правда, ругалась, да что она в этом понимает!..

Он вышел в прихожую, открыл дверцы кладовки, где стоял узкий стол и стул — больше там ничего не могло поместиться. Такую оборудовал Ефим Петрович себе мастерскую: пристроил настольную лампу, сколотил полки, на которых разложены были инструменты, расставлены пузырьки и баночки. На столе Зоя увидела большие часы с шестиугольным циферблатом. Часы были древние: с узкими римскими цифрами, узорчатыми стрелками; циферблат пожелтел, местами потрескался.

— Это ведь фирма «Мозер и компания»! — взволнованно шептал Ефим Петрович. — Вот, видишь, Зоенька, не по-русски написано вот, там внизу. Это швейцарские часы, имей в виду! Им больше ста лет. А механизм какой! Верный, как песня!

Зоя смотрела на старые запылившиеся часы, которые, должно быть, кто-то выбросил, а отец подобрал. Но она любила своего отца, поэтому сказала серьезно:

— Фирма «Мозер» — это вещь! Где же ты их откопал?

— Женщина одна принесла. У меня печатницей когда-то работала. И взяла-то за них всего десятку. За настоящий «Мозер»! Они с боем — такой у них мелодичный, прямо медовый бой… Правда, не ходят. Но я починю, это уж непременно. И ходить будут, и петь будут, это уж непременно!

— Ленка не скандалила без меня?

— Ленка? Не-ет. Я ей сказочку рассказал — и уснула. А я скорей сюда, начал возиться с часами — да вот ночь уже… О, какой у них богатейший бой! Ты непременно услышишь — это такая музыка.

— Фантазер ты у меня, пап.

— Зоенька, я не фантазер. Если бы я жил в другую эпоху, я был бы знаменитым часовым мастером, это уж непременно!

— Да кто в этом сомневается! Ты и так у нас великий мастер! — Зоя обняла отца за шею и поцеловала в колючую щеку. — Ложись спать, уже давно ночь!..