Зигфрид

СИГМУНД

Однажды в далеком нидерландском храме, — начал свой рассказ карлик, — было торжество в честь достойной памяти принца. Богомольцев сошлось к храму великое множество, и толкотня была страшная. Неподалеку находилась лавка оружейника по имени Кото. Возле выставленного в лавке доброго товара остановился один рыцарь. По внешности было ему года двадцать два, лицом — белый, брови красивые, взгляд прямой и смелый, как у человека с несколько запальчивым нравом, волосы уложены строго и аккуратно. Одет он был в прекрасное платье, носил отличные латы. Его сопровождал слуга, подпоясанный нарядным поясом, с деревянным мечом, обитым медью. Поглядев на выставленные мечи, рыцарь сел перед ними и сказал:

— А ну, хозяин, покажи-ка вон тот меч с черной рукоятью и с гардой из старого заморского железа… шнур у него не то черный, не то синий… Кажется, добрый клинок.

— Сию минуту, — с готовностью отозвался хозяин. — Эй, кто там, подать господину чай!.. Нынче у нас в храме торжество, народ валом валит, а вы, верно, совсем замучились… — Он обтер меч. — Вот здесь отделка немного попорчена.

— Действительно попорчена, — согласился рыцарь.

— Зато клинок, как сами изволите видеть, хоть куда. Он не подведет, если будет у вас за поясом. Товар отменный, что и говорить, из хороших рук вышел… Да вот, извольте сами взглянуть.

С этими словами хозяин протянул меч рыцарю, и тот принялся его разглядывать. В старину, когда рыцарь, выбирая себе в лавке оружие, вытягивал его из ножен прямо тут же, на улице, лучше было держаться от него подальше. Что уж тут хорошего, если молодой горячий воин, распалившись душой, принимается вовсю размахивать обнаженным мечом. Но наш рыцарь был настоящим знатоком оружия. Ему даже не нужно было пробовать клинок на изгиб, чтобы определить, не пережжена ли сталь. Он прежде всего прикинул, как меч будет выглядеть за поясом, попробовал острие, осмотрел головку рукояти и все прочее, — словом, сразу было видно, что он из господ, а не из каких-нибудь простых рыцарей.

— Да, — сказал он, — вещь, кажется, весьма хорошая. Работы кузнеца Регина?

— Ну и глаз у вас! — воскликнул хозяин. — Я просто в восхищении! Мы, оружейники, тоже считаем, что это меч работы Регина. К великому сожалению, в те времена он не ставил своего клейма на изделиях.

— И сколько ты за него просишь, хозяин? — спросил рыцарь.

— Спасибо, господин, — ответил хозяин. — Запрашивать я не буду. Цена этому мечу была бы очень большая, если бы на нем, как я только что говорил, было клеймо. Но ничего не поделаешь, клейма нет, и я уступлю вам меч за десять золотых.

— Как? — удивился рыцарь. — Десять? Что-то очень уж дорого. А не уступишь ли за семь с половиной?

— Да ведь я тогда останусь в убытке! Он мне самому достался недешево…

Пока они усердно торговались, какой-то пьяница за спиной рыцаря вдруг сцепился с его слугой. Схватив слугу за шиворот, он заорал: «Т-ты как с-сме-ешь?..» — пошатнулся и упал, шлепнувшись задом о землю. Затем он кое-как поднялся на ноги, исподлобья грозно уставился на слугу и, взмахнув кулаками, принялся его колотить. Слуга терпеливо сносил побои, понимая, что тот дерется спьяна. Он уперся руками в землю и пригнул голову, бормоча извинения, однако пьяница его не слушал, свирепел все больше и бил все сильнее. Рыцарь, видя, что избивают его слугу Тото, очень удивился, вежливо поклонился пьяному и сказал:

— Я не знаю, какой проступок совершил мой слуга, но прошу у вас за него извинения. Простите его пожалуйста.

— Так этот болван — твой слуга? — вскричал пьяный. — Грубый нахал, мерзавец! Раз уж сопровождаешь рыцаря, должен, само собой, быть подле него и вести себя тише воды ниже травы! А он что? Расселся тут возле этой вот бочки, загородил всю улицу — ни пройти, ни проехать… Пришлось, конечно, ему всыпать.

— Я вас очень прошу, — сказал рыцарь, — простите этого тупицу. Я сам прошу у вас прощения вместо него.

— Иду это я себе, — продолжал пьяный, — и вдруг — бац! — натыкаюсь. Что такое, думаю, собака, что ли? А тут, оказывается, холуй этот вытянул ноги на всю улицу, а я, изволите видеть, всю одежду из-за него в пыли вывалял! Ах ты, думаю, невежа, нахал! Как ему начал давать. Может, скажешь, нельзя? А ну, подай мне его сюда, я ему еще добавлю!

— Примите во внимание, — терпеливо сказал рыцарь, — это же тупой и невежественный человек, все равно что собака. Пожалуйста, простите его.

— Вот тебе и на! — завопил пьяный. — Впервые такое слышу! Да где это видано, чтобы рыцарь разгуливал с собакой? А раз он у тебя все равно что собака, так отдай его мне, отведу его домой и накормлю крысиным ядом… Нет, как ты там ни проси, не будет ему моего прощения. Ведь как хозяин должен просить прощения за невежество своего слуги? Как положено, уперев руки в землю и низко кланяясь, и приговаривать при этом: «Признаю свою вину, очень виноват…» А ты что? Кто же просит прощения с мечом в руке? Рыцари так не поступают. Ты уж не рубить ли меня собрался?

— Да нет же, — сказал рыцарь, — я покупаю этот меч, и как раз осматривал его, когда вы схватились со слугой, вот и все.

— А мне что до этого? — сказал пьяный. — Какое мне дело, покупаешь ты или нет?

Пьяница бранился, рыцарь все пытался его образумить, а в толпе зевак, что собрались вокруг них на улице, говорили:

— Ну, сейчас подерутся…

— Что, драка?

— Ух ты, оба же рыцари, быть беде…

— И из-за чего это они?

— Да очень просто, ругаются, кому покупать меч, а кому не покупать… Вот тот пьяный рыцарь приценился первым, да цена высокая, купить не смог, а тут подходит этот молодой рыцарь и тоже стал прицениваться, ну пьяный и рассвирепел… Как, мол, смеешь, не спросясь меня, прицениваться к вещи, которую я сам хочу купить… Тут все и началось.

— Да совсем не так это было. Здесь ссора из-за собаки. Ты, мол, отравил крысиным ядом мою собаку, так отдавай мне свою, я ее тоже отравлю… Ссоры из-за собак исстари ведутся.

И вовсе не так. Эти рыцари — родственники, дядя и племянник. Вон тот, красномордый и пьяный, это дядя, а молодой красивый рыцарь — его племянник. А ссорятся они потому, что племянник не дает дяде карманных денег.

— Да нет же, просто вора поймали.

— Этот пьяница живет в подворье храма, — сказал тут один человек. — Прежде он был в вассалах короля, но потом сбился с пути, пьянствует и развратничает. Иной раз бродит с мечом наголо по городу, пугает людей, безобразничает. А то ввалится в харчевню, нальется водкой, набьет брюхо закусками, а за деньгами, говорит, приходите ко мне в подворье. Зовут этого бесчестного рыцаря Куро, он привык всюду жрать и пить бесплатно, и к молодому рыцарю, видно, пристал, чтобы тот купил ему выпивки.

— Вот оно что! Ну, другой на его месте давно уже зарубил бы этого пьяницу, да молодой рыцарь на вид что-то немощный, где уж ему рубить!

— Что вы, просто он не умеет! Рыцарь, если он не умеет драться, всегда трус.

Говорилось это все вполголоса, но некоторые слова дошли до слуха молодого рыцаря. Он так и затрясся от ярости, лицо его покраснело, будто залитое киноварью, на лбу вспухли голубые жилы. Он подошел к пьянице вплотную и сказал:

— Итак, несмотря на все мои извинения, вы не желаете покончить дело миром?

— Заткнись! — заорал пьяный. — Напугал, тоже мне! Ай-ай-ай, как же это вы, ваша милость, такой великолепный рыцарь, — не знаю только, прямой ли вы вассал дома короля или изволите принадлежать к какому-нибудь иному могучему клану, — как же это вы унизились до презрения к бедному? Ну а если я и не желаю покончить дело миром, что ты сделаешь? — и с этими словами он харкнул молодому рыцарю прямо в лицо.

Тут уж терпение молодого рыцаря лопнуло. Лицо его исказилось гневом.

— Подлая тварь! — вскричал он. — Ты посмел плюнуть в лицо рыцарю?! Ну ладно, я был с тобой учтив, я хотел разойтись с тобой по-хорошему. Не хочешь? Получай!

Рука его рванулась к рукоятке меча Регина. Миг — и блестящее лезвие сверкнуло перед самым носом пьяницы. Толпа зевак испуганно раздалась. Никто не ожидал, что этот слабый на вид юноша обнажит меч. Словно осенние листья под ветром, все бросились врассыпную, вопя и причитая, спеша укрыться в домах и переулках. Торговцы спешно позакрывали свои лавки, и кругом воцарилась тишина. Один лишь оружейник Кото, которому бежать было некуда, ни жив ни мертв остался сидеть на месте.

Куро был пьян, да ведь всем известно, что вино обнажает суть человека. Устрашенный блеском меча, он повернулся и, пошатываясь, побежал. Рыцарь бросился его догонять, бряцая тяжелыми латами. «Стой! — кричал он. — Трус! Хвастун! Позор воину, который показывает противнику спину! Стой! Вернись!» Тогда Куро понял, что ему не убежать. Он остановился, ноги его тряслись. Он схватился за облезлую рукоять своего меча и обернулся. В то же мгновение молодой рыцарь набежал на него и, пронзительно вскрикнув, глубоко погрузил меч в его плечо. Куро со сдавленным воплем упал на одно колено. Стоя над ним, молодой рыцарь вновь ударил его, разрубив левое плечо до самой груди. Двумя косыми ударами Куро был рассечен на три части. Молодой рыцарь быстро нанес точный завершающий удар и, помахивая окровавленным мечом, вернулся к лавке Кото. Рыцарь был совершенно спокоен, — ведь противник сам накликал на себя беду.

— Возьми меч, Тото, — сказал он слуге, — и смой с него кровь из этой бочки.

Тото, который все это время трясся возле лаки, проговорил с помертвелым от страха лицом:

— Вот ведь беда какая, и все из-за меня… Что, если при расследовании этого дела выплывет ваше имя, господин? Что мне тогда делать, как оправдаться?

— Пустяки, — сказал рыцарь ласково, — не волнуйся, бояться нечего. Что с того, что я зарубил негодяя, державшего в страхе весь город! — Затем он подозвал ошеломленного Кото и приветливо сказал ему: — А знаешь, хозяин, я и не думал, что меч так хорош. Разит превосходно. Более чем превосходно.

Хозяин, дрожа всем телом, отозвался:

— Да нет, дело тут не в мече, это все ваше мастерство…

— Мастерство мастерством, — возразил рыцарь, — а меч замечательный. Ну что ж, если уступишь мне его за семь золотых, мы поладим.

— Уступаю, пожалуйста, — с готовностью согласился Кото, который страсть как не хотел быть замешанным в эту историю.

— Не бойся, — сказал рыцарь, — твою лавку не потревожат. Но сообщить обо всем городской страже необходимо как можно скорее. Подай мне бумагу, я напишу тебе мое имя.

Бумага лежала тут же, рядом с хозяином, но хозяин, в смятении своем не замечая ее, дрожащим голосом закричал: «Эй, мальчик, принеси бумагу!» Никто, однако, не отозвался, в лавке было тихо, потому что все домочадцы с самого начала разбежались и попрятались кто куда. Рыцарь заметил:

— А ты, хозяин, молодец, вел себя достойно, остался, лавку не бросил.

— Напрасно изволите хвалить, — пробормотал хозяин. — Как мне было сбежать, когда у меня ноги со страху отнялись…

— А бумага ведь подле тебя, — сказал рыцарь.

Тогда хозяин заметил наконец бумагу и положил ее перед рыцарем. Рыцарь бегло начертал свое имя: Сигмунд-Вольсунг. Сообщив затем о случившемся городской страже, он направился к себе в замок, где подробно рассказал все почтенному отцу Вольсунгу. «Ты поступил правильно», — сказал отец. Дело было оставлено без последствий, победитель был объявлен правым, а побежденный признан виноватым.

Итак, рыцарь Сигмунд, двадцати двух лет от роду, зарубил наглого негодяя, выказав при этом отменную смелость и присутствие духа. Шли годы, он набирался знаний и мудрости, а когда скончался почтенный отец его, к Сигмунду перешел по праву наследования родительский замок. Потом он женился, взяв за себя дочь короля, по имени Мия, и вскоре у него родилась девочка, которую нарекли Цанни. Была она на диво хороша собой, и родители души в ней не чаяли, тем более что больше детей у них не случилось, холили и нежили ее всячески.

Дни и месяцы бегут, не зная застав, и вот уже Цанни встречает свою шестнадцатую весну, а дом Сигмунда стал — полная чаша.

Но так уж повелось в этом мире, что где прибавляется, там и убавляется. Супруга Сигмунда вдруг захворала и отправилась в путешествие, из которого не возвращаются. Между тем в свое время она привела в дом мужа служанку Куни, девушку красивую и весьма расторопную, и вот после смерти супруги господин однажды приблизил эту Куни к себе, и кончилось дело тем, что стала она его наложницей. Наложница господина в доме, где нет законной супруги, — персона видная. Барышня же Цанни возненавидела ее, и между ними пошли раздоры. Барышня пренебрежительно звала бывшую служанку просто Куни, а та со злости нашептывала господину про его дочь всякие гадости. Не было конца этой вражде, и тогда раздосадованный господин Сигмунд купил неподалеку небольшой замок и переселил туда барышню на отдельное жительство со служанкой Ёнэт.

Так он совершил ошибку, с которой началось падение его рода. Минул еще один год, и барышне исполнилось семнадцать лет.

К господину Сигмунду часто захаживал лекарь по имени Сидхо. Считался он знатоком древней медицины, на деле же был из тех лекарей-болтунов, что ни разу в жизни своей не подали болящему ложки с лекарством. У других лекарей в сумках пилюли и порошки, а у этого только костяшки для фокусов да бумажные шутовские маски. И был у Сидхо знакомый рыцарь Гросс, живший на доходы с полей и замков, которые он сдавал внаем. Природа наделила его прекрасной наружностью, но в свои двадцать с лишним лет он еще не был женат и, не в пример прочим холостым мужчинам, был крайне застенчив и робок. По этой причине он никуда не выходил, а целыми днями сидел взаперти у себя в замке над книгой, погруженный в меланхолию. В один прекрасный день Сидхо явился к нему и объявил:

— Погода сегодня прекрасная, предлагаю прогуляться. Заглянем в замок одного моего знакомого, Сигмунда. Нет-нет, не отказывайся. Я знаю, ты застенчив и сторонишься женщин, но ведь нет для мужчины большей радости, нежели женщина! А в этом замке, о котором я говорю, одни только женщины — миленькая барышня да ее добрая верная служанка, больше никого нет. Зайдем хоть шутки ради! Знаешь, на девичью красоту полюбоваться просто — и то уже утешительно. Женщина пленяет нас и речью и движениями. Я вот человек легкомысленный, мне подавай женщину… В общем, собирайся, пошли.

Так или иначе, лекарю удалось уговорить рыцаря Гросса. Они отправились в замок Сигмунда.

— А вот и мы! — крикнул у башни Сидхо. — Разрешите!

— Кто это? — отозвалась из замка Ёнэт. — Ой, да это господин Сидхо. Добро пожаловать!

— Здравствуйте, госпожа Ёнэт, — сказал Сидхо. — Нижайше прошу прощения, что столь долго не навещал вас. Барышня, надеюсь, здорова? Превосходно. Нелегко, однако, стало добираться до вас, с тех пор как вы переселились сюда! Но все равно это непростительная небрежность с моей стороны.

— Вы у нас так давно не были, — сказала Ёнэт. — Мы уж решили было, что с вами что-нибудь случилось. Мы ведь вас частенько вспоминаем. А куда это вы сегодня ходили?

— Поглядеть на цветущие деревья! — ответил Сидхо. — Но, знаете ли, недаром говорят, что любоваться цветущим деревом можно без конца. Мы так и не нагляделись и просим разрешения побыть среди цветущих деревьев в вашем саду.

— Пожалуйста, сколько угодно! — воскликнула Ёнэт, отворяя ворота в замок. — Мы будем только рады… Проходите, пожалуйста.

— Вы очень добры.

Приятели прошли в замок. Ёнэт, нисколько не стесняясь, заметила:

— Право, как приятно, что вы вздумали сегодня навестить нас. Мы с барышней совсем истомились от скуки. А теперь простите, я на минутку оставлю вас.

— Превосходный замок… — сказал Сидхо, когда Ёнэт ушла. — Кстати, мой благородный друг Гросс, меня поразил тот изысканный стих, который ты сложил сегодня. Как это там у тебя… Э-э…

Очаровательно!.. А у грешников вроде меня и стишки получаются грешные:

Каково? Нет, ты просто невозможен. Ну куда это годится — пребывать в постоянной меланхолии и ничего, кроме книг, не замечать? — Тут Сидхо извлек бутылку. — Здесь осталось еще немного, глотни… Что? Не хочешь? Ну как хочешь, тогда я сам.

Но в это время появилась Ёнэт с угощением.

— Извините, я оставила вас одних, — сказала она.

— Госпожа Ёнэт, — провозгласил Сидхо. — Мы просим разрешения лицезреть барышню! Это мой ближайший друг, рекомендую. Мы к вам сегодня запросто, без гостинцев, так что… О, сладости! Какая прелесть. Благодарю от души. Гросс, отведай! Просто превосходно!

Когда Ёнэт разлила чай и снова удалилась, Сидхо сказал:

— Ты угощайся, ешь больше. Этим ты только окажешь им услугу. Их в замке всего двое, а сладостей и всяких других гостинцев им приносят столько, что съесть они все равно не в состоянии. Добро портится, заводится плесень, хоть выбрасывай. А барышня здешняя такая красавица, какой нигде в мире не найдешь. Вот она сейчас выйдет, сам убедишься.

Пока Сидхо разглагольствовал, Цанни, дочь Сигмунда, томимая любопытством, выглянула из своей башни в щелку между раздвинутыми ставнями и увидела прекрасного рыцаря Гросса. Он сидел рядом с Сидхо, мужественный и изящный, с бровями как месяц, красавец мужчина, от которого глаз не оторвать, и сердце Цанни затрепетало. «Да каким же ветром занесло его к нам сюда на мою погибель?» — подумала она. У нее закружилась голова и мочки ушей вспыхнули алым пламенем. Ни с того ни с сего ею овладел страх, она быстро захлопнула ставни, как бы желая спрятаться, но так ей не было видно его лица, и она снова раздвинула ставни, притворяясь, будто любуется цветущими деревьями в садике, бросила украдкой взгляд на рыцаря, снова застыдилась и спряталась и снова выглянула. Так она выглядывала и пряталась, пряталась и выглядывала, не зная, на что решиться.

— Послушай, Гросс, — сказал Сидхо, — ведь барышня с тебя глаз не сводит! Посмотри, притворяется, будто смотрит на деревья, а глядит все время сюда! Ну, друг мой, сегодня ты меня обскакал, ничего не попишешь. Вот опять спряталась… Опять выглянула… То спрячется, то выглянет, то выглянет, то спрячется, ну ни дать ни взять баклан на воде — то нырнет, то вынырнет!

Сидхо уже орал во весь голос. Ёнэт принесла вино и закуски.

— Барышня просит вас принять угощение, — сказала она. — У нас, правда, все простое, без разносолов, но барышня надеется, что вы останетесь довольны и, как всегда, потешите ее своими шутками…

— Помилуйте, сколько беспокойства… — сказал Сидхо. — А нельзя ли попросить к нам барышню? Ведь, говоря по правде, мы к вам сегодня не из-за цветущей ветки вовсе, а из-за барышни… Что? Нет-нет, я ничего.

Ёнэт расхохоталась.

— Я ее уже звала выйти, а она сказала: «Я не знакома с приятелем господина Сидхо, и мне неловко». Я ей говорю: «Тогда, конечно, не выходите». А она и говорит: «Выйти все-таки хочется».

— Да что вы! — воскликнул Сидхо. — Это же мой самый близкий приятель, друг детства, можно сказать, мы с ним чуть ли не в лошадки вместе играли. Зачем же его стесняться? Мы ведь и пришли, чтобы хоть одним глазком взглянуть на нее!

После долгих уговоров Ёнэт все-таки вывела барышню к гостям. Барышня Цанни едва слышно поздоровалась с Сидхо и, застыдившись, присела позади служанки. Она словно прилипла к Ёнэт и всюду ходила за ней по пятам.

— Простите, что так долго не был у вас, — обратился к ней Сидхо. — Приятно видеть вас в добром здравии. Разрешите представить моего приятеля. Он холост, и зовут его рыцарь Гросс. А теперь давайте в честь нового знакомого обменяемся чарками… Вот так. Ого! Ни дать ни взять брачная церемония! Только там обмениваются трижды три раза…

Сидхо сыпал словами без передышки. Между тем барышня, стыдясь и радуясь одновременно, то и дело незаметно поглядывала на рыцаря. Известно, однако, что любовь говорит глазами не хуже, чем языком, и вот Гросс, глядевший как завороженный на прелестную девушку, ощутил, будто душа его вырвалась из тела и уносится в небеса. Так они сидели, а тем временем спустились сумерки, настало время зажигать огни, но Гросс и не заикался о возвращении домой. Наконец Сидхо спохватился:

— А мы изрядно засиделись, пора и честь знать.

— Ну что вы, господин Сидхо, — возразила Ёнэт. — Может быть, ваш товарищ еще не собирается уходить, почем вы знаете? И вообще, оставайтесь у нас ночевать!

— Я с удовольствием, — поспешно сказал Гросс. — Я могу остаться.

— Итак, — вздохнул Сидхо, — я навлекаю на себя всеобщее осуждение. Впрочем, как знать, истинная доброта, возможно, в этом и состоит! Все-таки на сегодня довольно, давайте прощаться.

— Простите, — сказал рыцарь, — нельзя ли мне в уборную?

— Пожалуйста, — сказала Ёнэт и повела его в дом. Когда они проходили по коридору, она показала: — Здесь комната барышни, можете потом зайти и поглядеть.

Рыцарь поблагодарил. Вернувшись в садик, Ёнэт шепнула Цанни:

— Когда он выйдет, полейте ему воды, пусть помоет руки. Вот вам полотенце.

Она протянула барышне чистое полотенце. «Это доставит ей удовольствие, — сказала она про себя, — кажется, он очень ей понравился». Так верность, не знающая меры, оборачивается подчас предательством. Ёнэт в голову никогда бы не пришло подбить молодую хозяйку на беспутный поступок, она думала только о том, как бы угодить хозяйке, развлечь ее немного — ведь барышня не знала в жизни никаких удовольствий и проводила дни в грусти и унынии.

А Гросс, выйдя из уборной, увидел перед собой барышню, державшую в руках ковшик с теплой водой. Она была так смущена, что оказалась не в силах выговорить ни слова. «Спасибо большое, — пробормотал Гросс, — вы очень любезны». Он протянул к ней ладони, и барышня, у которой от стыда потемнело в глазах, принялась лить воду мимо его рук. Гоняясь за струей воды, он кое-как обмыл руки, но теперь барышня, оробев, нипочем не хотела расстаться с полотенцем. Гросс, не спуская глаз с прекрасной девицы, потянул полотенце к себе. Она в смятении не отпускала. Тогда он с превеликой робостью пожал через полотенце ее руку. Знали бы вы, какая нежность была заключена в этом пожатии! Барышня, покраснев как маков цвет, ответила ему.

Между тем Сидхо, обеспокоенный долгим отсутствием приятеля, заподозрив неладное.

— Куда это запропастился Гросс? — сказал он сердито и поднялся. — Ведь нам пора идти.

— Ой, что это? — воскликнула Ёнэт, чтобы отвлечь его внимание. — Да у вас голова блестит!

— Это потому, что вы смотрите на нее при свете фонаря, — объяснил Сидхо. — Гросс! — заорал он. — Эй, рыцарь Гросс!

— Перестаньте, — укоризненно сказала Ёнэт. — Ничего дурного не случится. Вам же известен характер нашей барышни, она у нас нрава строгого…

Тут наконец появился рыцарь.

— Где это ты пропадал? — сказал Сидхо и повернулся к Ёнэт. — Нам пора, разрешите откланяться. Сердечно благодарим за угощение.

— Что ж, до свидания, — сказала Ёнэт. — Жаль, конечно, что вы так торопитесь…

Сидхо и Гросс пошли домой. В ушах Гросса ни на минуту не смолкали слова, которые с большим чувством прошептала ему при расставании Цанни: «Если вы не вернетесь ко мне, я умру»

В доме Сигмунда, где теперь безраздельно хозяйничала Куни, наложница господина, взяли нового слугу, по имени Коскэнд, красивого белолицего парня лет двадцати двух. Как-то раз, двадцать второго марта, Сигмунд, который был в тот день свободен от дежурства при дворе короля, вышел в сад, и тут Коскэнд впервые попался ему на глаза.

— Эй, малый! — позвал Сигмунд. — Это тебя зовут Коскэнд?

— Желаю здравствовать, ваша милость, — сказал тот. — Да, меня зовут Коскэнд, я ваш новый слуга.

— О тебе хорошо отзываются, — заметил Сигмунд. — Говорят, что ты усерден не за страх, а за совесть, и все тобой довольны, хотя ты у нас недавно. На вид тебе года двадцать два… Право, такого парня жаль держать на должности простого слуги.

— Я слыхал, — вежливо сказал Коскэнд, — что в последнее время ваша милость были не совсем здоровы. Надеюсь, вы поправились?

— Твоя заботливость мне по душе. Да, я вполне здоров. Между прочим, ты где-нибудь служил до сих пор?

— Да, ваша милость, я служил в разных местах. Сначала я поступил в услужение к торговцу скобяными изделиями в Испании, пробыл у него год и сбежал. Затем я поступил в кузницу и сбежал оттуда через три месяца.

— Если тебе так быстро надоедает служба, — усмехнулся Сигмунд, — то как же ты сможешь служить у меня?

— У вас мне не надоест, ваша милость, — возразил Коскэнд. — Я ведь всегда мечтал поступить на службу к рыцарю. У меня есть дядя, и я просил его устроить меня, но он считает, что служить у рыцаря чересчур тяжело. Он убеждал меня служить у торговцев и ремесленников, старался, устраивал меня, а я со злости уходил отовсюду.

— Но почему ты хочешь служить именно у рыцаря. Служба эта действительно тяжелая и строгая!

— В услужении у рыцаря, ваша милость, — ответил Коскэнд, — я надеялся научиться владеть мечом.

— Тебе так нравится меч? — удивился Сигмунд.

Коскэнд сказал:

— Мне стало доподлинно известно, что ваша милость являетесь признанным мастером старинной школы, и я решил во что бы то ни стало поступить на службу к вам. Мое желание исполнилось, я стал вашим слугой и возношу благодарность за то, что мои молитвы были услышаны. Я поступил к вам в надежде, что, может быть, ваша милость согласится в свободное время хотя бы понемногу учить меня воинскому искусству. Я надеялся, что в доме есть молодой господин и я, ухаживая за ним, буду наблюдать со стороны за его упраждениями и смогу усвоить хотя бы некоторые выпады. К сожалению, молодого господина не оказалось. Есть всего лишь барышня, дочь вашей милости, жить она изволит в замке, и ей всего лишь семнадцать лет. Как хорошо было бы, если бы в доме жил молодой господин! Ведь барышня в доме рыцаря все равно что навоз!

Сигмунд рассмеялся.

— А ты, однако, нахал, — сказал он. — Впрочем, ты прав. Женщина в доме рыцаря действительно все равно что навоз.

— Простите великодушно, — смущенно сказал Коскэнд. — Я забылся и наговорил неприличных слов… Но, ваша милость, скажите, могу ли я надеяться, что вы согласитесь в свободное время, как я сейчас говорил, наставлять меня в искусстве владения мечом?

— Видишь ли, — ответил Сигмунд, — у меня по горло всяких дел, да и площадки для боя у нас нет. Впрочем, как-нибудь на досуге мы займемся… А чем торгует твой дядя?

— Он мне не родной, — сказал Коскэнд. — Просто он был поручителем за отца перед хозяином нашего дома и взял меня в племянники.

— Вот как… А сколько лет твоей матушке?

— Матушка оставила меня, когда мне было четыре года. Говорили, что она уехала в Бургундию.

— Какая же она бессердечная женщина, — сказал Сигмунд.

— Это не совсем так, ваша милость. Ее вынудило к этому дурное поведение отца.

— А отец твой жив?

— Отец умер, — грустно ответил Коскэнд. — У меня не было ни братьев, ни других родственников, и позаботиться обо мне было некому. Наш поручитель взял меня к себе и воспитывал с четырех лет. Он относился ко мне как к родному… А теперь я слуга вашей милости и прошу не оставлять меня своим вниманием…

Из глаз Коскэнда закапали слезы. Сигмунд тоже растроганно заморгал.

— Ты молодец, — сказал он. — Ты заплакал при одном упоминании о родителях, а ведь в твои годы многие забывают годовщину смерти отца. Ты верен сыновнему долгу. Так что же, отец твой скончался недавно?

— Отец скончался, когда мне было четыре года, ваша милость.

— О, в таком случае ты, наверное, совсем не помнишь своих родителей…

— Совсем не помню, ваша милость. Я узнал о них от дяди, только когда мне исполнилось одиннадцать лет.

— Как же умер твой отец?

— Его зарубили… — начал было Коскэнд и вдруг громко разрыдался.

— Вот несчастье, — проговорил Сигмунд, — как это могло случиться?

— Это большое несчастье, ваша милость. Его зарубили восемнадцать лет назад, возле лавки оружейника по имени Кото.

Сигмунд почувствовал, как что-то кольнуло у него в груди.

— Какого месяца и числа это случилось? — спросил он.

— Мне сказали, что одиннадцатого апреля, ваша милость…

— Имя твоего отца?

— Его звали Куро, раньше он был вассалом короля.

Сигмунд был поражен. Все совпадало. Человек, на которого он восемнадцать лет назад поднял руку по какой-то пустяковой причине, был родным отцом этого Коскэнда, и бедный парень, ничего не подозревая, поступил в услужение к убийце своего отца! Сердце Сигмунда сжалось, но он не подал вида и промолвил:

— Представляю, как тебе горько все это…

— Да, ваша милость, — сказал Коскэнд. — И я хочу отомстить за отца. Но отомстить, не зная искусства боя, я не могу, ведь как бы там ни было, врагом моим является доблестный рыцарь. Вот почему с одиннадцати лет я мечтаю научиться владеть мечом. Я так счастлив, что поступил к вам на службу. Ваша милость, научите меня фехтовать! Под вашим руководством я овладею этим искусством и в смертельной схватке отомщу за убийство родителя!

— Сердце твое верно сыновнему долгу, — проговорил Сигмунд. — И я научу тебя владеть мечом. Но послушай, вот ты говоришь, что отомстишь за убийство родителя. А что бы ты стал делать, если бы твой враг появился перед тобой сейчас и объявил: «Я твой враг»? Ведь ты не знаешь его в лицо, и вдобавок об превосходный рыцарь.

— Право, не знаю, — ответил Коскэнд. — Впрочем, если он появится передо мной, то будь он хоть трижды доблестный рыцарь, я брошусь на него и перегрызу ему горло!

— Горячий же ты парень, — усмехнулся Сигмунд. — Ну хорошо, успокойся. Когда ты узнаешь, кто твой враг, я, Сигмунд, сам помогу тебе отомстить. А пока крепись и служи мне верно.

— Ваша милость сами поможете мне отомстить? — вскричал Коскэнд. — Как мне благодарить вас? С вашей помощью я справлюсь с десятком врагов! О, спасибо вам, спасибо!

«Бедняга, как ты обрадовался, что я помогу тебе отомстить», — подумал Сигмунд. Пораженный таким примером верности сыновнему долгу, он твердо решил при случае открыться Коскэнду и дать ему убить себя. Это решение он отныне постоянно носил в своем сердце.

Итак, рыцарь Гросс вместе с Сидхо ходил любоваться весной, на обратном пути они зашли в замок Сигмунда, и там Гросса неожиданно очаровала красавица барышня Цанни. Между ними всего только и было что пожатие рук через полотенце, но любили они друг друга уже более крепко, чем если бы спали вместе в одной постели.

В старину люди относились к таким вещам строго. Это в наше время мужчины словно бы в шутку предлагают женщине: «Эй, милашка, приходи переспать с нами!» — «Подите вы с такими шутками!» — отвечает женщина, и тогда мужчины обижаются: «Что же ты так с нами разговариваешь? Не хочешь — так и скажи, поищем другую!» Как будто ищут свободную комнату. А вот между Гроссом и барышней Цанни ничего недозволенного еще не было, но он уже привязался к ней так, словно они лежали, склонив головы на одно изголовье.

Однако будучи рыцарем благонравным, Гросс никак не мог решиться на свидание с возлюбленной. «Что со мной будет, — в страхе думал он, — если меня там увидит кто-нибудь из слуг Сигмунда. Нет, одному туда лучше не ходить. Придет Сидхо, и мы отправимся вместе поблагодарить за гостеприимство».

Но Сидхо, как назло, не появлялся. Был он человек дошлый и в тот вечер сразу заподозрил в поведении Гросса и Цанни что-то неладное. «Если между ними что-нибудь случится, — рассудил он, — и об этом все узнают, я пропал, не сносить тогда мне головы. Нет уж, не пойду я больше туда, ибо сказано: «Благородный муж от опасности держится подальше».

Напрасно прождав его в одиноких мечтах о возлюбленной весь февраль, март и апрель, рыцарь в конце концов даже есть перестал. И вот тут-то в один прекрасный день к нему явился некий Том, снимавший с женой пристройку возле его замка. Жена его вела у Гросса хозяйство.

— Что с вами приключилось, господин? — спросил Том. — Вы совсем перестали кушать. Сегодня от обеда отказались.

— Не хочется, — сказал рыцарь Гросс.

— Кушать обязательно нужно, — объявил Том. — В наши годы надобно кушать по полтора обеда. Я, к примеру, если не уплету пять или шесть полных с верхом больших чашек, то как будто и не ел вовсе… И из замка вы совсем выходить перестали. Вот помните, в феврале, кажется, прогулялись с господином Сидхо, полюбовались на цветущую весну, как после этого повеселели, шутить начали… А нынче совсем перестали за здоровьем следить, губите себя!

— Послушай, Том, — сказал Гросс. — Ты любишь рыбную ловлю?

— Страсть как люблю.

— Вот и хорошо. Поедем ловить рыбу вместе.

Тот удивился.

— Да вы же, кажется, рыбную ловлю терпеть не можете!

— Меня как-то сразу разобрало, — сказал рыцарь. — Захотелось вдруг поудить.

— Что ж, разобрало так разобрало, — сказал Том. — А куда бы вы хотели поехать?

— Говорят, хорошо клюет на озере. Может быть, поедем туда?

— Что за глупости вы говорите, господин, — рассердился Том. — С каких это пор? Самое большее, что там можно поймать, это лобана или окуня… А в общем, если вам так хочется туда, поедем туда.

Он тут же приготовил дорожную закуску, наполнил фляги вином, нанял лодку с гребцом и скоро они были на озере. Гросс, который не рыбу ловить хотел, а надеялся хоть одним глазком полюбоваться своей возлюбленной через ограду замка Сигмунда, сразу принялся за вино, сильно опьянел и заснул. Том удил до самых сумерек и только тогда заметил, что Гросс спит.

— Господин! — окликнул он с беспокойством. — Проснитесь, господин! Простудитесь еще, чего доброго, в мае здесь вечера прохладные! Слышите, господин, проснитесь! Вина я взял слишком много, что ли?

Рыцарь вдруг открыл глаза и огляделся.

— Том, — сказал он, — где это мы?

— На озере, — отметил Том.

Гросс посмотрел на берег. На берегу возвышался храм, окруженный двойной оградой, в ограде виднелась калитка. Да нет, это же замок Сигмунда, конечно…

— Подгреби к берегу, Том, — попросил Гросс. — Причаль вон у того места, мне надо сходить кое-куда.

— Куда это вы пойдете? — возразил Том. — Тогда уж давайте я с вами пойду.

— Ты подождешь меня здесь.

— Разве Том здесь не для того, чтобы все время быть подле вас? Пойдемте вместе!

— Дурень, — нетерпеливо сказал Гросс. — В любви провожатый только помеха!

— Да вы, никак, шутите! — засмеялся Том. — Это хорошо…

Тут лодка пристала к берегу. Гросс подошел к калитке и, весь дрожа, оглядел замок. Калитка была приоткрыта, он толкнул, и она распахнулась. Он прошел за ограду. Он знал, где и что находится, и потому направился прямо через садик к сосне, которая росла на берегу пруда, а от сосны свернул вдоль живой изгороди. Вот наконец и комната Цанни. Барышня тоже любила его, с минуты расставания думала только о нем и тяжко переживала разлуку. На кого бы она ни взглянула, виделся ей один только Гросс, и когда он подошел к двери и заглянул в комнату, она вскрикнула и спросила, не веря глазам:

— Вы ли это, господин Гросс?

— Тише, тише, — проговорил рыцарь. — Простите, что я так долго не давал о себе знать. Мне так хотелось снова посетить вас и поблагодарить за гостеприимство, но Сидхо с тех пор так и не заходил ко мне, а явиться к вам одному мне казалось как-то неловко.

— Как хорошо, что вы пришли! — воскликнула Цанни.

Куда девалось ее смущение! Забыв обо всем на свете, она схватила рыцаря за руку. Не в силах слова молвить от полнившей ее радости, она положила руки на колени Гросса, и из глаз ее покатились счастливые слезы. Это были истинные слезы счастья, не те пустые слезы, что проливает, желая выразить сочувствие, чужой человек. «Теперь мне все равно, — подумал рыцарь. — Будь что будет». И тут же они разделили изголовье. После этого Цанни принесла шкатулку и сказала:

— Эту драгоценную шкатулку я получила в наследство от моей матери. Я хочу сделать тебе подарок на память.

Рыцарь оглядел шкатулку. Это была прекрасная вещь, вся в инкрустациях из слоновой кости и золота, изображающих бабочек на осеннем поле. Цанни отдала рыцарю крышку, себе оставила ящик, и они сидели, нежно беседуя, как вдруг дверь раскрылась и в комнату вошел отец Цанни Сигмунд. При виде его любовники так и ахнули. Они были так испуганы, что не могли сдвинуться с места. Сигмунд подняв ручной фонарик, гневно сказал:

— Цанни, ко мне! А вы кто такой?

— Я недостойный рыцарь, ответил молодой человек. — И зовут меня Гросс. Поистине я совершил ужасный проступок.

— Что же, Цанни, — сказал Сигмунд, — ты жаловалась, что Куни обижает тебя, отец твой ворчит, и ты захотела жить отдельно от нас, просила, чтобы тебя переселили в какое-нибудь тихое место. Я поселил тебя здесь — и что же? Ты затащила к себе мужчину? Видно, для того ты и искала укромное местечко, чтобы распутничать вдали от родительских глаз. Дочь рыцаря греховодничает с мужчиной! Да знаешь ли ты, что если это станет известно, имя мое будет опозорено? Сигмунд не уследил за чистотой домашнего очага своего. Но самое главное — ты опозорила нас перед предками. Дрянь, забывшая о чести отца, забывшая о своей девичьей чести, приготовься, я зарублю тебя сейчас своею рукой!

— Подождите! — вскричал рыцарь Гросс. — Выслушайте меня! Да, дважды справедлив ваш гнев, но виновата не барышня, виноват я, один только я! Не она забыла девичью честь и затащила меня к себе, а я соблазнил ее и склонил к разврату! Умоляю вас, сохраните ей жизнь, убейте меня!

— Нет! — закричала Цанни. — Нет, отец! Это я во всем виновата! Руби меня, только прости рыцаря.

Крича наперебой, оспаривая друг друга, они на коленях подползли к Сигмунду. Сигмунд обнажил меч.

— Прощения не будет никому, — сказал он отрывисто. — За блуд отвечают оба. Первой умрет дочь. Молись.

Он нанес страшный косой удар, и голова со стуком упала к его ногам. Гросс, вскрикнув от ужаса, упал ничком. В этот же миг меч Сигмунда с хрустом разрубил его лицо от виска до подбородка. Гросс застонал и перевалился на спину…

— Господин! Господин! — встревоженно тормошил его Том. — Что это вы так страшно воете? Перепугали меня до смерти. Не простыньте смотрите…

Рыцарь Гросс наконец открыл глаза и глубоко, с облегчением вздохнул.

— Что с вами? — спросил Том.

— Послушай, Том, — с трудом проговорил рыцарь, — скажи, есть у меня что-нибудь на плечах?

— Есть, конечно, — ответил Том. — Одеты вы как полагается. А что, замерзли?

— Да я не об этом… Я спрашиваю, голова у меня на плечах? Не отрублена?

— Вы сегодня все шутки шутите, — сказал Том. — Ничего у вас не отрублено, голова на месте.

Рыцарь даже вспотел. Значит, все это приснилось ему. Верно, очень уж сильно он хотел повидать Цанни. Плохое предзнаменование, решил он, надо скорее возвращаться. Он сказал:

— Поехали домой, Том. И поскорее.

Лодка быстро отправилась в обратный путь. Когда она пристала к берегу и Гросс хотел сойти, Том остановил его.

— Вы тут обронили, господин, возьмите, — сказал он, протягивая Гроссу какой-то предмет.

Гросс взял предмет и поднес к глазам. Это была крышка от шкатулки с инкрустациями в виде бабочек на осеннем поле, той самой шкатулки, которую во сне подарила ему дочь Сигмунда. Пораженный, Гросс долго смотрел на эту крышку, силясь понять, как она могла очутиться в его руках.

Рыцарь Сигмунд был человек выдающихся достоинств и добродетелей. Он постиг многие искусства, особенно же славился искусством владеть мечом. Лет ему было сорок, и он выделялся среди людей обычного толка, но все же его наложница Куни, тайно спуталась с сыном соседа, молодым парнем. Всякую ночь, когда Сигмунд уходил к себе в покои, этот парень, звали его Гендиро, прокрадывался в замок через садовую калитку, которую Куни предусмотрительно оставляла открытой. И никто об этом даже не подозревал, поскольку в замке всем заправляла сама Куни.

Так было и двадцать первого июля. Господин Сигмунд отправился к себе в покои, а его наложница в ожидании любовника приказала служанке раздвинуть ставни. «Жарко сегодня, сил нет, — пожаловалась она. — Без свежего воздуха не уснешь».

Гендиро, убедившись, что в доме все заснули, прошел босиком по плитам садовой дорожки, забрался в замок через раздвинутые ставни и прокрался в спальню Куни.

— Почему ты так поздно? — обиженно спросила Куни. — Я вся извелась, не знала уж, что и подумать.

— Мне тоже хотелось пораньше, — сказал Гендиро, — да ничего не вышло. У нас никто спать не ложился. Брат, сестра, мать, слуги даже, все… Насилу я вытерпел, пока они улеглись… Слушай, о нас никто не знает?

— Никто, не беспокойся. Да и кому знать, когда сам Сигмунд покровительствует тебе? Это я устроила, чтобы тебя приняли в нашем доме после того, как старший брат твой простил тебя. Это я так ловко настроила господина в твою пользу. Уж на что мой господин умен и тонок, сразу насторожился бы, заметь он между нами хоть что-нибудь странное, а ведь так ничего и не подозревает.

— Да, — сказал Гендиро, — дядюшка — человек необычайной мудрости. Я его, признаться, очень боюсь. Кроме того, ведь это он уговорил брата разрешить мне вернуться, когда меня за разные делишки сослали отсюда к родственникам. Было бы просто ужасно, если бы открылось, что я сошелся с тобой, возлюбленной моего благодетеля!

— Как у тебя язык поворачивается говорить мне это? — рассердилась Куни. — Сердца у тебя нет, вот что! Я за тебя умереть готова, а ты только и знаешь, что придумываешь разные отговорки, лишь бы отвязаться от меня… Послушай, Ген, дочка господина умерла, других наследников нет, не миновать брать в наследники кого-нибудь со стороны! Я на этот счет намекнула господину, что подошел бы сын соседа Гендиро, но господин сказал, что ты слишком молод и жизненные намерения твои еще не определились…

— Да, уж конечно, не определились, если я забрался в постель к любимой женщине благодетеля.

— Вот что, Гендиро, — решительно сказала Куни. — Господин проживет еще много лет. Если я вечно буду подле него, а тебя отдадут куда-нибудь на сторону, видеться мы не сможем. А если вдобавок жена у тебя будет красивой, ты обо мне и думать забудешь. А раз так, то вот тебе мой наказ: если ты мне по-настоящему верен, убей господина!

— Что ты! — воскликнул Гендиро. — Убить дядюшку, убить своего благодетеля? Нет, этого я не могу, совесть у меня еще есть.

— Теперь нам уже не до благодарности и не до чести, — сказала Куни.

— Все равно, дядюшка же лучший в округе рыцарь, он шутя справится с двумя десятками таких, как я! Мечом-то я владею из рук вон плохо.

— Да, мечом ты владеешь плохо, ой как плохо, — насмешливо заметила Куни.

— В том-то и дело… И нечего из-за этого смеяться надо мной!

— Мечом ты владеешь плохо, это так, — сказала Куни. — Но ты часто выезжаешь с господином на рыбную ловлю. Кажется, вы договорились четвертого числа будущего месяца отправиться, не так ли? Вот там ты столкнешь господина в воду и утопишь.

— Действительно, плавать дядюшка не умеет… Нет, все равно ничего не выйдет. Ведь с нами будет лодочник.

— А лодочника заруби. Как бы плохо ты ни владел мечом, лодочника-то зарубить сумеешь?

— Лодочника зарубить я, конечно, смогу…

— Когда господин упадет в воду, ты рассердишься и не сразу дашь лодочнику искать его. Спорь, придирайся, выдумывай всякую чепуху, но пусть он начнет искать не раньше, чем часа два спустя. Когда же он вытащит тело, скажи ему, что во всем виноват он, и заруби его. Затем на обратном пути ты заедешь на лодочный двор и объявишь хозяину, что лодочник по небрежности столкнул господина в реку, господин утонул, и ты, вне себя от горя, зарубил лодочника на месте. Далее ты скажешь, что вина лежит не только на лодочнике, что следовало бы зарубить и его хозяина, но ты, мол, великодушно решил замять это дело и потому приказываешь хозяину никому ничего не рассказывать. Дрожа за свою жизнь, хозяин лодочного двора, конечно, рта не посмеет открыть. Ты же вернешься домой, как будто ничего не знаешь, и сразу приступишь к старшему брату с просьбой, чтобы тебя без промедления отдали наследником в дом Сигмунда, поскольку-де наследников у господина Сигмунда нет. Мы тем временем доложим, что господин заболел. Когда же ты будешь введен в права усыновленного наследника, мы сообщим, что господин скончался, ты станешь здесь хозяином, и уж тут-то я прилеплюсь к тебе на веки вечные. Дом наш гораздо богаче вашего, у тебя будет много прекрасной одежды и оружия.

— Ловко придумано! — восхитился Гендиро.

— Я три дня и три ночи думала, глаз не смыкала, — сказала Куни.

— Превосходно, совершенно превосходно!

Вот о чем втайне сговаривались Куни и Гендиро, обуянные подлыми устремлениями под соединенным действием похоти и жадности. А тем временем верный слуга Коскэнд, которому не спалось в его комнатушке у ворот, вышел во двор. Прохаживаясь по саду, он вдруг заметил, что калитка в замок приоткрыта и легкий ветер раскачивает ее. «Странно, — сказал он себе, — я же сам закрыл ее, почему она открыта? Кто-то пробрался к нам, не иначе. Не нравится мне поведение соседского шалопая и госпожи Куни, уж не снюхались ли они?»

Он на цыпочках направился к дому, уперся руками в каменную ступеньку и заглянул в комнату. Услышав, что собираются убить его господина, которому он поклялся служить, не щадя живота, Коскэнд рассвирепел. А так как нрава он был в свои двадцать с небольшим лет горячего, то, забывшись, яростно шмыгнул носом.

— Куни, — испуганно прошептал Гендиро, — здесь кто-то есть!

— Экий ты, однако, трус, — сказала Куни. — Ну кому здесь быть?

Все же она невольно насторожила уши и сразу почувствовала, что рядом кто-то притаился.

— Кто это там? — окликнула она.

— Это я, Коскэнд, — отозвался юноша.

— Каков наглец! — вскричала Куни. — Как ты смел среди ночи приблизиться к женским покоям?

— Я вышел освежиться.

— Господина здесь нет, — строго сказала Куни.

— Да, я знаю.

— А если знаешь, то почему ты не у ворот? Сторож должен зорко охранять ворота, а ты осмелился покинуть свой пост, да еще явился освежаться в сад, где одни только женщины! Смотри, это тебе так не сойдет!..

— Да, — сказал Коскэнд, — я сторож. Но я обязан сторожить не только ворота. Я охраняю также и дом и сад, я охраняю здесь все. И я не стану смотреть только за воротами, если в покой проникнут воры и набросятся с мечами на моего господина.

— Послушай, любезный, — сказала Куни. — Если господин благоволит к тебе, это не значит, что ты можешь своевольничать. Ступай в людскую и спи. В этом доме покои охраняю я.

— Вот как? — сказал Коскэнд. — Почему же, охраняя покои, вы оставляете открытой замковую калитку? В открытую калитку пробралась собака, гнусная скотина, не знающая ни благодарности, ни чести, и эта скотина, жадно чавкая, пожирает самое ценное в доме моего господина. Я простою здесь в засаде всю ночь, но дождусь ее.

— Это пришел господин Гендиро, наш сосед.

— И для чего же господин Гендиро пожаловал?

— Это совершенно не твое дело! Ты слуга, ступай и охраняй ворота.

— Однако и господину Гендиро хорошо известно, что сегодня нет господина Сигмунда. Странно, что он явился к нашему господину в его отсутствие.

— Ничего странного. Он явился вовсе не к господину.

— Да, не к господину, а к вам. И по какому-то тайному делу.

— Как ты смеешь? — возмутилась Куни. — Ты что, подозреваешь меня?

— Ничего я не подозреваю. Странно только, что вам пришло на ум, будто я подозреваю. Мне кажется, всякий на моем месте удивился бы, узнав, что в дом, где одни только женщины, среди ночи забрался мужчина.

— Ну, это уж слишком. Мне просто стыдно перед господином Гендиро. Как ты можешь так думать обо мне?

Гендиро, слышавший весь этот разговор, решил, что пора вмешаться. Он был человеком хитрым, как и всякий мерзавец, способный покуситься на наложницу соседа. Кроме того, в те времена положение рыцаря отличалось от положения простого слуги, как небо от земли. Гендиро вышел из комнаты и строго сказал:

— Что это ты там говоришь, Коскэнд. Поди-ка сюда!

— Что вам угодно? — отозвался Коскэнд.

— Я сейчас слушал тебя и поражался, — сказал Гендиро. — Ты намекаешь, будто мы с госпожой Куни находимся в непозволительной связи. Возможно, в свое время, когда за разгульное поведение меня изгнали из дома к родственникам, такие подозрения и могли иметь основания. Но сейчас я собираюсь идти в наследники, и накануне такого серьезного шага в моей жизни слушать подобные вещи я не желаю.

— А если вы сами изволите сознавать, что находитесь накануне такого серьезного шага, — сказал Коскэнд, — то почему среди ночи приходите в дом к женщине в отсутствие ее господина? Вы сами, словно нарочно, навлекаете на себя подозрения в нехороших намерениях! А что мальчика и девочку с семи лет вместе не сажают, что по чужим садам с корзиной не ходят и под чужой грушей шапку не поправляют — хоть это-то вам известно?

— Молчать! — закричал Гендиро. — Не смей мне дерзить! А если я пришел по делу? А если мое дело не требует присутствия хозяина? Что ты скажешь тогда?

— В этом доме не может быть дел, которые бы не требовали присутствия моего господина, — сказал Коскэнд. — Если вы такое найдете, можете поступить со мной, как вам благоугодно.

— На, читай! — сказал Гендиро и швырнул Коскэнду лист бумаги.

Коскэнд поднял лист. Это было письмо.

«Господину Гендиро. Позвольте напомнить вам, что ловить рыбу мы отправимся, как было условлено, четвертого числа будущего месяца. Поэтому прошу вас об одолжении: если у вас будет на то желание и свободное время, хотя бы даже и ночью, не сочтите за труд зайти в мой дом и починить рыболовную снасть, которая у меня пришла в негодность. К сему Сигмунд».

Коскэнд был обескуражен. Он внимательно оглядел письмо. Все было правильно, письмо было написано рукой хозяина.

— Ну что? — с ехидством спросил Гендиро. — Ты ведь грамотный? Письмо, в котором твой господин приглашает меня зайти хотя бы ночью и починить снасть! Нынче ночью мне не спалось, вот я и пришел. А ты принялся меня подозревать в разных глупостях, всячески меня поносил, оскорбил меня! Что же мы теперь с тобой будем делать?

— Все, что вы изволите говорить, ничего не значит, — угрюмо ответил Коскэнд. — Не будь этого письма, я бы доказал свою правоту. Но письмо есть, и я проиграл. А кто из нас в действительности прав и кто виноват, спросите у своей совести. Только не извольте забывать, что я слуга этого дома и зарубить меня было бы опрометчиво.

— Кому нужно рубить такую грязную скотину, как ты? — презрительно сказал Гендиро. — Изобью до полусмерти, и будет с тебя. Не найдется ли у вас какой-нибудь палки? — обратился он к Куни.

— Вот, пожалуйста, — отозвалась та и протянула ему обломок лука.

— Это несправедливо, господин, — сказал Коскэнд. — Как же я смогу служить, если вы изувечите меня?

— Если подозреваешь человека, говори ему об этом прямо, — сказал Гендиро. — Приведи доказательства. Ты что, застал нас с госпожой на одном ложе? Я пришел потому, что меня пригласил твой хозяин! А ты зарвался, мерзавец!

Он с размаху ударил Коскэнда. Тот вскрикнул от боли и сказал:

— Все равно вы говорите неправду. Прислушайтесь лучше к своей совести, а не бейте безответного слугу рыцаря.

— Молчать! — закричал Гендиро и набросился на Коскэнда. Коскэнд с воплями покатился по земле.

Нанеся с дюжину ударов, Гендиро остановился, и Коскэнд с ненавистью поглядел ему в лицо. Гендиро ударил его по лбу. Брызнула и полилась кровь.

— Тебя бы следовало убить, подлеца, — сказал Гендиро, — но так уж и быть, дарую тебе жизнь. Если впредь будешь болтать такое, то убью. А в дом ваш, госпожа Куни, я больше не приду.

— Если вы не будете приходить, — возразила Куни, — нас будут подозревать еще больше!

Но Гендиро, довольный поводом улизнуть, не стал слушать ее и отправился домой, шлепая босыми ногами по каменным плитам садовой дорожки. Куни повернулась к Коскэнду, изнемогавшему от боли.

— Что, попало? — сказала она. — Сам виноват. Надо же, наговорить такое господину соседу! Ну что ты здесь торчишь? Убирайся вон отсюда!

Она изо всех сил пнула его в бедро. Он упал, больно ударившись коленом о каменную плиту. Куни задвинула ставни и удалилась к себе. А Коскэнд бормотал дрожащим от злости голосом: «Скоты, скоты, подлые собаки, погрязли в своих гнусностях и меня же избили, все расскажу господину, когда он вернется… Нет-нет, так прямо рассказать нельзя, господин непременно устроит мне с ними очную ставку, они в оправдание покажут письмо, а я только разговор их слышал, других доказательств у меня нет, да еще этот Гендиро из рыцарского рода, а я всего-навсего подлого звания слуги, меня просто выгонят из дома, хотя бы из вежливости перед соседом… А если меня здесь не будет, господина моего уж наверняка убьют. Сделать нужно по-другому. Гендиро и Куни заколоть пикой!» Вот что придумал верный Коскэнд. Что же будет дальше?

Двадцать третьего июня, когда рыцарь Гросс одиноко сидел у себя в замке в мечтах о барышне Цанни, к нему вдруг явился Сидхо.

— Давненько я у тебя не был, — принялся он болтать. — И ведь все собирался, но, понимаешь, тащиться к тебе сюда очень уж далеко, да и лень. Так одно на другое нашло, что только сегодня собрался… А ты что-то бледен, видимо, самочувствие у тебя неважное…

— Да, чувствую я себя скверно, — сказал Гросс. — Лежу с середины апреля. Кушать не хочется совершенно, почти ничего не ем. И ты тоже хорош, столько времени не приходил! Я так хотел еще раз пойти в усадьбу рыцаря Сигмунда, поблагодарить, хоть сладостей отнести… Но ведь без тебя и пойти не мог…

— А знаешь, — сказал Сидхо, — барышня Цанни скончалась, бедняжка.

— Как так скончалась?

— Зря я тогда водил тебя к ней. Она в тебя, кажется, влюбилась по уши, и что-то у вас там с нею было в ее комнате… Не думаю, впрочем, чтобы что-нибудь серьезное, но больше я туда не ходил. Помилуй! Да узнай об этом ее батюшка, он бы сразу спросил: «Где этот мерзкий сводник Сидхо?» — и — чик! — покатилась бы моя голова. Нет уж, уволь. А на днях захожу я в дом Сигмунда, и рыцарь Сигмунд сообщает, что дочка его скончалась и следом за нею умерла также служанка Ёнэт. Я начал расспрашивать, что и как, и постепенно понял, что барышня сгорела от любви к тебе. Вот и получается, что ты совершил преступление. Если мужчина родился чересчур красивым, он преступник. Вот так, друг мой. Ну ладно, умершие умерли, ничего не поделаешь. Помолись хоть за нее. Прощай.

— Погоди, Сидхо, — попытался остановить его Гросс, но тот уже скрылся. — Ушел… Хоть бы сказал, в каком храме ее похоронили, так нет, умчался… Какой ужас, неужели бедная девушка и вправду умерла от любви ко мне?

У него закружилась голова, уныние овладело им с новой силой, а так как он был человеком доброго сердца, то здоровье его совсем расстроилось. Он проводил теперь дни в молитвах.

Наступил праздник, пришло тринадцатое число. Вечером, закончив все приготовления, Гросс зажег свечи и устремил грустный взгляд на ясную полную луну. Вдруг он услыхал за оградой стук. Он оглянулся и увидел двух женщин. Впереди шла представительная женщина лет тридцати. Она несла хрустальный подсвечник. Следом шла молоденькая девушка. Женщины вышли на лунный свет. Рыцарь Гросс всмотрелся. Что такое? Да ведь это же Цанни, дочь Сигмунда. Он поднялся и вытянул шею, чтобы лучше рассмотреть девушку. Увидев его, женщины остановились, и та, что была впереди, обомлела:

— Не может быть! Рыцарь Гросс.

Гросс тоже узнал ее.

— Госпожа Ёнэт. Как же так?

— Вот никогда бы не подумала, — воскликнула Ёнэт. — Нам же сказали, что вы умерли.

— Как? — изумился Гросс. — А мне сказали, что умерли вы.

— Не смейте так говорить, это плохая примета. Кто вам мог такое сказать?

— Да вы заходите, пожалуйста, — спохватился Гросс. — Вон там калитка, открывайте… — Когда женщины поднялись в башню, он сказал: — Мне ужасно стыдно, что не навещал вас… А тут недавно заходит ко мне Сидхо и рассказывает, что вы обе умерли…

— Ну что за негодяй, — воскликнула Ёнэт. — У нас он тоже был и рассказал, что вас больше нет на свете. Я понимаю, человек вы простодушный, и обвести вас нетрудно… А объясняется все, по-моему, очень просто. После вашего посещения барышня только и думала что о вас. Ну, нет-нет забудется и заговорит о вас. Бывало, при господине даже. А надо сказать, что у господина в доме есть наложница по имени Куни, женщина очень скверная. Все это, конечно, ее грязные проделки. Чтобы разом лишить всех надежд и вас и барышню, она уговорила Сидхо сообщить нам, будто умерли вы, а вам сказать, будто скончалась барышня. Барышня, когда услышала о вашей смерти, хотела было даже в монахини постричься, бедняжка. Насилу я отговорила ее, кое-как убедила, что монахиней можно быть и в сердце своем, безо всякого пострига. А тут еще при всем этом господин велел барышне выходить замуж. Барышня отказалась, — ни за что, говорит, замуж не пойду, усыновите лучше наследника с женой со стороны. И так уперлась, что в доме все пошло кувырком. Отец пришел в ярость: ты, говорит, сошлась с кем-то втайне от меня, но сам видит — барышня одна-одинешенька, рубить некого. Все равно, говорит, ты дрянь, я тебя в замке не оставлю. Так мы с барышней ушли из замка и живем теперь в бедном доме. Я занимаюсь рукоделием и кое-как свожу концы с концами, а барышня все дни проводит в молитвах. Нынче, по случаю праздника, ходили в храм, да и припозднились…

— Вот, значит, что с вами было! — сказал рыцарь Гросс. — А я ведь тоже все эти дни молился перед божницей.

— Спасибо вам за то, что вы так помнили о ней, — сказала Ёнэт. — А уж она-то все время одно твердит, пусть, говорит, меня из дома выгнали, пусть меня зарубят, лишь бы он меня любил… Послушайте, рыцарь Гросс, удобно ли ей будет переночевать у вас сегодня?

— Пожалуйста, — ответил Гросс. — Только вам лучше будет пробраться в замок через черный ход. Дело в том, что у меня здесь живет некий Хакуд, гадальщик-физиогномист, я ему многим обязан, а человек он ужасно настырный, и мне не хотелось бы, чтобы он что-нибудь прознал.

Женщины так и поступили, переночевали у Гросса и удалились перед рассветом. Семь вечеров подряд приходили они к нему в любую погоду, невзирая на дождь и на ветер, оставались у него ночевать и уходили еще до рассвета. Влюбленные словно прилипли друг к другу, и Гросс совсем потерял голову. Между тем Том, живший рядом в пристройке замка, слыша каждый вечер женские голоса в покоях хозяина, забеспокоился. «Больно уж прост наш господин, — подумал он. — Не окрутили бы его дурные женщины». И вот ночью девятнадцатого числа он подкрался к дверям замка и заглянул внутрь. Покои были занавешены, но можно было разглядеть, что на блестящей постели сидят рядышком, ничуть друг друга не смущаясь, словно муж и жена, Гросс и молоденькая женщина и любовно беседуют.

— А если родитель так и выгонит меня, — говорила женщина, — ты возьмешь нас с Ёнэт к себе?

— Ну, конечно, возьму, — отвечал Гросс. — Я буду только счастлив, если так случится, но ты ведь — единственная дочь, и мы вряд ли можем на это надеяться. Как бы нас не разлучили, как дерево колют пополам, вот чего я боюсь!

— А я твердо знаю, что нет и не будет у меня мужа, кроме тебя, — сказала женщина. — Пусть об этом узнает отец, пусть он убьет меня, все равно я люблю только тебя. И смотри не вздумай меня оставить!

С этими словами она прижалась к его коленям, с нежностью заглядывая ему в глаза. Видно было, как беззаветно она любит. «Вот странная женщина, — подумал Том. — Разговаривает по-благородному… Надо посмотреть на нее как следует». Он потихоньку отодвинул ставни и в ужасе отшатнулся. «Оборотень… Ведьма! Оборотень!» — пробормотал он, позеленев от страха. Словно во сне, побежал он за помощью к гадальщику Хакуду.

Узнав о гнусном заговоре Куни и Гендиро, верный Коскэнд сказал себе: «Этому не бывать. Прелюбодеев придется убить, другого пути нет. И пусть я погибну, но из этого дома не уйду, иначе они погубят господина». Решив так, он вернулся в людскую и, сказавшись больным, из своей комнатушки не выходил.

Когда настало утро, рыцарь Сигмунд вернулся домой.

— Рада видеть моего господина в добром здравии, — сказала Куни. — Я все время беспокоюсь о вас.

— Никто не приходил в мое отсутствие? — осведомился Сигмунд.

— Вас ожидает рыцарь Аик, — ответила Куни. — Говорит, что хотел бы повидаться с вами.

— Аик? Опять, наверное, будет просить посоветовать ему лекаря. Такой, право, потешный старик… Ну что же, пригласи его. Все же он был доблестный воин.

Но старый Аик, не дожидаясь приглашения, уже бесцеремонно входил в покои.

— Простите за вторжение, — вскричал он. — Я вижу, господин Сигмунд в добром здравии? Извините великодушно, совсем перестал бывать у вас. Все-то вы на службе, день-деньской в трудах без устали.

— Да, да, — согласился Сигмунд. — А что, барышня Берта выздоровела?

— Дочь все больна, — сказал Аик со вздохом. — Сколько я из-за нее беспокойства перенес. И то, и это. Нет, ничего не помогает. Да я, собственно, как раз по этому поводу… Ах, госпожа Куни, давеча вы меня так славно угостили, так славно! Спасибо вам большое… Я вас даже и не отблагодарил-то путем… Гм… Э-э…

— А вы немного отдохните, — посоветовал Сигмунд.

— Я пришел к вам с одной просьбой, господин Сигмунд, — сказал Аик. — Очень прошу вас, снизойдите!

— Какая же у вас просьба?

— Я как-то затрудняюсь в присутствии госпожи Куни… И слуги опять же… Нельзя ли нам переговорить с глазу на глаз?

— Отчего же, можно… Всем удалиться и сюда не входить! — распорядился Сигмунд. — Слушаю вас, — обратился он к Аику.

— Господин Сигмунд, — сказал Аик, — я пришел к вам сегодня с совершенно особенной просьбой. Дело касается болезни моей дочери. Как вам известно, болеет она давно. Я делал все, что в моих силах, но ничего не помогало. Непонятно было, чем она страдает. Наконец вчера вечером она мне призналась. Тут уж я ей задал! Чего же ты раньше молчала, говорю, бесстыжая ты тварь, говорю, где твое уважение к отцу?.. Вы знаете, она у меня семи лет осталась без матери, а сейчас ей восемнадцать, и вырастил я ее, можно сказать, сам, мужской рукой, потому она так и проста, ничего совсем не знает, ну сущее подобие своего глупого родителя, да и только… Прошу вас, господин Сигмунд, не смейтесь над моими словами, не презирайте нас…

— Но чем же она больна?

— Как изволите видеть, единственная дочь, мечтал я поскорее взять в дом жениха и отправиться на покой, и молился о ее выздоровлении, хотя я не такой уж и верующий, и даже водой при этом холодной обливался, даром что я старый человек, хотя по летнему времени это ничего, и все зря. А вчера вечером она мне и говорит: вот отчего. И такое она мне сказала, что кормилице ее не расскажешь. Сущая дура, вся в родителя… Вы только не презирайте нас, пожалуйста!

— И отчего же она заболела?

— А я-то беспокоился, все не знал, как ее выходить, всяких лекарей приглашал, ну откуда мне знать? От этого ни Бог, ни святые не спасут. Что же ты, говорю, сразу не сказала?

— Так что же оказалось?

— Прямо не знаю, как и сказать. А вы не будете смеяться?

— Не понимаю, — признался Сигмунд. — В чем все-таки дело?

— По правде говоря, — решился Аик, — все дело в вашем слуге Коскэнде. Вы, господин Сигманд, часто расхваливали его при мне. Говорили, что человек он преданный, происходит из рыцарского рода, хотя и опустился сейчас до положения слуги, и сыновнему долгу он верен, и вообще малый славный. Вы еще говорили, что нет у него ни родных, ни близких, и потому вы-де сами позаботитесь о нем, отдадите его в какой-нибудь дом наследником и сделаете рыцарем. И вот я, наслушавшись, как вы его хвалите, прихожу, бывало домой, и об этом рассказываю, слугам своим кричу, чтобы брали пример с Коскэнда, что у господина Сигмунда, и кухарка наша Фан нахвалиться им не может: и собой, говорит, он хорош, и душой приятен, и благороден, и даже кормилица наша его на все лады расхваливает… В общем, получилось так, что моя дочь, только вы не смейтесь, господин Сигмунд… Фу, даже в пот от стыда бросило… Короче говоря, моя дочь, оказывается, в этого Коскэнда влюбилась до изнеможения. Срам какой! И ведь никому ни слова не говорила, даже своей бабке-кормилице, и только вчера вечером мне во всем призналась… «Как же ты смела молчать, — я ей говорю, — разве ты не дочь рыцаря. Разве в книгах не сказано: «Пусть мы бедны, но я — дочь воина?» Как, говорю, ты, дочь рыцаря, опустилась до того, что влюбилась, забыв о чести и долге, да еще заболела? Да я, говорю, тебя зарублю, хоть ты у меня и одна на всем свете! И чем он тебе приглянулся, говорю, этот Коскэнд, у него же за душой ничего, кроме синей куртки и деревянного меча, нет. Неужто, говорю, он такой уж на вид красивый?» Она тогда мне и отвечает: «Нет, говорит, батюшка, я господина Коскэнда полюбила не за то, что он красивый». — «А за что же это?» — спрашиваю. «За его преданность, — отвечает. — Кто предан своему хозяину, тот и сыновнему долгу верен». — «Так, — я говорю, — это верно, кто верен родителю, тот верен долгу, а кто верен долгу, тот верен родителю непременно». Тут дочь мне и говорит: «Получаем мы в год на прокорм всего сто мешков зерна, вот возьмете вы в сыновья кого-нибудь со стороны и уйдете на покой, а что будет, если этот человек плохим окажется? Мы получаем мало, и мне придется плохо, и я не смогу выполнить свой долг перед вами. Не хочу я в оплату за ваши благодеяния, быть плохой дочерью. Вот я и подумала, что лучше взять в замок хоть простого слугу, только бы он был человеком верной души, тогда бы мы с таким мужем служили вам верой и правдой. Вот почему я полюбила Коскэнда и даже заболела от любви…» Ну, тут она залилась слезами и принялась просить у меня прощения. Рассуждения ее показались мне разумными, и я пообещал ей попросить вас, господин Сигмунд, отдать мне в наследники вашего Коскэнда. Покорнейше прошу не отказать в моей просьбе, пожалуйста, очень прошу!

— Ну что же, — сказал Сигмунд, когда Аик замолчал, — благодарю за честь. Буду только рад.

— Так вы согласны? — вскричал Аик. — Вот спасибо-то вам!

— Но прежде следует сообщить ему. Не сомневаюсь, что он будет весьма обрадован. Получив его согласие, я немедленно дам вам знать.

— Да зачем мне его согласие? — удивился Аик. — Достаточно того, что согласны вы!

— Простите, однако, ведь не я же иду к вам в наследники!

— Коскэнд не может отказаться, — убежденно сказал Аик. — Он верен долгу и согласится на все, что вы ему не прикажете. Только бы вы приказали ему, господин Сигмунд. В этом году мне будет пятьдесят пять, дочери исполняется восемнадцать, и мне хотелось бы прямо сейчас узнать, как решится дело с моим наследником. Покорнейше прошу, не отказывайте мне!

— Хорошо, согласен, — сказал Сигмунд. — Если у вас есть сомнения, могу дать клятву на мече.

— Нет-нет, что вы, вполне достаточно вашего слова! Покорно вас благодарю… Ну, побегу сказать дочери, то-то обрадуется! Понимаете, если бы я пришел и сказал, так, мол, и так, господин Сигмунд не возражает, но должен сперва спросить согласия у самого Коскэнда, она бы страшно расстроилась, что там еще Коскэнд скажет. А вот теперь, когда все решилось так определенно, совсем другое дело. Она на радостях съест столько! И болезни ее как не бывало! Только есть, знаете ли, пословица: «С добрым делом поспеши». Так давайте же завтра, когда вы изволите вернуться, сразу обменяемся подарками в знак помолвки. И господина Коскэнда приведите, пожалуйста, хотелось бы его дочери показать… Ну, бегу!

— Может быть, выпьете чарку? — предложил Сигмунд, но Аик, полный радости, торопился к дочери и попросил разрешения откланяться немедленно. Повернувшись, он налетел на столб, охнул от боли и выскочил из дома.

— Вот растяпа, — весело сказал Сигмунд. — Эй, кто-нибудь, проводите его! — Он был очень доволен и гордо приказал: — Позвать Коскэнда!

— Коскэнд нездоров, — сказала, входя, Куни.

— Это ничего, — сказал Сигмунд. — Позови его на минуту.

— Таки, — обратилась Куни к служанке. — Ступай и передай Коскэнду, что господин требует его к себе.

Таки побежала в людскую.

— Коскэнд! — крикнула она. — Вставай, Коскэнд! Господин зовет!

— Сейчас иду, — отозвался Коскэнд.

«А у меня лоб разбит, — подумал он. — Как появиться в таком виде перед господином? — Но верный слуга должен повиноваться, что бы ни случилось. — Придется идти как есть», — решил Коскэнд и явился к Сигмунду.

— Подойди ко мне, Коскэнд, — сказал Сигмунд, едва увидев его. — А все остальные удалитесь. Оставьте нас одних.

— Да, да, — пробормотал Коскэнд.

— Мне доложили, что ты нездоров и лежишь, — начал Сигмунд. — Но тем не менее я вызвал тебя, потому что мне надобно поговорить с тобой. Речь пойдет вот о чем. У старика-рыцаря Аика есть дочь. Зовут ее Берта, ей восемнадцать лет. Девушка эта изрядной красоты, а также примерна в отношении долга перед своим родителем. Случилось так, что, восхищенная твоей преданностью, она полюбила тебя и от любви занемогла. Аик обратился ко мне с настоятельной просьбой отпустить тебя к нему в наследники, и ты пойдешь.

Тут Сигмунд взглянул на Коскэнда и увидел ссадину на лбу.

— Постой, Коскэнд, — сказал он, — что у тебя со лбом?

— Виноват, — пробормотал Коскэнд.

— Ты что, подрался? Ну что ты за негодяй! Так изуродовать рожу накануне серьезного шага в своей жизни… Преданный слуга получает раны только на службе господина, ты что не знаешь этого? Да ведь будь ты настоящим рыцарем, тебе пришлось бы теперь убить себя!

— Я не дрался, — сказал Коскэнд. — Я выходил по делу, и возле замка на меня упала черепица. Угодила прямо в лоб. Неудачно получилось, прошу извинить меня. Я просто в отчаянии, что это вызвало ваше недовольство, господин…

— Что-то мне кажется, эта ссадина не от черепицы… Ну да ладно. Все же запомни: затевать драки и получать увечья не годится. Нрав у тебя прямой, но, когда противник хитрит, прямо действовать нельзя. Нужно терпение. Ибо терпение чрезвычайно необходимо в тех обстоятельствах, когда стоит сделать один лишний шаг, и сердце твое будет пронзено мечом. Помни, поступив на службу, ты уже принадлежишь не себе, а господину своему. Будь до конца верен долгу. Никогда не поступай опрометчиво. И не выступай против тех, кто силен хитростью.

Поучения Сигмунда четко отдавались в груди Коскэнда и он сказал сквозь слезы благодарности:

— Господин, я слыхал, что четвертого числа будущего месяца вы собираетесь на рыбную ловлю… Но ведь совсем недавно скончалась барышня, ваша дочь! Пожалуйста, отложите вашу поездку на реку, с вами там что-нибудь случится!

— Хорошо, хорошо, — нетерпеливо сказал Сигмунд. — Рыбную ловлю мы отложим, не беспокойся. Не в этом сейчас дело. Так вот, я предложу тебе идти к Аику.

— Какое будет поручение?

— При чем здесь поручение? Дочь Аика полюбила тебя, и ты пойдешь к нему в наследники.

— Да, понимаю. Кто, вы говорите, идет к нему в наследники?

— Ты идешь!

— Я? — воскликнул Коскэнд. — Я не хочу!

— Дурак! — прикрикнул Сигмунд. — Ты будешь человеком! Лучшего тебе и желать нечего.

— А я хочу всегда быть возле своего господина! Не гоните меня от себя, позвольте быть рядом с вами!

— Но ты ставишь меня в очень неловкое положение. Ведь я уже дал согласие, я поклялся на мече!

— Не надо было клясться!

— Если я нарушу слово, мне придется убить себя!

— Сделайте милость!

— Если ты не будешь меня слушаться, выгоню.

— Выгоняйте! А разве нельзя было рассказать мне все толком до того, как вы дали клятву?

— Да, в этом я виноват, — сказал Сигмунд. — Виноват и прошу тебя простить меня. Видишь, кланяюсь тебе и прошу прощения. Теперь ты согласен пойти к Аику?

Коскэнд сдался.

— Хорошо, господин, раз так — я согласен. Но пусть это пока будет только сговор, а я останусь у вас еще на десять лет!

— Что ты! — возразил Сигмунд. — Завтра устраивается обмен подарками по случаю помолвки. В начале будущего месяца состоится брачная церемония.

Коскэнд думал о том, что, если он уйдет в наследники, Куни и Гендиро убьют Сигмунда. Значит, заколоть этих двух негодяев и убить себя придется сегодня ночью. При мысли о том, что он видит своего господина в последний раз, Коскэнд побледнел, и из глаз его полились слезы.

— Экий ты упрямый! — с досадой сказал Сигмунд. — Неужели тебе так не хочется уйти к Аику? Живут они совсем рядом, от нас рукой подать, можешь навещать меня хоть каждый день. Совершенно незачем расстраиваться так. Парень ты как будто бравый, а льешь слезы… Мужчина должен иметь твердый дух!

— Господин, — сказал Коскэнд, — я стал вашим слугой пятого марта. Узнав, что нет у меня ни родных, ни близких, вы отнеслись ко мне с особой благосклонностью, и этой вашей доброты я не забуду даже после смерти. Одно только хочу сказать вам. Откушав вина, вы обыкновенно очень крепко спите. Без вина же вам не спится. Кушайте вина поменьше. Даже с героем, если он крепко спит, злодеи могут сделать все что угодно. Я места себе не нахожу, когда думаю об этом. Будьте всегда настороже, господин! И еще не забывайте каждый день принимать лекарство, которое прислал врач.

Сигмунд нахмурился.

— Что это ты, словно в дальние страны собрался? — сказал он. — Такое мне мог бы и не говорить.

Услыхав в замке Гросса женские голоса, Том подкрался и заглянул за ставни. Волосы у него встали дыбом, и он со всех ног бросился было за помощью к Хакуду, но был так перепуган, что вместо этого прибежал к себе домой и, весь дрожа, забился в постель. Только на рассвете он постучался в двери Хакуда.

— Кто это? — сонно спросил Хакуд.

— Это я, Том.

— Чего тебе?

— Откройте, пожалуйста.

— Рано же ты сегодня поднялся, — недовольно проворчал Хакуд. — Никогда так рано не встаешь… Да погоди, погоди, сейчас отворю!

Он поднял щеколду и открыл дверь.

— Ну и темно здесь у вас, — сказал Том, входя.

— Так ведь еще не рассвело, — ответил Хакуд. — А свечи я гашу, когда ложусь…

— Вы только не волнуйтесь…

— Да ты сам весь трясешься! Что случилось? Чего ты пришел?

— С рыцарем Гроссом беда!

— Что с ним?

— Такое с ним, что не знаю, как быть… Вот и вы, и я — мы оба снимаем жилье на земле замка рыцаря Гросса. Живем мы все вместе. Обо мне и говорить нечего, я у него совсем как вассал, копаю его огород, смотрю за его садом, бегаю по его поручениям, жена моя ему стирает, и он с нас платы даже не берет, а иногда жалует нам на мелкие расходы или дает одежду со своего плеча. Он мой благодетель, и вот с ним такая беда приключилась! Каждый вечер к нему приходят ночевать женщины…

— Он молод и одинок, — заметил Хакуд. — Что же удивительного! Впрочем, может быть, это какие-нибудь злоумышленницы?

— Совсем не то. Да вы слушайте! Вышел я вчера по одному делу, возвращаюсь уже вечером, слышу — в замке Гросса женские голоса. Подкрался я и заглянул…

— Нехорошо.

— Ничего! Гляжу, там закрыты ставни, а за ставнями сидит господин Гросс с какой-то красивой женщиной. Сидят они, так это любезно беседуют. Она просит ее не бросать, он отвечает, что в жизни никогда не бросит, пусть даже родитель твой, говорит, тебя выгонит из дома, все равно возьму к себе женой, а она клянется, что не бросит его, даже если родитель убьет ее…

— Сколько же можно подглядывать?

— Вся шутка в том, — сказал Том, понизив голос, — что женщина эта — не просто женщина!

— Разбойница?

— Да какая там разбойница!.. Понимаете, заглянул я за ставни и вижу, что на самом деле не красавица она, — вся тощая, кожа да кости, лик у нее синий, с чела свешиваются космы волос, подола у нее нет, и вообще от бедер книзу ничего нет, и вот своей безобразной рукой она вцепилась рыцарю Гроссу в шею, а рыцарь сидит со счастливым лицом… Рядом — еще одна женщина, тоже тощая, кожа да кости. Поднимается вдруг она и идет прямо на меня, и подола у нее тоже не видать, от бедер книзу ничего нет, совсем привидение, как рисуют на картинках… Увидел я это, перепугался, зуб на зуб не — попадает, побежал домой и спрятался… Никак не пойму, как это привидения околдовали рыцаря?

— Том, — строго сказал Хакуд. — Это правда?

— Ну что за глупости — правда, неправда… С чего я стану врать? Если не верите, сходите нынче ночью сами и убедитесь!

— Да нет, мне как-то не хочется… Странное дело, никогда не слыхивал, чтобы привидения ходили на любовные встречи. Впрочем, в одном романе такой случай описан… Да нет, не может этого быть на самом деле! Ты не врешь, Том?

— Я же вам говорю, сходите сами, если не верите…

— Ну что же, — глубокомысленно сказал Хакуд. — Сейчас уже рассвело, привидения, наверное, ушли…

— Вот что я хочу спросить… Раз рыцарь Гросс спит с привидением, он должен умереть?

— Непременно умрет. Пока человек жив, он исполнен света, он свободен от скверны и чист. Мертвый же, он погрязает во тьме и исполняется злобы. Вот почему, вступив в плотскую связь с привидением, живой утрачивает чистоту крови и быстро погибает, пусть ему на роду будет написано прожить хоть сто лет.

— Я слыхал, что незадолго до смерти у человека на лице проступает тень смерти, — сказал Том. — Вы бы сходили и поглядели на господина Гросса.

— Гросс облагодетельствовал тебя, — важно сказал Хакуд, — а я дружил еще с его отцом, рыцарем Валли. И господин Валли перед смертью наказал мне присматривать за его сыном, Гроссом. Как же я могу остаться безучастным при таких обстоятельствах? Ты же о том, что случилось, не смей рассказывать никому!

— Еще чего, — сказал Том. — Я даже жене не рассказал, неужели расскажу кому постороннему?

— Вот и помалкивай, никому ни слова…

Тем временем совсем рассвело, и добрый Хакуд, постукивая палкой, вместе с Томом вышел во двор. Том отправился в свою пристройку, а Хакуд остановился у дверей Гросса.

— Господин Гросс! — крикнул он. — Господин Гросс!

— Кто там, простите? — отозвался Гросс.

— Это Хакуд, с вашего разрешения.

— Рано вы изволили подняться, — удивился Гросс и отворил дверь. — Впрочем, пожилые люди всегда встают рано. Доброе утро, входите, прошу вас… У вас, вероятно, какое-нибудь дело?

— Я пришел, — объявил Хакуд, — как физиогномист. Позвольте осмотреть вас по правилам моего ремесла.

— Что это вы в такую рань? Живем рядом, могли бы пожаловать в любое время…

— Нет, не скажите, — возразил Хакуд. — Лучше всего осматривать в такое время, как сейчас, когда только взошло солнце… Да и отношения у нас с вами еще со времен вашего отца самые близкие… Ну-ка!

Тут Хакуд извлек из-за пазухи увеличительное стекло и стал всматриваться сквозь него в лицо рыцаря.

— Что это вы? — испуганно спросил Гросс.

Хакуд спрятал стекло и торжественно сказал:

— Господин Гросс! Физиогномика говорит, что не пройдет и двадцати дней, как вы умрете!

— Я? Умру?

— Умрете непременно. Необъяснимые вещи бывают на свете, и сделать здесь ничего нельзя.

— Как же мне быть?.. Да, мне говорили, что когда человеку суждено скоро умереть, на лице его появляется тень смерти… Слыхал я также и то, что вы знаменитый физиогномист… Но ведь были же исстари люди, которым за добродетельные поступки даровался полный срок жизни! Может быть, для меня еще есть средство, чтобы избежать смерти?

— Такого средства нет. Вот разве что, пожалуй, удалить от себя женщин, которые приходят к вам каждый вечер…

— Никакие женщины ко мне не приходят!

— Ну полно, вчера ночью их видели у вас. Кстати, кто это?

— Да нет, она никак не может быть опасной для моей жизни.

— Более опасного ничего для вас нет на свете.

— Послушайте, это дочь Сигмунда, славного рыцаря. По некоторым причинам она со своей служанкой Ёнэт переехала жить в другое место… Мне передали, будто она умерла от любви ко мне, а недавно я встретил ее, и теперь мы встречаемся очень часто… В дальнейшем я намерен взять ее в жены.

— Вы сами не знаете, что говорите! — сказал Хакуд. — К вам ходят не женщины, а привидения! В этом теперь не приходится сомневаться, раз вам передавали, что она умерла. И она сидит рядом с вами, обняв вас за шею тощими, как нитки, костлявыми руками! Кстати, вы бывали у них дома?

Гросс ответил, что бывать у них ему не приходилось и что он встречался с ними только у себя дома семь вечеров подряд, считая со вчерашним. От слов Хакуда ему стало как-то жутко, и он переменился в лице.

— Вот что, — сказал Гросс. — Раз так, я сейчас же пойду и все проверю.

Он вышел из дому и отправился на поиски дам. Он стал расспрашивать, где живут две женщины такой-то и такой-то внешности, но никто ничего не мог ему сказать. Устав от расспросов, он пошел домой, но на обратном пути, проходя мимо храма, заметил вдруг позади храма новую могилу с большим надгробием, а возле могилы, — мокрый от дождя красивый подсвечник из хрусталя. Не могло быть никаких сомнений — это был тот самый подсвечник, с которым каждый вечер приходила Ёнэт. Вконец ошеломленный, Гросс зашел на монастырскую кухню и спросил:

— Простите, не скажете ли мне, чья это могила там, позади храма, на которой стоит подсвечник из хрусталя?

— Это могила дочери рыцаря Сигмунда, — ответил монах. — Скончалась она недавно, и ее должны были похоронить у храма.

— А чья могила еще там рядом?

— А рядом могила служанки этой девушки. Она умерла от усталости, ухаживая за своей больной госпожой, и их похоронили вместе.

— Вот оно что, — в смятении пробормотал Гросс. — Значит, это и верно привидения…

— Что вы сказали?

— Нет-нет, ничего, — сказал Гросс. — До свидания.

Он чуть ли не бегом возвратился домой и рассказал обо всем Хакуду.

— Странное дело, — озабоченно сказал Хакуд. — Удивительное. И за какие только грехи привидение влюбилось в вас?

— Горе мне, — отозвался рыцарь. — И ведь, наверное, сегодня вечером опять придут…

— Откуда вы знаете? Они обещали?

— Да. Она сказала, что придет обязательно. Пожалуйста, останьтесь сегодня на ночь у меня, а?

— Ну уж нет, увольте! — испуганно сказал Хакуд.

— Тогда сделайте что-нибудь при помощи ваших гаданий.

— Нет, гадания против привидений бессильны… А вот напишу-ка я настоятелю этого храма! Он человек огромного ума, искушенный в молитвословиях… И мы с ним в дружбе. Отнесите ему мое письмо и попросите помочь.

Хакуд написал, Гросс отправился в храм и попросил передать письмо настоятелю. Настоятель действительно благоволил к Хакуду. Прочитав письмо, он сейчас же велел проводить к нему Гросса. В коричневой рясе он восседал, неподвижно выпрямившись. Лет ему было за пятьдесят, и весь его облик свидетельствовал о высоких его добродетелях и самоотверженности в служении Христу. Гросс невольно перед ним склонился.

— Ты и есть рыцарь Гросс? — услышал он.

— Да, я. Не знаю, за какие грехи, но меня преследует призрак умершей. Так пишет вам Хакуд и это чистая правда. Почтительно молю вас, отгоните от меня этот призрак.

— В письме сказано, что на твоем лице проступила тень смерти. Подойди ко мне, чтобы я смог взглянуть на тебя. Вот так… Да, сомнений нет, в ближайшее время ты умрешь.

— Молю вас, — воскликнул Гросс, — сделайте так, чтобы я избежал смерти!

— Твою судьбу определяют глубоко скрытые причины, — задумчиво произнес настоятель. — Этому трудно поверить, и все же это так. Призрак преследует тебя не из злобы, но от большой любви. Судьбы избежать невозможно. Но чтобы отогнать призрак, я вручу тебе могучий талисман, крест, и вознесу молитвы за умиротворение голодной души этой женщины. Что касается талисмана, то он из чистого золота, и потому его следует беречь от чужих глаз. В нем изрядный вес, жадный человек может польститься и украсть его в надежде получить хорошую цену, продав хотя бы в виде золотого лома. Ты получишь крест в ларце и будешь носить его либо в поясе, либо за спиной. Далее я вручаю тебе молитвы Богородице и Ангелу-хранителю, возьми их, будешь читать вслух. И еще ты возьмешь вот эти ярлыки-заклятия. Ты оклеишь ими свое жилище так, чтобы привидения не смогли проникнуть к тебе, и будешь читать молитвы.

Поблагодарив настоятеля за его доброту, рыцарь Гросс воротился домой, передал все Хакуду, и они вместе принялись обклеивать стены дома ярлыками с заклинаниями. Затем Гросс заперся в своих покоях, закрыл ставни и взялся за молитвы. Но как он ни старался читать, ничего у него не получалось. А тем временем — бо-он… — ударил четвертый раз колокол в храме, эхом откликнулся пруд у холма, плеснула вода в источнике, и огромный темный мир погрузился в тишину, нарушаемую лишь шумом осеннего ветра среди холмов. Но вот, как всегда, послышался стук. «Идут!» — подумал Гросс. По лицу его струился обильный пот. Сжавшись в комок, он истово, изо всех сил громко читал молитвы.

Стук внезапно прекратился. Гросс, бормоча молитвы, заглянул в дверную щель. Видит — впереди, как обычно стоит, Ёнэт с хрустальным подсвечником, а за ее спиной несказанно прекрасная Цанни. Ее красота ужаснула Гросса. «Неужто это привидение?» Он мучился, как грешник в геенне огненной. Между тем, поскольку дом был обклеен ярлыками-заклятиями, привидения попятились.

— Нам не войти, барышня! — сказала Ёнэт. — Сердце рыцаря Гросса вам изменило! Он нарушил слово, которое дал вчера ночью, и закрыл перед вами двери. Войти невозможно, надобно смириться. Изменник ни за что не впустит вас к себе. Смиритесь, забудьте мужчину с прогнившим сердцем!

— Какие обеты он давал! — печально сказала Цанни. — А сегодня ночью двери его закрыты… Сердце мужчины, что небо осеннее! И в сердце рыцаря Гросса нет больше любви ко мне… Слушай, Ёнэт, я должна поговорить с ним! Пока я не увижу его, я не вернусь!

С этими словами она закрыла лицо и горько заплакала. Она была и прекрасна и ужасна в своей красоте. Гросс молча трясся у себя за дверью, повторяя про себя только: «Пресвятая Дева Мария, помилуй нас!»

— Как вы преданы ему, барышня, — сказала Ёнэт. — Достоин ли рыцарь такой любви?.. Ну что ж, пойдемте, попробуем войти к нему через черный ход.

Она взяла Цанни за руку и повела вокруг замка. Но и с черного хода войти им не удалось.

Наложница Куни, эта гнусная гадина, спала и видела, как бы выгнать из дома Коскэнда или поймать его на каком-нибудь проступке. Когда на следующий день Сигмунд удалился на службу, пришел Гендиро. Куни встретила его, как будто отношения у нее с ним самые невинные.

— Добро пожаловать! — жеманно произнесла она в ответ на его приветствие. — Надеюсь, у вас все здоровы? Прошу вас, садитесь сюда.

Гендиро вполголоса спросил:

— Коскэнд проболтался?

— Нет, — так же тихо ответила Куни. — Я страшно боялась, что он донесет, но он смолчал. Сказал господину, что лоб ему поранило упавшей черепицей. Я сама не своя была, вот, думаю, сейчас он скажет про обломок лука, как его били. Нет, не сказал. И о том деле ничего не сказал. Что-то подозрительно, как ты думаешь?.. Прямо не знаю, куда деваться от этой суеты… — сказала она громко и продолжала шепотом: — И вот еще что. В нашего Коскэнда влюбилась Берта, дочка рыцаря Аика. Знаешь ее? Заболела от любви, есть же дуры на свете, ну что ты скажешь! Так старик притащился к нам весь в поту просить, чтобы Сигмунд отдал Коскэнда к Аику в наследники. Сигмунд дал согласие, потому что благоволит к Коскэнду. С тем Аик и ушел, а сегодня у них устраивается обмен подарками по случаю помолвки…

— Вот и хорошо, — обрадовался Гендиро. — Коскэнд уйдет из дому, и конец волнениям.

— Так, да не так, — возразила Куни. — Правда, он идет наследником в дом Аика, но ведь Сигмунд будет при этом его посаженным отцом! А уж тогда этот парень будет держаться совсем как родня господина. Он и в слугах-то нахален не по чину, а тогда и подавно рассчитается с тобой за побои… И наш разговор тогдашний он вдобавок подслушал! Нет, как ты там хочешь, а Коскэнда ты должен убить.

— Он умеет владеть мечом, как же я его убью? — уныло проговорил Гендиро.

— Хотелось бы все же знать, почему ты не владеешь мечом?

— Придумал! — сказал Гендиро. — У нас есть слуга, этакий молодой дурак Аскэ. Он влюблен в барышню Берту, и его надо натравить на Коскэнда. Когда они подерутся, мы выгоним Аскэ за драку из дома. Но наказание участникам драки полагается одинаковое, и дядюшке из вежливости перед соседями тоже придется прогнать Коскэнда. Вот плохо только, что завтра от Аика дядюшка и Коскэнд будут возвращаться вместе. Нельзя ли устроить так, чтобы Коскэнд пошел домой раньше и один?

— Ничего нет легче, — сказала Куни. — Я скажу господину, что Коскэнд будет нужен, и попрошу отослать его домой пораньше. Не сомневаюсь, что господин так и сделает. Пусть этого наглеца встретят за поворотом дороги и как следует изобьют… — Она заговорила в полный голос. — Право, вам не следовало бы уходить так скоро. До свидания.

Вернувшись домой, Гендиро поспешил в людскую и застал придурковатого Аскэ, когда тот выводил, гундося, незамысловатую песенку.

— Молодец, Аскэ! — сказал Гендиро. — У тебя хорошо выходит!

Аскэ вскочил.

— Никак, молодой господин? — растерянно сказал он.

— Кстати, старший брат тоже ставит тебя высоко и всегда хвалит. Аскэ, говорит, у нас лучший слуга — и с хозяйскими делами успевает, и со своими управляется. А поскольку у тебя, кажется, нет никого из родных, он намерен отдать тебя в хороший дом наследником к какому-нибудь рыцарю. Хочет быть твоим посаженным отцом.

— Покорнейше благодарим, — радостно осклабился Аскэ. — Очень даже благодарим за такую милость. И господина благодарим, и вас, молодой господин, что вы обо мне, недотепе, так полагаете… И сказать толком не могу, как вам благодарен. Только вот трудно мне будет стать рыцарем, я же неграмотный совсем…

— Говоря по правде, — продолжал Гендиро, — старший брат заметил однажды, будто собирается предложить тебя в наследники к Аику, да знаешь ты, который живет неподалеку. В мужья дочери его Берте, ей нынче восемнадцать лет.

— Вот это да! — вскричал Аскэ. — Неужто правда? Это здорово! Эта барышня приятная, таких, поди, больше на свете и нет… Щечки такие кругленькие, задок пухлый… Красивая барышня, очень красивая!

— Они небогаты, — продолжал Гендиро, — так что им все равно, кого брать, лишь бы был человек серьезный. И совсем было уже договорились, что ты подойдешь, но вмешался этот соседский Коскэнд и все пошло насмарку. Коскэнд заявился в людскую Аика и наговорил там, что Аскэ, мол, негодяй, пьяница, в пьяном виде ничего не разбирает, всех лупит, даже хозяев, путается с девками, играет на деньги, да еще и вороват вдобавок. Узнав об этом, Аик, конечно, от тебя отказался, и переговоры наши кончились. А теперь в наследники туда идет сам Коскэнд, говорят, уже устраивают обмен подарками в честь помолвки. А ты ведь как-никак два меча носишь, хоть и деревянных. Представляешь, как бы тебе были рады? Нет, этот Коскэнд скотина все-таки!

— Что-о? — взревел Аскэ. — В наследники Коскэнд идет? Ах он, мерзавец! Мешать моей любви?.. И я же еще вороват!.. И вдобавок хозяев луплю!.. Нет, вы мне скажите, когда это я хозяев своих лупил?

— Какой толк мне это говорить? — сказал Гендиро.

— Так обидно же, молодой господин! Ну и подлец же он! Ну, я этого так не оставлю!

— А ты задай ему хорошенько, — посоветовал Гендиро.

— Задай… Драться мне с ним нельзя, он меня одолеет. Он же меч знает, мне с ним не справиться.

— А ты вот что сделай. Ты знаешь слугу рыцаря Тулина? Его еще зовут Забияка, он весь в шрамах с головы до ног, вот ты его и подговори, да еще кого-нибудь. Втроем нападете на Коскэнда за поворотом дороги, когда он будет возвращаться от Аика, избейте до полусмерти, даже убейте и бросьте в реку.

— Убивать не стоило бы, а узлупить надо. А что мне будет, если про драку узнают?

— Если про драку станет известно, я доложу старшему брату, он прикажет немедленно уволить тебя, и тебя прогонят.

— Нет, тогда я драться не буду, — решительно сказал Аскэ.

— Погоди, послушай. Как только мы тебя уволим, сосед из вежливости тоже, конечно, уволит Коскэнда. А раз его уволят, Аик не сможет взять его в наследники, потому что у него не будет посаженного отца. Мы же немного погодя снова возьмем тебя и отдадим Аику в наследники. Понял?

— Все понял, молодой господин, — сказал Аскэ, — сердечно благодарим за вашу доброту…

Гендиро достал из-за пазухи несколько монет.

— Возьми, — сказал он. — Выпей и угости Забияку и друзей.

— Ко всему еще и деньги! — обрадовался Аскэ. — Покорнейше благодарим, молодой господин.

Аскэ побежал разыскивать Забияку и друзей, рассказал им, в чем дело, те из озорства согласились и тут же сговорились обо всем. Между тем Сигмунд, ни о чем не подозревая, в сопровождении Коскэнда вернулся домой.

— Господин, — обратилась к нему Куни. — Я слышала, что вы сейчас уходите к Аику для обмена подарками. Так я хотела попросить вас отпустить Коскэнда домой пораньше, у меня есть для него поручение. Как только он управится, я пошлю его встретить вас.

— Хорошо, — сказал Сигмунд и они вместе с Коскэндом отправились к Аику.

Аик жил в маленьком замке неподалеку.

— Прошу прощения! — крикнул Коскэнд у дверей. — Разрешите войти?

— Кто это? — всполошился Аик. — Эй, Дендо, поди посмотри, кто пришел… Дендо, ты где? Куда он девался?

— Сами же отослали его по делу, — сказала служанка.

— Совсем запамятовал… Постой, уж не рыцарь ли Сигмунд пожаловал? Живо положи в камин дрова! А вдруг с ним и господин Коскэнд? Беги, скажи Берте! Все приготовь как следует! А я пойду встречать…

Он выбежал в прихожую, где ждали Сигмунд и Коскэнд.

— Вот уж не знал, что вы так рано пожалуете! — радостно вскричал он. — Прошу вас, проходите прямо сюда… Дом наш, правда, неказист на вид… И господин Коскэнд. Впрочем, с вами мы потом… — Тут он, спеша и волнуясь, стукнулся головой о столб и, охнув от боли, проводил Сигмунда в гостиную. — Как мне благодарить вас, господин Сигмунд, вы так благосклонно отнеслись к моей вчерашней просьбе… и вот уже все сделано…

— Я должен извиниться перед вами, — учтиво сказал Сигмунд. — Вы вчера так спешили, и я не успел вас попотчевать чаркой.

— Прихожу это я вчера от вас и рассказываю дочери, что вы благосклонно согласились отдать господина Коскэнда в наш дом и что завтра в вашем присутствии устраивается обмен подарками, так она даже заплакала от радости… Я так рассказываю, что вы можете подумать, будто она легкомысленна, но это совсем не так… Это, говорит, потому, что я все время думаю о вас, это она мне говорит, потому, что придет господин Коскэнд. Сегодня она уже совсем поправилась. Боюсь, говорит, что не понравлюсь господину Коскэнду в таком неприглядном виде, принарядилась, накрасилась… Кормилица и та себе брови начернила, просто беда! Да и то сказать, мне ведь уже пятьдесят пять лет, хочется все передать наследнику и уйти на покой… И как ни стыдно мне за свою поспешность, но сердечно благодарю вас, господин Сигмунд, за то, что вы столь скоро снизошли к моей просьбе.

— Когда я сообщил о своем решении Коскэнду, — сказал Сигмунд, — он очень обрадовался. «Это просто счастливый случай, — сказал он, — что выбор пал на меня, недостойного». Видимо, он доволен.

— Ну еще бы, — подхватил Аик. — Он верный человек и делает все, что прикажет господин, даже если это ему не по душе. Таких верных людей нигде не сыщешь. За это его дочь и полюбила… Эй, кто там? Дендо еще не вернулся? Бабка!

— Что прикажете? — отозвалась кормилица.

— Приветствуй рыцаря Сигмунда.

— Я и то все хочу ему поклониться, — проворчала кормилица, — да вы все говорите, суетитесь, никак не встрянуть… Господин Сигмунд, добро вам пожаловать!

— Здравствуй, бабка, — сказал Сигмунд. — Позволь поздравить тебя с выздоровлением госпожи Берты. Ты, верно, совсем с нею извелась, не так ли?

— Вашим заботами, господин, она нынче здорова. Я ведь при барышне давно — еще младенцем она была. Нрав ее знаю, а вот подите же, ничего она мне не сказала, все только недавно открылось. И вам хлопот с этим делом доставили, спасибо вам сердечное…

— Что, Дендо еще не вернулся? — сказал Аик. — Долго он что-то… Подавай сладости, бабка. Как изволите видеть, господин Сигмунд, у нас тут довольно тесно… Разрешите, однако, попотчевать вас рыбой и чаркой вина… И еще позвольте обратиться к вам с такой просьбой… У нас здесь тесно, и другой гостиной в доме нет, так что мне хотелось бы пригласить Коскэнда сюда, вместе с вами… Хотелось бы сегодня без церемоний, как будто он и не слуга, попотчевать его вином за одним столом с вами. Разрешите, я схожу за Коскэндом.

— Зачем же? — сказал Сигмунд. — Давайте я сам позову.

— Нет-нет, — сказал Аик. — Позвольте уж мне. Он жених моей дочери, мой наследник, он подаст мне на смертном одре последнюю чашку воды…

С этими словами он поднялся и вышел в прихожую.

— Господин Коскэнд, — вскричал он. — Рад, что вы в добром здравии. И служите вы, как всегда, хорошо… Пойдемте! — Он повел Коскэнда в гостиную. — Хочу сегодня без церемоний угостить вас чаркой за одним столом с вашим господином… Впрочем, прошу прощения, вина вы не пьете, тогда отведайте закуски…

— Очень рад видеть вас во здравии, господин Аик, — сказал Коскэнд. — Мне говорили, что барышня, ваша дочь, нездорова. Надеюсь, ей лучше?

— Что же это вы, — укоризненно сказал Аик. — Разве свою жену называют барышней?

— Так вы его только смущаете, — сказал Сигмунд. — Коскэнд, тебя пригласили. Извинись и пройди сюда.

— Действительно, превосходный парень, — восхитился Аик. — Гм… Э-э… Ну вот, ваш господин был так любезен, что не замедлил выполнить просьбу, которую я изложил ему вчера. Конечно, паек наш мал, дочь у меня глуповата, сам я, как вам известно, человек легкомысленный… Что с нас возьмешь? Дочь полюбила вас и заявила, что никого, кроме вас, ей не нужно. Может быть, вы думаете, что это ветреность? Вовсе нет. Семи лет она осталась без матери, и до восемнадцати лет воспитывал ее я. Это обо мне она думала, когда полюбила вас за вашу верность долгу и даже заболела от любви. И прошу вас ее любить и жаловать такую, как она есть… А я мешать вам не буду, сразу отойду от дел, забьюсь куда-нибудь в уголок, и все тут, только иногда давайте мне карманные деньги… Вот, правда, подарить вам у меня нечего, разве что меч, отделка грубая, а так ничего, вещь стоящая. Его я вам и передам. А уж успех ваш в жизни будет зависеть от ваших достоинств.

— Вы совсем смутили Коскэнда, — сказал Сигмунд. — Ну, конечно, он очень благодарен вам. Но по некоторым причинам ему хотелось бы отслужить у меня до конца этого года. Пусть уж дослужит, а свадьбу устроим в феврале будущего года. Помолвка, разумеется, состоится сегодня.

— В феврале будущего года… — сказал Аик. — А нынче у нас июль. Июль, август, сентябрь, октябрь, ноябрь, декабрь, январь, февраль… Через восемь месяцев, значит. Не слишком ли это долго? Ведь за восемь месяцев вещь в закладе и та пропадает…

— Причины весьма основательные, — настаивал Сигмунд.

— Ах, вот как? Понял, молодец!

— Поняли все-таки?

— Все понял, — сказал Аик. — Понятно теперь, почему дочь в него влюбилась. Да я и сам еще прежде нее влюбился. Причина-то, наверное, вот в чем… До конца года Коскэнд будет учиться у вас искусству меча, и так руку набьет! Ну конечно, так оно и должно быть… Господин Коскэнд, видно, так полагает: умный я и собой хорош, но войти наследником в дом рыцаря без подарка как-то все-таки не годится. Вот он и хочет войти с рыцарским званием. Или хотя бы в число мастеров меча попасть. Ведь верно? Молодец, молодец… И держится так скромно…

— Господин, — сказал Коскэнд, поднимаясь, — мне пора возвращаться.

— Уходите? Ну что ж, если по поручению господина, то так, стало быть, и надо… Погодите, однако, разрешите угостить вас, хоть в доме нашем ничего особенного нет… куда это Дендо запропастился? Послушайте, господин Коскэнд, вы, может быть, еще вернетесь сюда сегодня вечером? Впрочем, вы идете по поручению, так что, может быть, и не вернетесь… Проходите, пожалуйста в покои Берты и повидайтесь с нею… Она ведь так вас ждала сегодня, столько пудры извела… Не пропадать же зря пудре!

— Вы опять Коскэнда смущаете, — с упреком сказал Сигмунд.

— Одним словом, сходите и проведайте…

— Раз тебя просят, — строго сказал Сигмунд, — сходи и проведай барышню, пока ты не вошел наследником в этот дом, ты остаешься слугой дома Сигмунда. Изволь пойти и справиться у барышни о ее здоровье. Отчего же ты мнешься, однако? Ступай и спроси барышню, выздоровела ли она.

Коскэнд кланялся, не зная, куда деваться от смущения.

— Сюда, пожалуйста, — сказала кормилица, — дозвольте вас проводить…

Когда она ввела его в комнату Берты, он выпалил:

— Долго изволили недужить, барышня, пришел справиться, каково ваше здоровье.

— Вот она у нас какая, господин Коскэнд, — сказала кормилица. — Просим любить да миловать… Барышня, к вам господин Коскэнд пожаловали! Да что ж вы закраснелись-то так, это тот самый, из-за кого вы исстрадались вся, говорили еще, грозились обиды ему высказать, как он придет… А сейчас только краснеете, вот и задом еще повернулись, да кто же это задом здоровается?

— Разрешите откланяться, — поспешно сказал Коскэнд и вернулся в гостиную. — С вашего разрешения, — обратился он к Аику, — мне пора. Если успею управиться, снова обеспокою вас.

— Ну что ж, — вздохнул Аик. — Ступайте… На дворе темно уже, у вас есть что-нибудь?

— Что именно?

— Светильник какой-нибудь есть?

— Да, есть.

— А может быть, все-таки в чем-нибудь нуждаетесь? Вот свеча, например, у вас есть? Ах, есть? Ну, тогда прекрасно…

Коскэнд попрощался и вышел. Если бы он стал возвращаться обычной дорогой, то у поворота его встретила бы троица, о которой мы упоминали. Но Коскэнд перешел мост и вернулся к замку со стороны холма. Судьба ему благоприятствовала. Куни даже испугалась, когда он доложил о возвращении. Она-то думала, что его сейчас лупят насмерть в три деревянных меча, обшитых медью, а он явился как ни в чем не бывало.

— Откуда это ты, что это ты? — спросила она растерянно.

— Вы приказали вернуться, потому что у вас есть для меня поручение по дому, вот я и вернулся…

— А как же ты шел?

— Через мост и дальше через холм.

— Вот оно что… Ну так вот, я думала, что тебя сегодня задержат у Аика, и все сделала сама. Иди обратно и встречай господина. И смотри не разминись с ним. Господин всегда ходит там, где поворот, вот и ступай по этой дороге. На дороге и встретишь его, если он уже вышел. Иди сейчас же, не мешкай.

— Знал бы, не стал бы возвращаться, — пробормотал Коскэнд и пустился в обратный путь.

Трое приятелей, сидевших в засаде у поворота с деревянными мечами наготове, ждали его с другой стороны. Но они сразу заметили человека со свечей. Пригляделись — точно он, Коскэнд. Аскэ вышел ему навстречу и крикнул:

— Эй, стой!

— Кто это? — остановился Коскэнд. — А, это ты, Аскэ?

— Да, Аскэ! Жду тебя, чтобы задать тебе взбучку!

— Что это ты? С какой стати нам с тобой драться?

— Ты наврал про меня у Аика, сволочь, — объявил Аскэ, — и не дал мне стать наследником. Ты наболтал там, будто я воришка! Зачем врал? Сам к барышне пристраиваешься? Дерьмо ты этакое, все остальное бы ладно, но воришку я тебе не спущу, я тебе так сейчас накостыляю, что долго будешь помнить…

Тут парень, подойдя сбоку, ударил деревянным мечом по свече, которую держал Коскэнд.

— Без году неделю служишь, сволочь, — сказал парень, хватая Коскэнда за грудь, — подольстился к господину, так думаешь, можешь нос задирать? И вообще ты мне не по нраву…

«Да у них здесь целая шайка!» — подумал Коскэнд. Вглядевшись в темноту, он заметил еще одного, сидевшего на корточках у края дороги. И тогда он вспомнил поучение Сигмунда: когда врагов много, нельзя терять голову и лучше всего действовать лежа. Воспользовавшись неосторожностью одного, схватившего его за грудки, он вцепился Забияке в бока, мигом опрокинулся на спину и правой ногой точно ударил его в пах. Тот перевернулся через голову, ударился о землю и остался лежать возле дороги. Аскэ и другой разом бросились на Коскэнда, но тот ловко увернулся, выхватил из-за пояса свой деревянный меч и с треском обрушил его на зад Аскэ. У Аскэ от боли закружилась голова, потемнело в глазах, подкосились ноги, он, шатаясь, пробежал несколько шагов, не разбирая дороги, и повалился в придорожную канаву. Вслед за ним свалился, получив удар, и его друг.

— Кто там еще есть, выходи! — закричал Коскэнд. — Все вассалы Сигмунда живы и готовы к бою! Но сгорела свеча с гербом, как я оправдаюсь перед господином?

— Довольно с них, — сказал Сигмунд, выступая из темноты. — Успокойся.

— Господин? — опешил Коскэнд. — Зачем вы тут? Ну, конечно, вы видели, что я дрался, и теперь мне опять попадет…

— Я возвращаюсь от Аика, — объяснил Сигмунд, — и вдруг вижу это безобразие. Ну что ж, подумал я, если этот мальчишка не справится, придется помочь ему. Хорошо хоть, что справился… Подбери свечу и иди за мной.

Когда они вернулись домой, Куни была удивлена и испугана второй раз. Но виду не подала, и вечер прошел, как обычно. А на следующее утро к Сигмунду явился Гендиро.

— Доброе утро, дядюшка, — почтительно поздоровался он.

— Доброе утро, — благосклонно отозвался Сигмунд.

— Дядюшка, — сказал Гендиро. — Вчера вечером у поворота дороги ваш слуга Коскэнд, наш слуга Аскэ учинили драку. Аскэ приплелся домой весь избитый. Старший брат мой сильно разгневался, назвал его мерзавцем и выгнал со службы. Известно, однако, что наказание участникам драки полагается одинаковое, поэтому мы надеемся, что будет уволен и Коскэнд. Ведь затевать драку из-за личных счетов — проступок для слуги непростительный. Я позволил себе доложить вам обо всем от имени старшего брата.

— Вы прекрасно сделали, — ответил Сигмунд. — Но вины на Коскэнде нет. Вчера вечером он со свечой сопровождал меня по дороге домой, как вдруг у поворота на него набросились эти двое и ваш Аскэ. Они не только задержали меня, но еще и сожгли светильник с моим гербом. Я хотел казнить мерзавцев на месте, но решил, что рубить слуг соседей было бы недостойно. А тем временем разъяренный Коскэнд разогнал их своим деревянным мечом. Так что за вчерашний случай он не несет ответственности. Вы, несомненно, правильно сделали, что доложили мне обо всем. Прошу и впредь докладывать, если Коскэнд подаст повод для вашего недовольства. И вы совершенно правильно сделали, что уволили негодяя, посмевшего заступить мне дорогу. Держать таких слуг, разумеется, нельзя. Так и доложите вашему брату. А я сейчас напишу другим рыцарям, чтобы уволили своих слуг.

Гендиро, видя, что план его провалился и Коскэнд остался в доме Сигмунда, так растерялся, что удалился домой, не попрощавшись.

Том, которому уже исполнилось тридцать восемь лет, жил со своей женой, тридцатипятилетней Минэт, небогато, но благодаря рыцарю Гроссу вполне сносно. Том возделывал огород рыцаря, убирал его сад и двор замка. Минэт готовила Гроссу обед, стирала на него, и рыцарь относился к ним, как к родовым вассалам. Он не только не брал с них денег за жилье, но время от времени жаловал им карманные деньги и одежду со своего плеча. Надо сказать, что Том был ленив и никаким ремеслом не занимался, работала одна лишь Минэт, просиживая над рукодельем каждый вечер.

Раз вечером Минэт по обыкновению сидела за своим рукоделием, а Том валялся на постели и болтал ногами. Колокол вдали пробил четыре раза, мир затих, только изредка слышался звонкий плеск воды в источнике да ночной осенний ветер как-то жутко шуршал в листьях и траве, когда же порывы ветра стихали, тишина становилась еще более тоскливой и глубокой. В такой тишине был хорошо слышен малейший шорох, и вот Минэт, к своему изумлению, услыхала, что ее муж с кем-то шепчется. Она подкралась и осторожно взглянула в приоткрытую дверь спальни. Видит — Том поднялся и сидит прямо положив руки на колени. И кто-то еще есть за дверью, кто разговаривает с ним. Но кто, разглядеть она как следует не смогла, только показалось ей, что голос женский, и в груди ее зашевелился червячок ревности. Высказать свою ревность открыто она не посмела, ведь ей было уже тридцать пять лет, не молоденькая; а пока она всячески поносила мужа про себя, женщина скрылась. Минэт на этот раз промолчала, но на следующий вечер женщина пришла опять и снова шепталась с Томом за дверью, и так продолжалось три вечера подряд. На третий вечер Минэт уже еле удерживалась, нос у нее заострился, и она раздувала ноздри.

— Минэт, — позвал из-за двери Том, — пора спать, ложись.

— Дура я, дура, — сказала Минэт. — Работаю до утра…

— Не ворчи, иди и ложись скорее.

— Дурой надо быть, чтобы работать так без сна…

— Идешь ты или нет?

Минэт со злости рывком открыла дверь и вошла к мужу.

— Кто же так входит? — закричал Том.

— Том, — сказала Минэт, — что за женщина приходит к тебе каждый вечер?

— Не твое дело, — буркнул Том.

— Может, и не мое, но терпеть этого не буду. В самом деле, я ночей не сплю, работаю на тебя в поте лица, а тебе на все наплевать, девок сюда таскаешь… Какая там я ни есть, постыдился бы… Мог бы прямо сказать, так, мол, и так…

— Погоди, — сказал Том. — Совсем не в этом дело. Я уже давно хотел поделиться с тобой, да все боялся испугать…

— Это меня-то испугать? Ну уж нет! Тебя эта дрянь, может быть, и испугала чем-нибудь, ты ей, верно, сказал, что есть у тебя жена и ты с другими девками путаться не можешь, а она тебе пригрозила отомстить или что-нибудь в этом роде… Вот дрянь бессовестная! Нагло влезла в дом к женатому мужчине и еще смеет грозить! Да пусть только попробует вытащить нож, я ей покажу!

— Да не то совсем, — остановил ее Том. — Ладно, я расскажу, только ты не пугайся. Женщина, что сюда каждый вечер приходит, служанка одной барышни, влюбленной в господина. И барышня эта к нему все время ходит…

— Господин Гросс имеет на то доходы господина Гросса, а ты куда из своей нищеты за ним тянешься? Порезвиться захотелось? Значит, ты с этой прислугой спутался?

— Говорю тебе, здесь совсем другое! Вот что было по-настоящему. Позавчера вечером, только я задремал, появляется со стороны источника женщина в летах со свечой в хрустальном подсвечнике, ведет за собой молоденькую барышню. Подходят они к нашему дому, а я и думаю, зачем бы это женщинам такой благородной наружности могли понадобиться такие люди, как мы с тобой. Однако старшая женщина заходит ко мне, кланяется и спрашивает: «Вы Том?» Я отвечаю, что да, я, мол, Том и есть. «Вассал рыцаря Гросса?» — спрашивает. Да, говорю, все равно что вассал. «Ну так вот, — говорит она. — Рыцарь Гросс очень жестоко обошелся с моей госпожой. Барышня его любит всем сердцем, и они сговорились встретиться нынче ночью, но он, видно, разлюбил ее и устроил так, что мы не можем к нему войти. Так поступают только бессердечные люди. А в дом его мы не можем войти потому, что на окошко, которое выходит на задний двор, наклеен ярлык с заклятием. И я очень прошу вас, из жалости к моей госпоже, отклейте этот ярлык, окажите любезность». Ну что ж, говорю, раз вы так просите, завтра, так и быть, сдеру вам этот ярлык. «Только не забудьте, пожалуйста», — сказала она и ушла. Но вчера я целый день копался на огороде и совсем забыл об этом деле. Вечером она опять приходит и спрашивает: «Почему же вы не отклеили?» Эх, говорю, забыл, но уж завтра сдеру непременно. Нынче утром собираюсь на огород, зашел по пути на задний двор и вижу — действительно, на маленьком окошке наклеен ярлык со святой молитвой. Как же так, думаю, никакой человек через такое узкое окошко не пролезет. И вспомнил тут я, что мне рассказывали, будто барышня эта умерла и ходит к господину Гроссу в виде привидения. Так вот, думаю, в чем дело! Значит, ко мне вчера привидения приходили… У меня от страха даже волосы дыбом встали.

— Что за глупые шутки, — сердито произнесла Минэт.

— Решил я, что больше они не придут, — продолжал Том. — Нет, пришли-таки. Но сегодня я знал, что это привидения, и от страха не мог рта раскрыть, только обливался холодным потом и весь закостенел. Было мне так тяжело, будто меня чем-то придавили. «Что же вы не отклеили? — спрашивает старшая женщина. — Смотрите, мы можем на вас рассердиться…» И лицо у нее стало при этом такое жуткое, что сказать нельзя. Ладно, ладно, говорю, завтра обязательно все сделаю. С тем они и ушли. Я сижу сам не свой, а тут еще ты с ревностью… И вот что я думаю. Мне совсем не хочется, чтобы привидения обратились против меня, но если содрать ярлык, они господина Гросса загрызут либо как-нибудь по-иному убьют, так что я решил отсюда переехать.

— Врешь ты все, — сказала Минэт, — хочешь меня одурачить. Разве такое может случиться?

— Если сомневаешься, завтра сама их встретишь и будешь разговаривать. А с меня довольно, я в шкаф спрячусь.

— Значит, это правда?

— Вот поговоришь с ними и увидишь.

— Я слышала стук, когда она уходила…

— Да. И она очень красивая женщина. Только от этого еще страшнее. И завтра вечером, когда они явятся, ты будешь со мной рядом.

— Ужас какой… Нет, я не хочу.

— Служанка тоже очень благородной наружности… Этак вежливо кланяется до земли, с грустным таким, исхудалым лицом, и говорит: «Господин Том, вы…»

— Боюсь! — взвизгнула Минэт.

— Фу-ты, напугала меня! Что ты так кричишь?

— Как же быть, Том, страх-то такой!.. У нас ведь есть чем губы помазать только милостями рыцаря Гросса… А ты вот что сделай! Завтра, как привидения явятся, соберись с духом и скажи им: так, мол, и так, дело обыкновенное, вы собираетесь свести с рыцарем Гроссом какие-то счеты, но мы с супругой, скажи, только милостями его и живы, и если с ним что случится, жить нам будет на что. Так что, скажи, сделайте такую милость, принесите мне золота, и я сразу же сдеру ярлык… Конечно, тебе будет очень страшно, но ты всегда хвалился, что, если выпьешь, тебе все нипочем. Я эту ночь поработаю и куплю тебе завтра пять литров вина, а ты выпьешь, запьянеешь и скажешь им все…

— Вот дура, — сказал Том. — Да откуда у привидения деньги?

— Вот в том-то и дело! Не принесете денег, не отклею ярлык. Нет такого непонятливого привидения, которое убило бы тебя за то, что ты отказываешься сдирать ярлыки даром. Вдобавок против тебя ведь они ничего не имеют. То, что ты им скажешь, вполне разумно. А принесут деньги, тогда, так и быть, отклеивай…

— И верно, — сказал Том. — Эти привидения с понятием, если им все как следует объяснить, они согласятся и уйдут. А может, и впрямь принесут золото.

— Тогда отклей этот ярлык! Подумай только, если у нас будет золото, да мы всю жизнь с тобой ни в чем нуждаться не будем!

— Да, это было бы здорово, — сказал Том. — А ведь обязательно принесут деньги! Ладно, попробуем.

Страшная это вещь — жадность. Весь день супруги ждали захода солнца. Когда стемнело, Минэт объявила, что смотреть на мертвецов боится, и забралась в шкаф. Близилась полночь, и Том залпом осушил большую чашу вина. Он твердо решил, что говорить с привидениями будет в пьяном виде. Вот колокол у пруда ударил! Минэт в шкафу зарылась в тряпье и застыла, скорчившись в три погибели. Том ждал. Со стороны источника послышался стук и, как всегда, словно в тумане, у живой изгороди появились две женщины со светильником из хрусталя. Том затрясся, будто его облили ледяной водой, хмель мигом слетел с него, так что выпитые им три чаши вина пропали даром. Так он сидел и дрожал, когда привидения приблизились к пологу и окликнули его.

— Да-да, — проговорил Том. — Добро пожаловать…

— Простите нас за то, — сказала старшая женщина, — что мы приходим и беспокоим вас каждый вечер. Но ведь и сегодня ярлык не отклеен, и нам не войти к рыцарю Гроссу. А барышня капризничает, я совсем извелась с нею. Сжальтесь же над нами, пожалуйста, отклейте ярлык!

Том сказал, стуча зубами:

— Да-да, все это верно, конечно… Да только дело-то в том, что мы с женой живы ото дня ко дню одними милостями рыцаря Гросса. Если с ним что случится, нам же с женой жить не на что будет. Вот если бы вы принесли нам на бедность золота, я бы этот ярлык с превеликой радостью отодрал…

Он говорил с трудом, обливаясь холодным потом. Женщины поглядели друг на друга и задумались, опустив головы. Затем служанка сказала:

— Теперь вы сами изволите видеть, барышня, что мы зря беспокоим этого доброго человека. Он ведь не сделал нам никакого зла. Что делать, сердце господина Гросса вам изменило, напрасно вы стремитесь к нему. Будьте мужественны, забудьте о нем!

— Я не могу, Ёнэт, — сказала девушка и тихо заплакала, закрыв лицо руками. — Дай господину Тому золота и пусть он отклеит ярлык. Прошу тебя. Я должна увидеть рыцаря.

— Да где же мне взять золота? — сказала Ёнэт. — Ну ладно, я что-нибудь придумаю и достану… Но это еще не все, господин Том. Нам мешают не только ярлык. За пазухой у господина Гросса хранится святой крест, и крест этот тоже не дает нам приблизиться к господину Гроссу. Завтра днем вы должны выкрасть его и куда-нибудь выбросить. Сможете вы сделать это?

— Изловчусь, — ответил Том. — Выкраду и крест. Вы только деньги принесите.

— Ну что ж, — сказала Ёнэт, — пойдемте, барышня. Придется подождать до завтра.

— Опять возвращаться, не повидав его! — простонала девушка.

Ёнэт взяла ее за руку и увела.

Двадцать первого числа Сигмунд ушел на ночную службу. Куни долго лежала без сна, мечтая о том, как она в конце концов все-таки соединится с Гендиро. Четвертого числа будущего месяца Сигмунд должен будет отправиться с Гендиро на рыбную ловлю, и там Гендиро утопит его, после чего станет в этом замке наследником. Замысел хорош, но о нем пронюхал Коскэнд. Как сделать, чтобы Сигмунд либо уволил Коскэнда, либо в гневе зарубил его? Куни ломала над этим голову, пока не задремала от усталости. Вдруг она открыла глаза и увидела, что занавески в ее комнате тихо раздвинулись.

Послышались крадущиеся шаги. Затем раздвинулись занавески в покоях рядом. «Что это? — подумала Куни. — Неужели кто-нибудь в доме еще не ложился?» Было слышно, как кто-то подергал дверцу стенного шкафа и заскрипел отпираемый замок. Не успела Куни опомниться, как занавески закрылись и ночной посетитель, шурша одеждой, быстро удалился в сторону кухни. «Странно», — подумала Куни. Она была женщиной не робкого десятка, поэтому тут же поднялась, зажгла свечу и обошла покои. Никого. Она подошла к стенному шкафу. Дверца была раскрыта, и наружу торчал край шелкового кошелька. Шкатулка Сигмунда, в которой хранился кошелек, оказалась взломанной, а из кошелька пропало сто золотых монет. «Вор!» — подумала Куни, и по спине ее пробежали мурашки.

Но тут в голове ее мелькнула мысль. Да ведь это просто удача, что пропали деньги! Теперь можно будет обвинить Коскэнда в воровстве и уговорить Сигмунда либо казнить, либо выгнать его. И то и другое будет хорошо, нужно только подстроить доказательство. Куни спрятала кошелек в рукав и вернулась в спальню. Утром она как ни в чем не бывало позвала Коскэнда и послала встречать господина. В это время в сад с веником в руке вышел старший слуга Гэнк и принялся подметать дорожки. Куни окликнула его.

— А, с добрым утром, — добродушно сказал Гэнк. — Приятно видеть вас всегда в добром здравии.

— Я заварила чай, Гэнк, выпей чашечку.

— Покорно благодарю. Спасибо большое. Вина я, видите ли, не пью, так что чай мне в самый раз. Самое для меня что ни на есть большое удовольствие, когда меня чашечкой чая жалуют.

— Послушай, Гэнк, — сказала Куни. — Ты у нас уже восемь лет служишь, и человек ты прямой и честный. Как тебе нравится Коскэнд. Он поступил к нам только пятого марта, но очень уж возгордился тем, что наш господин благоволит к нему. Боюсь, тебе трудно приходится из-за его своеволия, ведь ты с ним живешь в одной комнате…

— Ну что вы, — засмеялся Гэнк. — Я такого славного парня, как наш Коскэнд и не встречал. Господину всей душой предан, если господину что нужно, работает как бешеный. И всего-то ему двадцать один год… Очень преданный человек. И добрый на удивление. Вот болел я недавно, так он всю ночь ходил за мной, глаз не сомкнул, а утром, бодрый, как всегда, пошел сопровождать господина… Нет, человек он сердечный, душевный человек, я его люблю.

— Ловко тебя Коскэнд одурачил, — сказала Куни. — Он же тебя перед господином оговаривает!

— Как это — оговаривает?

— А ты и не знал? Я своими ушами слышала. Жаловался он господину, что-де, мол Гэнк человек скверный, служить с ним трудно… что жить с тобой в одной комнате одно мучение, что ты его не учишь, а, наоборот, стараешься делать так, чтобы он оплошности совершал… Что когда господа жалуют в людскую чай и вкусную еду, ты все сам съедаешь, ничего ему не даешь… Скверный, говорит, человек этот Гэнк. Господин, конечно, рассердился, посетовал, что ты в свои годы стыд потерял, и решил в скором времени выгнать…

— Да ведь Коскэнд же наврал все! — вскричал Гэнк. — Зачем же он на меня наговаривает такое? Вот, например, когда жалуют нам вкусные вещи, я же, наоборот, все Коскэнду отдаю, ешь, говорю, ты молодой, тебе больше надо… Зачем же он так?

— И это еще не все. Коскэнд обворовывает господина… А раз ты живешь вместе с ним, тебя посчитают за соучастника!

— Да неужто он украл что-нибудь?

— Вот тебе и неужто! Не знаешь, так вот как раз и попадешь в соучастники. Я точно знаю, что украдено у господина. У служанок я уже искала. А теперь принеси сюда ящик с вещами Коскэнда.

— Я не причастен к этому, — проговорил Гэнк.

— Я господину так и сказала, — успокоила его Куни. — Ступай принеси ящик Коскэнда, да так, чтобы не заметил никто…

Гэнк, человек простодушный, ни о чем не подозревая, побежал в людскую, принес ящик с вещами Коскэнда и поставил его перед Куни. Куни открыла крышку и, делая вид, что копается в ящике, незаметно вытряхнула в него из рукава кошелек.

— Какой ужас! — воскликнула она. — Здесь оказалась очень ценная для господина вещь! Господин доверил мне ее, а я даже не заметила, что она пропала! Какая же я нерадивая… Нет, это надлежит расследовать со всей строгостью. Пусть вернется господин, и мы осмотрим вещи всех слуг прямо при них.

— Надо же, — растерянно сказал Гэнк, — а на вид такой честный парень…

— Смотри, — сказала Куни, — никому не говори, что я смотрела в его ящике.

— Ладно, не скажу, — уныло проговорил Гэнк, отнес ящик в людскую и поставил его обратно на полку.

В четвертом часу, все домочадцы вышли к парадному входу замка встречать господина. Господин проследовал в покои, уселся и тут заметил, что Куни, которая обыкновенно сразу же принималась развлекать его болтовней, что-то не в духе.

— Почему ты грустна, Куни? — осведомился он. — Ты больна? Что случилось?

— Ах, мой господин, — ответила Куни, — я просто не знаю, как оправдаться перед вами… Вчера вечером в ваше отсутствие к нам забрался вор. Пропали сто золотых монет. Они были в шелковом кошельке и пропали вместе с кошельком… А дело было так. Ночью мне показалось, будто кто-то раздвинул шторы на кухне. Я встала и все осмотрела. Никого нет, все двери наружные крепко заперты. И вдруг я заметила, что взломана шкатулка, которая хранится в шкафу, что в вашем кабинете. Это меня очень испугало. Я помолилась святой Деве и обратилась к гадальщику. Гадальщик сказал мне, что кража, несомненно, учинена кем-то из домашних… Я думаю, следует обыскать ящики и корзинки у всех слуг.

— Не надо этого делать, — возразил Сигмунд. — Вряд ли среди моих домашних есть хоть один, у кого достанет смелости украсть сто золотых монет. Это дело рук пришлого вора.

— Да ведь ворота были на крепком запоре, — сказала Куни, — а шторы открывали только на кухне… Нет, я всех обыщу. Все идите сюда!

— Беда-то какая! — воскликнула Такки, когда Куни объяснила, в чем дело. А Кими затараторила:

— Я, кроме как для уборки, в господские покои и не захожу никогда, то-то, должно быть, в огорчение вам эта пропажа, а я и не знала ничего, что вчера ночью случилось, просто странно мне это как-то, правду говорю…

— Я вас не подозреваю, — объявил Сигмунд. — Но, поскольку это случилось в мое отсутствие, когда дом был оставлен на Куни, она считает непременным, чтобы я всех обыскал.

— Пожалуйста, господин, — сказали служанки. — Будьте так любезны.

Они, не мешкая, притащили на веранду свои корзинки.

— Ну-ка, — сказал Сигмунд, — посмотрим, что в корзинке у Такки. Так, женщина ты бережливая, я вижу здесь полотенце, которое тебе пожаловали в позапрошлом году. Молодец, такой и положено быть женщине. Всякую тряпочку заверни и сохрани… Давай сюда твою корзинку, Кими!

Кими, смущенно хихикая, попросила:

— Если можно, господин, пусть мою корзинку кто-нибудь другой осмотрит…

— Нет, так нельзя, — возразил Сигмунд. — Я осмотрел вещи Такки и если не осмотрю твои, она может обидеться.

— Ну, пожалуйста…

— Что ты так смущаешься?.. А, вот в чем дело! Накопила полкорзины срамных картинок…

— Простите великодушно, их я не копила, это мне родственники подарили…

— Ладно, можешь не оправдываться. Читай на здоровье. Говорят, от этого охота пуще становится…

— А теперь надо обыскать Коскэнда и Гэнка, — распорядилась Куни. — Такки, беги и пришли их сюда с вещами…

Такки побежала в людскую.

— Коскэнд! Гэнк! — крикнула она. — Вас господин зовет!

— Что там случилось, Такки? — спросил Гэнк.

— Пропало сто золотых! Берите свои вещи и идите, всех сейчас обыскивают! Говорят, что украл кто-то из домашних!

— Вот беда, — сокрушенно сказал Гэнк. — И как только к нам вор пробрался? Ну да ладно, сейчас идем.

Они вынесли свои ящики на веранду и поставили перед Сигмундом. Гэнк запричитал:

— И как это могло случиться, ума не приложу… Сто золотых монет пропало, это что же такое! Мы же с Коскэндом так строго ворота замка охраняем… Ведь вот несчастье какое…

— Мы обыскиваем потому только, — объяснил Сигмунд, — что это случилось в мое отсутствие, когда дом был на попечении Куни, и это ее очень взволновало…

— Коскэнд, — сказала Куни. — И ты, Гэнк. Мне очень жаль, но вы тоже оказались под подозрением. Давайте сюда ваши вещи.

— Вот, проверьте, пожалуйста, — сказал Гэнк.

— Больше у тебя ничего нет?

— Это все, что я имею. Больше у меня ничего нет.

— Ай-яй-яй… Как же ты укладываешь вещи? Надо складывать как следует… А это что? Ночное платье? Неряха, скатал в комок и сунул как попало… Тесемка какая-то… От вещей? Все в грязи, засалено… Ну, ладно. Давай твой ящик, Коскэнд, у тебя только этот ящик, больше нет?

Куни запустила руки в ящик Коскэнда и принялась неторопливо перекладывать вещи. Подброшенный кошелек, конечно, оказался там. Куни подцепила его ручкой веера, подняла на всеобщее обозрение и, повернувшись к Коскэнду, осведомилась:

— Как попал этот кошелек в твой ящик?

Коскэнд остолбенел.

— Что такое? — проговорил он. — Откуда это? Впервые вижу!

— Не прикидывайся! — строго сказала Куни. — Сто золотых монет пропали вместе с этим вот кошельком! Я уж не знала, что и подумать, даже к гадальщику обращалась. Я отвечаю за эти деньги перед нашим господином, немедленно верни их!

— Да не брал я их! — закричал Коскэнд. — И не думал брать, хоть вы что угодно говорите! И как этот кошелек ко мне попал, не понимаю!

— Гэнк, — сказала Куни. — Ты служишь в этом доме дольше всех. Ты старше всех. Ты старше всей челяди по возрасту. Я думаю. Коскэнд воровал не один. Он был в сговоре с тобой. Сознавайся, Гэнк. Сознавайся первым.

— Это… Я ведь… — забормотал Гэнк, и вдруг завопил: — Что же это, Коскэнд, что ты наделал? Ведь теперь из-за тебя и меня запутают! Я здесь уже восемь лет служу, меня всегда честным считали, а теперь будут подозревать, потому что я старше всех!.. Не дай меня запутать, Коскэнд, скажи все!

— Я ничего не могу сказать!

— Это ты говоришь, что не можешь! А как же кошелек у тебя в вещах оказался!

— Да откуда я знаю, сам по себе оказался!

— Этим ты не отделаешься, — сказала Куни. — Кошелек сам собой в твой ящик попасть не мог. Я теперь тебя насквозь вижу, какой ты есть! И не смей притворяться! Конечно, наружность у тебя милая, невинная, а на поверку выходит, что ты жулик! Это таких, как ты, называют скотами, псами, не знающими ни чести, ни благодарности! Из-за тебя я виновата пред господином! Свинья!

Она пнула Коскэнда в колено.

— Что вы делаете! — вскрикнул Коскэнд. — Не знаю я ничего! Не знаю, говорю вам, не знаю!

— Гэнк, — сказала Куни. — Сознавайся ты первым.

— Коскэнд, опомнись! — умоляюще сказал Гэнк, — ведь меня же подозревают, думают, что это я тебя подбил на такое дело! Признайся, и дело с концом!

— Не знаю я, — твердил Коскэнд, — что ты пристал ко мне? Ну как это можно, чтобы слуга украл у господина сто золотых монет! Это же подумать страшно! Не знаю я, говорят тебе!

— Не знаешь? — разозлился Гэнк. — Твердишь, что не знаешь, а как кошелек у тебя очутился? Украл, а я из-за тебя страдать должен? Признайся, негодник, живо признавайся, ну? — Он ударил Коскэнда. — Будешь ты признаваться или нет?

Коскэнд со слезами твердил, что он не виноват. Куни торжествовала. Вот она, месть за ту ночь! Сигмунд сегодня же либо зарубит, либо выбросит Коскэнда из дома. От избытка чувств она изо всех сил ущипнула Коскэнда за ногу и прошипела:

— Так не скажешь, Коскэнд, нет?

Коскэнд плакал от обиды и отчаяния, не понимая, как это могло произойти, зная только, что ему не оправдаться перед господином.

— Бейте, щипайте сколько угодно, — бормотал он. — Все равно я ничего не знаю, все равно ничего не могу сказать.

— Ну что ж, — сказала Куни, — тогда сознавайся ты, Гэнк.

Тот опять ударил Коскэнда и крикнул:

— Признавайся!

— За что ты бьешь меня?

— Я за тебя страдать не желаю, — прорычал Гэнк и ударил снова, — признавайся, ну?

Они били и щипали Коскэнда с двух сторон, и тогда он закричал голосом, полным нестерпимой обиды:

— Бей, Гэнк, бей, все равно я ничего не знаю! Тебе стыдно должно быть, ведь мы живем с тобой в одной комнате, ты меня хорошо знаешь! Ты знаешь, что когда я убираю в саду, я веточки, травинки стараюсь не сломать! Ты знаешь, что когда я гвоздь ржавый подберу, я его тебе сразу несу показать! Как же ты можешь, зная меня, подозревать во мне вора?.. А вы что визжите? Чтобы восстановить против меня рыцаря Сигмунда?

Сигмунд, до того молча слушавший эту перебранку, заорал:

— Молчать, Коскэнд, как ты смеешь, мерзавец, поднимать голос, не стесняясь своего хозяина? Говори, как попал кошелек в твой ящик! Отвечай немедленно! Как там оказался кошелек?

— Не знаю я!

— Ты полагаешь, что так тебе удастся отвертеться? Негодяй! Я так заботился о тебе, старался вывести в люди, а ты в благодарность обокрал меня? Где твой стыд? Нет, верно, ты не один, у тебя и сообщники есть… Так вот знай, если не расскажешь все начистоту, зарублю своей рукой!

Тут Гэнк перепугался.

— Постойте, господин, — сказал он, — погодите его рубить! Вдруг это все-таки кем-нибудь подстроено? Пожалуйста, отложите казнь, позвольте мне сперва как следует допросить Коскэнда!

— Молчать, Гэнк! Хочешь, чтобы я и тебя подозревал? Попробуй мне только еще раз вступиться за этого негодяя, я и тебя зарублю!

— Проси прощения, Коскэнд, — шепнул Гэнк.

— Мне не в чем просить прощения, — отозвался Коскэнд, — ни в чем не виноват. Господин зарубит меня? Так ведь это же счастье для вассала — умереть от руки рыцаря! Моя жизнь принадлежит господину с первого дня службы, я всегда был готов умереть за него… Плохо только, что господин считает меня бессовестным негодяем, это омрачает радость смерти от его руки… это несправедливо, но ничего, видно, не поделаешь. Все равно когда-нибудь объявится настоящий вор, и тогда все скажут: «Да, украл не Коскэнд, мы напрасно обвинили Коскэнда!» А сейчас я умру с легким сердцем. Прошу вас, господин, казните меня! Убейте одним ударом!

С этими словами Коскэнд на коленях подполз к ногам господина.

— Нет, — сказал Сигмунд холодно, — пролить кровь в доме при солнечном свете — это дурная примета. Я казню тебя вечером, когда наступят сумерки. А сейчас ступай и запрись в своей комнате. Эй, Гэнк, стереги его, чтобы не сбежал!

— Проси прощения, — прошептал Гэнк.

— Я не буду просить прощения, — сказал Коскэнд. — Я прошу только, чтобы меня скорее убили.

— Слушай меня, Коскэнд, — сказал Сигмунд. — Случается иногда, что люди недостойные, подлого звания, возымев обиду на господина своего и обвинив его в черствости и жестокости, из упрямства вешаются. Ты же происходишь из рыцарей и самоубийства совершить не должен. Ты будешь ждать казни от моей руки.

Коскэнд дрожащим от обиды голосом произнес:

— Я умру только от вашей руки. Но прошу вас, убейте меня скорее!

Гэнк повел его в людскую.

— Почему ты не просишь прощения? — сердито спросил он.

— Я не вор, — ответил Коскэнд.

— Смотри, — продолжал Гэнк, — господин ведь никогда никому, бывало, грубого слова не скажет, а тут так разволновался… Ну, конечно, сто золотых монет пропало, дело нешуточное… А может, ты попросишь молодого соседа, господина Гиндиро, пусть замолвит за тебя словечко перед господином…

— Я скорее откушу себе язык, чем пойду к нему с какой-нибудь просьбой!

— Тогда попроси рыцаря Аика…

— Нечего мне просить, нет за мной никакой вины! Настоящий вор потом все равно отыщется, ведь говорят же, что небо открывает правду! И тогда господин вспомнит обо мне и скажет: «Да, жаль, что с Коскэндом так получилось». Для моей души на том свете это будет самой большой наградой… Послушай, Гэнк, ты делал для меня много доброго, и я думал отблагодарить тебя хотя бы карманными деньгами, когда стану наследником Аика, но сам видишь, теперь все пошло прахом. И я теперь тебя об одном только прошу: когда меня не станет, служи господину за двоих, береги его, будь ему верен до конца… И еще вот что, Гэнк. Я знаю, ты слаб здоровьем, так следи за собой, старайся не болеть… Ну до чего обидно, что обвинили меня в воровстве, о котором я даже и знать не знаю.

Коскэнд разрыдался и бросился ничком на пол. Гэнк тоже зашмыгал носом и стал вытирать глаза.

— Прощения бы попросил, — пробормотал он. — Попросил бы, а?

— Ладно, — сказал Коскэнд. — Не будем так убиваться.

Он решил, что перед казнью откроет Сигмунду все. И то, что Гендиро вступил с Куни в преступную связь, и то, что они задумали совершить четвертого числа будущего месяца на озере. Он сразу успокоился и стал терпеливо ждать. Когда стемнело и зажглись огни, женские голоса вдруг закричали у дверей:

— Коскэнд! Гэнк! Господин зовет!

Пока Том разговаривал с привидениями, его жена Минэт, обливаясь потом и едва дыша, пряталась в шкафу, зарывшись в тряпье. Наконец Ёнэт взяла Цанни за руку, и они удалились, словно растворившись в тумане. Том постучал по шкафу кулаком.

— Можешь выходить, Минэт! — крикнул он.

— А вдруг они еще здесь? — отозвалась она.

— Ушли, ушли, выходи.

— Ну как? — спросила Минэт, выбравшись из шкафа.

— В общем, я держался изо всех сил, — стал рассказывать Том, — но все равно сразу протрезвел. Понимаешь, когда я пьяный, я даже рыцаря не испугаюсь, но тут, как подумал, что рядом со мной привидения, меня будто холодной водой окатили, весь хмель из головы вылетел, слова не могу выговорить…

— Я было в шкафу прислушалась, — сказала Минэт, — так голоса едва слышны были. А страшно до чего!

— Вот я и говорю привидениям, — продолжал Том, — принесите, говорю, сто монет золотом. Если, говорю, с рыцарем Гроссом что случится, нам с женой жить не на что будет. А как только принесете деньги, мигом ярлык отдеру, говорю. Привидение говорит, деньги, говорит, мы завтра принесем, а ты отклей ярлык, да еще, говорит, изловчись, выкради и выброси у рыцаря Гросса крест, который он носит на шее, потому что, говорит, этот талисман тоже мешает нам войти к нему. А ты знаешь, что это за крест? Он из чистого золота. Я его недавно видел! Один монах еще тогда что-то о нем рассказывал… Что же он рассказывал?.. Да говорил, что это, дескать, очень ценное изделие… Не украсть ли его, как думаешь?

— Это было бы неплохо! — согласилась Минэт. — Ну и везет нам, ничего не скажешь… ведь его, наверное, продать где-нибудь можно.

— Только не здесь. Продадим в провинции, где о нем не знают. Я думаю, на лом продать.

— Да что ты говоришь! Мы всю жизнь с тобой проживем припеваючи. Ты уж постарайся, сил не жалей!

— Само собой… Только вот в чем дело — он же висит у рыцаря Гросса на шее. Что бы тут придумать?

— Рыцарь Гросс давно уже не мылся, — сказала Минэт. — Он только и делает, что читает молитвы. Скажи ему, что от него воняет потом и ему пора мыться… А пока я буду его мыть, ты потихоньку украдешь.

— Правильно! — воскликнул Том, — но ведь он ни за что не согласится выйти на двор…

— Я искупаю его прямо в покоях, в замке… И все будет в порядке.

На следующий день они нагрели воды, и Том отправился к Гроссу.

— Господин, — сказал он, — мы нагрели воды, можно искупаться. Мойтесь первым.

— Нет-нет, — испугался Гросс, — мне нельзя мыться. По некоторым причинам купание мне сейчас противопоказано…

— Вредно не мыться. У вас ведь даже постель отсырела от пота. Ну хорошо, пока ясная погода, а как пойдут дожди, что тогда? Ведь все тело у вас сопреет…

— Купаются перед вечером, и надо выходить наружу, а я по некоторым причинам из дому выходить не могу. Нельзя мне, понимаешь?

— А зачем выходить? Мойтесь на здоровье в покоях.

— Все равно нельзя. Придется раздеться догола, а раздеваться догола мне никак невозможно…

— Наш сосед, физиогномист Хакуд, — значительно произнес Том, — часто говаривал, что грязь вызывает болезни и привлекает оборотней и привидения. Ежели содержать себя в чистоте, никакие привидения не приходят. А ежели быть неопрятным, изнутри вылезают всякие болезни, а снаружи являются привидения.

— К грязному человеку являются привидения?

— И не одно, а сразу по двое, взявшись за руки.

— Вот беда, — озабоченно сказал Гросс, — придется и впрямь искупаться.

«Дело сделано», — обрадовались слуги.

Том крикнул жене:

— Тащи сюда кадку, неси горячую воду!

Они быстро приготовили все для купания. Гросс разделся, снял с шеи крест и протянул Тому.

— Этому талисману цены нет, — сказал он. — Положи его пока на алтарь, возле иконы.

— Слушаюсь, — сказал Том. — Минэт, помой господина. И смотри хорошенько мой, осторожно.

Минэт принялась за дело.

— Не поворачивайтесь, господин, стойте смирно, — приговаривала она, — голову склоните и шею вытяните… Еще больше склонитесь.

Она притворилась, будто моет ему шею, стараясь только, чтобы он не видел Тома, а тот тем временем развязал матерчатый кошелек и извлек из него ларец, покрытый черным матовым лаком. В ларце лежал литой золотой крест, завернутый плотно в черный шелк. Том сунул талисман за пазуху, а на его место положил припасенную заранее глиняную фигурку бога того же примерно веса. Затем он положил кошелек на алтарь и сказал:

— Ну что ты так копаешься, Минэт. Если долго мыться, у господина может голова заболеть… Может быть, довольно?

— Да, пожалуй, хватит, — сказал Гросс.

Он вылез из кадки, обтерся и надел купальный халат.

— Хорошо-то как стало, — пробормотал он. Не будучи богом, не знал он, что купальный халат этот станет вскоре его саваном, а это купание было омовением мертвого тела. Чувствовал он себя прекрасно, позакрывал все двери и снова принялся прилежно читать молитвы.

Том же с супругой, заполучив вещь, подобной которой они никогда в руках не держали, возликовали и вернулись домой.

— Какая красивая штука! — сказала Минэт. — И дорогая, верно…

— Нам-то, конечно, не понять, — сказал Том. — Но талисман этот могучий, если из-за него привидения в дом попасть не могут.

— Везет нам…

— Постой, однако, — встревожился Том. — Ведь и к нам привидения, значит, войти не смогут из-за этого талисмана, когда принесут деньги! Как же быть?

— Выйдешь к ним и поговоришь на улице…

— Дура, да я же помру со страха!

— Тогда отдай кому-нибудь на сохранение.

— Нельзя, у Тома таких вещей быть не может, это всякий знает. Начнут спрашивать, откуда это у меня, откроется, что я украл, вот мы и пропали… В заклад снести нельзя, дома оставить тоже нельзя. Привидения заберутся к господину Гроссу через окошечко, с которого я сдеру ярлык, а затем заедят или как-либо по-иному расправятся с ним. Когда власти узнают об этом, начнется следствие. Сразу увидят, что талисмана на теле нет. Кто украл? Заподозрят скорее всего Хакуда и меня. Хакуда знают как честного старика, поэтому подозрение падет на меня. Обыщут наш дом, найдут талисман, что тогда? Вот что я сделаю. Положу талисман в коробку и зарою на огороде, место замечу палкой, тогда все будет в порядке, пусть обыскивают. Потом мы на время скроемся, а через полгода или год, когда все успокоится, вернемся и откопаем. И все будет шито-крыто…

— Правильно, — сказала Минэт. — Только гляди закапывай поглубже.

Не теряя времени, Том уложил талисман в старую коробку, вынес на огород и глубоко закопал. Сверху он воткнул для приметы палку и возвратился домой. Супруги заранее отпраздновали это событие, проведя остаток дня за вином и болтовней. Когда стало смеркаться, Минэт опять забралась в шкаф, а Том все сидел и ждал, подкрепляясь вином. Но вот колокол пробил полночь, и мир погрузился в тишину, словно и воды застыли, и травы заснули. Еле слышно и уныло запели сверчки под полом, и тогда снова со стороны источника явственно донесся зловещий стук. «Они», — подумал Том, и волосы на его теле завились в колечки от страха. Он взглянул, привидения приближались к живой изгороди. Он зажмурился, а когда открыл глаза, привидения были уже у веранды.

— Господин Том?

Том почувствовал, что язык ему не повинуется. Собрав все силы, он выговорил:

— Слушаю вас…

— Простите нас за назойливость, — сказала Ёнэт. — Мы каждый вечер обращаемся к вам с одной и той же просьбой. Но ведь ярлык на окне у рыцаря Гросса все еще не отклеен. Отклейте, пожалуйста, барышня так хочет повидаться с рыцарем Гроссом. Она меня измучила, у меня нет больше сил. Прошу вас, сжальтесь над нею, сжальтесь надо мной, уберите ярлык!

— Уберу, — сказал Том, — сейчас уберу. Деньги вы принесли?

— Да, я принесла вам сто золотых монет. Но вы убрали талисман? Святой крест?

— Конечно. Он у меня, я припрятал его.

— Вот, возьмите ваши деньги, — произнесла Ёнэт и протянула ему сверток.

Том не очень верил, что это будут настоящие деньги, но когда руки его ощутили тяжесть золота, он понял, что теперь у него столько денег, сколько не было никогда в жизни. Он даже страх забыл и тут же, трясясь от волнения, спустился во двор.

— Идите за мной, — сказал он призракам, взяв лестницу, и направился к замку Гросса. Он приставил лестницу к стене, вскарабкался на дрожащих ногах к окну и стал отдирать ярлык. Но руки его тряслись, и он никак не мог закончить дело. Наконец, он вцепился в ярлык и рванул, в тот же миг лестница качнулась, он кувырком полетел на землю и выкатился в огород. Не в силах подняться, он остался лежать, сжимая в руке ярлык, и только бормотал про себя: «Пресвятая Дева Мария, помилуй нас…»

Привидения радостно переглянулись.

— Ну вот, барышня, — сказала Ёнэт. — Сейчас вы увидите господина Гросса и сможете высказать ему все свои обиды. Пойдемте же!

Она взяла Цанни за руку, покосилась на Тома, все еще лежавшего на земле, заслонилась от ярлыка в его стиснутых пальцах и проплыла через окно в дом.

Куни злорадно думала о том, что настырный негодяй Коскэнд, знавший о ее сговоре с Гендиро, нынче же ночью умрет от руки господина, как вдруг к ней вошел Сигмунд и сказал:

— Куни, Куни, что я наделал! Правду говорят: «Семижды поищи у себя, а тогда только подозревай». Пропавшие деньги нашлись! Место, где прячешь дома деньги, надо время от времени менять, вот я и перепрятал их и совершенно забыл об этом. Очень сожалею, что переполошил всех. Но деньги нашлись, радуйся же!

— Ой, как хорошо! — воскликнула Куни. — От души поздравляю вас.

Про себя она считала, что поздравлять тут не с чем. Она была весьма встревожена и озадачена. В самом деле, как они могли найтись, эти пропавшие деньги?

— Зови сюда всю прислугу, — приказал Сигмунд.

Куни позвала Таки и Кими, и те, узнав, что произошло, тоже поздравили господина.

— Позвать сюда Коскэнда и Гэнка, — распорядился Сигмунд.

Служанки наперегонки побежали в людскую.

— Коскэнд, — закричали они. — Гэнк! Господин зовет!

Услыхав это, Генк встрепенулся.

— Слушай, Коскэнд, попроси прощения. Деньги, видно, ты не крал, да что поделаешь, кошелек-то нашли в твоем ящике, значит, такая уж у тебя судьба. Попроси прощения, ладно?

— Хорошо, хорошо, — проговорил Коскэнд. — У меня есть что сказать господину, когда тот занесет меч. И, думается мне, ты тоже обрадуешься, когда услышишь…

— Что уж мне радоваться, — вздохнул Гэнк. — Ну, пойдем, господин ждет нас.

Они вышли из людской и остановились перед верандой.

— Коскэнд и Гэнк, — сказал Сигмунд. — Подойдите ко мне.

— Господин, — торопливо сказал Гэнк, не трогаясь с места. — Я сейчас по-всякому говорил с Коскэндом у нас в людской. Не воровал он, по-моему, господин. Вы, конечно, совершенно справедливо изволите гневаться на него, но позвольте покорнейше просить вас, господин, отложить казнь до следующего двадцать третьего числа…

— Погоди, Гэнк, — сказал Сигмунд. — Коскэнд, подойди сюда.

— Казнь будет в саду? — осведомился Коскэнд. — Позвольте постелить рогожу, чтобы не залить все кровью.

— Поднимись на лестницу.

— Слушаюсь… Значит, казнь будет на лестнице? Это неслыханная честь. Благодарю вас, господин.

— Мне неприятно, Коскэнд, что ты говоришь так, — сказал Сигмунд. — Слушайте, ты Гэнк, и ты, Коскэнд. Я виноват перед вами. Деньги нашлись, я вспомнил, что перепрятал их в другое место. Радуйтесь же. И я рад, ведь не было бы мне прощения, если бы я заподозрил чужих людей, а не собственных слуг. Я прошу вас извинить меня.

— Так деньги нашлись? — радостно вскричал Коскэнд. — Значит, я больше не вор? Меня больше не подозревают?

— Да, — сказал Сигмунд, — тебя никто не подозревает. Я совершил оплошность.

— Благодарю вас, господин! Я всегда был готов умереть от вашей руки, но каково идти на смерть с мыслью о том, что вы считаете меня вором! А теперь я чист от подозрений! Казните же меня!

— Я поступил опрометчиво, — возразил Сигмунд. — И хорошо еще, что ты мой вассал. Будь на твоем месте кто-нибудь из моих друзей, мне пришлось бы убить себя. Даже этого, может быть, оказалось бы мало. Мне стыдно, что я так глупо обвинил своего верного вассала. Сигмунд низко склонился перед Коскэндом:

— Прошу твоего прощения.

— Не надо, господин, — проговорил Коскэнд, — я не заслуживаю этого… Какая радость, правда, Гэнк.

— Еще бы! — сказал Гэнк.

— Гэнк, — торжественно сказал Сигмунд. — Ты тоже подозревал Коскэнда и даже бил его! Проси у него прощения!

— Конечно, — с готовностью сказал Гэнк. — Прости меня, Коскэнд, прошу тебя…

— И ты тоже хоть чуть-чуть, а подозревала Коскэнда, не так ли, Такки.

— Не то чтобы подозревала, — сказала Такки, — а просто думала, что непохоже это на нашего Коскэнда. Самую малость подозревала.

— Вот и проси прощения. И ты тоже, Кими!

Служанки извинились перед Коскэдом и поздравили его.

Тогда Сигмунд повернулся к Куни.

— Слушай, Куни, — строго сказал он. — Ты подозревала Коскэнда сильнее всех. Ты пинала его и била. Проси у него прощения… Что же ты? Даже я извинялся, кланяясь ему до земли! Тебе же надлежит извиниться еще более учтиво!

Куни была вне себя от разочарования и злости. Ее замысел снова сорвался. Мало того что нашлись деньги, ее еще заставляют просить извинения у этого Коскэнда. Обида была нестерпимой, однако делать было нечего.

— Прости, пожалуйста, Коскэнд, — пробормотала она. — Я очень виновата перед тобой…

— Это все пустяки, — сказал, усмехаясь, Коскэнд. — Деньги нашлись и хорошо. Я-то думал рассказать кое-что господину перед смертью…

Сигмунд поспешно перебил его:

— Не надо, Коскэнд, ничего не рассказывай. Молчи, если любишь меня.

— Не буду, извините, господин, — сказал Коскэнд. — Но вот какое дело. Если деньги нашлись, то как попал в мои вещи кошелек?

— Как! — воскликнул Сигмунд, — разве ты не помнишь? Ты как-то сказал, что тебе хотелось бы иметь какой-нибудь старый кошелек. Я тогда и подарил тебе этот…

— Да не говорил я…

— Ты сказал, что тебе нужен кошелек!

— Да на что мне, господин, шелковый кошелек!

— У вас память, друг мой…

— У вас память еще хуже моей! Вы забыли даже, куда перепрятали сотню золотых монет.

— Это тоже справедливо. Одним словом, все кончилось хорошо, и пусть всех угостят чаркой!

Сигмунд не сомневался в верности Коскэнда. Деньги действительно пропали, но он знал, что Коскэнд не мог их украсть, и показал Куни другой сверток с золотом. Дело было таким образом улажено, и если Сигмунд любил Коскэнда, то Коскэнд был готов пойти на смерть за господина в любой момент.

Кончился месяц, наступило третье августа. Завтра господин свободен от службы и хочет отправиться с Гендиро ловить рыбу. Сегодня ночью Гендиро, разумеется, опять заберется к Куни. Коскэнд был уже сам не свой от беспокойства. «Если мне не удастся уговорить господина отказаться от рыбной ловли, — думал он, — я подстерегу этого мерзавца Гендиро в коридоре у лестницы на второй этаж. Коридора ему не миновать, поскольку Куни спит на втором этаже. Я заколю его, затем кинусь наверх и прикончу Куни, и там же, не сходя с места, убью себя. Тогда, конечно, не будет ни шума, ни огласки…» Так Коскэнд хотел отблагодарить своего господина за все благодения, но прежде следовало попытаться отговорить его от рыбной ловли.

— Господин, — сказал Коскэнд, — вы все-таки собираетесь завтра на рыбалку?

— Да, — ответил Сигмунд.

— Покорно прошу простить меня за настойчивость, но я опять беру на себя смелость просить вас отказаться от этого намерения. Ведь мы только что похоронили барышню…

— Слушай, Коскэнд, — сказал Сигмунд. — Я очень люблю рыбную ловлю, а других удовольствий у меня в жизни нет. Почему я должен отказываться от этого? Ты знаешь, как я устаю на службе.

— Нельзя вам развлекаться возле воды, — убеждал Коскэнд. — Вель вы не умеете плавать… Ну ладно, раз уж вы так твердо решили, позвольте мне завтра сопровождать вас. Возьмите меня с собой.

— Да ты же рыбную ловлю терпеть не можешь! Никуда я тебя не возьму. И что за склонность портить мне удовольствие! Отстань, пожалуйста.

— Тогда придется со всем сегодня покончить, — пробормотал Коскэнд. — Благодарю вас за ваши милости, господин мой.

— Что-что?

— Простите, это я о своем… Я вот что хотел сказать вам, господин. С первого же дня, когда я пришел к вам, вы отличали меня своей благосклонностью на зависть всем другим, и этого я не забуду после смерти. Когда я умру, я стану призраком и буду охранять вас от всяких бед… И вот еще что. Прошу вас, кушайте поменьше вина. Без вина вы почти глаз не смыкаете, а когда выпьете, спите как убитый. Оно конечно, вино помогает рассеяться, поэтому кушайте понемногу на здоровье, но не напивайтесь допьяна, ведь как бы хорошо ни владели вы мечом, злодей вас в таком состоянии возьмет голыми руками… Вот о чем беспокоюсь я больше всего!

— Не смей говорить мне таких вещей, — сердито сказал Сигмунд, — пойди прочь.

Коскэнд поднялся и пошел из покоев, но при мысли о том, что видел сейчас господина в последний раз, он остановился, не в силах уйти, и снова взглянул на Сигмунда. Глаза его были полны слез. Сигмунду это показалось странным. Он скрестил руки на груди и на некоторое время задумался, склонив голову. А Коскэнд направился в прихожую, взял пику, висевшую над входом, и осмотрел ее, снявши чехол. Наконечник пики был весь красный от ржавчины. Коскэнд спустился в сад, принес точило и принялся затачивать наконечник. За этим занятием его застал Сигмунд.

— Что это, Коскэнд, — с любопытством осведомился он. — Что ты делаешь?

— Это пика, — сказал Коскэнд смущенно.

— Я спрашиваю: зачем ты точишь ее?

— Да уж слишком она ржавая. Даже в наше спокойное время в дом могут ворваться какие-нибудь бандиты. Разве такой пикой с ними управишься? Вот я и решил привести ее в порядок, благо мне сейчас все равно делать нечего.

Сигмунд усмехнулся.

— На что же ты годишься, если не можешь проткнуть человека ржавой пикой? Если у тебя рука мастера, ты самой ржавой, самой тупой пикой пробьешь железную доску толщиной в палец… Так стоит ли точить? Тем более что ненавистного тебе человека лучше всего убивать именно ржавой пикой. Ему больнее, а тебе приятнее…

— Ваша правда! — проговорил Коскэнд, пошел и повесил пику на место, а Сигмунд вернулся в свои покои.

Вечером явился Гендиро, и было устроено пиршество. Куни распевала, подыгрывая себе на лютне до полуночи, а затем отошла ко сну. Постель для Гендиро устроили в гостиной, что же касается Куни, то она поднялась в спальню на втором этаже. Когда в доме ночевали гости, она всегда ложилась на втором этаже, так было удобно для Гендиро, если бы ему вздумалось забраться к ней. Потянулись ночные часы, в доме все стихло. Коскэнд, обмотав лицо полотенцем до самых глаз, с пикой под мышкой, тихонько выбрался во двор, раздвинул в двух местах щиты в полу коридора, спрятался и, приготовив пику, стал ждать. Колокол пробил четыре раза. С шорохом раздвинулись шторы, и кто-то, осторожно ступая, появился в коридоре. Коскэнд вгляделся, вытянув шею. «Гендиро, конечно», — подумал он. В коридоре было темно, лишь слабый свет ночника падал на стены, и различить черты лица человека было невозможно. Но человек этот крался к лестнице на второй этаж, и Коскэнд больше не сомневался. Он пропустил его мимо себя и молча, изо всех сил ударил пикой в щель между щитами, целя в бок. Удар пришелся точно. Человек пошатнулся, ухватился правой рукой за древок и, выдернув наконечник из своего тела, отпихнул пику. Толчок опрокинул Коскэнда на спину. Не выпуская из руки окровавленное древко, человек, шатаясь и спотыкаясь, спустился во двор и сел на каменную ступеньку.

— Коскэд, — хрипло сказал он, — выходи в сад, Коскэнд.

Услышав этот голос, Коскэнд ахнул. Перед ним был не Гендиро. Он проткнул бок своему господину и благодетелю. Он был так ошеломлен этим, что не мог даже плакать, голова его шла кругом, он только заикался и вскрикивал.

— Пойдем, Коскэнд, — проговорил Сигмунд.

Он все старался зажать рану рукавом, но кровь хлестала через руку и лилась на землю. Он поднялся и, опираясь на пику, побрел по плитам садовой дорожки к живой изгороди, отделявшей сад от храма. Коскэнд, у которого от горя и ужаса отнялись ноги, полз за ним на четвереньках. Они остановились у цветочной клумбы.

— Какая ошибка… какая ошибка!.. — бормотал Коскэнд.

— Сними с меня пояс, Коскэнд и перевяжи рану, — приказал Сигмунд. — Живее.

Но у Коскэнда так тряслись руки, что он ничего не мог делать. Сигмунд сам перевязал рану, крепко прижал ее левой рукой и без сил опустился на каменные плиты. Коскэнд заплакал:

— Что я натворил, господин! Что я натворил! — повторял он.

— Тихо, — сказал Сигмунд. — Нельзя допустить, чтобы об этом узнали. Что? Хотел проткнуть Гендиро, да обознался и проткнул меня?

— Страшную беду я натворил, — сказал Коскэнд, — но теперь я вам все расскажу. Служанка Куни и ваш сосед Гендиро давно уже находятся в преступной связи. В прошлом месяце, ночью, когда вас не было, Гендиро пробрался в спальню Куни… Мне тогда случайно удалось подслушать их разговор… Они решили извести вас, господин, утопить на рыбной ловле, как раз завтра. А потом они хотели сделать Гендиро вашим наследником и зажить припеваючи. Слушая все это, я не выдержал и невольно застонал от злости. Куни увидела меня, и мы с нею стали ругаться, но тут вышел Гендиро и показал мне ваше письмо, в котором вы просили его зайти и починить рыболовную снасть… Этим он припер меня к стене, а затем избил обломком лука и так, что до сих пор у меня шрам на лбу виден. Я было хотел на следующий же день все открыть вам, но какие у меня были доказательства? Подслушанный разговор? Положение Гендиро не сравнить с моим, меня бы просто выгнали из дома. И я все затаил в своем сердце, надеясь только на то, что мне как-нибудь удастся отговорить вас от поездки на озеро. Но вы не послушались меня, господин. Мне оставалось только убить прелюбодея и покончить с собой. Так я думал спасти вас от беды, и вот что из этого получилось!.. все обернулось против моих намерений. Страшная ошибка! Думал отомстить за своего господина, а вместо этого убил его! Да неужто нет Бога на свете? Несчастная моя судьба… Простите меня, господин мой!

С этими словами Коскэнд упал на колени и склонился перед рыцарем, уперев руки в каменную плиту. Сигмунд, корчась от мучительной боли, проговорил:

— Во мне, недостойном, ты почитал своего господина, и я тебе благодарен. И хотя мы с тобой заклятые враги, смерть от пики в твоих руках является для меня лишь справедливым возмездием. Поистине, нельзя безнаказанно отнять у человека жизнь!..

— Что вы говорите, господин? — испуганно спросил Коскэнд, — разве я враг вам?

— Слушай, — сказал Сигмунд, — помнишь, когда ты только что поступил ко мне, я стал расспрашивать тебя о родных, ты рассказал, что отец твой, Куро-дракон, бывший вассал короля, восемнадцать лет назад погиб от руки неизвестного перед лавкой оружейника. Ты сказал мне тогда, что живешь мечтой отомстить за своего отца, что ты с детства стремился поступить в услужение к рыцарю и просишь, чтобы я научил тебя искусству владеть мечом… Ты помнишь это? Признаться, я был удивлен, выслушав тебя. Знай, что человек, зарубивший в пустячной ссоре твоего отца, есть я, Сигмунд.

Ноги у Коскэнда подкосились, он сразу весь обмяк и тяжело опустился на землю. Некоторое время он ошеломленно глядел на Сигмунда, бормоча бессмысленные слова. Затем он закричал:

— Почему же вы сразу не сказали мне об этом, господин? Зачем вы так жестоко обошлись со мной?

— Ты не знал, кто убийца твоего отца, — сказал Сигмунд. — Ты был верен своему господину, и ты был предан сыновнему долгу. Я видел все это, и у меня болело сердце, потому что я не знал, как открыться перед тобой и дать тебе отомстить… Ведь ты мой вассал, обнажи ты против меня меч, и тебя обвинили бы в предательском убийстве своего господина… Долго я ломал голову, изыскивая способ дать тебе возможность безнаказанно отомстить за родителя, и вдруг Аик обратился ко мне с просьбой отдать тебя к нему в наследники. Намерение мое осуществлялось — став рыцарем, ты мог убить меня. Но давеча я увидел в саду, как ты точишь пику. Я понял, что ты задумал убить гнусных прелюбодеев, Куни и Гендиро, и счел этот случай подходящим. Да, я устроил так, чтобы ты принял меня за Гендиро, чтобы удар пикой достался мне и чтобы ты наконец утешил свое верное сыновнее сердце… Ах, Коскэнд, что мне эта боль от удара ржавой пикой по сравнению с той мукой, которую я испытал, когда ты, сложив передо мной руки, умолял научить тебя владеть мечом!.. Возможно, тебе хочется завершить свою месть, но если ты сейчас снимешь с меня голову, тебя обвинят в убийстве господина. Лучше сделай не так. Для успокоения сердца своего срежь у меня с головы пучок волос и, не мешкая, оставь этот дом… Ступай к рыцарю Аику, расскажи ему обо всем и тайно договорись, что делать дальше… Возьми вот этот меч. Это тот самый, который я торговал у Кото. Меч этот работы кузнеца Регина, и им я зарубил твоего отца в драке восемнадцать лет назад… Дарю его тебе на память. Возьми еще вот этот сверток, в нем сто золотых монет и письмо с завещанием… Там сказано о моем имуществе… А если ты будешь лить слезы и не уйдешь отсюда, род Сигмунда лишится званий и владений… не говоря уже о том, что тебя обвинят в моем убийстве. Хорошенько пойми это и уходи!..

— Господин! — воскликнул Коскэнд. — Пусть будет что будет, я не уйду отсюда! Вы убили моего родителя? Так что же, значит, родитель был виноват перед вами! Разве могу я бежать и оставить любимого господина? Чего стоит верность сыновнему долгу, если человек не предан до конца своему господину! Да, я совершил преступление. Я нанес удар копьем, пусть по ошибке, хозяину, у которого я служу. И я знаю только один способ искупить свою вину. Здесь, прямо перед вами, я покончу с собой!

— Глупости! — возразил Сигмунд, — я не стал бы утруждать так себя, если бы просто хотел, чтобы ты покончил с собой. Брось пустые разговоры и уходи… Если все это дойдет до чужих ушей, что будет с именем Сигмунда? Я поручаю тебе важное дело, обо всем узнаешь из завещания, уходи же скорее… И вот что, Коскэнд. Нас связывают отношения рыцаря и слуги. Месть местью, а добро добром… Ты уже отомстил, так считай же впредь наши отношения прочными и неизменными, и да останутся они такими в трех наших существованиях после смерти… Не знаю почему, но с первого же дня твоей службы я полюбил тебя, как родного сына.

Коскэнд, плача навзрыд, проговорил:

— И подумать только, ведь вашими заботами я научился владеть мечом и пикой. А сегодня это обернулось таким злом! Мне бы никогда не нанести такой раны, останься я неучем… Простите меня, господин!

— Ступай, Коскэнд, — нетерпеливо сказал Сигмунд, — торопись, иначе имя Сигмунда погибло!

Коскэнд поднялся, всхлипывая, засунул за пояс меч — подарок господина, взял сверток с деньгами и письмом и, повинуясь приказу Сигмунда, срезал у него с головы кинжалом прядь волос. Затем он вновь упал на колени перед господином.

— Прощайте, — вымолвил он сквозь слезы.

Прокравшись за ворота, он со всех ног бросился к замку Аика.

— Дендо, — позвал Аик, встрепенувшись от стука. — Стучит кто-то, слышишь, Дендо! Может, указ какой-нибудь принесли. Выйди спроси…

— Иду, иду, — заспанным голосом проговорил Дендо.

— Что же ты? Ты не только отвечай мне, но и дело делай…

— Иду, сейчас открою… Темнота-то какая, ничего не видно. — Но спросонок Дендо не мог вспомнить, где выход, и налетел на столб. — Ай! — воскрикнул он. Протирая глаза, он выбрался во двор. — Гляди-ка, снаружи куда светлее… Сейчас, сейчас! Кто это там?

— Коскэнд, — отозвались за воротами. — Слуга из дома Сигмунда! Доложите хозяину!

— A-а, добро пожаловать, — сказал Дендо. — Просим прощения, что заставили ждать. Сейчас откроем.

Он распахнул створки ворот, и Коскэнд вошел во двор.

— Извините, что беспокою ночью, — сказал он. — У вас, наверное, все спят…

— Господин у нас, поди, и не ложился, слышно, как он книгу читает… Проходите, пожалуйста.

Дендо побежал вперед в комнату Аика.

— Господин, — доложил он, — пришел господин Коскэнд.

— Так проси его сюла! — воскликнул Аик. — Ты… Это… Да проснись же, Дендо. Крючок сними и перевесь вот туда… Опять спит, дурак… Ладно, убирайся, иди спать к себе… — Аик вышел в прихожую. — О, никак, это вы, господин Коскэнд. Входите, входите, мы ведь теперь родственники, так что без стеснений… Сюда, пожалуйста.

Они вошли в гостиную и уселись.

— У вас, верно, что-нибудь срочное, господин Коскэнд, — осведомился Аик. — Слушаю вас. Что-нибудь случилось? Что это, никак, вы плачете? Если мужчина плачет, причина на то должна быть серьезная! Что с вами?

— Простите, что обеспокоил вас в ночное время, — сказал Коскэнд. — Дело мое вот в чем. По воле странной судьбы, по вашей просьбе и по желанию господина моего решено было, что я войду в ваш дом наследником. Но сейчас обстоятельства переменились. Весьма важные причины вынуждают меня срочно отправиться в далекие страны, а посему соблаговолите согласиться расторгнуть мою помолвку с вашей дочерью и взять в наследники какого-нибудь другого человека…

— Вот оно что, — произнес Аик. — Ну что же, пусть будет так. Раз мы вам не по нраву пришлись, делать нечего… Конечно, паек у нас невелик, дочка моя глуповата, сам я известный вертопрах, позариться у нас не на что… Однако дочь моя полюбила вас за верность долгу, она даже заболела от любви… Я поговорил с вашим господином, я получил ваше согласие… Нет, я не могу расторгнуть помолвку только потому, что этого просите вы. Ведь раз вы решаетесь нарушить волю вашего господина, у вас должны быть для этого серьезные основания… Возможно, какая-нибудь обида… Расскажите толком, что случилось? Вам не нравится моя дочь? Плох тесть? Мал паек? Что же, наконец?

— Причина совсем не в этом, — сказал Коскэнд.

— Может быть, вы в чем-нибудь провинились перед рыцарем Сигмундом? Пожалуйста, не притворяйтесь удивленным. Я понимаю. Совершив провинность, вы спохватились и, как человек преданный, собрались покончить с собой, либо уехать подальше отсюда… Но так поступать не следует! Провинились? Ничего, я вместе с вами пойду к рыцарю Сигмунду и буду просить о прощении… Да, да, ведь мы уже обменялись подарками в знак помолвки, я уже распорядился, чтобы мои домашние звали вас не Коскэнд, а господин Коскэнд, вы все равно что мой сын теперь, только я оставил вас до будущего февраля на попечение вашего бывшего хозяина… Да разве я позволю, чтобы из-за какой-то там пустяковой оплошности все расстроилось? Ничего подобного не будет. Собирайтесь, пойдемте вместе…

— Да нет, — простонал Коскэнд, — дело вовсе не в этом!

— А в чем же?

— Я даже не знаю, как об этом сказать, настолько она серьезно…

— А, понял! Ладно. Так оно и должно было получиться. Как преданный вассал, вы не посмели ослушаться рыцаря Сигмунда, когда он приказал вам идти в наследники к Аику. Между тем вы хороши собой, и у вас, конечно, есть возлюбленная, которой вы дали обещание. Узнав о вашей помолвке, эта девушка пригрозила вам, что, если вы нарушите слово, она пойдет и самолично расскажет обо всем вашему господину. Так она, наверное, и сказала… Или еще что-нибудь в этом роде… И тогда вы решили, что господин вам этого не простит. Пообещали этой женщине увезти ее в далекие страны… Но для чего? Почему бы вам не иметь одну наложницу? Самое обычное дело! Или можно устроить так, чтобы по закону вашей женой была моя дочь, а настоящей женой пусть будет эта женщина… Я буду отдавать этой женщине свою долю в пайке. Я пойду и сам уговорю ее. Кто она такая?

— Да нет у меня никаких женщин…

— В чем же дело тогда? Что случилось?

— Ладно, я все скажу, — решился Коскэнд. — Господин мой ранен.

— Что? Ранен? — вскричал Аик. — Что же вы сразу не говорили? Теперь все понятно. В дом ворвались бандиты, и господин Сигмунд, несмотря на все свое искусство, отступает перед их натиском… Пока он с ними рубился, вы прорвались через их кольцо и прибежали ко мне за подмогой… Мечом я, правда, владею плохо, но в молодые годы учился биться пикой и умения этого не забыл. Побегу на помощь…

— Погодите, совсем не это случилось. Выслушайте меня. Служанка Куни и Гендиро из соседнего замка давно уже находятся в преступной связи и…

— Значит, они и вправду любовники? Поразительно… Слухи об этом ходили, но… Каков мерзавец! Покуситься на любовницу своего благодетеля! Тварь, не человек… Ну а дальше, дальше что?

— Двадцать первого числа прошлого месяца, — продолжал Коскэнд, — когда рыцаря Сигмунда не было в замке, Гендиро забрался к Куни, и они сговорились извести господина, столкнув его с лодки во время рыбной ловли… Я их подслушал, но они меня заметили. Мы изрядно повздорили, но я всего лишь слуга, а противник мой был отпрыском рыцарского дома, и я в этом споре проиграл. Мало того, меня еще избили обломком лука… видите, на лбу шрам.

— Подлый негодяй!.. А почему вы не доложили сразу хозяину?

— Я думал доложить, но ведь это было бы только слова, доказательств у меня не было, а у Гендиро оказалось письмо от господина, в котором тот приглашал его в любое время дня и ночи зайти и починить рыболовную снасть… Нет, выступить открыто я никак не мог, господину пришлось бы непременно выгнать меня хотя бы для того, чтобы не обидеть соседей, и тогда эти негодяи убили бы хозяина. Мне нужно было во что бы то ни стало остаться возле господина, и поэтому я должен был молчать. А дальше случилось вот что. Как раз завтра господин собрался на рыбную ловлю с этим Гендиро. Я попытался отговорить его, но он меня не послушался. Тогда, чтобы спасти господина, я решил сегодня ночью убить прелюбодеев и покончить с собой. Я взял пику, засел во дворе и стал ждать.

— Великолепно! — сказал Аик. — Ваше намерение достойно всяческих похвал! Нет, действительно, вот за что я люблю вас больше, чем вас любит моя дочь. Я восхищен!.. Колоть их, мерзавцев, надо, колоть без пощады, и нечего из-за них убивать себя… А что было дальше?

— По коридору проходил человек. Я подумал, что это Гендиро, и ударил его в бок пикой… Произошла ужасная ошибка. Это был мой господин.

— Ну как же это ты… Но рана-то хоть не тяжелая?

— Рана смертельная.

— Что вы наделали! Ну что бы вам сначала окликнуть его? Вот всегда так… тычут пиками куда попало, беда прямо… Но вы ведь без злого умысла, по ошибке… Вы не изменили долгу, ведь правда? Господин знает об этом? Вы рассказали ему?

— Господин знает все. Он сам устроил так, чтобы я принял его за Гендиро и ударил пикой…

— Что вы говорите? Для чего ему эта глупая затея?

— Я не знаю его сокровенных замыслов, — сказал Коскэнд и протянул Аику сверток. — Здесь есть его завещание. Возможно, оно объяснит все…

— Посмотрим, посмотрим, — пробормотал Аик. — Где это? Ага, вот… Сверток изрядный, однако… Передник какой-то… Да это же бабкин передник! Вот безобразие! Кто его здесь бросил? Убрать его отсюда!.. Послушайте, господин Коскэнд, вон там, в книге, мои очки, подайте мне их…

Он водрузил очки на нос, поправил светильник, проглядел письмо и, пораженный, глубоко вздохнул.

Том ни жив, ни мертв лежал на огороде, а когда привидения исчезли из виду, он кое-как поднялся на ноги, весь дрожа, покрытый грязью, прибежал домой и крикнул:

— Минэт, где ты там? Выходи!

Минэт выбралась из шкафа.

— Ну как там? — спросила она. — Я от жары не знала куда деться. Вся мокрая от пота, едва вытерпела…

— Ты вот от жары потела, а я холодным потом обливался, — сердито сказал Том. — Привидения вошли в дом через окошко, что на заднем дворе. Убьют они рыцаря Гросса, как ты думаешь?

— А я думаю, что не убьют, — сказала Минэт. — Они ведь явились к нему с любовью, а не из ненависти… Приходят, а войти нельзя, ярлыки наклеены. Тут живой человек стал бы плакать и жаловаться… Узнать бы, что у них там сейчас происходит? Сходил бы посмотреть.

— Не болтай глупости.

— Да ты потихонечку. Зайди со стороны переднего входа и загляни.

Том на цыпочках вошел в замок и через некоторое время вернулся.

— Как ты долго, — сказала Минэт. — Ну, что там?

— А ты, пожалуй, права, — проговорил Том. — Слышно было, как они о чем-то разговаривают. Заглянул я, да ничего не видать. Тогда я пошел на задний двор, но, пока ходил, разговаривать перестали. Видать, помирились все-таки и он со своим привидением завалился в постель…

— Срам слушать, что ты болтаешь, бесстыдник…

Пока они так беседовали, ночь подошла к концу.

— Гляди, Минэт, — сказал Том. — Уже рассвело! Пошли к рыцарю Гроссу вместе, зайдем и посмотрим!

— Ну нет, — возразила Минэт. — Мне все равно страшно…

— Пойдем, пойдем…

Том вытащил жену во двор, и они пошли к замку Гросса.

— Открывай дверь, Минэт, — приказал Том.

— Нет-нет, мне страшно…

— Ничего не страшно. Ты эту дверь каждое утро открываешь. Открывай, ну?

— Открывай сам. Просунь руку в щель и надави, там засов упадет…

— Ты ведь каждое утро приходишь сюда готовить завтрак. Просовывай руку и сбрось засов, тебе говорят…

— Ни за что не стану!

— Беда с тобой, — проворчал Том.

Он просунул в щель руку, сбросил засов и отворил дверь.

— Господин! — позвал он. — Простите, господин, уже рассвело! Господин!.. Слушай, Минэт, он не отвечает…

— Потому-то я и не хотела…

— Проходи вперед, — сказал Том. — Ты в этом доме все равно, что своя, все комнаты знаешь.

— Что ты, ничего я не знаю, у меня от страха все из головы вылетело…

— Господин, позвольте войти!.. Слушай, чего ты боишься? Ведь уже рассвело. Никаких привидений при солнце не бывает, они его пуще всего боятся… Нет, страшно все-таки, правда, Минэн? Ничего нет на свете страшнее!

— Ой, замолчи ты! — вскрикнула Минэт.

Бормоча себе что-то под нос, Том открыл дверь. В покоях было совершенно темно.

— Господин! — окликнул Том, вглядываясь. — Надо же, как разоспался… Все хорошо, Минэт, он спит без задних ног.

— Правда?.. Господин, уже утро, разрешите котел растопить.

— Позвольте двери раскрыть, господин…

Том наклонился над постелью и вдруг с воплем шарахнулся назад. Минэт завизжала и выскочила в прихожую.

— В жизни ничего страшнее не видывал, — проговорил Том, выскочив вслед за нею. — И ты еще кричишь, совсем меня перепугала…

— Что там стряслось?

— Стряслось такое, что и сказать нельзя. Страшное дело. За одно то, что мы здесь были и все видели, нас могут запутать в эту историю, и тогда нам плохо придется… Надо сходить за стариком Хакудом, пусть будет свидетелем…

Том побежал к Хакуду и забарабанил кулаками в его дверь.

— Откройте! Это я, Том!

— Перестань стучать! — откликнулся Хакуд. — Я же не сплю, я давно уже проснулся!.. Не стучи, ты же дверь сломаешь! Погоди, сейчас открою… Ай, что же ты меня по голове бьешь?

— Простите, это я от поспешности… Идите скорее к рыцарю Гроссу, там беда с ним приключилась!

— Что такое? Какая беда?

— Страшная беда, не спрашивайте! Мы сейчас с Минэт увидели и так перепугались… Ступайте скорей, будьте свидетелем!

Встревоженный Хакуд схватил свою палку и заковылял за Томом. У дверей Гросса они остановились.

— Иди вперед, Том, — сказал Хакуд.

— Не хочу, боюсь…

— Тогда ты, Минэт.

— Нет, ни за что, я и так от страха без памяти…

— Ладно, — сказал Хакуд и решительно шагнул в дом. В темноте ничего не было видно. — Минэт, раздвинь-ка шторы. Ну что, рыцарь Гросс, вы плохо себя чувствуете? Что с вами?..

С этими словами Хакуд подошел к постели, взглянул и, задрожав, отпрянул.

Вот что прочитал рыцарь Аик, торопливо пробегая строки завещания Сигмунда.

«Меня и Коскэнда связывали отношения рыцаря и слуги, но мы были кровниками. Любя и уважая Коскэнда за его преданность и глубокую верность сыновнему долгу, я решил дать ему возможность отомстить за смерть родителя, избегнув при этом обвинения в убийстве господина. С этой целью я сделаю так, чтобы он, Коскэнд принял меня за Гендиро и поразил своею рукой. Затем я удалю его, Коскэнда, из дома, проникну в спальню Куни и заставлю Гендиро убить меня. Род Сигмунда на мне прекратится. Убив меня, прелюбодеи должны будут бежать, причем убегут они, несомненно, к родителям Куни. Тебе, Коскэнд, надлежит, не теряя времени, пуститься за ними в погоню, настигнуть и вернуться с их головами. Ты скажешь всем, что отомстил за господина. При этом ты попросишь посильного содействия рыцаря Аика. Поскольку ты связан обещанием стать наследником Аика, живи с его дочерью Бертой в мире и согласии, ребенка же, родившегося от вас, все равно мужского или женского пола, твою плоть и кровь, завещаю тебе определить наследником имени и рода Сигмунда».

Коскэнд, который слушал все это затаив дыхание, роняя на колени горячие слезы умиления и благодарности, внезапно побледнел и вскочил на ноги.

— Что с вами, господин Коскэнд, — испугался Аик. — На вас лица нет!

— Из того, что вы сейчас читали, — сказал Коскэнд дрожащим голосом, — я понял, что господин, отослав меня, хотел вернуться в гостиную и вызвать Гендиро на бой… Пусть Гендиро не владеет мечом, но ведь господин тяжело ранен, и Гендиро одолеет, убьет его! Враг рядом, а я сижу здесь и жду, пока он зарубит моего благодетеля и покроителя… Нет, я должен быть там, я помогу господину своим мечом!

— Вы не сделаете этого, — сурово остановил его Аик. — Вы подумали о том, для чего ваш господин оставил это завещание? Если вы не хотите, чтобы род Сигмунда исчез, останьтесь и ждите здесь до утра. Вы слышали завещание, так постарайтесь сделать так, чтобы оно не превратилось в пустой клочок бумаги!

Говорят, что мудрость лет сильнее черепашьего панциря. Коскэнду нечего было ответить на слова старого рыцаря и он повалился на пол, содрогаясь всем телом, плача от бессильной ярости.

А между тем Сигмунд, отослав Коскэнда, оперся на окровавленную пику и с трудом, чуть ли не ползком, словко краб, вскарабкался на веранду. Раздвинув шторы, он вошел в гостиную и остановился над Гендиро. Тот храпел во сне носовые завертки. Сигмунд похлопал его по щеке мокрым от крови наконечником пики и сказал:

— Вставай!

Услыхав этот голос и почувствовав холод на щеке, Гендиро открыл глаза. Он увидел Сигмунда. С землистым лицом, с налитыми кровью глазами, Сигмунд стоял над ним, протянув к его лицу окровавленную пику. Гендиро сразу все понял. «Все пропало, — мелькнуло у него в голове. — Либо он догадался о моих шашнях с Куни, либо этот подлец Коскэнд все-таки донес ему о нашем замысле. Теперь пощады не будет». Великолепный мастер меча, не имеющий равных себе среди восьмидесяти тысяч рыцарей готовился нанести ему смертельный удар. Весь сжавшись, Гендиро поспешно притянул к себе лежавший у изголовья меч и проговорил дрожащим голосом:

— Что это вы, дядюшка?

От ужаса и напряжения лицо его тоже сделалось серым, глаза налились кровью, и это словно уравняло противников. Но, судорожно цепляясь за рукоять меча, Гендиро никак не мог решиться принять вызов. Он был в каком-то оцепенении.

— Что вы хотите со мной сделать, дядюшка? — пробормотал он.

— Ты еще спрашиваешь, наглец, — сказал Сигмунд, едва держась на ногах. — Ты, который погряз в гнусной связи с моей служанкой… Ты, который замыслил утопить меня и предательски завладеть моим именем и домом… Неблагодарный мерзавец, отвратительный преступник… Готовься, я убью тебя сейчас вот этой пикой!

Он знал, что шалопай и развратник Гендиро не искушен в боевых искусствах и плохо владеет мечом, но он знал также, что рана, нанесенная верным Коскэндом, смертельна и Гендиро неизбежно «убьет» его. И теперь он думал только о том, чтобы перед смертью успеть поразить Гендиро пикой в руку или в ногу, искалечить негодяя и этим помочь Коскэнду, когда тот будет мстить за своего господина. Он поднял пику, прицеливаясь.

— Дядюшка! — завизжал Гендиро. — За что? Я ничего не сделал!

— Молчать! — яростно крикнул Сигмунд и, шагнув вперед, сделал выпад.

Гендиро ахнул и отскочил, но не успел увернуться. Пика глубоко вонзилася в его бедро. Сигмунд вновь размахнулся, однако силы уже оставили его. Он зашатался. Между тем удар пики привел Гендиро в бешенство. Выхватив меч из ножен, он бросился на Сигмунда. Застонав сквозь стиснутые зубы, тот отступил перед натиском, и тогда Гендиро разрубил ему плечо. Сигмунд упал со сдавленным криком, а Гендиро вскочил на него и принялся рубить его тело, как рыбаки на морском берегу разделывают тушу тунца. На шум прибежала со второго этажа Куни. Увидев, что происходит, она перепугалась, и снова бросилась к себе наверх, и снова спустилась в гостиную. Тем временем Гендиро нанес последний смертельный удар. Она подбежала к нему.

— Ген! — крикнула она. — Ген, ты не ранен?

Гендиро только отдувался и не отвечал.

— Что же ты не отвечаешь, Ген? — тормошила его Куни. — Отвечай! Ты не ранен?

— Нет, — запыхавшимся голосом, как во сне, ответил Гендиро. — Кто это?.. A-а… Куни… Нет, я не ранен.

— Как же так, смотри, у тебя из ноги кровь течет!

— Это меня пикой… Ну, не ожидал я, что так легко с ним справлюсь… Думал уже, что мне конец… Однако оставаться нам здесь нельзя… Нам с тобой надо бежать. Давай скорее собирайся!

Куни и сама понимала это. Она бросилась в свои покои и принялась собирать деньги и ценные вещи.

— Этот ларчик подвесь к поясу, Ген, — говорила она. — Вот это надень на себя…

Гендиро оделся, обвесился семью драгоценными ларчиками, заткнул за пояс шесть мечей и кинжалов. Наконец, приготовления к побегу были закончены. Взявшись за руки, они уже хотели незаметно выскользнуть из дома, как вдруг в гостиную влетела разбуженная суматохой Такки. Увидев окровавленное тело господина, она закричала: «Убили!» — и кинулась было вон, но Гендиро, выхватив меч, прыгнул за нею следом и одним ударом разрубил ее толстенькое тело от плеча до спины. Такки только пискнула и испустила дух. Остальные служанки от страха забились кто куда. Одни спрятались в чан для мойки посуды, другие забрались в дровяной ящик. Воспользовавшись сумятицей, Гендиро и Куни выскользнули из замка и скрылись. И только тогда Гэнк понял, что в замке происходит что-то неладное, выскочил из людской и принялся изо всех сил дубасить кулаками в забор к соседям, крича, словно его резали:

— На помощь! Бандиты! На помощь!..

Старший брат Гендиро, услыхав этот шум, решил, что идти на помощь, конечно, надо, но торопиться при этом не следует. На такого человека, как Сигмунд, бандиты могут решиться напасть только очень большой шайкой, а потому есть все основания дождаться рассвета. Он разбудил всю челядь и принялся отдавать распоряжения. Он велел принести из кладовой нагрудный панцирь, затем приказал приготовить боевые перчатки и нарукавники. Он собирался долго и основательно, а тем временем понемногу рассвело. Тогда он подумал, что бандиты уже скрылись, и в сопровждении двенадцати слуг явился в дом Сигмунда. Он стоял в гостиной и осматривался, ничего не понимая, когда из чана для мытья посуды выползла одна из служанок, поклонилась ему и сказала: «Бандитами нынешней ночью были ваш младший брат господин Гендиро и Куни. Они давно уже состояли в преступной связи, а вчера вечером убили рыцаря Сигмунда и бежали неизвестно куда, захватив деньги и ценные вещи». Старший брат был потрясен. Он немедленно вернулся к себе в замок.

Все это время Коскэнд сам не свой от тоски провел в доме Аика. Мысль о том, что господин не пожалел за него своей жизни, не давала ему покоя.

Но вот Аик прогнал кормилицу:

— Ну-ка, бабка, ступай отсюда, мне надо поговорить с господином Коскэндом. Да смотри не суй сюда нос.

— Чего изволите? — не расслышала кормилица.

— Ничего я не изволю… Ступай, говорю, отсюда… Постой, постой, чаю нам принеси да еще поставь свечу в честь покойного… Так вот, господин Коскэнд. Давайте поговорим. Садитесь поближе. Вот так… Ну что же, рассказывать об этом никому нельзя, конечно, но все идет согласно завещанию вашего господина, так что огорчаться особенно не стоит. Вы отомстили за отца, а теперь вы должны отомстить за господина и восстановить род Сигмунда.

— Мне не надо об этом напоминать, — возразил Коскэнд. — Я готов мстить. Прошу только не оставить меня своими заботами в этом деле.

— Что ж, я стар, — сказал Аик, — но буду стараться за род Сигмунда, не щадя себя. Когда вы собираетесь в путь?

— Медлить нельзя ни часу, — ответил Коскэнд. — Я отправлюсь завтра же рано утром.

— Вот как? Уже завтра… Вы не слишком спешите? Впрочем, от дела мести, от такого славного дела не стану вас отговаривать… Действительно, откладывать нельзя ни на день… Но пока вы еще здесь, у меня есть к вам большая просьба. Обещайте выполнить ее.

— Обещаю, что бы то ни было.

— Я прошу вас до отъезда совершить церемонию бракосочетания с моей дочерью Бертой. Это мое единственное желание… Прошу вас, исполните его!

— Я дал слово, — сказал Коскэнд, — и я готов сочетаться с вашей дочерью… Но господин мой условился с вами, что это произойдет в феврале будущего года. Мы обидим посмертную табличку с именем господина, если поженимся прямо сейчас, после всего, что произошло… Прошу вас, давайте подождем, пока я отомщу и вернусь, а тогда уже отпразднуем свадьбу.

— Я знаю, — сказал Аик, — что, раз уж вы взяли дело мести в свои руки, вы непременно исполните долг и вернетесь к нам, может быть, даже в самом скором времени… Но ведь неизвестно, куда бежали враги. Неизвестно, сколько времени потребуется, чтобы разыскать их. Может быть, пять лет, может быть, десять… А я уже стар, я не уверен в своем завтрашнем дне, и если я уйду в дорогу, по которой не возвращаются, так и не увидев этой радости, дорога будет для меня тяжелой… И дочь так любит вас… Успокойте же мое сердце, давайте сегодня и совершим церемонию, пусть хотя бы в домашнем кругу… Вдобавок, если вы отправитесь в путь простым слугой Сигмунда, вам придется ехать с простым мечом. Так не лучше ли стать наследником рыцаря Аика и выехать настоящим рыцарем? Тогда в пути вам не придется страдать от грубости всякого дорожного сброда… Соглашайтесь, отпразднуем свадьбу в домашнем кругу!

— Ваши доводы справедливы, — сказал Коскэнд. — И, если это будет в домашнем кругу, я согласен.

— Согласны? — радостно вскричал Аик. — Ну вот и ладно. Не знаю, как и благодарить вас… Аик беден, но будьте спокойны, он сумел отложить кое-что на свадебные расходы. У меня найдется полсотни золотых монет для прощального вам подарка, и вы возьмете их с собой в дорогу…

— Но у меня есть деньги, — возразил Коскэнд. — Господин оставил мне сто золотых, мне больше не нужно…

— Деньги никогда не помешают, сколько бы их ни было… Особенно в дальней дороге. А если даже и будут мешать, все равно ничего, потерпите… Я, кстати, собираюсь выбрать монеты помельче, зашить их вам в нательную куртку, эту куртку вы никогда не снимайте, смотрите… На дорогах полно всяких мошенников, так что будьте осмотрительны, и еще возьмите обещанный мною меч. Тяжелый, ведь правда? А вы заткните его за пояс. Если у вас за поясом будет этот меч и меч работы бессмертного Регина, вы совершите славные подвиги. Ведь это все равно, как если бы в пути вас незримо сопровождали ваш тесть и ваш господин.

— Благодарю покорно, — сказал Коскэнд.

— Ну вот. А сегодня ночью мы устроим ваше бракосочетание с моей недостойной дочерью. Эй, бабка! Пойди сюда… Завтра господин Коскэнд отправляется в трудный и славный путь, и по этому случаю мы решили сегодня же сыграть его свадьбу. Ступай прибери нашу Берту, причеши ее, пусть она покрасится… Да, а сначала вот что ты сделай. Вот эти деньги зашей в нательную куртку. Дендо! Дендо, беги и возьми праздничной закуски… три хороших рыбы целиком. Заодно заверни в винную лавку, а на обратном пути купи десять пачек бумаги.

Приготовления закончились быстро. В гостиной выставили вино и закуску. Аик, родитель, ставший на то время и сватом, затянул песню, молодые трижды по три раза обменялись чарками, на том брачная церемония и закончилась. Тут же решили разойтись.

— Вот мы и отпраздновали, бабка, — сказал Аик.

— Хорошо отпраздновали, — сказала кормилица, — поздравляю вас. Уж я так рада, так рада, ходила ведь за барышней с ее младенческих лет, а теперь вот довелось у нее на свадьбе послужить… А ваше-то сердце, поди, успокоилось!

— Ты, бабка, смотри не подведи… Знаешь, завтра мы все встанем рано, так ты свари еды, накорми господина Коскэнда рыбой прямо с огня, чтобы пар шел, ладно?.. Ну вот… Теперь можно и расходиться. Ложитесь спать… И прошу вас, господин Коскэнд, всегда ее любите… Она у вас еще молоденькая, неловкая, ничего совсем не знает, вы ее жалейте… Ну ладно, сват, как говорится, нужен только перед свадьбой. Слышишь, бабка? Ты уж не подведи…

— Что вы все — «не подведи», «не подведи»… — сказала кормилица. — Кого не подвести-то?

— Вот непонятливая… Поставь там ширму, что ли… Чтобы не стыдились. Понимаешь? Видишь, она стыдится и робеет… Чтобы сумела это самое…

— Что-то вы чудное руками показываете, господин, не пойму я…

— Вот ведь дурища… Вот у тебя, к примеру, муж был, так и дети получились… Получились дети, пошло молоко… Вот ты и пошла в кормилицы… А дочка еще молодая, так ты ей по-хорошему… это самое… Ладно?

— Что вы, господин, все ее за младенца считаете? — рассердилась кормилица. — Не извольте беспокоиться, все будет хорошо…

Кормилица крикнула молодым:

— Барин! Барышня! Извольте ложиться почивать!

Коскэнд, погруженный в беспокойные мысли о предстоящей погоне за Куни и Гендиро, сидел, скрестив руки, на постели. Лечь Берта не могла, поэтому сидела рядом.

— Приятной вам ночи, барин и барышня, — сказала кормилица. — Барышня, вы не забыли, что я вам давеча говорила?

— Ложитесь, пожалуйста, — стесненно проговорила Берта, — обращаясь к Коскэнду.

— Нет-нет, — сказал Коскэнд, — мне еще надо кое о чем подумать немного… А вы не стесняйтесь, ложитесь и спите.

— Бабка! — жалобно позвала Берта. — Пойди сюда!

— Чего изволите? — спросила кормилица.

— Барин не ложится… — Берта запнулась.

— Вы бы легли, барин, а то барышня лечь не может…

— Сейчас ложусь, — сказал Коскэнд. — Не беспокойтесь, не обращайте на меня внимания.

— Очень уж вы серьезные, — проворчала кормилица, — стесняетесь все… Спокойной ночи.

— Вы бы хоть немного прилегли, — попросила Берта.

— Сначала ложитесь вы… — сказал Коскэнд.

— Бабка! — позвала Берта.

— Вот наказание-то… Послушайте, извольте ложиться!

— Бабка!

Коскэнд наконец очнулся и почувствовал угрызения совести. Он лег, склонив голову на подушку, и между молодыми завязалась первая любовная беседа, за которой они полюбили друг друга навечно. А на следующий день, еще затемно, Коскэнд стал готовиться к отъезду. Аик уже был на ногах.

— Эй, бабка! — суетился он. — Все готово? А как завтрак? Горячий? Я пошлю Дендо проводить Коскэнда до дороги. Вынеси-ка вещи в прихожую! Господин Коскэнд, завтракать!

— Доброе утром, батюшка, — сказал Коскэнд, выходя в гостиную. — Доброе утро, барышня… Еду я далеко и писать вам часто, наверное, не смогу… Что меня беспокоит, так это ваше здоровье, батюшка. Берегите себя, пока я не вернусь, выполнив свой долг… Хочу увидеть радость на вашем лице, когда покажу вам головы врагов.

— И вы берегите себя, — сказал Аик. — Отправляйтесь в добрый час, и счастливого вам пути… Много хочется сказать вам, да сами видите, как я волнуюсь. Нет, ничего больше не скажу… Дочка, что ты меня за рукав все тянешь?

— Когда мой рыцарь вернется, батюшка? — робко спросила Берта.

— Экую несуразицу говоришь! Ведь не маленькая уже… Твой муж уезжает, чтобы отомстить за своего господина, а не на богомолье в храм или там на прогулку… Вернется не прежде, чем отомстит… Ну вот чего же ты плачешь?

— Ну хоть примерно, когда он вернется?..

— Не знаю. Может быть, через пять лет, а может быть, и через десять…

— Значит, не будет его дома пять или десять лет… — проговорила Берта и горько заплакала.

— Ну-ну, — перестань, — сказал Аик. — Отомстить за господина — это славный долг рыцаря. Ты спасибо скажи, что у тебя такой достойный супруг… У нас праздничные проводы, зачем же ты не улыбаешься? Смотри, господин Коскэнд разлюбит тебя… Подумает, раз ты плачешь, да еще дочь небогатого рыцаря, значит, ты слаба, у тебя нет мужества… Господин Коскэнд, она еще сущий ребенок, не обращайте внимания… А ты чего еще расплакалась, бабка?

— Жалко расставаться, вот и плачу, — сказала кормилица. — Ды вы и сами плачете…

— Я старик, мне можно, — пробормотал Аик, вытирая слезы.

— Прощайте, будьте здоровы, — произнес Коскэнд и вышел в прихожую.

Он стал обуваться, когда к нему подползла на коленях Берта, вцепилась в его рукав и, глядя на него полными слез глазами, прошептала: «Берегите же себя…» Коскэнд приласкал ее и поспешно вышел в сопровождении Дендо.

Когда Хакуд откинул покрывало с постели рыцаря Гросса, волосы его встали дыбом от ужаса и по всему телу с ног до головы побежали мурашки. И недаром! Гросс был мертв, и смерть его, наверное, была страшной. Лицо у Гросса было серое, как земля, зубы оскалены, а пальцы скрючены, словно он хватался за воздух. Тут же в постели, вцепившись ему в горло костлявыми руками, лежал развалившийся скелет, череп волялся у изголовья. Хакуд был потрясен.

— Что же это такое, Том, — проговорил он. — Мне шестьдесят девять лет, но такой страх я вижу впервые в жизни… В романах часто пишут о том, как женились на привидениях… Чтобы этого не случилось здесь, я и попросил помощи у настоятеля храма. Он одолжил рыцарю Гроссу чудодейственный талисман, крест, который рыцарь Гросс с тех пор все время носил на шее… Нет, видно, от судьбы не уйдешь, сделать ничего было нельзя… Том, сними у него с шеи крест.

— Нет уж, увольте, — сказал Том. — Я боюсь.

— Иди сюда, Минэт.

— Я тоже боюсь, не буду!

— Ну хоть двери открой.

Двери открыли. Хакуд сам снял с шеи мертвого рыцаря белый матерчатый кошелек, вытряхнул из него ларец, покрытый черным матовым лаком, поднял крышку ларца — и что же? Вместо талисмана, креста литого из золота в ларце оказался неизвестно как и откуда взявшийся глиняный бог, покрытый медной фольгой. Хакуд опешил.

— Том, — сказал он. — Его украли.

— Я что-то не пойму, о чем вы говорите, — сказал Том.

— Здесь был несравненной благодати талисман — крест. Это предмет такой святости, что весь мир тьмы в страхе отступает перед ним. Настоятель храма из сострадания одолжил его рыцарю Гроссу, и рыцарь Гросс носил его на шее, не снимая… Как же его подменили? Что за чудеса?

— Поистине чудеса… — согласился Том. — А мы-то ничего не знали… Как вы говорите? Крест?

— Слушай, Том, — решительно сказал Хакуд. — Я не могу тебя подозревать, но в доме рыцаря Гросса живем только мы с тобой. Не думаю, чтобы украл ты… А впрочем, если человек присваивает чужое, это непременно отражается на его обличье. Покажи мне твое лицо, Том, я хочу исследовать его.

С этими словами Хакуд вынул из-за пазухи увеличительное стекло. Том испуганно отшатнулся. «Как бы и вправду не узнал, беда тогда», — подумал он и крикнул:

— Вы эти шутки бросьте, господин! Нечего вам мою харю разглядывать, все одно она от этого краше не станет, харя-то…

Хакуд сразу понял, в чем дело. «Значит, украл все-гаки Том», — подумал он. Но поостерегся настаивать, боясь спугнуть вора, и заметил только:

— Ну хорошо. Смотрите, однако, никому пока ни о чем не рассказывайте. Слышишь, Минэт…

Опираясь на палку, он отправился в храм и был сразу допущен в покои. Настоятель в простой рясе неподвижно восседал на стуле.

— Рад видеть вас в добром здоровье, как всегда, — произнес Хакуд. — А теплые дни в этом году что-то затянулись…

Настоятель взглянул на него.

— Выбрался ко мне все-таки, — сказал он. — Ну что ж, подойди ближе… Да, вот и с Гроссом неладное приключилось. Умер, бедняга.

— Я вижу, вам уже известно…

— Сделать ничего было нельзя. Возле него все время крутился дурной человек, да и судьба у него злая. Все предопределено, так стоит ли волноваться?

— Не зря говорят, — заметил Хакуд, — что за ваши высокие добродетели вам дано видеть события на сто лет вперед. Мне остается только благоговеть перед вашим искусством предвидеть. Я же, недостойный, совершил оплошность…

— Ты имеешь в виду украденный крест? Сейчас он зарыт в землю. Не беспокойся о нем, его обнаружат в августе будущего года.

— Я прожил долгую жизнь, — сказал Хакуд, видел плохое и хорошее, я умею предсказывать будущие блага и несчастья и определять суть человека, а вот этого узнать не сумел!

— Не все ли равно… Послушай, у Гросса был, вероятно, свой храм, но ты похорони его рядом с могилой дочери Сигмунда. Судьбы их связаны крепко. Поставь над ним памятник и отслужи панихиду, ведь ты пользовался его благодеяниями.

Хакуд пообещал все исполнить и вышел из храма. На обратном пути он не переставал удивляться способности настоятеля все предвидеть и угадывать, а вернувшись домой, сказал Тому:

— Рыцарь Гросс был добр к тебе и ко мне, давай же проводим его к месту упокоения…

Покойника обрядили и схоронили у храма.

Чтобы скрыть свое злодеяние, Том решил переехать в другое место. Но как это сделать, чтобы никто не заподозрил неладное? Он долго ломал над этим голову, прикидывал и так, и этак и наконец придумал. Он стал рассказывать соседям, что к рыцарю Гроссу хаживали привидения. «Сам видел, — говорил он. — Приходили два привидения, молоденькая женщина и женщина постарше со светильником из хрусталя. Кто их увидит, тот через три дня умирает. Страшно мне здесь жить, сил моих нет…» Соседи приплели к этим россказням хвосты, к хвостам еще хвосты, и начали люди толковать, будто к рыцарю Гроссу привидения наведывались целыми толпами, а у источника по ночам слышен женский плач. Наконец Хакуд, будучи человеком робким, не выдержал и переехал в другое место. Том только того и ждал. Заявив, что страха больше вытерпеть не может, он вместе с Минэт переселился в родные места.

Рассудив, что на сто золотых монет, полученных от привидения, можно начать новую жизнь, Том через своего приятеля Кюзота, приобрел добротный дом, благо цены в те времена были небольшие, и под именем Сэгикута Том открыл мелочную лавку. Первое время муж и жена работали усердно. Приобретали товар дешево, продавали тоже дешево, так что о них прошла добрая слава. Стали говорить, что у Сэгикута-де товар хороший да дешевый, покупать к ним сходились со всей округи, и дело у них процветало.

Но разве не справедливы золотые слова древних: «Боги не мешают процветанию смертных. Добиваясь процветания, человек побеждает небо, но вот он достиг желаемого, и небо побеждает его».

Никогда еще не было и никогда не будет так, чтобы шальные деньги принесли добро. К апрелю следующего года Том уже забыл про прежнее свое нищее житье, и захотелось ему пороскошествовать. Захотелось шелковых одежд с гербами, захотелось кожаной обуви. Как-то раз, попивая вино в харчевне, приметил он одну красотку служаночку. Девка эта была собой видная, лет двадцати семи, а на вид не больше чем двадцати четырех, и сердце Тома затрепетало. Поднявшись на второй этаж, он стал расспрашивать хозяина о служанке и узнал вот что. Не так давно в этом доме остановились путники, муж и жена. Муж, как стало известно, рыцарь, был где-то ранен в ногу, да так тяжело, что не мог стоять. Прожили они при харчевне довольно долго, вконец проелись, и поскольку кормить их за свой счет стало накладно, хозяин нашел им домик у дамбы, а жену взял в харчевню служанкой. Так они теперь и живут на ту мелочь, что зарабатывает жена. Выслушав хозяина, Том решил, что за деньги эта баба разрешит все что угодно. В тот вечер он одарил ее и ушел восвояси, однако с тех пор зачастил в харчевню, принялся красотку улещивать, не жалея ни денег, ни слов, и в конце концов сошелся с нею.

Женщина эта была, конечно, Куни. Убив и ограбив Сигмунда, она вместе со своим любовником Гендиро бежала к родным. Но оказалось, что родных ее там больше нет. Не зная, куда деваться, они долго блуждали и вышли на дорогу еле живые. Благодаря заботам хозяина харчевни им удалось продержаться еще немного, а затем Куни и вовсе опустилась, и тут ее увидел Том. Хитрая и злобная Куни сразу поняла, что это скоробогач и из него можно извлечь пользу, поэтому позволила ему склонить себя к любовной связи. А Том в свои сорок с лишним лет вообразил, что эта молодая красавица в него влюбилась, совсем потерял голову и проводил в харчевне все ночи напролет.

Между тем его жена Минэт места себе не находила от ревности и едва сдерживалась, стесняясь прислуги. Однажды, заметив Кюзота, проходившего мимо лавки со своей лошадью, она окликнула его:

— Эй, Кюзот, что же это ты проходишь и не заглянешь к нам?

Кюзот остановился.

— Здравствуй, хозяйка, — сказал он. — Это верно, давно у вас не был. И рад бы заглянуть на минуточку, да вот, видишь, спешу, груз тут надо в одно место отвезти. Нет, никак не могу. Спасибо тебе еще раз за деньги, что дала мне тогда…

— Ладно, ладно, не выдумывай, ты ведь нам все равно что родственник… Может быть, все-таки зайдешь? Я бы тебе чарку поднесла…

— Что, чарку? В таком разе зайду, прошу прощения… — Кюзот, не мешкая, привязал лошадь возле лавки и с черного хода вошел в комнаты. — Меня теперь все любят, как я есть вроде бы родственник вашему хозяину… Богач он стал с прошлого года, вот и я задираю нос.

Минэт завернула в клочок бумаги несколько монет и протянула ему:

— Вот, возьми. Парень ты хороший, купишь себе что-нибудь.

— Каждый раз я от вас с деньгами, — ухмыльнулся Кюзот. — Ну, спасибо. Неловко вроде бы, да как не принять, когда от чистого сердца дают… Ого, на ощупь там, кажется, денег немалая толика, глядишь, на платье какое-нибудь достанет… Благодарю покорно…

— Будет тебе, не рассыпайте так, мне даже неловко… Кстати, вот я хочу от тебя кое о чем узнать. Мой хозяин с апреля только и знает, что ночует в харчевне, говорят, и ты с ним вместе там гуляешь, правда? Ну-ка, расскажи, что у него там?

— Ничего я такого не знаю, — сказал Кюзот.

— Не прикидывайся, — настаивала Минэт. — Мне все известно.

— Не знаю, что там тебе известно.

— Я говорю об этой бабе в харчевне, — пояснила Минэт. — Да ты не беспокойся, хозяин мне сам вчера во всем признался. И не думай, что я ревную. Я уже старуха, куда уж мне ревновать, я только за хозяина боюсь… Знаешь ведь, какой он у нас славный… Вчера вечером мне все рассказал и сам же над собой смеется. А ты-то все мнешься, упираешься, проходишь мимо и зайти боишься… Эх, ты!

— Вот оно что… — сказал Кюзот. — Надо же, а хозяин-то мне говорит, молчи, мол, говорит, если ты не проболтаешься, она никогда не узнает… Ну мне что, я и молчу. Зачем, думаю, говорить тебе об этом. Еще обидишься… Жена как-никак… А хозяин, оказывается, сам все рассказал… Вот потеха-то!

— Все рассказал, все как есть… А ты с ним часто ходишь?

— Эта его сучка, она из господских подстилок. Мужа ее зовут, кажись, Гендиро, в ногу он раненный и не может ходить. Живут они у дамбы. Она в харчевне прислуживает, там хозяин ее послушал, пожалел, она его враз и окрутила… Деньги стал ей жаловать. В первый раз дал три, во второй раз два золотых отвалил! Ну, звать ее Куни, лет ей, говорят, двадцать семь, собой, конечно, красавица, тебе с нею не срав… В общем, совсем другая, не такая, как ты, господская штучка, гордая, но ничего, хорошенькая бабенка.

— А давно он с ней закрутил, не знаешь? Он говорил вчера, да я запамятовала…

— Со второго апреля, что ли…

— Вот подлец! — вскричала Минэт. — Крутился с чужой бабой со второго апреля и мне хоть бы словечко сказал! Бесстыдный негодяй! А я кого ни спрашиваю, ну никто ничего толком не говорит! Ну, спасибо тебе, Кюзот. Теперь я буду знать!

— Постой, — сказал Кюзот. — Так хозяин тебе и не говорил ничего?

— Конечно, нет! Что он, дурак, что ли, мне о таких вещах рассказывать?

— Ну, теперь он мне задась… Он же мне строго-настрого наказывал никому об этом не болтать! Плохо мое дело…

— Да ты-то можешь не беспокоиться, про тебя я ему не скажу…

— Спасибо и на этом… Смотри не проговорись!

Кюзот ушел. Минэт, кипя от ревности, села за работу и стала дожидаться Тома. Тот вернулся поздно ночью.

— Эй, Бун! — окликнул он с улицы слугу. — Открывай!

— Добро пожаловать, — сказал Бун. — Входите, пожалуйста.

— Лечь спать, живо, — распорядился Том. — Хозяйка легла? — Он вошел в комнату. — Ты чего не спишь, Минэт, — удивился он. — Перестань ты работать по ночам, это же для здоровья вредно, надо меру знать… Давай-ка пропустим по чарке да завалимся спать. И закусить что-нибудь подай, все равно что…

— А ничего и нет, — резко сказала Минэн.

— Принеси хоть соленых овощей…

— Да стоит ли? Что хорошего выпивать дома? Закуски нет, прислуживает старуха жена… Ступай-ка ты лучше в харчевню.

— В харчевне, конечно, все что угодно есть, харчевня как-никак… Впрочем, мне много не надо, всего-то выпить чарку на сон грядущий. Поджарь хоть немного капусты…

— Закуска что, не в закуске дело. А вот не понравится тебе, кто наливает! Иди в харчевню, там тебе Куни нальет!

— Какая еще Куни? Что ты мелешь?

— А чего ты скрываешь? Не надо скрывать! Мне не двадцать лет, скрываться от меня нечего. Мы с тобой уже в годах, так не обижай меня, расскажи все откровенно!

— Что рассказать?

— Про Куни. Красивая, говорят, бабенка. Ей двадцать семь лет, выглядит, говорят, всего на двадцать два или двадцать три. Такая красотка, что я и то влюбилась, а уж как не влюбиться тебе!

— Никак в толк не возьму, о чем ты говоришь… Кстати, Кюзот не заходил сегодня?

— Нет, не заходил.

— Послушай, я понимаю, в последнее время я часто отлучаюсь по разным делам, и ты меня подозреваешь… Дело обычное. Но таких вещей ты мне лучше не говори!

— Почему же? Дело твое мужское, развлекайся… Но я же о тебе забочусь! Ведь муж-то у этой бабы рыцарь, это она для него так старается… А ну как он узнает, что тогда? Он же с тобой не знаю, что сделает, вот чего я боюсь… Путаешься с этой бабой со второго апреля, и хоть бы слово мне сказал, разве так можно? Брось ты ее!

— Да, я вижу, тебе все известно, — сказал, помолчав, Том. — Ну ладно, я виноват, прости… Я все думал, как бы рассказать тебе, но неловко было… Сама посуди, ну как бы я с серьезным видом мог объявить, что так, мол, и так, обзавелся полюбовницей… Но ты не беспокойся, я на своем веку погулял немало, видел всякое, из меня много денег не вытянешь, так что все будет в порядке! Вот увидишь!

— Еще бы! — сказала Минэт насмешливо. — Сначала ты дал ей три, потом два золотых, потом три золотых, пять золотых, а потом отвалил сразу двадцать…

— И все-то ты знаешь… Верно, заходил Кюзот, а?

— Никто не заходил!.. Тебе вот что надо сделать. Баба эта, раз уж она от живого мужа с тобой сошлась, в тебя влюбилась. Но если муж узнает, тебе конец. Лучше всего для тебя откупить ее и взять в наложницы, а меня отпустить. Я стану жить и вести дело отдельно от тебя, выделюсь из лавки и открою свою лавку. А вы с этой Куни сами по себе трудитесь…

— Ну что ты болтаешь? — вскричал Том. — Для чего это нам с тобой расходиться? Ведь бабенка эта, она же любовница рыцаря, у нее свой хозяин есть, не станет она со мной все время путаться. Я же просто так, невзначай, спьяна подзакусил ею! Ну я виноват, ну прошу прощения… Ну хочешь, никогда больше не пойду туда? Хочешь?

— Нет уж, ты иди. Раз она от живого мужа до этого дошла, значит, любит тебя. Так что ты уходи к ней…

— Ну что мне с тобой делать… Глупости ведь городишь!

— Нет уж, ты меня отпусти.

Том разозлился.

— Заткнись! — заорал он. — Ты с кем разговариваешь? Кто здесь хозяин? Ко всему делу голова? Что хочу, то и делаю! Сколько полюбовниц мне нужно, столько и буду держать, тебя не спрошу! Не молодая, нечего со своей ревностью соваться!

— Ах, ах, простите, не то сказала, извините великодушно… Хозяин! — презрительно произнесла Минэт. — Всему делу голова! Подумаешь, заважничал! А кем ты был в прошлом году, у рыцаря Гросса на побегушках служил? В каморке ютился? Радовался, когда рыцарь Гросс медяками тебя оделял да старым тряпьем? Забыл об этом?

— Не кричи так, приказчики услышат…

— Пусть слышат! Хозяин, голова, наложницу завел, а кто ты такой — забыл?

— Тише, ты! Ладно, можешь убираться на все четыре стороны…

— И уберусь! Только сначала ты дашь мне сто золотых. Работали вместе, вместе и наживали…

— Еще чего! Раскричалась тут, как разносчик на празднике! Придержи язык!

— Нет уж, я все скажу! Работали мы вместе, я сил для дела не жалела, босиком ходила… А когда у рыцаря Гросса жили? Я ему готовила, прибирала у него, ты же при нем на побегушках состоял, все жаловался, что на вино тебе не хватает… Я по ночам работала, только чтобы на вино тебе заработать! Забыл это? Загордился? Восемь лет я на тебя спину гнула! Хозяин, голова… Смотрите-ка на него! А я вот, чтобы прошлого не забывать, и сейчас в простой одежде хожу, по ночам работаю… Помнишь, как в позапрошлом году весной ты размечтался выпить?

— Тише, ты, тише! Услышат же!

— А мне все равно… Нищими ведь жили, я три ночи из последних сил работала, глаз не смыкала, купила тебе вина. Помнишь, как ты тогда обрадовался? Помнишь, что сказал? Забыл? Ты тогда сказал, что главное в жизни — это жена…

— Перестань орать, — прошипел Том. — Я же сказал, что больше к ней не пойду…

— А вот буду орать!.. И можешь ходить к своей Куни сколько хочешь, мне все равно… Слишком много понимать стал о себе!..

— Молчи, сука! — сказал Том и ударил ее кулаком по голове.

— Дерешься? — со слезами взвизгнула Минэт. — Давай мне его золотых монет, я уйду! Я здесь ни за что не останусь! Кругом полно родственников, затащил меня сюда… У меня здесь никого нет, заступиться некому! Стара я для тебя? С бабами принялся беситься? Деваться мне, мол, некуда, без тебя я с голода помру… А ты мне дай денег, и я уйду!

— Уходишь, так уходи. А денег тебе никаких не будет.

— Ах, вот как? Не будет? А кто придумал выпросить у привидений сто золотых монет?

— Тише, говорят тебе…

— Ничего, ничего, рот ты мне не заткнешь… Все, что теперь нажито, началось с тех денег! Да что говорить! А кто убил Гросса, кто украл крест и закопал в клумбе у источника?

— Тише, сумасшедшая! Услышат ведь!

— Пусть слышат! Пусть меня хватают и рубят мне голову! Тебе тоже несдобровать… Давай мне сто золотых монет, и я уйду от тебя!

— Ну что мне с тобой делать, — сокрушенно сказал Том. — Ну виноват я перед тобой, прошу прощения, что еще? Жили мы с тобой до этого хорошо, жаль, конечно, что ты меня разлюбила, ну раз так, бери тогда лавку и дом целиком себе. Ты, верно, думала, что я с этой бабой собираюсь бежать куда-либо? Не так это. Я наводил кое-какие справки и узнал, что за нею водятся некрасивые дела, так что я и сам хотел уже порвать с нею… А хочешь, давай продадим лавку за двести или триста золотых и уедем отсюда куда-нибудь, пусть опять распустится цветок нашего успеха… Как ты, согласна еще раз все начать босиком?

— Думаешь, мне так уж хочется уходить от тебя? — сказала Минэт, всхлипывая. — Просто ты теперь не любишь меня, вот я и говорила все это… Как-никак восемь лет вместе прожили, и раз ты не собираешься бросить меня, уедем отсюда куда-нибудь вместе…

— Ну вот и хорошо, и не будем злиться друг на друга. Давай в знак дружбы опрокинем по чарке и завалимся в постель.

С этими словами Том взял Минэт за руку и притянул к себе. «Ну тебя, — сказала Минэт, — ну что ты, право…» Как говорится в одном стихе:

На следующее утро Том объявил, что хочет купить Минэт материи на платье, которую та давно облюбовала. Они купили в галантерейной лавке отрез, выпили в харчевне и пошли обратно домой. На дамбе Том вдруг остановился и, оглядевшись, стал спускаться вниз.

— Ты это куда, хозяин? — удивилась Минэт.

— Когда я ездил в прошлый раз за товаром, — ответил Том, — мне удалось прихватить оттуда тот самый крест. Я его здесь закопал, а сейчас думаю откопать и взять с собой.

— Ну вот, и мне даже не сказал ничего… Выкапывай тогда скорее, пока никто не видит!

— Возьмем его, завтра продадим рыцарю Кога… Что это, никак, дождь пошел? Спускайся сюда, будешь сторожить… Гляди, вон там у переправы двое, они не сюда идут?

— Никто не идет, где ты видишь?

— Да вон же, смотри внимательно!

Там, вдали, от тракта отделялись две дороги, вились вдоль рек и исчезали в тумане под хмурым дождливым небом. Едва видные огоньки в хижине трепетали, готовые погаснуть. Кругом не было ни души, и что-то зловещее нависло над миром. Минэт все всматривалась, ни о чем не подозревая, когда Том выхватил нож и молча изо всех сил ударил ее в спину. Он метил ей между лопаток, и она с визгом упала на землю, цепляясь за его рукав.

— Ты убиваешь меня, ты хочешь жениться на Куни! — вскричала она.

— А ты как думала? — прохрипел Том. — Возьму бабу, какую полюбил… Ну, молись!

С этими словами он перехватил нож лезвием вниз и старательно погрузил его в тело Минэт в ямку над ключицей. Минэт, корчась от мучительной боли, вцепилась Тому в подол. Она никак не хотела умирать, и тогда Том уселся на нее верхом и перерезал ей горло. Минэт испустила дух, но руки ее не отпускали подол мужа, и чтобы освободиться, ему пришлось один за другим обрезать ей пальцы. Только тогда он встал, обтер и вложил в ножны клинок и, не оглядываясь, поднялся на дорогу. Затем он со всех ног пустился домой, добежал до своей лавки и заколотил в дверь кулаками.

— Открывай, Бун! Скорее! — закричал он.

— Кто это там? — отозвался слуга. — А, хозяин… Сейчас, сейчас.

Не успел он отодвинуть засов, как Том вскочил внутрь.

— Беда, Бун! — сказал он. — На дороге на нас напали пятеро бандитов, меня схватили, но я вырвался и убежал… А вот Минэт скатилась по дамбе вниз, и я не знаю, что с ней… Не ранили бы ее… Собирай всех, пошли туда!

Перепуганные слуги, вооруженные палками и дубинками, отправились за Томом на дорогу и обнаружили над дамбой мертвую, страшно изувеченную Минэт. Отчаянию Тома не было предела. Обливаясь притворными слезами, он кричал:

— Жалость-то какая!.. Что бы нам хоть чуть-чуть раньше прибежать, не умерла бы она такой ужасной смертью!..

Вскоре тело предали земле, тут же, неподалеку. О том, что Том убийца, никто не догадывался. День шел за днем, и вот на седьмой день, едва Том вернулся из храма, сообщили ему, что внезапно заболела одна из служанок, тридцатилетняя Масу. Она ни с того ни с сего затряслась, вскрикнула и упала, а сейчас лежит без памяти и говорит в бреду какие-то несуразности. Том отправился проведать ее.

— Что с тобой стряслось? — спросил он, присев у постели.

— Том, — проговорила Масу, — если бы ты знал, как больно мне было, когда ты повернул нож в моем теле…

— Странные вещи она говорит, хозяин, — испуганно сказал Бун.

— Очнись, Масу, — сказал Том. — Простудилась она, наверное, вот и жар у нее… Укройте ее одеялами!

Принесли тяжелые одеяла и навалили на больную, но она вдруг одним движением отбросила их, села и уставилась в лицо Тома.

— Что это она? — сказал Бун.

— Уж не дьявол ли в тебя вселился, Масу? — встревоженно спросил Том.

— Знаешь, Том, — произнесла Масу, — никогда еще мне не было так больно… Особенно когда ты ударил меня в ямку над ключицей. Лезвие пронзило тело и вошло в грудь, и это была такая мука, что рассказать нельзя…

Тому стало не по себе.

— Что она болтает, — сказал он, — с ума, что ли, сошла?

— Восемь лет мы прожили с тобой в нищете, — продолжала Масу. — И вот теперь, когда все стало так хорошо, ты жестоко убил меня, чтобы жениться на Куни…

— Видно, ей очень плохо, — сказал Том.

Он был поражен и решил, что Масу необходимо вылечить как можно скорее. Как раз незадолго до этого кто-то говорил ему, будто в деревню из столицы приехал хороший лекарь, и Том сейчас же послал за ним.

Итак, на седьмой день после похорон Минэт внезапно заболела служанка Масу и принялась говорить в бреду странные вещи. То она говорила о богатстве, нажитом на деньги, которые получены от привидений, то об убийстве какого-то рыцаря Гросса, то о краже золотого креста, зарытого где-то в клумбе у источника. Слуги слушали и ничего не понимали, считая все это горячечным бредом, но Том-то так не считал. Он догадался, что убиенная Минэт не сумев овладеть им, вселилась в Масу и намеревается отомстить ему, разболтав о всех злодействах, чтобы его схватили и казнили. «Не отослать ли Масу к ее родным, чтобы и духу ее здесь не было? — подумал Том. — Да нет, если она станет болтать такое и у себя дома, я все равно пропал». Действовать нужно было осмотрительно. Пока Том размышлял, вернулся Нак, посланный за лекарем.

— Привел я его, хозяин, — объявил Нак. — Вот это он и есть, знаменитый лекарь. Насилу я его упросил пойти к нам.

— Благодарствуйте, благодарствуйте, — произнес Том, кланяясь лекарю. — Мы здесь в лавке торговлей занимаемся, так что сами видите, какой у нас беспорядок, а вот не угодно ли вам будет пройти в комнату?

Он провел лекаря в гостиную, усадил на почетное место и склонился перед ним.

— Очень рад познакомиться с вами, — сказал он. — Зовут меня Сэгикут Том и разрешите мне от души поблагодарить вас за то, что вы согласились взять на себя труд посетить меня…

— Да-да, и я рад познакомиться, — сказал лекарь. — У вас, говорят, кто-то внезапно заболел… э-э… жар, говорят, странный бред… — Он вдруг пристально поглядел на Тома и воскликнул: — Э-э-э, а давненько мы с тобой не виделись, парень! Надо же, а! Как ты поживаешь, Том? Как всегда, здоровый и бодрый, это хорошо… Смотри, как неожиданно встретились! Вот никогда не думал… Это твой новый дом? Превосходно… Впрочем, так оно и должно было быть. Еще когда ты с женой жил у рыцаря Гросса, я считал вас парой дельной, всегда думал, что вы далеко пойдете… На это я всеми десятью пальцами указывал и не ошибся. И лавку ты хорошую держишь, отличное дело…

Том недоуменно таращивший на него глаза, наконец узнал.

— Никак, это господин Сидхо! Ну, совсем не ожидал с вами встретиться здесь…

— Говоря между нами, — сказал Сидхо, — я окончательно проелся, даже лекарствовать не мог. Домик у меня с кошкин лоб, так я его продал и поехал к знакомым. Остановился переночевать на постоялом дворе в замке, там меня попросили осмотреть одного постояльца, больного лихорадкой… Ну, пользовал я его, пользовал, он на мое счастье и выздоровел. Сам выздоровел, я тут ни при чем. Но сразу разнесся слух, будто я великий лекарь, и теперь у меня от больных отбоя нет. Лечу их через пень колоду, однако деньги платят хорошие, вот я и решил остановиться в здешних местах… Честно говоря, лекарь я никудышный, хотя томик-другой книжек прочесть мне в свое время пришлось. Но ведь я терпеть не могу больных, мне к их вонючим постелям подходить противно… А чуть денежки заведутся, тут уж я и вовсе бросаю все и принимаюсь пить… Так я и проелся… А что твоя жена? Минэт, кажется… Давно ее не видел… Здорова она?

— Она… — Том запнулся. — Ее восемь дней назад зарубили на дамбе бандиты… Собрал я кое-как ее тело по кускам и схоронил.

— Какое несчастье! — воскликнул Сидхо. — Как же это так вдруг? Представляю, какое это горе для тебя… Мне тем более жаль, что мы с тобой в свое время были в добрых отношениях… Хорошая была женщина, преданная… Видно, есть все-таки судьба, о которой толкуют монахи. Да, жаль, жаль… Значит, больная у тебя — это не жена?

— Нет, это просто служанка. У нее жар, и в бреду она такие вещи бормочет, что слушать страшно…

— Ну что ж, пойдем посмотрим ее, а потом недурно было бы выпить и поболтать за чаркой о прошедших временах… Приятно все-таки встретить старого дружка в незнакомом месте… А если у больной жар, то мы с этим справимся в два счета…

— Бун! — крикнул Том. — Принеси сюда чай и сладости! Хотя господин лекарь сладостей не любит… Сюда пожалуйте, здесь женская половина.

— Ага, — сказал Сидхо. — Сниму-ка я плащ.

— Масу, — позвал Том. — Слышишь, Масу! К тебе господин лекарь пожаловал, он тебя сейчас осмотрит… Так что крепись, постарайся не бредить…

— Как ты себя чувствуешь, что болит? — бодро осведомился Сидхо, присаживаясь возле постели больной.

Вдруг Масу, сбросив с себя тяжелые одеяла, села и уставилась на него.

— Я вижу, у тебя жар, — продолжал Сидхо. — Ты, верно, простудилась, правда? Тебя не знобит?

— Здравствуйте, господин Сидхо, — произнесла Масу. — Давно мы с вами не виделись.

— Что за чудеса! — поразился Сидхо. — Имя мое назвала…

— Я же говорю вам, бредит она, — поспешно сказал Том.

— Все же странно, откуда она знает мое имя? Ладно, посмотрим, что это с нею.

— Когда Том ударил меня ножом вот сюда, — сказала Масу, — и повернул нож в ране, я…

— Что она несет такое! — проговорил Том.

— Ничего, ничего, погоди, — остановил его Сидхо. — Ну, а потом что было?

— Вы знаете, — сказала Масу, — как мы бедно жили у рыцаря Гросса. Он обращался с нами, как с прислугой, мы у него босиком бегали. А потом к рыцарю Гроссу привязались привидения. Он обратился к настоятелю храма и получил ярлыки-заклятия, отгоняющие демонов и чудовищ. Один ярлык он наклеил на окно, которое выходит на задний двор. Тогда Том получил от привидений сто золотых монет и отклеил этот ярлык…

— Что ты врешь! — закричал Том.

— Нет-нет, погоди, — сказал Сидхо. — Мне, например, очень интересно. Продолжай!

— С этих денег и пошло наше богатство. Но это не все. Кроме того, Том украл с шеи рыцаря Гросса золотой крест и закопал возле источника. И вдобавок он запинал рыцаря насмерть, чтобы замести следы…

— Не смей! — крикнул Том. — Что за несуразицу ты несешь?

— Погоди, не мешай, она же мне рассказывает, а не тебе… Прямо чудеса, да и только. Ну, и что было дальше?

Масу повернулась к Тому.

— А дальше ты пустил эти шальные деньги в оборот, разбогател и принялся ухлестывать за чужими бабами. И, как зверь, убил меня, чтобы я тебе не мешала!

— Ну что мне с ней делать, — пробормотал Том. — Вот так все говорит и говорит…

— Да, случай удивительный, — деловито сказал Сидхо. — Но беспокоиться тебе нечего. Уволь ее и поскорее отправь домой к родным… Ты, может быть, опасаешься, что она будет болтать то же самое и там? Ничего подобного. Там это у нее как рукой снимет. Она и бредит только потому, что находится в твоем доме… В молодости, помнится, пришлось мне вместо своего учителя пользовать двух таких вот больных, так с ними тоже подобное было. Вернулись домой, и все кончилось. Не сомневайся и увольняй…

Том был испуган, однако тут же последовал совету лекаря и вызвал родных Масу, чтобы забрали больную. Едва Масу очутилась за воротами, как перестала бредить и пришла в себя. Тогда застонал и свалился без памяти приказчик. Его уложили в постель и накрыли одеялами, но он вдруг вскочил и принялся рассказывать о том, что все богатство здесь нажито-де на деньги, которые получены от привидений, а когда отправили со двора и его, сейчас же заболел и начал бредить мальчишка-посыльный. Кончилось дело тем, что Том отправил по домам всех слуг и приказчиков и остался в доме вдвоем с Сидхо.

— Ну вот, — сказал Сидхо. — Теперь моя очередь бредить. Удивительное дело! Послушай, Том, рассказал бы ты мне все откровенно, а? Я слыхал, что Гросса преследовали привидения и что умер он в обнимку со скелетом. Говорили также, что ему подменили какой-то важный талисман, который он носил на шее, и куда этот талисман девался, никто не знает. Говорили еще как будто, что старый гадальщик по имени Хакуд заподозрил неладное и рассказал настоятелю храма, и что настоятель якобы все уже знал и открыл, будто украденный талисман зарыт в землю… Нынче из бреда больных я понял, что все это твоих рук дело. Нечего больше таиться от меня, рассказывай, как было, и подумаем вместе, что делать. Откройся, обсудим все по порядку… И жену, конечно, убили не бандиты, а ты сам, потому что она мешала тебе, ведь верно?

Том понял, что запираться больше не имеет смысла.

— Вот как все было, — сказал он. — Историю с привидениями и удивительную гибель рыцаря Гросса подстроил я. Я сам убил рыцаря пинками под ребра, я сам пробрался ночью на кладбище у храма, вырыл там скелет и подложил его в постель к Гроссу, и это я одурачил старика Хакуда, внушив ему, будто Гросс убит силами тьмы… Мне удалось также украсть крест и припрятать его в клумбе возле источника. После этого я выжил соседей всякими небылицами, воспользовался тем, что все они со страха разъехались кто куда, и тоже удрал с Минэт. Имея сотню золотых монет, мы приехали сюда и открыли доходное дело. Но тут я связался с одной бабой. Жена взбесилась от ревности и стала грозить, что донесет на меня. Пришлось заманить ее на дамбу и прикончить. Никто об этом не догадался, я так ловко разыграл горе, что все убеждены, будто ее убили бандиты. Ну а потом я ее быстренько похоронил.

— Здорово ты рассказываешь! — воскликнул Сидхо. — Просто замечательно. Обыкновенному человеку так не рассказать. Прямо и без обиняков: «Я убил…» Злодей, настоящий злодей, да и только! Ну что ж, ты был со мной откровенен, я никому ничего не скажу, хотя, признаться, болтун я порядочный… Но мне бы хотелось, чтобы ты исполнил одну мою маленькую просьбу. Не подумай только, будто я зарюсь на твое состояние, вовсе нет…

— Ничего, ничего, я все понимаю, — сказал Том. — Можешь просить все, что тебе угодно, только держи язык за зубами… — Он извлек из-за пазухи сверток с двадцатью пятью золотыми монетами и положил перед Сидхо. — Вот тебе, не обессудь, что мало…

— Ага, — сказал Сидхо. — Плата за молчание, а не за лечение. Все понятно. Ну что же, деньги есть, теперь можно и погулять. Самое время выпить и поговорить о прошедших временах… Только здесь у тебя как-то мрачно, пойдем куда-нибудь в другое место.

— Ладно, раз так, пойдем в харчевню.

Приятели отправились в харчевню, сели друг против друга и принялись пить. Вскоре Том заметил:

— Плохо что-то пьется в мужской компании. Давай позовем женщин.

Он послал за Куни, и та сейчас же явилась.

— Здравствуйте, хозяин, — сказала она. — Добро пожаловать к нам. Давно мы не виделись. А я слыхала, что с вашей супругой приключилось несчастье, и очень сочувствовала вам в вашем горе… Мне как раз хотелось повидаться с вами, хозяин… Дело в том, что рана у моего мужа совсем зажила и мы в скором времени собираемся отбыть. Тогда уж нам с вами больше не увидеться… Я об этом все время думаю, и сейчас вот думала, когда вы послали за мной. Я так обрадовалась, что прямо как на крыльях к вам полетела…

— Поздоровайся с моим приятелем, Куни, — сказал Том.

— Ах, простите, пожалуйста, — спохватилась Куни и повернулась к Сидхо. — Что такое? Это вы, господин Сидхо? Вот так встреча!

— Удивительная встреча, — согласился Сидхо. — Никогда бы не подумал, госпожа Куни, что вы окажетесь в таком месте… Чудеса, ничего не скажешь. Впрочем, я кое-что слыхал… Как говорится, «с любимым хорошо и в дебрях диких». Поразительно! Просто невероятно.

Куни перепугалась. Ведь Сидхо прекрасно знал всю ее подноготную и мог рассказать Тому.

— Простите, господин Сидхо, — сказала она, отошла в соседнюю комнату и позвала оттуда: — Хозяин, можно вас на минутку?

— Иду, — сказал Том, поднимаясь. — Ты подожди меня здесь, Сидхо, я сейчас…

— Сколько угодно, — ответил Сидхо. — Можешь не торопиться. Мне это нипочем, я к таким штучкам привык. Не стесняйся, делай, как тебе угодно…

Когда Том вышел к Куни, она спросила:

— Как случилось, хозяин, что вы встретились с Сидхо?

— Я вызвал его к больному слуге…

— Вы ему не верьте, хозяин, этому лекарю. Он такой лгун, что другого такого не сыщешь… Если его слушать, можно ужасных вещей натворить. Разлучник он, скверный человек, вы его сегодня вечером отправьте куда-нибудь, а сами останьтесь здесь один, я сбегаю домой, уложу мужа спать и вернусь к вам, мне с вами надобно о многом поговорить. Хорошо?

— Ладно, — сказал Том. — Ты только скорее управляйся с домашними делами и приходи.

— Обязательно приду, ждите меня.

На этом они расстались, и Том вернулся к Сидхо.

— Прости, — сказал он, — ты, верно, заждался…

— Ну что ты… Вот, друг мой, этой женщине, вероятно, уже под сорок, а до чего молодо выглядит! Молодчина ты, ловко обвел ее вокруг пальца. Впрочем, не стану говорить неприятности, ведь мы теперь с тобой одной веревочкой связаны… Кстати, вот ты ей покровительствуешь, а знаешь ли ты что-нибудь о ее прошлом?

— Нет, не знаю. Но ты-то, верно, знаешь ее хорошо?

— У этой женщины есть любовник, зовут его Гендиро. Он сын рыцаря. Так вот, этот парень — преступник. Когда отец девушки, которая влюбилась в господина Гросса, Сигмунд женился, его жена привела в дом служанку, вот эту самую Куни. Впоследствии Сигмунд сделал ее своей наложницей, а она спуталась с Гендиро. Они вдвоем зарубили своего хозяина и благодетеля, украли из его дома двести шестьдесят золотых монет, три пары мечей и кинжалов, сколько-то там драгоценных шкатулок и удрали. Воры и убийцы, иначе их не назовешь. Мне говорили, что их ищет, чтобы отомстить за смерть рыцаря Сигмунда, один верный вассал, Коскэнд… И знаешь, что я думаю? Ничего она в тебя не влюбилась. Она с тобой сошлась из-за своего любезного Гендиро, потому что решила извлечь из тебя для него пользу. И сделала это с его согласия, он ее телом денежки зарабатывает… Вот она сейчас сказала тебе, что собирается уехать. Не иначе, рассчитывает, что ты от меня отделаешься и останешься один, а тогда этот Гендиро нагрянет к тебе и сдерет с тебя две сотни золотых за прекращение связи. Понял, в чем дело? Так что оставаться тебе здесь на ночь никак нельзя. Давай натянем им обоим нос, уйдем отсюда в какое-нибудь заведение с девками…

— Действительно, — сказал Том. — Надо же… Давай так и сделаем…

Они ушли из харчевни и провели всю ночь в публичном доме. Тем временем в харчевню заявились Гендиро и Куни. Когда им сказали, что Том ушел, они были очень разочарованы. На обратном пути Гендиро решительно произнес:

— Теперь, Куни, мне остается только явиться к нему прямо в лавку. А если он притворится, будто ничего не знает…

— Тогда появлюсь я, — подхватила Куни, — и, не дав ему рта раскрыть, вытрясу из него все золото.

На следующее утро, едва Том и Сидхо вернулись домой, обмениваясь веселыми впечатлениями ночи накануне, у дверей лавки появился Гендиро.

— Можно войти? — крикнул он.

— Что за чудеса? — удивился Том. — Какой это чудак просит разрешения войти в лавку?

— Смотри-ка, — сказал Сидхо. — А ведь это, кажется, тот самый Гендиро, о котором я тебе вчера рассказывал…

— Ты тогда спрячься где-нибудь…

— Если тебе придется трудно, я выскочу, ладно?

— Ладно, ладно, уходи… — Том поспешил к двери. — Простите, — обратился он к Гендиро, — у нас здесь еще беспорядок, лавка закрыта. Прошу пожаловать, когда откроем…

— Я вовсе не в лавку, — возразил Гендиро. — Мне нужно поговорить с хозяином. Откройте, пожалуйста.

— А, тогда другое дело. Прошу вас.

— Простите, что беспокою вас так рано…

— Здесь у нас лавка, так что прошу пройти в комнаты.

— С вашего разрешения…

Не выпуская из рук меча с коричневой рукояткой и в ножнах воскового цвета, небрежно отстранив Тома, Гендиро вошел в комнату и уселся на почетное место.

— С кем имею честь?.. — осведомился Том.

— Да, мы незнакомы… Я недостойный Гендиро, проживаю возле дамбы. Моя жена Куни, которая работает за нищенское жалованье в харчевне, рассказала мне, будто вы, хозяин, внезапно обратили на нее благосклонное внимание и стали оказывать ей покровительство. К сожалению, у меня так болела нога, что я не мог ходить и не в состоянии был лично предстать перед вами, чтобы засвидетельствовать свою глубокую благодарность.

— Чувствительнейше рад с вами познакомиться, — сказал Том. — Прошу только снисхождения к моему невежеству, человек-то я простой. Слыхал я о вашем недуге, и мне приятно, что у вас уже все прошло… Что же до моего покровительства госпоже Куни, то покровительством одним сыт не будешь, боюсь, оно мало пользы принесло… Значит, она ваша супруга? Не знал, простите великодушно. Честь-то какая! Жалко, право, что ей приходится по службе ублажать всяких таких, как я… А наш брат частенько бывает неучтив, извините.

— Пустяки, это ничего, — сказал Гендиро. — Я, собственно, к вам с очень большой просьбой, господин Том. Дело в том, что мы с супругой сильно поиздержались в дороге, особенно из-за моей болезни, сами понимаете, лекарства, то-се, одним словом, кошелек наш пуст. Теперь я наконец поправился, и мы собираемся отбыть, а денег на дорогу почти нет. Я просто не знал как быть, но тут жена посоветовала мне обратиться к вам. Говорит, человек он добрый, не откажет нам в слезной просьбе и поможет деньгами. И вот я у вас. Мы были бы очень благодарны вам, если бы вы ссудили нам немного на дорогу.

— Как отказать в такой учтивой просьбе! — воскликнул Том и положил перед Гендиро сверток с деньгами. — Здесь, правда, немного, но от чистого сердца…

Гендиро развернул сверток и обнаружил в нем горсть медяков.

— Как! — с негодованием произнес он. — И это все? Послушайте, хозяин, вы всерьез полагаете, что на эту мелочь можно довезти человека с больной ногой? Нет уж, прошу прибавить, хотя бы из сострадания…

— Этого мало, вы говорите? А сколько бы вы, к примеру, хотели?

— Да хотя бы сто золотых монет.

— Сто золотых монет. Шутить изволишь, господин хороший. Сто золотых монет — это тебе не дрова, на полу такие деньги не валяются. И вообще, в таких делах принято брать, что дают. По-моему, нет таких законов, чтобы положено было давать столько-то и столько-то. Нет, ста золотых вам не будет. Да ведь смотря как и путешествовать… Есть такие, кому тысячи золотых не хватает, посылают домой за деньгами, а иному на паломничество хватит сотни грошей… Вон рассказ есть, как с двумя медяками дошли до храма в Иерусалиме. Так что все дело в том, как себя вести в дороге… А таких денег дать я вам не могу. У торговца свободных денег не бывает; хоть в лавке у него на вид все благополучно, а случается, что он одному золотому рад… Ишь ты, сто золотых монет ему! А с какой это стати, спрашивается?

— Куни пользовалась твоим покровительством, больше я ничего не скажу. Перестань болтать и давай сюда сто золотых монет.

— На что это ты намекаешь? Что я с твоей Куни путался, что ли?

— Да! Ты был ее любовником и уплатишь мне сто золотых монет отступного, понял?

— Ну да, спала она со мной, ну и что такого?

— Молчать! — яростно заорал Гендиро. — Как смеешь говорить мне такое, мерзавец? — Он притянул к себе меч и, надавив большим пальцем на гарду, выдвинул его немного из ножен. — Я уже давно подозревал вас, да молчал, терпел, думал, что как-нибудь обойдется… А вчера Куни призналась мне во всем, как ты воспользовался нашей бедой и принудил ее к мерзкой связи… Я чуть не зарубил ее на месте, да пришлось простить, деваться некуда… И я пришел к тебе, чтобы уладить все тихо и мирно, а ты, наглая скотина, позволяешь себе грязным языком распространяться о ее позоре? Ну, я тебе этого не спущу… Я с тобой так разделаюсь…

— Ну ты, потише, — холодно оборвал его Том. — Соседей у меня нет, но… Ты что, думаешь, я испугаюсь твоего крика и твоего меча? Ах, не рубите меня, пожалуйста, возьмите сто золотых! Не на такого напал, ошибаешься! Да мне в моей жизни три головы надо, и то не хватило бы, вот какой я человек! Ты лучше меня послушай. Я с одиннадцати лет от рук отбился, послали меня на богомолье, а я сбежал, через огонь и медные трубы прошел, украсть или убить для меня было все равно что воды напиться или пончик проглотить, я в кости с жульем играл, где кулаком в нос расплачивался, я в бандитских притонах любого за горло брал… Теперь-то я рубцы и ожоги дорогой одеждой скрыл, разговариваю, как дурак, так ты и решил, что можешь тягаться со мной?.. Разболтался здесь о любовниках, о мерзких связях, а ведь эта баба твоя была наложницей рыцаря Сигмунда, ты с нею спутался, и вы убили его, стащили у него оружие и деньги и удрали. Вот и выходит, что ты самый настоящий вор. А Куни твоя спала со мной не по любви, а из жалости к тебе, чтобы выкачать из меня деньги на лекарства. Я-то это знал, да мне было вроде бы наплевать, мы, мужики, неразборчивы, каюсь, моя оплошность… Я бы тебе ничего этого говорить не стал, дал тебе горсть медяков, а сам думал подарить на дорогу двадцать пять золотых, вот они, видишь? Но теперь ничего не дам, ничего. Нечего было требовать у меня сотню. Ни гроша больше не получишь, хоть голову мне руби, ей все одно долго на плечах не удержаться… И вот еще что послушай. Если ты со своей бабой и дальше будешь ошиваться поблизости, плохо вам придется. На вас нацелился какой-то Коскэнд, хочет отомстить за своего господина. Так что смотри, ваши головы могут полететь раньше моей.

Когда Том умолк, пораженный и испуганный Гендиро ударил себя кулаком в грудь.

— Я понятия не имел, что вы такой опытный человек, — проговорил он. — Считал вас, признаться, обыкновенным простаком лавочником, думал напугать вас и заставить раскошелиться. Простите меня… А это, с вашего разрешения, я у вас одалживаю…

— Бери и убирайся, а то в беду попадешь, — усмехнулся Том.

— Разрешите откланяться…

— Иди, уноси ноги!

Гендиро удалился. Сидхо вылез из стенного шкафа и восторженно закричал:

— Вот это было здорово! Я просто в восторге! Как это ты ему… «Все равно что воды напиться или пончик проглотить…» Вот что значит настоящий бандит!

— Продолжаю свой рассказ, — вздохнул карлик Отто, не сводя глаз с Кримхильды. — Коскэнд, верный вассал рыцаря Сигмунда, в погоне за Гендиро и Куни, убийцами господина, отправился в провинцию. Но сколько он ни расспрашивал, никто не мог сказать ему, куда девались беглецы. Заодно он попытался отыскать свою родную мать Риэ. Он надеялся, что она еще жива, и хотел повидаться с нею. Она была младшей сестрой рыцаря Уэмо, одного из вассалов князя. Порасспросив в замке князя, Коскэнд узнал, что супруги Уэмо давно уже скончались, дом их унаследовал приемный сын, а куда уехала мать, неизвестно. Он ездил туда и сюда, останавливался на несколько дней и там и сям, всюду расспрашивал о матери и тщательно искал следы врагов, но все безрезультатно. Так шло время. Близилась годовщина смерти рыцаря Сигмунда, и Коскэнд торопился. Через несколько дней, третьего августа, он прибыл в столицу и сразу отправился в храм. Там он поставил на могилу рыцаря Сигмунда свечи, поставил чашку с водой и, склонившись перед могилой в поклоне, произнес:

— Господин мой! По нерасторопности мне еще не удалось встретиться с негодяями Куни и Гендиро, я еще не исполнил своего долга, а вернулся только потому, что наступила годовщина вашей смерти. Отслужу по вас панихиду и сразу же вновь отправлюсь на поиски врагов. Теперь я поеду в другом направлении и надеюсь непременно найти их, где бы они ни были. Окажите мне покровительство из вашей могилы, господин, помогите мне поскорее отыскать негодяев…

Так Коскэнд говорил с Сигмундом, словно с живым. Затем, помолившись, он постучался в храм. На стук вышел служка и спросил, чего ему надобно.

— Я вассал рыцаря Сигмунда, что жил когда-то здесь, — ответил Коскэнд. — Я посетил могилу рыцаря по случаю годовщины его смерти, а теперь хотел бы удостоиться чести лицезреть господина настоятеля, если это возможно.

— Я доложу, подождите немного, — сказал служка.

Служка доложил, и ему приказали ввести посетителя. Коскэнда ввели в покои, где восседал неподвижно выпрямившись, настоятель храма, во всем величии благородной мудрости и духовной чистоты. Лицо его выражало такую мощь духа, что голова Коскэнда сама собой склонилась перед ним.

— Впервые я удостоился чести предстать перед вами, святой отец, — сказал он. — Меня зовут Коскэнд, я приехал по случаю годовщины смерти моего господина, рыцаря Сигмунда. Вот здесь пять золотых, позвольте просить вас отслужить панихиду по господину.

— Да, видимся мы впервые, — произнес настоятель. — Подойди ближе. Дело доброе… Ну-ка, кто-нибудь, подайте нам чаю!.. Так ты и есть слуга Сигмунда? Ты прекрасный человек, Коскэнд, намерения твои благородны. Ты долго был в пути, следовательно, вряд ли у тебя много денег, и нам придется обойтись одним или двумя плакальщиками. Чтобы не слишком тратиться, постную трапезу закажем нашим же монахам, все необходимое приготовим у нас в храме, а провести службу пригласим настоятеля соседнего храма. Слишком рано не приходи, нам не управиться, придешь после обеда, так, чтобы поужинать здесь. А теперь ты, вероятно, пойдешь в замок Аика? Ступай, там тебя очень ждут. В доме твоем большая радость, поспеши, тебя можно поздравить.

— Я действительно иду в замок Аика, — удивленно сказал Коскэнд. — Но откуда вам это известно? Просто удивительно… Так что, если позволите, я приду сюда завтра после обеда. Прошу вас не оставлять меня своими милостями. До свидания.

Выйдя из храма, он подумал: «Странный, однако, настоятель! Как он узнал, что я собираюсь делать? Совсем как гадальщик…» Так, размышляя и удивляясь про себя, он дошел до замка Аика. Год назад он уехал отсюда, едва успев стать приемным сыном, и теперь постеснялся войти через парадную дверь. Он вошел со двора на кухню и окликнул Дендо:

— Здравствуй, Дендо, вот я и вернулся. Слышишь? Эй, Дендо!

— Кто это там? — проворчал Дендо. — Мусорщик пришел, что ли?

— Да нет, это я…

— Ох, простите великодушно, тут в это время всегда мусорщик приходит, вот я дал маху… Добро пожаловать, входите, пожалуйста! Господин! Господин! Вернулся господин Коскэнд!

— Что такое? — послышался из покоев голос Аика. — Коскэнд вернулся? Да где же он?

— Здесь, на кухне…

— Где? Почему? — В кухню вбежал Аик. — Почему же ты на кухне? Как водонос какой-нибудь… Дендо! Эй, Дендо, ну что ты вертишься на одном месте? Бабка! Бабка, иди сюда, наш Коскэнд вернулся!

— Что? — откликнулась кормилица. — Молодой господин вернулся? То-то, верно, намаялись… Очень приятно видеть вас в добром здравии.

— Батюшка, — сказал Коскэнд, — я рад видеть вас бодрым и здоровым. Мне все хотелось написать вам с дороги, но послать письмо в пути очень трудно, так и не собрался. Я очень беспокоился о вас и теперь так рад видеть снова…

— Я тоже без меры рад твоему возвращению, — торжественно сказал Аик. — Я, рыцарь Аик, заявляю, что полностью удовлетворен. Хоть и «бывают дни, когда ворон не каркает», а я-то о тебе ни на миг не забывал. Когда шел снег, я думал, через какие поля на своем коне ты скачеш? Ни в снег, ни в ветер я не забывал про тебя. И вот неожиданно ты возвратился! Дочь моя тоже только и думала что о тебе. В первое время она много плакала, так что мне пришлось даже пожурить ее. Не смей так горевать, говорил я ей, так ведь и заболеть недолго, крепись…

— Я как сегодня приехал, — сказал Коскэнд, — так сейчас же отправился в храм. Я и вернулся сюда, чтобы панихиду отслужить по господину, завтра годовщина его смерти…

— Ну да, — вздохнул Аик, — я и то уж хотел завтра вместо тебя сходить помолиться на могилу… Бабка! Ты видишь, господин Коскэнд вернулся!

— И то вижу, — отозвалась кормилица, — радость-то какая. Вы как уехали, так дня у нас не было, чтобы о вас не говорили… И не похудели нисколько, все такой, как были, только будто загорели маленько…

— Ну-ка, бабка, неси его сюда, — распорядился Аик.

— Нельзя, — возразила кормилица, — спит он сейчас. Вот проснется, глазки протрет, тогда и покажем… Лучше его показать, когда он смеется…

— Это правильно, — согласился Аик. — В первый раз показывать плачущим не годится, а он непременно расплачется, если разбудить. А как выспится, сразу же принеси…

Вбежала, плача от радости, Берта. Она сидела у себя в комнате возле спящего младенца, когда ей доложили, что вернулся муж.

— Здравствуйте, господин мой, — проговорила она, — не могу даже сказать, как хорошо, что вы столь скоро вернулись… Мы каждый день вспоминали вас… И еще радостно мне, что вы даже не осунулись ничуть…

— И я рад, что ты здорова, — сказал Коскэнд. — И спасибо тебе, что заботилась о батюшке, пока меня не было. Прости, что не прислал тебе письма с дороги. Все равно я думал о тебе каждый день… Радостно мне видеть всех вас живыми и здоровыми…

— А я вчера ночью как раз видела вас во сне, — сказала Берта, — будто вы уезжаете куда-то. Говорят, если видишь во сне, как человек отправляется в путь, то непременно с этим человеком скоро свидишься… Я так обрадовалась, что увижусь с вами, только не думала, что вы уже сегодня вернетесь…

— И я такой же точно сон видел, — заявил Аик. — Ну, ладно, бабка, неси его, проснулся уже, наверное…

Кормилица вышла и вернулась с младенцем на руках.

— Взгляни, Коскэнд, — с гордостью сказал Аик. — Славный мальчик, правда?

— Чей же это такой? — спросил Коскэнд.

— Как чей? Твой!

— Шутить изволите, — недоверчиво сказал Коскэнд. — Я выехал в августе прошлого года, откуда же у меня может быть ребенок?

— Дети и от одного раза рождаются, — засмеялся Аик. — Ты же перед отъездом провел ночь с моей дочерью, вот сынок у тебя и родился. И то, что у вас дите народилось с первого же раза, означает, что связь между вами крепкая… Дочь, как ты уехал, затосковала было, но я ей строго-настрого сказал, что этим она себе повредит, если будет печалиться во время беременности, а там она и родила… Дал я твоему сыну имя. Назвал мальчика Зигфридом. А на тебя до чего похож, взгляни-ка!

— Поистине, как странно все получается, — сказал Коскэнд, — помните, в своем завещании господин приказал, что если от меня, вашего приемного сына, родится ребенок, все равно мальчик или девочка, этот ребенок должен унаследовать дом Сигмунда и восстановить его род… Уж не возродился ли мой господин в этом мальчике?

— Может быть, и так, — сказал Аик. — А знаешь, что мне дочь сказала, когда он родился? Батюшка, говорит, я хоть и думаю все время о супруге своем, но с младенцем, который так на него похож, мне стало легче, говорит, будто я снова с супругом… В другой раз, когда я что-то очень уж сильно прижал мальчишку, она вдруг как закричит… Не надо так, кричит, вы ему руку сломаете! Потеха да и только с нею… Дендо!

— Тут я, — отозвался слуга.

— Дендо!

— Тут я, чего изволите?

— А, вот ты где… Послушай, ведь это ты, кажется, провожал молодого господина…

— Правда ваша, я и ходил… И приятно снова видеть его живым и здоровым… Уж так мне было тогда жалко расставаться с вами, домой весь в слезах вернулся…

— Спасибо тебе, — сказал Коскэнд, — я тогда доставил тебе немало беспокойства…

— Все это хорошо, — спохватился вдруг Аик, — а вот узнал ли где искать врагов?

— Еще нет, — ответил Коскэнд. — Мне так и не довелось с ними встретиться, и сразу после панихиды я снова выеду на поиски.

— Вот оно что… Завтра, значит, идешь на панихиду?

— Непременно, батюшка, и я хотел бы, чтобы вы пошли вместе со мной… Кстати, мне много приходилось слышать о мудрости настоятеля, говорили, что просветлен он безгранично и предвидит все на сто лет вперед, а нынче я сам в этом убедился. Вот его собственные слова, когда мы прощались: «В доме твоем большая радость, поспеши, тебя можно поздравить». Ведь это значит, что ему известно было о рождении ребенка…

— Ну и ну, — удивился Аик, — неужели ему и такие вещи известны? Мудрость, говорят, происходит от опыта жизни и ума. Я, правда, слыхал, будто настоятель был учеником какого-то мудреца, происходящего из рода Птиц, и постиг у него все тайны, но не думал, что он настолько могуч… Эй, Дендо, беги со всех ног и возьми по случаю такого праздника три блюда рыбы и еще немного сладостей, ведь в пути хороших сладостей не найдешь, и еще пять вина, а поскольку господин Коскэнд не пьет, возьми для него молодого вина. И гречневой лапши! В дороге попадается гречневая лапша, но соус подают скверный, так что возьми выпаленной гречневой лапши в корзиночках.

Скоро все яства были принесены, радостная встреча была отпразднована, и Коскэнд с Бертой отправились почивать. Всю ночь они провели в беседах, поэтому не успели оглянуться, как наступило утро. На следующий день, определив заранее время. Коскэнд с Аиком вышли из дому, спустились по склону холма и оказались перед храмом. Их уже ждали.

— Что же плакальщики так опаздывают? — встретил их настоятель. — Монахи давно собрались в главной молельне, прошу вас, поспешим…

Коскэнд и Аик торопливо проследовали в главную молельню. Сорок или пятьдесят монахов отслужили торжественную панихиду, затем последовала молитва о спасении души покойного от ярости голодных сил мрака. Тем временем солнце склонилось к вершинам западных гор, монахам подали угощение и отпустили их. Настоятель пригласил Коскэнда и Аика в свои покои, и они втроем уселись за отдельный столик. Аик сказал, кланяясь:

— Впервые в жизни имею честь лицезреть вас, господин настоятель. Позвольте представиться: недостойный рыцарь Аик. Панихида была просто замечательная, и моление тоже, мне кажется, покойный в могиле останется доволен…

— Я тоже впервые встречаю тебя, — сказал настоятель. — Ты ведь тестем приходишься господину Коскэнду? Тебе повезло: Коскэнд хорош собой, справедлив и честен, да и умен предостаточно… А вот ты, мне кажется, человек изрядно легкомысленный.

— И все-то вам, святой отец, известно, — смущенно пробормотал Аик. — Даже неловко…

— Теперь вот еще что, — продолжал настоятель. — Я слыхал, что господин Коскэнд собирается в путь. Спешить ему, однако, пока не следует. Я кое о чем поразмыслил и полагаю, что завтра после обеда тебе, Коскэнд, надлежит сходить к гадальщику-физиогномисту по имени Хакуд. Он весьма бодрый старичок семидесяти лет. В физиогномике это настоящий мастер. Обратись к нему, и ты, надо думать, узнаешь все, что стремишься узнать.

— Покорно благодарю, — сказал Коскэнд. — Все будет исполнено…

— И еще, позволь мне сделать подарок тебе в дорогу. Деньги, которые ты выдал на панихиду, останутся здесь, но вот возьми от меня эти пять золотых монет и свечи. В свое время я получил их в дар, возьми коробку… На домашней божнице перед иконой всегда должны быть свечи и цветы. Дарю это тебе от всего сердца.

— Спасибо, святой отец, — сказал Аик. — Только вот получать свечи от монаха… Как-то это шиворот-навыворот…

— Не будем говорить об этом. Возьми, Коскэнд.

— Благодарю вас.

— Мне очень жаль, Коскэнд, — торжественно произнес настоятель, — но над тобой нависла страшная опасность. Ты сейчас словно на лезвии меча. Если ты испугаешься и отступишь, то твой черный день будет твоим последним днем. Тебе остается только идти вперед. Сказано: «Наступающий выигрывает, отступающий проигрывает». Не робей, крепись духом, и если даже на твоем пути встанет железная стена, найди в себе силы проломить ее.

— Покорнейше благодарю, — сказал Коскэнд.

— Ну, а здесь вот постное угощение, господин тесть. Готовили его, говоря по правде, не у нас, это из харчевни, и потому не очень-то вкусно, но прими его в подарок вместе с ларцем, и можешь скормить хотя бы слугам в своем доме.

— Ко всему еще и гостинец пожаловали, — проговорил Аик. — Не знаю, право, как и благодарить вас…

— Послушай, Коскэнд, — сказал настоятель. — Мне видится, что сейчас на обратном пути тебя ожидает удар меча. Избежать его невозможно, помни о нем, когда пойдешь домой…

— Кто же это нападет на него? — всполошился Аик.

— Да, избежать этого удара невозможно, — продолжал настоятель, не обращая на Аика внимания. — Вероятно, ты будешь ранен. Если все обойдется благополучно, рана твоя будет легкая, но, может быть, тебя ранят тяжело или даже зарубят насмерть, если ты совершишь оплошность… Здесь твоя судьба, уйти от нее нельзя.

— Мне уже пятьдесят пять лет, — сказал Аик, — и мне все равно, что бы со мной ни случилось. Но Коскэнд должен остаться в живых, перед ним великое и важное дело… Помогите ему, спасите его!

— Помочь ему я бессилен. Здесь судьба, избегнуть которой невозможно.

— Тогда оставьте Коскэнда ночевать в храме, а я пойду домой один!

— Это будет слабость, а слабый ни на что не годен, — возразил настоятель. — Самое главное для рыцаря — это умение владеть мечом. А в чем состоит высший смысл этого умения? Знать, что делать, когда над головой твоей молнией блеснет разящая сталь. В учении рыцарей есть вопрос: «Как быть, когда острие меча касается лица твоего?» Сейчас это важный вопрос для тебя, Коскэнд, и ты должен знать, как на него ответить. Пройди через огонь, тогда все остальное будет тебе нипочем. А теперь ступай. Не к лицу тебе робеть в подобных обстоятельствах. Ты не сгоришь в огне и не потонешь в воде, крепись же духом и иди вперед…

— Позвольте тогда оставить здесь этот ларец, — сказал Аик.

— Нет, это гостинец, возьми с собой.

— Может быть, можно куда-нибудь бежать?

— Я все сказал. Ступайте прямо по дороге.

— Одолжите нам, пожалуйста, светильник.

— Вам лучше идти без света.

— Вот ведь злюка этот настоятель… — проворчал себе под нос Аик. Кое-как попрощавшись, он вместе с Коскэндом вышел за ворота храма.

Итак, после панихиды по господину настоятель храма, прославленный мудростью, объявил Коскэнду, что на пути домой его ждет удар меча, ранение, а если не повезет, то и смерть. Аик оказался страшно испуган этим. Коскэнд был молод и горяч, он был любимым мужем, и ему еще предстояло совершить великое дело отмщения за господина. Терзаемый страхом и беспокойством, Аик рука об руку с Коскэндом возвращался домой. А Коскэнд думал о том, что если он испугается чего бы то ни было и отступит хоть на шаг, ему не удастся исполнить свой долг. Поэтому он с первых же шагов держал меч наготове, утопив защелку на эфесе и слегка выдвинув лезвие из ножен, и настороженно поглядывал по сторонам, весь напрягшись и ежеминутно ожидая нападения. «Здесь ступай осторожно, Коскэнд, — проговорил Аик, шедший рядом с ларцем в руках, как вдруг кустарник сбоку зашумел, на дорогу выскочил человек с окровавленным мечом наголо и молча, без единого слова, нанес Коскэнду рубящий удар.

Это был бродяга Том. Свою лавку вместе с товаром он продал, выручив большие деньги, а затем вместе с Сидхо уехал. Несколько дней приятели прожили у одного знакомого Сидхо, лекаря. Третьего августа, дождавшись темноты, они прокрались к источнику и откопали зарытый там золотой крест. Быстро сунув талисман за пазуху, Том подумал: «Теперь один только Сидхо знает о моих делишках, оставлять такого свидетеля в живых опасно…» Не долго думая, он выхватил меч, бросился на Сидхо и ударил что было силы. Сидхо ахнул и упал, а Том уселся на него, взял меч, как кинжал, лезвием вниз, вонзил Сидхо глубоко под ребро и повернул в ране. Сидхо застонал, затрясся и испустил дух. Так окончил дни свои Сидхо, сообщник и соучастник Тома в его злодеяниях. Не удалось ему избежать небесной кары. Том поднялся, взглянул на труп и хотел было пуститься бежать, но тут со всех сторон послышались крики: «Именем Бога, берите его!» Он очутился в кольце. Ужас и отчаяние удесятерили его силы. Как бешеный отбивался он, разя мечом направо и налево, пока не вырвался из кольца. Продравшись через кустарник, очутился на большой дороге. Здесь он столкнулся с Коскэндом, приняв его за одного из нападавших, и нанес ему страшный удар.

Будь на месте Коскэнда любой другой человек, он был бы разрублен наполам. Но недаром Коскэнд обучался фехтованию у Сигмунда, недаром он постиг все тайны меча. К тому же он ожидал нападения. Мечь он обнажить не успел. Отступив на шаг, отразил нападение ударом под локоть, и когда Том пошатнулся, схватил его руку и вывернул к лопаткам.

— Попался, негодяй, — проговорил он.

— Простите, покорнейше прошу… — задыхаясь, отозвался Том.

— Как он налетел! — сказал Аик. — Коскэнд, ты не ранен?

— Не ранен, — ответил Коскэнд. — Ну, бандит, почему ты хотел меня зарубить, говори!

— Обознался я! — выкрикнул Том. Затем, понизив голос, он объяснил: — Только что здесь, неподалеку, я повздорил с приятелями. Они всем скопом накинулись на меня, грозя забить до смерти. Я бежал, сломя голову, ничего не видя; вас, господин, принял за одного из них и совершил непростительную оплошность… Прошу вас, извините меня и отпустите, ведь если они найдут меня, то конец… Отпустите, пожалуйста!

— А ты не врешь?

— Не вру.

— Ух и напугался же я, — проговорил Аик. — Обознался он, видишь ли… А если бы зарубил, что было бы толку в том, что обознался? Экий олух… Как я испугался! Но ты подумай, как точно все сказал настоятель, чудо, право!.. И в этой кутерьме я потерял ларец… Куда он девался?

Аик принялся оглядываться по сторонам, но тут к ним подбежали люди короля и почтительно обратились к Коскэнду:

— Позвольте поблагодарить вас, господин! На этого человека объявлен розыск, это опасный преступник, за которым числятся многие преступления. Мы подкараулили его неподалеку отсюда и чуть было не упустили. Если бы не вы, он бы ушел от нас. Позвольте выразить нашу благодарность и просить вас передать его нам.

— Так что же это? — удивился Аик. — Значит, он разбойник?

— Известный бандит.

— Вот ведь мерзавец, правда, батюшка? — сказал Коскэнд. — Бесстыжий негодяй…

— Что же ты врал, что обознался? — спросил Аик. — Да знаешь ли ты, что ложь есть начало воровства?.. Впрочем, ты и так давно уже вор, что с тебя взять… Берите его и вяжите.

— Покорно благодарим, — сказали люди. — Спасибо вам, господин, что помогли нам поймать его. Позвольте, однако, узнать имена ваши…

— Незачем вам наши имена, — возразил Аик. — Подумаешь, задержали мерзавца… Вот лучше найдите мне ларец, я его где-то тут уронил… Ага, вот этот самый! Молодцы! Чуть было не потерял.

— Правильно ли мы делаем, батюшка, — нерешительно проговорил Коскэнд, — что выдаем этого человека, какой бы он ни был злодей, сразу после панихиды по господину?

— Может, и не надо бы, но иначе нельзя, — ответил Аик. — А вы скорее вяжите его и уводите…

Сыщики связали Тома и увели. Потом вы узнаете, какому наказанию его подвергли после окончания следствия. Что же касается Аика и Коскэнда, то они вернулись домой, обрадованные тем, что все обошлось благополучно. На следующее утро Коскэнд отправился в лавку, намереваясь купить кое-какое снаряжение для дороги. Проходя по улице, он вдруг заметил белое полотнище-вывеску, на которой крупными буквами было выведено: «Гадальщик-физиогномист Хакуд». «А ведь это тот самый гадальщик, — вспомнил Коскэнд, — к которому настоятель велел мне зайти. У него я узнаю все, что хочу узнать… Может быть, я узнаю у него, где скрываются враги, и настигну наконец Гендиро и Куни? Одним словом, к нему мне надлежит обратиться». Он остановился у ворот дома Хакуда. Не похоже было, чтобы в таком доме жил знаменитый человек. Окна забраны были решетками, да еще закрыты темными шторами. Перед домом, видно, никогда не подметали, всюду валялся мусор. Коскэнд, ступая на цыпочках, чтобы не испачкаться, пробрался к двери и попросил разрешения войти.

— Что такое? — отозвался гадальщик. — Кто там? Открывай и входи… Да обувь, смотри, не оставляй снаружи, а то еще стащат, бери обувь с собой…

— Слушаюсь, — сказал Коскэнд. — С вашего разрешения…

Он раздвинул шторы и вошел в тесную комнатушку. На почерневшей жаровне стоял глиняный чайник с отбитым носиком, тут же валялась чашка. Сбоку у стены был маленький столик, а на нем несколько гадательных книг. Перед столиком, погруженный в свои мысли, восседал Хакуд. Возможно, он и являлся знаменитым человеком, но по виду его сказать это было трудно. Не чувствовалось в нем ни важности, ни мощи ума, и к тому же он был очень неопрятен. Коскэнд, однако, помня слова настоятеля, склонился перед ним.

— Господин Хакуд — это вы? — осведомился он.

— Да, это я, — ответил Хакуд. — В этом году мне исполнилось семьдесят лет.

— У вас не по годам отменное здоровье…

— Не жалуюсь… Ты что, хотел, чтобы я погадал тебе?

— С вашего разрешения. Я осмелился посетить вас по указанию настоятеля храма и покорнейше прошу определить, что мне предстоит…

— Ага, ты, значит, знаком с настоятелем? Великий монах. Мудрец. Настоящий живой Бог. Чай вон там, наливай себе и пей… Я вижу, ты рыцарь. Сколько тебе лет?

— Двадцать два года.

— Придвинься, покажи лицо… — Хакуд достал увеличительное стекло и некоторое время рассматривал физиономию Коскэнда. Затем, безо всяких пышных слов, какие обычно употребляют гадальщики, произнес:

— Ну что же, ты не очень родовит, с сильными мира сего судьбы тебе пока не было, и по этой причине на тебя частенько валились всякие неприятности…

— Это правда, — вздохнул Коскэнд, — с сильными мира сего мне не судьба…

— До сих пор, — продолжал Хакуд, — ты словно шел по тонкому льду или по острию меча… Я вижу, тебе многое пришлось пережить. Не так ли?

— Все так, просто поразительно… Вы все угадали точно. Я то и дело попадал в разные переделки…

— И у тебя, видимо, есть одно желание.

— Есть! Но вот исполнится ли оно?

— Желание твое может исполниться в самом близком времени, — сказал Хакуд. — Но тут тебя подстерегает большая опасность. И исполнение желания может не совершиться, если в нужное время у тебя недостанет духу пройти через огонь. Знай, если отступишь, то неминуемо потерпишь поражение, а если будешь наступать, то победишь. Стоит тебе оплошать, и ты погиб, я вижу угрожающие тебе мечи. Но коль скоро ты смело прорвешься через огонь и выйдешь на простор, все будет так, как ты захочешь. Дело тебе предстоит тяжелое, будь осмотрителен… Все. Больше ничего не вижу. Можешь идти домой.

— Спасибо, — сказал Коскэнд. — Но позвольте еще один вопрос. Вот я издавна ищу одного человека. Мне кажется, что я с ним так никогда и не встречусь, но все же хочется знать, жив ли этот человек… Не можете ли вы поглядеть?

— Ну-ка, покажи… — Хакуд снова взял увеличительное стекло и пригляделся. — Хм… Речь идет о ком-то из старших…

— Совершенно верно, — обрадовался Коскэнд.

— Ты уже встречался с этим человеком.

— Нет, не встречался…

— Нет, ты встречался!..

— С этим человеком я расстался девятнадцать лет назад, — объяснил Коскэнд. — Если бы мы и встретились случайно теперь, я бы его не узнал… Может быть, мы были рядом, но не знали об этом?

— Нет-нет, ты с ним встречался.

— Мы расстались, когда я был совсем маленьким… Возможно, мы как-нибудь разошлись на улице? А встретиться с ним мне так и не пришлось…

— Я тебе точно говорю, что вы встречались.

— Я еще в малолетстве…

— Ты мне надоел, — объявил Хакуд. — Я тебе сказал, что вы встречались, и больше мне сказать нечего. Так значится у тебя на лице, что же я еще могу сделать? Конечно, встречались!

— Здесь какая-то ошибка, — с сомнением заметил Коскэнд.

— Никаких ошибок! Я тебе сказал то, что есть. И покончим на этом. Мне пора ко сну, ступай.

Но Коскэнду очень хотелось расспросить обо всем подробно, поэтому он замялся, и в ту же минуту женский голос снаружи попросил разрешения войти.

— Еще кого-то принесло, — проворчал Хакуд. — Поспать не дают. Кто там?.. Вас двое? Ах, это твой слуга? Ладно, оставь слугу на улице, а сама заходи…

В комнату вошла женщина.

— Простите, господин, — сказала она, — но мне много говорили о вас… Пожалуйста, расскажите мне мое будущее!

— Подойди сюда, — приказал Хакуд. Он внимательно осмотрел ее лицо и проговорил: — Плохо твое дело. Сколько тебе лет?

— Сорок четыре года, — испуганно ответила женщина.

— Скверно… Все, смотреть больше не буду. Очень плохо. С младшим тебе не повезло. Вдобавок очень скоро ты умрешь. Здесь и гадать больше нечего.

Женщина опечалилась. Некоторое время она молчала.

— Жизнь имеет предел, — произнесла она наконец. — Короткая она или долгая, исход один, с этим ничего не поделаешь. Но я разыскиваю одного человека. Неужели я умру, не повидавшись с ним?

— Ты с ним встречалась, — сказал Хакуд.

— Нет, не встречалась я с ним. Мы расстались, когда он был совсем младенцем. Он, наверное, совсем не помнит меня, да и я почти не помню лица его. Мы можем пройти мимо друг друга и не знать об этом…

— И все-таки вы встречались, — упрямо сказал Хакуд. — И больше я ничего не скажу.

— Это был мальчик, — проговорила женщина. — Ему и четырех не было, когда мы расстались…

«Неужели она?» — затаив дыхание, подумал Коскэнд. Он подошел поближе к женщине.

— Простите, госпожа, — сказал он дрожащим голосом. — Позвольте задать вам несколько вопросов… Я не знаю, кто вы такая, но вот вы сказали сейчас, что расстались с четырехлетник мальчиком… Не сестра ли вы вассала короля?

— Откуда вы все это знаете? — изумленно спросила женщина. — Да, так оно и есть!

— И ваше имя — госпожа Рита, и вы вышли замуж за господина Куро, вассала короля, а затем с ним разошлись…

— Вы угадали даже имя мое… Какое мастерство! Верно, вы ученик господина Хакуда?

Коскэнд подошел к ней вплотную.

— Вы совсем забыли меня, матушка, — произнес он. — Мы расстались с вами девятнадцать лет назад, когда мне было четыре года… Ведь это я, ваш сын Коскэнд.

Женщина отшатнулась.

— Что?.. Как?.. Вы мой сын? Коскэнд?

— Я же говорил вам давеча, что вы встречались, — проворчал Хакуд.

— Как это неожиданно… — говорила Рита, утирая счастливые слезы. — Словно во сне… Какой ты стал большой, красивый! Ну конечно, как мне было бы узнать тебя, если бы мы и встретились?..

— Поистине, это воля богов свела нас вместе, — сказал Коскэнд. — Как я тосковал по вас, матушка! Я узнал, что господина уже нет в живых, и никто не мог сказать мне, куда уехали вы… Нет, думаю, все равно найду ее! И вот надо же, мы встретились… Вы живы и здоровы, это самое главное… Кажется, никогда я не был так счастлив!

— Да, я тоже счастлива… Но ты, верно, в обиде на меня?

— Послушайте, — вмешался Хакуд. — Меня эти ваши разговоры не интересуют нисколько. Я понимаю, вы девятнадцать лет не виделись, поговорить есть о чем… Мое дело сторона, но, по-моему, лучше будет, если вы пойдете разговаривать куда-нибудь в другое место, хотя бы в харчевню какую-нибудь. Есть же у вас о чем поговорить с глазу на глаз…

— Вы правы, конечно, — сказал Коскэнд. — Большое вам спасибо за все, что вы сделали для нас… И можно только поражаться мудрости настоятеля и вашему мастерству.

— Мастерство мое здесь ни при чем. Все свершилось волею судеб, так что платить мне не надо. Ступайте себе… Что? Хотите заплатить? Ну что же, не откажусь.

— От всего сердца благодарю вас, — сказала Рита. — Коскэнд, нам действительно надо о многом поговорить. Давай сделаем так… Я остановилась на постоялом дворе замка. Я пойду вперед и отошлю слугу за покупками, а затем придешь ты, так, чтобы он тебя не заметил…

— До чего же вы рады, наверное… — проговорил Хакуд.

— Хорошо, давайте так и сделаем, — согласился Коскэнд. — Я незаметно последую за вами, матушка…

Он достал из-за пазухи сверток с деньгами, с благодарностью положил перед физиогномистом, попрощался и вышел следом за матерью. Дойдя незаметно до ворот замка, он подождал, пока не вышел посланный за покупками слуга, и попросил служанку показать покои Риты. Мать уже ждала его.

— Входи, входи! — воскликнула она. — Сядь здесь, ближе ко мне. Дай поглядеть на тебя… Какой ты стал, просто чудо! У меня все перед глазами твое лицо, когда ты был ребенком, а теперь ты стал так похож на отца! Просто красавец… Что отец, жив ли еще? При нем ли ты сейчас?

— В соседних комнатах никого нет? — осторожно спросил Коскэнд.

— Никого. Я здесь недавно, но уже знаю, что днем все уходят за покупками и гулять… Возвращаются только под вечер. А прислуга, наверное, спит.

— В таком случае, разрешите рассказать все по порядку… Вы расстались с отцом из-за его пьяного буйства в феврале, а одиннадцатого апреля он уже погиб — его зарубили перед лавкой оружейника Кото.

— И все его пьянство, — горестно сказала Рита. — Много я из-за него настрадалась… и все же ни за что не разошлась бы с ним, ведь ты был тогда такой маленький, мне было так жалко тебя! Но старший брат был человеком очень строгих правил. Заявил, что не позволит мне жить с таким негодяем, не разрешит мне любить мерзавца, которого господин выгнал за пьянство со службы… Он насильно и бесцеремонно разлучил меня с твоим отцом. Я же нигде и никогда его не забывала… Кто же воспитал тебя, когда отца не стало?

— Меня взял на воспитание некий господин, поручитель отца. Когда мне исполнилось одиннадцать лет, он рассказал мне, как погиб отец, и тогда я решил: пусть я теперь стал простолюдином, но я сын рыцаря и должен отомстить убийце. Я задумал поступить в услужение к какому-нибудь рыцарю и научиться у него искусству владеть мечом. Волею судьбы пятого марта прошлого года я стал слугой в доме рыцаря Сигмунда. Он полюбил меня, как родного сына, и я, рассказав ему о себе и о своем замысле, попросил научить меня искусству меча. Мой господин неустанно обучал меня, иногда даже по ночам, невзирая на утомление.

— Подумать только… — прошептала Рита.

— А в доме господина, — продолжал Коскэнд, — была одна служанка по имени Куни. Ее привела с собой супруга господина. Когда госпожа скончалась, господин приблизил эту служанку к себе, и она стала его наложницей. Эта Куни вступила в позорную связь с соседом Гендиро, и они задумали извести господина. Господин был мастером в воинских искусствах, убить его было не так-то просто, поэтому прелюбодеи решили утопить его, заманив на рыбную ловлю. Случилось так, что я подслушал их замысел. Мне пришло в голову тайно прикончить Гендиро и Куни и так спасти жизнь своего хозяину и благодетелю. Вечером третьего августа прошлого года я прокрался с пикой в сад и… смертельно ранил в бок господина, приняв его за Гендиро.

— Как же это ты? — ахнула Рита.

— Я чуть ума не лишился от страха… Господин сошел в сад и тайно покаялся передо мной. Оказалось, что это он убил тогда моего отца. Это случилось восемнадцать лет назад, когда он не был еще главой своего рода. Рассказал он, что давно уже мечтал позволить мне отомстить, но боялся, как бы меня не объявили преступником. В тот вечер, однако, заподозрив, что я собираюсь разделаться с прелюбодеями, он счел случай подходящим и подставил себя под мой удар вместо Гендиро. Он передал мне свое завещание и приказал поступать так, как в нем указано, посоветовавшись с господином Аиком, моим приемным отцом. «Считай, что ты отомстил за отца, — так он сказал, — и помни, что месть местью, а благодеяние благодеянием. Помни, что я остаюсь твоим господином и восстанови род Сигмунда. Затем он приказал мне немедленно уйти, и я побежал к тестю. Мы вскрыли завещание и прочли, что господин собирался пробраться в дом, вызвать Гендиро на бой и погибнуть от его руки. Так оно и случилось, мой господин в эту ночь был убит. Еще в завещании говорилось, что Куни и Гендиро сбегут, а потому я должен, чтобы отомстить за господина, последовать за ними. Я договорился с тестем и пустился в погоню. Я изъездил все вдоль и поперек, расспрашивал всех, но найти негодяев мне не удалось. Расспрашивал я и о вас, матушка, и тоже тщетно… Подумать только, вернуться всего на несколько дней, чтобы помянуть господина, и встретить здесь вас! Вот неожиданность!..

Пораженная услышанным, Рита сказала, понизив голос:

— Да, это поистине неожиданность!.. Знаешь ли ты, что эти твои Куни и Гендиро скрываются в моем доме? Вот ведь судьба моя несчастная!.. Невероятно!.. Мне было двадцать шесть лет, когда я разошлась с твоим отцом и вернулась на родину. Тут старший брат стал настаивать, чтобы я снова вышла замуж, и надо же было случиться так, что я стала женой человека, который приносил товары к нам на дом… Он был вдовец, и воспитывал сына, тринадцатилетнего Гарольда, и восьмилетнюю дочь Куни. У этой Куни еще в детстве был скверный характер, из-за нее в доме постоянно происходили ссоры, поэтому, как только ей исполнилось одиннадцать, мы отправили ее на житье служанкой в замок жены Сигмунда. Мерзкая девка сообщила только, что переехала со своей госпожой и больше ни одного письма не прислала… Подумай только, когда ей написали о смерти отца, моего мужа, она не только не приехала на похороны, но даже не ответила ничего! Понятия у нее не было о верности дочернему долгу. Муж был очень зол на нее… Потом по некоторым причинам мы переехали. На имя мужа открыли мы лавку, и с тех пор прошло уже семь лет… И вдруг как снег на голову является она к нам, эта самая Куни, вместе со своим Гендиро. Я, говорит, перешла с госпожой в один замок и там по молодости вступила в недозволительную связь с господином Гендиро. Его за это изгнали из отчего дома, но из-за меня пострадал, ему теперь негде голову преклонить. Мы поступили опрометчиво, но все же разрешите укрыться у вас… Ни словом не обмолвилась, что они убийцы.

— Значит, Куни и Гендиро здесь, — проговорил Коскэнд. — Жаль, не знал я, что они так близко. Исходил столько дорог и вернулся ни с чем… Матушка, прошу вас, помогите мне отомстить врагам и восстановить род моего господина!

— Непременно помогу, — сказала Рита. — Я, не мешкая, возвращаюсь, и ты едешь со мной. Да, но как быть со слугой? Он может услышать и все разболтать… Чего доброго, спугнет негодяев. — Она подумала. — Лучше мы сделаем так. Я выеду завтра рано утром, ты поедешь следом, но скрытно, как шел за мной сегодня. В пути мы с тобой незнакомы, разговаривать не будем. Когда же доедем до полпути, я отправлю слугу вперед и мы с тобой сговоримся о знаках и прочем. Согласен?

— Спасибо, матушка, — сказал Коскэнд. — Так и сделаем. Тогда я поспешу домой. Представляю, как обрадуется тесть, когда я расскажу ему!.. Значит, завтра рано утром я буду ждать у ворот этого дома. Да, матушка, я давеча совсем забыл сказал вам… Господин мой отдал меня в наследники рыцарю Аику, и теперь у меня родился сын. Очень хотелось показать вам первого вашего внука, да ничего не поделаешь, раз такая спешка… Покажу вам потом, когда исполню свой долг.

— Поздравляю тебя от души, — сказала Рита. — Радость-то какая! Мне тоже очень хочется полюбоваться первым внучком… Но это потом, а сейчас мне хочется, чтобы ты скорее наказал Гендиро и Куни… Ничего, вот приедем, я помогу тебе отомстить!

Они обменялись клятвой верности делу, и Коскэнд поспешил домой.

— Что-то ты рано вернулся, Коскэнд, — встретил его Аик. — Сделал покупки?

— Нет, — ответил Коскэнд. — Ничего не купил.

— Отчего же не купил? Или другим делом пришлось заниматься?

— Неожиданный случай произошел, батюшка…

— На свете часто происходят неожиданные случаи. Что, уж не черный ли туман поднялся над рекой?

— Да нет… Я побывал у гадальщика, к которому вчера наказал мне сходить настоятель.

— Вот оно что… Да, действительно, это, говорят, знаменитый человек. Ну так что, хорошо он тебе гадал?

— Все совпало с тем, что говорил настоятель. Я иду словно по лезвию меча, победить смогу, только если буду наступать, а если отступлю, то погибну… В общем, все, как говорил настоятель.

— Все то же, говоришь?.. Да, физиогномика — это все равно что дар предвидения. А все-таки что еще он нагадал?

— Я спросил его, исполнится ли мое заветное желание. Он ответил, что желание это исполнится, но что впереди меня ждут удары меча.

— Так и сказал про удары меча? Это худо. Вдруг опять такие же, как вчера… А он не сказал, нельзя ли как-нибудь этих ударов избежать? Не говорил, что помолится об этом?

— Нет, ничего такого он не говорил… Потом я спросил, встречусь ли я с матерью… Вы знаете, я расстался с нею четырех лет… Хакуд мне вдруг отвечает, что я уже встречался с нею. Я ему толкую, что расстался с нею ребенком, так что даже узнать не смог бы, если бы увидел где-нибудь на улице. А он твердит, что я уже встречался. Тут мы заспорили…

— Здесь он, видно, дал маху, — заметил Аик. — Да и то сказать, предсказания могут сбыться, а могут и не сбыться… Всего ведь не угадаешь. Видно, он заупрямился и хотел тебя обмануть. Да, маху он дал. Ты ему хоть сказал об этом?

— Тут является к нему женщина лет сорока четырех, — продолжал Коскэнд, — и тоже спрашивает, встретится ли она с тем, кого ищет. Хакуд ей так же, как мне, отвечает, что она уже с этим человеком встречалась. Женщина ему возражает, — не встречалась я, а Хакуд твердит, что встречалась…

— Ну, какой же он тогда мастер? Ничего не знает. Видно, не так просто угадывать… Осрамился Хакуд, опозорился… А вы что? Задали ему вместе с этой женщиной? Что потом было?

— Потом произошла совершенно необыкновенная вещь. У меня как сердце чуяло, спросил я у этой женщины, не зовут ли ее госпожой Ритой. И точно, оказалось, что она моя матушка. Как она поразилась!..

— Ага, — произнес Аик несколько смущенно. — Он все-таки настоящий мастер, этот гадальщик… Удивительно… Действительно… Хм…

Он был удивлен и обрадован, когда Коскэнд затем рассказал ему о том, что убежище Куни и Гендиро открылось и что матушка согласна помочь в отмщении. «Само небо покровительствует тебе, — сказал он, — смотри же отправляйся завтра пораньше, чтобы не опоздать. С честью исполни свой долг и возвращайся!» На следующее утро Коскэнд собрался в путь. О том, как он отомстил, мы расскажем в следующий раз…

Итак, после девятнадцатилетней разлуки Коскэнд встретится со своей матерью, они отправились на постоялый двор и там поведали друг другу обо всем, что с ними случилось за это время. Коскэнд был поражен, когда узнал, что Куни и Гендиро скрываются в доме его матери. Когда мать пообещала ему помочь отомстить, он едва не запрыгал от радости и поспешил домой, чтобы рассказать все своему тестю Аику. Рано утром шестого августа он подошел к воротам замка, и стал ждать. Скоро, как было условлено, появилась в сопровождении слуги его мать в дорожных одеждах, и Коскэнд незаметно последовал за ними. Рита отправила слугу вперед предупредить Гарольда о своем возвращении, а затем подозвала к себе Коскэнда.

— Вон впереди мой замок, видишь? — тихо сказала она. — На гербе изображена гора, на которой знак «пять». Дальше, как видишь, тянется стена. Если пойти вдоль этого забора и свернуть за угол, там будет проулок, узкий, как тропинка. Свернув туда и пройдя немного, ты увидишь по левую руку калитку. Если войти в эту калитку и пройти через двор, справа будет крошечная пристройка. В ней и скрываются Куни с Гендиро. Нынче же вечером я отодвину засов калитки. Прокрадись туда и ты захватишь их, как мышей в мышеловке. Только смотри, чтобы тебя никто не заметил…

— Большое вам спасибо, матушка, — сказал Коскэнд. — Никогда я не думал, что благодаря вам мне удастся выполнить свой долг. Когда я вернусь и восстановлю род господина, я войду в права наследника Аика и уж тогда непременно возьму вас к себе. Я намерен выполнить перед вами свой сыновний долг… Я выполню долг верности и долг преданного сына, какое это будет счастье!.. Ну хорошо, а где мне лучше подождать условленного часа?

— Говорят, постоялый двор соседнего замка — очень солидное заведение. Остановись там. И не забудь, ночью…

— Не забуду, — сказал Коскэнд. — До свидания, матушка!

Расставшись с матерью, он отправился в соседний замок и стал ждать, пока колокол пробьет пять раз. А Рита пошла к себе домой. Гарольд был очень удивлен.

— Как быстро вы изволили вернуться! — сказал он. — Вот уж не ожидал! Я полагал, вы пробудете дольше… Верно, и посмотреть ничего толком не успели?

— Что делать, — ответила Рита. — Я и сама не думала вернуться так скоро, а вот пришлось… Так спешила, что даже подарков купить не успела.

— Ну, зачем вам еще о таких вещах беспокоиться, — возразил Гарольд. — А я думал, матушка, что вы пробудете в столице месяц-другой, ведь за такой срок дом родной не забывают… Посмотрите то, другое… Совсем не думал, что вы вернетесь так внезапно…

— Вот остаток денег, что ты давал мне на дорогу, — сказала Рита. — Нехорошо разбрасываться деньгами, но сделай одолжение, раздай прислуге…

Деньги завернули в бумагу и раздали слугам, а Рита, кроме того, отобрала для них кое-что из ношеной одежды.

— Обошлись бы и деньгами, — заметил Гарольд.

— Ничего, — сказала Рита. — Это я оттого, что у меня как-то тяжело на сердце… Вещи старые, поношенные, отдай их служанкам, они всегда заботились обо мне… А что, Куни и этот Гендиро по-прежнему живут в дальней пристройке?

— Мне перед вами совестно, матушка, — вздохнул Гарольд. — Негодяи они… Вот навязались на мою голову! Держу их только потому, что честь требует, Гендиро-то этот все-таки из рыцарей, хоть и выгнали его… Вам они, наверное, очень неприятны…

— Я хотела бы поговорить с Куни без помех, — сказала Рита. — Будь так любезен, поступись на сегодня делами, закрой лавку пораньше и уложи челядь спать. А я пойду в пристройку и поговорю с Куни и Гендиро… Вели подать туда выпивки и закуски.

— Еще и угощать их…

— Нет, иначе нельзя. Я им ничего не купила, так что прикажи подать.

Гарольд неохотно повиновался. Мать он жалел и ослушаться ее не мог. Приготовили угощение. Отнесли в пристройку. Когда слуги наконец улеглись, Рита отправилась к Куни и Гендиро.

— Матушка! — воскликнула Куни. — Вы уже изводили вернуться? Вот уж не думала, не ждала! А говорили, что вернетесь не раньше, чем через месяц… Удивительно просто, как вы скоро!

— Покорнейше благодарю за гостинец, — сказал Гендиро, кланяясь. — Нам здесь сейчас подали вина и закуску.

— Не стоит благодарности, — сказала Рита. — Думала привезти вам что-нибудь, но так торопилась, что не собралась купить… Однако мне хотелось бы поговорить с вами начистоту. Нас здесь никто не слышит… Расскажи, Куни, пожалуйста, как случилось, что ты покинула замок, где служила. Расскажи все, ничего не скрывая.

— Мне очень стыдно говорить об этом, — проговорила Куни, — но я, по молодости и неопытности, сошлась с господином Гендиро, вот с ним… Его за это изгнали из родного дома, и деваться ему было некуда. Ну, я подумала, что все это случилось по моей вине, и тоже сбежала из замка… Я знала, конечно, что поступаю дурно, но ничего не могла поделать. И вот мы с Гендиро, взявшись за руки, явились к брату и теперь, как изводите видеть, пользуемся его милостями…

— Молодые люди нередко впадают в грех прелюбодеяния, — сказала Рита. — Ты пришла в дом рыцаря Сигмунда со своей госпожой, не так ли? Потом, когда госпожа скончалась, ты служила господину. За это время сблизилась с соседом, господином Гендиро, и вступила с ним в недозволенные отношения… А не случилось ли потом так, что вы сговорились, убили рыцаря Сигмунда и бежали, присвоив его деньги, оружие и одежду?

Куни и Гендиро побледнели.

— Что вы говорите, матушка? — закричала Куни. — Вы меня напугали даже… Кто вам наговорил такое? Ничего подобного не было! Страшно подумать…

— Не надо запираться, — сказала Рита. — Я все знаю. Признавайся, не скрывай ничего.

— Гендиро, кто мог оговорить нас? — сказала Куни.

Гендиро уже пришел в себя.

— Это оскорбительное подозрение, матушка, больше ничего, — произнес он с достоинством. — Чтобы я, рыцарь Гендиро, убил соседа и обворовал его? Кто вам сказал об этом? Ничего этого я не делал!

— Нет-нет, не отрицайте, — сказала Рита. — Я встретила нежданно-негаданно человека, с которым не виделась много лет… Он рассказал мне все.

— И кто же это такой? — осведомился Гендиро.

— Он был слугой в доме господина Сигмунда. Его зовут Коскэнд.

— Коскэнд! Этот негодяй Коскэнд, — простонал Гендиро.

— Это мерзавец! — закричала Куни. — Он украл у господина сто золотых! Он что угодно мог выдумать! Разве можно верить хоть одному слову этого хама? И откуда ему знать, что творится в господских покоях?

— Молчи, Куни, — сказала Рита. — Этот Коскэнд — мой сын!

Куни и Гендиро в ужасе отшатнулись.

— Семнадцать лет исполнилось с тех пор, как я стала женой хозяина этого замка, — продолжала Рита. — Но первого моего мужа звали Куро-дракон. Он был вассалом короля, служил у него и получал деньги. За пьяное буйство его прогнали со службы, и мы жили в подворье храма. Мой старший брат был человеком строгих правил и заставил меня расстаться с мужем. Он считал, что лучше мне вернуться на родину, чем быть женой пьяницы и буяна. Я не могла его ослушаться, оставила четырехлетнего сына и поселилась затворницей. Спустя два года я вышла замуж за твоего отца, Куни. И вот нынче я нежданно встретилась со своим сыном Коскэндом. Кровь у нас одна, мы говорили откровенно, и я узнала, что вы убили рыцаря Сигмунда, присвоили его деньги, оружие и даже одежду и сбежали. Я была испугана. Из-за вас погиб род Сигмунда. Сын мой со слезами на глазах поведал мне, что если он не отомстит, род Сигмунда не будет восстановлен, что ему предназначено найти вас и отомстить. На радостях я обещала ему помочь и сообщила, что вы укрываетесь в моем доме. Это было ошибкой. Коскэнд — мой сын по крови, но он из дома Куро, от которого я отказалась. Я вышла замуж вторично, этот дом стал моим домом, и ты, Куни, стала моей единственной дочерью. Если я, послушавшись голоса крови, помогу сыну казнить тебя, я нарушу тем самым долг свой перед твоим покойным отцом. Я думала об этом всю дорогу сюда. Я не знала как быть. Я поняла, что допустила оплошность. А Коскэнд ехал рядом со мной, то впереди, то позади меня… Он здесь, сегодня ночью он проникнет к вам. Мне не будет прощения, если я дам ему казнить тебя. Признайтесь во всем, и я помогу вам бежать. Гарольд дал мне на поездку тридцать золотых монет. Я истратила немного, у меня осталось двадцать шесть или двадцать семь. Я отдам их вам. Берите их и скорее бегите. Перейдите гору за храмом, выйдете на тракт, оттуда будет дорога через ущелье. В этом ущелье вас никто не заметит. Уходите как можно скорее и затеряйтесь где-нибудь в провинции, а когда сами поймете, какое зло вы совершили, облачитесь в грубые рясы и денно и нощно молитесь за упокой души убиенного вами рыцаря Сигмунда. Может быть, так вы спасетесь… Жаль мне сына родного, моего Коскэнда. Он не будет знать, куда бежали враги, на всю жизнь ему уготована горькая участь скитальца, и дом его рыцаря никогда не восстанет из праха… Когда до вас дойдет, что вы натворили, измените ваши сердца, станьте добрыми людьми… А сейчас бегите скорее!

Она протянула им деньги, и так прекрасен был порыв матери, жертвующей всем во имя долга, что даже эти двое смущенно переглянулись…

— Спасибо, — пробормотала Куни. — Мы не знали… Поэтому мы и молчали… Простите нас…

— Поистине, ваши искренние слова… — подхватил Гендиро. — Да, я совершенно уничтожен… Понимаете, я вовсе не хотел убивать рыцаря Сигмунда, но наша связь была раскрыта, и он напал на меня с пикой в руках… Мне ничего не оставалось… Спасибо, мы понимаем вас, но мы исправимся, непременно исправимся и снова навестим вас, чтобы выразить вам нашу благодарность… Смотри, Куни, нам даже деньги пожаловали, на всю жизнь запомни!..

— Простите нас, матушка! — воскликнула Куни.

— Бегите же скорее, — торопила их Рита. — Скоро ночь, спешите!

Они стали поспешно собираться, как вдруг шторы раздвинулись и в комнату вошел Гарольд.

— Прошу вас, матушка, — произнес он, — погодите немного. Пойди сюда, Куни! Наглая ты тварь… Не знаю даже, как еще назвать! Ты что сказала, когда явилась сюда? Что этого вот Гендиро выгнали из дому за то, что он с тобой спутался? Что деваться ему некуда и ты из жалости притащила его с собой? Бесстыдно обманула меня? Да тебе ли, мерзавке, жить в нашем доме? Сколько раз мы тебе писали, когда скончался батюшка, ты хоть одним словом ответила? Не человек ты… Ты моя единственная сестра, но я давно махнул на тебя рукой, ты для меня все равно что умерла… И вот на тебе — приезжает как ни в чем не бывало, позвольте, мол, пожить у вас… Ладно, думаю, оставайся, живи. Да разве я мог подумать, что ты вдобавок стала еще убийцей и воровкой? Дрянь негодная, я ушам своим не поверил, когда сейчас услышал… Я очень благодарен вам, матушка. Вы даете этим негодяям бежать, вы поступили так из чувства долга перед покойным родителем, но лучше бы вам промолчать. Все равно им не избежать небесной кары, пусть бы Коскэнд зарубил их… Слышишь, Куни? В память о нашем отце матушка даже деньги тебе на дорогу дала, даже путь указала, разве это не истинное благодеяние для тебя? Я не знаю, что и сказать… Проклятая девка, тебе одиннадцать лет было, а ты уже тогда всех в доме натравливали друг на друга, ссорила отца с матушкой и со мной, житья от тебя не было… Это я упросил отца отдать тебя в чужой замок. Да подальше, чтобы ты не прибежала обратно! Я-то тебя видел насквозь! Это по моему совету тебя отправили в услужение! Я думал, что в рыцарском доме ты утихомиришься, и это была моя оплошность… Ты не научилась ничему хорошему, ты обзавелась любовником и бежала, при этом еще убила и обокрала своего господина… Мерзавцы вы! Мерзавцы! Ваше счастье, что матушка — человек необыкновенный… Сделай она вид, что ничего не знает, и Коскэнд нынче же ночью изрубил бы вас, как собак… И правильно бы сделал, это был бы гнев небесный. Совершить такое преступление!.. Да он и меня мог бы убить, как родственника и соучастника врага, и никто бы не осудил его… Собака, скотина, забывшая долг, забывшая честь! Единственная сестра, женщина, тебе бы воду мне подать на смертном одре, а ты что?.. И за какие грехи в семье нашей уродилась такая стерва? Отец был честный человек, я тоже ничего плохого в жизни не совершал… и вот, пожалуйста, позор нашему роду, горе! Скоты, грязные скоты, убирайтесь отсюда, да поскорее!..

Куни и Гендиро собрали пожитки, поспешно распрощались и покинули дом Гарольда. Добравшись до дороги за храмом, они вышли к горе. Там и днем бывает сумрачно, а в середине ночи не видно ни зги. Ежась от страха, они стали подниматься по склону, и вдруг навстречу из березовой рощи вышли двое и остановились перед Гендиро, преградив дорогу. Лица их были обмотаны тряпками.

— Эй ты, будь паинькой! — рявкнул один. — Раздевайся догола, оставь все здесь и убирайся… Что, выкрал из веселого дома девку и убегаешь с ней?

— Выкладывай деньги! — приказал второй.

Видимо, они не подозревали, что Гендиро — рыцарь и что под его одеждой скрыты мечи. Гендиро, отянув меч из ножен, проговорил дрожащим голосом, заикаясь от испуга:

— Кто вы такие? Бандиты?

Девятидневный месяц тускло озарил все вокруг, и тут Гендиро, вглядевшись в лица грабителей, узнал Забияку со старым шрамом на физиономии и своего бывшего слугу Аскэ. Гендиро опешил.

— Это ты, Аскэ? — воскликнул он.

— Никак, молодой господин… — растерянно сказал Аскэ. — Здравствуйте, давно не виделись.

— Фу-у, ну и напугали же вы меня, — сказал Гендиро.

— У меня от страха прямо ноги отнялись, — сказала Куни. — А это, оказывается, Аскэ…

— Срам-то какой, — проговорил Аскэ.

— Ты что, такими делами занимаешься? — спросил Гендиро.

— Да что же, — вздохнул Аскэ, — как уволили меня, пошли мы куда глаза глядят, а идти-то и некуда… Думали-думали, куда деваться? Сначала кое-как перебивались, потом деньги все вышли… Тут мы с отчаяния и на воровство пошли, с этого все началось… Здесь по этой дороге часто люди проходят, выманят девку из какого-нибудь заведения и бегут. Слабые они, я даже с мечом обращаться не умею, а они со страха все отдают и удирают без оглядки… Нынче вот на вас наскочили мы, обознались, а что бы вы меч наголо, да и зарубили нас?..

Гендиро задумался, склонив голову набок.

— Это кстати, что я с вами встретился, — произнес он наконец. — Вы ведь тоже, наверное, имеете зуб на Коскэнда?

— Как не иметь, — сказал Забияка. — Он меня так швырнул, что я голову о камень разбил. Досталось нам с Аскэ от него тогда у поворота, еле домой приползли… И нас же за это уволили, а Коскэнд остался служить. До сих пор зубами скриплю, как об этом вспоминаю… Сейчас-то он что делает?

— Нас здесь не подслушают? — спросил Гендиро.

— Да кому здесь быть? — ответил Аскэ.

— Тогда слушайте меня внимательно, — сказал Гендиро. — Коскэнд гонится за нами, чтобы казнить. Почему — это не ваше дело. Мы некоторое время укрывались у брата Куни, Гарольда. Мать у них не родная, и как это ни странно, она оказалась родной матерью Коскэнда. На днях она побывала в столице и встретилась там с Коскэндом, который все ей в подробностях рассказал. Решив помочь ему казнить нас, она привела его в замок, но здесь одумалась. Ей показалось, что нехорошо будет перед покойным мужем дать убить Куни, она предупредила нас и даже дала денег на дорогу. Как видите, мы бежали. Но ведь Коскэнд ей родной сын, она наверняка укажет ему дорогу и направит в погоню, так что скорее всего через некоторое время он будет здесь… И вот, если вы поможете мне убить Коскэнда, я вас вознагражу. Много я не смогу, предлагаю двадцать золотых монет.

— Согласен, — прорычал Забияка. — Он у нас получит…

— Постой, постой, — поспешно заговорил Аскэ, — ты так легко не соглашайся. Забыл разве драку у поворота? Забыл, как он побросал нас в канаву, как мы наглотались грязи и еле притащились домой? Я-то помню… Он же мастер меча, ему побить нас — раз плюнуть!..

— Ничего, — сказал Забияка. — У нас тоже есть мечи. Пусть-ка попробует один против всех… Мы засядем где-нибудь возле дороги. Господин Ген спрячется под каменным мостом через поток, а мы укроемся в роще. Как только Коскэнд перейдет мост, я суну ему под нос острый клинок. Он, конечно, подастся назад, а господин Ген выскочит и ударит его мечом в спину… Возьмем его в ножницы. Все будет в порядке. Он не сможет ни бежать, ни отступить…

— Смотрите же, держаться дружно, — сказал Гендиро.

После этого Забияка притащил откуда-то три меча и ушел к замку Гарольда на разведку. Остальные затаились у дороги и стали ждать.

Между тем Коскэнд сидел на постоялом дворе соседнего замка и ждал, когда колокол ударит пять. «Наверное, теперь уже скоро», — подумал он и стал собираться. Шнурами от мечей он подвязал рукава, сунул за пояс слева меч кузнеца Регина, а справа — меч Аика. Вышел со двора, пересек мост и подкрался к забору. Калитка оказалась приоткрыта! «Это матушка открыла…» — подумал он и пробрался в сад. Вот и пристройка, о которой говорила мать. Он приблизился к щитам, закрывавшим веранду, и прислушался. В доме было тихо, только слышался храп прислуги. Со стороны моста доносился плеск воды. Неужели все сапят? Коскэнд прислушался, и на этот раз услыхал тихий голос, произносивший молитвословие. «Кто бы это мог молиться? — удивился он и слегка отодвинул щиты. На веранде сидела его мать Рита. Она читала молитвы. Коскэнд смутился.

— Матушка, — тихо позвал он. — Я, кажется, ошибся, здесь ваша спальня?

— Ты не ошибся, — ровным голосом ответила Рита. — Но Куни и Гендиро давно уже бежали. Я помогла им.

— Вы помогли им бежать? — ошеломленно проговорил Коскэнд.

Рита сказала:

— Да, я встретила тебя после девятнадцатилетней разлуки и на радостях пообещала помочь наказать Куни и Гендиро. Так могла поступить только опрометчивая женщина. По дороге сюда я все время думала о том, что предаю память своего второго мужа. Хозяин этого дома, Гарольд, с тринадцати лет кормит меня и дает мне кров, он мне тоже как родной сын… А ты, Коскэнд, ведь ты сын Куро-дракона, человека, с которым я разошлась, мы с тобой не родные, потому я и помогла им бежать. Я это сделала, и иначе сделать я не могла. Убей меня, Коскэнд, как родственницу твоих врагов, беги за ними в погоню, настигни и казни своей рукой, без помощи со стороны…

Коскэнд поднялся на веранду:

— Не говорите, что мы с вами не родные, матушка, — жалобно сказал он. — Что с того, что вам пришлось покинуть отца и меня, когда мне было четыре года? Ведь он был пьяным буяном, он мучил вас, и я вас нисколько не осуждаю… Пусть порвались семейные узы, кровные-то узы порваться не могут, вы все равно остались для меня настоящей матерью. Сколько я себя помню, я все время думал о вас, живы ли вы, здоровы ли… Когда я встретился с вами, то подумал, что это Бог вознаградил меня за мою веру… А когда вы сказали, что поможете мне наказать Куни и Гендиро, радости моей и благодарности не было предела. И что же, теперь вы говорите мне, что эти узы связывают вас только с детьми вашего второго мужа… Где же ваше сердце, матушка? Как могли вы отвернуться от меня? И если вы так думали всегда, то почему не открылись мне раньше? Ведь я бы понял вас… Я сам искал бы своих врагов, я буду искать их, переберу весь свет по травинке, но найду и казню их… Но как мне быть теперь? Вы предупредили их, они изменят свой облик… Если я не настигну их, то не смогу восстановить род Сигмунда. Пусть расторгнуты узы семьи, но ведь нельзя расторгнуть узы крови!.. Пусть вы расторгли и узы крови, но как это жестоко, как могли вы так поступить?..

Забывшись от обиды, Коскэнд положил руки на колени матери и затряс ее. Рита была спокойна и холодна.

— Ты недаром служил в доме рыцаря, — произнесла она. — Ты говоришь, как благородный человек… Ты прав, даже когда расторгаются семейные узы, остаются еще узы крови. Я не помогла тебе казнить твоих врагов, и род твоего Сигмунда ты не восстановишь… Но я искуплю свою вину!

С этими словами она быстрым движением выхватила из-под одежды кинжал и вонзила себе в горло. Коскэнд в ужасе схватил ее за руки.

— Что вы делаете, матушка? — закричал он. — Зачем вы убили себя? Матушка! Матушка!..

Рита была мужественной женщиной. Она выдернула кинжал из раны и прикрыла ладонью хлынувшую кровь. Дыхание ее прерывалась, лицо стало серым. Жизнь покидала ее.

— Коскэнд, — пробормотала она. — Коскэнд. Это выше разума… Хотя узы крови остаются, даже когда нет семейных уз… Я еще раньше решила помочь им бежать и затем убить себя… Помнишь, когда Хакуд смотрел на меня… Он сказал, что видит на лице моем тень смерти… Он знает свое дело, теперь я поняла смысл его слов… Разве не злой рок преследует меня?.. Моя приемная дочь убила твоего господина… Я умираю… Сейчас я перестану дышать, и меня не станет. Ты так и считай, что с тобой говорит привидение… Нет у меня долга перед Гарольдом… Слушай… Я научу тебя, по какой дороге сбежали Куни и Гендиро… Слушай…

С этими словами она сжала руку Коскэнда и притянула к себе. «Злосчастная судьба!..» — вырвалось у него во весь голос. Этот вопль достиг ушей Гарольда, он встревожился и прибежал в пристройку посмотреть, что случилось. Распахнув дверь и взглянув, он, простая честная душа, кинулся к матери.

— Матушка! — вскричал он. — Матушка!.. Ну вот, я же говорил! Коскэнд, позвольте, я представлюсь вам позже… Впрочем, я — старший брат Куни… Матушка, с тринадцати лет вы холили и нежили меня… Мне и лавку-то только ради вас отдали… Неужто надо было так блюсти долг чести перед этой мерзавкой?.. Зачем вы убили себя?

Услыхав его голос, Рита вперила в лицо Гарольда пристальный взгляд и, мучительно переводя дыхание, прохрипела:

— Ты с детства был… честным человеком… Гарольд… А вот Куни была не такая… Но я дала ей бежать… ради памяти покойного мужа… и тем нарушила свой долг перед Коскэндом, он со мной одна кровь… Не будет восстановлен род его господина… человека, что был его благодетелем… Вот почему я убила себя. Не будь на меня в обиде, Гарольд… я скажу ему, по какой дороге бежали Куни и Гендиро…

— Ну при чем здесь моя обида… — всхлипывая, проговорил Гарольд. — Я и сам скажу ему, а то вам трудно… Слушайте, господин Коскэнд. Если пройти мимо храма и свернуть направо, будет гора, потом сопка, а оттуда прямая дорога. По ней и ступайте. Женские ноги, наверное, не успели уйти далеко. Поспешите, срубите головы Куни и Гендиро и принесите их матушке, пока она не скончалась, пока видят ее глаза! Торопитесь!

Коскэнд, плача, произнес:

— Ты слышишь, матушка? Гарольд объяснил мне, по какой дороге бегут Куни и Гендиро. Пока они не ушли далеко, я поспешу им вслед, срублю головы и покажу вам!

Рита уже едва слышала его.

— Смелые слова… — пробормотала она. — Накажи врагов, восстанови род Сигмунда и ты станешь настоящим человеком… Гарольд! У Коскэнда нет ни братьев, ни сестер… Ты тоже один, как перст… Враги врагами… а вам надлежит стать отныне братьями… Помогайте друг другу и старайтесь для спасения души моей… — Она взяла их руки и привлекла к себе. Они склонились над нею. Голос ее становился все глуше. Протянув Коскэнду окровавленный кинжал, она из последних сил проговорила: — Иди… Иди скорее…

Ей еще хотелось сказать: «Этим кинжалом ты нанесешь им последний удар!» Но язык больше не повиновался ей. Коскэнд стер с лезвия кровь и подумал про себя: «Хорошо бы показать головы врагов матушке, но, видно, не успею, гляжу на нее в последний раз…» Он сказал:

— Оставляю матушку на ваше попечение, Гарольд…

Затем он пошел было к выходу, но при мысли о том, что мать его умирает, остановился и повернул назад. Рига вся в крови, поползла ему навстречу.

— Что же ты мешкаешь? — еле слышно прошептала она. — Ступай.

— Иду, — отозвался Коскэнд и, оставив сердце с умирающей матерью, бросился вон. Теперь он думал только о том, что враги бегут и их нужно догнать.

А Забияка, прокравшийся к замку и подслушавший весь разговор, со всех ног помчался к сообщникам. Он знал дорогу и далеко обогнал Коскэнда.

— Вот что, господин Ген, — сказал он. — Мать Коскэнда перерезала себе глотку, Коскэнд узнал, по какой дороге вы бежали. Он вот-вот будет здесь, готовьтесь. Меч наголо и прячьтесь под мост. Когда он перейдет мост, мы пугнем его мечами, а как только он попятится, рубите его сзади!

— Ладно, — ответил Гендиро. — Ну, смотрите, держитесь…

Гендиро укрылся под каменным мостом и стал ждать с мечом наготове, а остальные поднялись в рощу на склоне и засели там. Прошло некоторое время, и на мосту, тяжело дыша, появился ни о чем не подозревавший Коскэнд.

— А ну, стой! — рявкнул Забияка.

Коскэнд остановился. Перед ним стоял человек с мечом.

— Кто это здесь? — сказал Коскэнд, всматриваясь.

— Забыл меня? — крикнул Забияка. — Помнишь, как ты избил меня? Что, гонишься за господином Геном? Ничего не выйдет, сейчас я прикончу тебя…

— И я здесь, Коскэнд, — заорал Аскэ. — По твоей милости меня выгнали на улицу, я стал вором! А теперь тебе конец, приколю, как собаку…

— Тебе не уйти, Коскэнд, — взвизгнула Куни и тоже обнажила меч.

— Здесь ты и сдохнешь!

Коскэнд попятился, обнажая меч.

— Гендиро! — воскликнул он громовым голосом. — Ты трус! Выслал против меня челядь и бабу, а сам спрятался в роще? Разве ты рыцарь? Ты подлый трус!

Гулкое ночное эхо отозвалось на его крик. Коскэнд обернулся. Сзади подходил Гендиро. Впереди мечи, позади меч. Нельзя ступить ни шагу назад, ни шагу вперед. Коскэнд весь напрягся, тело его покрылось потом. И вдруг в его душе зазвучали слова настоятеля: «Наступающий выигрывает, отступающий проигрывает… Если ты испугаешься и отступишь, то твой черный день станет твоим последним днем… Прорвись через огонь…» Время настало. Если сейчас оробеть и отступить, все пропало. «Что для меня одна-две раны, царапины? — подумал Коскэнд. — Надо броситься вперед и рубить негодяев!», Забияка, полагая, что Коскэнд испугался и вот-вот побежит, сунул лезвие ему под нос. «Подлец!» — воскликнул Коскэнд, взмахнул мечом и прыгнул вперед. Забияка с воплем шарахнулся в сторону, но было уже поздно. Его рука вместе с перерубленным мечом упала на землю. Издавна были славные мастера удара, которые разрубали медные кувшины и железные шлемы, но Коскэнд такого мастерства не достиг. Меч же Забияки он разрубил потому, что это не был настоящий меч.

Как только Забияка упал, Аскэ повернулся и бросился бежать. Коскэнд ударил его мечом в спину. Куни завопила: «Убивают!» — выронила свой меч и помчалась обратно в рощу. Но зацепилась за ветви, и пока она пыталась освободиться, Коскэнд настиг ее и нанес удар. Она взвизгнула и упала. Гендиро, бежавший за ними следом, крикнул: «Ты убил ее, негодяй!» Он размахивал мечом, но деревья мешали ему, а Коскэнд, услыхав позади себя шаги, быстро повернулся и сунул ему меч между ребер. Куни и Гендиро были еще живы. Коскэнд схватил их за волосы, подтащил к большой сосне и привязал обоих к стволу.

— Неблагодарный негодяй, — произнес Коскэнд, обращаясь к Гендиро. — Двадцать первого июля прошлого года ты в отсутствие моего господина забрался к Куни. Когда я заспорил с тобой, ты показал мне письмо Сигмунда и избил меня обломком лука. Но главное в том, что ты, мерзавец, вместе со своей подлой любовницей, убил моего господина и покушался присвоить его имя и имущество. Ты помнишь это, подлец?

С этими словами он снова схватил обоих за волосы и потер их лица о кору сосны. Они плакали, просили пощады, умоляли о прощении, но Коскэнд не слышал их.

— А ты, Куни? — продолжал он. — Мать моя в память о твоем покойном отце помогла тебе бежать и даже показала дорогу. А знаешь ли ты, что из-за тебя она себя убила? Это ты убила ее, мою дорогую мать! И я жестоко расплачусь с тобой за все, ты подлая убийца моего господина, подлая убийца моей матери! — Он обнажил меч работы кузнеца Регина. — И подумать только, что такая тварь, как ты, обманывала господина! — произнес он и крест-накрест полоснул ее мечом по лицу. — А ты, Гендиро? Вот этой пастью ты обливал меня грязной руганью! — И он полоснул Гендиро мечом поперек рта.

Затем он прикончил их кинжалом матери, отрезал головы и поднял за волосы, но эти головы показались ему страшно тяжелыми, и он, обмякший и сразу ослабевший от удовлетворения свершенной мести, опустился на землю.

— Благодарю Бога, — пробормотал он, — за то, что привел меня исполнить свой долг и отомстить врагам…

Помолившись, он встал и собрался уходить, но вдруг услыхал крики: «Убийство! Убийство!» Это Забияка и Аскэ, обезумевшие от ужаса, бежали сослепу прямо на него. «Последние враги», — подумал Коскэнд и зарубил их. Шатаясь и спотыкаясь, с двумя головами в руках, он вступил в город. Прохожие в страхе уступали ему дорогу. Да и как не испугаться, когда на тебя идет человек и несет отрубленные головы? Слуги побежали рассказывать своим господам. Добравшись до замка Гарольда, Коскэнд рассказал ему о том, как свершилась месть. «Видят ли еще глаза матери?» — спросил он. Гарольд, застыв при виде головы сестры, едва нашел в себе силы ответить, что матушка скончалась. Дело было серьезное, доложили королю. Поскольку речь шла о мести, король призвал Коскэнда во дворец. Вернувшись, в замок Аика, Коскэнд сообщил все подробно своему тестю.

Коскэнд отомстил за смерть Сигмунда, поэтому, согласно завещанию, род Сигмунда был восстановлен с Зигфридом, сыном Коскэнда во главе. Коскэнд же был назначен его опекуном, и жизнь в доме Сигмунда вновь потекла радостно и спокойно…

Когда карлик Отто окончил свой рассказ, солнце стояло уже высоко и с вершин голубых, покрытых сосновыми лесами гор сияло во всем своем весеннем блеске. Где-то неподалеку пели черные дрозды. Карлик подбросил в воздух два красных шара. И они застыли в воздухе, будто глаза огромной змеи.

С вершины холма змея смотрела на Кримхильду не мигая, проникая ее насквозь.

— Пресвятая Дева Мария, Пречистая и Благословенная, помилуй меня! — вырвалось у Кримхильды.

В это время издали донеслись звуки труб.

— Запомни имя младенца, — прошептала Змея, глядя на Кримхильду, — запомни это имя… Его зовут Зигфрид.

— Зигфрид, — повторила Кримхильда.

Снова загудели трубы. Уже ближе.

Змея исчезла. Карлик Отто сложил красные шары в коробку и убежал во дворец.

— Ваша светлость! Враги!

— На соседнем поле!

— Враги! — раздались совсем близко чьи-то голоса.

Гернот быстрым ловким прыжком вскочил на коня.

— Знамя! Поднимите мост! — командовал он. — Вассалы! На коней! К оружию! Во имя Бога!..

— Пресвятая Дева Мария, Пречистая и Благословенная, помилуй нас! — молилась у ворот замка Кримхильда, глядя им вслед.

Фанни молча держала ее за руку.