Златорогий череп

XI

Утром восьмого марта, когда Мармеладов уже и ждать перестал, к нему в комнату беспардонно ворвались два молодых человека. Оба растрепанные, вихрастые, но на том сходство и заканчивалось. Тот, что постарше, на вид — лет двадцати, одет был в пюсовый[26] армяк, подпоясанный широким красным кушаком. Он остановился у входа, сгреб в кулак жиденькую бородку и застыл. Другой визитер, с еще только пробивающимся пушком на щеках, выступил вперед, набирая побольше воздуха в костлявую грудь. Синяя косоворотка. Тулуп, наброшенный на плечи, так носят кулачные бойцы, когда выходят в Масленицу на площадь — лихо, с форсом, и можно скинуть в любой момент, чтоб движения в драке не сковывал. Мальчишка пыжился выглядеть грозно и свирепо, но в пятнадцать лет это мало кому удается.

— Меня зовут Евграф Павлович Глебов. Верно ли, сударь, что вы изволили забрать мою книгу? — бросил он с вызовом, но голосок дрогнул — вот-вот сорвется, зарыдает.

— Изволил, — подтвердил сыщик, указывая на стол, где лежали дощечки.

— Отдайте! — юноша сорвался на визг. — Сию же минуту отдайте!

Мармеладов сдвинул цилиндр в сторону и сжал рукоять револьвера.

— Садитесь на диван. Оба!

Они подчинились, сложив ладони на коленях, как прилежные гимназисты.

— Поговорим об этих табличках. Безусловно, я верну вашу собственность, но сперва хотел бы прояснить несколько вопросов. Вы живете с теткой, Глебов. Она в курсе вашего увлечения… Э-эм… Древними обрядами?

Евграф покраснел, но вовсе не от намека на ритуальные убийства — ему было стыдно до сих пор обитать под крылом престарелой родственницы.

— Княгиня не знает. Да и не поймет никогда. Она западница. Хоть и русских зодчих наняла, а дом все одно на англицкий манер перестраивает.

— А вы, стало быть, предпочтете деревянный терем? По старинке?

— Да! Мы с маменькой в Суздале в таком и жили. Но потом… Померла родительница. Тетка забрала к себе, но три года подле нее — сплошное мучение. Она деспот! Чуть что против ее слова скажешь… Раньше лозиной секла, а теперь денег не дает. Единственная отрада, запереться в павильоне и читать, — он вскочил на ноги, но тут же плюхнулся обратно, и шепотом попросил. — Верните летопись. Пожалуйста.

— Я внимательно разглядывал эти дощечки. Вот здесь и здесь, — сыщик указал пальцем, — два отверстия. При помощи кожаного шнурка можно стянуть в одну книгу. Судя по толщине, в ней может быть еще девять или десять подобных страниц. Вряд ли больше. Предположим, вы их разделили поровну. Стало быть, «внуков Сварога» всего четверо. Но для чего вы разобрали деревяшки?

Юноши переглянулись, советуясь взглядами — стоит ли рассказать правду. Потом Глебов покосился на черное дуло револьвера и сдался.

— Вы правы. Табличек двенадцать, а нас четверо. Мы с Заболоцким, — бородач привстал и суетливо поклонился, — проживаем в Москве, еще двое приезжают раз в месяц из столицы. Разделили потому, что в книге особая магия…

Он осекся, осознавая, как нелепо прозвучали последние слова, но тут же внутри вспенилась черная злость на распроклятого Мармеладова с его скептической ухмылкой и всех прочих, которые никогда не поймут и не поверят. Злость придала дрожащему голосу силы и какой-то потусторонней глубины.

— Магия, которую нельзя выпускать наружу в обыденном месте. Мы собираем все доски в святилище, непосредственно перед обрядом, чтобы книга надоумила нас и подсказала верный путь.

— Верный путь — жечь людей? — сыщик откинулся в кресле.

— Если бы вы прочитали, то…

— Я прочитал.

— Враки! — громыхнул Заболоцкий, но потом стушевался и пояснил. — Мы больше двух лет разбирали текст, по слову, по крупице. За неделю прочесть… Ну, ничего себе!

Глебов толкнул его локтем в бок, чтобы не отвлекал от мысли, а заодно, чтоб лишнего не сболтнул. Сам же продолжил, подбирая слова с нарочитой осторожностью.

— Когда к нам попали эти дощечки, никто и не думал поклоняться идолам. Мы просто изучали книгу, как памятник древней письменности. Но чем больше погружались в историю, тем сильнее она нас цепляла. Мы начали выспрашивать друг у друга: «А что бы ты содеял, владея магией? Пусть даже и черной? Ведь не отказался бы ты от мудрости всеохватной? От жизни вечной?» Сначала, вроде как шутили. Но однажды поняли, что готовы попробовать.

— В сказку поверили?

— Не просто поверили. Захотели сделать былью!

— Бросьте! Вы же еще совсем мальчик, Евграф. Уверен, пару лет назад боялись засыпать в темной комнате, и умоляли оставить свечу. А потом вдруг собрали друзей и огорошили: «Сегодня устроим жертвоприношение?» — сыщик произнес это писклявым голоском, подчеркивая дикость ситуации. — Право, не понимаю, от какой нужды вы все это затеяли?

— Не понимаете? Конечно, вы не понимаете! — Глебов распалялся, как паровозный котел, пыхтел, шкворчал и, в конце концов, излишний пар ринулся в свисток. — Где вам понять? Жили вы у родной тетки, которая относится к вам, как к собачонке комнатной? Без любви или привязанности, так, время от времени погладит по голове и тут же отвернется, а стоит заскулить от тоски — ударит наотмашь. У богатой тетки, которая сводит с ума своей скупостью? Каждое воскресенье в церковь несет золотой червонец, а на Пасху и Рождество может три отдать, а может и десять! В зависимости от состояния своего здоровья. Чем ей хуже, тем больше денег жертвует. Слово-то какое! Жертвует! Настоящая жертва — это я. Мне с теткиных капиталов и рубля в неделю не перепадает. А она еще глумится: костюмы мне шьет на европейский фасон, да нарочно из такой ткани, чтоб чесотка от нее начиналась. И вот я каждый день хожу в ненавистном платье, в кармане ни гроша, а кожа зудит так, что хочется разодрать до кости… Понравилось бы вам такое? О, с каким наслаждением я срывал всю эту одежду в тайном святилище! И когда мы плясали вокруг костра, взявшись за руки, вот только в этот миг я чувствовал себя не болонкой дрожащей, с вечно мокрыми от слез глазами, а человеком! Даже больше, чем человеком. Я был внуком Сварога!

— Вот, очень кстати вы напомнили, — сыщик стряхнул излишний пафос тирады, как сигарный пепел, — почему вы назвались именно внуками? Не дети, не правнуки…

— Сварог был богом и породил солнце, его сын тоже был богом. А внуки — это люди, которые осмелились приблизиться к богам. Пошли по солнечному пути, переступили через Правь и Навь, поднялись выше Яви. Могучие чародеи, бессмертные мудрецы.

— Сверхчеловеки! — выкрикнул Заболоцкий.

На этот раз Евграф не стал его одергивать, а наоборот, обрадовался поддержке.

— Именно! Когда мы резали ладони, чтобы освятить каменный алтарь своей кровью, то понимали: с этого момента пути назад уже не будет. Мы поклялись страшной клятвой, что…

— Это мне абсолютно не интересно, — перебил Мармеладов. — Лучше расскажите, откуда у вас эта мраморная тумба и кто состряпал истукана?

Юноша закусил губу от обиды и отвернулся. Но его соратник сжал бородку в кулаке, дернул пару раз и горделиво сказал:

— Лики я вырезал. Такое увлечение с детства. Когда отец запирал меня в сарае, чтобы не мешал ему блудить, я научился выстругивать из дерева самые разные фигурки и узоры. Дуб спилил слуга Кондратий, оставшиеся ветки и чурбачки мы собрали для первого костра. Алтарь привезли из Архангельского. Там в усадьбе фонтан новый строили, от старого осталась…

— Умолкни, чумичка! — набросился на него Глебов. — Мы же поклялись чужих в тайны не посвящать.

— Слуг, однако же, посвятили, — хмыкнул сыщик.

— Они бы и так полянку нашу обнаружили, рано или поздно. Припугнули мужиков: кто тетке или кому из соседей сболтнет, того привидение каждую ночь мучить станет, пока в могилу не сведет.

— Ловко. Без их помощи вы бы не справились. Камень катить, символы на нем долбить, дорогу в реке мостить — это не для белоручек. Ну, ну, Евграф Павлович, не серчайте. Скажите лучше, откуда вы узнали, как капище должно выглядеть?

— Из летописи же, — снова встрял Заболоцкий. — В тех дощечках, что у меня, хранятся, детально расписано: Перун смотрит на восток, Свентовит на север, а…

— Да заткнись ты, чертова борода! — юный язычник влепил болтуну пощечину и повернулся к Мармеладову. — Отдайте книгу и мы уйдем.

— Куда? Очередную жертву искать?

— А это уже не ваша печаль! — отрезал Глебов.

— Верно, не моя. Печалиться придется только вам, когда после дюжины костров вы не превратитесь в бессмертных колдунов, а так и останетесь голозадыми идиотами, пляшущими вокруг резного чурбана. Ведь эти деревяшки насквозь фальшивые.

— Как вы смеете?! — вспыхнули щеки под щенячьим пушком. — Если не верите сами в записанные истины, то не оскорбляйте веру других. Пусть даже их идеалы и стремления кажутся ложными…

— Я не про идеалы, — сыщик сунул револьвер в карман и вышел на середину комнаты, сжимая в руках деревянную страницу. — Сама летопись — подделка.

— Не может быть! — ахнули оба в один голос.

— Я докажу вам прямо сейчас.

Он поднял табличку повыше, а затем с хрустом переломил ее о колено.

— А-а-а-а-а! Что вы натворили?! — взвыл Евграф, а его приятель от ужаса потерял дар речи.

— Смотрите сами, — Мармеладов протянул каждому по половине доски. — Сверху нарочно состарена, а сердцевина еще смолой пахнет. Эту сосну обстругали года три назад.

Внуки Сварога потрясенно молчали, но их носы, словно против воли хозяев, стали принюхиваться.

— Глебов, вы сами сказали, что жили в старинном тереме. Разве вы в детстве не разглядывали стены? Не водили пальчиком вдоль трещин? Не ковыряли темные глазницы сучков? А вы, Заболоцкий, хвалились, что резчик изрядный. Так чего же сразу не отличили? Я раз в деревенской бане парился и случайно наличник дверной оторвал, он вдоль волокон треснул, совсем иной вид был. Полтораста лет той баньке было. А этой табличке должно быть не менее десяти веков! Отчего же ее время пощадило, и червь не изгрыз?! Только не надо про магию врать! Заколдуй кто доску, я бы ее сломать не сумел.

— Наверняка летопись эту хранили с особой бережностью. Как реликвию. От отца к сыну передавали…

— Тогда бы в ней каждая буковка сохранилась. Но они наполовину стертые. Отчего? Я знаю ответ: потому что историю про магический ритуал придумывали наспех. Все сомнительные места нарочно затерли или сцарапали. А вы уж сами додумали, связали сюжет узелками. Все еще не верите? Тогда на отверстия для шнурков посмотрите. Идеально круглые, совпадают, даже если таблички не по порядку сложены. Такие невозможно было просверлить тысячу лет назад. Наши пращуры ставили гвоздок с приплюснутым острием, обматывали тетивой лука и крутили туда-сюда. Медленно, кропотливо. Дырки всегда были овальные, с раздолбанными краями. Эти же проделаны спиральным сверлом, с канавками, — их изобрели-то всего полвека назад, а мы уже настолько привыкли, что не удивляемся. Нет сомнений, господа, вам подсунули подделку. Надеюсь, вы заплатили за нее не слишком дорого?

Евграф обхватил голову руками. Минуты две шатался из стороны в сторону, словно контуженный, а потом его прорвало:

— Ах, мерзавец! Да как же он выдумал такое?! Всю жизнь мне сломал, вероломный киприот!

Сыщик налил стакан воды из графина, подождал, пока стихнет стук зубов о стакан и иссякнет поток невнятных ругательств, а потом только спросил:

— Что за киприот?

— Историк с Кипра, имя я не запомнил. Три года назад приезжал в Суздаль. Хотел купить у матушки скорпиона, который в гостиной стоял. Статуэтка высотой с локоть, черная, из цельного куска обсидиана вырезанная. Диковинку эту в незапамятные времена привез корнет Плетнев из Хивы. Он там выиграл скачки на боевом коне, обойдя всех местных чемпионов. Хивинский хан был впечатлен, он привел корнета в свою сокровищницу: «Выбирай любую награду, какую пожелаешь». Тот и выбрал. Приехал к матушке, говорит: «Как увидел статуэтку, сразу глаза ваши вспомнил и понял, что жить без вас не могу!» Она отказала, поскольку с детства была просватана за дворянина из соседнего уезда, моего отца. Уж сколько лет прошло, оба сгинули — и Плетнев, и отец мой, — а чувства остались. Прогнала киприота: «И не уговаривайте, скорпион не продается. Это память о былой любви и назидание потомкам нашего рода, чтобы помнили: судьба жалит неожиданно и без всякой жалости. Прощайте!»

Воспоминания расстроили Евграфа, он задышал часто, зажмурился, чтоб удержать слезы, но не сумел и несколько минут молчал, утирая глаза рукавом косоворотки. Потом обида на киприота-обманщика пересилила, высушила лицо и голос:

— Матушка умерла через неделю после визита историка. Он еще не успел уехать из города, зашел выразить соболезнования. Горше меня рыдал. Выпили мы с ним за упокой души матушки, а я тогда не мастер был по части вина, захмелел после третьей чарки. Тут киприот и вернулся к торгу за скорпиона: «В такой трагичный момент не смею предлагать вам деньги, это совершеннейшая пошлость, но могу обменять статуэтку на ценность не меньшую!»

— Так и сказал? — зрачки сыщика сузились, словно он посмотрел на пламя свечи.

— Слово в слово. Я хоть и пьяный был, а почему-то запомнил. «На что вам сдалась эта уродливая закорючка, — говорит, — вот у меня есть книга девятого века, на дощечках записанная». Знал, скотина, что я не откажусь, поскольку историей древних славян живо интересуюсь. Да и кто этого в Суздале не знал? Вот и ему шепнули, а мошенник за неделю подделку-то и изготовил.

— Постой-ка! Но зачем он строгал фальшивку, ежели матушка твоя твердо сказала, что не продаст, — задумчиво дергал бородку Заболоцкий. — Как мог киприот знать, что вскорости она преставится и книга потребуется для обмена?

— Правильно рассуждаете, — кивнул Мармеладов, — но боитесь сделать вывод. Хотя он очевиден. Как опочила ваша матушка, Глебов? Не было ли в ее смерти ничего необычного?

— Задохлась во сне. Версию убийства исключили сразу: дверь спальни была заперта на задвижку. Пришлось взламывать.

— Разве не мог злодей в окно залезть?

— По отвесной стене на третий этаж? Что у вас за фантазии. Этот киприот…

Сыщик покачал головой.

— Заладили «киприот», «киприот». Он такой же киприот, как я — египтянин! Вы должны были еще тогда насторожиться, наивный простофиля: как это в самый разгар войны с Османской империей, турецкоподданный спокойно разъезжает по России. Сдали бы жандармам. Помните, как выглядел этот историк? Высокий, лысый, нос крючком?

— Верно, таков и был. Вы с ним знакомы?

— Это один из самых ловких и изворотливых злодеев, которых я знаю. Он неуловим и почти всесилен. Такому по отвесной стене вскарабкаться — раз плюнуть. Иногда мне кажется, что он и есть тот самый могущественный чародей из летописи. Кощей бессмертный, — тут Мармеладов почувствовал, что он на пороге озарения и вот-вот ухватит самую важную мысль, поэтому поспешно закончил, — а вы по его указке людей жгли.

— Мы же не взаправду жгли. Только мертвых, — заскулил Заболоцкий. — Выкапывали на кладбище покойничка посвежее, и на каменный стол. Живых-то не трогали.

— Ну как, не трогали… Госпоже Марджиям, заморской предсказательнице, угрозы ведь присылали? А это такое же подсудное дело, как и разграбление могил.

— Что вы! Мы же просто запугивали, — пролепетал Евграф. — Думали, пророчица раздует скандал, и вся эта история в газеты попадет. Станем знаменитыми. И может, денег раздобудем. А вреда мавританке мы никогда не причинили бы.

— Разумеется, не причинили бы. Вы же трус, Глебов. Маменькин сынок, изнеженный и зацелованный. Деспотичная тетка загнала вас под каблук и оттуда уже не выпускает. Вам хочется взбунтоваться, высказать ей то, что накипело, но боитесь до одури. Ведь живете на деньгах княгини, во всем зависите от ее милости. Хотя и капризничаете, — костюм, видите ли, не тот, — но совсем без костюма остаться тоже не желаете. Вот оттого и поверили сразу в сказку. Собрали вокруг себя таких же неудачников, соорудили это потешное капище.

— Потешное?

— Да, если исключить разоренные могилы, все выглядит вполне комично. Благородные недоросли скачут голыми при луне, поклоняясь деревянному идолу, а по воскресеньям ходят в церковь с няньками и тетками. А письма с угрозами и вовсе ребячество. Не напиши вы той фанаберии про славянский гороскоп, пожалуй, до сих пор жгли бы костры…. Но я рад, что вы решились на глупую выходку, ведь благодаря ей удалось выйти на след настоящего злодея. Поэтому в полицию вас не сдам. Однако и без наказания отпустить не могу. Вот как поступим, — он обвел взглядом притихших юнцов. — Я перескажу наш диалог в письме г-же Шаховской. Вы же ее усадьбу осквернили, так пусть тетушка и придумает за это достойное наказание.

Евграф сполз с дивана и остался стоять на коленях.

— Господин Мармеладов! Отдайте меня в полицию, под суд, в каторгу, только не на растерзание этой мегере!

— Вы так сильно боитесь старой княгини?

— Ради Христа-вседержителя! — выл мальчишка. — Не губите!

— Вспомнили истинного бога?! — усмехнулся сыщик. — Так ступайте в церковь, она чуть выше по улице. Помолитесь об отпущении грехов. А мне вы более не интересны.

Евграф покраснел и, размазывая слезы, выбежал из комнаты.

— Заболоцкий, а вы чего расселись? Забирайте эти доски и избавьтесь от них поскорее. Сожгите на своем капище, но после алтарь разберите и идола выкорчуйте. Я приеду, проверю. Да, тулуп-то не забудьте, — крикнул Мармеладов вдогонку, — замерзнет ведь этот балбес в косоворотке.

Дверь захлопнулась.

Мгновение спустя раздался торопливый стук.

— Чего вам еще?!

На пороге стоял Вятцев.

— Ох, беда! Беда… Х-х-хы! Дайте отдышаться… Всю дорогу бежал… Х-х-хы! Час назад привезли еще одно тело. На рассвете обнаружили. Как и прежде убийца слил всю кровь до последней капли.

— Причину смерти выяснили?

— Да чего там выяснять, и так видно! У покойника проломлен череп.

— Как будто баран боднул? — уточнил Мармеладов, торопливо надевая пальто.

— Да-а-а.

— Причем один рог у него наполовину спилен?

— Да, это вы ловко подметили. Но ни за что не догадаетесь, какой сюрприз я обнаружил в обеих ранах.

— Крупицы золота.

— Святой Эскулап! Но как вы… Это просто невозможно угадать! Но вы угадали…

— Я не угадываю. Я знаю наверняка, кто стоит за убийствами по Зодияку. Где нашли труп?

— В Новонемецкой слободе, на Сыромятнической улице.

Сыщик обмотал шею длинным вязаным шарфом и вышел вместе с доктором на стылую улицу.

— Хм… Как же это вышло, что вы без экипажа, доктор?

— Не встретил по пути к вам ни единого. Дороги в Москве как вымершие.

— Давайте пройдемся до почтовой конторы. Заберем Митю, а там уж извозчика свистнем.