Златорогий череп

XXIV

Скворцы щебетали громко и заливисто, пока их не спугнул протяжный свисток паровоза.

— Две минуты до отправления, сударынька! — сказал проводник и тактично отвернулся.

Сцены прощания на вокзале всегда получаются скомканными. Особенно в сентиментальных романах. Только автор погрузится в эту чудесную атмосферу, нигде более не возникающую. Только возьмет разгон, описывая блики утреннего солнца на отполированных хребтах рельс, пеструю суету пассажиров всех мастей и классов, тягучие распевки торговок да парящие над перроном ароматы всевозможной снеди, которые на лету прихлопывает тяжелый дегтярный дух от недавно пропитанных шпал… А уж и ехать пора! Поезд качнется назад, словно подвыпивший мужик, выходящий из трактира, потом набычит круглый лоб, выставит вперед щербатую челюсть и двинется, покачиваясь на стыках, потихоньку разгоняясь и набирая темп. Оставив лишь дымный хвост…

С другой стороны, разве вы, дорогие читатели, не бывали на вокзалах? Не жмурились на сверкающую рельсу? Не нюхали копоти и дегтя? Не покупали горячих пирожков в дорогу? Не шарахались в сторону от зычных криков «Поберегись!», кляня дрягиля[34] на чем свет стоит? Разумеется, все это знакомо каждому на собственном опыте. Ничего нового писатель не сообщит, разве что упомянет в какой цвет стены выкрашены — в желтый, как на Николаевском вокзале, или в голубой, как здесь, на Брестском.

Марьяна давно уже прошла в вагон первого класса, а двое носильщиков с пыхтением погрузили дорожные сундуки и саквояжи. Анна торопливо прощалась.

— Сейчас мы едем до Варшавы, а после — в Берлин. Торопиться не будем, погуляем по Европе. Вам бы сейчас тоже уехать, господин Мармеладов. Большое путешествие избавит от тоски.

— Вы правы, я подумываю о том, чтобы уехать из Москвы. Может быть на год, а может и на все десять. Поброжу по Парижу, загляну в Лондон — давно хотел выучить английский язык, да все руки не доходили. Потом, может быть, и ваши теплые края навещу.

— Приезжайте, я всегда буду вам рада! — Крапоткина прикоснулась кончиками пальцев к его щеке. Сыщик покраснел, но не отстранился.

— Время вышло, сударынька! — проводник вежливо, но настойчиво подтолкнул ее к ступенькам. — Проходите в купе.

— Сейчас, сейчас, — она вынула из сумочки сложенный вчетверо лист и протянула Мармеладову. — Возьмите! Я записала все, что выяснила Мара о вашем будущем — близком и далеком. Почерк у меня не самый понятный, но… Разберете. Здесь самые важные события.

Анна вбежала в вагон, обернулась на последней ступеньке.

— Вы обязательно должны прочесть свою судьбу. Слышите? Обязательно! Это убережет от многих опасностей. Пообещайте мне, что прочтете!

Он кивал, а потом еще долго махал рукой. Через несколько минут последний вагон уходящего поезда превратился в маленькую точку, а потом и вовсе исчез за горизонтом. Тогда сыщик разорвал бумагу в мелкие клочья и подбросил над головой.

— Пошто же ты, охальник, мусоришь! — сухонький дедок в черной тужурке набирал кипяток в продавленный со всех сторон чайник. — Я ведь надысь подметал. Рази ж тут будет порядок, пока ироды ходють?!

— Не серчай, отец. На-ка вот, — Мармеладов протянул серебряный рубль, — возьми за труды. Не поминай лихом.

И, глядя как обрывки его судьбы разлетаются по ветру, пошел по опустевшему перрону навстречу новому дню.