Змея на груди

Глава двенадцатая

Оказалось, что Вольскому принадлежит квартира в доме на улице Авиационной под претенциозным названием «Бегущая по волнам». У него было еще несколько квартир в Москве, а также коттедж на Рублевском шоссе, но именно в этой квартире он был прописан.

Нагрянуть они хотели без предупреждения. Василий Карлович предлагал отправиться сразу на Рублевку, но Пульхерия с ним не согласилась.

– Мне почему-то кажется, что начать нужно именно с «Бегущей по волнам».

– Кажется, мерещится, привиделось. Мы в своей работе оперируем более конкретными понятиями, – сердито отозвался Ретивый. – Объясните мне, почему мы должны начать именно с Авиационной улицы, а не с Рублевского шоссе?

– Вы слышали о таком понятии, как интуиция или женская интуиция? Я не знаю, но я начала бы именно оттуда. Хотя, постойте. Кажется, все-таки знаю…

– Опять «кажется»… – проворчал Ретивый.

– …В этом доме живет человек, которому принадлежит квартира, где была убита Оксана Шпак, Павел Эдуардович Мякишев. Это может оказаться простым совпадением, но в таких делах просто совпадений не бывает. Между прочим, вы, Василий Карлович, должны были первым обратить на это внимание. А теперь с учетом того, что нам уже известно, необходимо выяснить, есть ли какая-нибудь связь между Вольскими и Мякишевым?

На этот раз следователь Ретивый спорить с ней не стал, только пробурчал под нос:

– Молодые годы мисс Марпл. Следующая серия будет называться «Свадьба мисс Марпл и Эркюля Пуаро».

– Этим народ сейчас не удивишь. Прикольнее было бы «Свадьба Шерлока Холмса и доктора Ватсона», – не удержалась Пульхерия от язвительной реплики.

«Бегущая по волнам», если быть точным, был не один дом, а целый жилой комплекс, состоящий из трех башен с пешеходной набережной на берегу канала, аквапарком, огромным бассейном, спортивными залами, рестораном, боулингом. Дома были объединены оранжерейными переходами, не говоря уже про подземную автостоянку, охрану и прочую мишуру, без которой богатые люди не ощущают себя настоящими богачами.

Пульхерия жила неподалеку от этого Эдема, в этом районе она поселилась задолго до его появления и часто проезжала мимо. Сейчас ей предстояло впервые самой оказаться в раю для богачей, где один квадратный метр жилой площади стоил столько, сколько она зарабатывала за целый год каторжного труда. Подъехали они на милицейской «Волге». За рулем был Корнеев. Следователь Ретивый сидел спереди, а Пульхерия и Штыкин – сзади. Майор Кузьмин, сославшись на занятость, попросил высадить его у метро.

Следователи вели себя со сдержанным достоинством, словно сами имели по квартире в этом жилом комплексе или, по крайней мере, бывали здесь частенько. Пульхерия столкнулась со столь беззастенчивой роскошью впервые, все ей было внове, поэтому она с простодушным любопытством оглядывалась по сторонам. Дом, в котором жила Оксана Шпак, тоже был не для бедных, но его роскошь значительно уступала той, что она увидела. Кованые решетки, зеркальные полы, стекла из освинцованного стекла, массивные двери из дорогих пород дерева, огромные лифты с прозрачными кабинами, из которых открывался вид на канал и Строгинскую пойму, пушистые ковры, заглушающие звук шагов, и стерильная чистота. Казалось, что здесь живут не люди, а эфемерные существа, бесплотные фантомы, которые не едят, не пьют, не моются, не ходят в туалет и целыми днями только тем и занимаются, что доводят свое совершенство до немыслимого идеала небожителей.

Вольскому принадлежал один из пентхаузов этого Эдема.

Штыкин нажал на кнопку рядом с массивной дверью, мелодичные колокольчики мягким звоном отозвались внутри. Пока они ждали, Василий Карлович с едва заметной улыбкой наблюдал за Пульхерией, почти читая ее мысли, он хотел что-то ей сказать, но не успел, дверь беззвучно распахнулась.

Мужчина, стоявший в дверях, оказался худым и высоким, лет около пятидесяти, с изрытыми оспой щеками, глубоко посаженными серыми глазами и коротким бобриком седых волос. Подчеркнуто прямая спина и гордо поднятая голова свидетельствовали о том, что перед ними не хозяин квартиры, а его слуга.

– Слушаю вас, господа? Вы приглашены?

– Нет, – Штыкин дал дворецкому свою визитную карточку, потом достал удостоверение. Слуга внимательно изучил их и вежливо поклонился. Штыкин улыбнулся.

– Мы хотели бы поговорить с Всеволодом Вениаминовичем…

– Конечно. Он принимает гостей. Коктейли подали на веранде. Я сообщу ему. – Он шагнул в сторону, давая им пройти. – Пожалуйста, подождите здесь.

Прихожая, в которой они оказались, была очень просторной, пол ее был зеркальным, темным с искристыми вкраплениями. Возле двери лежал под цвет пола ковер. Когда Пульхерия сошла с него, то с удивлением почувствовала, что от пола исходит ровное тепло. На нем можно было запросто спать без одеяла. У стен стояли массивные стулья, глядя на которые она вспомнила про мебельный гарнитур, за которым гонялись Остап Бендер и Киса Воробьянинов. Стены украшали светлые пейзажи в скромных рамах, глядя на которые сразу становилось понятно, что перед вами подлинники настоящих мастеров, стоящие кучу денег. Двойные двери с витражами были закрыты неплотно. Василий Карлович шагнул к ним и распахнул. Все с удивлением стали разглядывать длинный стол, накрытый скатертью, который сервировали несколько официантов. Тонкий, изящный фарфор, сверкающий хрусталь, столовое серебро свидетельствовали о достатке, основательности и традициях. Стол украшали причудливые композиции из цветов, подобранные с большим вкусом.

Вся роскошная обстановка гостиной была классической, продуманно гармоничной. Только вместо картин по периметру на стенах висели телевизионные панели, по две на каждой стене, акустическая аппаратура была расставлена так, чтобы не очень бросаться в глаза. «Очень удобно смотреть телевизор из любой точки гостиной, прямо из-за стола, не отрываясь от тарелки, – подумала Пульхерия. – К тому же если с соседом по столу не о чем говорить, то экран телевизора подскажет тему для разговора. Можно также мужикам собраться и посмотреть футбольный матч с пивом и креветками». Телевизионные панели и акустические колонки были, пожалуй, единственной модной урбанистической деталью в гостиной.

– Живут же люди! – не сумев скрыть зависть, прошептал Штыкин.

– Да-а! – в один голос согласились с ним Пульхерия и Василий Карлович.

– Что-то праздновать собрались, а мы им сейчас всю малину испортим…

Штыкин умолк, обернувшись на звук приближающихся шагов.

В прихожую вошел высокий, плотный человек в сером со стальным отливом костюме. Его лицо было спокойным, но нахмуренные брови свидетельствовали о том, что спокойствие было лишь маской, удерживаемой силой воли.

Штыкин шагнул ему навстречу.

– Всеволод Вениаминович…

– Сюда, – коротко бросил Вольский, свернул в сторону по коридору и резко распахнул дверь.

Они прошли в кабинет. Хозяин закрыл плотно дверь, прошел к глубокому креслу за широким столом и упал в него. Лицо его оставалось непроницаемым. Он зачем-то взял в руки газету и тут же бросил ее на стол, только после этого поднял глаза. Пульхерию они поразили: черные, бездонные, горящие как угли. Это были глаза человека страстного, чувственно-агрессивного, способного на безрассудство.

– Итак, Игорь Петрович, с тех пор как мы виделись с вами, если мне не изменяет память, прошло около десяти лет?

Штыкин согласно кивнул. Лицо Вольского мало чем отличалось от того, которое он помнил: больше седины в волосах, да резче голос, в остальном и время, и судьба, казалось, были милостивы к Вольскому-старшему. Штыкин позволил себе осмотреть богато убранную комнату: массивные книжные шкафы с тисненными золотом переплетами, дорогие безделушки, бронзовые фигурки лошадей, небольшие картины в дорогих рамах. Потом придвинул стул и предложил сесть Пульхерии, наконец сел сам. Следователь Ретивый последовал их примеру. Штыкин улыбнулся хозяину кабинета:

– Если быть точным, десять с половиной лет.

– Я смотрю, вы теперь работаете в прокуратуре.

Штыкин проигнорировал интерес хозяина к его карьере.

– Разрешите вам представить Пульхерию Афанасьевну и следователя по особо важным делам Василия Карловича Ретивого.

Вольский без особого интереса скользнул взглядом по Василию Карловичу и коротко взглянул на Пульхерию. Левая бровь его слегка приподнялась и тут же вернулась на место, после чего он вновь внимательно посмотрел на Штыкина.

– Сейчас я очень занят. У меня сегодня день рождения, приглашено много гостей. Если вы не возражаете…

– Поздравляю, но мы, как вы понимаете, пришли к вам не за этим. У нас есть информация о Вячеславе.

– О Славике?

Густые брови удивленно взлетели вверх, а правая рука хозяина дома начала выбивать пальцами барабанную дробь. Пульхерии на миг показалось, что удивление его деланное.

– С ним что-то случилось?

– Да.

– Скажите, Всеволод Вениаминович, вы не замечали за вашим сыном что-нибудь необычное? – спросил Василий Карлович. Он откинулся на спинку стула и внимательно наблюдал за Вольским.

– Мы с сыном живем каждый своей жизнью, стараясь как можно реже пересекаться. Он взрослый парень, серьезный и самостоятельный. Я его стараюсь не контролировать.

Что могло с ним такое приключиться, что заинтересовало прокуратуру?

– Самое худшее, что может быть, – ровно сказал Штыкин. – Он мертв.

– Что?!

– Он мертв, – спокойно повторил Игорь Петрович. – Мне очень жаль, Всеволод Вениаминович, его нашли вчера.

– И сообщаете мне только сейчас, – с горечью прошептал Вольский.

– При нем не было документов, и его некому было опознать. То, что это ваш сын, выяснилось всего час назад.

– Как он был убит?

– Задушен и заколот ножом, но смерть наступила все же от удушения. Очевидно, нож преступник использовал для верности, вроде контрольного выстрела в голову.

– Где его нашли?

– На одной даче, в Подмосковье.

– На даче? Что ему там было делать? Это невозможно! Здесь какая-то путаница. Может быть, это кто-то другой?

– Его опознала Пульхерия Афанасьевна. Она видела его паспорт три дня тому назад. Он его сам ей показывал, к тому же она узнала его часы, – Штыкин полез во внутренний карман куртки и достал несколько фотографий, которые Пульхерия уже видела. – Я могу показать вам фотографии с места преступления. Вы готовы?

Всеволод Вениаминович кивнул. Следователь выбрал одну и положил на стол перед ним. Тот бросил на нее короткий взгляд и отвернулся.

– Его тело сейчас находится в судебно-медицинском морге, но вы уже можете его забрать. Я распоряжусь, – Штыкин говорил спокойным, ровным голосом. То, что было для других горем, потрясением, событием, из ряда вон выходящим, для него было делом обыденным. – А сейчас я хотел бы повторить вам мой вопрос: в последнее время вы не замечали за своим сыном что-нибудь необычное?

Вольский с усилием повернул к ним свою голову и заставил себя взглянуть на них пронзительными глазами. Но Пульхерии показалось, что им владеет скорее злость, чем горе. Он уставился на противоположную стену поверх их голов, не видя ничего перед собой, кулаки его были плотно сжаты так, что косточки побелели. Штыкин переглянулся с Ретивым.

– Всеволод Вениаминович? Что с вами? Вам плохо? – спросил Василий Карлович, подавшись вперед, ближе к столу. Но Вольский неожиданно отклонился назад и закрыл лицо рукой, сдерживая выступившие на глазах слезы. Он замотал головой, поднял ладонь правой руки, а потом сжал ее в кулак. Так он просидел около минуты. Все молчали. Наконец Вольский отнял от лица руку и сверкнул черными как угли глазами. Лицо его было спокойным, почти беспристрастным, однако за этим спокойствием угадывалась мощная, едва контролируемая агрессия. Пульхерия почувствовала это, и ей стало не по себе.

– Всеволод Вениаминович, у нас есть сведения, что ваш сын оказался свидетелем какого-то преступления и боялся, что его обвинят в нем. Вы что-нибудь знаете об этом? – спросил Штыкин.

– Преступления? – изумленно переспросил Вольский. – Я ничего не слышал. Вернее, он мне ничего не рассказывал.

– Он чего-то боялся, пытался спрятаться…

– Спрятаться? От кого? – чувствовалось, что его изумление искреннее. – Думаю, что если бы он чего-то боялся, то первым делом пришел бы ко мне.

– Вы же сами только что сказали, что жили каждый своей жизнью, что ваш сын вел жизнь вполне самостоятельную, – напомнил ему Штыкин.

– Да, он самостоятельный, но он все же жил со мной под одной крышей и я содержал его. Поэтому самостоятельность и независимость его весьма условны. Он был самостоятелен ровно настолько, насколько позволял ему я, – жестко пояснил Вольский.

Пульхерия поежилась и подумала: «Не хотелось бы мне быть самостоятельной на территории этого человека», а вслух спросила:

– Какая же это, к черту, самостоятельность?

– Называйте это как хотите. Извините, но мне нужно идти к гостям. Если вы не возражаете… – Вольский встал. Лицо его словно окаменело, и огонь внутри глаз погас. Он даже вроде стал меньше ростом.

Штыкин и Ретивый тоже поднялись.

– Извините, последний вопрос можно? – спросил Василий Карлович.

Хозяин кивнул.

– Оксана Николаевна Шпак – это имя вам известно?

– Да, известно. Она была любовницей моего сына. Больше я ничего не могу вам сказать, – бесстрастно ответил Вольский.

– Что ж мы, пожалуй, пойдем. Простите, что принесли дурную весть. Думаю, что нам еще предстоит с вами встретиться… – сказал Штыкин.

– Найдите их, пожалуйста, – глухо попросил Всеволод Вениаминович, – повторяю, я назначу большое вознаграждение. Я очень хочу…

– Мы все этого хотим, – ответил Василий Карлович.

Когда спускались на лифте, все молчали. Оставшееся позади богатство и благополучие казались издевательством.

Возле машины Штыкин вдруг спросил с усмешкой, искривившей его губы:

– Как вам жизнь олигархов?

– При других обстоятельствах – замечательно, – ответила Пульхерия, – но моя маленькая квартирка мне милее. Если жизнь нас чему-то и учит – это тому, что пресловутые границы добра и зла познаются в сравнении.

– Если хотите, мы довезем вас до дома, – любезно предложил Василий Карлович.

– Спасибо, но мне хочется прогуляться пешком, – отказалась она.

– На улице дождь, – удивился Штыкин.

– Разве это дождь? – улыбка слегка тронула ее губы. – Так, слегка моросит…