Знак судьбы

Часть II. Дональд Радлет из Вулфбера
Глава 1

Дональд Радлет родился зимой 1838 года, месяцев через пять после того, как его восемнадцатилетняя мать, Джейн Радлет, вышла замуж.

Джейн Радлет родилась на ферме Вест в поместье Хай-Бэнкс-Холл. Отец ее был скотником, мать – дояркой. После рождения Джейн мать до самой смерти почти не вставала с постели. Грязные руки повивальной бабки занесли ей какую-то внутреннюю инфекцию, которая оказалась неизлечимой. Частая тошнота и понос терзали тело матери, но в таком состоянии она прожила еще двадцать лет.

Джейн была единственным ребенком, она помнила себя уже с трех лет, когда впервые самостоятельно дошла до выгребной ямы и выбросила в нее мусор из корзины. С четырех лет Джейн начала стирать грязные простыни и делала это каждый день вплоть до того момента, когда в возрасте восемнадцати лет и двух месяцев покинула ферму и ушла на другую сторону холмов вместе с Майклом Радлетом.

В тот день Майкл провел ее мимо своей фермы (не позволив даже остановиться и зайти в дом) прямо в церковь, где они и обвенчались, а свидетелями стали жена священника и могильщик. Всю дорогу назад от церкви до фермы Джейн проплакала; рыдала она и в брачную ночь, лежа в холодной пустой постели; слезы наворачивались на глаза и в последующие дни, но уже потому, что она поняла – впервые в жизни ее ждет счастье.

Майкл Радлет был старше жены на восемнадцать лет, его знали как добропорядочного, богобоязненного, трудолюбивого человека, который добился благополучия собственным трудом. Ферма его была хотя и небольшой, но прекрасно ухоженной, для разведения скота использовался буквально каждый клочок холмистой земли. Работал Майкл с рассвета и дотемна, шесть дней в неделю, однако по воскресеньям выполнял только ту работу, без которой не мог обойтись скот, а остальное время читал Библию, как учил его отец. В этот день он отпускал своего единственного работника навестить родных.

Впервые Майкл обратил внимание на Джейн Коллинз, когда повел двух своих единственных коров айрширской породы за холмы на случку с быком из поместья Хай-Бэнкс-Холл. Он мог бы отвести коров и на ферму Пирсона, что находилась от него всего в трех милях, но бык Пирсона был плохой породы. Джейн в то время только исполнилось шестнадцать, и весь следующий год Майкл размышлял – не поговорить ли с ее отцом на предмет женитьбы. Правда, он сомневался, что тот разрешит Джейн выйти замуж и уехать из дома, потому что – и Майкл это прекрасно понимал – девчонка была единственной помощницей отца, ухаживала за больной матерью, варила еду, и вообще выполняла всю работу взрослой женщины. И, как Майкл слышал, занималась она этим почти с младенческого возраста. Однако он отметил для себя, что долгие годы труда не испортили ее красоты. Личико у Джейн было круглым и гладким, глаза нежными, а каштановые волосы блестели. Да и фигура у нее была хорошая: широкие бедра и соблазнительно торчащие груди.

В воскресенье Майкл внимательно читал о рождении Вениамина [2]. На следующий день, отправившись через холмы для разговора с отцом Джейн, он прокручивал в памяти слова: "И отправились из Вефиля. И когда еще оставалось некоторое расстояние земли до Ефрафы, Рахиль родила, и роды ее были трудны. Когда же она страдала в родах, повивальная бабка сказала ей: не бойся, ибо и это тебе сын" [3].

А Майклу хотелось иметь сына, очень хотелось. Его первая жена оказалась бесплодной. Что ж, такова воля Господня, а вот Джейн Коллинз не могла быть бесплодной. Майкла влекло к Джейн, ему хотелось обнимать ее, любить. Но к любви еще примешивалось и чувство жалости, поскольку у девушки была явно трудная жизнь.

Джона Коллинза Майкл отыскал в загоне для скота. Изложив ему свое предложение, он был удивлен, увидев выражение отчаяния на лице Джона.

– В чем дело? – спросил Майкл. – Она уже обручена?

Джон Коллинз обреченно кивнул, а затем вскинул голову и заявил, глядя Майклу прямо в глаза:

– Она беременна.

Беременна! Вслух Майкл ничего не сказал, но подумал: он опоздал, Джейн уже беременна. Что ж, значит он не ошибся, она может рожать детей. Но ведь это могли бы быть и его дети, сын, которого ему так хотелось. Майкл почувствовал боль, которой никогда не испытывал раньше. Даже когда умерла его жена, чувство утраты не было таким огромным, как сейчас.

– Значит, она выходит замуж? – спросил он глухо.

Джон Коллинз покачал головой.

– Нет, она не выйдет замуж.

В разговоре снова возникла пауза, тишину нарушало лишь мычание коров да звон их колокольчиков.

– А ты знаешь этого парня?

Некоторое время Джон молчал, потом посмотрел в глаза Майклу и ответил:

– Нет.

Мужчины уставились друг на друга. Майкл понял, что Коллинз солгал, да и Джону было понятно, что Радлет раскусил его. Но эта ложь тут же подсказала Майклу, кто отец ребенка и почему Джон не смог сказать правду. Только об одном человеке мог умолчать Джон, и этим человеком был его хозяин, распутник Томас Моллен. У Джона просто не было другого выхода. Разве мог он пожаловаться в суд, что его дочь изнасиловал этот грешник и негодяй? Да его сразу бы лишили работы, и он остался бы без крыши над головой, а его жене постель была нужнее, чем что-либо другое. А где он мог найти постель для жены, кроме как в работном доме [4]? Майклу стало жаль их всех: Джона, девушку, да и себя тоже.

Когда он вернулся на свою ферму, то почувствовал, что одиночество просторов угнетает его, как никогда. Всю свою жизнь Майкл прожил среди холмов и гор, как и восемь поколений его предков. Бескрайние холмы и горизонт, уходящий в бесконечность, вошли в его кровь, как и вызывавшие благоговение виды, открывавшиеся с вершин. И до сего дня он ощущал себя дома среди этих красот.

Спустя шесть недель Майкл снова отправился через холмы, полный решимости добиться единственной цели – забрать Джейн Коллинз к себе на ферму. Пять воскресений подряд он молился и просил Бога направить его на путь истинный, и вот вчера он получил ответ. Раскрыв Библию, он увидел слова: "ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне. Тогда праведники скажут ему в ответ: Господи! когда мы видели Тебя алчущим, и накормили? или жаждущим, и напоили? когда мы видели Тебя странником, и приняли? или нагим, и одели? когда мы видели Тебя больным, или в темнице, и пришли к Тебе? И Царь скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих, то сделали Мне" [5].

Майклу нужен был знак свыше, и он получил его. Придя на следующий день на ферму Вест, он решительно сказал Джону:

– Я женюсь на ней.

По щекам отца потекли слезы.

– Она хорошая девушка, – прошептал он.

Спустя неделю Майкл Радлет привел Джейн через холмы в церковь. Девушка впервые взглянула на него только в тот момент, когда Майкл надевал ей на палец обручальное кольцо. И с этого момента она начала плакать…

Всю жизнь Джейн Радлет окружали пожилые люди. Четверо мужчин, работавших на ферме Моллена, были старыми, их дети выросли и разъехались кто куда. Отец тоже был уже старик. Правда, на соседней ферме работали двое молодых парней, но они были обручены со служанками из особняка. Как-то раз Джейн отправилась на соседнюю ферму и по дороге встретила еще одного старца. Во всяком случае, так ей показалось, мужчине было уже за сорок.

Свободное время у Джейн было только по воскресеньям, после обеда отец сам занимался домашней работой, а она ходила навещать его двоюродную сестру, которая была замужем за пастухом с фермы Ист. Джейн не любила тетю, просто ей некуда было больше ходить и не с кем поговорить. Иногда кто-нибудь болтал с ней на дороге. Именно там она и повстречала мужчину верхом на лошади. Он показался девушке очень радушным, потому что остановился поговорить с ней и сказал, что она хорошенькая.

Сейчас Джейн было трудно поверить в то, что в тот раз она не узнала в этом человеке хозяина поместья. Конечно, ее оправдывало то, что она ни разу еще не видела его, когда он приезжал на ферму. Их домик стоял в отдалении, позади главных построек, и Джейн не было необходимости подходить близко к ферме, ну, может, в редких случаях, чтобы пообщаться с отцом. И все же она упрекала себя за то, что не узнала хозяина, поскольку только дурак мог не узнать хозяина. Ведь и отец и мать рассказывали ей о нем. Здоровый, темноволосый, с большим животом, потому что много ел и пил. Однако ничуть не хуже других господ, а многих и лучше, так как на праздник урожая и Рождество бывает весьма щедр.

В то воскресенье, когда они встретились, хозяин слез с лошади и углубился вместе с Джейн в лес. Привязав к дереву свою лошадь, он как бы играя усадил Джейн рядом с собой на траву. Поначалу они просто разговаривали, и мужчина смешил ее.

Джейн даже не поняла, что происходит, а поняв, попыталась сопротивляться, но хозяин был слишком крупным и тяжелым. Когда все закончилось, ошеломленная и безмолвная, Джейн прислонилась спиной к стволу дерева. Хозяин швырнул ей на платье золотую монету, потрепал по щеке и уехал.

Через несколько недель, когда мать, набравшись сил, принялась ругать дочь, Джейн злобно огрызнулась:

– А разве кто-нибудь предупреждал меня? Я годами не видела никого, кроме тебя и папы, не считая того часа в неделю, когда разговаривала с тетей Нелли. А она о чем говорила? Только о своем сыночке, который далеко в Америке, о том, как выращивать цветы в горшках, да о прочей чепухе. Кто должен был вразумить меня? Кто? Я должна была полагаться только на собственное чутье, а оно мне ничего не подсказало, потому что я приняла его за старика.

– Старик! – воскликнула мать. – Да ему всего за сорок. Дурочка ты, мужчины самцы до самой смерти, будь им восемнадцать или восемьдесят… Чутье!

Когда отец сообщил Джейн, что она будет избавлена от позора и Майкл Радлет хочет жениться на ней, первой мыслью Джейн было – он тоже старик, к тому же низенький и коренастый, а уж о внешности и говорить нечего. Девушка подумала, что ей просто предстоит перейти из одного рабства в другое, и это ощущение преследовало ее вплоть до того момента, когда они пришли на ферму Майкла и он без обиняков заявил ей, что пока не родится ребенок, у них не будет отношений, как у мужа с женой. Вот тогда она впервые внимательно пригляделась к Майклу и увидела, что он вовсе не старый и, более того, добрый человек. Однако, осознав это, Джейн стала плакать еще горше.

Джейн не могла припомнить, чтобы плакала хоть раз в жизни. Но, в конце концов, поняла, что постоянный поток слез – это своеобразная форма освобождения от многих лет рабства. Джейн казалось, что вся ее жизнь прошла среди человеческих испражнений, она вдыхала их запах, ежедневно стирая простыни. Этот запах пропитывал даже пищу, которую она ела. Поэтому девушка без всякого сожаления покинула мать. Та плакала, когда она уходила, но Джейн понимала: ее слезы вызваны отнюдь не потерей дочери, а тем, что теперь она целиком будет зависеть от милости старухи из деревни. А вот оставлять отца ей было жаль. Джейн любила его за добрый нрав.

Так что после нескольких дней пребывания на ферме Вулфбер Джейн поняла: ее ждет счастье, поскольку Майкл Радлет оказался хорошим человеком, и, что самое удивительное, собирался научить ее читать Библию.

Дональд Радлет появился на свет с громким протестующим криком, и Джейн поняла, что бунтарский дух будет в нем неистребим. Как мать она должна была бы любить Дональда, но не могла. И с того момента, как он покинул ее утробу, сын словно жил своей отдельной жизнью. И можно было бы сказать, что он и сам не знает, что такое любовь, если бы не его трогательная забота о сводном брате.

Дональду было два года, когда родился Мэтью. Джейн предполагала, что Дональд невзлюбит младенца, занявшего его место, однако с самого начала Дональд оберегал брата, который и цветом волос и характером был ему полной противоположностью.

В девять лет Дональд узнал, что Майкл Радлет не его родной отец. Произошло это на ярмарке в Хексеме.

Разговоры о ярмарке велись за несколько недель до ее открытия. Этот день считался кульминацией всего года, потому что именно тогда на фермы нанимали рабочих и слуг, а вокруг ярмарочной площади устраивались всевозможные развлечения – от гонок на лодках до кулачных поединков. В прошлом году на ярмарке показывали китаянку с ампутированными ступнями, ребенка с такой большой головой, что ее поддерживала специальная деревянная рамка, и толстую женщину с бородой до груди, за которую можно было подергать… если не бояться, потому что эта женщина смотрела так, будто готова была сожрать тебя целиком.

Как только они въехали в город, Майкл оставил мальчишек одних, поскольку знал, что, хотя Дональду всего девять лет, ему можно доверять, он и себя не даст в обиду и за Мэтью присмотрит.

Мальчики были в курсе, где в случае чего искать родителей. Лошадь и телега обычно стояли во дворе кузнеца, мать пила чай с его женой. А пока женщины обменивались новостями, их мужья отправлялись пройтись по скотному рынку, вспоминая юные годы, проведенные вместе, потому что Майкл Радлет и кузнец были кузенами.

Однако в этот день, в три часа, когда мужчины уже вернулись, в дом влетел Мэтью, весь в слезах и бормоча что-то невнятное.

Наконец ему удалось хоть что-то произнести, и из обрывочных фраз Мэтью стало ясно, что Дональд затеял драку на рыночной площади с каким-то мальчишкой, а потом на него набросились еще двое.

Майкл потребовал объяснить, из-за чего началась драка.

– Из-за тебя, папа, – ответил сын, подняв на него заплаканные глаза.

– Из-за меня? При чем здесь я? – Майкл нахмурился, глядя на сына, а тот, помотав головой из стороны в сторону, пробормотал:

– Они сказали, что ты не… не его отец… из-за белой пряди, ты ему не отец. Но ведь это неправда, папа? Ты ведь его отец, да?

Майкл посмотрел на Джейн, та потупила взгляд, а кузнец и его жена опустили головы.

Майкл рванулся было к двери, но в этот момент в дом вошел Дональд. При виде его все ахнули. Губа мальчика была рассечена, один глаз заплыл, из царапины на виске стекала кровь, одежда порвана и испачкана. Окровавленные пыльные руки он держал ладонями вверх, с них стекали капли крови. Видно, его тащили по твердой и пыльной земле.

– Ох, мальчик мой, мальчик мой! – запричитала Джейн и устремилась к сыну. – Пойдем, я тебя умою.

Дональд не шагнул навстречу матери, он лишь устремил на нее неподвижный взгляд. И впервые в жизни Джейн почувствовала, что такое упрек и презрение сына. Она и раньше замечала, что когда он злился или сильно расстраивался (как, например, во время болезни Мэтью, когда все думали, что он умрет), то его черные глаза вспыхивают, будто их зажигает какой-то внутренний огонь. Нельзя сказать, что в них появлялся красный или розовый отблеск, зрачки оставались черными. И все же в их сиянии происходила перемена: создавалось впечатление, будто за зрачками горит зловещий красный огонь.

– Я хочу домой, – медленно произнес Дональд, глядя мимо матери на отца.

Майкл без слов вышел во двор, запряг лошадь в телегу, и через несколько минут они тронулись в путь. Дональд, так и не смывший кровь и не очистивший грязь, не сел, как обычно, впереди рядом с отцом, а устроился на заднем краю телеги. Держа ладони на коленях по-прежнему вверх, а голову – прямо, он устремил перед собой невидящий взгляд. Не шевелясь мальчик просидел до самого дома.

Когда они приехали, Майкл подошел к Дональду. Как бы там ни было, но он делал все возможное, чтобы быть мальчику настоящим отцом.

– Иди умойся, а после поговорим. А ты, Мэтью, помоги ему.

На кухне Майкл обнял Джейн за плечи, пытаясь успокоить ее.

– Не терзайся ты так. Мы же понимали, что рано или поздно это должно случиться. Возможно, мы совершили ошибку, что сами не рассказали ему, а дождались, что какой-то прохвост бросил ему это в лицо.

– Он ненавидит меня.

– Не говори глупости, женщина.

– Это не глупости, Майкл, я увидела это в его взгляде.

– Он был в шоке, но это пройдет. Ты его мать, и он должен быть благодарен тебе за это.

Майкл улыбнулся жене, но ответной улыбки не последовало. Каким-то странным образом Джейн почувствовала, что ее счастливым дням пришел конец. Как когда-то поняла, что начинаются ее счастливые дни в этом доме. Теперь они закончились так же внезапно, как и наступили…

Майкл отвел Дональда в гостиную, что уже само по себе свидетельствовало об исключительности момента: в этой комнате они собирались только по воскресеньям и на Рождество.

– Садись, – предложил он.

Впервые Дональд ослушался человека, которого считал своим отцом, и процедил сквозь опухшие, разбитые губы:

– Значит, ты мне не отец? – Никогда раньше он не говорил "отец". "Отец" и "папа" означало одно и то же, но сейчас даже своим тоном мальчик подчеркивал разницу между этими словами.

Майкл с трудом сглотнул слюну.

– Да, это так, потому что не я тебя породил, но во всех других отношениях я твой отец. Я тебя вырастил, заботился о тебе, всегда считал тебя своим старшим сыном.

– Но я не твой сын! Я ничей сын, я, как они сказали, ублюдок. Выродок от человека по фамилии Моллен. Они сказали, что таких, как я, десятки. Он наплодил детей по всему графству.

Некоторое время Майкл молчал, но потом, пересилив себя, заговорил:

– Я ничего об этом не знаю, а люди всегда делают из мухи слона. Твердо я знаю лишь одно, и хочу, чтобы ты это запомнил – твоя мать ни в чем не виновата, она была честной, невинной девушкой, когда над ней надругались.

Дональд проигнорировал слова Майкла о матери.

– Значит, и Мэтью мне не настоящий брат?

– Он твой сводный брат.

– Он твой настоящий сын, и ты его отец, а не просто папа.

– Слова "отец" и "папа" означают одно и то же.

– Нет, для меня они больше не означают одно и то же.

Внимательно глядя на Дональда, который был уже почти одного с ним роста, Майкл почувствовал глубокое сострадание к нему, заметив, как быстро мальчик повзрослел. И хотя Дональд всегда выглядел старше своих лет, что отражалось не только в его внешности, но и в рассуждениях и поступках, теперь у него изменился даже взгляд. Он смотрел на мир глазами взрослого мужчины.

– Ничего не изменилось, Дональд, кем бы ты ни считал меня, папой или отцом, я остаюсь тем же самым человеком. А теперь иди есть и относись уважительно к своей матери. А голову держи выше, потому что на тебе нет никакого позора.

Дональд направился к двери и, открыв ее, оглянулся на Майкла.

– Они назвали меня ублюдком, – завершил он разговор.

В следующее воскресенье Мэтью с унылым видом вошел в дом и сообщил:

– Наш Дональд ушел через холмы, а меня с собой не взял.

– О Господи, – пробормотала Джейн, закрыв глаза.

А Майкл, отложив в сторону Библию, спросил:

– Когда он ушел? Давно?

– Нет, недавно. Я думал, что он пойдет через Уайтфилд, но он передумал и пошел в направлении Пила… а мне не разрешил пойти с ним.

– Он, наверное, начнет расспрашивать, – встревожилась Джейн. – А что, если он пойдет прямо… я хочу сказать… прямо в особняк? Ох, Майкл, сделай что-нибудь, останови его.

Майкл не любил спешить, его девизом было: "Если хочешь пройти долгий путь, то не торопись". Но сегодня он почти бежал, размышляя на ходу о том, что совершил ошибку, не показав раньше Дональду дорогу через холмы. Сам он не ходил этой дорогой уже шесть лет: после того, как умерли родители Джейн, необходимость в этом отпала. А поскольку во время воскресных прогулок Майкл не пускал мальчиков на эту дорогу, это, естественно, могло со временем вызвать подозрение.

Майкл прошел не так много, а его легкие уже раздувались, словно кузнечные меха. Он достиг вершины холма, осмотрел следующую долину, но Дональда не увидел. "Парень, наверное, не шел, а бежал", – решил он.

Только через час Майкл наконец увидел мальчика. Тот находился от него примерно в четверти мили, стоял на вершине последнего холма, возвышавшегося над долиной, в которой располагалось поместье Хай-Бэнкс-Холл. Зимой и весной, пока деревья еще стояли голыми, с холма можно было видеть весь особняк, террасы и сады, в остальное же время года – лишь окна верхнего этажа.

Словно почувствовав, что за ним наблюдают, Дональд обернулся и взглянул в направлении Майкла.

Оказавшись совсем рядом, мужчина крикнул строгим тоном:

– Не подходи близко к дому, слышишь меня? Тебя просто вышвырнут оттуда и ты будешь выглядеть, как дурак.

Дональд уставился на Майкла, его лицо, все еще хранившее следы драки, налилось краской.

– Я не дурак, – огрызнулся он.

– Рад это слышать. А теперь пошли домой…

С этого дня Дональд стал ходить через холмы каждое воскресенье и по праздникам, если позволяла погода, и никто не мог ничего с этим поделать. Он никогда не ступал дальше последнего холма, вплоть до того дня в 1851 году, когда услышал, что Томас Моллен разорился, а его сын Дик чуть не убил человека. Тогда Дональд впервые прошел по дороге и остановился перед воротами особняка, однако за них он осмелился шагнуть только после аукциона. Затем стал бродить возле дома и заглядывать в окна. Для него это не было игрой. Дональду казалось, что после долгого отсутствия он вернулся в родной дом.

Комнаты в доме оказались почти такими, какими он все эти годы рисовал их в своем воображении. Большие, с высокими цветными потолками; стены некоторых комнат были до самого верха отделаны деревянными панелями. Мальчик погладил ладонью огромную входную дверь, пересчитал железные заклепки: их оказалось десять рядов, по восемь заклепок в каждом.

Зайдя на конюшню, он увидел массу всякой сбруи, которой, по его мнению, не требовалось, чтобы оседлать лошадь. Крючки были бронзовые, с узорами, упряжь кожаная, у каждого стойла имелась серебряная пластина с кличкой лошади.

Дональд посещал дом в одиночку, но как-то раз взял с собой Мэтью, и это был как раз тот самый день, когда он встретился с мисс Бригмор и девочками, а позже – и со своим настоящим отцом.

Когда братья вечером вернулись домой, Дональд не стал удерживать Мэтью, и тот с восторгом поведал родителям о том, что они ужинали с мистером Молленом.

Эта новость буквально потрясла Майкла, а Джейн не только ошеломила, но и усилила ее страх за сына. Как же теперь он поведет себя? Ведь говорили, Томас Моллен совершенно разорился и живет теперь на скудные деньги племянниц.

Этой ночью Майкл сказал ей:

– Мне кажется вполне естественным, что он захотел увидеть своего отца.

Джейн отчаянно замотала головой.

– Все, что он делает, неестественно, – возразила она, – и никогда не было естественным.

И с этого момента Джейн многие годы жила в страхе, хотя так и не смогла определить его природу. Шел год за годом, мальчики росли, но ничего плохого не случалось. Оглядываясь на прожитую жизнь, Джейн сказала себе, что напрасно тревожилась за Дональда, над которым у нее все равно никогда не было власти. Она прекрасно понимала, что значит для сына гораздо меньше, чем скот на ферме. Дональд очень трепетно относился к животным. Когда телилась корова, мальчик не спал всю ночь, пока не убедился, что отел прошел нормально и корова с теленком в добром здравии. Однако Джейн чувствовала, что если она упадет замертво у ног Дональда, это мало тронет его, ну, разве что устроит приличные похороны. Была у него одна ярко выраженная черта характера: стремление все делать правильно, а это, в свою очередь, предполагало, что он должен быть хорошо одет. Его манера одеваться совсем не соответствовала статусу фермера, но Джейн раскусила, в чем здесь секрет. Дональд считал себя на голову выше простого фермера, в душе он гордился тем, что является сыном Томаса Моллена, однако в то же время свою мать презирал за то, что он незаконнорожденный.

И еще она понимала, что сын никогда не признается ей в этом. Свои мысли Дональд держал глубоко внутри и ни разу не высказывал их даже Мэтью, хотя ни с кем он не был так близок, как с братом. Если у Дональда возникали какие-то планы, касавшиеся фермы, он мог поделиться ими даже с Майклом, но Джейн сообщал о своих намерениях крайне редко.

И вот в одно пригожее осеннее воскресенье 1861 года, когда все четверо собрались за завтраком вокруг кухонного стола и Джон только что закончил молитву: "Благодарим тебя, Господи, за пищу нашу, данную нам милостью твоей. Аминь", Дональд заявил:

– Я ухожу сразу после завтрака.

Все посмотрели на него со сдержанным удивлением. Судя по тону, каким он это произнес, а также потому, что он менял свои воскресные планы, было ясно – у Дональда какое-то важное дело.

– Я собираюсь попросить Констанцию выйти за меня замуж… пришло время, – продолжил Дональд.

Теперь уже все просто раскрыли рты, а лица выражали смесь изумления, неодобрения и даже ужаса. В любом другом случае они постарались бы сдержаться, потому что никогда не показывали Дональду своих истинных чувств. Подобное отношение порождало желание ни в коем случае не обидеть его. Домашние стремились как-то развлекать Дональда, словно больного, чтобы он не терзал себя приступами плохого настроения или не впадал в длительное молчание. В этом все члены семьи были едины, хотя каждый из них относился к Дональду по-своему. Однако сейчас Майкл не сдержался.

– Ты не можешь этого сделать, – взорвался он, – Констанция твоя кровная родственница.

– Нет, она мне не кровная родственница.

– Но она племянница Моллена.

– Нет. Ее мать была его сводной сестрой, между ними вообще не существовало никакого родства.

Лицо Майкла помрачнело.

– По-моему, ты совершаешь ошибку.

– Почему?

– Не кричи на меня, мой мальчик. Не кричи на меня.

– А я и не кричу. И не забывай, я уже не мальчик.

– Для меня ты всегда останешься мальчиком. – Майкл отодвинул свой стул и, ковыляя (левая нога страдала от ревматизма), направился в гостиную, где, как обычно по утрам в воскресенье, он полчаса читал Библию, прежде чем приступить к воскресным работам на ферме. И даже в это утро Майкл не отступил от заведенного порядка.

– А она знает? – вступая в разговор, тихо спросила Джейн.

– Что знает? – Дональд холодно посмотрел на мать.

– Что… – Джейн чуть не сказала: "Что ты хочешь ее", но вовремя осеклась, -…что ты намерен сделать ей предложение? Ты хоть как-то намекал ей?

– Намекал, и не раз.

Джейн задумчиво посмотрела на сына. Да разве сможет эта девушка жить с ним здесь, на ферме? Джейн поднялась из-за стола, медленно побрела по каменному полу кухни и вышла через низкую, как раз по ее росту, дверь в сыроварню. Здесь стояла тишина и прохлада, и можно было спокойно подумать, а Джейн понимала, что сегодня ей придется много думать.

Дональд посмотрел на Мэтью, ожидая его реакции, и постепенно выражение его лица смягчилось, а на губах появилась улыбка. Однако Мэтью молчал, и тогда Дональд спросил:

– Удивлен?

Мэтью ничего не ответил, он просто не мог. Удивлен? Да нет, он изумлен, ошеломлен, потрясен… да, вот именно, потрясен. Господи, да почему же он захотел жениться на Констанции? Мэтью всегда считал, что Дональду нравится Барбара, и он подозревал, что и Барбара испытывает к Дональду аналогичные чувства. Когда они бывали в коттедже, Дональд разговаривал не с Констанцией, а с Барбарой. Наблюдая за ними, Мэтью считал, что Дональд и Барбара во многом схожи, например, оба любили молчать. Но их молчание было полно грустных и тайных мыслей. И Мэтью понимал, что эти мысли украшают их жизни, ведь каждый из них был по-своему одинок и о чем-то страстно мечтал. А когда мечта одолевала настолько, что рвалась наружу, это сопровождалось вспышками плохого настроения, во всяком случае у Дональда.

Совсем недавно, прошлым летом, брат проявил себя именно с этой стороны, когда во время воскресного визита в коттедж они застали там двух гостей. Фамилия одного из них была Ферье, совсем молоденький, почти мальчишка, а второго звали Уилл Хедли, ему исполнилось двадцать, то есть столько же, сколько и Дональду. В течение последних лет Дональд и Мэтью неоднократно встречались с ними в коттедже, они были внуками старых друзей Моллена, и вполне естественно, что навещали Томаса.

Когда в то летнее воскресенье Дональд и Мэтью вошли в гостиную, их встретили раскаты смеха. Констанция, как обычно, радостно смеялась. Веселый нрав девушки подчеркивал красоту ее лица и фигуры. А вот внешность Барбары и ее характер были совершенно противоположными. Однако в этот день Барбара тоже охотно смеялась, и Мэтью подумал, что именно ее смех и вызвал раздражение у Дональда, поскольку за время визита он произнес всего несколько слов. Честно говоря, своим присутствием он просто испортил вечеринку. Не успели они выйти из коттеджа, чтобы отправиться домой, как гнев Дональда вырвался наружу:

– Эта старая ведьма Бригмор собирается выдать их замуж.

Мэтью не стал опровергать заявление брата, однако оно очень огорчило его. Ему было бы очень жаль Дональда, если бы Барбара действительно вышла замуж за Уилла Хедли, лучше бы уж за него вышла Констанция. Ферье же Мэтью вовсе не принимал в расчет, поскольку тот был слишком молод и, как вытекало из разговоров, не помышлял ни о чем, кроме Оксфорда, куда собирался отправиться осенью.

Мэтью медленно покачал головой, ругая себя за слепоту, за то, что, оказывается, плохо знает своего сводного брата. А ведь следовало предполагать, что Дональд не поступит так, как поступили бы другие, потому что он не был похож на других. Казалось, внутри Дональда сидит червь, который постоянно гложет его. Он родился и вырос на ферме, однако уже с девяти лет потерял к ней интерес. Но в то же самое время исправно трудился на ней, возможно, надеясь впоследствии стать ее хозяином.

Было совершенно очевидно только одно – если брат чувствовал, что он чужой на ферме, то таким же чужаком ощущал бы себя и там, за холмами, в доме, где жил его настоящий отец. В присутствии Томаса Моллена Дональд был словно не в своей тарелке, и это заставляло его напускать на себя снисходительный вид, будто он навещал старика исключительно по доброте душевной. А масло, сыр и яйца, которые он приносил в коттедж каждую неделю, только подчеркивали такое его отношение. Но Томас Моллен откровенно демонстрировал, что ему нравится сын, а его снисходительное отношение лишь забавляло старика. Сестрам тоже нравился юноша. Их смешило его высокомерие, а когда со временем оно превратилось в осторожную сдержанность, девушки стали поддразнивать Дональда, особенно Констанция.

И только один человек в доме не любил Дональда и открыто демонстрировал это, а именно мисс Бригмор. А Дональд, в свою очередь, ненавидел ее. Несколько лет назад Мэтью казалось, что и он должен так же относиться к мисс Бригмор, но в глубине души она ему нравилась, поэтому при любой возможности Мэтью вступал с женщиной в разговор и в ходе этих бесед многому научился от нее. Он понимал: у мисс Бригмор есть то, что ему нужно – знания. Те самые знания, дающие ему возможность говорить о тех вещах, которые он понимал умом, но не способен был высказать. О вещах, которые приходили ему в голову, когда он смотрел на воду, или наблюдал вечернюю зарю, или когда мысли не давали уснуть, и Мэтью потихоньку слезал с кровати, становился на колени у чердачного окна и вместе с луной несся по небу. Мисс Бригмор как-то сказала ему, что это не луна несется по небу, а облака, но Мэтью долгое время сомневался в ее словах. Он понимал, что только мисс Бригмор может многое объяснить ему, может помочь выражать свои мысли словами, однако редко разговаривал с ней, поскольку это раздражало Дональда. А Мэтью всегда в душе боялся гнева брата.

Но, Боже мой! Мысли Мэтью вернулись к настоящему. Дональд сейчас сказал, что собирается сделать предложение Констанции. И она будет жить здесь. Нет, этого он не вынесет. Мэтью полюбил Констанцию в тот самый момент, когда при первой их встрече она предложила Дональду поесть земляники. Да, он точно знал, это случилось именно тогда. А еще Мэтью понимал: его любовь – безнадежна, потому что считал Констанцию гораздо выше его по положению. И она, как принцесса из дворца, была настолько недосягаема для него, что Мэтью даже ни разу не подумал о том, чтобы жениться на девушке. Он вообще был уверен, что никогда не женится. Мэтью часто мучил кашель, и было бы нечестно жениться с таким здоровьем. Никто не говорил, что у него чахотка. Но со временем он стал все больше и больше уставать, причем до такой степени, что понимал – если бы не Дональд, сильный как две лошади, ферма пришла бы в упадок. А Дональд гордился своей силой. Выполнив работу, он никогда не отказывался от дополнительной. Брат вечно вкалывал за двоих, и Мэтью был ему очень благодарен. Но сейчас, глядя на смуглое лицо Дональда, привлекательность которого подчеркивалась редкой улыбкой, он почувствовал к нему необычайную ненависть. Мэтью закашлялся, да так сильно, что покрылся испариной.

– Только не говори, что это моя новость вызвала у тебя такой кашель. – Дональд подошел к брату сзади и похлопал его по спине. – На, съешь ложку меда. – Он протянул Мэтью банку с медом, но тот отрицательно покачал головой. Когда дыхание брата восстановилось, Дональд спросил: – Ну, так что ты скажешь?

Сглотнув подступивший к горлу комок, Мэтью пробормотал:

– А ты… не подумал, будет ли ей хорошо здесь, я имею в виду в этом доме?

– В этом доме? А чем он плох? Не хуже того, в котором она живет сейчас.

– Да… но он совсем другой.

– Что значит другой? Комнат много, есть чердак, а природа даже лучше.

Мэтью снова покачал головой. Ну разве мог он сказать: "Наш дом старый, холодный и пустой, в нем нет портьер, всяких безделушек, нет даже такой мебели, как в коттедже"? Конечно, Мэтью понимал, что дом у них хороший, и не одна из фермерских дочек с радостью пожелала бы стать в нем хозяйкой. Но Констанция не фермерская дочь, и хотя выросла в атмосфере, созданной мисс Бригмор, то есть в атмосфере любви к знаниям, она все равно леди. Они все там леди, несмотря на бедность. И потом, их беднота была относительной. Мэтью знал, что доход девушек составлял двести фунтов в год, а это для него и тысяч таких, как он, скорее казалось богатством, чем бедностью.

– А я думал, что ты хочешь жениться на Барбаре, – промолвил Мэтью.

– Барбара! Боже мой, да ни за что! Никогда! Барбара хорошая девушка, не спорю, у нее есть голова на плечах, но они с Констанцией совершенно не похожи, как день и ночь. Я иногда вообще удивляюсь, что они сестры. Нет, только не Барбара. – Дональд подошел к окну и остановился, глядя во двор. Выводок уток, переваливаясь, направлялся к пруду. Дональд оглядел конюшню, амбар, сарай, стену загона для скота, к которой примыкала сыроварня. Он представил себе Констанцию в сыроварне. Работа здесь будет для нее развлечением, конечно, она не сможет управляться так же быстро, как те, кто вырос на ферме, но это не имеет значения. Ей и не придется много работать, потому что всю тяжелую работу будет выполнять, как обычно, мать. Но Констанция преобразит дом, а главное, внесет в его собственную жизнь радость и веселье. Дональд редко позволял себе смеяться, но ему нравились смех и веселье других, а Констанция – большая хохотушка. Она омолодит всю атмосферу дома. У них ведь довольно мрачное жилище, и Дональд признавался себе, что сам в значительной степени способствовал созданию этой гнетущей атмосферы. Она исходила из его нутра, и он никак не мог от этого избавиться. Дональд не помнил себя другим, даже до того, как испытал потрясение, узнав на ярмарке тайну своего рождения. Но как только женится на Констанции и она появится здесь, он станет другим.

Дональд подумал с тоской, что будь она незаконнорожденной девочкой, замужество могло бы дать ему имя, законное имя. Он сам не мог объяснить себе это чувство, но оно касалось его будущего ребенка. Дональд знал, что когда он родится, то отношение к нему будет совсем другим. Более того, Дональд намеревался дать своим детям имя, которое по праву должно было принадлежать ему. Первого сына он назовет Мэтью, потому что Мэтью ему нравился (Дональд не употребил слово "любовь"), и добавит еще к нему имя Моллен. Мэтью Моллен Радлет. А со временем фамилия Радлет постепенно исчезнет, и его детей будут знать как Молленов. А если они родятся с такими же прядями, как у него, тем лучше.

Лишь одна мысль беспокоила Дональда: как старик отнесется к его желанию жениться на Констанции? Он знал, что Томас любит его, ведь он внес определенную остроту в его жизнь. Без его еженедельных визитов старик наверняка тяготился бы своей скучной жизнью, поскольку ум его совсем завял. А вот тело, напротив, было бодрым, без сомнения благодаря стараниям этой старой вороны, которая не только вела себя так, будто она хозяйка в доме, но и во всех смыслах действительно ею была. Дональд нисколько не сомневался в реакции мисс Бригмор на его намерение жениться на Констанции, потому что ей не захочется терять ни Констанцию, ни ежегодные сто фунтов, который уйдут вместе с ней.

У него и у самого имелись планы на те деньги, что Констанция принесет с собой. С такими средствами он сможет много чего улучшить на ферме. Да, много чего.

Когда Дональд отвернулся от окна, Мэтью в кухне уже не было. Он сжал тонкие губы и отогнал прочь раздражение, которое у него вызвал вид пустого помещения. Можно было понять, почему Мэтью без энтузиазма воспринял новость о его женитьбе. Брат болен и будет болеть, пока не умрет. Дональд передернул плечами – ему не хотелось думать о смерти брата. Ведь чахотка может протекать много лет, и при хорошем уходе у Мэтью есть шанс дожить лет до тридцати.

Дональд торопливо вышел из кухни, ему уже пора было уходить, а надо еще переодеться. Сегодня он должен выглядеть великолепно, как настоящий Моллен.