Золотой дублон Брашера

7

Белфонт-Билдинг — это восемь этажей ничего особенного, втиснутого между сверкающим универмагом и гаражом. В маленьком вестибюле грязно, как в курятнике. В списке жильцов масса свободных ячеек, и только одно имя было мне знакомо. На стене напротив висело объявление: «Сдается место под табачный киоск. Обращаться в комнату 316».

Из двух решетчатых лифтов работал только один, да и тот, видно, был не слишком загружен. В лифте на высоком табурете сидел старик с трясущимся подбородком и водянистыми глазами. Судя по виду, он сидел тут со времен войны за независимость, и там ему, видно, крепко досталось.

Я вошел в лифт, сказал «Восьмой». Старик из последних сил закрыл дверь, врубил свою колымагу, и мы, раскачиваясь, потащились вверх. Старик тяжело дышал, словно тащил лифт на себе.

Я вышел на площадку. За моей спиной старик высунулся из лифта и высморкался в коробку, полную мусора.

Контора Элизии Моргенштерна была в конце коридора у попарной лестницы. Две комнаты, обе двери украшены черной надписью по матовому стеклу: «Элизия Моргенштерн. Нумизматика». И ниже: «Вход».

Я повернул ручку и вошел в маленькую и узкую комнату с двумя окнами. Разболтанный столик для пишущей машинки, витрины с монетами по стенам, под ними отпечатанные на машинке этикетки. Штор на окнах нет, у дальней стены два конторских шкафа; грязно-серый ковер на полу настолько протерт, что дыр в нем не заметишь, пока не споткнешься об одну из них.

Дверь второй комнаты открыта. Оттуда был слышен тихий шумок, который производит человек, когда ничем особенным не занят. Сухой голос Моргенштерна негромко окликнул:

— Входите. Входите, пожалуйста.

Я прошел к нему. Кабинет был так же мал, но обставлен гораздо внушительнее. Почти всю стену занимал зеленый сейф. Рядом тяжелый стол красного дерева, на нем стопка темных книг, несколько старых, растрепанных журналов и слой пыли. Окно в дальней стене открыто на две ладони, но в комнате все равно душно. На вешалке затертая черная фетровая шляпа. У стен стоят витрины с монетами. Посреди комнаты обитый кожей старый письменный стол, где, кроме обычного письменного прибора, были ювелирные часы под стеклянным колпаком и две большие, оправленные в никель лупы, и еще запачканный чернилами желтый шелковый платок.

В кресле у стола сидел пожилой человек в старомодном темно-сером костюме. Пряди седых волос закрывали уши, а посреди головы, как скала в полосе прибоя, светилась молочным светом бледная лысина. На ушах его росла такая густая шерсть, что впору было моли завестись.

У него были острые глаза какого-то темного оттенка с сеточкой красных сосудов на белках. Шеки блестели, а нос выглядел так, словно в свое время заглядывал не в один стаканчик. Жесткий воротничок, который ни одна приличная прачечная не примет в стирку, подпирал его кадык; черная лента галстука была затянута в маленький твердый узел, который выглядывал из воротника, как мышь из норки.

Он сказал:

— Моя барышня отправилась к врачу. Вы мистер Марлоу?

Я кивнул.

— Прошу садиться. — Он показал рукой на стул напротив себя. — Я полагаю, удостоверение у вас есть?

Я показал. Пока он читал, я почувствовал через стол, что от него чем-то пахнет. Душный такой запах, словно от чисто вымытого китайца.

Он положил мою карточку на стол и сложил руки. Его острые черные глаза ничего не пропустили на моем лице.

— Итак, мистер Марлоу, чем я могу вам помочь?

— Расскажите мне о Дублоне Брашера.

— Ах да, — сказал он. — Дублон Брашера. Интересная монета. — Он поднял руки и пошевелил пальцами, как когда-то делали семейные адвокаты, прежде чем взяться за сочинение своей хитрой грамматики. — В известном смысле самая интересная и ценная из раннеамериканских монет. Вы, конечно, знаете.

— Моих знаний о раннеамериканских монетах едва ли хватит на спичечный коробок.

— В самом деле? — сказал он. — В самом деле? Вы хотите сказать, что вы…

— Да. За этим я и пришел, мистер Моргенштерн.

— Так. Это золотая монета. Почти эквивалентна по весу золотому слитку в двадцать долларов. Размером с обычные полдоллара. Почти точно. Была изготовлена в штате Нью-Йорк в 1787 году. Не чеканилась. Монетных дворов у нас не было до 1793 года, и первый открылся в Филадельфии. Дублон Брашера был изготовлен, по-видимому, способом пресс-отливки, и сделал его ювелир по имени Эфраим Брашиер, или Брашер. В архивных бумагах обычно встречается имя Брашиер, но не на монете. Не знаю почему.

Я сунул в рот сигарету и прикурил. Я думал, так меньше будет слышен этот запах.

— Что такое способ пресс-отливки?

— Способ изготовления золотых монет под прессом. Золото заливалось в стальной штамп, состоящий из двух половинок; потом под монетный пресс. Вынутые из штампа заготовки обтачивались по краям для точного веса и полировались. Тогда монеты не штамповали — в 1787 году станков таких не было.

— Не быстро у них шло дело.

Он кивнул седой головой.

— Очень медленно. И поскольку поверхностная закалка стали без искажений профиля еще не была изобретена, штампы изнашивались, и время от времени их приходилось переделывать. Как следствие — отклонения в рисунке, которые можно увидеть под большим увеличением. Строго говоря, можно смело сказать, что ни одна монета не является точной копией другой, с точки зрения нынешних методов исследования. Я понятно говорю?

— Да-да, — ответил я. — Пока да. А сколько всего таких монет и сколько они стоят?

Он развел руками, потом сложил их перед собой и тихонько похлопал ладонями по столу.

— Сколько их, я не знаю. Никто не знает. Несколько сотен. Может быть, тысяч. Или больше. Но из них очень немногие, не выпускавшиеся в оборот экземпляры, имеют ценность.

Стоят от двух тысяч и выше. Я бы сказал, что сейчас, при девальвации доллара, не поступавший в обращение экземпляр может быть продан за десять тысяч и даже дороже. Конечно, если монета с историей.

Я сказал «ага», медленно выпустил дым, отогнал его от моего собеседника — с виду он был некурящий.

— А без истории и при менее осторожном обращении? Сколько?

Он пожал плечами.

— Возникнет подозрение, что монета приобретена незаконным путем: украдена или получена мошенничеством. Конечно, всякое бывает. Редкие монеты иногда появляются в странных местах и странными путями. В старых сейфах, в потайных ящиках столов, в старых домах в городах Новой Англии. Уверяю вас, нечасто, но случается. Я знаю об очень ценной монете, которая выпала при починке кушетки в антикварной мастерской. Кушетка простояла в той же комнате и в том же доме в Фолл-Ривер в течение девяноста лет. Никто не знал, как монета туда попала. Но, вообще говоря, будут большие сомнения, что монета краденая. Особенно здесь, в Калифорнии.

Он посмотрел отсутствующим взглядом в потолок. Я смотрел на него тоже отсутствующим взглядом. И он выглядел, как человек, который умеет держать язык за зубами. Если это касается его дела.

Он медленно опустил глаза до моего уровня и проговорил:

— С вас пять долларов.

— Как?

— С вас пять долларов.

— За что?

— Ну что вы, мистер Марлоу. Все, что я вам рассказал, можно узнать в любой библиотеке. В частности, прочесть в «Регистре Фосдайка». Вы предпочли прийти сюда и занять мое время расспросами.

— Предположим, я не стану платить.

Он откинулся и закрыл глаза. Легкая улыбка появилась в уголках его губ.

— Заплатите, — сказал он.

Я заплатил пять долларов. Достал их из бумажника, перегнулся через стол и аккуратно положил прямо перед ним. И погладил пятерку кончиками пальцев, как котенка.

— Пять долларов, мистер Моргенштерн, — сказал я.

Он открыл глаза и посмотрел на бумажку. Улыбнулся.

— А теперь, — сказал я, — поговорим о Дублоне Брашера, который вам пытались продать.

Его глаза открылись чуть шире.

— А разве кто-то пытался продать мне Дублон Брашера? Почему бы это?

— Кому-то деньги были нужны, — сказал я. — И не хотелось отвечать на вопросы. Кто-то знал или выяснил, что вы занимаетесь этим делом и что здание, где вы снимаете контору, — старая развалина, где всякое может случиться. Кто-то знал, что ваш кабинет находится в конце коридора и что вы пожилой человек и не станете делать резких движений — для сохранения здоровья.

— Вы, кажется, много знаете, — сухо сказал он.

— Кто-то знал, что ему надо знать, чтобы провернуть это дело. Прямо как вы и я. И узнать все это было нетрудно.

Он сунул в ухо мизинец, покрутил там, вытащил оттуда темный комочек и бережно вытер его о пиджак.

— И все это вы вывели из того простого факта, что я звонил миссис Мердок и спросил, не продается ли Дублон?

— Конечно. Она и сама так думала. Это логично. Как я уже говорил вам сегодня, вы не могли не знать, что он не продается. Если вы вообще что-нибудь понимаете в своем деле. А я вижу, вы понимаете.

Он слегка поклонился, где-то на дюйм. Он не улыбался, но выглядел довольным, насколько может быть доволен человек в жестком воротничке.

— Вам могли предложить монету, — сказал я, — при сомнительных обстоятельствах. Вы могли захотеть купить ее, если б могли купить ее дешево и если б имели деньги. Но вы бы захотели узнать, откуда взялась монета. И даже, если бы вы были уверены, что она краденая, вы все равно могли бы ее купить, если бы она продавалась достаточно дешево.

— Вы думаете, мог бы? — Он, кажется, получал удовольствие, но не большое.

— Конечно, могли бы, если вы нумизмат с именем. А я полагаю, что это так. Покупая монету — дешево, вы бы защитили владельца и его страховую компанию от окончательной утраты ценной вещи. Они были бы рады уплатить вам отступного. Так случается сплошь и рядом.

— Так, значит, Дублон Мердока украден, — сказал он.

— Только не ссылайтесь на меня, — сказал я. — Это секрет.

На этот раз он едва не оторвал себе нос. Просто вовремя сдержался. Вместо этого он вырвал волос из ноздри. Подержал его, осмотрел. Потом перевел глаза на меня и сказал:

— И сколько ваш патрон заплатит за возврат монеты?

Я перегнулся через стол и выпалил:

— Тысячу. А вы сколько отдали?

— Вы, похоже, очень шустрый молодой человек. — Он потер щеки и подбородок, и его грудь стала прыгать, издавая тромбонные звуки.

Он смеялся.

Потом перестал. Лицо опять стало совершенно бесстрастным, глаза — черными, острыми, резкими.

— Восемьсот, — сказал он. — Восемьсот долларов за безупречный Дублон Брашера. — Он хохотнул.

— Отлично. Он при вас? Вам остаются двести долларов. Неплохо. Быстрый оборот, разумный доход и никаких беспокойств.

— С собой его у меня нет, — сказал он. — Вы меня за идиота принимаете? — Достал из жилетного кармана древний брегет на черной ленте. Взглянул на циферблат. — Скажем, в одиннадцать утра. Возвращайтесь с деньгами. Может быть, монета будет у меня; может быть, нет. Но если я буду доволен вашим поведением, то мы договоримся.

— Устраивает, — сказал я и поднялся. — Все равно мне надо достать деньги.

— И пусть сумма будет подержанными бумажками, — сказал он почти мечтательно. — Мятые двадцатки меня устроят. Ну, одна-две по полсотне не помешают.

Я поднялся и пошел к двери. На полдороге обернулся и спросил:

— Как она выглядела?

Никакой реакции.

— Девушка, которая продала вам монету?

То же самое.

— Ладно, — сказал я. — Она была не одна. У нее был помощник. Мужчина. Как он выглядел?

Он пожевал губами и сложил пальцы в замок.

— Мужчина средних лет, крепкого сложения, рост метр семьдесят пять, вес семьдесят пять килограммов, назвался Смитом. Одет был в синий костюм, в черные ботинки, зеленый галстук, без шляпы. В нагрудном кармане белый платок с коричневой каймой. Темный шатен, в волосах проседь. На макушке лысина размером с доллар и шрам длиной в два дюйма на подбородке. С левой стороны, кажется. Да, с левой.

— Неплохо, — сказал я. — А как насчет дырки в правом носке.

— Я решил не разувать его.

— Чертовски опрометчиво с вашей стороны, — сказал я.

Он ничего не ответил. Мы просто смотрели друг на друга с настороженным интересом, как новые соседи. Он вдруг опять принялся смеяться.

Моя пятерка все еще лежала рядом с ним на столе. Я протянул руку и забрал ее.

— Теперь она вам не нужна, — сказал я. — Раз уж мы начали вести дело на тысячи.

Он мгновенно перестал смеяться. Потом пожал плечами.

— В одиннадцать утра, — сказал он. — И никаких фокусов, мистер Марлоу. Не думайте, что я не сумею защитить себя.

— Надеюсь, что так, — ответил я. — Потому что сейчас вы играете с динамитом.

Я вышел из кабинета, прошел приемную, открыл дверь и, не выходя, громко захлопнул ее. Он мог ждать моих удаляющихся шагов по коридору, но дверь в кабинет была закрыта, и ботинки у меня на резиновой подошве. Надеюсь, он это заметил. Я пробрался обратно по дырявому ковру и устроился за дверью рядом со столиком секретарши. Детский прием, но иногда срабатывает, особенно после горячего разговора, с взаимным прощупыванием и недомолвками. Как дриблинг в баскетболе. Если бы на этот раз не сработало, мы просто оказались бы опять лицом к лицу.

Сработало. Поначалу ничего не произошло, слышно было, как он сморкается. Потом он опять залился своим лающим смехом — один, в пустой комнате. Потом прокашлялся. Потом скрипнуло кресло, послышались шаги.

Немытая седая голова просунулась в дверь дюйма на два. Голова не двигалась, и я затаил дыхание и замер. Затем голова исчезла, и рука с нечистыми ногтями захлопнула дверь, повернулся ключ в замке. Я отдышался и прижался ухом к панели.

Опять скрипнуло кресло. Треск телефонного диска — он набирал номер. Я поднял трубку параллельного телефона, стоявшего на столике секретарши. На том конце послышались гудки, телефон прозвонил шесть раз. Ответил мужской голос: «Слушаю».

— Номера «Флоренс»?

— Да.

— Я бы хотел поговорить с мистером Ансоном из 204-го.

— Подождите, посмотрю, дома ли.

Мы подождали — мистер Моргенштерн и я. В трубке затрещало, послышались позывные спортивной радиостанции. Радио было где-то рядом с телефоном и гремело порядочно. Потом я услышал глухой звук приближающихся шагов, на том конце подняли трубку, и мужской голос сказал:

— Дома нет. Передать что?

— Я позвоню позже, — сказал мистер Моргенштерн.

Я быстро положил трубку, скользнул в дверь, тихо открыл, так же тихо запер ее за собой — щелчок не услышать и в полуметре, если в последний момент вес двери принять на руку.

По дороге к лифту я пытался отдышаться. Нажав на кнопку вызова, достал карточку, которую мне вручил в вестибюле отеля «Метрополь» мистер Джордж Ансон Филипс. Просто так. Я и без этого помнил, что на карточке стоял адрес Корт-стрит, дом 128, номера «Флоренс», № 204. Я просто стоял, постукивая по ней пальцем, пока старый лифт тащился вверх по шахте, рыча, как груженый самосвал на крутом подъеме.

На часах было без десяти четыре.