Золотой скорпион

Глава 19

Кузя и Тимур приготовили торжественный ужин, они были искренне рады за мать и не понимали ни смущения ее, ни недовольства. Позвонил Ильдар Каримов, поздравлял с назначением на новую должность так горячо и многословно, что Маша насторожилась: чему вдруг радуется Тимкин отец, который в силу своих восточных убеждений считал, что женщина должна в лучшем случае сидеть дома с детьми, в крайнем – работать учительницей младших классов.

Его поздравления Машу не трогали, и это ее радовало. Значит, все уже в прошлом, похоронено и забыто. Она больше не любит бывшего мужа нисколько. Время метаний и тоски по утраченному, выбора и нерешительности позади, и душа болит совсем по другому человеку. Маша даже торопилась закончить разговор с Ильдаром, потому что боялась – вдруг тот, другой, дорогой и нужный, позвонит, а у нее занят телефон. Она поспешно распрощалась с Каримовым, не стала даже договариваться о его визите к Садовскому.

Павел Иловенский не звонил. Маша весь вечер просидела около телефона и несколько раз снимала трубку, проверяла, исправен ли аппарат. Он не звонил.

Мальчишки ходили мимо нее на цыпочках, она слышала, что Тимур своей Марине звонил с мобильного, чтобы не занимать телефон. Из глаз в любую минуту готовы были закапать слезы. Он ведь еще вчера обещал, что позвонит. Еще вчера в полдень, когда она сообщила, что согласилась на должность начальника отдела. Павел был на службе, выслушал ее молча, сказал – перезвоню вечером… Вчерашний вечер прошел. И сегодняшний день. И сегодняшний вечер вот-вот подойдет к концу, да что там, он уже закончился. В половине двенадцатого Иловенский точно уже не позвонит. И надо идти спать, но сил нет оторваться от телефона, отказаться от последней надежды.

К ней подсел Кузя. Потерся подбородком о ее плечо.

– Мам, ты позвони ему сама.

– Кому?

Она хотела сделать вид, что и не ждет ничьего звонка, просто так сидит в углу дивана, отдыхает.

– Ты сама позвони Павлу Андреевичу. Что ты маешься?

– Я не маюсь. И вообще, раз он не звонит, значит, не может. Мало ли, что у него могло случиться. Я просто беспокоюсь…

– Вот и позвони. Ничего у него не случилось. Мы с Тимкой звонили Витьке. Он сказал, что Павел Андреевич в кабинете сидит, закрывшись. Наверное, тоже твоего звонка ждет. Звони давай.

– Не буду.

– Ну и сидите, как две вороны на телеграфном проводе. И чего вы такие гордые на старости лет!

Маше было так грустно, что она даже пропустила мимо ушей Кузину подколку. Парень вздохнул и обнял мать за плечи.

Член Совета Федерации Павел Андреевич Иловенский в кабинете своего загородного дома мерил шагами ковер. Пятнадцать шагов в длину, восемь в ширину, опять пятнадцать в длину, снова восемь… Ковер был большим, и кабинет – просторным, но Павлу казалось, что его заперли в одиночную камеру.

– Я уже для этого слишком стар. Я уже стар. Слишком для этого стар.

Он уже столько раз повторил и про себя и вслух эти слова, что они потеряли смысл, превратились в пустой набор звуков, от которых зубы ломило и голова гудела.

Для чего он стар? Для того, чтобы переживать о глупых выходках капризных женщин? Для того, чтобы позволить вот так бросить его? Или для того, чтобы потерять ту единственную, которую, наконец, сам Бог послал ему? А разве он ее уже потерял? Может быть, все-таки нет.

Ему почему-то все время вспоминалось, как она спит, прижавшись вся к его спине, обхватив рукой его большой живот, как дышит тепло и щекотно в его затылок, как ее ноги прижимаются к его бедрам. Она вся как будто выточена, сделана, создана для него и телом, и душой.

Ведь он уже все придумал еще в прошлом году, когда они отдыхали в Швейцарии, в маленьком шале на берегу озера Грюйер. Им было так хорошо вместе, они так понимали друг друга, были так созвучны, что Павел еще тогда решил: Маша Рокотова – единственная женщина, с которой он будет счастлив. Он решил, что увезет ее к себе в Москву, что она будет жить здесь, в этом доме, и мальчишки, если захотят, будут учиться в столице. Павел уже выяснил, как можно перевести их в московские вузы. Если не захотят, Маша будет ездить к ним в Ярославль так часто, как пожелает, он выделит ей персонального водителя. Он даже Витьке, племяннику, которому был теперь вместо отца, уже сказал, что собирается жениться на Маше. И Витька был рад, он успел подружиться и с Рокотовой, и с ее сыновьями. И матушка вздохнула и сказала: слава Богу, когда познакомилась с Машей, она сразу поняла, что намерения сына в отношении этой женщины – самые серьезные.

После смерти первой жены и сына Иловенский пустился во все тяжкие. Он не успевал запомнить имена женщин, сменявших друг друга в его постели, и не успевал протрезветь от одного застолья до другого. Ему было всего тридцать семь, когда он познакомился с Рокотовой, но она решила тогда, что ему хорошо за пятьдесят. Он очень долго не мог признаться, что любит ее, ему казалось, что Маша для него слишком хороша и недостижима. Ради нее Иловенский изменил всю свою жизнь. По Машиному совету перевез в Москву из Архангельска свою мать и племянника, оставшегося сиротой. Совсем недавно Павел думал, что жизнь обрекла его на одиночество, а теперь у него снова была семья, была уверенность, что вскоре появится жена и еще двое сыновей. Он так думал.

Но Рокотова, очевидно, думала иначе. Вот только что она говорила, что собирается оставить работу, что после травмы, полученной в аварии, у нее часто болит голова, что на жизнь ей хватает доходов от акций компании «Дентал-Систем». Говорила, но сделала по-другому. Позвонила вчера и радостно сообщила, что согласилась возглавить отдел в своем задрипанном еженедельнике! Стоп. Не стоит себе так врать. И еженедельник не задрипанный, и сообщила она не так уж и радостно. С трудом, наверное, но скрывала радость. И что теперь? Насколько он успел ее узнать за два с лишним года, работу в Ярославле она теперь не бросит и, значит, в Москву к нему не переедет.

И зачем нужна ей эта должность? Соскучилась по руководящей работе? Или, в самом деле, не захотела подводить главного редактора и не смогла ему отказать? Если так, то есть надежда, что новая работа действительно временная.

Весь ужас был в том, что у Павла Иловенского времени не было. Он считал, что каждый день, прожитый им без Маши Рокотовой, прожит зря, впустую, напрасно. Ему некогда ждать. Жизнь проходит, а ведь он так хотел, чтобы она родила ему ребенка. А когда они будут ребенка рожать и растить, если сейчас потратят драгоценное время на карьеру?

Когда она вчера позвонила, Павел так расстроился, что не смог разговаривать. Обещал перезвонить вечером. Пытался, но не смог. У него, как у подростка, слезы подступали к горлу, он опять и опять бросал трубку, так и не набрав ее номер. Хоть бы Маша сама позвонила, ему было бы некуда деваться, пришлось бы разговаривать и, кто знает, может, стало бы легче. Но Маша не позвонила ни вчера, ни сегодня. И уже не позвонит, слишком поздно, половина двенадцатого, она уже спит. Конечно, ей просто не до Иловенского. Вся в делах, вся в новой работе. И думать о нем забыла. Что ж, он выдержит характер, ни за что не будет звонить первым.

Павел снял трубку, убедился, что телефон работает, вздохнул и пошел спать. За всю ночь он не смог уснуть ни на минуту.