Золотой скорпион

Глава 22

– Кузя…

– Мам, извини, у меня тут проблемы, я перезвоню.

Гудки.

Маша снова набрала номер. Кузя долго не отвечал, но звонок не сбросил.

– Да, мам…

– Кузя, твои деньги у меня.

– Какие деньги? – удивился парень.

– Деньги, которые у тебя Митя Гуцуев украл.

– Черт! Он у меня еще и деньги спер! – взвизгнул парень.

– А что еще он спер?

– Да он сам смылся! Представляешь? Из изолятора. Я-то ему поверил, нюни распустил, помог изобразить высокую температуру, чтоб его в лагерь не взяли…

– Вот это ты зря, – оборвала его Рокотова. – Ты взял на себя ответственность за человека, которого совсем не знаешь. Само собой, он не просто так остался. Наверняка решил снова сбежать. А ты окажешься виноват.

– Мам, ну и что же теперь делать!? – взвыл Кузя.

Вот этот запоздалый вопрос уже бесил Машу. Вляпываться в истории и беды Кузя всегда умудрялся сам и гордился своей смелостью, решительностью и предприимчивостью. А когда жареный петух закономерно клевал ему в задницу, он возмущенно взвизгивал: ну и что теперь делать!? И складывал лапки, дожидаясь, когда Маша или Тимка или еще кто-нибудь вытащат его из проблем.

– Твой беглец около десяти болтался на стройке возле университета, – проворчала она. – Отдал мне украденные у тебя деньги и убежал. Не исключено, что проторчит там весь день и вернется к вечеру в детдом. Без рубля в кармане он вряд ли тронется в бега. Если придет, бери его за шкирку, сажай под замок и скажи директрисе, чтоб срочно отправляла его в лагерь, понял?

– Понял, – пробурчал Кузя. – А Тимка опять на свидание собрался.

Он попытался переключить внимание матери на брата, но Рокотова его поползновений не поддержала и отключила телефон.

Кузя ничего лучше не придумал, потащился сам искать Митьку Гуцуева на стройку. Шансов, что он все еще там, мало, но вдруг…

Шел третий час пополудни. Зной уже не нарастал, он достиг своего пика и висел плотным душным облаком, оглушал стрекотом сумасшедших кузнечиков, манил рухнуть под первый же куст и сдохнуть прямо здесь от жары и какой-то непонятной тоски.

– И чего я сюда притащился? – проворчал Кузя Ярочкин, все еще стоя на асфальтовой дорожке.

Сворачивать на полузаросшую стежку к стройке совсем не хотелось. Где он будет искать Митьку Гуцуева? И как потащит его в детский дом, если найдет? Решив, что сориентируется в процессе, Кузя вздохнул и сошел с дорожки. Прямо за кустами он уткнулся в глухую стену первого корпуса: серый бетон, весь разукрашенный надписями, тегами и рисунками бомберов. Вездесущее граффити здесь, пожалуй, смотрелось наименее раздражающе и почти уместно. Без этих следов человеческого присутствия было бы совсем жутко. Нет, конечно, сам корпус тоже когда-то строили люди, но это было так давно, что длиной Кузиной жизни и не охватить. Двадцать лет назад его еще и на свете-то не было.

Здесь мог быть огромный научный центр, может, даже завод, может, институт. В огромных окнах блестели бы стекла. В шахтах гудели бы вентиляторы. В огромные ворота под кран-балки и погрузчики въезжали бы большегрузные машины. Везде сновали бы люди. Сотни, тысячи людей. Они создавали бы что-нибудь… Кузиных знаний и фантазии не хватало для того, чтобы представить, что бы они здесь создавали. Сверхмощные компьютеры? Бактериологическое оружие? Медицинское оборудование, как на фирме Тимкиного отца?

Кузя обогнул серую громаду здания, ожидая увидеть за нею глухой лес, и оторопел, ошарашенный открывшимся ему видом. Он ни разу здесь не бывал, хоть Тимка и звал за черникой. Было искушение полазать по стройке, но мать строго-настрого запретила. Не просто запретила, клятву с него взяла, что никогда и ни за что носа его не будет на этих развалинах. Он поклялся и сегодня впервые нарушал запрет.

Не один, не два, не пять. Десятки огромных корпусов. Сотни непонятного назначения бетонных колонн, не подпирающих ничего, кроме ветра. Ржавеющие электроопоры, похожие на башни или на кресты. То редкий, то частый лесок между строениями, грозный и торжественный бор позади дальних зданий. Ужасные свалки повсюду, куда только удалось въехать на грузовике или просто дотащить мешки.

Кузя подумал, что ни к чему и разгребать все эти авгиевы конюшни. Кому нужны страшные развалины и здания, похожие на гигантские гробы? Снести все каким-нибудь направленным взрывом, сровнять с землей. А уж потом… А что потом? Угробили хороший участок, лес загубили. Дед говорил, хороший был лес. До самой Волги. И болото со змеями. Бр-р!

Какого черта он тут делает? Ну зачем приперся? Что он будет здесь искать? Да Митька-сопляк здесь – как иголка в стоге сена! И не обязан Кузя его искать. С чего бы вдруг? Надо было директрисе о его побеге сказать. И о воровстве настучать. И рассказать, что поддался пацану и отмазал его от лагеря?

Что-то сверкнуло. То ли стекло битое, то ли фольга какая. Но показалось – золото. Будто большой церковный крест. Да-да, вот очень похоже. Кузя даже наклонился и пошарил в траве рукой. И вдруг что-то кольнуло его в глаз, больно, будто осколок какой воткнулся. И трава – из-под руки и в сторону – зашуршала, заколыхалась. Ящерица что ли побежала? Кузя потер глаз. Боль быстро утихала, только слеза навернулась. Он запрокинул голову и часто поморгал. Слеза высохла, боль совсем прошла.

Надо же, какая зверюшка! Может, ящерка так и блестела? Или змея. Есть такие змеи, медянки.

Зачем он сюда пришел? Ах, да! Что-то искать. Искать… Золотую змею. Блин, какую, к черту, змею?

Кузя остановился возле очередного здания. Голова гудела. Неужели солнечный удар? Он шагнул к самой стене, в тень. Прислонился к серому бетону. Бетон был гладким и прохладным. Стало чуть легче, а потом – еще хуже.

Вокруг плыл серый холодный жидкий бетон. Кузя барахтался в нем, понимая, что ни за что не выплывет. А потом его вылили из бетономешалки вместе с вязким содержимым. И он пополз, скорее, скорей, пока еще двигаются руки и ноги, пока бетон не застыл.

Потом пошел дождь, горячий, как душ. И серые струи стекали с тела почему-то вместе с одеждой, будто это не вода, а кислота текла и уже обжигала и смывала даже кожу. Кузя стал хватать лохмотья своей обваливающейся кожи, но они расползались у него в пальцах…

Неожиданно наваждение его оставило. Он снова увидел серое громадное здание, и свалку, и колонны, и дальний бор. Теперь он точно знал, зачем он здесь. У него была цель, потребность, необходимость. Она пульсировала в животе, мучила и терзала сладким наслаждением, как в тот, самый жгучий и нестерпимый момент, который в сексе наступает за миг до оргазма. В нем и безумная тоска, и невозможность остановиться, и ожидание чего-то невероятного, и осознание, что разрядка не будет лучше этого предпоследнего взлета. Кузя хотел больше всего на свете, так, что невозможно остановиться… Он хотел – убить!

Округлый камень удобно и тяжело лег в ладонь. Кузя облизал пересохшие губы и зажмурился на секунду, представив, как мозги его жертвы брызнут во все стороны, когда он ударит. Куда брызнут? Почему? Они ж не жидкие. Плевать. Какая разница, что там с ним произойдет, с тем, кого он изберет своей жертвой. Он уже знал, кто это будет, и знание стократ усиливало сладость предвкушения убийства. Сейчас он найдет Митьку и вышибет его никчемные мозги.

Ноги сам несли его через заброшенную стройку. Он даже не обходил попадавшиеся на пути кусты облепихи, продирался прямо сквозь заросли, и острые шипы цеплялись за одежду и в кровь рвали кожу. Кузя не чувствовал боли. Он чувствовал, чуял человека, врага, жертву где-то впереди. Все ближе и ближе. Вот уже совсем рядом. Прямо за этими кустами. Здесь.

Митя Гуцуев сидел на ржавой трубе ободранной и безжизненной теплотрассы. Он давно уже не плакал, только тяжело вздыхал и иногда шмыгал носом.

Сам виноват. Конечно, сам. Два года он не проверял тайник. Считал его достаточно надежным. Был уверен, что сокровище по-прежнему на месте. Он же видел, следов возле тайника не было, потому и сам решил не лезть и следов не оставлять.

Мите было очень жаль сокровище. Не только потому, что не удалось продать его и двинуться в путь. Честно признаться, он и представить себе не мог, как продаст золотую вещицу, как сможет с нею расстаться.

Он украл драгоценность в доме богатого иностранца, где побывал перед самым побегом из Москвы. И эта вещь была для него символом свободы, платой, которую он сам взял за все годы мучений и несчастий, преследовавших его со дня разлуки с матерью. Митька прятал свое сокровище не раз, потом возвращался и всегда находил его на месте. Потом снова прятал. Слишком опасно было иметь такое при себе. Митьку непременно убили бы бомжи или беспризорники, если б только узнали, чем владеет мальчишка.

Все. Теперь не владеет. Какая же сволочь, какая гадина сперла его сокровище? Митька до боли сжал кулаки и стиснул зубы, чтобы снова не разреветься.

И тут почувствовал за спиной опасность. Поздно почувствовал. Сказались три года без тренировки, чутье уже не то. Он напрягся, но не шевельнулся, весь превратился в слух, и осязание обострилось так, что он физически ощутил врага. Да, это был враг. В спину веяло злобой и ненавистью.

Митька медленно согнулся, опустив плечи и приблизив грудь к коленям. Сжался, как тугая пружина и, резко распрямившись, в мгновение вскочил на трубу, в прыжке развернувшись лицом к противнику. Тот даже отпрянул от неожиданности, но быстро оправился от испуга и переложил из ладони в ладонь увесистый булыжник.

Кузя Ярочкин кинулся на Митьку Гуцуева, как зверь, оскалив зубы, рыча от нетерпения. Он вцепился в Митькину рубашку, стаскивая мальчишку с трубы, и занес руку с камнем.

Митька, падая, тоже вскинул руку, резко опустил ее – и Кузину шею пронзила острая боль. Он вскрикнул и отрубился.

Очнувшись, Кузя очень долго не мог открыть глаза. Очень сильно болела голова, и казалось, что солнечный свет выжжет остатки еще не выболевших мозгов. Затекли руки, а ноги онемели так, что даже пошевелиться невозможно. Он не сразу сообразил, что и руки, и ноги его попросту связаны. Неужели меня опять похитили и притащили в тот же самый подвал, мелькнуло в полупустой голове. Да нет же, ведь солнце… Мысль эта съежилась, высохла, поболталась немного внутри черепа и со стуком упала куда-то в горло. Затошнило.

Кто-то не сильно, но ощутимо пнул его в бок. Кузя в испуге открыл глаза. Прямо над ним склонился Митька Гуцуев. Презрительно прищурившись, мальчишка смотрел на поверженного врага. Рубашки на Митьке не было. Похоже, он разорвал ее, чтобы связать Кузю. Ярочкин точно помнил, что именно Гуцуев его ударил, но за что – не помнил. Да и что тут помнить? Митька – придурок, от него чего угодно можно ждать. Но, кажется, ударил он только один раз. Неужели с одного удара Кузя и вырубился?

– Ты чего, оборзел совсем? – спросил он Митьку.

– Я!? – изумился Гуцуев. – Это ты оборзел!

– Хорош мне «тыкать»! Я тебе не пацан.

– Я на «вы…» знаю только два слова, – усмехнулся Митька и эти самые нецензурные слова назвал. – И вообще, ты позу свою зацени, потом и меня поучать будешь.

Кузя не мог с ним не согласиться. Поучать расхотелось. Митька уже один раз ударил его, а ну как и убьет здесь посреди этой чертовой стройки? И сил у него с лихвой хватит, в этом Кузя уже убедился.

– Я тебя прикрыл, от лагеря спас, а ты, зараза, на меня напал, – пробурчал Ярочкин.

– Я напал!? Это ты на меня напал.

– Я!?

– Ну не я же!

– А я что ли!?

– Да пошел ты!

– Сам пошел! Развяжи меня сейчас же!

– Да фиг тебе. Ты опять на меня набросишься.

– Не бросался я.

– Ты из-за денег что ли своих? Так я их Марь Владимировне отдал. А ты уж, блин, за какие-то две штуки грохнуть меня решил. А если б не я это был, если б сопляк какой? Ты бы точно убил. Сесть-то не боишься?

Кузя вытаращил глаза и совершенно не понимал, о чем он говорит. Неужели он действительно сам бросился? Быть того не может!

– В самом деле не помнишь, как на меня напал, – уже спокойно, почти сочувственно спросил Митька.

– Нет, – признался Кузя. – Не нападал я!

– Колеса куришь или травку колешь? – прищурился Митька.

– Чего?

– Нарик?

– Да не наркоман я! – опять взвился парень.

– Гм, не клей же нюхаешь. Точно обкурился. У тебя глаза были такие… Да точно крыша съехала.

– Развяжи меня.

– Фиг тебе, – снова отказался Гуцуев, но одним рывком, ухватив лежавшего Кузю за локоть, посадил его спиной к трубе.

– И чего теперь? – спросил Ярочкин.

Митька пожал плечами.

– Бросить тебя тут, так сдохнешь.

– А тебе жалко что ли будет? – брякнул парень и испугался: а ну как не жалко, возьмет да и бросит.

– Знаю! – выдал мальчишка. – Я тебя в милицию сдам!

– Зачем?

– Как зачем? Они убийцу со стройки ищут? Ищут. А я вот взял и поймал.

– Ты дурак? Я-то тут при чем?

– Так ты и есть убийца со стройки. Из-за тебя, козла, меня чуть не забрали. Ты и на баб нападал и меня убить хотел.

– Погоди, Митя, – Кузя затряс головой. – Что ты мелешь? Скорее уж похоже, что ты убийца со стройки. Это ведь ты на меня напал.

– Нет ты! Хотя, не только ты. На меня еще сегодня здесь Марь Владимировна напала. С ножом.

– Кто!? Рокотова?

– Ага. Нет, она-то, конечно, просто с перепугу. Слушай, а правда, что она мать твоя?

– Правда. Приемная.

– Приемная – не мать.

– Много ты понимаешь, – вздохнул Кузя. – Развяжи меня.

Митя потянулся было к нему, но потом подумал и снова отодвинулся.

– Нет. Не развяжу. У тебя сотик есть?

– Украсть хочешь?

– Украсть – это когда тайно, – назидательно выдал Митька. – А когда так, у живого человека, это ограбить. А если я тебе сейчас врежу, то это вообще разбой.

– Откуда ты знаешь?

– Уголовный кодекс читаю. Так есть сотик?

– В кармане слева, не видишь что ли?

Мальчик вытащил сотовый телефон из кармана Кузиной рубашки.

– Как позвонить твоему менту, которым ты меня в кабинете пугал?

– Это мой брат.

– Один фиг. Как ему позвонить?

Кузя сказал. Митька позвонил Тимуру и путано, но подробно объяснил, где найти брата. Потом засунул телефон обратно в Кузин карман, потоптался рядом.

– Ну, я пошел.

– Иди.

– Пока.

– Пока-пока…

– Тебе это… Удобно?

– Ты издеваешься? – усмехнулся Ярочкин.

Митька вздохнул.

– Знаешь, я, наверное, подожду, пока братан твой приедет.

– Чего вдруг? Не боишься, что он тебе в рожу даст?

– Не боюсь. Я боюсь тебя здесь одного оставлять.

– Почему?

– Вдруг на тебя маньяк нападет, а ты связанный.

– Глупый ты, Митька. Ты ж сам сказал, что это я маньяк, как же я сам на себя нападу да еще связанный?

– Какой ты маньяк, – махнул рукой Митька. – Дрищ морковный.

– Пошел ты!..

– И пойду!

– И иди!

– Ну и ладно.

Но Митька никуда не ушел. Уселся на траву рядом с Кузей. Так они и сидели плечом к плечу и молчали. Сидели до тех пор, пока не услышали вдалеке голос Тимура, звавшего Кузю.

Митька вскочил и опрометью бросился через стройку прочь.