Звать меня Кузнецов. Я один.

Поющая половица

Памяти Юрия Кузнецова

1.

Он вошёл в мою комнату. Вздрогнул

За окном окаянный закат.

Он мой лоб молчаливо потрогал,

Он сказал мне: «Ты сам виноват».

«О, несчастный, — сказал он, — на склоне

Из-под ног ускользающих лет,

Ты моих повелений не понял

И в тебе умирает поэт».

«О, пойдём же, — сказал он, — со мною»,

«Ты готов?» — Я ответил: «Готов».

Мы пошли над холодной рекою,

Над равниной печали и снов.

Мы пошли в золотом пересверке

Человеческих мыслей и грёз,

И тонули безмолвные церкви

В океане бессмысленных слёз.

Всюду были какие-то тени,

Всюду было темно и мертво.

Он сказал: «Становись на колени,

И молись на себя самого!»

И уже начиная клониться,

Поводя деревянной рукой,

Я сказал: «На кого мне молиться?

Я не ведаю, кто я такой!»

Он сказал мне сердито и строго:

«Утони в темноте и мольбе,

Ибо смерть и бессмертие Бога

Пребывают от века в тебе!»

Я упал на колени и робко

Осенил безнадёжным крестом

Всё, убитое мною до срока,

Всё, что предал я в мире земном.

Я стоял перед ним, погибая,

В первый раз виноват без вины.

Он смотрел на меня, не мигая,

Как иконы глядят со стены,

Далеко, за чертой назиданья,

Он, пугая врагов и друзей,

Обещал мне великие знанья

И ключи от закрытых дверей.

Он смотрел на меня, узнавая,

Не подвластный мышиной возне.

«О весна без конца и без края!» —

Волновалось и пело во мне.

Так летели мгновенья и годы,

Создавая виток за витком.

И пространство небесной свободы

В моём горле стояло, как ком.

Он смотрел, а потом равнодушно

Повернулся спиною ко мне,

И святое «Послушай! Послушай!»

Я напрасно кричал в тишине.

За окном ещё звёзды мелькали,

Но рождалось сиротство в груди.

«Вот и всё, — он сказал. — Поболтали»,

«А теперь, — он сказал, — уходи!»

Я упал ему в ноги, рыдая,

Золотыми словами звеня.

«Не гони!» — я кричал, умирая,

И тогда он ударил меня.

И глотая вселенское зелье,

Словно искра в безжалостной мгле,

Я не помню, как падал на землю

И как полз по осенней земле.

Я измерил овраги и горки,

Припечатал к земле ковыли…

И опять те же рамки и шторки,

Да иконы в столетней пыли.

И теперь в идиотской улыбке

Я одно откровенье таю:

«Я гостил у него по ошибке

И он понял ошибку свою».

На испод разрывая рубахи,

Я шепчу по случайным углам:

«Моё место в тюрьме и на плахе,

Под забором, на дне, но не там».

В ускользающей памяти роясь,

Я твержу для потехи живых:

«Это поезд, всего только поезд

С огоньками созвездий чужих».

Этот узел никто не разрубит,

Я напрасно о чуде молил.

Он меня никогда не полюбит,

Он меня никогда не любил.

2.

В безвозвратной пустыне разлуки

Я по стонущим рельсам бреду,

И срывают трамвайные дуги

За звездою другую звезду.

Я хватаюсь за воздух колючий,

На носки поднимаюсь опять.

Это счастье похоже на случай

И на время, бегущее вспять.

Из-за гор, из-за рек, из-за шторок,

Проклиная извечный бедлам,

Я бегу в этот бред, в этот морок,

По протаявшим в небе следам.

Что за жизнь? Не пойму и не знаю!

Но понять ещё силюсь пока,

И сожжённые книги листаю,

Где исток не забыла река.

Надомной и над ними всё гуще,

Всё страшнее смыкается ночь.

И я знаю: никто всемогущий

На земле мне не может помочь.

Я бросаю узлы и котомки

И стегаю вожжами коня…

Только рвутся, как струны, постромки

И надежды бегут от меня.

Тает след их в пурге заполошной

Не пройти ни коню, ни луне.

И смотрю я с тоскою острожной

В небеса, недоступные мне.

Я внимаю далёкому звуку,

Ту же тайну на сердце храня…

Может быть, он протянет мне руку,

Может быть, он полюбит меня…

*

Плюнул на славу, расстался с мечтой,

Стал ощущением света и звука.

Душу его составляло Ничто,

В этом была его смертная мука.

Могли он выжить? Наверное, мог…

Но ни строки, ни судьбы не исправил

В мире, где Дьявол светился, как Бог,

В мире, где Бог бесновался, как Дьявол.

*

Чётки дней перебираю,

Жгу последнюю свечу.

«Умираешь?» — «Умираю».

«Оставайся» — «Не хочу».

Я не плачу, Бога ради,

И не рву земную связь.

На столе лежат тетради,

Как живые, шевелясь.

Все страницы дышат бредом.

Их не сжечь, не утопить.

Между тем и этим светом

Невозможно долго жить.

*

Пустотой обернулась дорога.

Не кори меня, мальчик, не злись,

Ничего, что друзья от порога,

Как круги по воде разошлись.

Разлетелись мечты, и подруги,

Предсказанья пошли на ущерб.

Но круги превращаются в круги,

Просиявших в потёмках судеб.

Снова блещут небесные росы,

Снова свищут в ночи соловьи.

И, как древние каменотёсы,

Бьются с вечностью строки твои.

*

Владея огненным пером,

Он жил, как истина и совесть.

Хотелось вровень встать с Христом,

И Сатану заткнуть за пояс.

Под вечный свист троянских стрел,

Подобно смертному поклону,

Весь мир на щит его смотрел,

А он на мир, как на Горгону.

Владея словом и мечом,

Он жил божественно и сиро.

О чём он думал? Ни о чём!

И это тоже тайна мира.

Он обжигал зарёй уста,

Сводил с ума свою усталость.

И солнце мёртвого Христа

Над ним всё чаще поднималось.

В потёмках страх мерцал, как нож,

И хохотали чьи-то лица:

«Не ери себе. Ты весь умрёшь.

Ничто твоё не повторится!»

Он встал, как воин, на меже,

Тоску с презрением мешая.

Но что-то дрогнуло в душе,

Земную муку довершая.

Святой, великий, как народ,

Он рвал невидимые сети…

Но крестный путь на крестный ход

Он изменил.

О, ужас смерти!

*

Возник в пыли немыслимый Атлант.

И, за чертой небесного разгула,

Открылась дверь, как в юности талант…

Но эта дверь нас тоже обманула!

Он опалил презрением уста.

Но испугавшись истинного слова, —

Ушёл в пустыню мёртвого Христа,

В пески тоски и морока чужого.

Нет, неспроста дорога пресеклась

И затянулась истово и туго:

Он к нам спешил, Пегаса оседлав,

А уезжал на ослике испуга.

*

Обнесла меня осень наследством,

Обложила промокшей бедой.

Облетает высокое детство

Золотою и ржавой листвой.

Грустный век! От плеча до запястья

Разучились бежать мураши.

Вот и мне для любви и участья

Не хватило сегодня души.

До последнего вдоха, до края,

Предающей поэтов мечты,

Ходят ночи и дни, умирая,

От великой своей красоты.

Заслонившись от Божьего лика,

Не найдя ни начал, ни концов,

Я бы умер без стона и крика,

Как сумел умереть Кузнецов.

Но любимая книга святится,

И надежда из книги встаёт:

«Раздражённо скрипят половицы,

Но одна половица поёт!»

Значит, нет ни конца, ни предела!

Юра! Юра! Во имя твоё

Я опять принимаюсь за дело,

Неподкупное дело своё.

*

То не ветер свистит на затоне,

Не преступники плачут в кино, —

Это ржут деревянные кони,

Убегая из ЦПКиО.

Налету разогнулась подкова.

Задрожали Москва и Сургут.

По России слова Кузнецова,

Словно черти от грома бегут.

Под забором страна умирает,

Над страной миллионы ворон;

И шампанское в кружках играет,

Как оркестр из бюро похорон.

*

Я отшатнусь от лика грозного,

И всё пойму в конце концов.

По трупу Павлика Морозова

Гуляет Юрий Кузнецов.

Он много нам чего рассказывал,

Но сам нарушил уговор.

Поэт теряет искры разума,

Когда в нём дышит прокурор.

Когда среди узлов распутанных,

Он топчет белые цветы;

Когда отверженных и плюнутых

Он видит с горней высоты.

Он нас прощаньем не обрадовал,

Но был наказан в свой черёд:

И Фёдор Тютчев в муках адовых

Ему руки не подаёт.

*

Веры нет и нет надежды.

Русь, от речки до куста,

Разделили, как одежды

Осуждённого Христа.

Всё не то и всё не это.

Жизнь нелепа и проста.

В доме русского поэта

Прописалась темнота.

Нищий. Клоун. Неудачник.

Косоглазый и хромой,

Встанет ночью и заплачет:

«Боже, Боже, Боже мой!

Не даётся в руки слово.

Поздно плакать и алкать.

После Юры Кузнецова

Больше нечего писать».

Водку выпьет из заначки,

Содрогнётся до нутра;

Молча встанет на карачки

И напьётся из ведра.

Ни одной душой не признан,

Он устало и хмельно,

Словно в пасть капитализма,

Смотрит в чёрное окно.

К потолку поднимет очи,

Злой, колючий, как стерня:

«Почему ты, аве Отче,

Отвернулся от меня?»

Голос явный, но незримый

В темноте блеснёт, как нож:

— Больно?

— Больно.

— Пей, родимый…

Пей, покуда не умрёшь.

*

Вспомнится снова и снова,

Как, ощущая вдовство,

После безумств Кузнецова,

После прозрений его —

Бедная русская Лира,

Тихо и грустно, сама,

С неба на землю сходила —

Так же, как сходят с ума;

Как спотыкаются стрелки,

Как догорает жнивьё —

Там, где целуют подделки

В мёртвые губы её.