Звезда Любви

Глава 16

После переезда в особняк Шеховских на Сергиевской Павел с удовольствием вернулся к привычной жизни: дела службы, посещение фехтовальной студии и манежа, дабы держать себя в хорошей форме. Куда тяжелее пришлось Юленьке: не успела она устроиться в квартире на Морской, как вся ее налаженная жизнь закончилась, и если там она была хозяйкой, то тут… Николай Матвеевич и не пытался скрывать своего неодобрения к избраннице сына, а Софья Андреевна, хоть и была добра и приветлива с невесткой, но куда больше внимания уделяла Мари, которую сама привезла в дом в надежде заинтересовать ею Павла, и поэтому чувствовала себя перед нею в какой-то мере виноватой. Мари же, еще с детства влюбленная в Поля и после приглашения княгини Шеховской возомнившая себя почти невестой, сейчас чувствовала себя оскорбленной в лучших чувствах и не пропускала случая продемонстрировать это самозванке, как она про себя называла Жюли.

В южном крыле дома был небольшой музыкальный салон, и, однажды случайно заглянув в комнату из чистого любопытства, Юленька с тех пор стала часто бывать здесь. Музыкой в Кузьминках с ней и Полиной занималась Лариса Афанасьевна, но если Полина с удовольствием часами просиживала за роялем, то у непоседливой по природе Юли на гаммы с сонатами не хватало терпения, и только в присутствии Льва Алексеевича она занималась с удовольствием, стараясь порадовать отца. Как же теперь жалела она, что забросила музыку после его смерти, когда неловкими пальцами пыталась аккомпанировать себе самостоятельно! Привлеченная звуками музыки, в салон заглянула Мари. Чего было не отнять у девицы Валевской, так это прекрасных способностей к музыке. Несколько раз скривившись, когда Жюли сбивалась с ритма и попадала не на те клавиши, Мари решительно вошла и направилась к роялю.

— Можно мне? — улыбнулась она.

Юля кивнула и поднялась, уступая ей место за инструментом.

— Что это Вы пытались играть? — поинтересовалась девушка, заглядывая в ноты. — А, Даргомыжский!

Пробежав глазами открытую страничку, Мари уверенно взяла несколько аккордов и заиграла вступление, а Юля, дождавшись нужного момента, запела:

Николай Матвеевич невольно остановился в дверях салона, прислушиваясь к исполнению. Едва стихли последние аккорды, он несколько раз хлопнул в ладоши, привлекая к себе внимание.

— Браво, Юлия Львовна! Или мне лучше Анной Вас величать? Право, сударыня, чем лучше узнаю Вас, тем более Вы меня поражаете. Ведь он еще тогда потерял от Вас голову, на вечере у Радзинских, — пояснил князь, встретив недоуменный взгляд Мари. — Мне бы, дураку старому, сразу это понять, но я подумал, что это всего лишь очередное мимолетное увлечение, и не обратил на него никакого внимания. Нам только актерок в семье и не хватало!

— Не будьте ханжой, отец, — бросил Павел, входя в комнату. — Вам ведь ничто не мешает водить дружбу с графом Шереметевым, а меж тем мать его была не просто актрисой, а крепостной актрисой, и Вам это известно не хуже, чем мне.

Присев за рояль рядом с кузиной, Поль легко коснулся клавиш инструмента. Мари улыбнулась, узнав знакомую мелодию, и подхватила свою партию. Старый князь, недовольно поджав губы, удалился.

Слушая их дуэт, Юленька отошла к окну и, отодвинув кисейную занавеску, выглянула на улицу. Мелкий колючий снег под порывами холодного ветра превратился в настоящую метель, скрывая в густой белой пелене очертания дома напротив. Она зябко повела плечами: несмотря на то, что в комнате было жарко натоплено, она вдруг ощутила, как холодный озноб пробежал по спине. Обернувшись, посмотрела на сидевших за роялем супруга и Мари. Две светлые головы, склоненные друг к другу, улыбка мужа, обращенная не к ней. Красивая пара! — кольнуло в сердце иглой ревности. Как легко они общаются меж собой, сразу видно, что они не чужие друг другу, и играют в четыре руки явно не в первый раз, в то время, как для самой Жюли муж по-прежнему оставался незнакомцем.

— Дамы, — прервал музицирование Поль, — князь Горчаков предлагает нам нынче составить компанию ему и его невесте в театре.

— Чудесно! — оживилась Мари.

— А Вы что скажете, ma chИrie? — поднялся с банкетки Павел.

— Думаю, мне лучше остаться дома, — неуверенно улыбнулась в ответ Юленька.

— Глупости! — нахмурился Шеховской. — Нельзя всю жизнь, как курица, прятать голову под крыло.

— Вы назвали меня курицей?! — тут же вскинулась Жюли.

— Я не назвал Вас курицей, madam, а всего лишь с сравнил Ваше поведение с поведением этой глупой птицы, — усмехнулся Поль. — Рано или поздно не только мой отец сопоставит княгиню Шеховскую с Анной Быстрицкой, потому Вам лучше уже сейчас быть готовой к тому, — подходя к ней и обнимая за плечи, продолжил Шеховской.

— Вот уж не думала, Павел Николаевич, что Ваша любовь к театру столь велика, — не удержалась от сарказма Мари.

— Машенька, — повернулся к ней Павел, смерив кузину предостерегающим взглядом, — спрячьте Ваши коготки, а то, неровен час, сами же и поранитесь!

Но Мари было уже не остановить. Ревность вкупе с ненавистью к этой провинциальной выскочке, умудрившейся заполучить сердце самого желанного холостяка во всем Петербурге, буквально ослепила ее.

— Жюли, какая, однако, у Вас интересная жизнь! — невинно хлопая ресницами, продолжила она. — Глядя на Вас, можно решить, что благопристойность нынче не в моде, и мужчины ценят в женщинах совершено иные качества.

— Вы правы, Мари, — отозвался Павел. — Благопристойность порой невыносимо глупа, скучна и навевает невозможную тоску, особенно когда забывает о приличиях.

Лицо mademoiselle Валевской тотчас пошло некрасивыми красными пятнами. Поднявшись с банкетки и резко захлопнув крышку рояля, она удалилась из салона, высоко подняв голову с видом оскорбленной добродетели.

От того, что он вступился за нее, у Юли потеплело на сердце, хотя ей показалось, что он слишком грубо поставил на место Мари, и это оставило в душе неприятный осадок.

Несмотря на уверения супруга в том, что ей не стоит мучить себя страхами и сомнениями, собираясь вечером в театр, Юля не могла не думать о том, что ее театральное прошлое в любой момент может стать самой скандальной светской новостью. Казалось, стоит ей только появиться в ложе Горчакова, и в ней тотчас узнают актрису императорского театра Анну Быстрицкую. Общество отвернется от нее, а супруг, вне всякого сомнения, еще не раз пожалеет о том, что связал с ней свою жизнь. Ее действительно узнали — но вовсе не скучающая публика, что лорнировала друг друга перед началом представления. В антракте к их маленькой компании подошел Гедеонов:

— Павел Николаевич, Юлия Львовна, позвольте поздравить Вас, — улыбнулся Александр Михайлович.

— Благодарю! Александр Михайлович, Вы не могли бы уделить мне немного Вашего драгоценного времени? — обратился к нему Шеховской.

— Чем могу быть полезен, Ваше сиятельство?

— Мне бы хотелось поговорить с Вами с глазу на глаз.

— Тогда прошу в мой кабинет!

Оставив супругу в обществе Мари, Мишеля и Полин, Павел удалился вместе с Гедеоновым.

По пути к кабинету директора императорских театров Шеховской едва не столкнулся с его помощником. Павел запамятовал имя молодого человека, но его фамилия тотчас всплыла в памяти: Поплавский. Павел чуть кивнул ему при встрече, но Поплавский как-то странно посмотрел на него, отступая в сторону.

Аристарх Павлович проводил настороженным взглядом высокую фигуру князя. Предчувствие надвигающейся беды было настолько острым, что Поплавский буквально ощутил, как воображаемая петля затягивается у него на шее. Не просто так Шеховской пожелал говорить наедине с Гедеоновым! Аристарх нутром чуял, что разговор пойдет об убийстве mademoiselle Ла Фонтейн. Стоя за кулисами, как всегда перед началом представления, он даже вздрогнул, увидев князя Шеховского с молодой супругой в ложе Горчакова.

— Змея, все из-за нее! — пробормотал он себе под нос, на чем свет кляня юную княгиню.

Не спутай она ему все карты своим нелепым признанием, ему бы не пришлось нынче трястись от страха, ожидая каждый день прихода полицейского урядника. После того, как Шеховского признали невиновным в убийстве Элен, полицейские, не больно-то усердствуя в поисках убийцы, еще несколько раз допрашивали его, но он как заведенный твердил, что не видел никого, кроме князя Шеховского, в тот злополучный вечер. Однако если же Павел Николаевич, как лицо заинтересованное, начнет копаться в этом деле, то ему не составит труда сопоставить все факты и прийти к правильному выводу. Оглянувшись по сторонам, Аристарх Павлович последовал за Шеховским и Гедеоновым, стараясь держаться на почтительном расстоянии в полутемном коридоре.

Гедеонов распахнул двери в небольшой кабинет, пропуская Павла вперед.

— Я Вас слушаю, Павел Николаевич, — закрывая за собой дверь, начал он.

— Александр Михайлович, как Вы знаете, убийца mademoiselle Ла Фонтейн так и не был найден, потому я не могу ощущать себя совершенно спокойным, пока негодяй не понесет заслуженного наказания.

— Да, весьма печальная история. Нам очень не хватает Елены Леопольдовны, — вздохнул Гедеонов. — Но, помилуйте, отчего Вы решили, что я могу что-то знать об этом деле?

— Может быть, я ошибаюсь, — задумчиво произнес Поль, — но все ж мне кажется, что убийца Элен был весьма близко знаком с нею, и потому имеет смысл начать поиски злоумышленника отсюда.

— Может, Вы и правы, — отозвался Александр Михайлович. — Театр, знаете ли, еще тот рассадник интриг и зависти.

— Вы не припомните, может быть, у Элен были недоброжелатели?

— Конечно, были! — пожал плечами Гедеонов. — Елена Леопольдовна не отличалась, прости меня, Господи, ни мягкостью характера, ни добросердечием, но за это ведь не убивают?

— А поклонники, или, быть может, покровитель, после того, как мы расстались? — слегка смутился Павел.

— Насколько мне известно, Павел Николаевич, после того, как Вы расстались с нею, Элен получала предложения о покровительстве, но ни одно из них не приняла. Я думаю, Вам лучше поговорить о том с моим помощником, Поплавским Аристархом Павловичем. Незадолго до смерти Елены Леопольдовны он принимал весьма деятельное участие в ее делах, даже, говорят, помог ей найти квартиру.

— Благодарю Вас, Александр Михайлович.

— Право, не стоит, ведь я ничем Вам не помог!

Поплавский едва успел спрятаться за бархатной портьерой, как дверь распахнулась, и князь Шеховской вышел из кабинета. Разговор с Гедеоновым, на который он возлагал такие надежды, ничего не дал, но Павел чувствовал, что он на верном пути. Убийство Элен так или иначе связано с театром. Однако его попытка тут же разыскать Поплавского не увенчалась успехом: Аристарх Павлович, который ранее то и дело мелькал за кулисами, словно сквозь землю провалился. Отложив разговор с ним на потом, Павел вернулся в ложу, когда пьеса уже почти закончилась. Жюли, обеспокоенная его долгим отсутствием, вздохнула с облегчением, когда он присел подле нее, положив руку на спинку ее кресла.

Для светского Петербурга Рождество и Новый год были любимейшим временем. На молодую чету Шеховских посыпались приглашения на балы, музыкальные вчера, маскарады. Окунувшись в круговерть этих развлечений, Павел отложил собственное расследование убийства бывшей любовницы. Почти детский восторг его молодой супруги от всего происходящего оказался весьма заразительным — Шеховской не помнил, когда в последний раз получал такое удовольствие от светских раутов.

Новый год в доме Шуваловых собирались встречать балом-маскарадом. Мари, которая рассчитывала в этот вечер единолично завладеть вниманием своего сиятельного кузена, — да что греха таить, девушка строила далеко идущие матримониальные планы относительно Павла Николаевича, заручившись поддержкой его маменьки, — была страшно разочарована тайной женитьбой последнего. Впрочем, разочарована была не только Мари, не в одной девичей спальне проливались горькие слезы после памятного бала в доме Чернышевых.

Маскарад! Само это слово будоражило кровь, настраивало на игривый лад. Ах, как много безумств творилось порою, когда лица скрыты шелковыми масками!

Вход на бал-маскарад к Шуваловым был строго по именным приглашениям. Входя в дом, гости подавали распорядителю свою карточку вместе с приглашением и проходили в зал без объявления имен прибывших. Графиня Софья Львовна Шувалова пожелала избрать темой маскарада Египет, и в этот вечер особняк на Фонтанке представлял собой причудливое зрелище. Стены бального зала, задрапированные золотистой парчой, символизировали варварскую роскошь дворцов египетских фараонов. Из оранжереи принесли несколько кадок с пальмами и установили их у выхода на террасу, создав уютный зеленый уголок, немного отгороженный от бального зала.

Павел от маскарадного костюма отказался, предпочтя традиционный фрак, отдав дань маскараду лишь черной шелковой маской, а вот Жюли выбрала для себя костюм Клеопатры. Простое белое шелковое платье в египетском стиле, перехваченное в талии тонким золотистым поясом, и золотистая маска составили ее костюм. Мари же нарядилась восточной принцессой, с головы до ног укутавшись в полупрозрачную лавандовую чадру, скрывавшую ее лучше любой маски. По лестнице они поднимались втроем, но стоило им переступить порог бальной залы, как их тут же разделили, закружив в каком-то сумасшедшем хороводе. Остановившись, Жюли попыталась отыскать глазами высокую фигуру супруга и экзотическую восточную красавицу, но безуспешно: увы, в этот вечер не один Шеховский не пожелал скрываться под маскарадным костюмом, и черный фрак в этом зале был далеко не один. Осторожно пробираясь между гостей с бокалом шампанского, который ей с улыбкой вручил, судя по костюму, какой-то восточный султан или шейх, Юленька высматривала во всем этом хаосе черный фрак и золотистую макушку мужа, когда хозяйка вечера объявила котильон. Пары со смехом выстроились вслед за хозяевами бала, и не успела Жюли оглянуться, как ее свободной рукой завладел римский легионер.

— О, прекраснейшая из цариц, позвольте пригласить Вас! — лукаво блеснули голубые глаза в прорезях маски.

Забрав из ее рук полупустой бокал и поставив на поднос стоящего около стены лакея, римлянин увлек ее в круг танцующих пар. Где-то впереди Жюли заметила черный фрак и яркий костюм Мари. Только-только унявшаяся ревность вновь подняла свою змеиную голову, жаля в самое сердце. Уязвленная до глубины души, Юля ослепительно улыбнулась своему кавалеру, отчего голубые глаза удивленно расширились, и ответная улыбка, полная очарования записного повесы, осветила скрытое полумаской лицо.

— Богиня, — шепнул он, обхватывая ее за талию и кружа по паркету в очередной фигуре танца, — царица души моей, властительница дум!

— Вы льстите, Цезарь, мне! — рассмеялась она в ответ.

— Нисколько, прекрасная Клеопатра! Стоило мне Вас увидеть, и я навеки распростился с душевный покоем.

Оглянувшись, Жюли вновь заметила лавандовую чадру. Павел вел кузину в танце с безупречной грацией. Наконец, умолкли звуки музыки, и танцевавшие пары разошлись. Не спуская глаз с Мари и ее спутника, Жюли торопливо извинилась перед легионером и попыталась пробраться к интересующей ее паре. Оказавшись рядом, она осторожно положила руку на рукав фрака спутника Мари.

— Поль, я…

— Простите, сударыня, — обернулся молодой человек, — не имею чести быть Вам представленным, — снимая маску, улыбнулся он ей в ответ.

— Ох, простите, простите! Это все маскарад, — растерянно улыбнулась Жюли. — Мари, — обратилась она к девушке, — Вы Павла Николаевича не видали?

Маша небрежно пожала покатым плечиком, откинула с лица чадру и поднесла к губам бокал с шампанским.

— В последний раз мы виделись у оазиса, — указала она сложенным веером на пальмы около выхода на террасу.

— Благодарю.

Развернувшись, Юля направилась к затененному зеленому уголку, но среди пальм не оказалось никого. Устав от напрасных поисков, Жюли присела на низенький диванчик и решила дождаться полуночи, когда все маски по обычаю будут сняты.

— Вот Вы куда спрятались! — услышала она над ухом бархатный баритон.

Это был все тот же римлянин.

— Далеко ли до полуночи? — поинтересовалась она.

— Четверть часа, — радостно ответил легионер, указывая на большие напольные часы, которые совершено терялись на фоне золотистой парчи.

Только он успел произнести эти слова, как толпа гостей устремилась на открытую террасу.

— Идемте! — подхватил он ее под руку. — В полночь будет фейерверк.

Зябко обхватив себя за плечи, Юля замерла на террасе, устремив взгляд в ночное небо, усыпанное бриллиантами звезд. Ровно в полночь грянул первый залп. С воем в небо взвилась шутиха и взорвалась, освещая ночь, следом за ней еще одна и еще. Огненная феерия продолжалась минут пять. Воздух запах порохом. Гости, сняв маски, кинулись поздравлять друг друга.

— С Новым годом, Юлия Львовна, — услышала она за своей спиной и обернулась.

Граф Левашов, сняв маску, с улыбкой смотрел на нее.

— Сергей Александрович, Вы?!

— Удивлены?

— Безмерно! — рассмеялась она. — Забавная шутка вышла.

— Забавная, — согласился Левашов, но как-то невесело, с какой-то затаенной грустью.

— А Вы Павла Николаевича не видели?

— Я здесь, — выступил из-за спины Левашова Шеховской. — С Новым, Сергей Александрович! — добавил он, приветствуя Сержа.

— Вы не замерзли, ma chИrie? — повернулся он к жене, обнимая ее за плечи собственническим жестом.

— О да, морозец нынче знатный, — отозвалась Юленька, позволяя ему увести себя. — Я думала, Вы с Мари.

— А я думал, что Вы не станете прятаться от меня этим вечером, — недовольно бросил князь.

— Но я вовсе не пряталась! Я искала Вас. Да спросите хоть у Мари.

— Искали? В компании графа Левашова, надо полагать?

— Поль, Вы что, ревнуете?! — удивлённо распахнула глаза Юля.

— Удивлены? — передразнил он Левашова. — Да, я ревную, и мне это совершенно не нравится! И потому, mon coeur, мы сей же час отправляемся домой!

За этой перепалкой Жюли и не заметила, как они дошли до выхода из бального зала, где, насупившись, их ожидала Маша. Простившись с хозяевами, выразившими сожаление, что князь Шеховской со своими очаровательными спутницами торопится покинуть этот вечер, все трое проследовали к поданному к крыльцу экипажу.

Это столь неожиданное признание мужа в том, что она не безразлична ему, было так приятно Юле, что неизбывная нежность теплом разлилась в груди. Не сдержав порыва, Жюли потянулась к нему и коснулась поцелуем его щеки. Павел поймал ее маленькую ладошку и поднес к губам. Он явственно ощутил в ее порыве тот же призыв, что толкнул их в объятья друг друга в тесной съемной квартирке Анны, тогда они оба забылись, и только хруст осколков разбитой вазы под его сапогом вывел их из состояния блаженной истомы, и сейчас он откликнулся на него всем сердцем, сжимая в горячей ладони ее руку. Только присутствие Мари удержало его от того, чтобы тут же стиснуть в крепком объятье хрупкие плечи и впиться алчным поцелуем в манящие губы.

Наблюдая за супругами, которые, казалось, совершенно забыли о ее присутствии, Мари с досады прикусила губу. Все, чего ей хотелось сейчас — это вцепиться в волосы самозванке, на которую тот, о ком она грезила, сколько помнила себя, смотрит сейчас так, как ни разу в жизни не посмотрел на нее.

Войдя в дом, Шеховской не пошел в свои покои, а направился вслед за женой в ее спальню. Один только взгляд серых глаз, и горничная Жюли молча удалилась, оставив барина наедине с его женой. Эта ночь была наполнена той нежностью, что бывает лишь между влюбленными, когда каждое прикосновение, каждый поцелуй, каждое слово идут от самого сердца, когда, отдавая, получаешь взамен еще больше.

Проснувшись поутру, Жюли томно потянулась, и рука ее тотчас наткнулась на теплое крепкое плечо спящего супруга. Приподнявшись на локте, она кончиками пальцев легко откинула золотистую прядь с высокого лба, провела по колючей щеке, мягким тёплым губам. Длинные темные ресницы вспорхнули, и она утонула в его взгляде.

— Что ж тебе не спится, душа моя? — чуть хриплым шепотом поинтересовался князь, притягивая ее в свои объятья.

— Не спится нынче, — уютно устраиваясь на его плече, тихо прошептала в ответ, счастливая от этой нежности и тепла.

Нынешним вечером им предстояло снова выходить в свет. На этот раз их ожидали в доме графа Шереметева. На то время в Петербурге гастролировала итальянская оперная труппа, и Дмитрий Николаевич, страстный поклонник певческого искусства, пригласил итальянскую приму сеньору Джулию Гризи спеть на музыкальном вечере. Предваряя ее выступление, он обратился к многочисленным гостям.

— Дамы и господа! Весной уже прошлого года мы с моей незабвенной Анной Сергеевной слушали выступление Джулии Гризи в Большом Петровском театре в Москве и еще тогда пригласили сеньору Гризи спеть у нас в Фонтанном доме, когда она будет гастролировать в Петербурге. Моей супруги уже полгода нет со мною, но я не могу не исполнить этой ее едва ли не последней просьбы и хочу посвятить сегодняшний концерт ее памяти.

Под аплодисменты присутствующих оперная дива вышла к роялю, чуть склонила голову, принимая дань уважения ее таланту, и запела.

Павел, наблюдая за женой, что так и застыла при первых же нотах, взятых итальянской певицей, не мог отвести глаз. Ее лицо в эти минуты выражало такой неподдельный восторг, что он невольно залюбовался и ярким румянцем, и восторженным блеском карих глаз. Как же она красива сейчас, когда так увлечена дивным исполнением оперной арии! А ведь ей только семнадцать, красота ее еще только расцветает, вот лет через пять она станет совершенно неотразимой, а главное, к ней придет осознание своей красоты, — вздохнул Шеховской. Будет ли она тогда с таким же восторгом смотреть на него? Будет ли так, как сейчас, желать его, или же остынет к нему, превратившись в бездушную светскую кокетку, привыкшую играть чужими страстями с чувствами? Два дня тому назад отец заговорил с ним о наследнике, но Павел даже слушать его не захотел. Жюли еще так молода, успеется, — отрезал он. Он мечтал на будущий год показать ей Европу, повезти ее в Рим, Париж, Вену, но сейчас вдруг отчего-то захотелось изменить свое решение, привязать ее к себе узами покрепче любви. Любовь ведь может и пройти, — думал он, — но никакая мать, если она мать, а не кукушка, не оставит свое дитя, и почему-то он ни минуты не сомневался в том, что Юленька будет хорошей матерью их детям.

Во время выступления итальянки к ним подсел Александр Михайлович Гедеонов. Директор императорских театров восторженно внимал пению сеньоры Гризи, и, пожалуй, аплодировал громче всех, когда ее выступление закончилось.

— Юлия Львовна, — обратился он к молодой княгине, — я поведал графу Шереметеву о Вашем чудном таланте. Прошу Вас, не откажите, спойте!

— Мне, право, даже неловко, — смутилась Жюли, оглядываясь на супруга.

— Спойте, mon ange! — улыбнулся Шеховской. — Покажите итальянцам, как умеют петь у нас в России.

— Ну, если Вы настаиваете… — улыбнулась Жюли. — Только что же мне спеть?

— Спойте "Гори, гори, моя звезда…", — попросил Гедеонов.

— Но кто будет аккомпанировать? Право, я сама не сильна в том, — растерялась Юленька.

— Позвольте мне, — подошел к ним стоящий чуть поодаль молодой человек.

— Юлия Львовна, позвольте представить Вам автора сего произведения, — улыбнулся Гедеонов, — Булахов Петр Петрович, прошу любить и жаловать!

— К вашим услугам, — склонил голову молодой композитор. — Прошу Вас, Ваше сиятельство! — указал он рукой на рояль.

Волнуясь до дрожи в коленях, Юленька вышла к роялю. Взгляды присутствующих устремились на нее.

— Господа, — вышел вперед граф Шереметев, — княгиня Шеховская любезно согласилась исполнить для нас романс Петра Петровича "Гори, гори, моя звезда…".

Булахов заиграл вступление. Я не смогу, — мелькнула было паническая мысль, но встретившись взглядом с серыми глазами супруга, она ощутила, как на нее снизошло спокойствие. Разве ж может она не суметь, когда он так смотрит на нее? И она запела — не для них, собравшихся здесь, для него, единственного.

Краем глаза она видела, как замерла итальянка, прислушиваясь, потом тихо заговорила с Шереметевым быстро жестикулируя. Отведя глаза от итальянской примы, она скользнула глазами по лицам гостей, внимающих ей с удивлением.

— Браво! Браво! — раздалось со всех сторон, когда она допела последнюю ноту.

— Юлия Львовна, — поднялся из-за рояля Булахов, — благодарю Вас! Это лучшее исполнение романса, что мне довелось слышать, — с чувством произнес он, склоняясь над ее рукой.

Юленька огляделась. Сеньора Гризи явно торопилась покинуть блестящее собрание, но тепло ей улыбнулась и кивнула головой, прощаясь. Сквозь толпу окруживших ее поклонников к княгине уже пробирался граф Шереметев.

— Юлия Львовна, голубушка, от всего сердца благодарю! Вот уж действительно порадовали!

— Ну что Вы, Ваше сиятельство, право, не стоит, — улыбнулась Жюли.

— Сеньора Гризи просила Вам передать, что Вы непременно должны поехать в Италию. Такой дивный голос, как Ваш, нуждается в огранке, Вы можете достичь небывалых высот мастерства.

— Благодарю, — смутилась Жюли. — Мне слава и известность без надобности, я вполне счастлива тем, что имею.

Павел собрался подойти к жене, но чье-то легкое прикосновение к рукаву его мундира заставило остановиться.

— Павел Николаевич, добрый вечер, — улыбнулась ему Александра Радзинская. — Какой сюрприз, однако! — указала она глазами на Жюли.

— Да, Алекс, жизнь наша полна сюрпризов, — задумчиво ответил Шеховской.

— Но мне не понятно: как вышло так, что супругу Вашу Юлией Львовной, а не Анной зовут?

— Анна Быстрицкая — сценический псевдоним, — улыбнулся Поль. — Жюли — дочь наших соседей по имению в Липецкой губернии.

Александра широко распахнула глаза.

— Однако как же Вы не признали ее на том вечере у нас?

— Это долгая история, Алекс, — усмехнулся Павел.

— Пожалейте меня, Павел Николаевич, — я умру от любопытства!

Склонившись к Радзинской, Шеховской вполголоса коротко поведал ей обо всех событиях, приведших его под венец с Жюли.

— Это так романтично! — не удержалась Алекс.

— Вы считаете меня романтиком?! — приподнял бровь Павел.

— Более того, влюбленным романтиком! И не отпирайтесь! — рассмеялась Александра. — Представляете, какую ужасную ошибку мы бы с Вами совершили, если бы поддались на уговоры родителей?

— Вы правы Алекс, во всем правы.

Юленька, которой поначалу бурная светская жизнь и развлечения были в новинку, как-то быстро устала от бесконечных праздников. Вот вроде и без труда давалась ей та роль, которую на нее накладывало ее положение супруги князя Шеховского, тем более, что все домашние хлопоты по-прежнему лежали на плечах ее свекрови, но в какой-то момент вся эта жизнь с ее ослепительным блеском, интригами и сплетнями вдруг показалась ей не настоящей, насквозь фальшивой. Как можно так жить? — недоумевала она. — Впустую, бездумно в вечной праздности.

Как-то после обеда, сидя у себя в будуаре, она разбирала почту. Приглашение, еще одно приглашение… Боже! Как хочется тишины и покоя. Задумавшись и уставившись невидящим взглядом в окно, она не заметила, как неслышно открылась дверь, и, тихо ступая по толстому ковру, в комнату вошел Павел и остановился за ее спиной. Тонкая рука ее с зажатым между пальцами письмом безвольно свисала с подлокотника. Юля выглядела печальной, задумчивой, в тонких чертах легко читалась усталость. Шеховской осторожно коснулся ее плеча.

— Жюли, mon coeur (сердце мое), что с тобой? Ты не захворала? — обеспокоенно спросил он, и его горячая рука скользнула на прохладный лоб жены.

— Нет, не захворала. Устала, — едва заметно улыбнулась она. — В деревню хочется! — вздохнула она.

— В деревню? — удивленно переспросил Павел.

— Ну да, в деревню. На санях прокатиться меж полей, чтобы вокруг, куда взгляд ни кинь, только белый простор да синь небесная, да колокольчик под дугой заливался — мечтательно улыбнулась она. — С горки прокатиться, чтобы щеки горели от мороза, а потом прийти домой, присесть около печки и обжигающего чайку с медом липовым испить прямо из блюдца, как купчиха, безо всякого этикету.

Шеховской задумался.

— Ну что ж, душа моя, можно и в деревню, — отозвался он. — Думаю, тебе понравится в Павлово, и горка там имеется, насколько я помню, — с улыбкой добавил он.

Не дожидаясь конца сезона и масленичной недели, когда весь светский Петербург на какое-то время впадал в не знающее удержу бесшабашное веселье — катались с ледяных гор, что сооружались на Марсовом поле, участвовали в гуляньях на Адмиралтейской площади, где строились временные торговые лотки и устраивалось нечто вроде ярмарки с непременными блинами и балаганами, лихо катались на санях, запряженных тройками резвых рысаков, — молодая чета Шеховских отбыла в Павлово. Софья Андреевна тоже пожелала оставить столицу и отправиться в родовое имение, прихватив с собой и весьма недовольную таким положением дел Мари, чтобы по пути завезти ее в имение Валевских в пяти верстах от Павлова.