Звезда Любви

Глава 32

Балы в доме Чернышовых никогда не были заурядными. Уже не первый год Ольге Алексеевне удавалось добиться того, что еще долго в столице говорили только о них, а с нынешним балом, устроенным в честь наступления 1855 года, по роскоши обстановки и количеству приглашенных мог соперничать разве что официальный бал в Зимнем.

Павел, как и обещался, по дороге к Чернышевым заехал за дамами Балашовыми. Накануне он виделся с Долли, но в присутствии ее маменьки, не пожелавшей их оставить ни на минуту, а Шеховскому очень хотелось побеседовать с Дарьей наедине, задать те вопросы, что не давали ему покоя всю последнюю неделю. Ему показалось, что Долли уже не питает к нему былой неприязни, но в присутствии Ангелины Леонтьевны он не решился заговорить о том. И вот теперь, скромно опустив глаза, она сидела напротив него, но даже в полумраке, царившем в экипаже, Павел заметил и яркий румянец на высоких скулах, и чуть прикушенную нижнюю губу, и мимолетный взгляд, которым она окинула его.

Долли за всю дорогу до дома Чернышевых не сказала и пары слов, зато Ангелина Леонтьевна не умолкала ни на минуту, и Шеховской против воли был вынужден поддерживать беседу, отвечая на ее вопросы. Наконец, экипаж остановился, Павел вздохнул с облегчением и распахнул дверцу кареты, не дожидаясь ливрейных лакеев.

Войдя вместе с Долли и ее матерью в бальный зал, Поль окинул его быстрым взглядом. Все как всегда: от блеска драгоценностей и многоцветья бальных туалетов рябило в глазах, со всех сторон звучали смех, шутки и приветствия с искренним выражением радости на улыбающихся лицах, и при этом насквозь фальшивые. Бог мой, — удивился Шеховской, — что я делаю здесь? Зачем мне это нужно? Но едва он успел подумать о том, как его и Долли окружили знакомые и приятели. Многие уже были наслышаны о его участии в Камчатской баталии и о том, что его представили к награде за викторию, что была одержана над англо-французской эскадрой. Посыпались поздравления, вопросы, но отвечая на них, Павел скучающим взглядом скользил по собравшимся: с трудом верилось в искренность проявляемого к нему интереса. В этом блестящем собрании едва ли не каждого более всего интересовала исключительно собственная персона и мнение окружающих о ней, но в силу воспитания и принятых в обществе правил считалось вполне уместным проявить интерес к тому, о ком сегодня говорят более всего, с тем, чтобы через полчаса забыть о том и продолжить наслаждаться вечером.

Заметив Шеховского в кругу бывших сослуживцев, граф Левашов медленно поднес к губам бокал с шампанским. Давно ли он в Петербурге? И почему до сих пор не пришел к нему? Он отправлял свое письмо курьером и был убежден, что до Иркутска оно дошло, но дошло ли оно до Шеховского? Или же… Нет, того просто не может быть! Хотя после встречи с Жюли в Милане он уже готов поверить во что угодно. Сделав изрядный глоток, Серж поставил бокал на поднос проходящего мимо лакея и устремился к князю и его друзьям, раскланиваясь направо и налево со знакомыми.

Остановившись напротив удивленного его появлением Шеховского, Сергей пристально взглянул в серые глаза:

— Добрый вечер, Павел Николаевич! Рад видеть Вас в добром здравии, — чуть склонив голову в официальном поклоне, обратился к нему Сергей.

— Сергей Александрович, — холодно улыбнулся Шеховской, — Вы уже вернулись из Парижа?

— Как видите, — кивнул головой Левашов. — А Вы давно в столице? — полюбопытствовал он и устремил взгляд на прелестное юное создание, чья рука в белой шелковой перчатке покоилась на темно-зеленом рукаве мундира Шеховского.

— Чуть больше недели, как раз к Рождеству успел, — ответил ему князь и обратился к девушке. — Дарья Степановна, позвольте представить Вам графа Левашова. Когда-то я имел честь нести службу вместе с Сергеем Александровичем в Преображенском полку. А ныне, — заметил Павел, окинув весьма красноречивым взглядом голубой мундир Сержа, — граф Левашов несет службу в ином ведомстве. Сергей Александрович, позвольте представить Вам мою невесту, mademoiselle Балашову.

— Очень приятно, — улыбнулась Даша, не в силах отвести взгляда от пронзительных синих глаз Сергея.

— Невесту?! — не сумев скрыть удивления и позабыв о приличиях, ахнул Левашов, но тотчас поправился и склонился над рукой Долли. — Рад знакомству! Стало быть, письма моего Вы не читали? — вполголоса произнес он, обратившись к Шеховскому и все еще отказываясь верить в такую возможность.

— Я Вас не понимаю, Сергей Александрович, — понизил голос Павел. — О каком письме идет речь?

— Я писал Вам в Иркутск, — ответил Серж, — внимательно следя за его лицом и пытаясь увидеть ответ на свой вопрос, однако лицо князя выражало только искреннее недоумение.

В самом деле не читал или пытается избежать скандала? — пытался меж тем решить Левашов. — Невеста. Он с невестой. Неужели второе? — и тут же вспомнил, что Катенин говорил о состоявшейся еще в прошлый приезд Павла помолвке.

— В самом деле? — усмехнулся Шеховской. — Вот уж не думал, что удостоюсь подобной чести!

— Ваше сиятельство, поверьте, я не склонен злоупотреблять Вашим вниманием, xотя, раз вы с невестой, ныне это уже не имеет значения, — ответил Сергей с чопорным поклоном. — Прошу извинить меня, коли помешал!

— Нет, ну что Вы! Всегда рад видеть, — чуть растягивая слова, ответил Поль.

Левашов поспешил удалиться. Сердце колотилось в груди. Бог мой, неужто судьба в лице Шеховского только что вручила ему еще один шанс? Он только вчера отписал Жюли, что ему до сих пор так и не удалось встретиться в ее супругом, а оказывается, он уж не первый день в столице и совершенно не спешит к нему выяснять подробности чудесного воскрешения жены. Мало того, Шеховской вполне определенно дал понять, что он намерен жениться.

Ощущение чьего-то пристального взгляда заставило его остановиться. Сергей медленно обернулся и встретился взглядом с mademoiselle Балашовой. Девушка смутилась и опустила глаза, но вдруг вновь вскинула голову, и, глядя прямо и открыто, глаз уже не отвела. Сергей усмехнулся, не разрывая зрительного контакта с ней. Ему вдруг захотелось, чтобы она первой отвела глаза, но она не отвернулась, продолжая смотреть на него. Их разделяло не более двадцати шагов, меж ними то и дело мелькали лица, но, казалось, ничто не в силах прервать этот неприлично долгий взгляд глаза в глаза. Левашов не выдержал первым и, повернувшись на каблуках, зашагал прочь.

Даша, глядя ему вслед, тихонько вздохнула. Едва взглянув на это безупречно красивое лицо и встретившись взглядом с васильково-синими глазами графа, она ощутила, как жаркой волной обдало все тело, ослабели колени, кольнуло в груди, стало трудно дышать — и вовсе не от того, что сегодня корсет на ней был затянут слишком туго. Прикрыв глаза, она вновь представила себе его лицо. Это чуть кривоватая усмешка, когда он оглянулся, сводила с ума. Боже, как дурно она поступила! Павел Николаевич представил ее как свою невесту, а она… Что ныне граф подумает о ней? Несомненно, решит, что она легкомысленная кокетка, девица самого дурного толка, одна из тех, кто привык видеть у своих ног каждого, на кого обратила свой взор. Разве посмотрит он в ее сторону?

Даша сама не отдавала себе отчета в том, что за прошедший год многое переменилось в ней. Ранее настоятельно внушаемая маменькой необходимость понравиться кому-то, чтобы устроить свою судьбу, вызывала в ней едва ли не панику — не было у нее ни малейшего желания покинуть отчий дом. Часто, глядя на себя в зеркало, она приходила в отчаяние: она слишком худа, ключицы слишком резко выступают, шея слишком тонкая, а волосы какого-то невразумительного цвета. После помолвки с Шеховским она перестала искать недостатки в собственной внешности, смирившись с тем, что отныне все за нее решено, и ей не нужно ни на кого производить впечатление, а потому и не заметила, как похорошела за последний год. Теперь, когда она была невестой князя Шеховского, она вдруг открыла для себя, что может вполне спокойно, не боясь показаться глупой или смешной, говорить, флиртовать, смеяться с представителями рода мужского без всякого смущения. Ведь это ее более ни к чему не обязывало, и, следовательно, не нужно было следить за каждый словом. Ее удивляло, но в то же время льстило, что отныне ее, самую серую мышку позапрошлого сезона, находят веселой и остроумной, с ней ищут знакомства и довольно часто говорят цветистые комплименты ее красоте и очарованию.

— Расцвела, однако, — рассматривая сквозь лорнет невесту Шеховского, заметила графиня Радзинская, обращаясь к супругу.

— Что и говорить, — усмехнулся Илья Сергеевич, — у Павла Николаевича всегда был острый глаз в том, что женской красоты касалось!

— Однако же нашу Сашеньку он не оценил!

— Полно, ma cherie! — ответил Радзинский. — Это Александра не больно-то хотела стать княгиней Шеховской.

— И все ж до его первой жены ей далеко, та была поистине красавицей! — вздохнула Радзинская. — Редко встретишь такое сочетание красоты и таланта.

— Вы помните ее? — задумчиво спросил Илья Сергеевич.

— Такой голос трудно забыть, — отозвалась графиня. — Жаль ее!

Заметив устремленные на него взгляды Радзинских, Павел наклонил голову в знак приветствия. Долли, некоторое время пребывавшая в глубокой задумчивости, теперь увлеченно танцевала мазурку, а он, оставшись один, размышлял о Левашове.

Друзьями они никогда не были — после Кавказа он, сам когда-то исполнявший обязанности адъютанта командира Преображенского полка, смотрел на молодого и щеголеватого Сергея чуть свысока, а тот считал его высокомерным, а может, и завидовал тем дружеским отношениям, которые установились у Павла с Катениным, ведь Павел был не на много старше него. Как бы то ни было, но они не поладили буквально с первого взгляда. Может быть, именно поэтому Павла задевали восторженные взгляды Сергея, обращенные на его жену, хотя, чего греха таить, восхищались ею многие; а уж после того, как поползли те грязные сплетни, он и вовсе едва ли не возненавидел Левашова, но и правил приличия никто не отменял. Неужели все забыто, и до него не дошли эти разговоры? Хотя все равно странно, что Серж сам подошел к нему и Долли, да еще и завел какой-то нелепый разговор. Слова Левашова о загадочном письме не давали покоя. С чего бы и о чем он мог писать ему? Но как же Сергей был удивлен, когда Павел представил ему mademoiselle Балашову в качестве своей невесты, а потом удивление в его глазах на какой-то краткий миг сменилось радостью, и в этом, пожалуй, не было сомнения. Но чему он так обрадовался? Шеховской не любил загадок, и странное поведение Левашова вызвало раздражение и не давало покоя. Он не мог ошибаться: никакого письма Левашова он не видел. Вспомнился отъезд из Иркутска, когда Муравьев вручил ему пачку писем, пришедших в его отсутствие. Он тогда, едва отъехав от дома, прочитал некоторые из них, а остальные отдал Прохору.

Вспомнив об этом, Павел желал только одного: чтобы этот вечер быстрее окончился, но все как будто сговорились против него. У Долли не было отбоя от кавалеров, и Павел не без раздражения заметил, что она уже вовсе не та скромная испуганная дебютантка, на которую он обратил свое внимание более года назад. Девушка повзрослела и уже не казалась ребенком, одетым в бальный туалет и по какому-то недоразумению оказавшимся в бальной зале. Она вовсю наслаждалась вниманием поклонников и совершенно очевидно не собиралась покидать этот вечер так скоро. Шеховской, изнывая от необходимости не только оставаться подле нее, но, более того, быть любезным, весь вечер пытался разыскать в пестрой разряженной толпе графа Левашова, но, увы, безуспешно: Серж после их краткого разговора словно сквозь землю провалился.

Домой Павел Николаевич попал только под утро и первым делом без лишних церемоний растолкал спящего денщика.

— Письма, которые я отдал тебе по пути из Иркутска, где? — резко спросил он, не дожидаясь, когда заспанный Прохор придет в себя и мало-мальски начнет понимать, чего от него барин требует в столь ранний час.

— Бог мой, Ваше сиятельство, дались Вам эти письма спозаранку! — удивленно моргнул Прохор, соображая при этом, куда могла подеваться требуемая князем корреспонденция.

— Вот спущу с тебя три шкуры на конюшне! — прошипел Поль, с трудом сдерживая себя.

С кряхтением поднявшись с узкой постели, Прохор зажег свечи и, нагнувшись, вытащил из-под вешалки большой кожаный саквояж, в котором обычно возил все туалетные принадлежности князя.

— Да вот же они все, Ваше сиятельство, я их хотел Вам сразу по приезде отдать, да запамятовал совсем.

Выхватив из его рук пачку писем, Павел стремительным шагом прошел в свой кабинет. Прохор поспешил за хозяином, чтобы зажечь свечи в канделябре и подбросить дров в камин, недоумевая, что могло привести его в столь дурное расположение духа.

Устроившись за письменным столом, Поль перебирал конверты, отбрасывая один за другим. Вот он, подписанный незнакомым ему почерком! От волнения вдруг затряслись руки, и, вскрывая конверт, Павел поранился ножом для бумаги. Чертыхнувшись и не обращая внимания на то, что пачкает бумагу кровью, Шеховской торопливо развернул послание и, поднеся его поближе к свету, начал читать. Пробежав глазами несколько строк, Павел со стоном откинулся в кресло, потом еще раз перечитал письмо. Что это? Злая шутка? Вскочив с кресла, он заметался по кабинету, не обращая внимания на застывшего в немом изумлении Прохора.

— Ваше сиятельство, Павел Николаевич, да что это Вы? Случилось что?

— Случилось! — неожиданно зло выкрикнул Павел. — Случилось! Не могу поверить! Не может этого быть! — схватился он обеими руками за виски. — Который час? — обернулся он к Прохору.

— Шесть утра, Ваше сиятельство.

— Кофе мне подай! — бросил он.

Прохор нечасто видел барина в таком состоянии, но счел за лучшее ретироваться, зная по собственному опыту, что сейчас под горячую руку можно и оплеуху схлопотать. Ворча себе под нос что-то о господских причудах, денщик удалился в сторону кухни. Прохор не стал будить кухарку, потому как кофе и сам научился варить отменный, еще будучи вместе с князем на Кавказе.

Оставшись один, Павел подошел к окну и, отодвинув бархатную портьеру, уставился в серую мглу за стеклом, которую не в силах были рассеять уличные фонари. От напряжения каждый нерв был натянут, как струна, каждая частичка внутри него, казалось, дрожала мелкой дрожью. Хотелось схватить что-нибудь и разбить, сломать, а еще пуще — добраться до Левашова и вытрясти из него всю душу. Сукин сын! Знал и промолчал! Шеховской стиснул пальцы в кулаки и тотчас разжал ладонь, когда свежий порез полыхнул болью, с трудом удержавшись от того, чтобы не стукнуть по оконному стеклу, в котором отражалось его бледное лицо.

Дверь приоткрылась, и в проем бочком аккуратно протиснулся Прохор с подносом, на котором дымился кофейник и чуть позвякивали фарфоровая чашка и блюдце.

— Вот и кофе! Ваше сиятельство, давайте руку-то перевяжу.

Павел уставился на алеющий поперек ладони длинный порез.

— Пустяки, — пробормотал он. — Поди на конюшню, скажи, что я велел Буйного оседлать.

— Да куда же Вы в такую-то рань? — опешил денщик.

— Иди, да поживей, — кивнул на дверь Павел, наливая кофе в чашку. — Хотя нет, стой! Не надо Буйного, я пешком дойду, здесь недалеко будет.

Выпив кофе и торопливо одевшись, Шеховской вышел из дома. Добравшись до дома Левашова, Поль какое-то время нетерпеливо расхаживал под окнами и то и дело поглядывал на золотой брегет, зажатый в ладони, но стрелки, похоже, примерзли к циферблату. Да уж, час для визитов совершенно не приличный, но и дело отлагательства не терпит. Наконец, потеряв терпение, он торопливо поднялся на крыльцо и постучал в двери. За стеклом показалось удивленное лицо слуги, однако признав в столь раннем посетителе человека сословия благородного, да еще и к службе отношение имеющего, дворецкий распахнул двери.

— Чем могу служить, Ваше благородие? — обратился он к князю.

— Любезный, хозяин твой дома? — поинтересовался Павел.

— Дома. Да только Сергей Александрович еще почивать изволят.

— Ну, так поди разбуди! Скажи его сиятельству, что его князь Шеховской видеть желает.

Властный тон и манеры гостя не оставляли никаких сомнений, что человек сей привык, чтобы ему повиновались по первому его слову, но и свой барин спуску не давал. Дворецкий, пребывая в явном замешательстве, проводил раннего визитера в малый салон, и, поднявшись в покои графа, разыскал Семена, денщика Сергея Александровича. Тот как раз готовил одежду к утреннему туалету барина. Передав денщику, что его сиятельство ожидает князь Шеховской, и переложив тем самым нелегкую ношу на его плечи, дворецкий поспешил удалиться.

Войдя в спальню Левашова, Семен принялся неспешно раскладывать домашнюю одежду графа.

— Ваше сиятельство, Вас там князь Шеховской в малом салоне дожидается, — обратился он к уже проснувшемуся, но все еще лежащему в постели хозяину.

— А вот теперь становится интересно! — усмехнулся Сергей, поднимаясь.

Наскоро умывшись и одевшись, Левашов направился в салон. С чем пожаловал Павел? — размышлял он, спускаясь по лестнице. — Попросит молчать о возвращении Жюли? Или заявит, что все это ложь? И если Шеховской обвинит его во лжи, разве не должен будет он бросить ему вызов? Дай Бог, чтобы до этого не дошло, ибо как потом объяснить сие Жюли? Взявшись за ручку двери, Серж помедлил, не в силах отказать себе в удовольствии заставить его ждать, пусть даже и несколько мгновений. Резко выдохнув, Левашов распахнул двери.

— Доброе утро, Павел Николаевич! — улыбнулся он и не удержался от того, чтобы не поддеть Шеховского. — Чем обязан удовольствию видеть Вас?

— Я прочел Ваше письмо, — хмуро отозвался Поль, проигнорировав приветствие графа.

— Я полагаю, Вы прочли его давно, но необходимость поговорить о том возникла только сейчас, в свете Вашей грядущей женитьбы, — усмехнулся Левашов.

— Ошибаетесь, я его прочел два часа тому назад, — ответил Павел.

— Вот как? — не сумел сдержать удивления Сергей. — И что же это, позвольте полюбопытствовать, меняет?

— Все! Все меняет, Сергей Александрович. Потрудитесь лучше объяснить Ваше странное заявление.

— Какое именно? О том, что Ваша супруга жива? Или…

— И то, и другое, — отчеканил Шеховской.

— Извольте! Присаживайтесь, Павел Николаевич, — Сергей указал на кресло, однако сам остался стоять, положив руку на спинку другого кресла, — разговор нам предстоит долгий.

Поль, с трудом сдерживая рвущийся наружу гнев, еще более распаленный нарочитым спокойствием Левашова, заставил себя сесть в кресло и забросил ногу на ногу.

— Как я и писал Вам в письме, я встретил Вашу супругу в Милане весной уже прошлого года, — начал Серж.

— Я полагаю, Сергей Александрович, дело было не в Милане, а в Париже, — не дослушав, перебил его Шеховской и вскочил с кресла. — И едва ли можно сказать, что Вы ее там встретили.

— Не думал я, Павел Николаевич, что у нас с Вами дойдет до такого! — отозвался Сергей, глядя в глаза Шеховскому и стараясь не потерять самообладания. — Ну что же, Катенин рассказал мне о той роли, которую я якобы сыграл в исчезновении Вашей супруги. У него — в отличие от Вас, милостивый государь! — хватило чести задать мне прямой вопрос, а не прибегать к намекам, — при этих словах холодная улыбка скользнула по лицу Левашова. — Я сказал это ему и говорю сейчас Вам: да, я действительно восхищался и восхищаюсь Вашей женой, но никогда — повторяю, никогда! — не просил Юлию Львовну даже о встрече, не говоря уже о побеге в Париж. Если Вам достаточно в том моего честного слова — мы продолжим разговор, если нет — я всегда к Вашим услугам. Назначайте место и время.

Павел пристально вглядывался в лицо Левашова, а тот смотрел ему в глаза и не отводил взгляда. Да, он всегда несколько пренебрежительно относился к адъютанту Катенина, видя в нем только красавца и щеголя и отказываясь признавать в нем другие достоинства, но разве не так же относились когда-то и к нему самому? Разве не признавался ему граф Муравьев, что сразу счел его дамским угодником и повесой, и только блестящая характеристика Катенина заставила его согласиться на личную встречу с Павлом после их знакомства на балу? Не заблуждался ли и он сам все это время? Наконец, Шеховской слабо улыбнулся:

— Я верю, Сергей Александрович, что Вы не имели никакого отношения к исчезновению моей жены и прошу простить мое недостойное поведение!

— Я рад, что мы смогли понять друг друга! — ответил Левашов. — Да Вы садитесь, — указал он на кресло, — разговор действительно предстоит долгий.

Теперь он и сам устроился в кресле и начал:

— С Юлией Львовной приключилась невероятная история. Вам ведь известно, что некто Поплавский пытался убить Вашу жену?

— Да. Мы с князем Горчаковым ждали его вечером около его дома, и он вынужден был признаться во всем. Тогда мы кинулись на Стрелку, но было уже совсем темно, — Павел судорожно сглотнул и умолк, вернувшись мыслями в тот кошмарный день.

— Падая с моста, Жюли… Юлия Львовна, — поправился Левашов, но от Шеховского не ускользнуло то, как Сергей назвал его жену, — весьма сильно ударилась головой о сваи моста и лишилась сознания. Возможно, это и спасло ее, потому что плавать она не умеет. — Сергей тяжело вздохнул и замолчал.

— Что было дальше? — не сдержал нетерпения Павел.

— Течением ее вынесло на берег Финского залива, где и нашел ее на следующее утро граф Закревский, как оказалось впоследствии, ее родственник. Она была без чувств, а когда пришла в себя, не смогла вспомнить ни как ее зовут, ни откуда она родом. Память к ней так и не возвращалась, и через год граф, оставшийся совсем один, официально признал ее своей приемной дочерью Анной Николаевной Закревской. Все эти годы она была с ним. Я рассказываю Вам это со слов Василия Андреевича Закревского, которого знаю с детства, — это друг моего покойного отца и честнейший и благороднейший человек, уверяю Вас!

— Допустим, — вздохнул Павел. — Допустим, Сергей Александрович, что то, что Вы имели счастье мне поведать, истинная правда. Но каким образом моя жена отказалась в Милане?

— Юлия Львовна сильно простудилась зимой, и семейный врач Закревских рекомендовал Василию Андреевичу отвезти ее в Италию, где они и пробыли два года, сначала в Неаполе, потом в Милане, где весной я случайно и встретился с Василием Андреевичем. Граф Закревский пригласил меня к себе домой, чтобы познакомить с дочерью, я увидел ее — и в первую минуту онемел, а когда назвал Юлией Львовной, она лишилась чувств. Однако после этого потрясения к ней вернулась память.

Шеховской поднялся с кресла и в полном молчании принялся ходить по комнате. Он все еще не мог поверить в то, что только что услышал. Как быть с тем, что его жена похоронена на семейном кладбище? Если это не она, то откуда у женщины, найденной в Финском заливе, то самое колье, которое он подарил Жюли на Рождество? Вопросы, на которые у него нет и скорее всего не будет ответов…

— Павел Николаевич, как Вы собираетесь разрешить сию situation? — обратился к нему Серж, но Павел, кажется, даже не услышал его вопроса. — Вы желаете, чтобы я сохранил это известие в тайне? — не дождавшись ответа, поинтересовался он.

— К чему? Вскоре об этом станет известно всем, — обернулся Павел.

— Но разве Вы не собираетесь жениться на mademoiselle Балашовой?

— Как я могу жениться на mademoiselle Балашовой, коли я уже женат? — усмехнулся Павел. — Однако мне не совсем понятен Ваш интерес ко всему этому, Сергей Александрович, — недоуменно вздернул бровь Шеховской.

Левашов молчал, но пальцы сами собой выбивали нервную дробь по подлокотнику кресла. Наконец, он заговорил:

— Если Вы, Ваше сиятельство, не намерены признать, что княгиня Юлия Львовна Шеховская жива, — медленно произнес Левашов, — то я буду счастлив сделать предложение графине Анне Николаевне Закревской.

До сознания Павла не сразу дошел смысл сказанного, но как только он понял, о чем ему говорит Левашов, то в мгновение ока оказался рядом с графом. Тонкий батист рубашки затрещал, когда Поль ухватил Левашова, поднимая его с кресла.

— Даже думать об этом не смейте! — процедил он. — Ей-Богу, мне доставит немалое удовольствие проделать дырку в Вашей голове!

— Если сумеете прицелиться, Ваше сиятельство! — усмехнулся Сергей, отцепляя судорожно сжатые пальцы князя от своей рубахи. — Я только надеюсь, что у Вас хватит благоразумия не винить Вашу супругу в чем бы то ни было, — и добавил. — Имение Закревского находится недалеко от моей усадьбы, под Полтавой. Не знаю только, застанете ли Вы Василия Андреевича в живых — он был очень плох, когда мы возвращались из Милана, и, как писала мне Юлия Львовна, долго болел после этого. Только это и помешало им сразу же приехать в Петербург.

— Вы состоите в переписке с моей женой? — насторожился Шеховской.

— Не буду отрицать — ответил Левашов, не отводя взгляда, — Я дал ей слово, что найду Вас и сообщу о том, что она жива, и именно по этой причине написал Вам в Иркутск, а ей сообщал о результатах поисков. Но она до сих пор не знает, что считается умершей — я сам узнал об этом только после возвращения, а написать ей так и не смог.

— Благодарю Вас, граф, — и Шеховской поспешно покинул комнату.

Только после его ухода Сергей понял, что не сказал Павлу о том, что у него есть сын, и задумался о том, почему промолчал. Потому ли, что полагал, что это касается только Жюли и Павла? Или потому, что, терзаемый мучительной ревностью и обидой, хотел хоть в малом, но все же уколоть?

Вернувшись домой, Павел велел Прохору приготовить все для бритья и смену одежды. Переодеваясь второпях, он бросил денщику:

— Багаж собери. В Полтаву поедем.

— Да как же это, Ваше сиятельство, только вторую неделю как дома… Что за нужда такая нам в той Полтаве?

— Ох, есть нужда, Прохор, есть! — обернулся к растерянному слуге Павел, уже выходя из комнаты.

Ровно в полдень Павел вошел в небольшую уютную гостиную городского дома Балашовых-старших. Дарья вышла к нему одна, и как только она устроилась в кресле напротив него в кресле, Шеховской взял в руки ее изящную ладонь и поднес к губам. Он не знал, какие подобрать слова, чтобы объяснить ей произошедшее, и потому начал издалека.

— Дарья Степановна, — начал Павел, глядя ей в глаза, и ощутил, как напряглась маленькая ладошка в его руках, — мне нет прощения!

— Вы как будто в чем-то провинились передо мной, Павел Николаевич? — улыбнулась Даша.

— Вы даже не представляете, как сильно я виноват перед Вами! — покаянно произнес Шеховской. — Мы были с Вами помолвлены почти два года, а теперь я вынужден просить Вас разорвать помолвку для Вашего же блага. Вы можете назвать любую причину, я приму ее.

Даша осторожно вытащила свою руку из его ладоней и недоуменно покачала головой.

— Я знала, что я Вам не пара, — едва сдерживая слезы, заговорила она. — Вы, наконец, поняли это, и ныне, когда весь свет считает, что мы с Вами должны… Вы отказываетесь от меня!

— Выслушайте меня! Вы, наверное, слышали, как погибла моя первая жена?

Даша удрученно кивнула головой:

— Княгиня Горчакова говорила, что Вы были очень привязаны к ней.

— Был, — улыбнулся Шеховской, — да, пожалуй, и сейчас привязан.

— Я не понимаю Вас! К чему тогда…

— Долли, — мягко произнес он, — дело в том, что моя супруга жива, как бы невероятно это ни звучало. Я узнал это нынче утром, а сегодня уезжаю из Петербурга, чтобы убедиться в том самолично. Вам же я даю полную свободу — Вы можете придумать и назвать любую причину, по которой отказались от брака со мной.

— Кроме той истинной? — уточнила Дарья.

Павел кивнул.

— Ей-Богу, я не знаю сейчас, что из всего этого выйдет, но если Жюли действительно жива, я не могу поступить иначе! Со своей стороны, обещаю, что репутация Ваша ни в коей мере не пострадает, а чтобы компенсировать Вам почти два года ожидания, я передам в Ваше владение имение, что досталось мне от бабки по материнской линии. Усадьба там небольшая, но отныне Вы будете независимы от Ваших родственников и сможете самостоятельно решать свою судьбу, — пожал он плечами.

— Тогда скажите моей маменьке, что я призналась Вам в том, что влюблена в другого, — тихо заметила Долли.

— И это правда? — улыбнулся Шеховской.

Даша залилась румянцем и кивнула головой.

— Это самое меньшее, что я могу сделать для Вас, Долли! Еще раз прошу: простите меня.

Едва за Шеховским закрылась дверь, Долли поднялась с кресла, прижав руки к груди. От осознания того, что она свободна ныне от любых обязательств, бешено заколотилось сердце. Приложив ладони к горящим щекам, она едва не закружилась на месте, остановило ее только появление матери в дверях салона. Ангелина Леонтьевна была в гневе.

— Это не слыханно! — возмущалась она. — Не слыханно! Я немедленно еду на Сергиевскую! Я должна увидеться с Софи!

— Ах, маменька, оставьте! — сияя улыбкой, подбежала к ней Долли. — Маменька, это чудо! Я свободна! Свободна!

— Глупая девчонка! Как ты можешь радоваться этому?

Не слушая, maman, Дарья закрыла глаза, и тотчас пред мысленным взором предстало лицо графа Левашова: ясные синие очи, каштановая чуть с рыжиной прядь, волной спадающая на высокий лоб.

— Маменька, я счастлива и влюблена! — прошептала она.

— Бог мой, Долли, душенька, не пугай меня! — охнула Ангелина Леонтьевна, хватаясь за обширную грудь.

— Все будет хорошо, вот увидите, — улыбнулась она.

— Он сказал тебе про имение? — присаживаясь в кресло, поинтересовалась Ангелина Леонтьевна.

Даша кивнула.

— Нет, ну каков наглец! — не удержалась madam Балашова. — Откупиться от нас!

— Маменька, поверьте, я счастлива, что все устроилось таким образом! — умоляюще глядя на мать, продолжила Даша. — Вы сетовали на то, что у меня весьма скромное приданное, но ныне все изменилось, и я могу выйти замуж по своему выбору.

— Да, уж отступные более чем щедрые, — вздохнула Ангелина Леонтьевна. — И все же я не понимаю, чем тебе князь-то не угодил?

— Я не люблю его, — тихо ответила Дарья. — Мы не сможем быть счастливы в этом браке, а сделавшись несчастными — возненавидим друг друга.

— Неужели это единственная причина? — продолжала допытываться madam Балашова. — Странно, что он согласился!

— Павел Николаевич испытал, что значит любить и потерять близкого человека, — вздохнула Даша, — и когда я призналась ему, что влюблена в другого, он освободил меня от данного слова.

— И кто же он, Долли?

— Я не могу Вам сказать — потому как не уверена во взаимности этого чувства.

Дарья понимала, что маменька не оставит своих попыток выведать у нее, кто же стал причиной того, что она отказала Шеховскому, но дала себе зарок, что ни словечком не обмолвится о том, и тогда ее самое сокровенное желание непременно сбудется.

Они с сестрами с детства придумали себе такую игру — заметив, к примеру, что по забору идет кот, загадывали: если кот спрыгнет вправо, то желание сбудется, а если влево, то не суждено. Вспомнилось, как прошлой осенью, глядя на единственный багряный лист клена, трепещущий на ветру за окном ее светелки, она вдруг загадала, что если успеет сосчитать до десяти, прежде чем его оторвет порывом ветра, значит, ей суждено будет встретить того, кого полюбит всем сердцем. Да, она тогда так торопилась со счетом, что едва не проглатывала числа, но лист еще долго колыхался на ветке, а потом прилип к стеклу ее окошка. Вспомнилось Даше и о том, как часто она думала, что было бы, если бы Павел Николаевич не вернулся с Камчатской баталии, и она оказалась бы свободной от навязанной ей помолвки. И как потом, узнав о его тяжелом ранении, плакала три ночи подряд, стоя под образами и каясь в грешных мыслях своих.

Лицо ее омрачилось при этих воспоминаниях, и Ангелина Леонтьевна, заметив хмурые складочки на лбу дочери, заволновалась:

— Дашенька, но коли знала бы я, что Павел Николаевич совсем не по сердцу тебе…

— Полно, маменька, я ведь говорила Вам о том, — улыбнулась Дарья. — Но я Вас понимаю, и теперь нет нужды более вспоминать.