Звезда Любви

Глава 38

Второй день лета выдался жарким и солнечным. Юленька беспокоилась, что погода может испортить задуманное ею, но к ее великой радости на горизонте не было ни единого облачка. Торжество решено было устроить на свежем воздухе в большой парковой беседке, где с самого раннего утра суетилась прислуга, сервируя большой стол к обеду.

Утром Жюли проснулась от того, что что-то едва ощутимо коснулось ее лица. Открыв глаза, она увидела улыбающееся лицо супруга. Рядом с ней на подушке лежала только что сорванная ветвь чубушника (садовый жасмин), аромат которого кружил голову.

— С днем рождения, mon ange! — прошептал Павел и разжал руку.

Рубиновая подвеска на тонкой золотой цепочке качнулась перед ее глазами.

— Какая красота, — улыбнулась Жюли, подставляя ладошку и принимая дар. — Я непременно надену ее сегодня.

— Позволь я сам, — улыбнулся Поль.

Повернувшись к нему спиной, Жюли перебросив на грудь косу, что заплетала на ночь, дабы не спутались волнистые пряди, замерла, ощущая легкое касание его пальцев, пока он возился с застежкой, а потом, провел ладонями по ее плечам, спуская с них тонкие бретели сорочки, и губами прижался к шее. Тихо ахнув, Юленька откинулась ему на грудь. Жаркое касание сильных мужских рук, вызвало томление во всем теле, тихий стон сорвался с губ, она и охнуть не успела, как оказалась под ним.

— Поль, двери, — прошептала ему в шею, опасаясь, что войдет Таша и застанет их вот так.

Поднявшись, Павел повернул в замке ключ и на ходу стянув рубашку, вернулся к ней в постель.

— Думаю, пора подумать о том, чтобы у Николки братец али сестра появились, — прошептал, покрывая поцелуями, шею грудь, плечи.

— Уже, — прошептала Жюли, заливаясь румянцем. — Я собиралась тебе сказать.

Оторвавшись от нее, Павел сел на кровати, положил руку на пока еще плоский живот, легко поглаживая бархатистую кожу.

— Дивная моя, — прошептал чуть слышно. — Милая моя, любимая, желанная, счастье мое, — взяв в руки ее ладонь, поцеловал каждый пальчик. И таким счастьем светились в тот момент его глаза, таким теплым светом, что защипало в глазах и в носу. Крохотная слезинка выкатилась из-под ресниц и скользнула в темные кудри на виске.

— Отчего слезы? Неужели не рада? — мгновенно подобрался он.

— От счастья, mon cher, от счастья эти слезы. От счастья быть с тобой, любить тебя, видеть тебя, слышать тебя.

В двери тихо постучали.

— Барыня, Вы поднялись? — послышался голос Таши.

— Позже, — громко ответил Павел, улыбаясь жене и вновь увлекая ее в смятую постель.

К полудню стали собираться гости. Хозяйка в очаровательном муслиновом платье цвета красного вина встречала прибывших на пороге беседки. Жюли не стала надевать шляпку, украсив сложную прическу лишь веточкой чубушника, что так ярко выделялась на темных блестящих локонах.

— Проходите, господа. Прошу Вас, оставьте церемонии, — улыбнулась она отставному полковнику, их ближайшему соседу, приложившемуся к руке именинницы. За полковником последовали его супруга и сын — юноша лет восемнадцати, не более, который приветствуя хозяйку смущенно пробормотал поздравления и залился румянцем, прикоснувшись губами к изящной ручке, затянутой в кружевную митенку.

Собрались почти все, кому две седьмицы назад были отправлены приглашения из Закревского, не было только Левашовых и Вирановского. Отсутствие Михаила ее не больно-то огорчало, а вот то, что Серж, видимо, не принял ее приглашения, обидело не на шутку. В конце концов, Юленька перестала поглядывать на подъездную аллею, занимая гостей.

Михаил Алексеевич Вирановский припоздал. Увидев его на пороге беседки несколько смущенным и растерянным, таким, каким он был в вечер их знакомства, Жюли поднялась ему навстречу.

— Михаил Алексеевич, — я очень рада, что Вы решили приехать, — заметила Жюли.

— Юлия Львовна…, - запнулся Михаил, — простите, никак не могу привыкнуть. Позвольте поздравить Вас с Вашим днем рождения, и вручить сей скромный дар. — С этими словами Вирановский протянул ей плетеную корзинку, что держал в руках.

Откинув крышку, Жюли замерла.

— Боже, Поль, какая прелесть, — обернулась она к супругу, достав из корзинки пушистый белоснежный комок.

— Собака! — восторженно захлопал в ладоши Николка, протянув руки к щенку.

Передав щенка в руки сынишки, Жюли улыбнулась Мишелю:

— Благодарю, Михаил Алексеевич, за сей скромный дар, что, однако, весьма по душе мне.

— Рад был угодить, Юлия Львовна. Очень рад, — учтиво наклонил голову Вирановский и присел подле жены полковника.

Несмотря на то, что она уже и не ждала Левашовых, графская чета появилась самой последней. Извинившись за опоздание по причине того, что у коляски, в которой они ехали, сломалась ось неподалеку от Закревского, и оставшуюся часть пути им пришлось проделать пешком, Сергей и Долли преподнесли хозяйке шаль из тончайших блондов.

Отправив нескольких дворовых к месту, где осталась коляска и кучер Левашовых, Павел вернулся к столу, как раз в тот момент, когда Николенька до того возившийся с щенком, увидел графа Левашова и с громким воплем:

— Месье Бонар! — бросился тому навстречу.

Сергей рассмеялся, поймав мальчика, и невысоко подбросил вверх.

— Сергей Александрович, — смутилась Жюли, — я не успела сказать Ники, что Вы больше не его гувернер.

— Полно, Юлия Львовна, — улыбнулся Левашов, — Уж мы-то с Николаем… Павловичем найдем общий язык.

Глядя на мужа и сына княгини Шеховской, Долли чуть прикусила губу, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. Сергей никогда не говорил ей о том, какие отношения его связывают с Жюли, но столь явная демонстрация близкого знакомства была весьма похожа на то, о чем говорила ей Александра Платоновна, la tendre amiti (нежная дружба), несомненно.

Наконец, расселись за столом, отдавая должное мастерству и умению кухарки в Закревском. Поднимали тосты за здравие именинницы с пожеланием всяческих благ. Молодежь взялась обсуждать скачки, что месяц назад были в Полтаве.

— Сергей Александрович, — обратился к графу Вирановский, — я слышал, что Вы сделали неплохое приобретение после скачек.

Серж улыбнулся одними уголками губ:

— Есть такое дело.

— Вы ведь, Грома купили, — не унимался Вирановский. — Признаться честно, я и сам на него глаз положил, да Вы меня опередили.

— Хороший жеребец, — кивнул головой Левашов. — Вот думаю небольшой конный заводик завести. Служба службой, но пора и о будущем подумать. К тому же супруга моя, — тепло улыбнулся он Даше, — мою страсть к лошадям очень даже разделяет.

— Павел Николаевич, — вдруг заговорил полковник, до того в общем разговоре участия не принимавший, а не продадите ли Вы мне Буйного своего. Я ведь тоже конный заводик держу. Вот и Гром на моих конюшнях выращен был, а уж Вашему жеребцу в наших краях равного нет.

— Не могу, — улыбнулся Павел. — Мы с Буйным ни одну военную кампанию прошли. Он мне дорог очень.

— Жаль, — искренне огорчился полковник. — Гром Вашему Буйному не соперник. Уж я-то знаю, — продолжил он, отставив в сторону бокал с вином. — Вы уж простите, Ваше сиятельство что вмешиваюсь, но видел я Вас как-то поутру верхом на этом дьяволе.

Павел только усмехнулся в ответ на эту реплику.

— Господа, — оживился Вирановский, — а не устроить ли нам скачки, тогда и выясним, чей жеребец лучше.

Молодые люди с жаром принялись обсуждать эту идею, и Левашов обратил свой взгляд на Шеховского:

— Что скажете, Павел Николаевич? — обратился он к нему.

— Поль, нет, — тихо прошептала Жюли, положив ладошку поверх его руки. — Умоляю, не нужно, твоя рука…

Это был вызов в чистом виде и не принять его…

Прищурившись, Павел осторожно вытащил руку из-под ее ладошки:

— Почему бы и нет, Сергей Александрович. По дороге от Закревского в Левашовку есть прямой участок, верст эдак пять, может, шесть… Завтра утром.

— Договорились, — улыбнулся Левашов.

— А как же приз победителю? — рассмеялся Вирановский.

— Предлагаю, кубок с шампанским из рук очаровательной именинницы, — выпалил сын полковника, и тут же стушевался под пристальным взглядом князя Шеховского.

Но мысль, высказанная юношей, понравилась поклонникам молодой княгини и ее единодушно поддержали.

Обсудив все условия, вернулись к застолью. Жюли улыбаясь гостям, не могла унять тревоги, старательно скрывая ее от всех до самого вечера. Павел принял вызов и не отступится. Уж что-что, а характер своего супруга она успела изучить хорошо. Да, Поль всегда был превосходным наездником, не то, что она сама, но одно дело прокатиться утром верхом по окрестностям и совсем другое — скачки, где удержать поводья одной рукой просто немыслимо.

Ночью она попыталась было его отговорить, но Шеховской просто закрыл ей рот поцелуем, заставляя умолкнуть всякий раз, когда она пыталась заговорить о том. Проснувшись в самом дурном расположении духа, Жюли велела приготовить все для пикника, который решено было устроить на поляне неподалеку от места, где был определен конец дистанции.

Приехав на место немного раньше остальных, Жюли велела прислуге заняться обустройством пикника, а сама, отойдя к краю поляны, замерла, отвернувшись от всей этой суеты. Подойдя к жене, Павел, положил ладони ей на плечи.

— Мa cheriе, Вы сердитесь, — прошептал ей на ухо Поль, — уверяю Вас, напрасно. Я не стану попусту рисковать.

— Поль, — развернулась Жюли, — Вы с Сержем как два глупых задиристых мальчишки, ей Богу!

— Это всего лишь скачки! — развел руками Шеховской.

— Разве?! Разве Павел Николаевич?! — в гневе воскликнула она. — Ах! Оставьте меня, делайте, что хотите!

Подобрав юбки, она вернулась к столам, которые устанавливала прислуга, делая продолжение их разговора совершенно невозможным.

Вскоре появились и Левашовы, вслед за ними полковник с семейством, решивший во чтобы то не стало присутствовать, Вирановский и еще несколько молодых людей, бывших вчера в Закревском. Долли, приехавшая, как и ее супруг верхом, дождалась, когда Сергей поможет ей спешиться и подобрав длинный подол амазонки, направилась в сторону дам, устроившихся за столом. Всю ночь, мучимая неясными страхами, она не спала. Вечером она попыталась отговорить Сержа от этой глупой, по ее мнению затеи, но Левашов даже слушать ее не стал. Этой ночью он не пришел в ее спальню. Лежа одна в своей постели, она тихо роняла слезы в подушку, прислушиваясь к тому, как Серж, видимо, будучи в дурном настроении, бранил Семена в своих покоях. Тревога не покидала ее, прочно угнездившись в душе: уж она-то видела Буйного, тогда на охоте в Павлово и прекрасно понимала, что жеребец князя достойный соперник Грому, а значит, скачка будет жаркой, и кто знает какие опасности, могут подстерегать наездников.

Вскочив в седло, соперники удалились к началу. Вместе с ними уехало двое молодых людей, чтобы подать сигнал к началу скачки. Не усидев на месте, Долли поднялась и, не обращая внимания на то, что пачкает в придорожной пыли подол своей нарядной амазонки, принялась ходить вдоль дороги.

— Дарья Степановна, — окликнула ее Жюли, — идите в тень, солнце уж высоко.

— Благодарю, отсюда лучше видно, — едва заметно улыбнулась Даша.

Через полчаса на дороге, вздымая тучи пыли, показались два всадника. Лошади шли корпус в корпус, ничуть не уступая друг другу, но если Шеховской придерживал Буйного, чтобы сберечь силы животного для последнего финального рывка, Левашов гнал во весь опор, понимая, что уступает сопернику. Громко заржав, Буйный шарахнулся в сторону, споткнувшись в выбоине на дороге. Отчаянно пришпорив Грома, Серж вырвался вперед на полкорпуса. Левашов легко обошел замешкавшегося соперника и первым оказался у финиша.

Разгоряченные быстрой скачкой лошади пританцовывали на месте. Спешившись, Павел легко потрепал по шее Буйного, что-то ласково и успокаивающе прошептал тому. Нервная дрожь все еще пробегала по шее животного, но он послушный руке хозяина уже присмирел и перестал перебирать длинными ногами.

Сергей легко соскочил с седла, сияя мальчишеской улыбкой и передав поводья Грома конюху, направился к тем, кто ждал окончания этой скачки.

Жюли с облегчением перевела дух, — ну вот все и закончилось.

— И все же Буйный быстрее, — хитро подмигнул полковник, поздравляя с победой графа Левашова. — Ежели не споткнулся бы, Вы бы его не обошли.

Подошел Шеховской и подал руку Сергею:

— Поздравляю, Сергей Александрович.

— Кубок с шампанским, — напомнил Вирановский.

Жюли деланно улыбнувшись, велела лакею наполнить кубок, выбранный из коллекции графа Закревского, и подать ей.

Серж принял из ее рук шампанское и поднес к губам тонкую кисть, задержав ее в своих руках, дольше принятого.

Только для тебя, — говорили его глаза.

Не стоит, — молча покачала она головой с грустной улыбкой.

Этот обмен взглядами не укрылся от Дарьи. Как долго он задержал ее ладонь в своей руке, как светились его глаза, когда смотрел на нее. Все так, как говорила Александра Платоновна. Все истинно так, la tendre amiti (нежная дружба). Закусив губу, Долли обратила свой взгляд к Павлу, что лишь хмуро глядел на застывшую у дороги пару. Отчего молчит? Отчего ни слова не скажет? Не прервет сей миг, что разрывает ей сердце в клочья. Не помня себя от терзаемой ревности и обиды, Даша, выхватив у конюха поводья своей каурой и легко взлетела в седло. Прочь, прочь отсюда! Подальше, не видеть, не слышать! Понукая лошадь, она послала ее с места в галоп, прямо через поле, как было ближе к Левашовке.

— Убьется, — прошептал Павел, глядя ей вслед. — Овражек там, не перескочить.

Вскочив в седло, он бросился следом. Расстояние между ними стремительно сокращалось, но Шеховской понимал, что ему не успеть.

— Долли! Остановись! — крикнул он ей вслед.

Но она не услышала его из-за топота копыт и ветра свистящего в ушах. Сердце стучало в груди также громко и часто, как копыта каурой по сухой пыльной земле. Лошадь, завидев овраг, взвилась на дыбы. Дарья отчаянно попыталась удержаться в дамском седле, изо всех сил цепляясь за поводья, но только сильнее заставляла волноваться животное. Сбросив всадницу, каурая успокоилась и замерла подле нее, словно извиняясь, ткнулась мордой в ее плечо. Осадив Буйного рядом с местом падения Дарьи, Павел соскочил с коня и опустился на колени рядом с ней.

— Жива, — выдохнул с облегчением, глядя в побелевшее лицо.

Небольшой куст боярышника на краю овражка смягчил падение. Даша силилась что-то сказать, но не могла издать ни звука. От силы удара об землю перехватило дыхание, с болью давался каждый вдох.

— Молчи, — поднимая ее на руки, приказал Шеховской.

Сергей сорвавшись с места, уже бежал к ним навстречу через поле. Передав ему на руки Дарью, Шеховской одарил его долгим осуждающим взглядом.

— Молите Бога, Сергей Александрович, чтобы все обошлось.

Серж ничего не сказал, только сверкнул глазами, осторожно принимая из рук князя свою супругу. Как бы ни был он встревожен, от него все же не укрылось, как схватился за левую руку Павел, чуть поморщившись от прострелившей мышцу боли.

Тут же подали коляску и послали за губернским доктором. Ехать решили в Закревское, поскольку оно было ближе Левашовки. Сергей не выпуская жену из объятий и догадываясь о причинах ее поступка, клял себя последними словами: забылся, едва увидел ее глаза, забылся настолько, что позволил тому, что так тщательно укрывал от чужих глаз ныне проступить наружу. Позволил чувству, что мучило его вырваться наружу, за один только миг счастья держать в руках ее руку, готов был душу отдать в тот момент.

Добравшись до усадьбы, Жюли распорядилась, чтобы графине Левашовой приготовили комнату, и не находя себе места от беспокойства, то и дело подходила к окну, высматривая на подъездной аллее двуколку, посланную за доктором.

— Поль, отчего так долго? Отчего они не едут? Где Менхель? Скажи мне, что все обойдется. Я думать боюсь, что она… — вцепившись в лацканы его сюртука, тихо плакала Жюли, пока муж гладил ее по плечам и напряженной спине, стараясь утешить.

— Все будет хорошо, ma cheriе. Все образуется, шептал он ей в волосы. — Дарья Степановна, несомненно, сильно ударилась, — говорил он, вспоминая потемневшие от боли глаза и бедное лицо, — но Господь милостив.

Врач, прибывший через два часа, осмотрел пострадавшую и попросил графа Левашова пройти с ним для конфиденциальной беседы. Спустя четверть часа, Серж бледный как полотно, вышел из кабинета князя Шеховского и направился в комнату, где поместили Дарью. Закрыв за собой двери, он опустился на колени рядом с кроватью, взяв в руки ее ладонь, прижался к ней губами.

— Прости меня, прости, милая. У нас еще будут дети, — прошептал он. — Я не знал… Зачем ты? — сглотнул он ком в горле.

Дарья повернулась к нему.

— Потому что люблю Вас, а Вы делаете мне больно.

— Я никогда больше… Обещаю, Долли, прости.

— Бог простит, Сергей Александрович, я же не могу, — отозвалась она. — Уйдите, прошу Вас.

Выйдя из спальни, Сергей тихо прикрыл за собой дверь, да так и застыл около них, не зная, куда ему идти, что делать, как сдержать, тот крик, что нынче рвался из груди. Отчего так жгло глаза, отчего так больно было дышать? Оттолкнувшись от стены, он последовал в библиотеку, которую заприметил еще, когда только собирался поговорить с доктором Менхелем. Ступив в полумрак комнаты: сумеречного света, что пытался проникнуть через окна, явно не хватало, чтобы прогнать, царивший ныне здесь сумрак, Сергей опустился в кресло, закрыв лицо руками. Он сам вот эти самыми руками разрушил то хрупкое, что в последнее время так осторожно, будто робкий росток пробивалось из-под земли, что совсем недавно возникло между ним и его женой. Разве не видел в ее глазах свет любви, нежность, только для него одного? Как вернуть теперь все это? Как, если она даже видеть его не желает? Как получить ее прощение?

Он не видел и не слышал ничего вокруг, оглушенный тем горем, что вдруг свалилось на него. Дитя, ни в чем не повинное дитя, стало жертвой его слепой страсти, что затмила ему рассудок. Как можно было потворствовать своим желаниям? Как можно было ставить под удар ту, о которой все еще печалилось сердце? Поистине, Шеховской и есть ее рыцарь, способный защитить ее от всех и даже от своего гнева, ибо только любящий человек способен сдержать свои эмоции, что так и грозили прорваться наружу, как он видел то по стиснутым зубам, по желвакам, ходившим на скулах.

Тихо отворилась дверь под рукой князя Шеховского. Неслышно ступая, Павел вошел в библиотеку, куда, как он заметил, удалился Сергей. Уж слишком долго он пробыл здесь. В полумраке комнаты он не сразу нашел его глазами. И когда глаза его привыкли к темноте, не сразу подошел, видя, как поникли широкие плечи, чуть вздрагивающие от беззвучных рыданий.

Два чувства боролись в нем ныне: развернуться и уйти, оставив того наедине со своим горем, или подойти. Вспоминая как самому было тяжело, как искал и не находил ни в чем опоры, только жалость, которую ненавидел пуще своей слабости, выбрал второе.

Опустив руку на плечо Левашова, заговорил тихо, чувствуя, как тот замер под его рукой:

— Слезы ни есть признак слабости, не нужно стыдиться их. Я и сам прошел через боль потери. Надо верить, Господь милостив, — повторил он ему слова, что совсем недавно говорил жене.

— Верить?! — поднялся Левашов. — Нет во мне веры, Павел Николаевич. Нет. Знаю, грех говорить так, но нет ее во мне нынче.

— Что Вам Менхель сказал? Стоит ли нам опасаться за жизнь супруги Вашей?

Взяв себя в руки, Левашов заговорил, избегая смотреть в глаза Шеховкому:

— Жизни Дарьи Степановны ничего не угрожает нынче. Хвала Господу, нет ни переломов, ни других увечий, только ушиблась сильно.

— Я не держу на Вас зла, Сергей Александрович, — заговорил Шеховской после некоторого молчания. — Я не ревную более, ибо проявлять ревность, значит оскорбить жену мою недоверием. Она сказала мне, что Вы для нее не более, чем друг, и я верю ей. Хорошо бы и Вам о том не забывать. Идемте, я провожу Вас в комнату, что Вам отвели, она рядом с той, где разместили Вашу супругу.

Не раздеваясь, Сергей бросился на постель, уткнувшись лицом в подушку. Семен не посмел тревожить барина, а только неуклюже потоптавшись в дверях, вздохнув прошел в пустующую гардеробную, где и устроился на небольшой кушетке. В дверь тихо постучали.

— Entrez! — резко бросил Сергей, поднимаясь с постели.

— Ее сиятельство Юлия Львовна велели Вам ужин отнести, — поклонился лакей, с трудом удержав в руках полный поднос.

— Я не голоден, — бросил Серж, желая остаться один.

Но лакей, будто не слышал его, расторопно сервировал столик.

— А это Вам Павел Николаевич велел передать, — поставив на стол графин с бренди, слуга поспешно ретировался.

Первая рюмка обожгла небо и горло. Вдохнув поглубже, Серж налил вторую. Выпил залпом и приняв решение, спешно вышел из спальни.

Остановившись у дверей комнаты, за которыми была Даша, он прислонился лбом к прохладной деревянной поверхности. Глубоко вздохнул и вошел. Испуганно охнула, девушка, приставленная ходить за хворой барыней, но он лишь отослал ее прочь взмахом руки. Сам же присел в кресло у изголовья, глядя на спящую глубоким сном, после принятой настойки лаундаума Дарью. Взяв в ладони тонкую кисть, поднес ее к губам, согревая своим дыханием прохладную кожу.

— Что бы ты ни говорила, как бы не пыталась прогнать меня — я не уйду, — прошептал, поглаживая тонкое запястье. — Нас судьба свела, на все воля Божья, значит жить нужно по-божески. Коль ты мне судьбой была предначертана, нет теперь смысла роптать на нее. Я буду молить Господа о твоем скорейшем выздоровлении и о том, чтобы даровал мне чувство, о котором ты меня просила.

Он еще что-то говорил ей, ласково, нежно, просил, умолял простить его да так и уснул под утро в кресле, не выпустив ее руки из своих ладоней. Проснулся оттого, что шевельнулись тонкие пальцы, когда Даша попыталась отнять у него свою руку, глядя на него смущенно из-под ресниц.

— Как Вы себя чувствуете, ma сherie? — спросил хриплым со сна голосом.

— Лучше, — тихо отозвалась она. — Прошу Вас, пожалуйста, увезите меня домой.

— Как пожелаете, mon coeur, — прижался губами к тыльной стороне ладони. — Долли, — поглаживая тонкое запястье, глянул на нее просящим взглядом, — могу ли я надеяться на Ваше прощение.

Лицо ее тотчас окаменело:

— Не торопите меня, Сергей Александрович. Есть раны, которые заживают куда дольше, чем недуги телесные, — прошептала в ответ, отнимая у него свою ладонь. — Прошу Вас, распорядитесь об отъезде. Мне невыносимо быть здесь, под крышей этого дома.

— Не вините Юлию Львовну, — тихо проговорил Сергей. Нет ее вины перед Вами. Никогда между нами не было ничего предосудительного. Никогда не была она ко мне расположена как-то иначе, чем к другу. Я, только я повинен во всем. В том, что позволил себе мечтать, о том, чего никогда не будет.

Проводив чету Левашовых, которые решили уехать, несмотря на рекомендации доктора, остаться в Закревском, Жюли прижалась виском к плечу Павла.

— Жаль ее, — прошептала она.

— В этом есть и Ваша вина, ma сherie, — отозвался Павел. — Не нужно было поощрять его.

— Поль, для меня не существует никого кроме Вас, — заглянула она ему в лицо. — Неужели Вы сомневаетесь в том?

— Теперь уже нет, — задумчиво отозвался Павел. — Это им еще предстоит пройти через все и сберечь то, что имеют, — кивнул он в сторону отъехавшей коляски. — Но идемте в дом, погода портиться.

Ветер зашумел в кронах парковых деревьев, пронесся по небольшому садику, обрывая нежные лепестки чубушника и унося их за собой, рассыпая по скошенной траве перед домом, будто снежные хлопья. Потемнели небеса, погружая в предгрозовой сумрак усадьбу и все окрест нее. Забегала дворня, торопливо закрывая окна, что отворили с утра, дабы проветрить дом. Послышались отдаленные раскаты, смолкли щебетавшие до того птицы. Все замерло в ожидании грозного удара стихии.

— Ух хотя бы доехать успели, — вздохнула Жюли, замерев у окна, глядя на то, как первые крупные дождевые капли упали на стекло стекая по нему будто слезы.

Обняв ее за плечи, Павел увел ее от окна и усадил рядом с собой на широкий диван в кабинете.

— Все хорошо будет, ma сherie. Все хорошо, — ласково зашептал на ухо, укачивая как ребенка в своих объятьях. — Я не буду препятствовать твоей дружбе с Сергеем Александровичем, но раз, как ты говоришь, тебе жаль Долли, ты сама должна порвать с ним. Я знаю, что больно терять друзей, но то лишь во благо будет. Не привечай его более, будешь холодна с ним, и он обратит свои взоры ныне в другую сторону. Я не настаиваю, лишь прошу внять голосу разума.

— Ты прав, прав, mon сher. Как всегда, во всем прав, — отозвалась задумчиво. — Давай уедем. Нет, не в столицу, — приложила она палец к его губам, — в Ильинское, туда, где впервые увидела тебя, где впервые поняла, что жить без тебя не смогу. Не будет тебя и мне жить будет незачем.

Жюли вздрогнула, когда громовой раскат сотряс стекла в старинном особняке, и теснее прижалась к мужу, зная, что лишь рядом с ним, в его объятьях ей всегда будет тепло и покойно. Только с ним рядом сердце бьется чаще не от страха и тревоги, а от любви к нему, которой нынче так переполнена душа ее, что хочется о своей радости говорить и говорить. Но она промолчала, вдыхая тонкий привычный аромат сандала, исходивший от него, уткнувшись лбом в ямку у ключицы, чувствуя, как горяча его кожа в распахнутом вороте рубахи.