Звезда Любви

Глава 26

Как оказалось, Павел напрасно переживал из-за встречи с Александрой: к тому времени, как он вернулся из Якутска, Зарины уже покинули Иркутск Дядя Александры, Владимир Николаевич, давно уже хлопотал о переводе на новое место службы поближе к престарелой матушке, проживавшей в Орловской губернии, и вот наконец-то его просьбу удовлетворили, причем так, как он и надеяться не мог. Первоначально назначение Зарина планировалось во Владимир, но потом его определили нести дальнейшую службу в Курске, а уж от Курска было куда ближе до семейного имения, нежели из Владимира.

Обо всем этом со всеми подробностями Павлу рассказал Струве, который был своим человеком в доме Зариных в их бытность в Иркутске. Его же, зная о том, что Шеховской по весне отправится в Петровский, Владимир Николаевич попросил передать князю письма для Катерины и Геннадия Николаевича Невельских.

Подготовка к Амурской экспедиции отнимала почти все время. В поход с Шеховским, кроме проводника Ваньки и бессменного Прохора, отправлялись специально прибывший из Петербурга топограф Степан Аркадьевич Подольский и пятеро казаков. Путь их пролегал по местам, не обозначенным ни на одной карте, а целью для небольшого отряда ставилось выяснение возможности сплава по Амуру от самых его истоков к устью, где ныне Невельским был основан Петровский пост. Прежняя экспедиция Невельского во многом доказала, что земли, лежащие за Амуром, не принадлежат никому, и та сторона, которая займет их первой, и станет там полновластной хозяйкой. Как оказалось, и англичане, и американцы имели немалый интерес к данным территориям, и потому без того, чтобы обеспечить их должную защиту, невозможно было сохранить их за собой. Оттого и отправлял сейчас Муравьев в эту опасную экспедицию Шеховского, чтобы Павел Николаевич изучил путь по Амуру с тем, чтобы по осени этим путем отправить из Нерчинска капитана второго ранга Казакевича с полным годовым запасом продовольствия, а с ним двести пятьдесят человек нижних чинов из линейных батальонов и казаков для усиления военной команды, бывшей в распоряжении Невельского. И если люди могли добраться до устья Амура и по тайге, то доставить туда годовой запас продовольствия без реки было совершенно невозможно, а по донесениям Невельского и нынешней военной команде продовольствия не всегда хватало.

К концу марта в Иркутске сошел снег, но как ни не терпелось Павлу отправиться в путь, выступать в дорогу по-прежнему было рано. В тайге земля по-прежнему была слишком сырая, и копыта тяжело навьюченных лошадей проваливались бы в грязное месиво.

Размышляя о грядущей экспедиции, Павел вспоминал, как отправляясь в свой первый поход на Камчатку по Охотскому тракту поначалу тяжело принял практически полное отсутствие цивилизации. Но чем дальше они уходили от Якутска, тем сильнее его влекло неизведанное. Путешествие по тайге было чем-то совершенно новым, и он с удивлением ловил себя на мысли, что оно ему нравится. Нравилось неспешно ехать по чуть приметной тропе, вслушиваться в звуки леса, окружавшего их со всех сторон, и, что самое главное, здесь он мог быть тем, кто он есть. Если бы не несчастный случай с медведем, едва не стоивший ему жизни…

Наконец, земля уже достаточно просохла, и небольшой отряд под командованием Шеховского вышел из Иркутска. С каждым днем тайга все более преображалась. Невозможно было не радоваться этому обновлению природы, первой нежной зелени, теплому весеннему солнцу и этому особому запаху: влажной земли, смешанному с ароматами первоцветов. Радуясь теплу, с дерева на дерево порхали птахи, наполняя тишину леса разноголосым щебетом и гомоном. Сбегая с высоких хребтов, то и дело путь им преграждали бурные ручьи, несущие в себе талые воды с вершин сопок.

Самый сложный участок пути ожидал путешественников до истоков Амура. Двигались неспешно потаенными лесными тропами. Добравшись до Байкала, какое-то время шли берегом озера. Шеховскому казалось, что никогда в своей жизни он не видел ничего более прекрасного, чем это огромное озеро, в чистых водах которого отражалось бескрайнее синее небо, какое бывает только по весне. Остановившись на ночевку на берегу, разбили лагерь. Пока казаки разводили огонь, Прохор вместе с Ванькой попробовали удить рыбу. Улов был небольшой, но уставшие путники обрадовались и этому.

После ужина Павел долго сидел на высохшем стволе поваленной сосны, подробно записывая все события сегодняшнего дня в дневник, который начал вести в этой экспедиции. Весело потрескивал в костре хворост, тихо рокотал прибой, взошедшая луна осветила все вокруг призрачным светом, отразилась в водах озера, завораживая своим сиянием. Он впервые пожалел о том, что не наделен даром художника, дабы навечно запечатлеть открывшуюся ему красоту этого дивного края, о чем и написал тут же, сам дивясь этой мысли.

Проснувшись на рассвете с первыми лучами солнца, Поль вышел из палатки, которую делил с Прохором и Степаном Аркадьевичем Подольским, тем самым топографом. Еще вчера его заворожил Байкал, залитый лунным светом, но рассвет на Байкале являл собой фееричное зрелище. Все вокруг, казалось, стало золотым. Отражаясь в водах озера, восходящее солнце залило все вокруг золотым сиянием, отразилось от прибрежных скал, позолотив высокие уступы, окрасило золотом небосвод. Один из казаков, уже бывавший в этих местах, остановился рядом с ним на небольшом возвышении.

— Нечасто такое увидишь, — вздохнул он. — Ширь-то какая, простор!

— Дух захватывает, — согласился Павел.

— То ли еще будет, Ваше сиятельство! В здешних местах такие богатства сокрыты! Зверья, птицы, рыбы видимо-невидимо. А вот как до Амура дойдем, там еще и не такое увидите.

— Так ты, Савелий Яковлевич, стало быть, бывал на Амуре?

— Доводилось, — кивнул головой казак. — Но вот спускаться до самого низовья не приходилось.

— Все когда-то впервые бывает, — усмехнулся Шеховской. — Я вот тоже не думал никогда, что окажусь здесь.

Наскоро позавтракав, небольшой отряд тронулся в дальний путь. Обогнув Байкал, спустились к Нерчинску, откуда решено было сплавляться на лодках. У Шеховского было письменное распоряжение Муравьева к местному начальству о том, чтобы экспедиции было оказано всяческое содействие, в том числе и обеспечить лодками для сплава по реке. Оставив лошадей и перегрузив всю поклажу в три больших лодки, тронулись вниз по Нерче, что впадала в Шилку.

Шилка и Аргунь, сливаясь вместе, собственно и образовывали Амур. Шилку одолели за неделю пути. Погода благоприятствовала, и по пути никаких неприятностей не случилось. Впереди был Амур, неизвестный и неизведанный. По прикидкам проводника, их ждало более двух с половиной тысяч верст по реке. Помогая веслами, в день удавалось пройти почти 60 верст. Павел налегал на весла наравне с остальными и к вечеру падал с ног от усталости, но несмотря на это после ужина садился у костра со своей тетрадкой и карандашом и записывал впечатления от прожитого дня, стараясь не упустить ничего из виду. Чем ниже спускались по течению, тем шире и полноводнее становился Амур. Река определенно могла использоваться для судоходства. Именно это более всего интересовало Муравьева.

Весна сменилась жарким летом. Во время ночевок на берегу путешественников одолевали тучи гнуса, которые легкий прибрежный ветерок от реки разогнать был не в силах. Почти полтора месяца Шеховской не видел ничего, кроме воды. Он привык засыпать и просыпаться под мерный плеск волн. Первоначальное восхищение сменилось раздражением, а конца Амуру все не было. Ничего не хотелось больше, как только побыстрее добраться до конечной цели путешествия. Ближе к низовьям Амура по пути все чаще стали встречаться поселения нивхов, которых казаки между собой называли гиляками. Они охотно принимали путешественников в своих деревеньках, в обмен на ножи и табак делились с казаками разной снедью.

Наконец, долгое и трудное путешествие подошло к концу, и путешественники были бесконечно рады, достигнув Петровского. Невельской встретил Шеховского как старого друга. У четы Невельских был свой небольшой домик, состоящий из двух комнат, одна из которых служила спальней, а вторая столовой, кабинетом или гостиной, в зависимости от обстоятельств. Поразила Павла и перемена, произошедшая с Екатериной Ивановной. Шеховской даже представить себе не мог, чтобы утонченная светская барышня, воспитанница Смольного, сама своими руками занималась всеми насущными делами. Но более всего его поражала ее преданность делу своего супруга. С каким вниманием она относилась к его исследованиям, с какой трогательной заботой старалась обеспечить уют в маленьком деревянном домишке! При этом ее внимания и заботы хватало на всех. Молодые офицеры экспедиции на нее разве что не молились. Поистине, она ангел! — думал Павел. Вряд ли какая-нибудь из знакомых ему светских красавиц решилась бы на такой отважный шаг и отправилась бы в Богом забытый край, чтобы быть рядом с супругом, вместе с ним переносить все тяготы жизни вдали от благ цивилизации.

Вечером, передав Невельским письма от родных и друзей, после бани и сытного ужина Павел долго беседовал с Геннадием Ивановичем. Первое, о чем заговорил с ним Невельской — это насколько, по оценке Шеховского, возможно судоходство по реке. Еще в Петербурге Невельскому была поставлена задача составить подробнейшие карты здешних мест. В предыдущую зимовку Геннадию Ивановичу и его людям удалось собрать все необходимые сведения, и он готов был передать их с Шеховским Муравьеву.

В день прибытия у Шеховского не было времени, как следует рассмотреть пост Петровский. Проснувшись поутру, он первым делом прошелся по окрестностям. Пост представлял собой небольшое поселение, приютившееся на продуваемой всеми ветрами галечной косе, выступающей в Охотское море. Кроме домика Невельских, в поселении имелись казармы для нижних чинов и флигель для офицеров.

Вечером, ужиная в гостях у четы Невельских, Павел заметил, что Екатерина Ивановна подолгу задумчиво смотрит в его сторону. Очевидно, Александра писала ей о нем, — смутился он. При мыслях о Саше кровь бросилась в лицо, окрашивая скулы ярким румянцем. Ему нечего было стыдится, но тем не менее он ощущал себя виноватым во всей этой истории. Он почти не вспоминал о ней во время пути, не до того было, он вообще мало о ком думал в эти дни, даже мысли о Жюли перестали тревожить его покой.

Разговор зашел о делах и общих знакомых в Иркутске. Екатерина Ивановна живо интересовалась всем, что происходило в городе и заставила Павла со всеми подробностями рассказать о своем знакомстве с Волконскими.

— А с Александрой Вы не виделись? — поинтересовалась Катерина, подтверждая его предположения о том, что именно Александра была причиной столь пристального внимания к нему за ужином со стороны хозяйки дома.

— Нет. Я уже не застал их в Иркутске, — тихо ответил Павел. — Письма для вас мне Струве передал.

— Жаль, — вздохнула Екатерина Ивановна.

Выйдя от Невельских, Павел остановился, вглядываясь в небо. Уже смеркалось, но по еще светлому небосводу, предвещая непогоду, неслись темные грозовые облака, сильный ветер трепал кудри на непокрытой голове. Слышно было, как грохочет Охотское море, вздымая валы воды и обрушивая их на галечную косу. Но отчего-то грозная стихия, что собиралась вот-вот обрушиться на поселенцев, нашла самому ему до конца непонятный отклик в его душе. Какой-то пьянящий восторг разливался в крови при мысли о той мощи, что сейчас грохотала в небесах, вздымала волны, обрушивала их на побережье. Предложи ему кто-нибудь в этот момент вернуться к спокойной размеренной жизни в столице, вряд ли бы он согласился. Впервые за долгое время он ощущал себя свободным от различных, зачастую надуманных, условностей. Ах, какая же это роскошь — быть самим собой! — невольно улыбнулся он. Подставив лицо беснующемуся ветру, Павел усмехнулся своим воспоминаниям: ведь когда-то его заботило мнение света, хотя он всеми силами старался не показать того; когда-то он, не особо задумываясь, поступал вопреки своей воле и убеждениям, лишь бы соблюсти принятые в свете условности, а ныне он был волен в своих поступках и мог поступать так, как ему велела его совесть и позволяло воспитание. Там, на другом конце света, осталась вся его прежняя жизнь, — и она тоже осталась там, в прошлом. Сама его жизнь изменилась, и ей больше не было в ней места. Пусть остается в воспоминаниях, но он должен и будет жить дальше. Отец прав, жизнь его не закончилась со смертью жены, хотя — видит Бог! — это было чертовски больно: вырвать ее из сердца, отпустить, оставить всякие мысли о ней.

— Прости! — шепнул он в темноту. — Я отпускаю тебя! Будь счастлива, где бы ты ни была.

На лицо упали первые капли дождя. Преодолевая порывы ветра, Шеховской направился во флигель, где его разместили вместе с остальными офицерами, бывшими в экспедиции Невельского. В сгустившейся темноте хлынул летний ливень, вмиг вымочив его с головы до ног. Непогода бушевала почти всю ночь, но к утру дождь стих, и с первыми лучами солнца побережье уже являло собой мирную картину. О пронесшемся шторме напоминали только выброшенные на косу морские раковины и водоросли.

Павел не планировал надолго задерживаться в Петровском. Возвращаться им надлежало тем же путем, но на этот раз вверх по течению, а потому и времени, и усилий придется затратить куда больше. Тепло простившись с Невельскими и со всеми, с кем успел познакомиться за ту неделю, что они пробыли в Петровском, отряд Шеховского из восьми человек двинулся в обратный путь, вверх по Амуру. К середине октября измученные долгой дорогой путешественники добрались до Нерчинска. Предстоял еще долгий переход до Иркутска, но пускаться в путь сейчас, в самую осеннюю распутицу, было, по меньшей мере, неразумно.

Решили ждать становления зимника, а пока Шеховской побывал на Нерчинской верфи, где начали строительство первого парохода, который должен был войти в воды Амура уже в следующем году.

В Иркутск вернулись в канун Рождества. Передавая губернатору карты, сделанные Невельским, Шеховской подтвердил, что Амур вполне пригоден для судоходства. Довольный итогами предпринятой экспедиции, Муравьев составил рапорт на высочайшее имя, и после Рождества Павел отбыл с ним в Петербург.

— Вы, Павел Николаевич, в этом году великое дело сделали, на Охотское побережье водную дорогу проторили, — тепло напутствовал его Муравьев. — В Иркутск возвращаться не торопитесь, отдохните, наберитесь сил.

Я целый год не был в Петербурге, — думал Поль, подъезжая к столице в середине февраля 1853 года, — а он ничуть не изменился. Все так же высится громада Исаакиевского собора, все тот же Летний сад за кружевной чугунной оградой, игла Адмиралтейства, устремленная в синеву неба, так же горит золотом в ярких лучах холодного зимнего солнца. Проезжая по Литейному, Павел бросил быстрый взгляд на особняк Горчаковых. Мишель писал ему, но его письма в лучшем случае месяц, а то и почти полгода пролежали в доме Муравьева, дожидаясь возвращения Шеховского. Из них Павел узнал, что у четы Горчаковых родился сын, которого в честь отца Михаила назвали Алексеем. Мишель писал, что хотел бы видеть его, Павла, крестным отцом своего первенца, но обстоятельства, увы, складывались таким образом, что сие было невозможно, и потому крестным маленького Алеши стал Петр Степанович Лукомский.

Наконец, упряжка остановилась у парадного подъезда фамильного особняка Шеховских. Павел выбрался из саней, окинул взглядом величественный фасад и неспешно поднялся по ступеням. Открыв двери отчего дома, он шагнул в просторный вестибюль. К нему тотчас устремился дворецкий, но признав в вошедшем молодого барина, замер в почтительном поклоне.

— Есть кто дома? — поинтересовался Шеховской.

— Николай Матвеевич на службу отбыл с утра, а Софья Андреевна у себя, — принимая из рук Шеховского шинель и фуражку, отвечал дворецкий. — Барыня вчера только из Павлова пожаловали.

Не веря самому себе, что он дома, Поль прошелся по вестибюлю, его шаги гулко отдавались в сонной тишине огромного дома. Большие напольные часы в гостиной пробили полдень. Остановившись перед зеркалом, Шеховской вгляделся в свое отражение. На него смотрел усталый небритый человек, щеки ввалились, резче выступили скулы, темные круги под глазами. Он и в самом деле чертовски устал.

— Поль, мальчик мой!

Обернувшись на голос матери, Павел сделал несколько шагов ей навстречу и замер, вглядываясь в дорогие черты. Софья Андреевна торопливо спустилась по лестнице и, обняв сына за плечи, коснулась губами небритой щеки.

— Отчего же не написал, что приедешь? — глядя на него блестящими от слез глазами спросила она.

— Я на службе, маменька, куда прикажут, туда и еду, — улыбнулся Павел, — нынче вот приказали ехать в Петербург. Если бы и написал, письмо меня разве что на пару дней опередило бы.

— Ты надолго?

— До лета, а там обратно в Иркутск.

— Как же я рада, что ты приехал! Ты мне совсем почти не писал, — упрекнула она его.

— Я писал к Вам, когда была возможность, маменька, — улыбнулся Павел, — но по большей части я бываю там, откуда письма везти некому. Я и Ваших писем, бывает, по полгода не вижу.

Софья Андреевна с тревогой вглядывалась в лицо единственного сына: осунулся, похудел, тени под глазами и взгляд такой усталый.

— Я распоряжусь, чтобы твои комнаты подготовили, — заторопилась она. — Ты устал с дороги, а я тебя на пороге держу.

— Не беспокойтесь обо мне, маменька, — поднес он к губам ее руку. — Я сегодня собирался еще Горчаковым визит нанести, спешить ни к чему.

Знакомые апартаменты встретили Павла тишиной и уютом. Как хорошо было вновь оказаться дома. Как это хорошо — знать, что тебя любят и ждут. За время своего пребывания в должности чиновника по особым поручениям при генерал-губернаторе Восточной Сибири Павел привык обходиться без прислуги, потому как в походах Прохор скорее был другом, товарищем по оружию, чем слугой. И там, где каждые свободные руки ценились на вес золота, Шеховскому казалось неправильным пользоваться услугами денщика в том, с чем он и сам мог справиться без посторонней помощи. Теперь же, пока он умывался, Прохор успел принести ему из гардероба прошлогодний сюртук, и, стоя перед зеркалом, Поль пытался застегнуть его.

— Эка Вы раздались в плечах, Ваше сиятельство! — заметил Прохор, глядя, как князь недовольно морщится от того, что одежда сковывала движения. — Того и гляди сюртук по швам разойдется.

— Мундир подай, — обернулся к нему Павел, сдергивая сюртук и швыряя его на кровать.

До Литейного было рукой подать, и Павел решил пройтись пешком. Выйдя из дома, он глубоко вздохнул, полной грудью вдыхая морозный февральский воздух столицы, поднял воротник шинели и зашагал в сторону особняка Горчаковых.

Вежливо раскланявшись по пути с несколькими знакомыми, князь весело усмехнулся тому удивлению, с каким встретили его появление в Петербурге. Свернув на Литейный, он, задумавшись, едва не угодил под копыта запряженной в небольшие сани лошади и остановился на минуту, удивленно глянув вслед пролетевшим мимо саням, а потом отряхнул снег с рукава пальто и двинулся дальше.

— Стой! — вдруг раздался крик из саней. — Да стой же ты!

— Павел Николаевич! — услышал он за своей спиной.

Поль обернулся:

— Боже, это и в самом деле Вы! — выдохнула Мари. — Я думала, что мне только показалось.

— Мария Александровна, мое почтение, — улыбнулся Шеховской, окидывая свою кузину изумленным взглядом.

— О Господи, ужас какой! Что у тебя с лицом? — выдернув руку из муфты, Мари хотела коснуться его изуродованной щеки, но Шеховской поймал тонкое запястье и поднес к губам.

— Пустяки, Мария Александровна, несчастный случай на охоте, — усмехнувшись, ответил он.

Маша смутилась. Это интимное, как в далеком отрочестве, "ты", сорвалось с губ прежде, чем она успела понять, что именно произнесла. Принужденно улыбнувшись и стараясь вернуться к прежнему тону светской любезности, она поинтересовалась:

— Когда же Вы вернулись? Нам так не хватало Вашего общества.

— В самом деле? — не скрывая сарказма, протянул Павел. — Не Вашими ли стараниями, моя дорогая кузина, я вынужден был покинуть Петербург?

Мари опустила ресницы, скрывая раскаяние, мелькнувшее во взгляде. Не ожидавшая от него подобного выпада, Машенька растерялась. А он и в самом деле изменился, — разглядывая его из-под ресниц, заметила она. — Раньше он ни за что не позволил бы себе так открыто указать ей на ее неблаговидный поступок.

— Я сожалею, — едва слышно произнесла она. — Мне на самом деле жаль, — уже громче добавила она.

— Полно, Мари! Как говорят, кто старое помянет…

Машенька подняла голову, вглядываясь в его лицо.

— Вы, в самом деле прощаете мне? — недоверчиво спросила она.

— Сделанного не воротишь, — пожал плечом Павел. — К чему ворошить прошлое, коль ничего нельзя изменить? А теперь прошу меня извинить, я спешу, — откланялся он.

— Надеюсь, мы еще увидимся, — робко улыбнулась в ответ Маша.

— Непременно, Мари! — и, поклонившись ей на прощание, Павел продолжил свой путь.

Дойдя до дома Горчаковых, Павел оглянулся. Одинокая фигурка в голубом салопе так и стояла на мостовой. Маша не сдвинулась с места до тех пор, пока он не скрылся из виду. Шеховской едва заметно покачал головой. Он давно уж не держал зла на нее. Не трудно было понять мотивы ее поступка: ревность, обида, разочарование — гремучая смесь, способная и зрелого человека сбить с пути истинного, что уж говорить об избалованной и вздорной Мари.

Поднявшись по ступеням, Павел потянул на себя массивную дверь.

— Глазам не верю! — воскликнул Мишель, входя в гостиную после того, как лакей доложил ему о нежданном визитере. — Вот уж не думал, что увижу тебя! На письма не отвечаешь, я уж думал, не затаил ли ты обиды какой на меня?

— Какие могут быть обиды, — ответил Павел, поднимаясь с дивана и протягивая руку для традиционного приветствия. — Это ты на меня не обижайся, что не писал. Недосуг было, полгода в разъездах.

— И далече ли ездил? — усмехнулся Михаил.

— На Амур, — пожал плечами Шеховской.

— Слышал, — уже серьезно отозвался Горчаков, — у Перовского только об этом и говорят. Граф Муравьев очень большое значение придает освоению этих земель.

— Немудрено! Я не буду рассказывать тебе обо всех выгодах от занятия этих земель, достаточно того, что англичане и американцы проявляют весьма недвусмысленный интерес к этим территория, — отозвался Павел. — Но будет о делах! Это на мой взгляд в столице ничего не поменялось или я ошибаюсь?

— Ты сам скоро все узнаешь, — отвечал Мишель, хлопнув его по плечу.

— Я слышала, у нас гость? — улыбнулась Полина, входя в комнату.

— Полина Львовна, — поднес к губам изящную тонкую ручку Павел, — очень, очень рад Вас видеть!

— Mon cher, — обратилась Полина к супругу, — я распоряжусь, чтобы обед подавали и поставили еще один прибор. Вы ведь останетесь, Павел Николаевич? — повернулась она к Шеховскому.

— Разве я могу Вам отказать? — слегка наклонил голову Поль.

Провожая ее взглядом, Павел отметил для себя, что княгиня Горчакова и раньше была весьма привлекательна, а ныне и вовсе расцвела. Определенно, из хорошенькой девицы Полин превратилась в очень красивую женщину. Перехватив взгляд Михаила, Павел улыбнулся в ответ:

— Mon ami, je n'ai pas, de quelque maniХre, n'envie pas ton bonheur. (Мой друг, я никоим образом не завидую твоему счастью).

— Ton bonheur est entre tes mains (Твое счастье в твоих руках), — тихо заметил Мишель.

За столом Полина, стараясь скрыть некоторую нервозность в присутствии Шеховского говорила без умолку. Павел молча слушал ее болтовню об общих знакомых, замечая при этом, как слегка дрогнула рука, когда она взялась за бокал с вином, как она, перехватив его взгляд, тотчас отводит глаза.

Полина была и рада, и не рада его приезду. Она искренне переживала, когда Павел перестал отвечать на письма Мишеля, видя, как сильно сей факт тревожит ее супруга. Ощущая свою вину в том, что между друзьями случилось это охлаждение, Полина думала, что Павел решил совсем прекратить всяческие отношения с их семьей, и была очень расстроена тем. Но вот теперь, когда он, не успев приехать в столицу, самым первым делом объявился у них, ее очень беспокоило то, как он отнесется к ней. Помнит ли о том, что она едва не поставила Михаила в глупое и унизительное положение, демонстрируя свою сердечную склонность к его лучшему другу? Но как сказать ему о том, что все давно в прошлом? В его прошлый приезд из Иркутска у них почти совсем не было времени поговорить, он спешил уехать из столицы, и она понимала его в этом стремлении покинуть место, с которым связано столько болезненных воспоминаний. Глядя на него сейчас, она видела совершенно другого человека. Поль уж давно не был тем очаровательным повесой, в которого она без памяти влюбилась четыре года назад, едва увидев его на пороге отчего дома. И дело было даже не в шрамах, что пересекали сверху вниз всю левую щеку, перемены эти произошли в его характере. Его улыбка по-прежнему могла заставить биться чаще не одно девичье сердце, но не было той былой беспечности во взгляде, той легкости в общении.

— Павел Николаевич, — обратилась она к нему, — Вы ведь знакомы с крестным нашего Алеши, с Лукомским?

— Да, помнится, именно благодаря Вам мы и познакомились, — усмехнулся Шеховской.

— Так вот, Петр Степанович сделал предложение графине Радзинской, и она приняла его, — улыбаясь, сообщила Полина.

— Алекс и Лукомский? — недоверчиво покачал головой Шеховской. — Вот уж не думал, что такое возможное! Вряд ли можно найти людей столь различных, хотя Александра всегда оставалась для меня загадкой, и ее выбор меня ничуть не удивляет в том смысле, что любой ее выбор удивил бы меня.

— О да, этот союз удивил многих, — заметила Полина. — Но мне кажется, что они так дополняют друг друга!

— О чем Вы, ma chИrie? — удивленно произнес Мишель.

— Вам, мужчинам, этого не понять! — позволила себе снисходительный тон Полина. — Вы же не будете отрицать, что Петр Степанович — человек несколько рассеянный, тогда как Александра в противовес ему обладает далеко не женским умом.

— Да, Алекс всегда была слишком умна для меня, — рассмеялся Павел. — Может, оттого меня и пугала перспектива стать ее супругом.

Полина улыбнулась в ответ. А ведь когда он смеется, на его шрамы не обращаешь внимания, — поймала она себя на мысли, удивившей ее саму. — Нет, конечно, он не тот, что прежний. Но таким он мне нравится больше.

— Ты надолго в столицу на этот раз? — поинтересовался Михаил.

— До лета, а дальше видно будет, — отозвался Павел.

— Хорошо, — улыбнулся Мишель. — Я уж думал, что вновь, едва показавшись на глаза, уедешь в Иркутск.

Наблюдая за четой Горчаковых, Поль все больше мрачнел. Мишель прав, его счастье только в его руках. Пора расстаться с прошлым. Видимо, пришло время окунуться в светскую жизнь столицы и хотя бы попытаться найти это самое счастье. Прощаясь с Полин и Мишелем, Павел пообещал Горчакову, что они непременно встретятся в клубе, а по дороге домой решил не игнорировать приглашения, что, несомненно, посыплются на его имя, как только широкому кругу друзей и знакомых станет известно о его появлении в столице.

Дома его ждала удивившая его самого встреча с отцом. Сколько Павел себя помнил, отец всегда был им недоволен, сегодня же неожиданно обнял его крепко, по-мужски. Словно и не было никогда промеж них разногласия и недовольства друг другом.

Уже на следующий день после завтрака Поль увидел на письменном столе в своем кабинете несколько конвертов. В самом верхнем было приглашение на торжественный обед по случаю бракосочетания Петра Степановича Лукомского и Александры Ильиничны Радзинской, что должно было состояться на Красную горку.

И все же, несмотря на принятое решение, Павел не спешил с головой окунуться в светскую жизнь Петербурга. Если раньше необходимость появляться в обществе не была ему в тягость, то ныне он находил эту повинность скучной и обременительной. Более всего вызывали у него раздражение бессмысленные и пустые разговоры, ему претило скрывать за маской светской любезности свои истинные мысли и чувства. Вспоминая провинциальный Иркутск, Шеховской все больше утверждался во мнении, что ныне ему куда больше по душе непритязательное общество сибирского городка, где не нужно было притворяться тем, кем ты, по сути, не являешься. Оттого известие о том, что через две недели Софья Андреевна устраивает званый вечер по случаю его возвращения в столицу, застала его врасплох. Стараясь не обидеть матушку, Павел весьма сдержанно отреагировал на это заявление за ужином в кругу семьи и пообещал, что постарается быть милым и любезным. Софья Андреевна хотела было обсудить с ним список приглашенных, но Поль ответил, что оставляет это на ее усмотрение.

По прошествии двух недель то, что маменька скромно именовала званым вечером, вылилось в грандиозный бал. Особняк Шеховских давно не видел столь роскошных собраний. Сергиевская в тот февральский вечер была запружена экипажами. Гости все пребывали, и Павел уже больше часа вместе с родителями встречал всех прибывших у входа в бальный зал. В глазах рябило от блеска драгоценностей, многоцветья бальных туалетов дам. Поль привычно произносил дежурные комплименты, с улыбкой шепнув матери, что она, видимо, в этот вечер собрала в их доме всех незамужних девиц столицы. Мари приехала с супругом, и, приветствуя их, Павел не смог сдержать удивления. Менее всего супругом Маши он ожидал увидеть своего давнего знакомого Григория Алексеевича Ярынского. Помнится, матушка писала о том, что Мари вышла замуж, и несколько туманно намекнула, что с этим браком было связанно нечто скандальное, будто бы Мари и одного знакомого ему молодого человека застали при весьма компрометирующих ее обстоятельствах, но он не помнил, чтобы в своем письме она упоминала имя ее супруга.

Павел искренне был рад видеть чету Горчаковых и бывших сослуживцев. Прислушиваясь к разговорам офицеров, которые в основном велись вокруг слухов о грядущей войне с Османской империей, он поднес к губам фужер с шампанским и едва не поперхнулся, когда Мишель, желая перевести разговор на другую тему, пошутил:

— Сдается мне, господа, ныне в особняке Шеховских собрались все незамужние девицы Петербурга.

В ответ раздался дружный смех. Павел улыбнулся и пожал плечами:

— Увы, господа, не смею отрицать, что моя маменька задалась вполне определенной целью, и нынче я чувствую себя добычей во время гона. Думаю, в Иркутск я вернусь если не с женой, то совершенно определенно помолвленным с одним из этих дивных созданий, — указал он глазами на трех девушек, что прикрывшись веерами с нескрываемым интересом рассматривали веселую компанию офицеров.

Взгляд его рассеяно скользил по залу и остановился на очень юном создании. Девушка испуганно сжалась, стоя за креслом своей спутницы, очевидно, матери, и словно старалась слиться с обивкой стен. Ее черты показались ему смутно знакомыми, но он так и не смог припомнить, где мог видеть ее, взглянув же на маменьку девицы, Павел тотчас вспомнил сестер Балашовых в их первый выход в свет. То было сразу после его возвращения с Кавказа. Тогда, после четырех военных лет, он с головой окунулся в светскую жизнь и сразу же попал под пристальное внимание петербургских невест и их маменек. Не собираясь связывать себя брачными узами, Шеховской старался оставаться в роли стороннего наблюдателя, однако веселился от души. Елена и Татьяна не были признанными красавицами, но, впрочем, этот маленький недостаток с лихвой компенсировался живостью характера и острым умом, что отличало их от большинства девиц на выданье. Павел припомнил, что в разговорах они часто упоминали о своей младшей сестре, Дарье, или Долли, как называли ее в семье. Должно быть, это она и есть, — улыбнулся он. Но, кажется, младшая из сестер отличается куда более скромным нравом.

Услышав его ответ на шутку Горчакова, Маша, примкнувшая к их кружку вместе с супругом, резко захлопнула веер и отошла. Темной волной в душе всколыхнулась злоба, обида сдавила грудь, мешая вздохнуть, а слезы, подступив к глазам, готовы были пролиться в любую минуту. Не желая обнаружить свои чувства в глазах всего света, она торопливо вышла из зала и пошла, не разбирая дороги. По какой-то странной прихоти ноги принесли ее в кабинет Павла. Толкнув дверь в темную комнату, она плотно прикрыла ее за собой и рухнула в ближайшее кресло, наконец-то позволив себе разрыдаться. Стянув перчатки и закрыв лицо руками, Маша плакала навзрыд, не видя и не слыша ничего вокруг, выплакивая в этих слезах всю горечь и обиду, что теснились в душе. Ну отчего жизнь так несправедливо с ней обошлась?! Отчего ее девичьим мечтам не суждено сбыться уже никогда?! Конечно, она сама виновата во всем! Тогда, после стремительного отъезда Павла в Иркутск, ей не стоило поощрять ухаживания Григория, коль она не собиралась ответить согласием на его предложение. Ей, отвергнутой Шеховским, всего лишь хотелось потешить свое тщеславие, играя чувствами молодого привлекательного офицера, но Ярынский быстро разгадал ее игру, и поймал ее в ее же собственную ловушку. Она не смогла отказать ему без ущерба для своей репутации, и ныне была замужем за тем, кто спустя полгода семейной жизни уж и не скрывал своего презрения к ней. Все началось с того, что Григорий случайно обнаружил ее письма к Шеховскому, которые она писала Павлу, уже будучи замужем, хотя так и не отправила ни одно из них. Последовавший за тем откровенный разговор окончательно отдалил друг от друга молодых супругов, и ныне они появлялись вместе только там, где этого требовали приличия.

Сидя в тишине кабинета, Мари прислушивалась к звукам музыки, доносящимся из бального зала. Интересно, с кем он танцует сейчас? — подумалось ей, и вслед за этой мыслью новая волна рыданий сотрясла хрупкие плечи. Она не слышала, как открылась и закрылась дверь и только когда зажглась свеча в подсвечнике, поняла, что больше не одна в комнате. Испугано охнув, Мари всмотрелась в темный силуэт у письменного стола.

Павел попросту сбежал из зала, едва завидел Софью Андреевну под руку с очередной прелестной барышней, выискивающую его глазами среди разодетой толпы гостей, и пришел в кабинет, желая немного побыть в одиночестве.

— Мари, — тихо произнес он, — видимо, горе Ваше и впрямь велико.

Достав из кармана чистый платок, Шеховской опустился рядом с креслом на одно колено и промокнул заплаканные глаза девушки. Маша сглотнула ком в горле.

— Вы даже не можете представить, насколько оно велико, Павел Николаевич, — прошептала она в ответ.

— Ну, так расскажите, может, я смогу Вашему горю помочь? — глядя ей в глаза, продолжил Павел.

Всхлипнув, Маша снова зашлась в рыданиях, и, обвив руками его шею, спрятала заплаканное лицо на его плече. Эполет царапнул нежную кожу щеки, но она только крепче прижалась к нему. Шеховской в растерянности обнял вздрагивающие плечи и погладил ее по спине.

— Ну, полно, Маша, полно! Что с тобой? Ей Богу, ты так на похоронах отца не рыдала, как сейчас.

— Ты не любишь меня, не любишь, — прошептала она.

— Мари, — Павел слегка встряхнул ее за плечи, заставив посмотреть ему в глаза, — Ты замужняя женщина. О чем ты говоришь?

— Это все неважно, — всхлипнула она. — Я хочу быть твоей, только твоей! Поль, ну почему нет? Помнишь, когда ты вернулся с Кавказа в Павлово, ты говорил мне, что я самая красивая.

— Помню, — отпуская ее и поднимаясь, ответил Шеховской. — Помню, Мари. И я не лгал тебе тогда.

— Но что сейчас мешает нам быть вместе? — тихо спросила Маша. — Ведь теперь тебе не придется делать мне предложение.

Шеховской усмехнулся.

— Твой супруг меткий стрелок, Мари, а мне еще не надоело жить. Григорий не из тех, кто спокойно отнесется к сомнительной славе рогоносца. К тому же у нас с ним старые счеты, и он не колеблясь ни минуты проделает дырку в моей голове.

Маша вскочила с кресла и, повиснув у него на шее, приникла губами к его губам. Поль ощутил, как зачастило сердце в груди, перехватило дыхание, руки сами помимо его воли сжали в объятьях тонкий стан. Мягкие нежные губы под его губами, тонкий аромат духов и ее собственный запах кружили голову. Опомнившись, он слегка оттолкнул ее и убрал руки за спину.

— Вот видишь, — глаза Маши торжествующе блеснули, — ты хочешь меня.

Шеховской криво усмехнулся.

— Мари, ты ведь тогда говорила, что любишь меня, — покачал он головой. — Неужели это — все, что тебе от меня нужно? Мне жаль тебя! А мое возбуждение — я три года вел монашеский образ жизни, я сейчас захочу любую женщину, которая попадет ко мне в объятья. Это говорит лишь о том, что мне надо посетить одно заведение на Итальянской.

— Хочешь сказать, что предпочтешь мне проститутку? — недоверчиво распахнула глаза Маша.

— О, какие слова из уст благовоспитанной барышни! — не скрывая сарказма, заметил Павел. — Ты права, именно так. Во всяком случае, она не будет говорить мне о любви! А сейчас тебе лучше уйти, — указал он глазами на дверь.