Звезда заводской многотиражки 2

Глава двадцать пятая Дом, милый дом

— Жан, привет! — бодро сказал я. — Это Иван, помнишь такого? Звоню узнать, как дела с Натальей Ивановной.

— А… — голос зазвучал растерянно. Потом он закашлялся, и я как вживую увидел, что он тревожно оглядывается в сторону кухни, где родители как будто случайно прервали разговор. — Здоров, Гриша! Домашку на каникулы не записал, лопух?

— Влетело от родителей? — я с пониманием усмехнулся. — Получилось перевести ее в Новокиневск?

— Ага! — отозвался Жан. — Сейчас только дневник возьму.

— Где она сейчас? В больнице? — спросил я.

— Неа, по русскому ничего не задали, — раздался в трубке напряженный голос Жана.

— У дяди Егора? — я посмотрел на улицу сквозь подмерзшее по краям стекло телефонной будки.

— Гришан, что ты мне голову морочишь?! — возмутился Жан. — Ничего у меня тут не записано!

— Дома? А с ней кто-нибудь остался? — спросил я.

— Ага… Да, — медленно проговорил Жан. Похоже, подбирает подходящие слова, которые не вызовут подозрений. — Слушай, у нас же Осипова болеет. Все договорились ее навестить послезавтра, но я не могу, у меня… В общем, у меня не получится. Ты пойдешь?

— Я навещу твою бабушку, Жан, — сказал я. — Ты отлично справился. Позвоню, когда будут подробности.

— Ну ладно, тогда все, пока! — в трубке запищали короткие гудки.

Я примерно себе представлял, что сейчас будет. Жан вернется на кухню с видом «ничего странного не произошло». Мама докопается, кто звонил, а я, в смысле, Жан, буду отнекиваться, что, ты же все слышала, Гришка-лопух, который с какой-то балды решил, что нам на каникулах надо домашнее задание делать. А на самом деле не надо, в дневнике ничего не записано. И тогда у мамы проснется подозрительность настоящего контрразведчика, она пойдет названивать маме Галки Телеповой, чтобы та узнала у дочери, точно ли нам ничего не задали, или это просто Жанчик лопух.

Я всегда так делал, когда надо было от чего-то важного внимание отвести. Работало железно, потому что у мамы был какой-то пунктик на домашке.

Выходные прошли в ударной работе. Ну, то есть, вечер пятницы мы дружно прогудели на квартире у Ирины-Элис, а когда проснулись, то всем мужским составом поехали в мою новую квартиру. И еще Лизавета за нами увязалась, потому что кто-то же должен проследить, чтобы все было обставлено со вкусом и шиком.

По поводу дивана пришлось с Дарьей Ивановной немного даже поругаться. Они ни в какую не хотела расставаться с этим продавленным чудовищем. Мол, крепкая штука, чуть почистить — и еще послужит. Мол, хочешь на полу спать — спи, а диван не трогай. Пришлось разводить дипломатию, льстить, давать клятвенные обещания и смотреть на нее глазами беспомощного тюлененка. В конце концов я просто раскрыл его фанерное нутро, чем потревожил безмятежно отдыхающих там клопов. Вид насекомых вроде убедил хозяйку. Она ушла, бормоча что-то про «надо узнать у Кирилла Петровича про отраву», а мы, воспользовавшись случаем, выволокли, наконец, треклятый диван на помойку.

Веник предлагал просто стащить пустые поддоны от кирпичей. Типа, да не заметит даже никто, нафиг они никому там не сдались, лежат и гниют. Потом вывезут на свалку вместе с остальным строительным мусором. Не убедил. Я пошел искать прораба. И даже нашел. Взялся объяснять ему, что мне надо. Кажется, он с первого раза даже не понял, чего я от него хочу. Пришлось объяснить еще раз. Смотреть на дядьку было жалко, на самом деле. Явно вчера ему было очень хорошо и весело, за что сегодня приходилось расплачиваться головной болью и жгучей завистью к собутыльникам, у которых суббота выходной.

Я сбегал в продуктовый за «червивкой». Так традиционно называли вино яблочное крепкое плодово-ягодное. Не то, чтобы это и была цель, просто ничего другого алкогольного в этом магазине не оказалось. И еще через десять минут мы с прорабом были хорошими друзьями. А поддоны? Да забирай, сколько надо, кто их считает вообще?!

Вторым делом оказался налет на местную комиссионку. Неожиданно это место оказалось эпицентром какой-то теневой жизни. Сам магазинчик не представлял собой ничего особенного и сверхъестественного. Разве что был тесноват. Обычные советские магазины, неважно, одежды или продуктов, были просторны и минималистичны. Места было много, а товаров не очень. Не в смысле, прилавки пустые, до пустых прилавков еще лет пять-шесть. Просто товары однотипные. Много одинаковых банок. Много одинаковых пальто. Много одинаковых ботинок. Комиссионка — другое дело. Здесь было напихано вообще все на свете. Вот стопка потертых детских книжек, а вот разномастные тазики, поставленные друг в друга. Вот висит одежда, а вот рядом лопаты стоят.

А на торцовой стене того же дома — импровизированная доска объявлений. Бумажки с бахромой отрывных кусочков были наклеены вековым слоем, прямо друг на друга. Прямо историю частной торговли отдельно взятого района Новокиневска можно изучать по этому вот замечательному источнику.

Ну а рядом со стендом толклись, как бы невзначай, мужчины и женщины весьма тревожного вида. Они воровато зыркали по сторонам и вроде бы ничего не делали. Если кто-то останавливался поизучать объявки, то к нему какое-то время присматривались, и только где-то через минуту-две один из «темных личностей» начинал осторожно приставать с расспросами: «А не надо ли многоуважаемому гражданину чего-нибудь достать?…»

Но мне ничего «достать» было не надо. Меня вполне устроил ассортимент самого магазина. Потратив несколько рублей, я стал обладателем простенькой тканевой люстры, эмалированной кастрюльки, комплекта «тарелка-кружка-ложка-вилка», темно-зеленого эмалированого тазика и швабры. Швабру, правда, не купил, а подобрал на улице. Похоже, кто-то в сердцах вышвырнул этот инструмент наведения порядка в окно. А я пройти мимо не смог по двум причинам — во-первых, понял, что мне и правда нужна швабра, а во-вторых, здесь явно случилась какая-то драматичная история, а я питаю к ним слабость. Теперь каждый раз, когда делаю уборку, буду гадать, что именно случилось с этой штукой. Может быть, подвыпивший муж возвращался домой, жена взялась махать на него шваброй. Он у супружницы эту штку отобрал и выбросил от греха в окно. А может это суровая мать заставила дочь пятый раз перемывать полы, заясняя, что как следует можно помыть только руками, а швабра эта твоя — это для лентяев и лодырей. И швабра полетела в окно. Где я, как настоящий лентяй и лодырь, ее подобрал. Как-то так, в общем…

Шифоньер был громоздким и неудобным. И еще у него постоянно заедали дверцы. С трудом открывались, с трудом закрывались. Но выкидывать его я не стал, потому что… Потом выкину, если потребуется. А пока надо же где-то вещи хранить.

К вечеру субботы жилье мое наконец начало мне нравиться. Из кирпичных поддонов мы соорудили прочный и устойчивый подиум, на который теперь осталось только положить матрас. Доска объявлений принесла нам парочку стульев, побитый жизнью, но устойчивый кухонный стол, настенные часы с гравировкой «Дорогому Юрию Михайловичу на юбилей!» и высокую тумбу от кухонного гарнитура, которая отлично встала в угол между стеной и раковиной. Привлеченные суетой соседи натащили мне из своих запасников пару комплектов старенького, но еще целого постельного белья, пару подушек, одеяло и здоровенную тюлевую занавеску. А на блошинке рядом с магазином «Космос» я прикупил маленькую дачную плиту со спиралью. Автономность, так автономность. Ну ее, эту общественную кухню. Не очень-то хотелось толкаться там по утрам, чтобы сварганить себе завтрак.

К вечеру воскресенья я выдохнул. Общими усилиями комната приобрела полностью жилой вид в стиле не то шебби-шик, не то скандинавское хюгге. Что меня полностью устраивало. Да, неплохо бы еще устроить уютный угол для чтения и как-то разобраться с пустыми стенами, но это уже были мелочи, которые можно было решать по ходу дела. Главное, что закрыв дверь за своими приятелями, я почувствовал, что наконец-то оказался дома. По-настоящему дома. Это наконец-то была моя квартира, где я мог работать или бездельничать, когда и как мне заблагорассудится.

Я посмотрел на часы. Не знаю, кто такой был этот Юрий Михайлович, но спасибо ему. Вещь чертовски нужная, как-то раньше даже не приходило в голову, что это удобно — вот так держать перед глазами актуальное время. Которое уже двигалось к семи часам вечера. Соблазну завалиться на свое новое ложе и почитать какой-то производственный роман, который непонятно как оказался среди моих вещей, я не поддался. Потому что сегодня было то самое «послезавтра», когда я обещал Жану сгонять к бабушке и проверить, как она там. Кроме того, мне и самому было интересно.

Поэтому я снял с вешалки (отдана в бессрочное пользование добродушным толстячком из третьей комнаты моей же коммуналки) пальто и шапку и помчал в сторону трамвайной остановки. Ехать было не то, чтобы близко, зато без пересадок.

Нахлынули воспоминания сразу же, как только я вышел. Косые буквы с претензией на стильный дизайн — «Гастроном». Сюда я ходил со стеклянной банкой за разливной сметаной и с белым пластмассовым бидоном за молоком. А если перейти через дорогу с аллейкой — там будет здоровенный книжный. А во дворе справа растет развесистое дерево, где у нас у каждого было свое место. А на второе такое же дерево мы не лазали, потому что оно «девчачье». Девчонки сидели каждая на своей ветке, а пацаны — каждый на своей. И перекрикивались иногда всякими дурацкими обидными речевками. Хотя чаще просто болтали.

Железная горка во дворе. Хех. Помню, я решил проверить противоречивую информацию насчет того, что бывает, если лизнуть ее на морозе. Я подозревал, что это какая-то подстава, хотя мне и было всего лет шесть. Вышел гулять, убедился, что никого вокруг нет. И осторожно лизнул. Прилип, разумеется. Отлепил язык без посторонней помощи, спрятал его обратно во рту. Шмыгнул носом и мысленно пообещал, когда вырасту, навалять старшим пацанам, которые меня на это дело развели. Не помню, кстати, навалял или нет. Скорее нет. Книгу обид я тогда не вел, учет страшной мести обидчикам — тоже. Так что скорее всего закрутился и забыл. И сейчас даже не помню, как именно звали этих двоих. Одного, того, что потолще, звали, кажется, Вася, а вот второго…

— Стасян, вторую клюшку захвати! — раздался пронзительный крик со стороны залитого в середине двора катка. Да, тоже помню, как заливали. Сначала таскали воду в ведрах, кастрюлях и чем придется, а потом пришел наш дворник, посмотрел, как мы мучаемся, и протянул из подвала шланг.

Забавно. Обычно ностальгией накрывает, когда ты изменился и место изменилось тоже. И ты, такой, рассматриваешь новый ремонт, другие цветы на газонах, новых каких-то людей и вспоминаешь, что вот тут стояли качели, а вот тут деда Степа ставил свой ушастый запорожец… Но у меня все было не так. Ничего не изменилось, кроме меня. Если подольше тут побыть, я даже увижу самого себя среди гоняющих шайбу пацанов. Или уже нет… Сегодня четвертое января. Получается, последний раз я был в этом дворе пятого. В понедельник. На похоронах бабушки.

Я тряхнул головой, отгоняя весь этот ворох бессвязных мыслей. А что если я приду сейчас в квартиру бабушки, а там на двух табуретках посреди комнаты стоит гроб, а в изголовье горит вонючая церковная свечка?

Бррр… Я потопал замерзшими ногами и решительно направился к подъезду. Рванул дверь, почти вбежал по лестнице. Надавил на кнопку звонка, прислушался. Вспомнил, что звонок бабушка специально сломала, потому что его звук как-то выбесил. Постучал кулаком. Опустил глаза. На коричневой краске двери в самом низу было множество черных отметин. Это я, когда возвращался с улицы, часто долбился в дверь пятками. Потому что стук моего кулака бабушка не всегда слышала, приходилось становиться к двери спиной и изо всех сил бить пяткой. Чтобы эхо до пятого этажа разносилось.

Дверь открылась. Полноватая дамочка с круглым лицом подозрительно осмотрела меня с ног до головы. Я несколько удивился и даже не сразу ее узнал. Машка же! Первая жена дядьки Егора! Хваткая дамочка, которая после смерти бабушки отжала ее квартиру, а через год развелась с дядькой, и так в ней и осталась жить. А он сам съехал сначала в рабочее общежитие, а потом…

— Вы кто? — резко спросила она. — Чего надо?

— Добрый вечер, — вежливо кивнул я. — Меня зовут Иван, я хотел узнать, как здоровье Натальи Ивановны.

— Нормальное у нее здоровье, — напряженно прищурилась Машка. Терпеть ее не мог. И вообще не понимал, как мой веселый и классный дядька умудрился жениться на такой противной тетке. И еще ведь ухаживал за ней целый год, а она носом крутила. Хотя нос был так себе, картошкой… — Все? Или еще что-нибудь?

— Я хотел бы с ней поговорить, — все еще вежливо сказал я.

— Нечего разговаривать, доктор не велел! — отрезала Машка и собралась хлопнуть дверью.

— Ну уж нет, дамочка! — не выдержал я, успев подставить ногу. — Я точно знаю, что доктор как раз велел совершенно другое!

— Да что вы себе тут позволяете?! — заверещала Машка. — Я сейчас милицию позову!

— Валяйте, зовите! — я навалился на дверь и отодвинул мерзкую тетку от входа. В детстве я этого сделать не мог, зато сейчас ее веса, хоть и внушительного, явно недостаточно, чтобы меня остановить.

— Караул! — заорала она так, что у меня барабанные перепонки зазвенели. — Грабят!

— Что там за шум ты опять устроила?! — в коридор выскочила моя бабушка. В красном халате с множеством оборочек и с бигуди на голове. — Ваня! Чего она опять орет? Чего орешь, кто тебя грабит, овца тупая?

— Вы уже совсем, да? — Машка покрутила пальцем у виска. — Ах да, вы же психическая…

— Собрала манатки и уматывай из моего дома! — заявила бабушка и уперла руки в бока. — И сына моего в покое оставь, нормальную девку ему найдем, а не тебя, хабалка трамвайная!

— Никуда я не пойду! — Машка тоже уперла руки в бока и надвинулась на бабушку. Она была по меньшей мере вдвое больше изящной Натальи Ивановны. Хотя говорила ее голосом сейчас явно Елизавета Андреевна. Стиль общения у них был похож, но лексикон отличался. — А вы вернитесь лучше в постель, вам покой нужен.

— И где тут покой, когда ты орешь, как резаная? — бабушка скривила презрительную гримасу. — Менты еще сейчас прибегут, вот будет счастья полные штаны тоже. Чай лучше поставь, хозяюшка недоделанная!

— А чего вы мне указываете вообще?! — закусилась Машка. — Вы вообще сумасшедшая, вас Егор из психушки привез!

— Егор — святой человек, раз с тобой живет, — фыркнула бабушка. — Твоей едой только тараканов травить, а от характера он того и гляди сам в психушку сбежит. Там спокойнее.

— Ах вот вы… Да как вы… — Машка задохнулась от возмущения и принялась торопливо одеваться. Молния на сапоге еле сходилась на ее толстой белой икре, она нетерпеливо дернула язычок, прищемила кожу, зашипела. Натянула пальто с песцовым воротником. Схватила с полки мохнатую шапку. — Вот пусть этот ваш Иван с вами и нянчится! А у меня своих дел хватает!

Она оттолкнула меня с дороги, выскочила за дверь и грохнула ей так, что с потолка посыпалась штукатурка.

Да уж, дядьке Егору сегодня грозит незабываемый вечер… Сейчас Машка прибежит домой и устроит ему скандал до небес, что он, такой-сякой, заставляет его сидеть со своей психической мамашкой. А может теперь они разведутся пораньше?

— Уф… — бабушка уронила руки, устало ссутулилась и привалилась к косяку. — Как она надоела мне за сегодня, ты бы только знал! Кстати, ты выпить мне ничего не принес?