Звезда заводской многотиражки 2

Глава двадцать шестая Концерт для парторга с оркестром

Странное это было ощущение — сидеть пить чай со своей бабушкой в день ее похорон. Все в ее квартире было до боли знакомым. Сухо стучащие шторы из бусин, вышивка на покрывале, чашечки из тонкого, почти прозрачного фарфора… Все нормальные люди такие сервизы ставили за стекло в сервант и доставали только по большим праздникам, а чай пили из кружек попроще, но только не моя бабушка. Она всегда хотела, чтобы ее окружали только красивые предметы.

Манеры Елизаветы Андреевны, конечно, несколько отличались от Натальи Ивановны, но чай из фарфора ее пить тоже не смущало. Она много болтала, но в основном ни о чем. Освоилась, пришла в себя. Как будто до нее дошло, что лучше быть живой в восемьдесят первом, чем коченеющим трупом в девяносто восьмом. Она пыталась сгонять меня в магазин за выпивкой, но я убедил ее, что идея так себе. Что, мол, если придет Егор и застанет ее пьяной, то вполне может пожалеть о своем решении и вернуть ее обратно, в крепкие объятия психиатрической лечебницы.

За время нашего общения я сделал парочку выводов. Во-первых, эта Елизавета — не особенно приятный человек, и во-вторых, что ее нежелательно оставлять одну. Дата похорон, усилиями меня и Жана была отложена, но не очень понятно, на какой срок. Вполне могло оказаться, что если я сейчас уйду, то вместо того, чтобы лечь спать, вздорная дамочка отправится искать на свою пятую точку приключений. И где-нибудь на зимней улице ей проломят череп. Так что я сидел и слушал ее болтовню и даже поддерживал разговор. Пытался понять, что за цель ее могла забросить сюда, в прошлое. Но не складывалось.

Спать она меня уложила на диване. Знакомом, опять же, от и до. Я помнил все его неровности и даже коварно торчащую пружину в одном месте. Она что-то еще там возилась на кухне, а я, как и в детстве, «смотрел ковер». Водил пальцем по его узорам и представлял… Даже не знаю, что. Чудовищ? Сказочный мультик?

Я провалился в сон как-то неожиданно. Только что сна не было ни в одном глазу, я прислушивался к шумящей на кухне воде и тихонько звякающей посуде. Свет пробивался через стеклянное окно на кухонной двери и падал на ковер над диваном.

И вот вдруг все звуки смолкли, убаюкивающе-знакомая смесь запахов ощущаться перестала, а сам я оказался притянутым к неудобному жесткому креслу. В той самой комнате за стеклом, которая сначала меня как будто преследовала, а потом исчезла.

Как и в прошлые разы за стеклом стоял мужчина в белом халате. В этот раз он был полноватый, благообразный и в толстых роговых очках. Только вот ассистента за пультом не было. Доктор склонился к микрофону и что-то в него сказал.

Но из динамика раздались только шипение и помехи.

— Ничего не понял, — сказал я вслух.

— …отвечать на мои вопросы? — пробился искаженный голос сквозь помехи.

— А вы на мои? — спросил я.

— …выбора… ависит ваша… удьба… — на холеном лице доктора отразилось раздражение.

— Раз судьба зависит, может быть неплохо бы настроить микрофон? — иронично усмехнулся я.

Доктор сел в кресло за пульт. Теперь мне было видно только половину его лица в очках. Из динамиков раздался визг, шуршание, неразборчивый шепот, как из радиоприемника, когда крутишь ручку настройки. Потом звуки сменились тихим гудением.

— Вы хорошо меня слышите? — снова раздася голос доктора. Теперь уже отчетливый и чистый. Чем-то похожий на голос нашего парторга. Дикторскими интонациями, видимо.

— Теперь да, — я попытался кивнуть, но почувствовал давление ремня на лоб. Пошевелиться я не мог.

— Что вы видите на этой карточке? — спросил доктор, поднимая над головой картонку с красным расплывчатым пятном. Как будто клякса… Красная на белом. Голову заломило. Я уже видел пятно такой формы. Боковым зрением. Будто я лежу на боку, а оно расплывается, заполняя вот эти самые границы. Кровь на бетоне… Или кровь на снегу? Два падения слились в одно. Ломающееся с лязгом металлические перекрытия и бешено проносящиеся мимо темные и светящиеся окна девятиэтажки.

Красное на белом.

Потом видение исчезло. Пятно на карточке сменило очертания. Оно стало все меньше походить на кляксу. И все больше — на красное платье.

— А теперь что вы видите? — раздался из динамиков голос доктора и он повернул карточку. Красное пятно начало исчезать. Будто краска вытекала куда-то. На карточке проступили контуры женской фигуры. Из красного остался только крохотный купальник.

Ручка. Импортная ручка, дешевая поделка из пластмассы. Переворачиваешь — девушка раздевается. Кто-то взял ее из моих сведенных пальцев. Да, совершенно точно. Я лежу на земле, вижу приоткрытым глазом растекающуюся из-под моей головы кровь, а в руке сжимаю эту ручку. Слышу чьи-то шаги. И этот кто-то разжимает мне пальцы и вырывает ее из рук. Потом шаги удаляются.

— Назовите ваше имя! — скомандовал голос.

— Иван, — не задумываясь, отозвался я. — Иван Алексеевич Мельников.

— Алексеевич? — как будто с издевкой спросил голос.

И в этот момент у меня появилось ощущение, будто что-то сжимает мизинец моей правой руки. Я скосил взгляд вниз. Ну да. Перстенек. Черненое серебро и мутноватый зеленый камень.

— Спасибо, это все, что я хотел знать, — сказал доктор в динамик, и свет за стеклом погас. И как будто в зеркале я увидел свое отражение. Кресла больше не было. Ремни не сжимали мои запястья, лодыжки и голову. Я стоял посреди темной пустоты, одетый в финские трусы и белую майку. Растрепанные волосы, на лице — трогательная растерянность. Юный красавец с широкими плечами и открытым взглядом.

Галя тихонько вошла в редакцию и остановилась на пороге. Как раз в тот момент, когда директор заканчивал селекторное совещание. Которое я делал вид, что слушал, но на самом деле сидел и обдумывал свой сегодняшний сон. У меня было две версии по его поводу. Первая плясала вокруг загадочного заговора и чужой воли, забросившей меня в чужое время в самый центр клубка каких-то мутных интриг. По ней получалось, что в каком-то темном-темном бункере сидят глубоко законспирированные ученые, в чьей власти перебрасывать сознание из одного тела и времени в другое. И что возможно мое настоящее тело лежит где-то там в коме, опутанное датчиками и проводами, пока мое сознание тут гуляет по советскому Новокиневску, заводит новых друзей и пытается распутать запутанные дела прошлого хозяина этого тела. И сны с креслом — это что-то вроде попыток контроля сверху. Извне.

Вторая версия не включала в себя никаких загадочных повелителей времени. Почему именно случился этот переброс во времени — хрен его знает, какое-нибудь пока неисследованное свойство времени и пространства, эманация ноосферы. А сны с креслом и стеклянной стеной — это моя собственная проекция. Попытки подсознания справиться с неоднозначной и необъяснимой ситуацией.

Впрочем, судя по финалу сегодняшнего сна, решение мои эго, суперэго и прочие составляющие части личности наконец-то приняли единогласно.

— Иван? — комсорг прервала мои размышления, напомнив о себе.

— Ой, Галя, прости! — Я встрепенулся, тряхнул головой и кивнул ей на стул перед столом. — Садись. Я как раз собирался к тебе зайти после селектора. Что новенького?

— Вот, смотри! — Галя положила передо мной свежий номер «Новокиневской правды». Газета была открыта на второй странице. Статья называлась «Творческий подход к итогам года. Берите пример с шинников!»

Я пробежался глазами по тексту, хотя уже по заголовку было понятно, о чем там идет речь. На наш новогодний «корпоратив», тот самый, на котором мы с Галей устроили диверсию и заставили наших глав цехов и отделов отчитываться об итогах года песнями, плясками и пантомимами, каким-то образом просочился корреспондент самой уважаемой и ортодоксальной городской газеты. И ему все понравилось настолько, что он живописал нашу «вечеринку» аж на половину второй полосы. И фотография имелась. С начальником планового отдела в бабушкином платочке.

— Так это же прекрасно! — я поднял глаза от газеты на Галю. — Теперь нашему предпрофокма точно нечего нам предъявить. Но что тогда такое у тебя с лицом? Это же победа, почему ты бледная, как на похоронах?

— А заседание парткома сегодня? — тихо спросила она.

— А что заседание? — нахмурился я.

— Ты не видел объявление на проходной? — Галя как будто сжалась.

— Неа, — я помотал головой. — А что там?

— Там будут твое дело разбирать сегодня, — сказала девушка. — В три часа.

— Вот как… — я улыбнулся.

— Ты как будто не удивлен? — прищурилась Галя.

— Не особенно, — я пожал плечами. — Но мне незачет за невнимательность. Пробежал мимо доски объявлений, ай-яй-яй!

— И ты не боишься? — глаза Гали округлились.

— Галя, как ты стала комсоргом, если тебя так пугают подобные мероприятия? — я хмыкнул. — Не надо меня вот так сразу хоронить. Во-первых, меня не так просто уволить, я все-таки молодой специалист. А во-вторых… Побарахтаемся еще. Ты-то придешь? Я все-таки комсомолец, а не партийный, за меня же ты отвечаешь.

— Куда я денусь… — обреченно вздохнула она. — Ох, Ванька, отчаянный ты все-таки… Что ты натворил?

— Вот на заседании парткома и узнаем, — я подмигнул.

В этот момент дверь открылась, и в редакцию вошла Антонина Иосифовна.

— Доброе утро, Иван, — сказала она. — Здравствуй, Галя. Что это у вас? О, значит Петя написал про наш праздник…

— Петя? — Галя недоуменно похлопала ресницами.

— Петр Хлыстов, мой хороший друг, — Антонина Иосифовна сняла пальто и повесила его в шкаф. — Корреспондент «Новокиневской правды». Это я его привела во дворец культуры. Подумала, что вам будет полезно подстраховаться… в случае чего…

Глаза редакторши мечтательно затуманились. Никогда не предскажешь, в какие моменты она вот так «зависнет». В такие моменты кажется, что она ничего вокруг не видит и не слышит. Но думать так — большая ошибка. Это я еще с нашей первой встречи понял. Что она только кажется медленной и мечтательной. А на самом деле соображает быстрее и лучше, чем… да чем почти все! Вот и сейчас тоже. Мне как-то в голову не пришло пригласить журналиста. И он черным по белому написал, что руководство завода — молодцы и впереди планеты всей, раз так нетривиально и нескучно обставили серьезное мероприятие. И теперь председателю профкома будет, мягко говоря, как-то не с руки сдавать назад и кричать, что это было самоуправство и саботаж.

— Ой, так это вам надо сказать спасибо, Антонина Иосифовна? — Галя вскочила со стула.

— Пустое, — редакторша небрежно махнула рукой. — Молодцы здесь вы, что все это придумали и провели. Кстати, Иван…

— Я знаю про заседание сегодня, — вздохнул я.

— Удачи тебе, — уголки губ Антонины Иосифовны дрогнули, обозначив слабую улыбку.

— Вы не пойдете? — спросил я.

— Нет, меня не приглашали, — она медленно покачала головой.

Вот сегодня был полный кворум. Просторный кабинет парткома, который в прошлый раз казался огромным и пустым, сегодня был даже тесноват из-за большого количества людей с серьезными лицами.

— Это у тебя зачем? — шепотом спросила Галя и ткнула в мешок с письмами, которые я захватил с собой. По примеру вахтера, я сложил их с такую же тряпку из-под посылок. Можно было аккуратно упаковать их в толстые бумажные конверты, но когда вытряхиваешь почту из мешка, выглядит внушительнее. Впрочем, я пока не знал, на что именно собрался давить парторг.

Собрание пока не началось, так что я сидел в уголке и не отсвечивал. И следил, как все друг друга приветствуют и рассаживаются. О, а вот и Игорь. И с ним вместе холеный дядечка, как две капли воды похожий на доктора из моего сегодняшнего сна. Холеное сытое лицо и массивные роговые очки.

— О, Прохор Иванович, день добрый! — поднялся ему навстречу директор. Они пожали друг другу руки, а я впился в лицо этого мужика взглядом. Ага, вот значит, какой ты на самом деле, загадочный Прохор Иванович…

Посчитать участников, пока все бродили, мне не удалось, поэтому я посчитал стулья. Пять мест во главе стола. И еще шестнадцать. Итого двадцать один. И восемь стульев вдоль окна. Ну, то есть, численность заседания примерно понятна.

Вадим Сергеевич постучал ручкой по графину, и говор в кабинете умолк. Парторг откашлялся и начал заседание.

Вступительное слово заняло минут десять, если судить по настенным часам, и часа полтора, если по моим внутренним. Вадим Сергеевич, шевеля своими внушительными усами, многословно расписывал, какую важную роль в жизни общества играет партия, и как важно каждому партийцу осознавать, что он — моральный ориентир для всех. Светоч, можно сказать. И путеводный маяк.

Было проникновенно, но я не понимал пока, к чему он ведет. Скорее всего, будет все-таки тему статьи из новогоднего номера педалировать. Просто подготовился в этот раз лучше.

Смотреть на его свисающие на уши щеки мне надоело, поэтому я разглядывал заседающих. Женщин, к моему сожалению, было немного, всего четверо. В «президиуме», в смысле во главе стола, сидела всего одна — тощая Катерина Дмитриевна. Зато одна из остальных трех оказалась та самая Таня из отдела кадров. Неожиданно, в первую встречу она мне активисткой не показалась… Игорь и Прохор о чем-то тихо переговаривались. Директор поглядывал на часы и старательно пытался занять чем-нибудь руки, чтобы не барабанить нетерпеливо по столу.

Наконец парторг перешел к сути. Он весь подобрался, подался вперед, на его толстой шее проступили красные пятна. Волнуется, гад такой. Так тебе и надо.

Ну да, точно. Снова завел пластику про мещанство и низменные интересы, которым не должно быть места на страницах многотиражки. Что уважаемым заседающим может показаться, что это всего лишь романтичный налет молодости, но он, Вадим Сергеевич, призывает всех взглянуть на проблему шире. Потому что гадина вползает в дом незаметно, и бороться с ней, когда она уже запустила свою отраву, будет поздно. Он отметил, что провел с автором, Иваном Мельниковым, профилактическую беседу, но достучаться не смог. Поэтому он приглашает заинтересованные лица не отсиживаться в сторонке, а высказываться. Чтобы всем коллективом, единым, так сказать, фронтом, высказать свое порицание и поставить на вид…

— Давайте я скажу… — со своего места поднялся высокий, как подъемный кран, Денис Александрович, начальник сборочного цеха. — Эта вот статья — ужас что такое! Какие еще цветы? Какие свидания?! Газета должна писать про трудовые подвиги, а вовсе не про эти вот школьные глупости!

Потом поднялся еще один мужик. Не из начальников, в рабочей робе. Наверное, мастер из какого-то цеха. Этих всех я пока не успел запомнить.

— Да гнать его сразу просто, и дело с концом! Что мы тут рассусоливаем?

— Клим Ильич, не рубите с плеча! — вальяжно возразил парторг. — Иван — молодой специалист. Нам надо не выгнать его, а наставить на путь истинный. И воспитать в нем нужные нравственные ориентиры!

Порицания продолжились. Партицы по очереди взывали к моей совести и чести, упрекали в чрезмерном самомнеии и самоуверенности, предлагали приходить советоваться в сомнительных ситуациях. В общем, воспитывали. Я молча стоял на ковре и слушал. Не опуская глаз, разумеется. Забавное дело. Если смотреть выступающему в глаза, то реагируют все совершенно по-разному. Кто-то тушуется и по-быстрому теряет свой запал, начинает мямлить и сворачивает речь по-быстрому. Кто-то наоборот начинает мысленно переходить на мат, багровеет и начинает призывать чуть ли не рубить голову. А кто-то сразу отворачивается. И разговаривает не то с парторгом, не то с портретом Брежнева у него за спиной.

Потоки упреков постепенно иссякли. Паузы между выступлениями становились все длиннее. И во время них за столом слышались отчетливые шепотки не по делу. Вадим Сергеевич снова постучал ручкой по графину. Тут поднялась Таня из отдела кадров.

— А может быть, мы дадим Ивану высказаться? — тихо сказала она. — Может быть, он уже все понял? Пусть объяснит нам свою позицию, в конце концов…

Взгляды всех заседающих снова повернулись ко мне. Ну вот, наконец-то! Я расправил плечи и шагнул вперед.