Арбат

13

Меченосцы бунтовали — им негде было собраться и провести конференцию. Приватизатор Центрального дома литераторов Владимир Носков ломил за любое сборище в актовом зале не меньше десяти тысяч рублей. В Московской писательской организации все комнаты были сданы в аренду турфирмам, а в актовом зале торговали оргтехникой и канцтоварами. Под лестницей ютилась французская почта курьеров. Председатель Владимир Иванович Курицын девятый год пил горькую: у него был стресс после переворота. Купцов требовал очистить актовый зал от арендаторов, Курицын стоял насмерть и грозил ревматическим пальцем: «Только через мой труп».

— Будет труп! — кричали меченосцы. Скандал грозил перерасти в битву. Видя их решимость, Курицын малодушно отступил. Актовый зал был предоставлен меченосцам на четыре часа, при условии что они не разворуют разложенные на стендах канцтовары.

— Господа, — сказал Купцов прочувственным голосом, — мы сделали прорыв, прорыв в рутине нынешней отечественной литературы. Мы вытеснили с книжных лотков дешевые западные романчики и уголовное чтиво. Маринины и Краснухины вынуждены потесниться… Теперь надо закрепить прорыв. Запретных тем сегодня в России нет. Единственное, что рекомендует власть, это не призывать к революции и перевороту, не разжигать национальную вражду. Персональных табу нет. Хотите — пишите о президенте, хотите — о Чубайсе… Кремль все равно читать вас не будет. Пишите о Хакамаде, о ФСБ, о ГРУ… Но умоляю — не пишите иносказательно, поменьше выпендрежа, никаких аллегорий, никаких мышей и крыс, никаких тараканов и переселений душ. Нам не нужны сегодня романы «Кысь» и «Брысь»… Лафонтены в кавычках России не нужны. Цензуры не предвидится в ближайшие полгода. Так не углубляйтесь же в норную жизнь, держитесь над поверхностью земной коры. Побольше дарвинизма! Побольше о человекообразных, о хомо вульгарикусах. О принципе естественного отбора… Это у людей больной старый пьянчуга волчище может руководить стаей. В природе это исключено: вымрет вся стая. Вымрет вид. Мудрые волчицы этого не допустят и тихо съедят зазнавшегося пьянчугу. Вожаком выберут мудрого и трезвого…

— А главное — беспартийного! Никогда не состоявшего в рядах КПСС, — подал реплику из зала критик Гриболюбов.

— Просим на трибуну! Слово Гриболюбову! — раздались в зале поощрительные голоса. Гриболюбова любили за едкость, за вызывающую прямоту. Он никогда не писал статьи на заказ. Жил в коммуналке где-то под самым чердаком старого дома на снос. Маленький, юркий, с гривой ниспадающих ад плечи длинных сальных волос, Гриболюбов чем-то напоминал Моцарта, движения его были легки и нервны, бледное лицо несло на себе печать больного гения, глаза пылали горячечным азартом, несмотря на хронические недоедания. Серьезных гонораров он не видел с перестроечных времен. Он писал разносные статьи на книги Ликсперова, Сорокина, Краснухина. Их изредка печатали в газете «Экслибрис». Платили гроши. Критики нынешней России были не нужны. Две рукописи лежали в письменном столе, обгрызенном мышами, совершавшими набег в его конуру с чердака.

— Господа, — откашлялся простуженным голосом Гриболюбов и темпераментно тряхнул волосами, унизанными тончайшей матовой перхотью, — мы сегодня все стали братьями, одержимы одной целью — стать зеркалом русской революции. Революции в сердцах и умах. Если Герцен разбудил декабристов, то мы должны разбудить сентябристов, потому что декабристов в России больше нет, они вымерли, как вид. Нынешняя интеллигенция — духовные импотенты. Лучшие умы России прозябают на чердаках, им не дают слова. Светлая здравая мысль стала чем-то противоестественным, литература, сифилитичная литература, скатилась «ковырянию отбросов, миазмов, дерьма, кумирами становятся такие письмодрочилы, как Владимир Сорокин… Народ растоптали, раздавили, а он зачитывается романчиками о собственных убийцах и могильщиках…

Потом слово взял Уткинсон. Зал притих.

— Вы думаете, я пишу для народа, для разоблачения язв современного общества? — сказал мэтр. — Нет. Я пишу для себя! Я воюю с раздвоением собственной личности. Я изменил манеру письма, я поменял принципы, я пишу не ради гонораров. Я понял — художнику нужен свободный полет. Презрение к толпе, к ее восторгам и поруганиям… Я чхал на всех главных редакторов, чхал на рыночный спрос. Но я не могу одного — я не могу оставаться равнодушным к тому» что происходит в стране… Мы все оказались в тупике по прихоти больного полупьяного старика. Народ еще не понял, что из этого рыночного лабиринта нет выхода… Вернее, не народ… толпа. Вы заметили, что даже Александр Сергеевич Пушкин почти никогда не употреблял слова «народ»…

— Какая разница — «толпа», «народ», «население», «массы», — включился в диспут Киндерман. — Россия и ее жители превратились сегодня в некую среду обитания для монстров, нечто сродни планктону, беззащитному планктону, поедаемому хладнокровными земноводными. Планктон не имеет ни воли, ни механизмов ее выражения. Жители России сегодня тоже не имеют механизмов волеизъявления. Выборы — это комедия, вернее, трагикомедия, где режиссеры и постановщики ангажированы. Только писатель имеет сегодня возможность свободно выразить свое мнение в книге. Но как ее напечатать? Как донести до народа? Мы должны выйти к массам, мы должны сами стать у книжных лотков и общаться с читателями, выслушивать их беспристрастные мнения. Мне на днях предложили возглавить «Союз лоточников»… Я мог бы стать в позу и сказать: «Я писатель! Я творец! Мое дело — моралитет, напевный стих, литературный монтаж… Не пугайте моих муз своими лотками…» Но я согласился. Как писатель и политик. Как уличный боец, уличный стратег. И улица должна стать полотном, холстом для наших новых романов… Честно признаюсь, меня уже воротит от всех этих Черномырдиных, Чубайсов и Потаниных… У всех у них дурная аура. Стоит мне набрать на компьютере слово «Чубайс» — и у меня начинается мигрень. Гайдар — это национальный аллерген. От одного его имени у меня начинается понос… Давайте расширять горизонты… Может быть, сделаем перекур в описании мерзавцев? Не одни же они смешны! Смешна вся страна. Миллионы маленьких Живило, Волошиных, Березовских… Их клонирует в бешеных количествах сама действительность, рыночная среда… Они кишат в ней, как черви… Труп страны заполняется их личинками с бешеной скоростью… Процесс распада идет ударными темпами, как в былые времена на стройках коммунизма. Эти черви выработали свой социум, свой имидж, свою моду, свои Песни, свой жаргон. Но у них нет своей идеологии… как ее нет у всех головоногих и членистых…

— Маленьких Березовских не бывает, он не относится к отряду головоногих особей, — вскочил со своего места и заговорил, азартно поблескивая очками, мэтр Марк Пингвинов. — Березовский — это индивид! Это виртуальный монстр космического масштаба, и не надо его путать с членистоногими рыночниками-вульгарикусами. Он достоин отдельного полотна. Я преклоняюсь перед такими романами, как «Баб» молодого автора Константина Збигнева. Это глубокая психологическая вещь… Лично вы, Яков Самуилович, можете переориентироваться на рыночных моллюсков и ракообразных, у вас широкие творческие возможности, вы титан, а вот лично меня заряжает только образ, его аура, его биополе. Мне позарез нужен яркий прототип. Я своего рода писатель-вампир… Мне нужно подпитываться живой кровью прототипа… Когда я писал своего «Магната», Гусинский неожиданно для родственников и близких тяжело заболел. Хотите верьте, хотите нет, но я перекачивал в свой роман его биополе…

— И много перекачали? — живо осведомился критик Гриболюбов. — Наверное, без таможенных пошлин, прямиком из Испании…

— Не волнуйтесь, с таможней я расплачусь, — усмехнулся Марк Пингвинов.

— Господа, господа, не будем пикироваться по мелочам давайте не забывать, что мы меченосцы, носители меча Немезиды, — вмешался оргсекретарь Дрыгунов и постучал курительной трубкой по графину. — Мы носители карающего, но и очищающего меча, мы не ведаем страха ни перед некрофобией, ни перед некромантией, ни перед командой президента, а тем более пред БАБом. Хотите — пишите про него… Но не все сразу. Давайте соблюдать регламент… Я хочу, что бы ваши творческие планы не заслонили главную нашу цель… Если мы не поможем России выйти из тупика, эпоха декадентства начала века и эпоха брежневского деграданса соцреализма покажутся нам завтра земным раем. Нас ждет диктатура воров и казнокрадов. Диктатура произвола. Законы в России не работают. Превыше всего должен быть Закон, а не президент. Президент — лишь наемное лицо. Кухарка на кухне… И кухарка не может самостийно править государством, не оглядываясь на интеллигенцию…

— Вы хотите сказать, на планктон? — вскочил с кресла Гриболюбов.

— А разве вы не интеллигент? — зажегся Дрыгунов, достал платок и сердито высморкался. — Разве вы не цвет нации? Разве Путин не должен считаться с мнением писателей? Мы — глаза и уши страны.

— Лично я предпочитаю быть ее желудком, — парировал Гриболюбов.

— Так вот, — подытожил Дрыгунов, — нам предстоит нелегкая борьба. Нам надо чаще собираться. Это прекрасная идея — стать писателям у книжных лотков. Я первым завтра же отправлюсь на Новый Арбат и прихвачу пачку своих книг.

— Я иду вместе с вами! — воскликнул Пингвинов. — Деньги от продажи я могу оставить себе или будем сдавать в общак?

— Можете оставить, — засмеялся Дрыгунов. — Наша первейшая задача, господа, вернуть наш писательский дом на Поварской. Надо срочно выжить все армянские рестораны и пароходство «Оверкиль-плюс». Этот подлец Тимур Пулатов успел на прощание подписать с ними договора о субаренде на сорок девять лет. Вот где наш главный враг! Надо нацелить перья на армянскую и азербайджанскую группировки… Есть смельчаки?

Зал загудел, как улей. Писатели готовы были ринуться в атаку хоть завтра.

— Зачем писать! Надо перекрыть Поварскую и поставить ультиматум властям — пусть очистят наш дом! — выскочил на подиум Марк Пингвинов и едва не повалил стеллажи с канцтоварами.

— Этим мы ничего не добьемся! — отрешенно воскликнул поэт Ябстердумский. — Есть только один способ: Купцов должен срочно написать сногсшибательную поэму о Путине, поэму о человеке-загадке. Только Купцов сможет соблюсти чувство меры и в то же время иронично уколоть, пощекотать ему селезенку за то, что оставил нас на произвол и забрал «Дом Ростовых»…