Австриец

Глава 8

Я никак не мог вспомнить, что общего было у итальянских «чернорубашечников» и у текущей ситуации в Веймарской республике — тема, на которую Мелита всего день назад так оживленно рассуждала — и изобразил виноватую улыбку, когда не смог ответить ничего внятного на её вопрос.

— Какой же ты ещё ребенок. — Хоть это и должно было прозвучать осуждающе, у нее это вышло почти по-доброму; еще и волосы мне вместо упрека погладила. — Когда ты уже начнешь меня слушать?

— Я слушаю.

— Ничего ты не слушаешь.

Мелита полезла в карман за портсигаром. Мы только что зашли домой — к ней домой, а вернее в её квартиру, которую она снимала вместе с её сестрой, Анникой. Как выяснилось, родители не очень-то одобряли ни образ жизни, ни политические взгляды своих дочерей, и решили избавить себя от постыдных объяснений, которые пришлось бы давать соседям, отправив обеих девушек на другой конец города, чтобы не развращали умы своих младших братьев и сестер своим поведением. Мелиту, как и Аннику, такое положение дел вполне устраивало. Мы все еще сидели за кухонным столом в пальто, пытаясь решить, было ли уже слишком поздно для кофе или слишком рано для алкоголя. Наконец, Мелита вручила мне свою сигарету, стряхнула с себя пальто и встала, чтобы достать два бокала и бутылку вина.

— Просто признай, что тебе все это не интересно, — снова заговорила она, наполняя бокалы до краев. — В этом нет ничего постыдного.

— Мне правда интересно. Просто много всего другого на уме.

— Например?

— Я скоро заканчиваю школу. Диплом, экзамены, университет… Ну, ты понимаешь.

Мелита кивнула понимающе и подняла бокал в тосте.

— Ну что ж, за твое будущее в таком случае. Ты уже знаешь, кем хочешь стать, когда вырастешь?

Я отпил из своего бокала и глубоко затянулся, с одной только целью — потянуть время с ответом. Я знал, кем я хочу быть «когда вырасту», но даже мой собственный отец скептически на меня взглянул, когда я озвучил идею о том, чтобы поступить на технологический факультет в Университет Граца — один из старейших и известных в Австрии, где он также получил свою докторскую степень по юриспруденции, чтобы затем я мог присоединиться к Датской колониальной службе и путешествовать по миру в качестве инженера. Я боялся, что Мелита на смех меня поднимет, если я только признаюсь в своих романтических мечтаниях.

— Я хочу изучать химию и технологию в Граце, — расплывчато ответил я, не вдаваясь в детали.

— Вот и умничка. Грац известен своими университетами.

Я даже немного удивился её поддержке, но невольно подумал о Далии и о том, как бы она отреагировала на мои планы, если бы мы все еще были вместе. Злясь на то, что она постоянно вторгалась в мои мысли, я отпил еще вина.

— Да. А еще я вступлю в их братство — «Арминия». Они тоже националисты, очень известные в Граце, — добавил я, желая убедить Мелиту в том, что я готов был делить с ней её интересы и, соответсвенно, быть частью её мира. Мысль о том, что еще одна девушка отвергнет меня из-за того, что мы расходились во мнениях, мне была невыносима.

— Что ж, это замечательно. — Мелита заправила белокурый локон за ухо и ободряюще мне улыбнулась. — У тебя все отлично сложится в жизни, солнышко. Ты — очень умный парень. Жаль только, меня рядом не будет.

— Мы можем писать друг другу, — предложил я.

Мелита закатила глаза.

— Я — девушка, и даже для меня это прозвучало ну уж слишком по-девчачьи.

Я рассмеялся.

— Ну ладно, извини. Как насчет того, что я буду приезжать навещать тебя в летние и зимние каникулы?

— Ничего из этого не выйдет, сладкий мой. Ты переедешь в Грац, станешь членом своего братства и забудешь обо мне.

— Не забуду.

— Ты еще не знаешь университетской жизни. Ты будешь купаться в вине и девушках к концу первого года, уж поверь мне. С твоей-то симпатичной мордашкой. — Мелита чмокнула меня в щеку, хоть и не было похоже, чтобы она хоть каплю расстроилась из-за нашего предстоящего расставания. Она разглядывала меня какое-то время, слегка покусывая нижнюю губу, а затем вдруг поднялась со стула. — А почему бы мне не научить тебя парочке вещей перед университетом? Потом спасибо скажешь.

Я посмотрел на нее в недоумении, пока она стояла рядом, играя моими волосами.

— Что?

— Пойдем, пока Анника с вечерней школы не вернулась.

Мелита исчезла в гостиной, и я, втайне надеясь, что она имела в виду то, чего мне так хотелось, чтобы она имела в виду, быстро скинул пальто, залпом допил свои стакан и последовал за ней.

— Иди сюда, — позвала она из спальни, куда я и направился с сияющей улыбкой во все лицо.

Мелита сидела на кровати и снимала чулки, аккуратно скатывая их из-под платья. Она глянула на меня, стоящего в дверях, и усмехнулась.

— Знаю я вас, мужчин. Порвете их за секунду, а их теперь и так не достать. Ну, чего ты там стоишь? Подойди, сядь рядом.

Я послушно сел рядом с ней, с радостью щенка, которому вот-вот должны были дать его первую настоящую кость, но который, по правде говоря, понятия не имел, чего с этой костью делать.

Мелита сдержала очередной смешок, взяла мою руку в свою и положила её к себе на бедро. Я смотрел на нее, как идиот, не зная, что делать дальше. Мелита вздохнула и вскинула бровь.

— Ты же имеешь хотя бы общее представление о том, чем мы сейчас будем заниматься?

— Ну конечно, имею, — чересчур самоуверенно ответил я, вызвав только еще больше смешков с её стороны.

— Ты такой очаровательный, когда смущаешься.

— Я не смущаюсь.

И, чтобы убедить её в обратном, я придвинулся к ней вплотную и начал её целовать. Как оказалось, это было все, что я знал, как делать, судя по её немедленно последовавшему вопросу.

— Эрнст? Какого черта ты делаешь?

— А что? — я прошептал куда-то ей в шею, сразу же замерев и не зная, что ей не понравилось.

— Какого черта ты делаешь с моей грудью?

«Ну вот, опять грудь! Что это с женщинами и их грудью? Зачем природа вообще её туда поместила, если нам нельзя её трогать?» — думал я, но хотя бы голос Мелиты звучал насмешливо, а не возмущенно, как это было с Далией.

— Ничего я не делаю, — ответил я, но руку на всякий случай убрал, чтобы она вообще не передумала насчет предстоящего.

— Ты же не корову доишь. Грудь нужно ласкать, а не вцепляться в нее обеими руками, как в вымя. — Мелита снова тихо рассмеялась. — И вообще-то, будет удобнее, если ты меня сначала разденешь. Без одежды тебе даже легче будет добраться до твоей любимой части женского тела, как я поняла.

В радостном волнении от возможности увидеть голую девушку живьем, а не на крохотных размытых картинках, на которые пускали слюни почти все мои одноклассники во время перемены на заднем дворе, я с готовностью переместился на кровать сзади нее и принялся расстёгивать её платье.

— Эрнст? Какого черта ты теперь делаешь?

— Ты же сама сказала раздеть тебя? — я задержал руки над одной из пуговиц, не понимая, что я сделал не так на этот раз.

— Да, сказала, — Мелита терпеливо объяснила. — Но когда я сказала «раздеть», это значит, что ты должен меня соблазнять, пока снимаешь с меня одежду, а не раздеть меня за полсекунды, как моя нянечка делала, перед тем как положить меня спать. Так, дай сюда твои руки и будешь целовать меня, где скажу, и очень медленно.

Я едва сдержал измученный стон. Это все оказалось куда более сложным и запутанным, чем я когда-либо себе представлял, а мы еще даже до дела не дошли. Однако, когда Мелита накрыла свои груди руками, что держала поверх моих, я всё же решил, что оно того точно стоило.

— Я буду говорить, что делать. Мои руки будут твоими руками, так что просто учись и запоминай, как что делать в следующий раз. Договорились?

Ей можно было даже не спрашивать, потому как я и так уже был готов ради нее на все, а уж тем более после того, как она намекнула, что будет следующий раз. Мелита указала пальцем себе на шею.

— Целуй вот здесь. Не торопись.

Я прикрыл глаза и прижался губами к её нежной коже, вдыхая тонкий аромат её лавандового шампуня и легких духов. Мелита не спеша ласкала её маленькую, округлую грудь, направляя мою руку своей, а другую мою руку завела себе на затылок.

— Пропусти пальцы через волосы. Это так безумно приятно, но к сожалению очень мало мужчин об этом знают. Можешь поцарапать кожу слегка, когда будешь спускаться ниже, к шее. Да, вот так… И продолжай целовать шею… Да, очень хорошо…

Она отклонилась мне в руки, прижимаясь спиной к моей груди, и я почувствовал мурашки на её коже под моими губами. Я принял это как очень хороший знак, когда она застонала едва слышно.

— Теперь можешь закончить расстёгивать мне платье, но опять-таки, делай все медленно и целуй спину тоже.

На этот раз я решил не спешить с оставшимися пуговицами и даже заслужил одобрительный кивок. Мелита наконец повернулась лицом ко мне, лукаво улыбаясь, и я едва сдержал взволнованный вздох при виде её совершенно обнаженной груди. Мое выражение лица меня всё же выдало, судя по тому, что Мелита снова тихо засмеялась, перехватывая мою руку в воздухе.

— Я знаю, тебе не терпится их потрогать, но поверь мне, у тебя будет еще куча времени это сделать в ближайший час. Дай-ка я сначала тебя раздену.

Мелита приподнялась и стянула платье через ноги. Я невольно сглотнул, когда увидел, что на ней было крайне неприличное по всем меркам белье. «Почти как у тех женщин с фотографий Ханнеса», — я подумал, ухмыляясь краем рта.

Мелита села на меня верхом и накрыла мой рот своим, слегка кусаясь в перерывах между влажными поцелуями. Я начал гладить её голые ноги, такую мягкую кожу, горячую под моими пальцами, в то время как она расстёгивала мою рубашку, следуя за пальцами влажными губами. Избавившись от рубашки, Мелита снова взяла мою руку в свою, облизнула кончики моих пальцев и опустила её обратно к себе на грудь.

— Ложись сверху, — скомандовала она, опустилась на постель и потянула меня за плечо. — Так, возвращаясь к твоей любимой части тела. Вот как её нужно правильно трогать.

Улыбаясь самым провоцирующим образом, Мелита начала ласкать свою грудь моей рукой, мягко её массируя, а затем твердо сжала сосок моими пальцами.

— Видишь, какой он стал твердый?

Я кивнул несколько раз, вдруг забыв все слова. Я был настолько заворожен её телом и тем, какие ответные реакции оно во мне вызывало, что решил никогда больше не выпускать Мелиту из постели.

— Поцелуй его. — Она притянула меня за шею к своей груди. — Уже можешь не осторожничать… Вот так, укуси меня слегка…

Я ухмыльнулся, крайне довольный собой, когда в ответ на мои ласки она застонала и выгнула спину. Я переключил внимание на её другую грудь, накрывая её розовый сосок губами и играя с ним языком, когда она уже почти что мурлыкала от удовольствия в моих руках, зарываясь пальцами мне в волосы. Она была права, это действительно было крайне приятно и возбуждающе, когда она царапала кожу своими острыми коготками. Хотя, в этот момент все казалось приятным и возбуждающим.

Я снова нашел её раскрытые влажные губы и поцеловал её еще сильнее, так, что она едва отдышалась, когда я наконец оторвался от нее.

— Я тебе сейчас что-то покажу, что изменит твою жизнь навсегда. — Мелита хитро улыбнулась, слегка оттолкнув меня от себя плечом, чтобы я лег рядом, пока она снимала с себя трусики. В этот момент я вообще забыл, как нужно дышать. — Если будешь делать все, как я тебе скажу, все девушки будут по тебе с ума сходить в будущем. Дай мне твою руку.

Я смотрел, как она направляла мою ладонь вдоль её мягкого, плоского живота все ниже и ниже, не веря в возможность того, что я вот-вот коснусь её в самом из интимных мест, мечты любого подростка, какого я только знал. Мелита с интересом наблюдала за моей реакцией, когда прижала мои пальцы к её нежнейшей, влажной коже между ног — самому прекрасному, что я когда-либо касался в жизни.

— Нравится тебе? — захихикала она над моим голодным видом.

— Да… — я едва прошептал, изучая пальцами каждый изгиб самого потрясающего в моей жизни открытия.

— Хочешь, покажу как оно работает, — Мелита снова накрыла мою руку своей. — Подвинь пальцы вот сюда… Да, вот так. Чувствуешь этот маленький бугорок? Научишься, как с ним правильно обращаться, и любая женщина будет твоей. Расслабь руку, сейчас я сама все буду делать, а ты просто смотри и запоминай.

Всего минуту спустя я уже не знал, на что было более волнующе смотреть: на её тонкие пальчики, умело направлявшие мою руку, или на её лицо, когда она начала стонать от удовольствия, закрыв глаза, закусывая губы и выгибая спину, другой рукой лаская себе грудь. Я накрыл рукой её другую грудь и слегка сжал её затвердевший сосок, от чего она застонала еще громче и зашептала свое одобрение. Вскоре уловив ритм, с которым она ласкала себя моей рукой, я начал уже и сам это делать, без её контроля. Судя по тому, как легко она отпустила мою руку и раздвинула ноги еще шире, я понял, что все делаю правильно.

— Да, так просто идеально, — Мелита шептала между сбивчивыми вздохами. — Только не останавливайся… Еще быстрее, да, только не останавливайся, прошу тебя, не останавливайся!

Я продолжал ласкать её, пока она не вскрикнула и не сжала ноги, схватив меня за руку. В тот момент она смотрела на меня почти что с обожанием в глазах.

— Боже, сладкий мой… Да ты для этого родился, я клянусь, — Мелита прошептала, притягивая меня к себе и крепко меня целуя, одновременно расстегивая мне штаны. — Иди ко мне, ты заслужил.

Я с безумным облегчением услышал эти слова, потому как не был уверен, что смогу сдерживать себя хоть еще одну минуту. Я быстро помог Мелите раздеть себя и тут же поймал на себе её взгляд.

— Ничего себе… Кого-то природа явно не обидела. Поосторожнее с этой штуковиной у тебя между ног, ты ведь убить кого-нибудь этим можешь!

Я рассмеялся, но как только она обхватила рукой мой член и ввела его внутрь, все мысли разом улетучились, кроме одной: это было самым потрясающим занятием в мире и я никогда не хотел останавливаться. Да я, по правде говоря, и остановился только тогда, когда мы оба были мокрыми насквозь и никак не могли отдышаться.

Мелита была права в каком-то смысле, когда говорила, что она изменит мою жизнь навсегда. С того дня, как я открыл для себя все радости, какие только могло предложить женское тело, это стало своего рода одержимостью, и я умолял Мелиту провести очередную ночь вместе при любой возможности. Иногда она притворно закатывали глаза и жаловалась, что едва может из-за меня ходить, но ни разу мне так и не отказала.

Отец увидел нас, когда мы целовались у одной из таверн, после очередного ралли, и заметил по пути домой:

— Она хорошенькая.

— Да, очень даже.

— Смотри только, не наделай ей детей.

Я выразительно на него посмотрел, но он только рассмеялся в ответ. Недавно он начал работать юристом на одной из фабрик, и наше финансовое положение значительно улучшилось. Может, это было причиной тому, что отец снова стал прежним, каким он был до войны, гораздо менее озлобленным и резким. Казалось, что даже ралли его уже не так уж интересовали, и он продолжал посещать их скорее по привычке, чем из идеологических убеждений.

Я все меньше времени проводил со своими школьными друзьями и даже Ханнесом. Мелита и её университетские друзья открыли целый новый мир для меня: с политическими митингами, тайными собраниями на конспиративных квартирах, где лидеры группы зачитывали нам политические программы, провезенные контрабандой из Веймарской республики и призывающие к революции и смене режима. Пропахшие насквозь сигаретным дымом, мы пили свое пиво и сочиняли письма нашим немецким братьям, обещая им нашу поддержку и сотрудничество в том случае, если им удастся захватить власть. Это был новый и захватывающий мир, и мне безумно нравилось быть его частью, до одного дня.

Мелита и я, вместе с пятью нашими друзьями из одного из братств, ждали остальных наших товарищей на небольшой площади, когда я заметил Далию, направляющуюся в нашу сторону. На ней как всегда было длинное черное платье и легкая шаль на голове. Я так много раз представлял себе нашу встречу и всегда надеялся, что Мелита будет рядом, когда это произойдет, и тогда Далия поймет наконец, что она не была единственной девушкой в мире, и что она совершила самую большую ошибку в жизни. И вот мне представилась такая прекрасная возможность ей отомстить, но я почему-то занервничал и понадеялся, что она меня не заметит.

Далия всегда была скромной и благовоспитанной девушкой, и потому всегда ходила, опустив глаза в пол. Кто знает, почему она сейчас подняла их всего на секунду, заметив нашу группу, и наши глаза встретились. Она замедлила шаг в неуверенности стоит ли ко мне приближаться, только едва заметная улыбка осветила её лицо.

— Эрнст, по-моему, ты понравился еврейке. — Мелита, пряча руки от холода на моей спине под пальто, заметила Далию раньше, чем я успел отвернуться и притвориться, что не видел её. Остальные отреагировали на слово «еврейка», как стая охотничьих собак, и немедленно повернули головы к её маленькой, черной фигурке.

Далия медлила еще больше, но теперь больше от беспокойства и растерянности, особенно когда новые комментарии последовали от мужской части нашей группы.

— Эрнст, да ты действительно ей нравишься! Она глаз от тебя оторвать не может, ты красавчик-кобель!

— Ну, иди сюда, евреечка, не бойся, мы не кусаемся… Только если очень попросишь, ха-ха!

— Отстань от нее, ты ей не нравишься, ей Эрнст нравится!

— Прости, евреечка, но наш друг уже почти что женат на этой красотке!

— Ой, ну что вы! — Мелита прочирикала наигранно сладким голосом. — Разве я могу стоять на пути у такой чистой любви с первого взгляда? Эрнст, пригласи девушку на ужин, не разбивай ей сердце!

Я знал, что все они ждали какого-то ответа от меня, и что от этого ответа зависел мой статус, а может и само будущее в их группе. Я затянулся сигаретой, слегка прищурил глаза и фыркнул, глядя Далии прямо в глаза:

— Нет уж, спасибо. Я с еврейками не встречаюсь.

Это было именно то, что они хотели от меня услышать, судя по всем одобрительным смешкам и хлопкам по спине, что я сразу же получил.

— Ну извини, евреечка, мы сделали, что могли!

— Иди дальше по своим делам. Может, твои чары сработают на какого-нибудь раввина!

— Может, если бы ты так не куталась во все свои юбки, он бы согласился!

Я смеялся вместе со всеми, хотя и чувствовал себя как никогда отвратительно. Далия быстро отвела глаза, уже полные слез, спешно подобрала длинную юбку и почти перебежала на другую сторону площади, подгоняемая еще более громкими и непристойными выкриками. Позже тем вечером я напился и впервые в жизни в открытую надерзил отцу.

— С чего это ты решил, что имеешь право заявляться домой в таком виде, а?!

— Да потому что я последний выродок, вот почему!!!

Я со всей силы хлопнул дверью спальни, которую делил со своими братьями, но они даже не пошевелились, хоть я и знал, что разбудил их. Мой ошеломленный отец скорее всего еще стоял посреди гостиной, решая, что со мной такого сделать. Я услышал умоляющий голос моей матери:

— Оставь его, Хьюго. Он сейчас сам не свой. Завтра с ним поговоришь, когда проснется. Он сейчас всё равно ничего не поймет из того, что ты попытаешься ему втолковать.

Я лежал поверх одеяла так и не раздевшись, смотрел неотрывно на крутящийся перед глазами потолок и впервые в жизни испытывал к себе самую настоящую ненависть.

Я лежал на кровати, уставившись в изъеденный плесенью потолок и тихо себя ненавидел, когда доктор Гольденсон открыл дверь в мою камеру, наверняка чтобы начать задавать вопросы, из-за которых я начну ненавидеть себя еще больше. Он был еще одним психиатром, кто нравился мне чуть больше, чем доктор Гилберт, хотя бы потому, что Гольденсон делал над собой усилие, чтобы обращаться с нами с холодной отстранённостю, а не с едва скрываемой ненавистью, которую излучали почти все его коллеги. Но и это было вполне понятным: Бог свидетель, мы это заслужили.

Хоть я и говорил на довольно сносном английском, я всё равно предпочитал общаться на немецком со всеми британцами и американцами вокруг, кроме агента Фостера, естественно. Никому, кроме него, я не доверял: не так поймут еще меня и напридумывают какой-то новый смысл моим словам, чтобы только втиснуть меня в их представление о типичном злобном нацисте. Доктор Гольденсон был американцем, и потому привел с собой переводчика. Я пододвинул психиатру единственный стул, что стоял у меня в камере, а сам сел рядом с переводчиком на кровать. Мне было даже приятно принимать хоть каких-то, но всё же гостей. Иногда одиночество становилось ну уж слишком невыносимым.

— Я бы хотел сегодня поговорить об одном из ваших подчиненных, — начал он, после того, как вежливо осведомился о моей мигрени, здоровье в целом и моем настроении. — Об Адольфе Эйхмане.

Я попытался скрыть улыбку, когда он спросил о человеке, знание об одном только существовании которого все мои бывшие коллеги, ныне заключенные здесь, стали бы отрицать даже под пытками. Эйхман был главным архитектором Холокоста, главой программы уничтожения во всех лагерях, назначенный на эту позицию шефом РСХА, Гейдрихом. Я вздохнул, мысленно подготавливаясь к долгому разговору.

— Что конкретно вас интересует, доктор?

Американец помолчал какое-то время, обдумывая свой следующий вопрос, и затем взглянул на меня.

— Несколько дней назад я разговаривал с одним из ваших бывших агентов, Милднером, — он начал издалека, с задумчивым выражением лица. — Он рассказал мне… Хотя, с другой стороны, почему бы вам самому мне не рассказать, вашими словами, насколько тесные отношения вас связывали с Эйхманом?

— Тесные? — Я чуть не расхохотался. — Я видел его дважды в жизни. Вам судить, насколько у нас были тесные отношения.

— Можете описать случаи, при которых вы встречались?

— Конечно. Впервые мы встретились, кажется, в сорок третьем, когда я только занял новый пост. Кто-то сказал мне, что он тоже был из Линца, и я спросил его о его семье и как там были дела в городе. Он ответил, что все было прекрасно и дома, и в Линце. Этим закончилась наша первая встреча. Вторая состоялась за несколько дней до подписания капитуляции, когда он пришел спросить, какими будут дальнейшие указания насчет Австрии. Я был тогда уже назначен главнокомандующим всеми южными армиями, и все в Альпийском регионе докладывали непосредственно мне. Он приехал ко мне на виллу и спросил, идти ли ему в горы, чтобы присоединиться к партизанскому движению, к оставшимся СС, которые должны были саботировать действия союзников. Я сказал ему, что это была просто еще одна глупая фантазия, и что я бы на его месте уехал из страны. Думаю, он так и поступил. По крайней мере, я не слышал, чтобы кто-то нашел и опознал его тело. Это и было нашей второй, и последней встречей.

Переводчик закончил переводить мои слова, пока я тихо сидел, наблюдая за реакцией доктора Гольденсона. Он кивнул несколько раз.

— Некоторые говорили, что вы были близкими друзьями детства, — наконец сказал он.

— Друзьями детства? — Я изогнул бровь. — Чтобы быть друзьями детства надо хотя бы быть одного возраста. Вам, как психиатру, это должно быть как никому известно.

— С этим я соглашусь. Но как насчет того факта, что отец Эйхмана, который владел одной из фабрик в Линце, пользовался юридическими услугами вашего отца?

Я пожал плечами.

— Скорее всего, они были знакомы, этого я отрицать не стану. Но, будучи юристом и работая с сотнями людей, мой отец знал половину города. Эйхман-старший ни разу не был приглашен к нам на ужин, если вы об этом спрашиваете. Они знали друг друга, но не думаю, что они были близкими друзьями.

— Я также слышал, что ваши братья ходили с ним в одну школу?

— Этого я вам сказать не могу, по правде говоря. Это была очень хорошая школа и, учитывая социальный статус Эйхмана, это вполне возможно. Он был одного возраста с моими младшими братьями, но я ни разу не слышал, чтобы хоть один из них упоминал его имя. Но опять-таки, я к тому времени уже закончил школу и переехал в Грац, так что мы не так уж часто общались с моей семьей. Пару открыток там и тут, и редкие телефонные звонки, и только.

Доктор Гольденсон записал мои слова в его журнал и, снова погрузившись в свои мысли, начал постукивать карандашом по бумаге.

— Когда я спросил Милднера о вас и Эйхмане, он ответил, что каждый раз, как Эйман заезжал в РСХА и просил назначить встречу с вами, вы каждый раз отказывали. — Он посмотрел мне в глаза. — Могу я спросить, почему?

Я посмотрел на свои ногти и слегка улыбнулся.

— Если я скажу вам правду, вы назовете меня лицемером и всё равно не поверите. А врать мне в данном случае бессмысленно. Так что давайте оставим все, как есть, ладно?

— Давайте всё же попробуем правду вначале, — продолжал настаивать он.

Я разглядывал бетонный пол и, под его пристальным взглядом, невольно поднес руку ко рту. Я всегда ненавидел эту отвратительную привычку, когда кто-то кусал ногти, но и сам недавно начал это делать, в отсутствие сигарет. Я поймал себя как только мой палец коснулся губ, и быстро сунул обе руки себе между колен.

— Я не имею на это морального права, правда же… Столько людей умерло… Не умерло, мы их убили. То, что мы сделали с нашими евреями было самой страшной, огромной ошибкой. Поэтому-то я и не имею права приводить какие-либо доводы в свою пользу, когда речь идет о таком человеке, как Эйхман. Так что давайте оставим эту тему, доктор.

Американский психиатр смотрел на меня еще какое-то время, затем закрыл свой журнал.

— Я не стану ничего из последующего записывать, так что это останется строго между нами. Я все силы прилагаю, чтобы вас понять, и каждый раз у меня ничего не выходит. Вот-вот мне кажется, что я вас раскусил, раскрыл вашу настоящую личность, и тут вы как выдадите что-нибудь, или кто-то про вас что-то подобное расскажет, и я опять в недоумении. Сначала мне казалось, что под вашей вежливой и благовоспитанной маской вы скрываете ваше настоящее лицо: жестокость, мстительность и склонность к насилию. Теперь же мне кажется, что вы нарочно это делаете, пытаетесь заставить людей вас ненавидеть. Почему у меня здесь два разных лагеря, те, кто вас терпеть не могут и те, кто в вас души не чают? И почему вы не хотите открыться мне, когда я предоставляю вам такую возможность?

— Потому что я не доверяю вам, а вы не доверяете мне? — Я предположил с улыбкой.

Он вздохнул, покачал головой и махнул переводчику, чтобы тот следовал за ним.

— Вам нужно научиться доверять людям, — доктор Гольденсон сказал уже в дверях. — Перестаньте прятать свое истинное лицо. Это вам только вредит.

Я лег обратно на кровать и усмехнулся. Мое лицо. Мое лицо как раз было главной причиной, по которой от меня многие шарахались. Может, моя мать и была права, когда говорила, что не стоило мне начинать всю эту затею с фехтованием. Я медленно провел пальцами по глубоким порезам на щеке. Что теперь об этом говорить? Да и, по правде говоря, я ни об одном из шрамов не жалел.