Цветины луга

28

На темном небе, над самым Вырло, вдруг рассыпались искры, будто кто-то растолкал звезды и они, ошеломленные, заметались по небу, начали стремительно падать, сталкиваясь друг с дружкой, разрывая серебряные нити и все ярче освещая небо призрачным светом. Подул легкий ветерок, рассеял искры и край неба залила тьма, которая казалась теперь еще гуще. Но это длилось всего один миг. Над Вырло взвился яркий сноп искр. Над холмом, все усиливаясь, мерцало сияние. Рождались все новые и новые круги, светлые дуги все шире опоясывали небо, заливая холм зловещим красным светом.

Орешец спал. Только Игна не спала. Душу ее всю ночь жгло огнем. Одной рукой она как бы гасила этот огонь, а другой подкладывала в него сухих дров. Мужа она проводила обратно на завод. Сыботин ушел, убедившись, что сколько он ни сиди на селе, все равно ничего не добьется. Думы роем вились у Игны в голове, мешая ей заснуть. Сон упорно не шел. Она лежала, глядя в окно, за которым стояла тихая летняя ночь, и вдруг заметила, что небо начало светиться. Ей не раз приходилось видеть огни на холмах, но на этот раз свет был какой-то особенный. Он то потухал, то разгорался с новой силой, извергая мириады искр и огненную пену. Игна вскочила с постели и распахнула окно. Нет это ей не приснилось, не привиделось.

— Пожар! — не своим голосом закричала Игна. — Овцеферма горит!

Она кинулась от окна, быстро натянула на себя платье и, хлопнув дверью, растрепанная, с задравшимся подолом, понеслась в село. Село спало. Спал и председатель, крепко обняв молодую жену.

— Эй! — крикнула Игна у ворот, но никто не отозвался.

Она двинула калитку ногой, так что доски затрещали, вихрем взлетела на крыльцо и забарабанила кулаками в дверь, а потом и в окно.

— Вставайте! Скорее!

За стеной послышался шум. Дрогнула занавеска, и из-за нее показалось заспанное лицо председателя. Затем вспыхнул свет, и он, натянув брюки, показался на пороге:

— Что случилось Игна? Опять несчастье…

— Опять! — крикнула не своим голосом Игна и вытянулась, как струна, в сторону зарева: — Не видишь? Кошара горит! Чабаны подожгли кошары, чтобы никому не достались.

Председатель ринулся в дом, что-то схватил и выбежал на улицу. За ним выскочила и Мара. Игна бежала впереди, громко крича:

— Пожар! Ферма горит! Чабаны подожгли кошары…

Отовсюду бежали люди. Затарахтели ведра, бочки…

Вдруг председатель остановился, как вкопанный.

— Это не ферма! Смотрите! Ферма внизу, с этой стороны Вырло, а горит где-то дальше, за Вырло! Смотрите!

Игна схватилась за голову, и из груди ее вырвался раздирающий крик:

— Завод!

Бросилась вперед и снова прикипела к месту, в отчаянии повторяя:

— За-вод! Подожгли завод!

А зарево все росло. Игна заметалась, словно ища спасения. Подбежала к председателю и его жене и прерывающимся от страха голосом выговорила:

— Дикий Данчо сказал, что они не простят рабочим!.. Из-за кошар завод подожгли!..

Обагренная пламенем пожара, она вытянула руки вперед и завопила:

— Ну что? Взяли? Так вам и надо! Вот вам земля! Берите, берите землю! — Голос ее перешел в истерический визг и сорвался. Но спустя мгновенье, словно придя в себя, она закричала ясным, трезвым голосом: — Эй, люди добрые! Вставайте! Завод горит! Мужья наши горят! И село сгорит! Что ж вы стоите, ведь живьем сгорим!

Голос Игны разносился по селу, как набат… Люди вскакивали с постелей, хватали — кто ведро, кто лопату, кто багор — и мчались в сторону Вырло. Игна подняла на ноги все село, бить в церковный колокол не было никакого смысла. Дребезжали ведра, тарахтели телеги, ревели моторы грузовиков, гремели пустые бочки, ржали лошади, мычали коровы.

Метались в отблесках зарева перепуганные люди.

Пробегая мимо овчарни, Игна крикнула:

— Данчо! Завод горит!

Данчо спросонья покрутил головой и засмеялся. Потом увидел зарево, и улыбка сбежала с его лица.

— А ведь верно — горит!

Сказав это, он весь сник, лицо его помертвело. Пошатнувшись, словно от толчка, бросился к огромному медному котлу, вскинул его на плечо и загудел как в бочку:

— Бежим скорее! Сгорит завод, и мы сгорим!..

Пожар набирал силу. Небо переливалось всеми оттенками розового цвета. Краски вспыхивали, гасли и снова загорались волшебным светом.

Впереди всех бежала Игна с коромыслом на плечах, бренча медными котлами — менцами. В этом бегущем, толкающемся потоке была и Яничка. Она ныряла в толпе, спотыкалась, старалась догнать мать. Но даже в этой неразберихе она не забывала время от времени скашивать глаза на свои банты, с которыми больше не хотела расставаться ни за что на свете. Она летела на крыльях, чтобы спасти завод и того, кто принес ей эти ленты. Как он там? Наверное заснул, спрятав у сердца ее первое письмо. А вдруг пожар застиг его врасплох? Вдруг он сгорел в этом адском пекле?

И Яничка испуганно закричала:

— Мама! Ма-а! Где ты, мама?

На ее языке это значило: «Ицко! Где ты, Ицко?». Голос матери слышался где-то впереди.

— Подожди же меня, мама!

Вначале весь холм Вырло с овцефермой и отарами красиво расцвел в море света. Затем в небо взвились огромные огненные языки, посыпались искры, стало жутко. С холма текли отары овец, в страшном переполохе налетающих одна на другую, спотыкающихся, очумелых. Тревожно звякали в ночи колокольчики.

— Мама! Ма-а-а! — Яничка наконец догнала мать, когда толпа перевалила через вершину холма и замерла, ошеломленная.

Горел завод, верхняя его часть — со стороны кладбища. Как будто небо мстило за кладбище. Мертвые сводили счеты с заводом за то, что их потревожили. Но Яничка не думала об этом. Ее поразила красота зрелища. Она никогда не видела завода в таком освещении. Здания цехов, высокие трубы, башенные краны в отблесках пожара казались странными, призрачными, как в сказке. На какое-то мгновение она забыла, что горит завод, и как завороженная смотрела на эту фантастическую картину, но тут же опомнилась, повернулась лицом к огню, и восхищение сменилось паническим страхом. Горел завод, и вместе с ним горела ее первая любовь, ее любимый. У нее даже ноги подкосились, и вне себя от ужаса она закричала:

— Мама! Ты здесь, мама?

Но Игна не слышала ее крика.

— Тушите! — кричала Игна размахивая руками. — Скорее тушите!

На ее языке это значило: «Сыботин горит! Что вы за люди, скорее гасите!»

Она первая схватила ведро и выплеснула воду в пылающую, бушующую лаву. Это была капля в море. Но ее примеру последовали другие. Прибежали на помощь и крестьяне из других сел. Со всех сторон полилась в огонь вода, точно дождь пролился над пожаром.

Крестьяне тушили пламя с опаской, молотили его баграми, словно гадюку, копали лопатами землю и швыряли в огонь. Никто из них не осмеливался броситься в огонь. Только Игна, разлетевшись с ведром, точно решив выплеснуть воду в самое жерло огненного змея, влетела в огонь и еле ноги унесла. А строители все время были там, в самом пекле, метались среди дыма и пламени, словно тени. Эти люди, казалось, были выкованы из железа. Они рассекали пламя струями воды, точно мечами, крушили его, топтали. Гудели машины, шипели насосы. Завод боролся с огненной стихией, встав против нее своей железобетонной грудью.

В самый разгар битвы с огнем Игна вдруг увидела сквозь стену огня, как какая-то огромная железная пасть снова и снова изрыгает в огонь лаву земли. Кто в этом аду управлял такой умной машиной, которая была здесь нужнее всех? Вглядевшись, Игна вздрогнула и чуть не выпустила из рук ведро. В железной кабине крана сидела та, которую она недавно побила. Лицо Лидии пылало, точно раскаленное железо. Может, железная коробка, в которой она сидит, накалилась и жжет ее, а она при всем желании не может выпрыгнуть оттуда? Живьем сгорит. «Пусть сгорит!» Игну вдруг словно обдало жаром. Она ужаснулась своей жестокости, по спине забегали мурашки. Она схватила ведро с водой и изо всех сил плеснула водой в огонь…

Что-то сгорело, высохло в эту ночь в ее душе.

Яничка оставила мать и в тревоге перебегала от одной кучки людей к другой. Подбегала к самому огню, словно ища кого-то. Каждого вихрастого парня принимала за Ицку. К одному даже бросилась с радостным возгласом: «Ицко!» Слава богу, он не услышал. А она, увидев, что обозналась, попятилась и бросилась бежать Перешла на другую сторону горящего здания, проталкивалась меж рабочими, изредка бросаясь к кому-нибудь из них с криком:

— Ицко! Ицко!

Никто не ушел с пожара до утра. Откуда вдруг взялся этот пожар? Пока гасили, никто об этом не думал. Целую ночь рабочие и крестьяне из окрестных сел бились с огненной стихией и победили. И тогда, собравшись у еще дымящегося пепелища, опаленные, пропитанные дымом, стали спрашивать друг друга: «Кто?»

— Хороший у нас народ, товарищ Слынчев! Правильными людьми показали себя и наши чабаны! Они своего добиваются, да вы не хотите их слушать, — сказала Игна секретарю, встав впереди чабаньих герлыг!

— Теперь мы сами уйдем с фермы, — махнул обгорелой герлыгой Данчо и, повернувшись к Солнышку спиной, продолжал:

— Поймите, что мы ведь тоже люди.

— Бросьте вы эти фермы, товарищ Слынчев, — вмешался Туча. — Сейчас не до этого!

— А ты, Туча, знаешь, что значит пожарище? — промолвил старый чабан дед Велко, махнув рукой в сторону пепелища. — Не знаешь, потому, что ты свой дом продал, а мой когда-то сожгли фашисты! — И, помолчав, добавил: — Вам сейчас ой, как трудно — поэтому мы отступимся. Сегодня же, хлопцы, начнем разбирать кошары и переносить их на другое место. Нет, плохо знают нас, крестьян, такие товарищи, как Слынчев. А люди в беде познаются, лихо кажет, кто на что способен.

Усталые, разбитые расходились по домам крестьяне, слыша за спиной гудение машин. На заводе, который лишился этой ночью одного из своих корпусов, началась обычная жизнь. Этой ночью ему отрезали мизинец, но он мог работать остальными девятью пальцами. Пепелище дымилось. Небольшая кучка пожарных кончала свою работу, а с завода уже доносился обычный ровный гул. Этот гул больше не казался орешчанам ненавистным, а, наоборот, вселял в них надежду.

За толстым бетонным столбом в лучах восходящего солнца стояли Яничка и Ицко.

— Я первый увидел пожар и сигнализировал, — с гордо поднятой головой хвалился Ицко.

— А я все думала о тебе. Боялась, как бы не сгорел. Только когда увидела тебя, успокоилась. Ты получил мое письмо?

Ицко кивнул головой.

— Теперь тебе ясно, какую ты кашу заварил?

— Я заварил, я и буду расхлебывать. Только не поддавайся на провокации матери!

— Больше не будешь приходить к нам! Только письма! Да по почте не присылай, а то мать перехватит, кожу с меня спустит!..

— Не лыком шит, знаю, что к чему. Ничего, осталось всего два-три месяца!.. Но зато как откроется осенью техникум, вот тогда мы заживем!

— Но, говорят, техникум будет в нашем селе?

— Села больше нет! Крест поставь на вашем селе! Все будет здесь, на заводе!

Яничка беспокойно оглянулась по сторонам, боясь, что ее могут увидеть, а Ицко изловчился, чмокнул ее в губы и ласково потрепал по плечу.

— Ну, а теперь беги!

— Ты же давал слово, что больше не будешь?

— Хорошо, хорошо! Хватайся за бантики и беги!

Яничка засмеялась, тут же простив ему все. Зажав в кулачках кончики кос, помчалась догонять мать. Солнце, с утра утопавшее в дыму, всплыло над лесом.